– Зверь, начинай, у нас чисто, – негромко дал команду второй группе.
Зверь молча махнул своим рукой, показав направление движения и семь теней, прижимаясь к земле, начали продвигаться к цели. Подошла группа Шубы и заняла позицию напротив проёма разваленной стены кошары. Зверь сделал проще. Он подполз к висевшим на одной скобе воротам, прикладом толкнул их внутрь и громко крикнул:
– Эй! Есть кто живой? – немного подождал, прислушался и крикнул ещё сильнее. – Словяне есть? Алё! Есть живые кто?
Я подал знак «соблюдать тишину». Все замерли в ожидании. Неожиданно Зверь перевернулся на спину, сел, прислонившись к стене, и, задержав дыхание, еле слышно сказал, глядя на меня:
– Васильич, они там… Я слышал.
– Стон слышал? – так же тихо спросил я, прислушиваясь.
– Нет… вой… Воет кто-то!
Я подал знак – «заходим все!» Люди Шубы через провал стены, Зверь с ребятами через ворота кошары, а я с бойцами через два низких окна, включив фонарики, медленно, страхуя друг друга, вошли в помещение.
– Сюда светить! – неожиданно громко крикнул Донец и сам от увиденного, выронил свой фонарь.
Пять или шесть жёлто-белых лучей размытыми пятнами выхватывали из темноты женские ноги в рваных колготках, руки, с глубокими резанными ранами… А дальше было просто жутко страшно. Первой попала в тусклый луч ручных фонариков сержант Нина Иванова – маленькая белобрысая смешливая девчонка с узла связи. Её голубые глаза смотрели на нас удивлённым взглядом, подбородок был чуть приподнят, и через высокий воротник кофточки затухающим фонтанчиком пульсировала кровь. Когда-то розовощёкое, а теперь без единой кровинки лицо, отсвечивало неестественной бледностью. Кофточка была разорвана от шеи до юбочки и было видно, что у Ниночки вырезана левая грудь… она держала её в руках… Внезапно лучи фонариков начали быстро вибрировать, дёргаться и уходить в сторону. Это так дрожали руки у моих мужиков!
– Светить! – срывающимся голосом крикнул Донец.
Рядом с ней «клубочком» лежала вторая девушка – санитарка нашей санчасти Катя Томина. Срок её контракта заканчивался через два месяца. Обещали на льготную очередь на квартиру поставить. Донец подполз к ней на коленях, дотронулся согнутых подрагивающих ног…
– Тёплая… она тёплая, мужики! – выдохнул Донец, пытаясь положить девушку на спину.
Ему на помощь пришёл Звон. Вдвоём они положили Катю на спину и попытались отвести от живота руки. Звон потянул за правую руку, но рука, зажатая в кулачок, что-то за собой тянула. Приблизив лицо и попросив кого-то посветить на живот и руку, Звон вдруг вскочил на ноги, издал какой-то звериный рык и рванулся в сторону, сбив с ног нагнувшегося бойца. Добавили света. У Кати началась агония, бледное лицо исказилось в страшной гримасе, выпрямились и дёрнулись ноги, а руки… Руки, державшие кишки, вываливающиеся из вспоротого живота, вдруг рванулись вверх, таща за собой кровавое месиво, а потом одновременно резко упали, разжав пальцы.
Тем временем в противоположном углу луч фонаря выдернул из темноты две мужские фигуры, лежащие, друг на друге. Что-то неестественное и странное было в их позах. Оба мужских тела были одеты в азиатскую одежду.
– Верхний – наш, – показывал на причёску верхнего Шуба. Действительно лежащий сверху не был коротко стрижен или брит. Скорее имел слегка удлинённую франтоватую причёску. В сумраке было плохо видно, но Шуба заметил, что лицо верхнего как-то уж очень неправильно и странно лежало между подбородком и плечом нижнего духа. А то, что это был дух, сомнений не вызывало – чёрная борода с проседью, задранная вверх – стопроцентное доказательство. В ужасе открытые глаза, страшный оскал гнилых зубов… Боцман взял за плечи верхнего и попытался приподнять. Послышался глухой стон и какое-то клокотание жидкости. Я присел на корточки, осветил их руки и увидел, что правая рука духа зажата в кулак. Осторожно ощупывая руку, я дошёл до зажатого, скользкого от крови кулака и понял, что рука держит рукоять ножа. Пальцы пришлось разжимать двумя руками. Так, с ножом в солнечном сплетении мы и перевернули капитана Шеина. Он широко открывал рот, что-то пытался сказать, глотая сгустки то ли своей, то ли чужой крови. Но ничего внятного ему сказать так и не удалось. Кроме:
– Вадик, тварь… сдал… всех… девч… девч…
Лицо Шеина было всё в крови. Он кашлял, изо рта всё вываливались сгустки крови, мешающие говорить. Тело содрогалось от рвотных позывов, через рану всё меньше и меньше выходила кровь. Ко мне наклонился Боцман и, обжигая шёпотом моё ухо, процедил сквозь зубы:
– Он грыз его, Саня… он его, суку, зубами!
Потом, через сутки, когда все сидели и писали отчёты и объяснительные для особого отдела, у многих третье слово капитана Шеина не совпадало. То ли «слил», то ли «снял», то ли «дал»… Но я в кошаре был к нему ближе всех. Именно «сдал»!
Проблевавшись и покурив после увиденного, Звон вернулся под крышу кошары через разлом в стене. Перебираясь через упавшую балку перекрытия, он неожиданно увидел босую ногу в рваном шлёпанце, торчащую из-под старой соломы. Звон выпучил глаза, передёрнул затвор и дико заорал:
– Ещё один! Товарищ майор, ещё один!
Десяток лучей фонариков воткнулись в ворох старой затхлой соломы. Нога заёрзала, пытаясь спрятаться.
– Вадим! Мы свои. Выходи, – негромко позвал только подошедший Белкин.
Ворох соломы чуть шевельнулся и опять замер. Через минуту Боцман опустился на колени, смахнул верхний слой прелой соломы, и все увидели лицо славянской внешности человека, одетого в длинную рубаху и традиционные афганские шаровары. В отличии от остальных на нём не было явных ран или увечий. Только синяк под правым глазом и перемотанный окровавленной тряпкой обрубок указательного пальца на левой руке. Он стоял на коленях с закрытыми глазами, раскачивался, как маятник, и постоянно повторял:
– Хочу домой… хочу домой…
В кошару вошли санитары и мои ребята, пошатываясь и поливая из фляг себе на лицо и голову, начали выходить на солнышко. А оно уже было! Мои парни молчали, говорить никому не хотелось. И это мужики, прошедшие и Крым, и Рим! Неожиданно я увидел своего «землячка» – рядового Ивлева. Он шёл в кошару, держа в руках носилки. «Сейчас вынесут парня. Для себя несёт», – беспокойно подумал я. Но через три минуты он вышел с носилками, на которых, судя по неприкрытым рукам, лежала Ниночка. А вот шедшего вторым санитара пришлось нашатырём в чувства приводить. Как потом выяснилось, рядовой Ивлев закончил три курса медицинского в Краснодаре, но из-за внезапно нахлынувшей большой любви, решил взять академку. Тут его родного дядьки из военкомата и захомутали.
Капитан Шеин умер в вертушке по дороге на базу, ничего больше так и не сказав. Крови много потерял. А никто и не просил собственно. Девчонок наградили медалями «За боевые заслуги». Посмертно. А старший лейтенант Минаев уже через три дня проходил курс реабилитации в центральном госпитале в столице нашей Родины. Засранец! Папа-генерал побеспокоился. Шум поднимать по поводу похищения, заложников, не боевых потерь, неуставных отношений и элементарных нарушений Устава внутренней службы не стали. Как правильно заметил комиссар нашей бригады: «Доблядовались!»
У пещеры только вход
На сегодня поиски пропавшего рядового Дорошенко положительного результата пока не дали. Солнце неумолимо присаживалось за горы и уже через пару часов тропы под ногами будет не разобрать. К курившему в стороне старшему лейтенанту Чалому подошёл Боцман, грубовато толкнул того в плечо и в приказном порядке гаркнул в ухо:
– Слышь, старлей! Выдели человек восемь – десять и спускай «200-х» и «300-х» вниз, к машинам. Только быстрей шевелитесь, нам до темноты закончить надо.
Чалый послушно кивнул и пошёл к своим, нервно озираясь на убитых. Я вызвал базу и доложил подполковнику Белкину расклад на это время. Начальник выслушал и повторил основную задачу: найти, освободить, обменять, выкупить, изваять, нарисовать… рядового Дорошенко Владимира Ивановича у треклятых моджахедов. А иначе… А иначе: не сносить, даже не мечтать, навсегда забыть и распрощаться… В общем, всем – жопа! Да, мы в ней с декабря семьдесят девятого, Вадик!
Подбежал радист, тыча в меня наушниками. Оказывается, «большая» рация поймала истосковавшегося по связи с любимым командиром Зверя, штурмующим северный склон.
– Гвоздик, я Зверь. Поднялись практически к вершине. По дороге попадались то ли пещеры, то ли гроты. Я что думаю… если это гроты, то где у них второй выход? Понимаешь меня, Гвоздик? Куда душманский народ подевался? Может где-то в темноте отсиживается?
– Я понял Зверь. Хочешь сказать, что возможно духи по норам попрятались? – отвечаю подчинённому, чуть с обидой на себя, что сам сразу эту тему не пробил.
– Точно так, командир. Знал бы, пару собачек у сапёров выпросил позлее. А я говорил тебе, мол, давай пёсика заведём, с животным всегда веселее. Натаскаем на поиск…
– Хорош скулить, Зверь. Натаскает он. Спускайтесь опять к пещерам и бросайте дымы. Мы тоже бросать будем. Мы белые, вы оранжевые. Если на вас белый дым попрёт, значит это грот. Там и искать надо. Понял меня? – страшно гордый за свою командирскую смекалку, спросил я у подчинённого.
– Ну, гений! Ну, прям талантище! – неудачно попробовал позлить своего нервного командира Зверь.
– Потрынди у меня, собачник! Смотрите аккуратно, – заканчиваю разговор с северным склоном горы.
Поднялись на высоту, где практически цепочкой располагались различных размеров и глубины неправильной формы дыры в горе. Светлый и серый известняк был основной породой, из которой состояла сама гора. Мелкие камни легко крошились под тяжёлой обувью бойцов взвода обеспечения. Разбились по три человека и начали забрасывать дымы. Светили фонариками, слушали, кидали камни и орали, но результатов пока не было. Неожиданно повезло Чалому. Он первый увидел чёткие следы, отпечатавшиеся на серой крошке известняка. «Протектор» подошвы был явно от наших советских «берцев».