– Нет, только не она… – прошептал я. Я взял её и пошёл к общему холодильнику Центра, чтобы положить свёрток в маленькую морозильную камеру. Оставить хотя бы Мусетту…
Мне было тяжело её отпускать. Она слишком много для меня значила. Я вернулся за коробкой с завёрнутыми ежами, взял её и уже было двинулся к машине, как вдруг остановился у общего холодильника и решил всё-таки забрать Мусетту с собой. Это потребовало определённых усилий, но я знал, что так будет лучше.
Соня, прекрасно понимающая мои страдания, мягко, но уверенно ободрила меня:
– Молодец, Массимо. Настало время отпустить её. Сегодня утром было лёгкое землетрясение – земля просит своих детей назад.
Конечно, она была права…
Правда в том, что я не мог простить себе смерть Мусетты даже спустя шесть месяцев. Я запер это воспоминание в дальний ящик своего сознания, но в день, когда морозильные камеры сломались, он открылся сам собой.
Пришло время поведать её историю.
Мусетту привезли к нам пять лет назад. Газонокосилка. У неё отсутствовала бо льшая часть мордочки и не было одного глаза. Мы в Центре и не надеялись, что она выживет, но ежиха оказалась бойкой, и произошло чудо. Раны заживали, хотя мне и приходилось кормить её два-три раза в день, причём каждая кормёжка занимала не менее часа. По моим подсчётам, питание Мусетты в целом заняло около 3 тыс. часов.
Травмы ежихи не позволяли ей вернуться в дикую природу, но она оставалась активной и жизнерадостной. Наверное, за это мы её так сильно и полюбили. К сожалению, вскоре у неё по мордочке пошла инфекция. Я понимал, что Мусетте становится всё хуже, она требовала всё больше внимания, и роковой миг неизбежно настал.
Ночью я дал ей единственный антибиотик, который ещё хоть как-то помогал, но у ежихи случилась тяжёлая аллергическая реакция. Она потеряла сознание, повалилась, а её дыхание участилось.
В полном расстройстве чувств я побежал в приёмную и включил кислородный аппарат. Когда Мусетту рвало, я наклонял её, чтобы она не захлебнулась. Я сидел с ней на руках на полу часов пять подряд, не двигаясь с места. Одной рукой я придерживал кислородную трубку, а другой гладил Мусетту, бормоча ей утешительные слова.
Наступило утро. Моё тело затекло, и я решил подняться, чтобы проверить другого ежа. Когда я собирался положить Мусетту в коробку, где её ожидала бутылка с горячей водой, обёрнутая в ткань, у ежихи случилась остановка сердца.
Она умерла прямо у меня на руках. Это было невыносимо. Я не мог смириться с тем, что произошло, и впал в глубокую депрессию. Я корил себя: возможно, не стоило давать ей антибиотик. Но я дал, и ежиха умерла. Как я мог себе это простить?
Когда ёж умирает, я оставляю его на день в клетке. Это способствует осознанию случившегося и даёт возможность провести ещё немного времени вместе. Мусетта пролежала в клетке два дня. Мне было трудно вытащить её оттуда, трудно отпустить. В конце концов я положил её в морозилку, и вместе с ней закрыл там свою глубокую и личную боль. Моё сердце было разбито.
Она пробыла там до тех пор, пока морозильные камеры не сломались и мне не пришлось отвозить ежей на участок моей мамы.
По приезде я попросил Франческо оставить меня одного. У боярышника я опустился на корточки рядом с коробкой с ежами. Куст пока не разросся и был небольшим. Время как будто остановилось. Единственным звуком, прерывающим тишину, было щебетание птиц. На деревьях виднелись свежие почки. Круговорот жизни, подумал я, зима постепенно переходит в весну.
Я брал маленькие тела, высвобождал их из тканевых саванов и складывал в яму. Я разговаривал с ними, гладил, обнимал. Каждый из них был кусочком моей жизни, важным воспоминанием: Кип, наш милый африканский ёжик; Тина, маленькая самочка с неврологическими проблемами; бедный безногий Лайонел, который тоже умер от аллергической реакции; Дитина, рождённая без задних лапок; любимая Нина с перебинтованными ногами и все остальные… Череда образов, привязанностей, чувств и историй из прошлого. Самой последней была Мусетта.
Я положил её себе под подбородок, в углубление шеи, как я всегда делал, когда она была жива.
Какое-то время я удерживал её ладонью в таком положении. Иголки кололись, ежиха фыркала, но со временем задрёмывала. Вскоре она и вовсе начинала храпеть! Мусетта была очень забавным ёжиком. Дрыхла без задних ног. Наверное, это значит, что она мне доверяла. Поэтому и ушла в мир иной у меня на руках.
– Этими же руками я возвращаю тебя природе, дорогая Мусетта, – тихо сказал я, после чего уложил её на дно ямы ко всем остальным.
Это был болезненный, но вместе с тем и целительный день. Воспоминания о нём снова нахлынули на меня, когда я спустя два месяца увидел, что боярышник зацвёл. Я довольно долго стоял там, за домом, балансируя между двумя мирами.
Вы здесь, в цветах, под присмотром моей матери, думал я. Вы свободны, бегаете по полянам, под деревьями и кустами. Мне не дано вас видеть, но, где бы вы ни находились, вы всегда будете частью меня и моей жизни.
Глава 15Бассейн для Каси
Хомаюн Реза Шахбазкия. Этот человек и оказался тем самым неуловимым хозяином Каси!
Информацию эту я раздобыл не без труда. Сопоставив обрывочные рассказы Ивана с информацией в профиле дельфинария в соцсетях, я вышел на это имя и его историю.
Хомаюн Реза был турецким ветеринаром и пятью годами ранее арендовал помещение в «Милад Тауэр», где дрессировал Касю, Альфу и трёх морских львов. Когда дельфинарий закрылся, Хомаюн решил не продавать Касю, а освободить её, чему способствовало огромное давление СМИ и тысяч иранцев, которые полюбили дельфина. Этот человек играл далеко не последнюю роль в нашем деле, поскольку он должен был иметь дело с сертификатом СИТЕС,[21] необходимым для передачи дельфина за границу. Сертификат же не присылали, потому что Кася не была чипирована. Ничего удивительного, ведь её поймали и отправили в Иран незаконно.
Это была большая проблема, и решить её мог только владелец животного.
«Когда будут готовы документы? – взволнованно спрашивал я у Софьи и Ивана. – Как мы можем начинать строительство бассейна в Карадаге, если даже не уверены, что Кася сможет покинуть Тегеран?»
Они ответили, что вскоре министерство окружающей среды предоставит необходимые разрешения, добавив, что строительство бассейна уже началось.
Я снова нашёл в соцсетях страницу русских волонтёров и увидел пост, рассказывающий о начале работы. На фотографиях было полуразрушенное помещение с ржавыми столбами, прислонёнными к стене, и больше ничего. Я был в замешательстве. Всё это казалось ненадёжным и ненастоящим, и я снова задался вопросом, не обманывают ли меня.
Поэтому попросил прислать мне проект бассейна.
Его мне прислал автор, инженер из Севастополя. Проектом предполагался круглый открытый бассейн, который не должен был возвышаться более чем на 30 метров над уровнем моря, чтобы облегчить непосредственную откачку морской воды. Для защиты от непогоды был предусмотрен брезентовый шатёр, поддерживаемый сложными куполообразными эшафотами.
Я решил проверить в Google Earth,[22] существует ли район Карадаг и совпадают ли фотографии в посте со спутниковыми снимками. Я провёл некоторые замеры, но мои измерения не сошлись.
«Площадка под бассейн кажется очень маленькой, – написал я Софье. – Вы уверены, что бассейн на ней поместится?»
Она заверила меня, что места достаточно.
Неудовлетворённый её ответом, я открыл Google Street,[23] чтобы более детально изучить местность. То, что я увидел, нисколько меня не обнадёжило: небольшая необработанная территория рядом с пляжем. И это карантинный бассейн!
Что я мог поделать? Сбор средств уже начался, и вскоре деньги должны были быть отправлены рабочим. Ситуация накалялась. Волонтёры из России успокаивали меня, но мне по-прежнему было тревожно. Поэтому я решил действовать осторожно и отправлять деньги частями. Взамен я требовал ежедневных фотографий и видео, свидетельствующих о ходе работ. Таким образом, обмануть меня было сложнее, и пожертвования людей были в безопасности.
«Карадагская биостанция» и «Орцинус Центр» были новыми ассоциациями, поэтому не пользовались такой популярностью и авторитетом, как наш Центр. В тот период я понял, каким ценным было доверие, которое мы завоевали у наших подписчиков за все годы работы. Я также понял, как трудно продраться через всю информацию, которая в наши дни циркулирует в социальных сетях, и определить, где ложь, а где правда, особенно если у вас нет реальных доказательств или свидетельств прозрачности намерений организации в прошлом. Позже выяснилось, что помощь Касе оказалась первым серьёзным делом для молодых российских добровольцев.
Освобождение Каси – большой подвиг, требующий много ресурсов и сил и сопровождающийся на всём своём пути понятным скептицизмом. Я обсудил происходящее с одним из наших волонтёров из Брешии,[24] большим любителем животных. Разговор с ним и его советы побудили меня продолжать. Мы сошлись на том, что проверять нужно до определённой черты, после которой остаётся только совершить «прыжок веры», положившись на другого человека. Конечно, это становится в разы тяжелее в обществе, переполненном недоверием и настроенном враждебно вместо солидарности и готовности к сотрудничеству.
Прошёл апрель. Изоляция мешала нам выпускать ежей на свободу, и это стало серьёзной проблемой, потому что у нас не было места для новичков. Времена были тяжёлые, но, несмотря на постоянную занятость, я ни на минуту не забывал о Касе. Я старался поддерживать общение с Иваном, однако то, что он использовал только текстовые сообщения, делало наш диалог безэмоци-ональным и зачастую создавало недоразумения. Как бы много я отдал, чтобы поговорить с ним лично хотя бы раз, глаза в глаза! Так мне бы удалось лучше понять его и его намерения. Мне нужны были фотографии и видео для сбора средств, и в то же время я жаждал подробностей этой истории лично для себя. Хотелось знать, как там Кася, но Иван присылал новости дозированно и без фотографий. Что скрывал этот человек? Какая у него история? Эти вопросы тоже занимали мои мысли. Казалось, Иван был одновременно рядом и на расстоянии тысячи световых лет. Противоречивые черты его характера и раздражали, и вызывали у меня интерес.