Меня отвели к ежу. Это оказалась самочка, и лежала она неподвижно.
Я склонился над ней, пытаясь уловить хоть малейший признак жизни. Я молча наблюдал за зверьком минуты три, пока супруги, стоящие рядом со мной, так же молча заламывали руки. В конце концов я уловил лёгкое колебание грудной клетки.
– Да, – произнёс я с облегчением. – Она ещё жива.
Я понял, что она регидратирована. У меня с собой была аптечка, и я поставил ежихе капельницу.
– Мы сделаем всё возможное, чтобы спасти её, – заверил я супругов, когда закончил. – Спасибо, что написали мне.
Я взял корзину, уложил её в машину и снова отправился в путь. Необходимо было вести аккуратно и притормаживать на поворотах. Мне было тревожно, что ежиха могла оказаться в очень плохом состоянии. Я часто останавливался, чтобы проверить её, и заметил, что дыхание у неё постепенно выравнивается. Это придало мне сил и обнадёжило.
– Мы справимся, – говорил я ей во время поездки. – Держись, почти приехали.
Когда я приехал, было девять часов вечера, и меня встретила только Соня. Мы приостановили сотрудничество со всеми волонтёрами и оставили только четырёх постоянных: Соню, Барбару, Кьяру и Арианну, которые работали в разные смены, чтобы ограничить контакты, в то время как наши преданные волонтёры Патриция и Моника вели работу из дома. Кристина жила далеко от меня и приезжала только по неотложным делам. При этом мы соблюдали все правила: всё дезинфицировали, часто мыли руки, держались на дистанции и, конечно же, всё время ходили в масках.
Я положил корзину со зверьком на стол в приёмной. Ежиха была неподвижна и походила на комок ткани. Я спрашивал себя, доживёт ли она до следующего утра.
Назвав её Максимой, я приготовился дежурить около неё всю ночь.
Глава 11Максима
Я сделал Максиме ещё одну тёплую капельницу, положил рядом бутылку с горячей водой, обёрнутую в ткань, и подключил ежихе кислородную канюлю. Знаю, это может показаться странным: подавать кислород такому маленькому животному и правда непросто, но с ежами это работает точно так же, как и с людьми. Конечно, с ними невозможно использовать маски или автоматические респираторы, нет – маленькая трубка, которая действует как дозатор, просто помещается перед мордочкой пациента. Обычно мы прикрепляем её прищепкой к полотенцу, чтобы трубка не сдвинулась, когда ёж начнёт шевелиться, но в случае с Максимой в этом не было необходимости, поскольку она не двигалась.
Поправляя ежихе канюлю, я почувствовал себя привилегированным доктором: больницы сообщали об отсутствии респираторов, необходимых при интенсивной терапии для заболевших, в то время как я мог без проблем предоставлять ежам драгоценный газ.
– Тебе повезло, малышка, – сказал я Максиме. – Скоро поправишься.
На самом деле я был обеспокоен. Я постоянно подходил и проверял её. К счастью, дыхание ежихи улучшалось с каждым часом, и на следующее утро она уже чувствовала себя значительно лучше. Я убрал кислородную трубку и начал всерьёз думать, что Максима выкарабкается, хотя до сих пор точно не знал, что именно с ней произошло.
Я завтракал с планшетом в руках, просматривая ужасные новости, полнившиеся цифрами и статистикой: количество умерших, госпитализированных и инфицированных. Невозможно было не проникнуться чувством тревоги и тоски, охватившим страну.
Это были тяжёлые дни.
Мы с коллегами беспокоились о нашем будущем. Главной задачей стало не заболеть: если бы кто-то из нас заразился, Центр бы пришлось закрыть на карантин и некому было бы позаботится о более чем 130 ежах, чья жизнь полностью зависела от нас. Мы приняли все меры предосторожности, но всё равно не были уверены, что это убережёт нас от болезни. О своём здоровье я беспокоился не так сильно, как о ежах, – перспектива оставить их без надлежащего ухода сильно меня тревожила. Я знал, что многие ежи этого бы не пережили. Больше всего меня волновали «ежи с ограниченными возможностями», которым требовалось больше всего внимания.
– Пожалуйста, – сказал я во время одного из наших онлайн-собраний, – постарайтесь не заболеть. Позаботимся о своём здоровье ради нас самих и ради ежей.
Девушки закивали: мы все понимали, как важно было следить за своим здоровьем. Но это была не единственная проблема в те дни. Была и другая, потенциально более серьёзная и сложная: выживаемость Центра. Откуда брать средства, чтобы покупать питание и лекарства нашим маленьким подопечным?
«Ла Нинна» существовала исключительно благодаря пожертвованиям. У нас никогда не было государственного финансирования, что свидетельствует о двух вещах: во-первых, тысячи людей готовы поддерживать подобные благие инициативы, что меня вдохновляет и придаёт силы, а во-вторых, если люди прекратят это делать, Центр очень быстро загнётся.
С учётом сложившейся ситуации второе казалось всё более реальным.
Бары, рестораны и магазины закрывались. Переход на smart working[18] превратил в безжизненные пустыри места, где раньше было полным-полно людей. Многие уволенные задавались вопросом, вернутся ли они когда-нибудь к работе. Никто не мог быть уверенным в своём будущем. Я видел, как люди в супермаркетах складывают в тележки, переполненные едой, десятки упаковок макарон, и понимал, что им страшно.
Я бы не удивился, осознав, что людям стало не до благотворительности.
Конечно, я прекрасно понимал, в какой драматической ситуации мы все оказались, но ответственность и любовь к животным заставляла меня задаваться вопросом: что будет, если люди прекратят поддерживать нашу деятельность? Что станет с «Ла Нинной»? Мы все были напуганы. Я чувствовал охватившие волонтёров страх и разочарование, но не знал, как нам всем помочь.
Максиме тем временем становилось лучше и лучше.
Она потихоньку начинала двигаться, и однажды утром я увидел, что она сама потянулась к кончику шприца, с которого я её кормил. К ней постепенно возвращались силы.
– Она начала реагировать, – поделился я с коллегами. Не знаю, то ли из-за всеобщего уныния, то ли внезапно вдохновившись, но я решил, что Максиму нужно вылечить во что бы то ни стало. – Будем брать с неё пример! Мы точно справимся, несмотря ни на что!
В те дни я провел более тщательный анализ и обнаружил, что Максима страдает запущенным паразитозом.[19] Я сразу же начал курс лечения, и вскоре оно принесло плоды. Я старался привлекать всех к лечению Максимы, и вскоре ежиха стала талисманом нашего Центра. Неосознанно мы все возлагали на неё большие надежды: мир рушился на глазах, а Максима, наоборот, становилась всё крепче, здоровее, активнее. Однажды вечером она начала есть самостоятельно.
Это был счастливейший момент!
Мы брали с неё пример – боролись, старались не падать духом. Нужно было сосредоточиться на своих делах, чтобы успеть сделать как можно больше.
Я начал длинную череду прямых эфиров в социальных сетях. Показывал подписчикам, как мы заботимся о наших маленьких подопечных. Чаще всего я рассказывал про Максиму. Она была рядом со мной на каждом видео: я делился её историей, показывал, как она ест, писал о своих переживаниях, когда мне казалось, что с ней снова что-то не так. Мы никогда не освещали нашу деятельность в Центре так подробно, как в те дни.
Сейчас я понимаю, что это было вроде защитной реакции: открыться всему миру в самый тяжёлый момент, заявить о себе. Результат оказался поразительным. Поток пожертвований не уменьшился, наоборот – всё новые и новые пользователи старались поддержать нас, пусть даже и несколькими евро.
Возможно, ежи помогли нам всем ненадолго отвлечься от мировой катастрофы. Одна из наших подписчиц написала: «Наблюдаю за вами, и становится легче. Каждый ваш прямой эфир, как неожиданный подарок».
Я каждый день радовался прогрессу Максимы, и наши зрители радовались вместе со мной. Думаю, её история обнадёживала и немного облегчала те тяжёлые времена, когда любая хорошая новость была на вес золота. Нам стали писать и спрашивать: «Как Максима?», «Она поела?», «Максима пописала?» Выходило, что у этой осиротевшей ежихи-подкидыша появилось множество мам и пап по всей Италии.
После длительного лечения ежиха наконец выздоровела.
Мы с коллегами были счастливы – Максима придала нам уверенности, послужила импульсом. Даже в разгар шторма мы держались на плаву и чувствовали, что не одиноки.
Изоляция стала для нас необыкновенной возможностью проявить характер, дать отпор и поверить в себя. Мне казалось, что, когда всё идёт не так, нужно изо всех сил грести против течения, чтобы привести наш ковчег к спасению. Я повторял, что мы ни в коем случае не должны сдаваться – от нас зависела жизнь стольких беззащитных существ!
Это испытание судьбы стало способом окрепнуть и подготовиться к очередной битве; возможно, самой большой из всех, что нам доводилось вести, – битве за спасение Каси.
Глава 12Ночной призыв о помощи
Это случилось ночью с 4 на 5 апреля. Франческа, моя подруга из Ареццо, [20]поделилась со мной видео, размещённым на странице ассоциации по защите прав животных YouCare France.
На видео был заснят дельфинарий. Тусклый свет неоновой ночной лампы придавал огромному тёмному бассейну сюрреалистический вид.
Напротив пустынной трибуны у края бассейна находился дельфин. Он не двигался – казалось, животное просто застыло в воде. Можно было подумать, что он мёртв или притворяется, если бы не его плач. Через равные промежутки времени дельфин издавал серию пронзительных свистов, которые призрачным и душераздирающим эхом отдавались среди рядов пустых кресел. Животное стонало, но ему никто не отвечал.
Видео трогало до глубины души – этот дельфин будто символизировал само одиночество.
Кто он такой? Что заставило его так стонать? Что произошло?