еизвестный Наташе, и струны звенят-гудят, позвякивают, то будто вьются, то будто кудрявятся!.. Дед Семен знай наигрывает, да покрикивает: «Ой! Ой! Ой!» — словно жжет его — обжигает. Наташе смешно, она тоже то ли что-то кричит, то ли напевает, а Кот Нестор молча сидит да в усы улыбается.
— Ай! — напоследок ударил дед Семен по струнам, и «Светит месяц» разом смолк.
— Ай да Наталья, ай да молодец! — хвалил старик Наташу, а она все никак не могла прийти в себя.
— На чем вы играли? — спросила она, глядя на инструмент в руках деда Семена.
— Это домра. Старинная вещь, — сказал дед Семен. — От отца досталась. Я ее у Антоныча оставляю: зайдешь, вот как нынче, да и поиграешь малость.
Дед Семен повесил домру на стену, глянул в окно и заволновался:
— Э-э, Наталья, дождя уж нет, солнце вышло. Коровки-то мои разбредутся. Пойду я, пойду. Спасибо тебе, хорошо ты меня потешила, а теперь пойду.
— Можно мне с вами? — вдруг спросила Наташа, не успев и сообразить, куда и зачем она хочет идти.
— Отчего же нельзя? Я неподалеку пасу, в лесочке. Собирайся поскорей, да и пойдем.
— А что мне собираться? Только кофточку надеть, — обрадовалась Наташа и поскакала в другую комнату за кофтой.
Через минуту Наташа и дед Семен шли по намокшей от недавнего дождя лесной тропинке. Дед Семен в брезентовом дождевике с откинутым капюшоном да в сапогах выглядел эдаким настоящим старичком-лесовичком. На плече у него лежало короткое кнутовище, а сам кнут, перекинутый за спину, спускался до земли и длинной змеей тащился сзади с тихим шуршанием.
— Вот они и пеструшки мои, — сказал дед Семен, когда среди кустарника показались блестящие коровьи спины. — Балуй, балуй, негодные! — притворно сердясь, крикнул он, видимо, для того, чтобы сообщить коровам о своем присутствии и чтобы они не подумали, будто им можно его не бояться. Потом дед Семен принялся пересчитывать стадо.
— Пятая, шестая... Седьмая! Все семь здесь. Стадо мое, Наталья, небольшое. Зимой дома-дачи стерегу, летом — коровок. Да на свирельке поигрываю. Слежу, как за зимой весна приходит, а за весною — лето, а вот уже и осень на носу, коровок скоро отпасу, буду зиму лежать на печи, да спиною греть кирпичи... Вот так-то, Наталья!
Наташа засмеялась. Хорошо было с дедом Семеном! Нашли они большой дубовый пень, постелили на него дождевик и сели на солнышке. Старик без конца говорил и про коров,
какие они бывают непослушные, и про других домашних животных, в особенности про собак, которых он очень любил; то заводил речь о здешней погоде и приглашал Наташу приезжать сюда зимой — ходить по лесу на лыжах. Слушать было интересно, и сколько они так сидели, Наташа не знала. Потом достал дед Семен свирель и тихонько заиграл. В лесу, где ожившие после дождя птицы тоже завели свои песни, свирель звучала так легко и вольно, словно пел сам воздух, пела листва, пели травы. Наташа заслушалась, и хотелось ей, чтобы и этот умытый, сверкающий под нежарким солнцем лес, и помахивающие хвостами медлительные коровы, и дед Семен со своим протяжным напевом, и она сама, Наташа, тихая и задумчивая, — навсегда оставались такими, какие они сейчас, и чтобы ничего никогда не изменилось.
— А «Липеньку» знаешь? — спросил дед Семен.
«Липеньку» Наташа не знала, и он стал учить ее этой песне, то напевая, подсказывая ей слова, то наигрывая мелодию.
Немного погодя Наташа уже пела:
Ай, во поле,
Ай, во поле липенька...
Дед Семен выводил рулады на свирели, а то и подпевал, а Наташа встала и начала пританцовывать на лужайке, обходя по кругу пень, на котором сидел старик со своею свирелью.
Под липою,
Под липою бел шатер,
Во том шатре,
Во том шатре девица...
И так ладно у них получалось, так было им весело и интересно, что время побежало быстрее обычного, но они не замечали этого до тех пор, пока дед Семен не взглянул на небо и не сказал:
— К четырем солнышко идет. Скоро погоню коровок поближе к дому.
Наташа всплеснула руками:
— Дедушка! Ой! Опоздала! Бегу! До свиданья! — и бросилась к тропинке.
— Стой, куда же! Наталья! — попытался было понять, что с ней случилось, оторопелый дед Семен, но Наташа только кричала, оборачиваясь на бегу и махая ему рукой:
— Спасибо, дедушка, до свиданья! Я приеду к вам обязательно!..
Выбежала Наташа на проселок, огляделась и увидала, что это совсем не то место, где они с Тон-Тонычем были вчера. Она пробежалась по проселку в одну сторону, потом в другую, но никакого домика не увидала и, запыхавшись, села на обочине передохнуть. Да и что толку торопиться? Скоро уже четыре часа, и машина, что должна бы увезти ее туда, где ждет Тон-Тоныч, конечно же, давно уехала.
Вот ведь как плохо получилось! И у Наташи возникло непреодолимое желание немного пореветь. Желание не очень-то похвальное даже для девочки. Все же Наташу то оправдывало, что она была расстроена, устала и голодна, и, решив, что ей сейчас хуже всех на свете, она дала волю слезам.
Поревела Наташа всласть, но недолго: плач ее прекратился сам собой, едва она заметила на противоположной стороне проселка столбик с голубенькой табличкой и написанными на ней белыми цифрами «4» и «5». Наташа вытерла глаза, шмыгнула носом и стала думать. Кажется, она понимала, что означают эти цифры! Что до большой дороги, до какого-нибудь шоссе четыре километра! Ну и пусть, пусть четыре, пусть сорок четыре! Тон-Тоныч ждет, и приехать она должна! И она решительно зашагала, как будто и не ревела отчаянно только что.
Ноги уже почти не слушались ее, когда она вышла на асфальтированное шоссе. Обдавая Наташу гарью и жаром, проносились мимо грузовики, автобусы, мотоциклы и легковые машины, и никто как будто не замечал маленькой девочки, которая, вытянув вперед руку, стояла у самого края асфальта. Но вот уж ее усадили, и мчится машина вперед и вперед, быстрей и быстрей — через леса и поля, через реки и озера, через горы и долы...
Потом шофер сказал: «Мы уже в городе, в самом центре».
— Спасибо, я теперь сама, — ответила Наташа и, будто и не было долгого дня позади, легко бежит она вперед и вперед, быстрей и быстрей, теперь за угол и, чтобы никто не заметил, — в те большие ворота, что огромной дырой прорезают кирпичную стену и зияют чернотой и дышат холодным ветром. Вот они, знакомые ей переходы, лестницы и коридорчики, и вдруг... Ей навстречу идет... Леший! Зеленоватый... рогатый.. с копытами...
— Что, птичка, от стаи отбилась? — добрым голосом спрашивает ее Леший. — Топай-ка до конца по коридору, потом направо и во вторую дверь. Беги скорей, а то опоздаешь. Кыш! — лихо прикрикнул он, подпрыгнул и захохотал, а Наташа пулей пронеслась по всему коридору, свернула и влетела в эту самую вторую дверь.
Она и опомниться не успела, как окружили ее не то девочки, такие же, как она, и чуть постарше, и чуть помладше, — не то птицы с крыльями, перьями, клювами и хвостами, стали Наташу дергать, осматривать, поворачивать... Минуту спустя и у нее уже были крылья, хвост и все, что полагается иметь птице, а еще через минуту, щебеча, толпясь, натыкаясь друг на друга, полетела их стайка куда-то... Куда—Наташа не знала, но до чего же хорошо было стать птицей и пошевеливать крылышками, поводить оперенной головкой из стороны в сторону!
Скоро птицы приостановились, и Наташа смогла обратиться к одной из ближайших соседок:
— А куда мы летим?
— Ты разве не знаешь? — удивилась та. — Ты что, не была птицей в прошлом году?
— Не была.
— А, значит, ты в первый раз. Мы сейчас вместе с Весной полетим в страну берендеев. Ты, смотри, не зевай. Держись около меня, ладно?
— Ага, ладно, — согласилась Наташа.
Глава шестая. В СТРАНЕ БЕРЕНДЕЕВ
Кругом было темно. Таинственно зазвучала музыка. Наташа поняла, что где-то совсем близко был оркестр: вот зашелестели струнные... криком петуха пропел гобой... Но оркестра Наташа не увидала. А в забрезжившем лунном свете открылась ей покрытая снегом невысокая горка, по одну сторону которой были редкие кусты и невысокие березки, а по другую — частый, густой хвойный лес с повисшими на ветвях тяжелыми комьями снега. Чуть дальше, под горой, — река, а за нею — что за терема, дворцы и избы видны были вдали! При серебряном свете, в блеске лежащих под луной снегов заречное селение выглядело веселым хороводом крыш, круглящихся, бочкообразных и таких, у которых острые, высокие скаты заканчивались резными коньками; виделись узкие шатровые башенки со шпилями, крутые крылечки с пузатыми столбиками и тонкими перильцами...
Наташа завороженно смотрела за реку и не сразу заметила, что совсем рядом с ней на сухом пне молча сидит, обхватив колени. Леший. Тот самый Леший, которого Наташа встретила совсем недавно. Она не успела ни испугаться его, ни удивиться его появлению здесь, в этом полночном зимнем лесу, потому что ее соседка-птица шепнула:
— Вон там, видишь, — там живут берендеи. Теперь слушай музыку внимательно: сейчас пропоет по-птичьи флейта, и мы полетим.
Наташа вслушалась в тихое, дрожащее, будто разлитый кругом мерцающий свет, звучание музыки, и скоро услыхала далекое птичье щебетанье. Несколько птиц взмахнули крыльями, полетели вперед и закружились над горкой, щебечущие звуки флейты повторились еще и еще раз, и тогда Наташина стайка снялась с места и полетела, поблескивая крылышками в тусклых лунных лучах, освещавших заснеженную горку. Кружась вместе с подругами, Наташа успела заметить, как встрепенулся сидевший на пне Леший.
— Конец зиме! — громко пропел он. — Весна-Красна спускается на землю!
Подпрыгнул Леший, скорчился — и исчез в дупле.
Птиц становилось все больше, больше, снова и снова слышался их звонкий щебет, а скоро зазвучала спокойная, плавная мелодия, и вот сильные, смелые птицы — лебеди, журавли и дикие гуси принесли на своих больших крыльях красавицу, одетую в платье, расшитое зеленью и цветами. Это и была Весна-Красна. И хотя еще стояла ночь и было по-зимнему холодно, Наташа увидела, как посветлело на горке, и почувствовала, что внезапно повеяло теплом. Подружки-птицы весело затанцевали вокруг Весны, потом угомонились, расположились у ее ног, и Наташа тоже села, поджав ноги и прижав к бокам крылышки.