Все светлее становится вокруг. Идет из лесу народ: идут гусляры, ударяя по струнам, идут пастухи и играют на рожках, выходит царь Берендей со своей свитою, а за ним женихи и невесты и весь берендеев люд. Запевают девушки и парни веселую свадебную песню «А мы просо сеяли, сеяли»... Тогда-то Мизгирь подводит к царю Снегурочку.
— Охотой ли вручаешь жениху судьбу свою? — обращается к ней Берендей.
— Великий царь, спроси меня сто раз — сто раз отвечу, что люблю его.
Светлеет лицо доброго Берендея, радуется народ, слыша, какою теплотой и счастьем полнится ее голос...
Стоит среди толпы и Наташа, и тоже слушает нежную ласкающую музыку — и вдруг тихие звуки будто содрогнулись, взорвались — раз, и другой, и стали стихать: то раздвинулись облака, и яркий луч Ярилы-Солнца пал на Снегуроч кино сердце.
— Но что со мной? Блаженство или смерть? — сперва не понимает Снегурочка случившегося. Силы ее быстро слабеют. Последнюю арию поет она: «Прощайте, все подруженьки, прощай, жених мой милый!».
Затихает ее голос, и на глазах пораженного народа Снегурочка тает, тает — и вот уж она исчезла...
— Как вешний снег, растаяла она! — горестно воскликнул Мизгирь. — Не стоит жить на свете!
Мгновение — и с обрыва Ярилиной горы бросается он в озеро. В ужасе берендеи. Но мудрый их царь выходит вперед и возглашает, что гибелью Снегурочки и Мизгиря не должен омрачиться праздник. Отныне Солнце не будет гневаться на берендеев.
— Веселый Лель, запой Яриле песню хвалебную!
И Лель, а с ним вместе и весь народ запевают:
Свет и сила,
Бог Ярило,
Красное солнце наше!
Нет тебя в мире краше!..
Глава седьмая. ЕЩЕ ОДНА БЕСЕДА С УЧЕНЫМ КОТОМ
Позже Наташе с трудом удавалось вспомнить, что же было после того, как Лель и берендеи спели свой хвалебный гимн Яриле-Солнцу. Кажется, она снова побывала в той комнате с зеркалами, где уже не раз переодевалась. Слышалось ей, как кто-то спрашивал, какое платье ее. Она, не глядя, кивнула головой, и сперва на нее надели что-то чужое. Пришлось опять раздеваться и одеваться. Виделись ей чьи-то лица — и подружек, с которыми она провела весь этот вечер, и берендеев, и Леля, игравшего на своей свирельке; прыгал и хохотал Леший и кричал «кыш-ш!». Потом был глубокий прохладный двор со звездами в вышине. От ночной свежести Наташа стала дрожать, но ее вдруг крепко ухватили под мышки и сунули в какой-то длинный туннель, тускло освещенный электрической лампочкой. По сторонам змеились синеватого цвета водоросли, прислоненная к стенке, стояла морская звезда, сверху спускалась ячеистая рыболовная сеть. В конце узкого прохода Наташа увидала золотой трон, украшенный перламутровыми раковинами. Трон был большой, глубокий и удобный. Не особенно раздумывая, Наташа взобралась на сиденье, так как очень хотела поскорее заснуть.
По проходу шел к ней Тон-Тоныч, и она еще, помнится, спросила его: «Где мы?» — «В подводном царстве, — ответил Тон-Тоныч, — разве не видишь? Сейчас поедем.» — «Ага, — протянула Наташа. — Вижу...» Но она, конечно, уже ничего не видела, потому что веки ее сомкнулись сами собой. И она не поинтересовалась, куда и как это она сейчас поедет, сидя посреди подводного царства на троне? Разум ее отказывался что-либо понимать: она заснула и затем только время от времени вскидывала голову, на миг открывала глаза и вновь засыпала, прижимаясь к Тон-Тонычу, который тихонько бормотал тогда: «Спи, спи... Ну и ну!.. Ох, и намучились мы с тобою сегодня... Скоро приедем в нашу избушку, уснешь тогда спокойно...»
В какой-то момент Тон-Тоныч застучал кулаком по стенке и стал кричать: «Эй, стойте же! Нам выходить!»
Наташа почувствовала, как он взял ее на руки, сквозь сон она улыбнулась, потерлась щекой о рукав его рубашки и снова заснула, на этот раз уже сном долгим и глубоким.
Проспала она все утро. Солнце стояло высоко, и начиналась дневная жара, когда, напевая «Липеньку», веселая, отдохнувшая, Наташа выбежала на крыльцо избушки. Быстро умылась у ручья, на кухне позавтракала — тоже наскоро, потому что Тон-Тоныч, который встал намного раньше, дожидался ее в своей комнате. Чем он там занимался, было неясно: в комнатке у него что-то попискивало, пощелкивало и трещало.
С крыльца спустились втроем: Тон-Тоныч, Наташа и Ученый Кот Нестор. Золотая цепочка от шеи Ученого Кота тянулась к поясу Тон-Тоныча, и Нестор выступал так величественно, что было совершенно невозможно определить, кто кого ведет: Тон-Тоныч Кота или Кот — Тон-Тоныча. Пожалуй, именно Ученый Кот вел их за собой, шествуя чуть впереди и время от времени оглядываясь, будто говоря: «Что это вы так плететесь? Поживей, поживей, не отставайте!»
— Мы с вами, уважаемый Нестор, не успели обсудить, куда нам сегодня отправиться, — говорил Тон-Тоныч. — Но если вы ведете нас в ваши излюбленные места, то я ничуть не возражаю. Далековато, но мы выспались, а подзакусить у нас найдется, — и он похлопал по своему толстому портфелю. Обернувшись, Ученый Кот внимательно посмотрел на Тон-Тоныча и едва заметно кивнул. — Превосходно, — сказал Тон-Тоныч. — Ты, синеглазая, побываешь в заповедных уголках окрестных лесов. Мой коллега знает их лучше, чем кто бы то ни было. Не считая, конечно, самих лесовиков, леших, кикимор и прочих обитателей дремучих угодий. Конечно, там бывает и мрачновато, но что поделаешь? — каждый выбирает себе жилье по вкусу.
Действительно, лес становился все глуше. Тропинка скоро исчезла, и теперь они то ступали по прошлогодней опавшей листве, то перешагивали через поваленные стволы, кора которых от сырости замшела и стала зеленой.
Раздвигая высокие пики иван-чая, спустились в овраг и долго шли по дну его. Чувствовалось, что солнце пылает вовсю, но громадные сосны и разлапистые ели едва пропускали сквозь ветви редкие лучи. Поднялись, наконец, по склону, чуть отошли в сторону от оврага и вдруг шагнули на открытую круглую горку. Выглядела она так, будто за минуту до их прихода деревья, годами неподвижно стоявшие на этом месте, все разом бросились в стороны, а на освободившееся круглое пространство опустилось с неба множество парашютиков — белых с желтыми серединками ромашек, которые сплошным ковром покрыли горбатую полянку. Солнца на полянке было так много, что решили устроиться на краю ее, в тени густых елей,
— Здесь и отдохнем, — сказал Тон-Тоныч. — Можно посидеть да потолковать, а потом и черникой полакомиться. — И, поставив портфель, он с удовольствием растянулся на траве.
— А мне сидеть и лежать не хочется. Я лучше сначала чернику пособираю, — заявила Наташа.
— Твоя воля! — легко согласился Тон-Тоныч. — Только, чур, далеко не уходи и давай хотя бы иногда аукаться.
— А-ау, а-ау-у... — спела Наташа снегурочкин мотив, и ей стало весело оттого, что вспомнилось вчерашнее.
Ягоды собирать было не во что, и приходилось все их отправлять в рот. А росло здесь черники видимо-невидимо. Это занятие — ползать по мшистым кочкам, обирать с кустиков черничины и не переставая жевать их — понравилось Наташе. И немудрено: часто ли городской девочке выпадает такое удовольствие?! Время от времени она, как Снегурочка, пела «а-ау, а-ау-у», и Тон-Тоныч отвечал ей. Скоро она забыла об уговоре аукаться и вспомнила о нем, лишь когда почувствовала, что живот набит ягодами доверху.
— А-ау! — уже не спела, а прокричала Наташа, но ответило ей только эхо. Крикнула она еще раз. «У-у...»—донеслось издалека и все стихло.
Так дело не пойдет, решила Наташа. Места заповедные, и встретиться с Лешим у нее нет никакого желания: вчера она на него достаточно насмотрелась. Больно уж он зеленый и прыгает как-то неожиданно. Лучше вернуться скорей на полянку, к Тон-Тонычу.
Она пошла прямо, прямо и...
Нет, не волнуйтесь: она не заблудилась. И ничего особенного не произошло. Наташа легко разыскала полянку, но только Тон-Тоныча там не оказалось. Лишь примятая травка напоминала о том, что вот здесь он лежал, а вот там, поодаль, стоял его портфель.
— Ах, синеглазая, не стоит удивляться, — раздался откуда-то сверху знакомый мурлыкающий голос. — Мой коллега, как это часто с ним бывает, поступил далеко не лучшим образом: он попросил меня дожидаться твоего возвращения, а сам пошел за боровиками.
Высоко, среди мохнатых еловых лап едва заметно поблескивала золотая цепочка, происходило там какое-то шевеление, но разобрать что-либо более подробно Наташа не могла.
— А главное, зачем ему понадобилось привязывать меня к этому дереву? Что я, собака, что ли? Не понимаю, — недовольным тоном продолжал Ученый Кот.— Ведь не затем же я привел тебя и его сюда, чтобы сразу же убежать?
Ученый Кот помолчал немного, видимо, для того, чтобы успокоиться, а затем спросил:
— Узнала ли ты это место, о синеглазая?
Наташа оглядела поросший ромашками пригорок. На той стороне его были кусты и березки, здесь, около нее — огромные ели...
— Это Красная горка, — сказал Ученый Кот. — Сюда на птичьих крыльях и прилетает Весна.
Наташа всплеснула руками.
— Ой, вот же где я вчера стояла! — обрадовалась она и перебежала чуть в сторону. — А вот отсюда Снегурочка вышла. Там Дед Мороз появился, здесь Леший прятался... Как же я сразу не узнала это местечко?
— Мудрено было бы узнать его сразу, — отозвался Кот Нестор. — Когда ты появилась здесь вместе со своими подружками-птицами, всюду лежал снег и горка выглядела совсем иначе.
— А туда, к оврагу, отвезли Масленицу, а вон там... — все не унималась Наташа и скакала вокруг полянки, без умолку щебеча и так взмахивая руками, будто опять стала птичкой.
— Уважаемый Нестор, — вдруг спросила она, когда снова оказалась под елью, на которой сидел Ученый Кот. — А кто она такая, эта Масленица? Я так и не поняла, почему берендеи прогнали ее со двора, завезли в лес и сами же пожалели, что она исчезла.
Наверху, среди ветвей, зашуршало, еловые лапы начали раскачиваться.