Мне нравилось новое увлечение Асада – больше времени проводили вместе. Пока он смотрел телевизор – в очках, со стаканчиком чая, – я сидел рядом, наблюдая за его эмоциями. Дедушка реагировал открыто, вслух. Во время новостей восклицал: «Человек – продукт среды. Создайте благоприятную среду – и получите хорошее общество!» Передачу про тернистый жизненный путь знаменитости комментировал: «Иногда человек не хочет знать, чего хочет на самом деле. Так ему спокойнее».
Я слушал его слова и ждал июля, когда мы с Асадом сядем в автобус и, как обычно, уедем за четыреста километров на юг – к горам, укрытым одеялом реликтовых лесов.
Там жил дедушкин друг Гусейн, худощавый мужчина с ниткой седых усов под носом-клювом. Он быстро передвигался, ловко взбирался на гигантские самшиты и по звукам из чащи определял, нет ли рядом диких животных, например леопарда. Когда-то он на них охотился, но после схватки со свирепой самкой (она разодрала ему правую ногу, оставив глубокий шрам) утопил ружье в горной реке, посвятив себя лесу и его жителям.
«Прежде на охоте я убивал легко, но сегодня уверен, что это не легче, чем познать себя истинного».
Дядя Гусейн построил на вершине горы дом из трех комнат, куда переехал с женой. Нам с дедом выделяли дальнюю комнату с окном, обрамленным желтыми розами.
Перед домом были пасеки. Не дыша, я подкрадывался к ульям, наблюдал за сосредоточенной работой жужжащих пчел. Мне казалось, что каждая из них трудится над своей мечтой – ежедневно, без выходных, не сдаваясь. Вдохновленный, я бежал с впечатлениями к дедушке.
«У пчел многому можно поучиться, Финик. Взрослея, человек сам лепит себя. Неважно, что было или не было, – это прошло, зачем туда возвращаться? Нет смысла списывать свои неудачи на посторонние причины. Разве что на собственную лень или банальное нежелание меняться. Мечта требует труда, Финик… Собирайся, пора на прогулку».
Дядя Гусейн вел нас по лесу, как по своему дому. Когда у дедушки начинала болеть нога и он садился на лошадь, я пользовался моментом, убегал вперед. Рассматривал покрытые мхом толстые стволы железных деревьев, отгоняя мысли про гулейбанов – громадных леших. Согласно восточной легенде, гулейбаны, да и демоны тоже, обходят стороной тех, кто носит булавку. Моя была прицеплена к изнанке брюк.
Ночами мы засыпали под одеялами из овечьей шерсти. В горной прохладе я проваливался в сон, стоило положить голову на подушку. Просыпался с рассветом. Не открывая глаз, прислушивался к прекрасному, доносившемуся из окна: окруженный оранжевыми горами, дядя Гусейн читал молитву. Я не понимал произносимых им слов, но невольно шептал спасибо. За ощущение новой жизни, рождавшееся во мне одновременно с рассветом.
17Торопись любить в каждом вдохе и выдохе
Лучше всех нашу семью знала Иллюзия – в нескольких поколениях. Многое видела, слышала, но молчала. Каждые полчаса била в свой гонг, со стены наблюдая за жизнью тех, кому преданно служила.
В ответ Иллюзия хотела малого: от взрослых – время от времени заводить ее механику, от детей – не бросаться игрушками. Она хорошо помнила, как снежным вечером пятьдесят третьего племяшка прабабушки Пярзад Саида запустила в нее мячом, вдребезги разбив стекло на изящном ореховом корпусе. Пярзад, да упокоит ее душу Аллах, поняв, что это дело рук шкодливой Саиды, хотела ее наказать, но ушлая девчушка свалила все на кота Барона, и беднягу отшлепали газетой.
Иллюзией звали старинные гулко бившие настенные часы с ажурным маятником. Как она оказалась в нашей семье, никто не знает. Создал ее немецкий часовщик Май. Корпус из ореха редкого вида, бронзовый маятник, позолоченный пружинный механизм с серийным номером и выбитым на нем именем мастера.
Бабушка Сона трепетно ухаживала за Иллюзией и перед смертью попросила: «Что бы ни случилось, не продавай часы. В Иллюзии время наших предков. Заводи ее осторожно, не рывками, иначе механизм обидится».
Иллюзия дружила не только с некоторыми домочадцами, но и с азаном. Когда он доносился из ближайшей мечети, она затихала, будто невидимая рука придерживала пальцем маятник. А вот радио и телевизора Иллюзия не выносила: стоило их напористым звукам заглушить гонг, как она волшебным образом била в него снова, назло технической логике.
Теперь Иллюзия живет со мной, напоминая своим боем о том, что я дома, что время быстротечно, оттого бесценно, хотя многие из нас им пренебрегают. Именно поэтому Сона назвала часы Иллюзией.
«Людям кажется, что они умеют контролировать время, задерживать его или ускорять. Что время принадлежит им, а не наоборот. Финик, бережно распоряжайся минутами. Растрачивая время, растрачиваешь мечты. Торопись любить, каждую минуту, в каждом вдохе, выдохе. Времени мало, глупо тратить его на суету, конфликты, нелюбовь.
Что будет, когда эта часть нашего путешествия завершится? О смерти не надо думать, она все равно случится. К ней не нужно готовиться – прими как неминуемое пробуждение ото сна».
Никто не заберет из мира ничего, кроме опыта. Зато что-то оставит после себя. Хорошо, если полезное, вдохновляющее. Иногда за целую жизнь достаточно посадить одно дерево, под которым однажды укроется от дождя или зноя усталый путник.
На заре студенчества, в Париже, я попал на Монпарнасское кладбище. В его малой части набрел на необычную могилу. Величественная мраморная кровать с ангелом в изголовье, на каменных простынях лежат роскошно одетые супруги. Она в платье с декольте, он в костюме-тройке и с блокнотиком в левой руке. На могиле надпись: «Семья Пижон».
К чему такие изощрения? Недоумевал: по молодости или оттого, что вырос на земле, где могила ничего не значит, а к физическому телу – временной оболочке – не привязываются.
Как-то спросил у Асада, не боится ли он смерти. Дедушка улыбнулся: «Я думаю о другом, Финик. Что полезного сделал и сделаю за отведенное мне время. Еще Руми писал, что не надо искать могилу в земле. Знаешь, где она? В том, что отдали в мир. Я старался жить любя, не знаю, насколько получилось. В любви нет власти, ревности, амбиций. Чем щедрее делишься любовью, тем ее у тебя больше».
18Перестань себя бояться – ты никогда не один
Мне четырнадцать. Это была самая холодная зима, какую видел на Абшероне. Дул беспощадный хазри, всхлипами из прошлого изводящий чувствительные души, морозными пощечинами бьющий деревья и срывающий крыши с хлипких домов. По приказам ветра волны то уносились в море, то нападали на берег, разрушая дамбы.
На четвертый день января пришла весть о пожаре на нефтедобывающей платформе в акватории Каспия. Из-за шторма оборвался газопровод, заживо сгорели тридцать три человека, жители абшеронских поселков. Абшерон погрузился в траур. Семьи погибших обходили линию берега, надеясь, что море вернет тела отцов, мужей, сыновей.
Всю ту зиму Сона не пропустила ни одного фаджра[13]. Белая нить рассвета только проявлялась на восточном горизонте, а бабушка, подняв руки к небу, уже произносила такбир[14].
На третий день траура, раньше обычного вернувшись из школы, услышал разговор Соны с Асадом. Бабушка держала в морщинистых руках Коран и, склонившись над ним, плакала. Тихо, смиренно. «Боль в моей душе так же бушует, как хазри за окном. Буду молиться, чтобы души погибших нашли покой, а их близкие – силы пережить горе». Я бросил портфель на пороге, вернулся на улицу, где усиливался ветер. Побежал в сторону моря – быстро, не слыша дыхания, не думая, что впереди.
В голове пульсирующей воронкой крутились мысли. О том, что плачущие дети и старики – страшная несправедливость; о том, что подло, когда сильнейшие отбирают все у слабых; о том, что одним суждено жить, другим умирать, и неизвестно, что предписано тебе и твоим близким; о том, что устал жить на полуострове, обдуваемом свирепыми ветрами.
«Неужели чертов хазри не оставит нас в покое? Хватит мучить людей!» – злость переполняла меня, я бежал, преодолевая удары холодного ветра. «Надоело прятаться от тебя, слышишь, надоело! Я здесь, я пришел к тебе. Говори, что хочешь! Ну же, говори!»
Не заметил, как оказался у моря. Оно бросалось волнами, зеленюче-раззеленая вода, словно яд, уничтожала рыбацкие лодки, разламывая их на части. Свистящий гул оглушал, прибрежный песок хлестал по щекам, заполняя глаза. Ничто не могло меня остановить. Я стоял перед бушующим ветром и кричал изо всех сил. Жаждал схватки.
Не верил, что вернусь домой прежним. Так и случилось. Промок до нитки, ушиб ногу, красные от песка глаза, температура. Несмотря на это, внутри я светился победой. Именно в тот день сквозь бурю разглядел маяк, ждущий меня, указывающий дорогу. К себе. Встреча с ним стала важной частью взросления.
Слег с жаром, опухшим горлом, не ел, не пил. Родители спрашивали о произошедшем, о том, как я оказался у штормящего моря. Молчал. Это была моя схватка, как мне тогда казалось, с несправедливостями мироздания. Со временем осознал, что с собой.
Сложная выдалась зима, никогда ее не забуду. С тех пор не боюсь ветров, отправляюсь им навстречу в любое время года. Ветер нашептывает истории, которые должны быть рассказаны. Чтобы кто-то где-то перестал бояться себя и понял, что он никогда не один.
19В любой борьбе нужно уметь остановиться и даже проиграть
«Ты борешься с ветряными мельницами, Финик. В твоем возрасте это понятно. Странно было бы, проявляй ты равнодушие. Но в любой борьбе нужно уметь остановиться и даже проиграть».
Школьный двор, невесомое текучее небо, мы с Асадом сидим на скамейке, у него в руке листовки из красной бумаги с лозунгами против действий школьного руководства.
Нам запретили издавать газету о проблемах во взаимопонимании учеников и учителей. В ответ мы организовали акцию протеста, в первый же час которой меня и друзей отвели к директору. Вызвали родителей, пригрозили отчислением. Мы не испугались.