Бабушка, добавив в йогурт соль, вываливала его на ситцевую ткань и, связав последнюю узлами, подвешивала над раковиной. Ночи достаточно. Мешочек должен быть плотным, чтобы жидкость отцеживалась медленно.
Обычно в нашем доме сюзьму подавали на завтрак, но ею заправляли и супы, холодные и горячие.
Слегка взбиваю сюзьму вилкой, добавляю мелко нарезанный укроп, тертые и отжатые огурцы. Зубчик чеснока, немного нерафинированного оливкового масла – соус к кукурузным лепешкам готов.
Тетушка наблюдает за процессом. Мизинцем берет пробу, кивает – довольна!
Таких лепешек, как у Розы, не ел нигде. Одновременно мягкие и хрустящие, румяные, но не подгоревшие. Словами не объяснишь – магия рук.
Тетя лечится тишиной. Роза находит в ней то, что редко встречается в земной суете, – понимание, бескорыстие, исцеление. Как только ощущает в себе неполадку, погружается в тишину. Сама того не ведая, Роза помогла мне осознать красоту уединения, рассказывая о пройденном, увиденном, услышанном.
«В центре Стамбула есть длинная пешеходная улица Истикляль. Она с рождения лишена тишины, которую забрали люди в обмен на пустые слова. Меня приносило туда ветрами летних бессонниц, я садилась у гитар уличных музыкантов и наблюдала за кипящим потоком улицы, пахнущей жареными каштанами и разлитым на горячие камни кофе. У каждого свое время в глобальной бесконечности. И это время – самое ценное, прекрасное и настоящее. Оно и есть наш дом. Ищи его не в переулках городов, а в тишине внутри себя».
23Любовь стучится во все двери, но есть те, кто не открывает
Возвращаюсь со двора, вбегаю в гостиную. Тепло, пахнет горячим хлебом, обсыпанным черным тмином. Бабушка накрывает на стол, в комнате шумит телевизор. На экране кино. Черно-белая картинка. Мужчина во фраке становится на колени перед дамой в пышном платье, в чем-то ей признается, страстно обнимает за талию. Мне пять лет. Не очень понимаю происходящее, но с ходу определяю: любовь. Подходит Сона, шлепает меня по попе. «А ну-ка марш умываться и за стол!»
Иду выполнять бабушкины указания, однако все мысли о любви. О том, что слышал в историях взрослых, о чем читал в первых книжках и вроде бы испытывал к Парване, соседской девчонке. «Это не то, – откровенничает внутренний голос, – ты пока не познал любви в полной мере. Смотришь на красоту моря сквозь толстое стекло – не можешь приблизиться, вдохнуть бриз, уколоть стопы ракушками».
Сона наливает мне аришту[17], пододвигает корзинку с хлебом, тарелку с зеленью, редиской и белым сыром. «Нуш олсун, бала!»[18] Ждет, пока доем суп, чтобы принести второе. Не сводит глаз с экрана. Там уже не про любовь – лошади, дым, сражение. Прихлебывая аришту, спрашиваю: «Бабуль, вот говорят – любовь так, любовь сяк… Не могу понять: а я любил? По-настоящему, ну, как в телевизоре».
Сона встает со стула, выключает телевизор, накрывает его ажурной салфеткой. «Любовь стучится во все двери, Финик. Есть те, кто не отпирает. Одни не верят, вторым некогда, третьи боятся. Жаль этих людей. Они умрут, думая, что прожили жизнь. На самом деле они мертвы».
Уходит на кухню за котлетами и картофельным пюре. В пюре Сона обязательно добавляет пару щепоток куркумы. Первым делом съедаю котлету, освобождая на тарелке место, и разравниваю пюре, вилкой придаю ему округлую форму. Получается солнце, которого пока что не видно за зимним свинцовым небом.
24Жизнь порою – как очень узкий мост, важно не бояться
В перерывах между институтскими занятиями я бегал к Розе, учился готовить абшеронскую кяту. С юности мечтал о своей кондитерской.
«Запоминай, пока я жива. Мужчины лучше хранят рецепты, нежели женщины. Да, не удивляйся! Они ответственнее относятся к тому, чему научились. В тесто сумбурных эмоций не примешивают». Тетушка больше уважала мужчин – с ними ей было проще договориться.
«Я была абсолютно папина дочь. Детей в семье было трое – я с сестрой Гюльнар, ровесницей, и наш старший брат, твой отец. Помню, не отлипала от папы: сидела, ела, засыпала у него на руках. Детские фантазии рисовали, как я вырасту и выйду за него замуж. Ни мамы, ни сестры, ни иной другой женщины на этой картинке не было. Гюльнар обижалась, она тоже хотела за папу, но я его отстояла. Так и порешили: с папой „поженюсь“ я, с братом – Гюльнар».
Роза замешивает тесто из муки, масла, яиц, сахарного песка и опары. Сосредоточенные и парящие движения рук. Сдувая с лица выпавшую из-под косынки прядь, напевает себе под нос: «Вся жизнь – как очень узкий мост, важно не бояться…» Тесто получается гладким, блестящим. Накрывает полотенцем на пару часов, чтобы подошло. «Финик, не забудь про две обминки».
Переходим к начинке кяты. Охлажденное масло Роза взбивает с сахаром и ванилью, всыпает муку. Руками перетирает массу в крошку. «Если делать второпях, будет каша. Никогда никуда не спеши, сынок».
Из подошедшего теста Роза формирует шесть шариков, раскатывает их в кружочки, смазывает растопленным маслом, кладет в центр каждого горку начинки. Собирает тесто с краев и, придавив ладонью, превращает в лепешку. Смазывает верх смесью из яичного желтка, растительного масла, настойки шафрана. Масло добавляется для блеска, шафран с яйцом – для золотистого цвета. Кяту выпекаем в предварительно разогретой духовке двадцать минут.
Прибрав на кухне, завариваем липовый чай с апельсиновой кожурой и снова беседуем о любви. Именно это чувство, маяк в человеческой жизни, зовет своим светом странника, указывая дорогу домой.
«Финик, за свои немало лет я не раз убеждалась в том, что не бывает всепоглощающего поражения стрелой Амура, внезапного и резкого. Есть выбор любить. Например, другого человека. Не за что-то, а потому что он близкий, родной.
У меня случалось много такого, что я называла любовью. Чаще это было страстью или проделками эго – больше хотелось быть услышанной, нежели слышать самой. У Руми есть прекрасные слова: „Не взирай на мир глазами вожделения; ведь и спина змеи украшена узорами, но яд ее смертелен“.»
25Только в сердце хранятся карты нужных тебе путей
Температура снизилась до нормальной, но в теле слабость и кашель душит. На улицу не выпускают, и я извелся от тоски по миру. Пододвигаю табуретку к окну, взбираюсь посмотреть на февральский сад. Окно запотело, ничего не видно. Рукавом свитера протираю стекло. Сейчас-сейчас, пара мгновений, и я рассмотрю родную картинку.
Увижу оливковое дерево, чей ствол по зиме дедушка перевязывает красным шарфом, – так оно, согласно поверью, лучше переносит морозы; забор из неотесанных, неровно положенных камней, увитый серыми виноградными лозами; чуть поржавевшая за зиму кюлефиренги, к весне дедушка освежит ее желтой краской; ряд прозрачных бутылок с абгорой[19], звенящих на ветру и дожидающихся часа, когда дядя погрузит их в машину и повезет родственникам на праздник весны.
А еще я увижу виляющий хвост лопоухого Пялянга, игнорирующего будку и спящего на дырявом зеленом одеяле из погреба (и как он его выволок?). Сколько бабушка ни пыталась отнять у пса одеяло, бесполезно. Рычит, скалится. «Люди решат, что мы издеваемся над животным, а у Пялянга вон какая будка! Наверное, это одеяло напоминает ему о детстве, когда он жил на улице, брошенный и голодный».
Сона рассказывает историю Гаджи Зейналабдина Тагиева, родившегося в семье бедного башмачника. Благодаря трудолюбию и упорству он стал нефтяным магнатом. До последнего вздоха Гаджи хранил в шкафу первое пальто, которое купил себе на шестнадцатилетие, подрабатывая каменщиком. Пальто висело на видном месте как напоминание, каким трудом досталось, чтобы не забывать об изменчивости судьбы.
Дважды протираю стекло, но не вижу ничего из того, что ожидал. Лишь мутные очертания в зернистой пелене – на Абшерон опустился туман. Густой, плотный, как молоко. В феврале, особенно на рассвете, он дотягивался до крыш, и они словно плавали на его поверхности. Море становилось невидимым. Туман причудливо клубился между оставленными на берегу одинокими рыбачьими лодками.
В такую погоду воздух пропитан солеными запахами опасности, неизбежности и прозрений. Я боялся тумана, поэтому настойчиво тер окно, надеясь, что это запотело стекло.
В детстве туман пугал своим внешним проявлением, по мере взросления пелена окутывала и то, что внутри. Ощущения почти те же – сбившиеся ориентиры. Не видишь и, самое тревожное, не ощущаешь своего выбора – делаешь шаги, не зная, что под ногами.
В туман я замирал. Застегивал пуговицы шерстяного пальто, закрывал глаза, искал спасения в себе. Порою свет внутри был еле виден, но я знал, что он там. Эти лучи рассказывали о добре, детстве, море и о том, что туман обязательно рассеется, потерпи, не сдавайся. Зачем? Ради новых встреч, чувств, объятий, любимых людей как награды за стойкость.
26Умей принимать неопределённость и давай передышку вопросам
Сегодня я видел сон, в нем я, совсем юный и печальный, беседую с Ниязом, исчезнувшим в неизвестности дервишем.
– Нияз, я устал с дороги. Не хочу никуда идти, ничего узнавать, искать.
– Ты несчастлив?
– Сейчас да.
– У этого две причины. Они вовсе не в сложности пути, по которому ты идешь.
– В чем тогда, уста?
– Ты выпал из настоящего. Находишься то в прошлом, то в будущем. Думаешь, сколько прошел или сколько еще пройдешь. Потерял связь с тишиной. Отсюда усталость.
– Как мне вернуться к тишине? Хм… Знаю! Уехать в горы.
– Это будет тишина гор, не твоя. Найди такие же горы внутри себя. Вернись в настоящее.
– Ты прав, уста. Спасибо.
– Финик, умей принимать неопределенность и давай передышку вопросам, тогда дорога к ответам прояснится. Отклики рождаются в тишине. Тот, кто умеет слышать тишину, слышит и правильные ответы.