Наконец наступает премьера, и в это время я улетаю куда-то на Неделю советского фильма, кажется, в Чехословакию. И руководит всей нашей делегацией ни больше ни меньше министр культуры Демичев, который мне очень понравился, и, кажется, я ему тоже. Конечно, когда ты молода, успешна, когда ты обаятельна, контактна, любым начальникам такое нравится. Им, наверное, с такими людьми тоже интересно и весело. По крайней мере мое очень короткое общение носило какой-то очень теплый человеческий характер.
На первом же приеме я ему сказала: «У меня должна быть премьера, это совершенно новый, экспериментальный спектакль. Я знаю, что вы ходите на все официальные премьеры, а вот тут молодежный, новый, на Малой сцене. Понимаете, как будет здорово, если министр культуры придет и примет его!» У него глаза загорелись сразу же. Он тоже себя почувствовал молодым и каким-то озорным. Он говорит: «А что ты думаешь, приду! Но только не забудь позвонить». Я говорю: «Как же, попробуй до вас дозвониться. Вы же где-то там наверху, член Политбюро, министр культуры». – «Хорошо, вот тебе телефон, позвонишь и скажешь, что это ты и что ты приглашаешь. Только не забудь».
И я так кокетливо, весело, перед премьерой, не говоря ни директору, ни Ефремову, никому, звоню и говорю: «Это заслуженная артистка Ирина Петровна Мирошниченко, у нас договоренность с Демичевым, он просил, чтобы я позвонила и напомнила, что послезавтра премьера. Что мы очень его ждем. Он может кого-то послать или подойти к администратору – для него будут самые хорошие места, я все оставлю». Я потом уже поняла, какой бред несла. Понимаете, я попрошу администратора, чтобы члену Политбюро и министру культуры оставили два местечка из брони, смешно даже думать.
Короче, премьера. Сейчас мы, конечно, ленимся, так не делаем, а Ромка придумал очень забавно – якобы все начинается со свадьбы, которой так и не было на самом деле. И мы должны стоять вместе с моим партнером, он был в черном костюме, в бабочке, я в каком-то очень красивом платьице, при входе встречать всех зрителей и говорить: «Здравствуйте, мы рады, что вы пришли, пожалуйста, женщины – в одну сторону, мужчины – в другую». Так построен спектакль, что посередине – дорога, все наше действо, а по бокам такие, знаете, перила, и за ними в одну сторону кресла, в другую сторону кресла. То есть абсолютное проникновение в реальность и в подлинность всего происходящего.
Но он еще добавил такой эпатаж, что с одной стороны сидят одни женщины, а с другой – мужчины. И мы разделяем пары пришедшие. Представляете, приходят с билетиками муж с женой, а я им говорю: «Нет, никаких мест тут нет, вы идите в одну сторону, а вы – в другую сторону». Потому что на итальянской свадьбе якобы, Ромка придумал, по итальянским законам, женщины в одной стороне, а мужчины в другой. А потом он мне говорит: «Ирусь, ты не представляешь, какой будет эффект, когда ты говоришь монолог в сторону мужчин, а потом в сторону женщин, тут правильная идет энергетика от женщин и мужчин. А потом они будут переглядываться».
Я потом на спектакле стала это видеть. Представляете, сидит муж тут, а жена там. Они переглядываются друг с другом. Или идет парочка, которые хотят сидеть вместе, а их разделяют. Им обидно, что их разделяют. Они в протесте. А потом по ходу спектакля они ощущают, что такое быть разделенными. И когда в антракте они наконец встречаются, им хочется держаться за руки, быть вместе. Рома абсолютно задействовал таким образом зрительный зал.
И вот я смотрю, с краю идет Ефремов, рядом Эрман, естественно, с ними кто-то из администрации, секретари какие-то, целая делегация. И входит Демичев. На премьеру. На что я ему говорю: «Здравствуйте, я очень рада вас видеть». Слава Богу, что он пришел не с женой и мне не надо было их разделять, а с каким-то помощником своим. Я ему говорю: «Естественно, я сажаю вас в самый центр». Посадили его среди мужчин на первый ряд.
Спектакль был потрясающий. По всем компонентам. По эмоциональности, которая у меня и у всех актеров зашкаливала, по выстроенности, по музыкальности. По жизненности. Очень живой спектакль. Даже сейчас у нас Олег Павлович Табаков очень ревностно, очень скрупулезно отсматривает все спектакли и очень тонко чувствует, что живо, а что уже чуть-чуть с нафталином. Или что уже чуть-чуть умирает. Он видел его, принял и оставил в репертуаре.
Знаете, как трудно играть глаза в глаза. Все равно момент экзамена, трусости и волнения присутствует. Одно дело – играешь просто перед незнакомым зрителем, который приходит и смотрит на тебя, кто-то любя, кто-то безразлично, кто-то зевает, кто-то с работы, кто-то не знает, куда ноги деть и руки. А потом потихоньку-потихоньку они как-то так раз – и входят в эти события. Что приятно, сколько мы играли, я однажды только заметила (потому что я всех вижу, в зале не так много места), после антракта два опустевших кресла. Я расстроилась жутко. Думаю: «Ушли». Не понравилось. Играю дальше себе, играю, и, о боже, смотрю, через все коленки, по ходу действия, эта пара перебралась и села. Я поняла, что опоздали: или в буфете задержались, или где-то еще.
С Ромой Виктюком мы подружились. И знаете, как-то, я бы сказала, даже породнились душой. Потому что родственность – это странное чувство. Можно иметь родственников по крови, видеться часто или редко, уважать и понимать, что это часть твоей плоти и крови, а есть люди другой национальности, с другого континента, но что-то с ними роднит. У вас так не бывало? Что вдруг ты понимаешь, что он думает так же, как и ты, чувствует так же, можно даже ничего не говорить, сказать глазами, и все понятно, просто подмигнуть, переглянуться и так вообще все ясно с полуслова. Так смешно.
Ромка, конечно, мне родной человек. По многим своим душевным человеческим качествам. По таланту. По желанию видеть в жизни только прекрасное. Потом эта жизнь по затылку грохнет тебя со страшной силой, но снова выворачиваешься и снова видишь: ой, как красиво! Ой, как хорошо! Это качество замечательное.
Мы стали делать следующий спектакль. «Украденное счастье» Ивана Франко. Потому что Ефремову и всем в театре очень понравилась «Татуированная роза» и наша работа. Хотя они говорили: «Ну, это жуткий характер! Жуткий подводила, придет, никогда вовремя не выпустит». Но все равно Ефремов дал следующую постановку. Уже в филиале МХАТа. На той изумительной сцене – Коршевской! Роман принес пьесу. Причем хотел ввести там западно-украинские танцы, песни, костюмы. Он привез из Львова гору настоящих национальных костюмов, в которые я влезла и другие влезали. Какие-то кокошники, расшивные юбки. Невероятно красиво. Я не знаю, мне кажется, этот спектакль не снят на пленку. Если бы он был снят, было бы так здорово его увидеть.
И вот троица – Бурков, Боря Щербаков и я. И масса прекрасных женщин, мужчин, молодежи, которые там танцевали. Все мы в этой удивительной украинской драме. Конечно, о любви. Репетиции, послезавтра прогон очень важный – смотрит Ефремов. Звоню Роминой соседке. «А Романа Григорьевича нету». – «А где он?» – «Я не знаю». Дальше я начинаю выпытывать и так и эдак. Ничего не могу. Она, как юла, выкручивается. Как моя мама скажет, «как уж на сковороде» крутится. «А когда он будет?» – «Не знаю…» – «А что он с собой взял, какие вещи?» – «Я не видела». В общем, пытаю, как фашист партизана. Ну не поддается. Нет Ромки, и все.
Ефремов уже звереет. Эрман говорит: «Это безобразие! Закроют спектакль! Что это такое?!» Я понимаю, что дело плохо. Надо искать Рому. Без него прогонять нельзя. Начинаю вспоминать. Где он в это время ставит спектакль? А ставил он ни больше ни меньше – в Одессе, в Свердловске, в Харькове. И я начинаю искать через все справочные, через всех знакомых на Одесской киностудии. Звоню администраторам в драматические театры. Несколько часов дозванивалась. Во все эти города.
И главное, все у меня спрашивают: «А когда он у нас будет? Он же выпускает… У нас послезавтра прогон». И все одно и то же: «Послезавтра прогон. Все его ждут. Он обещал вчера прилететь!» Понимаете, все три театра сидят и ждут Виктюка. И пытают меня, где он и что он. И тут я вспоминаю, что он мне как-то обмолвился, что у Акимова в Ленинграде что-то такое вырисовывается.
Я звоню на «Ленфильм», на котором у меня было пять фильмов. У меня пол записной книжки ленинградцев. Представляюсь. Все меня, слава Богу, узнают: «Помогите, как связаться с театром Акимова?» Тут же те: «Подождете? Мы сейчас же открываем справочную книжку. Ленинградскую». Открывают. Находят. Театр Акимова. Директор, главный режиссер. Я говорю: «Нет, вот нельзя как-то за кулисы?» – «Сейчас. К администратору». – «Нет, мне нужно за кулисы». – «Сейчас, Ира. Мы сейчас позвоним какому-то актеру, который там работает». Звонят актеру. Спрашивают телефон «за кулисы». Дают мне этот телефон. Я сижу, как сейчас помню: 8 (гудок) 812 – код города Ленинграда. И дальше набираю закулисный телефон. «Але», – берет трубку дежурная. Я говорю: «Здравствуйте, будьте так любезны, мне надо срочно Романа Григорьевича Виктюка». Ответ: «А он сейчас на сцене, репетирует». Я говорю: «Очень вас прошу, это его из дома беспокоят. Нам надо срочно с ним поговорить». – «Вы уверены, что можно?» – «Ну попросите, он будет очень доволен». – «Хорошо».
Слышу там: шлеп-шлеп-шлеп. Пауза. Жду. Сердце трепещет. И вдруг: «Але!» – «Рома, только не вешай трубку. Это я». Дальше вопль на той стороне трубки: «Как ты меня нашла?!» Я отвечаю: «Это отдельный разговор. Говорю тебе так. Если завтра тебя не будет на прогоне, то Ефремов спектакль снимает». – «Ируся, я сегодня вечером сажусь в поезд». – «Ром, ты понял степень ответственности? Завтра, если не будет тебя на прогоне, спектакля не будет». – «Я буду! Нет, но как ты меня нашла?» Я говорю: «Это моя тайна. Я тебе завтра расскажу». – «Зараза!»
На следующий день в 11.00 на сцене филиала Московского Художественного театра ходит со своим шарфиком надушенный, красивый Виктюк. Бегает по сцене, проверяет все. В 12 прогон уже со зрителем. Какие-то замечания делает. И хитро улыбается: «Нет, как же ты меня нашла?» Я говорю: «Это я потом когда-нибудь опишу». Представляете, сколько прошло лет? Я впервые это дотошно и досконально описываю.