Поразительно, но с первых шагов меня как будто ледяной водой, душем таким облили: сразу же по окончании школы-студии я была принята в Московский Художественный театр, вы знаете, где я работаю по сегодняшний день. Не устаю это рассказывать и повторять. И уже в 65-м году, когда я была принята, мне дали главную роль – одну из «Трех сестер» – старшую, Ольгу. Говорила уже об этом. Это было неожиданно как-то, странно, менялся состав, и все входили в великий спектакль Немировича-Данченко, который он поставил в 39-м году.
Как выяснилось позже, режиссер этого спектакля, который восстанавливал и всю жизнь следил за этим спектаклем, – великий Иосиф Моисеевич Раевский, педагог, актер, режиссер, интеллигентнейший человек. Фантастический представитель российской культуры. Тот самый аристократ духа. К сожалению, уходит из жизни это уникальное поколение людей.
На одной из репетиций, когда я мучительно не знала, как играть эту роль, а он меня как крошечного школьника учил, что надо и как, он мне сказал: «Знаете, Ирина, почему я вас взял? Я видел ваш выпускной спектакль». А выпускалась я с ролью Марьи Александровны из «Дядюшкиного сна» Достоевского. Главная женская роль, характерная, очень смешная, очень такая странная. А вторая моя роль – учительница из «Мещан». Там один эпизод, и на сцене я была минут пять максимум. И когда Иосиф Моисеевич сказал мне о выпускном спектакле, я думала, что он увидел Марью Александровну, там у меня все-таки большая роль, там были и драматические сцены и смешные, а он вдруг говорит: «Я вас видел в “Мещанах”, и там вы сказали одну фразу так искренне, проникновенно, мне очень понравилось. Поэтому я решил вам дать Ольгу. Она тоже учительница. Но это одна из главных женских ролей».
Я думала, что просто рухну на этот роскошный паркет Художественного театра, всегда чистый, вымытый. Это же надо, подумала я, ему понравилась только одна фраза из двух моих выпускных спектаклей Школы-студии МХАТ, которую я закончила с отличием. И вот по этой одной фразе он предложил мне большую роль.
Сейчас я понимаю его. Потому что порой можно массу пузырей мыльных напустить, вертеть, крутить – и все это мимо. А вот одна фраза может выстрелить так, что ты поймешь, что это – актриса или актер.
Так вот, мы начали эту великую пьесу, и я стала очень много читать о ней, о постановке, о том, как ее задумал и ставил Немирович-Данченко. Ну, это нормально, когда актер серьезно относится к работе. И там все время был один лейтмотив: о чем поставлен этот спектакль, о чем написал Чехов пьесу. Он писал, о чем это, в кавычках «тоска по лучшей жизни». Очень емкая фраза. Очень емкое понятие, которое каждый из нас с вами испытывает, кто-то чаще, кто-то реже, но все равно бывает ощущение, когда тебя внутри гложет что-то. Вот вроде все хорошо, вроде все нормально, а внутри какой-то нерв трясется-трясется-трясется, и ты не знаешь: то ли валерьянку выпить (кто-то бежит пить алкоголь, ну а я – валерьянку), то ли еще что-то. А что это такое? Что у тебя в душе дрожит? Что тебя не устраивает? Почему щемит сердце? Потому что предела мечтам нет.
Чеховские три сестры кричали: «В Москву! В Москву! В Москву!», плача и страдая: «Надо жить, надо жить». И все равно – в Москву! Для них это была мечта жизни. Вот якобы приедешь в Москву – и все. А каково тому, кто живет в Москве? Также тоскуют. Один кричит: «Ой, хочу в Париж! Ой, хочу в Голливуд! Ой, хочу “красную дорожку” в Каннах, в Венеции!» Я точно так же хотела. И жизнь меня побаловала. Я объездила почти весь мир с разными фильмами, я представляла нашу страну, и это правда.
У меня была одна совершенно поразительная история, поразительная любовь со страной, которая прекрасна. Страна, которая в те годы (это был конец 70-х) казалась мне суперзаграницей. Тем более, я ее узнала с очень многих сторон. Это Венгрия. Это Будапешт. Это сказочная страна. С изумительной историей. С потрясающей архитектурой, укладом жизни, красивейшим языком, добрейшими и темпераментными людьми. Интеллигентными, образованными и цивильными. Город, по которому идешь рано утром, а там начинали работать с семи часов утра, и на Ваци, центральной улице, пахнет кофе, французскими духами и хорошим табаком. Она вся вымыта, эта улица.
Люди сидят, пьют кофе на всех балкончиках, и ты смотришь на них, на белые салфеточки с цветочками. Город, который живет. Потрясающий Дунай, потрясающие мосты. Город, в котором были невероятные «пробки».
Я спрашивала у таксиста: «А почему мы стоим здесь, когда справа всегда дорога пустая?» Он говорит: «Это невозможно, там же только “бус”, “скорая помощь” и пожарные». – «А если нарушить?» Он на меня смотрит, как на сумасшедшую, – как это можно поехать по этой абсолютно пустой дороге, которая предназначена только для трех наименований транспорта?
Город, в котором люди знают, что можно, а что нельзя. Город, в котором потрясающее вино, но очень мало пьяных. Сказочный город с прекрасным телевидением, с замечательными театрами, с прекрасными кинотеатрами. И уже тогда я знала, что рано утром пенсионеры ходят туда бесплатно.
Там полно термальных вод, и существуют бесплатные часы для плавания в бассейне. Там все плавают – стар и млад, кривой, хромой, прекрасный атлет – все. И в кинотеатры с утра все пенсионеры по своим пенсионным книжкам ходят бесплатно. Музеи все открыты бесплатно. Очень культурная нация.
Первый раз я туда приехала с театром. Московский Художественный театр повез в замечательный драматический театр города Будапешта несколько спектаклей. Два из них – с моим участием. Один спектакль Немировича-Данченко, «Три сестры». Я поехала уже с «Машей», средней сестрой, а не с «Олей», потому что это были уже следующие мои годы, и моя следующая роль. Красивейшая, изумительная роль. И второй спектакль – «Иванов», где я играла Сарру.
Приехали мы туда, а надо сказать, что там главный режиссер Иштван Хорвай, который у нас ставил спектакли во МХАТе и который учился в Москве в ГИТИСе, блестяще говорил по-русски. И нас принимали ну изумительно. Все было сделано так: висели объявления по-русски, тут же объявления по-венгерски. В каждой гримерной нас ждали какие-нибудь сувениры, вообще удивительно теплая атмосфера и игралось замечательно!
Однажды после одного из спектаклей культурный атташе нашего посольства пригласил нескольких актеров в замечательный ресторан вечером. Хозяин этого ресторана позже стал моим другом. Господин Бёккени. Замечательный Тибор Бёккени. Как назывался этот ресторан, я не помню. Он находился в Пеште через мост.
И вот для нас был накрыт стол и были приглашены гости. Была приглашена фантастическая пара, супружеская чета – Янош и Анна Берец. Блестяще говорили по-русски. Оба закончили специальную высшую партийную школу, потому что он был членом ЦК Венгерской рабочей партии. А она в это время была главным редактором на телевидении. Анечка Берец, которая родилась и выросла в России. У нас. И у нее была удивительно интересная судьба. Отец, венгерский коммунист, был репрессирован. Мать посадили. Сначала они не хотели уезжать из Союза. Жили в каком-то городе в провинции, а потом вернулись в Венгрию. Аня была ярая коммунистка и хотела, чтобы международное коммунистическое движение процветало, она все для этого делала.
Удивительно красивая пара. Они стали моими друзьями на долгие годы. А Анечка – до последних дней ее жизни (позже я об этом расскажу). Знаете, как-то вот сразу встретились, и стало хорошо.
А в конце стола сидел их друг и внимательно за нами наблюдал. Очень интересный человек с большими глазами. Потом они все стали его просить: «Альберт, сыграй». Альберт взял скрипку и начал играть. О Боже, что это была за музыка! Что это был за вечер!
Я уехала через несколько дней. Мы поехали в какой-то другой город. Естественно, оставила свои координаты. И вдруг через какое-то время мне звонит Анечка. Она в Москве. Ее дочка училась здесь. Марьянна. Она говорит: «Ира, может быть, Марьянка сходит в театр, может, что-то посмотрит, помоги». Конечно, я взяла телефон Марьянны, которая блестяще говорила по-русски. И мы подружились сразу же. Она была совсем молоденькая, но все равно была мне очень дорога.
И вот как-то так все и началось. Чуть позже я поехала еще раз по приглашению, потом мне очень захотелось, чтобы мама моя поехала и увидела эту красоту. И мама полетела туда. Ее принимали все мои друзья. И Альберт, и Янош, и Анна. Она несколько дней там побыла, приехала окрыленная: «Боже! Какая красота!»
Провожала я ее в Шереметьево и безумно боялась: мама в первый раз летела за границу, и я, уже пользуясь своей популярностью, прошла вместе с мамой через государственную границу, через таможню, довела ее до самолета – меня везде пропустили. И в самолет прошла, хотя у меня не было ни билета, ни паспорта, ничего. Я очень волновалась: как мамочка моя полетит? У нее сердце больное. И когда она вошла в этот самолет, я увидела очаровательную пару, изумительного человека, который позже для меня совершил невозможное, которому я благодарна на всю оставшуюся жизнь. Это наш академик. Великий Александр Николаевич Коновалов, который тоже летел в Будапешт со своей супругой. Я была с ним знакома в Москве и к нему кинулась: «Александр Николаевич, я очень волнуюсь, как моя мамочка тут будет лететь. Вдруг ей с сердцем станет…» Он говорит: «Не волнуйтесь, поможем». Мама говорит: «Да прекрати ты, паникерша!» Поцеловала меня: «Иди, беги!» И я выбежала, а она полетела в Венгрию.
Прошло совсем немного времени, и как-то я ехала встречать старый Новый год, 13 января. С той поры я это число очень не люблю. А совсем недавно, 13 мая уже этого года, произошла еще одна беда. И это число я совсем невзлюбила. Окончательно. Так вот, 13 января я еду встречать старый Новый год с какой-то компанией. В это время я пребывала, не скрою, в одиночестве. И просто меня позвали куда-то. Почему-то я была во всем черном. Наверное, «тоска по бывшей (лучшей) жизни». И почему-то я надела – купила где-то в комиссионке – из дутого золота крест. Потом выяснилось, что он вообще католический. Не наш. В то время у меня другого креста не было. И кажется, я вообще была некрещеная, как ни прискорбно об этом говорить. Потому что я крестилась позже. Это особенная история. Я расскажу обязательно вам об этом потом.