Мы быстро перешли к кофе с какими-то невероятными пирожными, от которых отказаться было нельзя. И тут я увидела первый раз и попробовала потрясающий фрукт под названием папайя. У меня это слово ассоциируется со словом «папа», а «я» – что-то такое детское, солнечное, красивое, безумно вкусное. Уже через много-много лет я покупала этот фрукт у нас, ничего похожего нет.
А мадам Партильо сказала: «У нас не бывает дизентерии в стране и минимум желудочно-кишечных заболеваний. Потому что мы все едим папайю. Это лучшее лечение для желудка». Я это запомнила на всю жизнь, а там всю неделю только и делала, что постоянно ела эту папайю, невероятно вкусную.
А по Мексике мы все-таки полетели. Конечно, в посольстве сказали: «Как можно отказаться от такого предложения, обидеть госпожу министра, сестру президента?» Борис Иванович потерпел полное фиаско, и на следующее утро мы поехали в аэропорт, причем я все время спрашивала представителя: «А во сколько самолет?» – «Да когда хотите». Вот эта формулировка мне безумно понравилась. «То есть как?» – «Ну, когда вы будете готовы, когда хотите». Это было еще одно изумление и откровение, потому что мы всегда привыкли минута в минуту, если не успел, то – все, а тут – «когда хотите».
Мы забираемся в самолет, там – корзина с фруктами, яствами. Взлетели и тут вдруг – первая пирамида, прямо около Мехико. Я наблюдала, как вылезают из орбит глаза Бориса Ивановича, который вдруг из чиновника советского учреждения в своем этом черном костюме и черном галстуке, в белой рубашке, превратился в ребенка, сразу вытащил фотоаппарат. Пилот к нам повернулся и спросил: «Хотите снимать?» – «Да!» – «Ну, я сейчас облечу». И мы облетаем около пирамиды. Вы можете себе представить? Борис Иванович и наш представитель снимают неистово. А у меня не было фотоаппарата. Я никогда не любила фотографировать, потому что мне казалось, что все это ненужное занятие. Самое главное – запомнить глазами и душой. И я запомнила эту пирамиду сказочную, и этих двух совершенно одержимых людей, которые просто щелкали без остановки. И этого пилота, который все время смеялся и поворачивал, и самолет кренился. И мы летали над этой пирамидой кругами.
Дальше мы полетели в какое-то совершенно замечательное место под названием остров Косумель, там мы спустились на утрамбованную травяную летную полосу, на которую, естественно, большие самолеты садиться не могли, только крохотульки типа нашего. Выяснилось, что здесь нет автомобилей – никакого бензина, – экологически чистый сказочный остров, где несколько отелей, потрясающее море, песочные пляжи и какие-то вигвамы соломенные. Красоты все это просто несказанной.
Тут же мне сказал представитель Совэкспортфильма, что здесь отдыхала и проводила свой медовый месяц Марина Влади, когда Владимиру Высоцкому разрешили выехать. Вы наверняка помните, что ему много лет не давали такой возможности. Одно из первых их путешествий было как раз на этот остров Косумель.
Мы все сразу пошли на этот берег сказочный. Естественно, купальник у меня с собой, мы с нашим представителем тут же раздеваемся, а Борис Иванович в своем черном костюме при 40-градусной жаре сел под пальму и сказал: «Ну вы там долго не тяните, а то очень жарко. Я ничего не взял, поэтому купаться не могу». Намочил платочек, завязал четыре узелочка, надел на голову и остался под пальмой. А мы как оголтелые кинулись в это фантастическое море. Я плыву и смотрю – подо мной целый подводный мир, рыбы большие и маленькие рыбешки. Потрясающе!
Перед тем как уйти, под стоны Бориса Ивановича: «Ну, Ирина, ну хватит! Жарко!» – я успела забежать в крошечный ларечек, где приобрела почти за копейки красивейшее кольцо, о котором потом писала масса журналов, с которым я потом играла во всех пьесах, спектаклях, снималась во всех фильмах. Меня спрашивали: «Это ваш талисман?» Это кольцо действительно стало талисманом. Бело-розовый коралл целиковый, в котором была выдолблена дырочка для пальца. Тогда у меня были тоненькие пальчики, и мне оно пришлось как раз впору.
После этого мы полетели в какой-то город, не помню, мы должны были там заночевать. Поселили нас в потрясающем отеле, который раньше был женским монастырем, а потом его переделали. Кельи стали номерами. Причем абсолютно европейский, цивильный, с горячей водой, с ванной. Отделан под старину, деревянная кроватка, покрывало с белыми оборочками, деревянный подоконник, на котором раньше сидели монашки и смотрели в окна. Классно!
Но при этом надо сказать, ужина там не было. А мы все голодные до смерти. «Вас сейчас повезут», – сказал нам портье. Нам дают машину и куда-то везут по этому старинному мексиканскому городу, как оказалось, к площади. На площади – сцена. Там музыканты – играют мексиканскую народную музыку. И стоят огромные на этой площади столы, человек на 20. За ними сидят иностранцы, делегациями, а вокруг бегают официанты, в черных брюках, в белых длинных фартуках до полу, в белых рубашках, с открытыми шеями. Мускулистые, красивые, загорелые. С огромными подносами, на каждом по 10–15 блюд.
Мы садимся с краю за какой-то полупустой стол. Я, естественно, спрашиваю: «Ну что, мы можем что-то заказать?» На что Борис Иванович опять со скорбным лицом говорит: «У нас нет таких денег. У нас маленькие суточные. Это все наверняка очень дорого». Представитель наш по моей просьбе пошел узнавать, что и как, возвращается, говорит: «Надо что-то заказывать». Денег, естественно, мало. Заказываем кока-колу, кофе, булочку какую-то, в общем, минимум.
Потом вдруг подсаживаются к нам за стол какие-то немцы, что-то на своем языке говорят, и официанты им несут еду. Я говорю: «Как это?» – «Ну, они, наверное, уже заказали». Перед ними ставят горы каких-то закусок, национальной еды, вино. Они все это пьют, едят. Потом разносят огромные супницы с какими-то супами. Запахи – сумасшедшие просто. Я чувствую, что уже умираю, говорю: «Давайте поедем домой, я не могу больше, есть хочу».
И вдруг напротив нас садится группа и среди них пара очаровательных мужчин, которые, мягко выражаясь, положили на меня глаз сразу. И вдруг стали со мной заговаривать. Выясняется, что они говорят по-французски. Они стали выспрашивать, знакомиться. Я говорю: «Мы из Советского Союза». – «О! Рашен» – шум на весь стол. А немцам несут уже второе – отбивные в полтарелки, баранину, массу всего. А мы кофе пьем. И вдруг сидящий напротив молодой человек, который заговорил со мной по-французски, так кокетливо говорит: «А что вы ничего не едите? Вы уже поели? Или вы вообще не едите?» Я отвечаю: «Да нет, мы голодные. Не знаем, что заказывать». – «А зачем тут заказывать? – вдруг спрашивает он. – Сегодня же праздник. Здесь все дают бесплатно. Это город устраивает такой бесплатный ужин для гостей».
Я готова была убить и этого Бориса Ивановича, который толком ничего не узнал, и этого представителя бестолкового с его испанским языком, который тоже ничего не спросил ни у организаторов, ни у наших пилотов, ни у портье, – куда нас везут и что там будет.
Тут же я позвала официанта и говорю: «Я хочу есть, принесите мне все!» – «А мы уже все разнесли. Уже ни закусок, ни первого, ни второго нет. Извините, остались только кофе и десерт». Я представителю: «Алексей! Ну пойдите узнайте, может, нога осталась какая-нибудь или что-то еще! Я есть хочу! Неудобно же брать у этих соседей напротив». Бесполезно. Ничего уже не было.
Когда подбежал официант, я сказала: «Мне весь десерт, который есть, вот сюда на стол!» И, о боже, несут нам какие-то торты, пирожные, муссы, мороженое, взбитые сливки, клубнику, фрукты. Я говорю: «Все – сюда!»
И вот мы стали втроем отъедаться этим десертом. Я, конечно, злилась, но потом послушала музыку народную, посмотрела, какие все вокруг довольные, праздничные, да еще десерт этот неописуемый, и настроение вдруг стало замечательное. Конечно, съесть это все было невозможно, половину десерта мы раздали рядом сидящим, а потом вернулись в свой отель.
В следующем городе я увидела то, чего не видела никогда и нигде, и больше, наверное, не смогу увидеть. Это уникальное место, где существует театр света среди пирамид.
Поздно вечером нам выдали всем подушки, чтобы было нехолодно сидеть на каменных скамьях в амфитеатре, мы устроились, и перед нами открылась огромная панорама. Это абсолютное плато, и наверху сначала все темно. Только звезды на небе, причем они огромного размера. Потом начинает звучать музыка и сначала по-испански, потом по-английски рассказывается история пирамид. Это делают, конечно, актеры, их голоса разносятся над всем этим многокилометровым пространством, и вдруг под музыку классическую, фантастическую, которая звучит из всех репродукторов, загорается первая пирамида. Снизу – один свет, потом – другой. И все пирамиды друг за другом освещаются разными цветами. Это что-то невероятное. Действительно начинаешь думать, что человек не может построить такое, что вот-вот спустится на это плато какая-нибудь тарелка из космоса. Создается ощущение, что ты сидишь выше, над всем этим пространством, и смотришь сверху. Настоящий театр!
Это длится полчаса или час, безумно красиво. Пирамиды разговаривают, одна с другой, один бог – с другим, меняются цвета, меняется музыка, и потом – танец пирамид, когда начинается фейерверк. Это такая красота! Фантастическое зрелище, от которого ты просто куда-то взлетаешь ввысь.
В этот миг я сидела и благодарила судьбу за то, что смогла достичь в своей профессии такого уровня, чтобы поехать со своим фильмом в другую страну и наслаждаться благами мира, действительно высочайшими благами творчества и познания, потому что такого я не могла больше нигде увидеть.
На другой день мы прилетели в какой-то город, где нам надо было выступить перед представителями племен майя, которые собрались на ежегодный съезд. Безумно интересно. Нам мадам Партильо рекомендовала это посмотреть, потому что такого больше нигде не увидишь.
Мы пришли в большой зал, типа конференц-зала. В президиуме были люди из мэрии города, представители этих племен, деятели культуры этого города, артисты. В общем, элита. Меня посадили за стол президиума, и рядом со мной слева сел какой-то странный мужчина. Вне возраста, ну, может, лет 80, а может, 60, а может, 40. Представляете? Вот вне возраста вообще. Седых волос нет, сморщенное лицо, и какой-то он странный. Вот он слушает речь и куда-то смотрит вверх, как будто разговаривает с богом. Что-то такое шепчет про себя. Весь какой-то потусторонний. Потом его представили. То ли шаман, то ли какой-то старец, очень почетный человек из какого-то племени. Он для них как реликвия, они все к нему с пиететом, кланяются, подходят, руку жмут.