Вот как сотворить чудо среди всего этого, чтобы оно осталось в памяти на многие годы? Зрители должны запомнить этот спектакль и запомнить мою игру и игру ребят. Когда я репетировала со всей моей командой перед началом, я именно об этом говорила: «Ребята, видите, что вокруг?» Они: «Видим». – «Видите эту дрань?» – «Да». – «Вы понимаете, что это не Московский Художественный театр?» – «Да». – «Но мы должны сыграть так, чтобы зрители этого не замечали, чтобы думали, что здесь все так же, как на сцене Художественного театра в постановке Виктюка».
Мы сыграли спектакль здорово, мы были достойны и нашего театра, и нашего фантастического режиссера, и прекрасного автора, и нашего гонорара, который мы получили и который мы не получаем в Москве. И всем было приятно и хорошо.
Должна вам сказать, что не всегда так бывает. Но когда ТАК бывает, ты вдруг начинаешь ощущать, что не зря живешь, и смысл жизни, может быть, действительно в том, чтобы просто жить. Но КАК жить – это уже твой выбор. Достойно или нет, красиво или нет, цельно, гармонично или нет, счастливо или нет. Это все КАК. И «как» у каждого человека разное. У меня тоже оно разное. В какие-то минуты мне казалось, что я самый счастливый человек на свете, и, пожалуй, это самое важное. Потому что, может быть, многие не знали таких минут, Бог их этим не наградил.
Наверное, все мои героини в той или иной степени были заряжены женственностью, желанием любить, желанием быть счастливой и, по большому счету, я несла через эти роли счастье женщины. Я знала сама, что это такое, я наделяла своих героинь этим знанием и этим ощущением.
В «Татуированной розе» у моей героини есть потрясающие слова, которые автор, как рассказывают, посвятил Анне Маньяни, а потом переиграли эту роль актрисы на всем земном шаре, и я в том числе. «Я знала красоту. Я знала счастье». Чтобы это сказать, надо понимать, надо уметь это чувствовать, надо это прожить и выстрадать. Так вот, дорогие мои читатели, если вы дошли до этой страницы и не плюнули на эту книжку, и не выкинули за дверь, я могу сказать – да, я действительно это выстрадала, я это знала. Извините, что я не хочу пофамильно и посюжетно рассказывать вам всю свою личную жизнь. Я хочу, чтобы она была в моем сердце, в моей душе, чтобы она не расплескивалась, не тиражировалась, чтобы никого не ранила, и не осталось никаких обид или недопонимания Я не хочу, чтобы вы оценивали мою личную жизнь, я хочу, чтобы вы оценивали меня как человека, может быть, и прежде всего как актрису, как творца.
Смысл моей профессии и моей жизни, по большому счету, – это возможность творить, и это одна из самых ценных возможностей, какие даются человеку наряду с любовью и жизнью. Мы рождены для счастья, для красоты, и все Бог делает для того, чтобы человек жил в гармонии и в ладу с самим собой. Это то, что дает мне возможность в самые трудные минуты выныривать из абсолютной бездны страхов, бед, депрессий, одиночества, разочарования в себе и в своей жизни, во всем остальном, слава Богу, я почти никогда не разочаровывалась, потому что все вокруг, по большому счету, мне нравится. Мне нравятся люди, с которыми я общаюсь и которые ходят вокруг, мне нравится мир, в котором я живу. И в самые горькие минуты меня это держит.
Надо любить и ценить то, что у тебя есть, это самое важное в нашей вере – довольствоваться тем, что есть, и радоваться, а у каждого человека, если он откроет как следует глаза, есть многое.
Как-то мой любимец и замечательный партнер, изумительный артист, прелестный человек Саша Калягин – Александр Александрович Калягин – пригласил меня к себе на радио в программу. Пришел такой важный, но как только меня увидел, тут же вся важность исчезла, потому что он сразу вспомнил, как мы с ним играли и как сидели на жердочке в спектакле «Старый Новый год», где он Полуорлов, а я Полуорлова. Перед открытием занавеса во II акте на сцене гас свет, и когда мы усаживались на мизансцену, он всегда щипал меня за ногу, а иногда хотел ущипнуть за попку, на что я говорила: «Сашка, прекрати! Сашка, что за безобразие!» И в это время открывался занавес, заливалось все светом. Я как жена укладывала голову ему на плечо, на этой жердочке, на кухне в пять утра по пьесе. Но только когда открывался занавес и зажигался свет, а до этого я его отпихивала, а он был безумно доволен, потому что жуткий хулиган, очень трогательный и прелестный человек. Ему все девчонки нравились, это было нормально. Жизнь у каждого была своя, а это просто баловство и хулиганство на сцене, которые мы иногда в этом веселом спектакле себе позволяли.
И когда я пришла на его радиопередачу, он, конечно, спросил: «А ты помнишь?..» – «Да, Санечка, я помню это безобразие!» И мы с ним начали хихикать, как тогда. Потом было интервью и разговор обо всем. Он спросил меня: «Где ты берешь силы, когда плохо? Каждый сублимируется и настраивается по-разному. А ты?» И тут я вспомнила одну историю, которую рассказала мне моя соседка Галина Николаевна, медсестра в прошлом.
Однажды мне было плохо. То ли давление упало, то ли что-то еще. Я звоню вахтеру и говорю: «У меня нет аппарата. У кого в доме есть?» – «А у Галины Николаевны должен быть. Она же медсестра. Поднимитесь к ней». Я поднимаюсь. До этого никогда у нее в квартире не была. Там чистенько очень, скромно. И она, тоже вся такая чистенькая, посадила меня на стул, померила давление своим старым аппаратом, дала мне какую-то таблеточку. А я что-то разнюнилась и спрашиваю: «Ну скажите, что вы делаете, когда вам плохо?» – «Знаете, в минуты, когда моей бабушке было очень плохо, – рассказывает Галина Николаевна, – она приходила в храм, подходила к Спасителю, распятому на Кресте, ставила свечку, а когда не было денег на свечку, просто молилась, а потом говорила: “Господи, обопрись на меня!” И я поступаю так же».
Я это рассказала Саше и увидела в его глазах слезы. Как это интересно и как мудро. Потому что Ему, Спасителю, так плохо, что все твои невзгоды – ничто по сравнению с его невзгодами, его болью.
Вы знаете, после ее рассказа у меня защемило сердце, потому что я подумала: что это я тут пришла, ною, плохо мне, видите ли, давление поднялось, как не стыдно. А Галина Николаевна в ее возрасте сама убирает всю квартиру, моет окна, двери, живет на свою пенсию, растит внуков, и еще при этом говорит: «Господи, обопрись на меня!» Для меня это стало каким-то откровением и каким-то внутренним законом. Я теперь сразу начинаю думать, каково другим, живущим вокруг меня людям, скольким из них в миллион раз хуже, чем мне!
Может, я кому-то покажусь смешной с этими своими откровениями, но это те мысли, которые меня беспокоят, это то, о чем я думаю, это то, о чем я редко говорю и, пожалуй, могу поделиться только с вами, потому что я вас не вижу.
* * *
А теперь я хочу рассказать вам о Париже. У каждого, кто там побывал, свой Париж. Недаром с шести лет, в крошечной комнатке на Тверском бульваре, я учила французский язык, и моя мамочка и папа говорили: «Учи, учи, дочка. Вырастешь, обязательно съездишь в Париж». Почему-то Париж был пределом мечтаний для всех, особенно для людей послевоенного поколения да и, наверное, для людей, которые там никогда не были. О Париже с детства мечтали, как о чем-то призрачном, прекрасном, он казался центром культуры, центром цивилизации.
Когда я училась, с Парижем было связано поразительное кино – только что ворвался Лелюш со своим фильмом «Мужчина и женщина», на экранах появились красавицы Мишель Морган, Катрин Денев, Марина Влади, Анни Жирардо. Потом Мирей Дарк, потрясающий и фантастический Жан Габен, и Ив Монтан, и Ален Делон сказочный, мало что красавец – изумительный актер. Я видела его в фильме «Самурай», где он почти не говорит, но это очень серьезно и глубоко. Это была поистине звездная дорога талантливейших женщин и мужчин Франции и, конечно, сказочная живопись, архитектура.
Париж манил и будет манить всегда и всех, особенно людей, которые занимаются или мечтают заниматься творчеством. Французский язык для меня – это язык стихов. Когда я стала играть на сцене Московского Художественного театра «Тартюф» Мольера, просто брала французские стихи, чтобы использовать их в спектакле. Режиссеру это понравилось, и мы использовали несколько фраз, и мне самой нравилось с детства говорить по-французски, потому что это невероятно красиво.
Франция, Париж – это, конечно, ярчайшая страница в моей судьбе. Изучая язык, слушая музыку, исполняя песни на вечерах в школе-студии МХАТ, я, наверное, подспудно готовилась к поездке во Францию, которая неожиданно состоялась в 1974 году.
Фирма «Гомон» купила наш фильм «Это сладкое слово Свобода», и мы с Адомайтисом полетели на Наделю советского фильма в Париж. Встречал нас замечательный месье Соловьев. Его и его жену я знала по первой своей поездке в Африку. А тут вдруг он стоит в аэропорту – боже, ну француз. У него трубка, длинные седые волосы, как у какого-то французского художника, шляпа на голове, платочек на шее. Абсолютный француз! Такой, знаете, живущий здесь давно. При этом все такой же энергичный, смешной месье Соловьев, в прошлом моряк, крепыш, коротко стриженный бобриком.
Привезли нас в отель за Триумфальной аркой, современный, европейского образца, полно туристов, очень классный. Вечером какое-то мероприятие. Соловьев говорит: «Ужинать поедем к нам, а пока можете просто выйти погулять». Я бросила свои чемоданы. Даже вещи не стала раскладывать, потому что это очень долго. Я вечно вожу гору багажа.
Почти сразу появилась такая модная стильная девушка. Худая, как палка, прекрасный макияж, майка с огромным вырезом и тело все в конопушечках, косыночка, широкий пояс, юбка в цветочек, замечательные военные рыжие в тон цветочков сапоги, и сумка через плечо огромная рыжая. Такая типичная журналистка. «Ирина, завтра у вас будет важный день, вечером премьера, но мы с утра хотим сделать вашу фотосессию. Мы вас снимем сначала, как вы есть, а потом оденем во все от Пьера Кардена, повезем на Эйфелеву башню, поснимаем для наших журналов. Сделаем статью, какая вы приехали и какая вы у нас парижанка. Согласны?» Я говорю: «Конечно, да кор». Расстались с ней до утра.