Более того, в это время у меня была моя маленькая красавица – собака такса. Мне ее не с кем было оставить здесь. Маркизик – кот – оставался дома. За ним тут ухаживали, все было нормально, а Нику надо было взять с собой. И я ее взяла в купе. У меня уже в то время был замечательный мастер Слава, которого я знаю уже много лет, который все мне делает и здесь в квартире, и на даче, и в театре гримерную он мне оборудовал. Я говорю: «Славочка, у меня поездка в поезде».
Ну, надо вам сказать, у меня больная спина, я вам рассказывала, как я лечилась в Венгрии, и после этого спала на доске много-много лет. Короче, для меня кровать – это проблема. А тут мне сказали, что дадут старый сталинский вагон с красным деревом, с душевой кабиной между двумя купе, с бронзой, с зеркалами, широкий мягкий диван, а второй диван заворачивался наверх. Ужасно, что я не сделала ни одной фотографии. Если бы вы только видели мое купе! Слава там поработал на славу.
Сразу говорит: «Да здесь щели в окнах, Ирина Петровна». Купил такие специальные из пластика шнуры, и окна полностью замуровал, чтобы было тепло. Дальше. На этот диван лечь нельзя, спина провалится. Я еду в магазин «Медиастром» на Ленинском проспекте, где я заказывала специальный ортопедический матрас для своей кровати дома. Говорю: «Девочки, мне очень нужен ортопедический матрас в поезд» – и рассказываю, как я поеду на два с половиной месяца в вагоне поезда в купе. Девчонки из магазина говорят: «Ирина Петровна, вот у нас здесь экспозиция, смотрите. Какой размер?» Я еду на Рижский вокзал, где стоит этот поезд, который готовят в течение месяца к отъезду. Мне уже показали купе, я уже выбрала место. Беру сантиметр, обмеряю. На своей машине гоню обратно. И что вы думаете? Есть такой матрас, прямо размер в размер.
Потом покупаю крошечный холодильничек, который должен работать от тока. И теперь проблема, где этот ток взять? Со Славой мы едем на Рижский рынок и покупаем какую-то машину, которая специально вырабатывает ток. Ставим ее не в купе, а подальше – в тамбуре. Я поставила еще маленький телевизор, он сейчас стоит на даче, и к нему еще видеомагнитофон, и все это подключили в купе. Правда, после первого же выступления ночью весь свет перегорел. Все там зажглось, замкнулось! Эта адская машина, которая стояла в тамбуре, вся сгорела! Ее нужно было снова перематывать, я не знаю, как это называется по-научному.
Естественно, ковер я положила на пол, покрывала, подушку ортопедическую, полностью все белье, чашки-ложки-кастрюли. Более того – рухнете – плиточку взяла с собой, хотя она мне практически не понадобилась. И кофеварку, которая понадобилась точно, потому что кофе я пила и, естественно, угощала, потому что аромат шел на весь вагон, а бежать до вагона-ресторана далеко. Короче, у меня были кофе, чай, в холодильнике еда… Я себе сделала мини-дом. Это моя типичная манера, это мой стиль, я этому безумно рада, я это, наверное, переняла от моей мамульки. И в довершение ко всему, моя роскошная, чудная, маленькая собака Ника. Все это погрузилось и водрузилось в вагон, и мы поехали.
Поездка была знаковая. Ника вела себя потрясающим образом. Она лаяла на всех, кто проходил мимо моего купе, защищая меня. Спали мы, естественно, с ней вместе. Как вы сами понимаете, кровать довольно узкая, а моя мерзлячка – она маленькая и очень любила тепло – забиралась куда-то сначала в ноги, а потом, я чувствовала, что у меня вдоль спины лежит что-то худенькое, тепленькое, еще лапками подпихивает – дескать, подвинься – прямо под одеялом. Как она там дышала? Вот так мы с ней грелись, потому что холод был адский.
Это была осень. И почему-то наши милые женщины-проводницы начинали топить часов в 10–11, а потом они все отключали и засыпали. И в районе четырех утра я просыпалась оттого, что у меня стыло все – руки, ноги. Не спасали ни шторы, ни мои окна. Я взяла отопилку, но когда ее врубила, поняла, что поезд сломается, встанет или мы загоримся.
Я встала в пять утра, закуталась в шубу свою норковую, пришла к проводникам. Там все закрыто. Я стучала изо всех сил, будила, поднимала, закатывала скандал, потому что всем холодно, потому что все там сидят, кто курит, кто поначалу выпивал, потом уже вообще пить все бросили, до того было трудно и труднейшая была работа, что и пить-то ребята молодые не могли. Сидят телевизионщики, монтируют, зуб на зуб не попадает. Я говорю: «Вы что, вообще?!» – «А у нас ограничен уголь». – «Сколько стоит уголь?» – «А мы не знаем». – «А где его можно купить?» – «Я не знаю, спрошу». – «Значит, вот вам деньги, – говорю я, – сразу завтра чтоб купили угля столько, сколько нужно, и чтоб топили без остановки!» Одна посмотрела на меня с уважением, другая со злостью: «А нам, – говорит, – нормально». – «Это вам нормально, а нам петь и работать».
На следующий день жара была несусветная, до того, что мы стали все открывать кто окна, кто двери. И все говорили: «Почему так жарко?!» – «Это Мирошниченко! Видите ли, ей холодно!» Потом я уже выхожу под утро и говорю: «Ну, хорошо, можно сделать, чтобы не холодно и не жарко, что-то серединное?» – «Но тогда нам надо не спать всю ночь!» Я им говорю: «Так вы и должны не спать всю ночь». После этого, как вы сами понимаете, у нас были трудные взаимоотношения, но справедливые. Поначалу они хотели немножечко попортить мне жизнь с Никой, но я нашла с ними все-таки общий язык. И мы подружились. Тем более надо было ехать в поезде два с половиной месяца.
Нашли степень прогрева, степень сна, а потом, знаете, поначалу-то они ехали как проводники, привыкшие ну поехать на несколько дней и люди все чужие, а потом мы все породнились. Потому что кто-то заболел. У кого-то какой-то праздник. Мы стали все как единое целое. Я сварю кофе, куплю пирожных или чего-то еще и, естественно, иду их угощаю. Или мы идем с какого-то концерта, приносим цветы. «Ну куда их девать?» – «А можно нам?» Ставим у них. Более того, когда кто-то из них приходил на концерт, они уже видели нас в деле, и они сразу же поняли, что это не капризы, а это наша профессиональная необходимость. Скажем, я работала, Никита, кто-то еще из актеров, у нас были у кого-то отделения, где мы были в сборном концерте, у кого-то сольники на разных площадках. Но это были площадки – 600 мест, 700, 400, вот так.
В городах нас встречают хлебом-солью с оркестром, подъезжаем, а там уже пресса, телевидение, полно народу, оркестр, где-то нас казаки встречают. Когда поехали в Сибирь – сибирские ансамбли, хоровые коллективы. Частушки. После этого пресс-конференция в течение часа. Представляете? Меня всегда просили: «Ирина Петровна, надо выходить, а кто еще, кто еще?» Я, как всегда, с утра накрашена, выхожу с Никой. Для всех это цирк. Она позировала перед телекамерами и вела себя идеально. Она была до того умна, моя девочка, она понимала, кто я, и чуть-чуть сама была артисткой. Это правда. У меня была замечательная сумка, в которой она лежала. Я закрывала ее на молнию, и оттуда торчала только мордочка. А иногда я ее потом прямо сверху накрывала своим красным шарфом, чтобы она спала.
Вот, представляете, идет пресс-конференция, круглый стол, в центре камеры, я сажусь, беру сумку, она забирается туда, когда я говорю: «Место, маленькая». Накрываю шарфом, и она понимает, что если шарф – она должна там лежать и спать. Не хулиганит, не пищит – ничего, клубочком сворачивается и лежит. А после пресс-конференции она выходит, отряхивается и бежит позировать перед камерами.
Все знали, что я путешествовала со своей собакой Никой, это было и радостно и тепло, и кусочек дома, и кусочек любви, на всех концертах она была со мной. И мобильный телефон, который связывал меня с Москвой. И абсолютно красивое купе.
У меня была очень смешная история с замечательной певицей Натали, Наташей. Она путешествовала со всей своей командой, они работали на площадях, где собирались тысячи людей.
Когда все возвращались после выступлений в поезд, сразу шли через все купе к вагону-ресторану, мы только там начинали есть. Я прихожу, через все купе тащу свою Никульку, все повара уже знали, что ей надо дать кусочек мясца отварного. Сажусь за обычный стол – четырехместный, все знали, что я сажусь здесь рядом с Никой. Естественно, она сидит со мной на скамеечке, у нее была своя мисочка. А я поначалу ела горячие щи с чесноком и с хлебом, с маслом, чтобы согреть горло, потому что простудилась в самом начале.
Обычно говорят: «Вот все артисты-эстрадники пьют, молодежь пьет!» Вы знаете, не могу вам этого сказать. Я видела, как в 14 вагонах люди ехали работать. Может, они потом и выпивали что-то, но сил у них особых не было. То есть я не видела пьяных артистов. И ни один концерт не был сорван. Все приходили на таком подъеме, потому что тысячи людей на площадях, вживую работали музыканты, группа за группой.
Так вот, Натали с мужем ехала через мое купе, потом было чье-то еще купе, потом холл, в котором стояла аппаратура и телевизионщики все монтировали. В холл все выходили кто чай попить, кто поболтать, кто покурить, потом стали выгонять всех курить в тамбур. И там же, в этом тамбуре, я специально положила коврик для Ники, она там должна была ходить в туалет, я потом все убирала, мыла, в общем, как-то приладилась.
Вдруг однажды утром я слышу голос Натали: «Ирина Петровна! Ирина Петровна! Ваша Ника покакала прямо около моего купе! Что делать?!» Я, мгновенно вскочив: «Как?! Наташа, это замечательно! Это к деньгам! Я сейчас все это уберу». Откуда я это взяла, не знаю. Она: «Да?» – и засмеялась очень дружелюбно. Я, естественно, все убрала. «Никулька, ну как же так, ну как же так? Нехорошо! – Она поджала хвост. – Больше сюда не ходи, ну что это за безобразие!» Все нормально, все хорошо.
Вечером концерт. В городе я выступаю, потом меня привезли обратно, но поезд стоит, говорят, что все ждут Натали, у нее еще какой-то концерт, мы не трогаемся, пока не соберут всю команду. И вот входит Натали. У нее такая совершенно фантастическая меховая курточка, как тигренок какой-то, лосины, модная, на каблуках, сапоги зеленого цвета, раскрашенная, все блестит. Она входит прямо ко мне со счастливым лицом и: «Ирина Петровна, вы представляете, действительно к деньгам! Я сейчас заработала кучу денег. Я вас очень прошу, может она каждый день это делать? Именно около моего купе?»