Борис Николаевич, когда увидел нас, спросил: «А почему вы такие? Что такое?» – «Вот плохо…» – «А ты не приняла “Аэрон”?» Я спрашиваю: «А что это такое?» – «Таблетки. Всем раздавали. Специально от шторма». Тут я поняла, что «дискриминация» просто налицо. Народным Союза выдали «Аэрон», нам всем, кто помоложе, нет, поэтому мы там все мучились и с пакетами в обнимку ходили, никто есть не мог, пить. Ну это ладно, дай бог, что по крайней мере нашим старикам было хорошо.
Так вот в этот самый миг Борис Николаевич, стоя на палубе этого корабля, не помню, как он назывался, плывя по этому жуткому грозному шторму из Иокагамы в Находку, говорит: «Ирина, я буду сейчас ставить “Чайку”, я тебе предложу роль». Ирина в этот миг почувствовала, что у нее ноги подкашиваются от счастья, глядя в его совершенно одержимо красивые, устремленные, светящиеся, светло-охристого цвета глаза, красивый, очень был красивый мужчина, очень! Несмотря ни на возраст, ни на что, – он был красавец, и рядом с ним была его красавица-жена, которая воспета многими поэтами, описана потрясающими художниками, красавица Евгения Казимировна, очень стильная женщина. Они стояли оба на палубе, и Борис Николаевич сказал: «Я дам тебе роль». Я чуть не упала в восторге и спросила: «Нину?!» Лицо Ливанова сморщилось: «Какие же вы все артистки глупые. Все хотят Нину. Это плохая роль. Ты сыграешь у меня лучшую роль, роль Маши!»
Не скрою от вас, в этот миг я очень вежливо улыбнулась, сделав вид, что безмерно рада, хотя я все равно была рада, потому что он меня занимает в своем спектакле. Но я не очень помнила эту Машу и не могла сказать, что это самая лучшая роль на свете. Так как-то я молча ретировалась и убежала в надежде, что начнется новая работа.
И вот началась работа. Сразу же с осени. Фантастическая работа, потому что вот уж поистине, мало того что он гениальный артист, он потрясающий режиссер, и, наверное, замечательный мог быть педагог, хотя, мне кажется, он не преподавал, потому что, как он по крайней мере возился и репетировал, и требовал, и вдохновлял, и вел к каким-то невероятным высотам, и буквально просто не слезал с каждой интонации, с каждой реплики, с каждого прохода, он выстраивал роль так, что просто она становилась одной из самых лучших ролей, ну по крайней мере в моем репертуаре – точно. Но мне казалось, что даже и в спектакле.
Позже я действительно это читала в прессе, потому что, когда мы приехали с этим спектаклем в Лондон и по Би-Би-Си, кто слушал это замечательное радио в городе Москве, рассказывали, что приехал Московский Художественный театр, дальше, простите, что-то поругивали, но в результате было сказано, что, без сомнения, невероятная удача – роль Маши в исполнении молодой актрисы с какой-то ужасно длинной и трудной фамилией, а дальше печаталась по-английски моя фамилия. Это обсуждалось по радио, в прессе это печаталось, короче, куда бы я ни приезжала, очень было много рецензий, где было написано: «Черная чайка», потому что Маша всегда в черном, и вот такое парадоксальное название статьи уже сразу о чем-то говорило.
То есть это роль, которая создала мне определенный подъем в моей карьере, какую-то базу, какую-то незыблемую оценку, потому что даже Ефремов, который ругал очень многое и редко что хвалил, в самом начале, как только пришел к нам в театр и мы начали репетировать «Валентина и Валентину», говорил: «Я же видел, как ты играла Машу, это замечательная работа». Он крайне редко кого-либо за что-либо хвалил. В лучшем случае: «Ну, нормально». Вот «нормально» это считается самой высшей похвалой. И вообще, он не любил, когда спрашивали: «Ну, как я сегодня сыграла?» Или: «Олег Николаевич, есть какие-то замечания?» – «Нет, нормально все». Вот это, считай, просто пятерка с плюсом.
Так вот, эта роль в моем репертуаре была одна из самых дорогих и, пожалуй, самых лучших, но поразительная вещь – в этом спектакле играла Аркадину Ангелина Иосифовна Степанова. Замечательно играла. Абсолютно по-своему, причем играла уже в довольно преклонном возрасте. И вообще, надо сказать, сейчас театр очень помолодел, раньше все-таки играли мастера такого уже зрелого возраста, классно играли, но, может быть, для кого-то это было нонсенсом. Скажем, в пьесе написано: цифра возраста такова, а на сцене может быть возраст другой. Но, по большому счету, это не имеет никакого значения. Потому что, например, Ирина говорит: «Мне двадцать лет». Ну не факт, что если ты поставишь актрису в возрасте 20 лет, она сможет тебе сыграть Ирину – одну из самых сложнейших в репертуаре театральном и драматическом.
Она может сыграть несколько реплик, где она 20-летняя, она может сыграть пластику сегодняшнюю, быть абсолютно сияющей 20-летней, но она не сыграет финал так, как нужно сыграть, так, чтобы пронзить зал, она не сможет сыграть всю глубину, в несколько пластов написанную, этого персонажа, ее одиночества, ее принятия решения выйти за нелюбимого человека. То есть там так много сложностей в роли заложено, что не каждая 20-летняя девочка может это постичь так душой, пережить, воспринять и увлечь за собой огромное количество людей. Это очень трудно.
А сумеет сыграть всю палитру написанной роли якобы 20-летней девочки, может быть, женщина чуть постарше, которая хорошо сохранилась, которая может прекрасно войти на какой-то момент в роль 20-летней, ощутить себя 20-летней. Ведь если, по большому счету, вы, читая сейчас эти строки, подумаете про себя и про свою жизнь – что, разве вы никогда не ведете себя как мальчишка или как девчонка, хотя вам намного больше лет? Или, наоборот, разве не ощущаете себя подлинным стариком или старухой, одинокой, никому ненужной, больной, и уже уставшей жить? Разве таких минут у вас не бывает?
Не связано с цифрой в паспорте и с возрастом. Это все зависит от ощущений, потому что есть человек, который живет много, но сохраняет в себе абсолютно детскую душу и восприятие жизни. Даже бывает порой смешно, он в морщинах, а взгляд ребенка. Бывают такие люди, я таких встречала, и вы наверняка тоже. И наоборот, вы можете увидеть мальчика или девочку, как, скажем, у меня было, когда я снималась в одном фильме, я даже не помню его названия, фильма, где я должна была сыграть начальницу какого-то лагеря для юношей и девушек из детских домов, только они находились в какой-то зоне, какой-то такой был лагерь, где как бы отбывали наказание и учились в этой колонии. И, боже мой, мы действительно приехали в настоящую колонию со съемочной группой. Нам дали комнату, сказали: «Тут все запирайте на ключ», охрана, все понятно. «Ничего нигде не оставляйте, в контакт особо не вступайте». Но мне все интересно. Я в перерыве села на стульчик, пью свой чай из термоса. И тут стоит группка парней, возраст определить я не могу, поверите? Не могу, то ли 11, то ли 15, то ли 8, то ли 40, потому что на меня смотрит лицо мальчика, и это не мальчик – абсолютно звериные глаза, очень серьезные, очень жесткие. Я пробую улыбаться, и первое мое желание было что-то предложить, а я вижу, что человек абсолютно на меня смотрит, знаете, как через призму стеклянную, я его вижу, он меня тоже, и между нами какая-то стена.
Я увидела перед собой старое недетское лицо, очень жесткое и, я бы сказала, злое. Мне стало страшно. Я постаралась как можно скорее закончить съемку и оттуда уехать. Я сказала помощнику: «Быстро складываем вещи и тут же уезжаем». У меня сердце сжалось в этот миг и от жалости, и от боли, и от страха, потому что это было другое племя людей. Наверняка глубоко несчастных. И проблемы, которых я лично решить не смогла бы никогда. А в то же время совершенно чуждых по духу. И поэтому понятие возраста – оно достаточно относительное.
Ангелина Иосифовна Степанова играла Аркадину – сухую, жесткую, властную, интеллигентную, актрису самовлюбленную, вот все, как написал Чехов. Более того, она настолько владела залом и так работала с юмором всегда, как она чувствовала зрителя, буквально, что называется, каждая фраза – в лузу. Она вот так – раз, – и сразу же зал реагирует, раз – так легко-легко, она очень четко и очень репризно порой работала. Замечательная актриса. И весь набор иронии, юмора, жесткости, она все это лихо делала.
Гримерные у нас были рядом, я гримировалась в гримерной Книппер-Чеховой, самой великой Книппер-Чеховой. Во МХАТе, старом МХАТе, было несколько замечательных гримерных на одного человека. Гримерная Тарасовой, гримерная Степановой, гримерная Книппер-Чеховой, в которой гримировалась Кира Николаевна Головко, кто-то еще гримировался, а позже в эту гримерную села я.
Поскольку я играла очень много, потом я в этой гримерной так и оставалась, там лежали какие-то мои вещи, лежал мой грим, и в то же время было ощущение, что это гримерная великой Книппер-Чеховой, меня лично это очень грело. И эта кушетка, на которой она отдыхала, и потрясающий портрет Чехова, который ей нравился и который висел в ее гримерной, огромный портрет, где он сидел на ступеньках дома, мне кажется, в Ялте или еще где, я не знаю, на крылечке, в пальто, шляпе, и рядом с ним несколько собак – дворняжек очень смешных. Ее гримировальный столик и зеркало, к сожалению, справа треснутое, ее умывальный столик, раковина очень красивая, из белой керамики, кувшин керамический для воды. Обязательно висела полочка из простого дерева, на ней что-то стояло, и под ней висело полотенце белое с кружевными концами, чистое, накрахмаленное. Было очень уютно. Огромный шкаф, в котором лежали коробки со шляпами, висели костюмы, наши халатики, и мой халатик там висел, ситцевый, зеленый в цветочек, в нем я гримировалась всегда, и в этой гримерной я сидела очень долго, практически до ухода из этого театра, который поставили на реставрацию и потом все разрушили, и этих гримерных уже больше не было, и вещей тоже.
Так вот, в этой гримерной всегда во время спектакля работала трансляция. Я слышала, как играла Аркадину Ангелина Иосифовна, как играла свою знаменитую сцену с сыном и с Тригориным. И вот, верите, я сидела и повторяла за ней, представляя, как бы Я играла Аркадину. И думала – а вот если бы это все сыграть совсем по-другому? И все эти слова пробовала повторять за ней по-своему, как мне в тот миг казалось, может быть, более современно и более свежо. Но это были потуги молодой актрисы, которой кажется, что «ты можешь все». И за всех и лучше всех. Это нормальное такое лжегеройство внутреннее, свойственное молодежи.