Жил на свете богатый купец, и было у него три дочери: Карен, Марен и Метте. Крепко любил купец своих дочерей, а всех больше — младшую. И она тоже души в нем не чаяла.
Вот однажды собирается купец по своим торговым делам в город Копенгаген на ярмарку и спрашивает дочек, какие им гостинцы привезти. Старшая, Карен, попросила купить ей золотую прялку; средняя, Марен, — золотое веретено, а младшая, Метте, подумала и говорит:
— Больше всего на свете, батюшка, хочется мне золотого яблока с той яблони, что я нынче во сне видела. Привези ты мне его!
— Все привезу вам, дочки мои дорогие! — отвечает купец, — в лепешку расшибусь, а добуду!
Поехал купец на ярмарку, расторговался и стал гостинцы покупать. Повезло ему. Купил он для Карен золотую прялку, для Марен золотое веретено, а вот яблока золотого для Метте, как ни старался, нигде не мог раздобыть.
Воротился он опечаленный домой, отдал страшим дочерям гостинцы, а младшей говорит:
— Не достал я, дочка, золотого яблока! Ты уж не будь на меня в обиде!
А Метте ему отвечает:
— Не тужи, батюшка! Беда невелика. Чует мое сердце, что рано ли, поздно ли, а достанется мне золотое яблоко.
Спустя какое-то время приезжает к купцу незнакомый молодец и сватается к его младшей дочери.
— Нет! — отвечает ему купец. — У нас обычай таков: сперва старшую дочь замуж отдаешь, потом среднюю, а уж потом и младшей черед.
— Ладно, — говорит молодец. — Увезу я с собою твою старшую дочь. Только если она мне чем не угодит, не обессудь — ворочу ее обратно.
Снарядили Карен в путь-дорогу, и вышли все за ворота провожать. А молодец сел с невестой в возок и молвил:
Свет — впереди,
Тьма — позади,
Вослед возку никто не гляди!
Тут они с глаз и пропали.
Очутилась Карен и ее суженый в дремучем лесу. Темно, ни зги не видать. Долго ехали они — и встал вдруг возок перед низенькой кособокой избушкой. Вошли путники внутрь, а там посреди горницы широкое бархатное кресло стоит. Подивилась Карен: откуда в бедном домишке такое богатое кресло? А молодец ей сесть в него велит. Села она — и точно подхватили ее ласковые речные волны. Положила Карен голову на спинку — и точно в лебяжьем пуху утонула.
— Сиживала ли ты когда мягче, девушка? — спрашивает ее молодец.
— Нет, господин, никогда я мягче не сиживала, — отвечает Карен.
Поднес он ей тогда серебряный кубок с питьем. Было это питье сладкое, как мед, крепкое, как вино, студеное, как ключевая вода.
— Пивала ли ты что слаще этого питья? — спрашивает ее молодец.
— Нет, господин, сроду ничего я слаще не пивала, — отвечает Карен.
Вывел тогда ее молодец из избушки, усадил в возок и отвез в родительский дом. На этот раз взял он с собою среднюю дочь. Только с нею все так же, как с Карен вышло. Скоро и она к отцу воротилась.
Настал теперь черед младшей дочери с молодцом ехать. Привез он Метте в лесную избушку, усадил в широкое бархатное кресло и спрашивает:
— Сиживала ли ты когда мягче, девушка?
А Метте ему отвечает:
— Мягкое твое кресло, господин, да только колени моей родной матушки еще мягче.
Поднес ей молодец серебряный кубок с питьем и спрашивает:
— Пивала ли ты что слаще этого питья?
А Метте отхлебнула немного и говорит:
— Сладко твое питье, господин, да только молоко моей родной матушки еще слаще.
В тот же миг избушки как не бывало, и очутилась Метте в королевских покоях, а молодец обернулся пригожим принцем.
И поведал ей принц, что много лет назад была у него невеста, гордячка, каких свет не видывал. Привыкла она к роскоши да к богатству, и все хотелось ей слаще всех пить-есть, мягче всех спать. Разгневался на нее за это волшебник и заточил навеки в своем каменном замке. А принцу повелел жить в лесной избушке, покуда не сыщет он себе девушку простую, скромную, чтобы ее ни мягким креслом, ни сладким питьем не удивить было.
Долгие годы искал принц себе невесту — и ни одна девушка перед мягким креслом да сладким питьем не устояла. А Метте с первого взгляда полюбилась ему, только и ее он должен был прежде испытать.
И зажили Метте с молодым принцем в королевском замке в любви и согласии. Раз вышла Метте в сад и видит: меж деревьев золотая яблоня, точь-в-точь такая, какую она во сне видела. Рассказала тут Метте принцу про свой сон и про то, как отец нигде для нее золотого яблока не смог добыть. Тогда сорвал принц с дерева три золотых яблока и говорит:
— Поедем к твоему отцу, отвезем ему яблоки. Пускай увидит, что сон твой сбылся.
А старый купец меж тем тужит-горюет, что любимая его дочь без вести сгинула. Только вдруг видит он: открываются ворота и въезжает в золоченой карете его дочь, а с нею рядом — молодой, пригожий принц. Подошла Метте к отцу, протянула ему три золотых яблока и говорит:
— Вот, батюшка, золотые яблоки. Чуяло мое сердце, что рано ли, поздно ли, а сон мой сбудется.
Обрадовался купец и задал богатый пир. Три дня и три ночи пировали, всех прохожих потчевали, и мне, признаться, тоже кой-чего перепало.
Конек-колченогПеревод и обработка Л. Брауде
Жил-был в давние времена король, и был у него один-единственный сын. А уж пригож был молодой принц! Таких на всем свете больше не сыскать! И сердцем он был добр, и умом не обижен. Одно плохо: очень уж кичился принц своим саном, разумом и красотой! Уродов вокруг себя он терпеть не мог. Подавай ему только красавцев да красавиц!
— Как гляну на урода, так мне тошно делается! — бывало, говорил он.
Довелось однажды принцу со своими придворными в отъезжем поле охотиться. Стали они станом у самой проселочной дороги и завтракают. И видят вдруг: едет по дороге старик на шелудивом коньке верхом.
Уж до чего был неказист с виду тот старик! И горбатый, и одноглазый, и кривошеий, а одежка на нем бедная да грязная. И лошадь под стать хозяину — конек маленький, брюхатый, косматый да еще хромой на переднюю ногу. Одним словом — кляча крестьянская заезженная!
— Фу! — закричал принц. — Глаза бы мои на это уродство не глядели! Убрать с дороги старикашку поганого вместе с его поганой клячей! Ну и уроды! Из-за них кусок в горло не идет!
Придворные рады стараться — прогнали ездока-оборванца, и вскоре он скрылся из виду.
Но старик-оборванец вовсе не был таким жалким и беззащитным, каким прикинулся. Был он искусный колдун и надумал проучить спесивого королевича, чтоб неповадно ему было над несчастными уродами да над бедняками измываться.
Вскоре снова предстал он перед принцем в обличье кривого старика, тронул его своим посохом и сказал:
— Узнаешь теперь, сладко ли живется такому коньку, как мой! Будь в его шкуре, покуда незамужняя принцесса не скажет тебе: «Друг ты мой любезный!»
Только вымолвил он эти слова, как обернулся красавец принц точь-в-точь таким же жалким коньком, что и стариковский. Прежде принц на такого бы и не взглянул!
В замке переполох: пропал королевский сын, и никто не знает, куда он подевался.
А принц тем временем бродил по лесу в обличье понурого конька, ростом с теленка, да винил во всем и бранил самого себя. Понял он наконец: никогда спесь к добру не приводит!
Понять-то понял, да поздно! И что ему теперь делать, он не знал. Идти домой в королевский замок не стоит: все равно никто его там не признает.
Голодный и бесприютный, ходил он по лесу день, ходил другой. А на третий день случилось так, что увидел конька крестьянский паренек Ханс. Подошел к нему мальчик, ласково заговорил, по холке потрепал, вот конек за ним и увязался. Так вместе и пришли они к Хансу домой. А жил Ханс с отцом на лесной опушке.
— Погляди-ка, отец! — сказал мальчик. — Вот тебе новый конек вместо старого, что пал вчера.
— Невелико счастье! — говорит крестьянин, отец Ханса. — Не конек это, а старая кляча. Он и корма-то своего не отработает. Ну да ладно, поглядим! Может, на что и сгодится!
Отвели они конька в конюшню, а наутро запряг его хозяин в плуг, и конек бодро потянул его.
— Я-то думал, что кляча заезженная, — говорит крестьянин. — А конек только с виду дохлый. Корми его хорошенько, может, и будет тогда от него какой ни на есть прок.
Прозвал Ханс своего конька Конек-колченог. И до того он ему полюбился! Кормил Ханс конька, чистил, ласкал и холил. И был конек хозяевам не в тягость — корм свой отрабатывал.
Вот управился крестьянин с севом и говорит сыну:
— Езжай-ка поутру в город, сходи к кузнецу да вели подковать коньку передние копыта, надо его продать.
Пригорюнился Ханс. Хотелось ему конька себе оставить. Ну да с отцом не поспоришь!
Отправился Ханс в город. Только подковал кузнец коньку передние копыта, глядь — пред Хансом кривой старик появился и спрашивает:
— Не продаешь ли коня?
А Ханс возьми да и пошути:
— Отчего не продать! Только цена ему — две сотни далеров!
— Дороговато за такого-то коня! — говорит старик. — Ну да ладно, по рукам! Вот тебе две сотни далеров!
— Нет! — молвил тогда Ханс. — Продать я конька не смею. Не мой он, отцовский!
— Тогда ступай домой и спроси отца, можно ли конька продать, — сказал старик.
Не по душе пришлись Хансу такие слова. Сел он на конька и поскакал домой. Ни словом не обмолвился Ханс отцу, что мог он за конька две сотни далеров взять.
Немного погодя открылась в городе конская ярмарка. Собрался и крестьянин на торг ехать и говорит Хансу:
— Почисти получше конька, он нынче на ярмарку пойдет!
Затужил Ханс, просит отца:
— Возьми меня, батюшка, с собой!
— Нет, поеду один! — сказал отец.
— Тогда проси за конька три сотни далеров! — говорит Ханс.
— Да ты, никак, рехнулся, малый! Сотня далеров — вот ему красная цена!
Тут Ханс и рассказал, что ему за конька две сотни далеров сулили.
— Простофиля! — закричал в сердцах отец и закатил Хансу оплеуху.
Сел крестьянин на конька и на ярмарку поскакал. Хоть и разозлился он на Ханса, а все ж таки запомнил, что ему сын рассказал.