Иногда незатронутость заботами благо – взгляд не скользит на поверхности, а становится неторопливым и позволяет городу подцепить тебя на крючок причудливой тени, отражения, узора осыпавшейся штукатурки, обрывка непонятной речи… Конечно, это проще в далеком и древнем городе, но все то же самое есть во дворе любой многоэтажки, стоит только перестать идти и присесть. Иногда, когда я вижу бомжей, мне приходит в голову, может, они тоже как-то решили присесть - и толком встать уже не смогли? может, увиденное оказалось настолько интересным, что на остальное стало наплевать... Тьфу, ерунда - бомжу, в основном, хочется в тепло, есть и спать. Ну, и выпить еще. Лучше позавидовать тем, кто обладает спокойствием, необходимым, чтобы разглядеть мир, "по роду службы" - художникам, фотографам, или ремесленникам, например.
В Альгамбру мы так и не зашли, потому что за вход надо было платить, но первым вечером посидели на парапете канала внизу, глядя на двойной ряд древних стен над головой, и там Маша рассказала мне сказку про Альгамбру, прочитанную в одной книге, про трех султанских дочерей и трех пленных христианских рыцарей, работавших у них под окнами.
Сестры полюбили рыцарей, и собрались с ними бежать, хотя для этого им пришлось бы отказаться от своей веры. Рыцари подкупили надсмотрщика, сестры – дуэнью, и однажды ночью собрались перебраться через крепостной ров, за которым их ждали лошади для побега в испанские земли. Но одна из них, которая очень любила своего отца, боялась неизвестности и чужой христианской веры, долго колебалась, и, в конце концов, вернулась в свои покои, хотя любимый долго звал ее и умолял спуститься. Когда наутро отец узнал про все это, он очень разгневался, и с тех пор стал держать ее в еще большей строгости, заперев в одну из башен Альгамбры («Скажем, вот в эту!», говорит Маша, и я задираю голову) где она и умерла от тоски…
Все-таки совсем другое дело слушать подобные истории, сидя под Альгамброй и попивая «Сангрию"…
Через несколько дней на Сакрамонте появился Диан. Позже мы найдем с ним много общих знакомых, но приметил я его, даже на фоне весьма причудливой сакрамонтской общины, сразу: нелепейшая длинная фигура, напоминающая жюль-верновского Паганеля, яйцеобразная голова на тощем туловище, сутулость, тонкие запястья и длинные пальцы. Скрипка очень подходила к нему, когда он прижимал ее к подбородку и, выгибая руку под странным углом, начинал наяривать ирландские рилы и джиги. Впрочем, сейчас скрипки у него не было, отняли в Марокко, вместо нее был раздолбанный потрескавшийся уд (арабская лютня) и вистл (ирландская дудочка). В Гренаде он пытался заработать денег на новую скрипку, но, при обилии там уличных музыкантов, денег едва хватало на жизнь.
В Марокко он ездил (помимо дешевизны и впечатлений), чтобы поучиться арабской музыке. Отчасти ему это удалось, но однажды, увидев за околицей арабской деревни сидящих на пригорке арабов, наигрывающих что-то вполне традиционное на уде, дарабуке и флейте, он пристроился к ним со своей скрипочкой, и они с удовольствием с ним помузицировали, но потом скрипку отобрали, оставив взамен и в ответ на попытку робкого возражения фингал под глазом. Позже он все таки раздобыл где-то этот паршивый уд, лучше чем ничего, и с превеликими трудностями вернулся в Испанию. В общем, отзывы о Марокко и арабах у него были довольно болезненными. На свою беду он рассказал эту историю в сашином присутствии.
«Как так забрали скрипку?!? А ты им, значит, взял и отдал? А почему не сказал: «Пошли на хер, ребята!» и не вломил как следует хотя б одному? Они бы увидели, что ты не плаксивый шотландский хмырь, зауважали тебя, ты бы стал их другом! Они подарили бы тебе все, что попросишь!»
«Но их было трое, что я мог? Я сказал им, что скрипка мне очень нужна…»
«Ты им сказал? А в полицию звонить или домой мамочке не пробовал? Это Марокко, парень, это тебе не снулая Шотландия, где люди сидят вечерами по домам и нос на улицу боятся высунуть!»
«Откуда тебе знать как живут в Шотландии?!? Ты сам-то был там, что ли?!» (тут, кстати, он прав, про боевитость шотландцев я слышал от англичан). Лицо его покрывается красными пятнами, как все физические слабые и неуверенные в себе люди он очень нервен и ужасно болтлив.
«Не был! Но я видел одну и то же хрень в долбаной Германии и долбаной Австрии – везде люди сидят по нычкам, боятся посмотреть друг другу в глаза и стучат чуть что в полицию!»
Мне немного жалко Диана, но все же я говорю Саше по-русски, смеясь (и с ощущением некоторого паскудства): «Сдать его на воспитание в армию, пусть жизнь узнает, сукин кот!»
Идея понравилось:
«Во, точно! Тебе нужно в армию, парень, тебе нужно в русскую армию! М-да, могут быть сложности… Тогда тебе нужно во Французский Иностранный Легион! Там тебя научат ушлости, малыш!»
(теперь уже половина присутствующих заходится в хохоте).
«Но… но я не хочу в армию!» теряется Диан.
Тут, видимо, Саша вспоминает мои рассказы о якутской экспедиции в Якутии:
«Или в экспедицию, в Сибирь! Поезжай в Россию, парень, и устройся работать в экспедицию!»
Дело сделано. Теперь не только Саша, но и многие другие начинали при виде Диана вопить: «Hey, Dian! You should join Russian Army, man! You should go to Siberia!»
Все это было довольно жестоко, Диан же был, в общем, неплохой парень, и хороший музыкант к тому же, хотя и надоедливый из-за болтливости и тяги к отвлеченным рассуждениям. Но когда мы с ним вдвоем стали обсуждать Марокко и плохих арабов, и Диан сказал, что в мирной Шотландии у него тоже девять раз воровали спальный мешок, тогда даже миролюбивый я заорал: «Fucking hell, Dian, what the fuck you are talking about?!?[9]»
Венгрия, open-air фестиваль, через три месяца: мы приехали из Боснии и привезли с собой бутыль сербской сливовицы, которой напоили ирландцев со стоянки Шарпи, здоровенного, дикого и свирепого ирландца, большого любителя подраться. Там же появляется и Диан, которого Шарпи позвал играть ирландскую музыку. Диан уже обзавелся скрипкой, и, видимо, как-то выбрался из полного гренадского безденежья. Несколько пьяный, я отхожу проветриться, и, вернувшись, слышу вопли и звуки пощечин.
Там стоит горестный Диан, вопящий «Don`t be violent to me![10]» и пытающийся удариться в объяснения по поводу своей родословной. Пьяный краснорожий Шарпи рычит: «You fucking Englishman pretending to be Scottish![11]» и через слово хлещет его по лицу. Началось все, как бывает в таких случаях, непонятно с чего, а потом перешло на дианову биографию. «Это правда, что я родился в Новой Зеландии, но мой дядюшка перевез меня в Шотландию, когда мне было пять лет… (хрясь) И вообще ты сам позвал меня сюда…» (хрясь) – ох, лучше б ему помолчать. Позже мы, чувствуя некоторую вину за всю эту историю, пытаемся Диана подбодрить, но он быстро забыл об этом, видимо привык…
Бедный Диан.
Кончилось это тем же, что и всегда – стало скучно. Нет, в Гренаде хорошо! Это я не люблю долго оставаться в одном месте.
Вечерние вылазки на бокадилью перестали быть исследованием загадочных переулков, и начали напоминать походы за едой. Стали надоедать остекленевшие опиумные глаза некоторых соседей (одного из них еще в первую ночь пришлось долго выгонять из нашей пещеры, после того, как он зашел внутрь, уселся на диванчике и начал громко, долго и на двух однообразных дурашливых нотах распевать что-то свое, наркоманское - а утром с этого дивана вскочила образовавшаяся за ночь собака, мы смеялись еще, что ночью к нам приходили духи этого места). Думаю, найдись там какое-то занятие, я б остался на Сакрамонте надолго. Теперь могу только догадываться, какая в Гренаде осень, и весна, (ветви голых деревьев на фоне рыжеватых каменных стен, птицы и прозрачность?), и мне очень хочется побывать в этих местах еще, но я знаю, что если и окажусь там когда-нибудь, повторения не случится, не будет мне своей пещеры выше всех на Сакрамонте…
Саша на полном серьёзе не хотел нас отпускать. К своим трогательным заботам он добавил еще одну: «Классная пещера, ребята, надо только вход во вторую комнату чуть расширить, чтоб свету побольше было, и стены побелить посветлей. Я тут одно местечко знаю, где можно мешок известки раздобыть, притащу, а потом вместе и побелим, будет конфетка, а не пещера!». Он уже знал, что мы собираемся уезжать, но пытался нас приворожить: «А что – купим Машке швейную машинку, сделаем тут модную мастерскую, будет «Показ мод от Сакрамонте!» Оставайтесь, ну куда вам ехать!»
Но движение уже началось – несколько последних дней я бродил по Гренаде прощаясь и жадно пытался зацепить взглядом с собой побольше. Впереди нас ждало Бенефисио – деревня-коммуна в горах недалеко от Гренады, где мы надеялись найти машину на север, к менее яростному солнцу. И вот, мы оставляем пещеру Джону, который уже начал строить планы, что и как он в ней переоборудует под себя, и, попрощавшись с Сашей, спускаемся по каменистой тропе вниз, последний раз. На другой стороне стоят Джон, Том и Диан и машут на прощание.
Последние вести от Саши дошли до нас неожиданным образом – Маша, уже из Франции, позвонила домой, и узнала, что ей звонил кто-то ночью, и на возмущенный вопрос разбуженных родственников радостно завопил: «Да вы чо? Знаете откуда я звоню? Из Испании ! Передайте им, что звонил Саша, Саша из Гренады!» Узнав, что мы застряли надолго во Франции, он, похоже, огорчился – кажется, ему запали в душу наши рассказы про Россию, и я сейчас думаю – а вдруг он все же хотел вернуться? (гонять плоты по сибирским рекам?) Ведь убеждали же мы его, что срок давности его дела закончился... И услышав, что мы на Западе, махнул на это рукой? Хотя, может, это для него и к лучшему, не знаю…