В общем, грузины приносили нам чистую радость.
Ну, а большой друг грузин Рене тоже никаким грузином не был, а был чистейшим французом – только немного сумасшедшим и сильно одиноким. Рене любил читать книжки, в юности учил русский язык, и по городу ходил только в больших резиновых сапогах с болтающимися голенищами, которые вообще нигде не снимал (однажды, когда Рене пришел к нам в гости, я попросил его снять сапоги при входе, и увидел на его лице такую обиду, что мне стало стыдно).
с грузинами Рене познакомился в автобусе, и обрадованный возможностью применения своего невостребованного русского языка, подружился. Вскоре грузины стали обращаться к Рене с просьбами – «Рене, биджо, сходи с нами в префектуру (полицию, ASSEDIC , на ферму насчет работы), переведи, ну!». Безработному Рене делать особо было нечего, и он с радостью помогал, принимая грузинские проблемы близко к сердцу. Он вообще был очень добрый, Рене.
и вот, однажды, грузины снарядили Рене в префектуру, договориться, чтобы им разрешили работать. Дело совершенно безнадежное, потому что просителям убежища полагается смирно сидеть у себя в лагере, дохнуть от безделья с тоски и ждать решения по своему делу, рассмотрение которого может длиться годами.
(нет, ну в общем-то, работу найти моооожно – на виноградниках в урожай всегда не хватает рук, но оплата ее будет, понятно, так себе. Таджикская, как сказали бы сейчас, оплата).
что и объяснил Рене чиновник по делам иностранцев префектуры департамента Loire Atlantique .
«Но… моим друзьям необходимо работать. Им НУЖНО, понимаете?!?»
«Извините, мсье, ничем не можем вам помочь. Пригласите, пожалуйста, следующего…»
“ MAIS… IL FAUT QU` ILS TRAVAILLENT! ”, взревел Рене, вскочил, и с разбегу ударился головой о стену – бабах!
а потом еще раз!
IL FAUT – БУ-УХ!
QU`ILS – БАБАХ !
TRAVAILLENT! – ХРЯСЬ !
ИМ НАДО РАБОТАТЬ!!!!
Побелевший от ужаса мсье-чиновник вжался в кресло, глядя как окровавленный Рене разбивает себе голову, а потом, опомнившись, заверещал:
«Да! Да! Им надо работать! Они будут работать! Перестаньте, пожалуйста, пожалуйста, успокойтесь, мсье, я все сделаю, как вы хотите, пожалуйста!»
… не знаю, какие законодательные лазейки нашел перепуганный Monsieur le fonctionnaire, но грузины стали единственными, может, в истории Франции соискателями убежища с правом на работу.
Даже видавшие на нашей нескучной родине всякие чудеса грузины были впечатлены. И решили Рене отблагодарить.
… видимо, когда Рене заходил к ним в гости, его, бедолагу, тоже заставили снять сапоги – и обнаружилось: носков под сапогами Рене не носил. Видеть такое любому грузину очень больно и неприятно…
и Виктор с Бесо решили подарить Рене носки.
«Рене, по-братски прошу – возьми носки, да? Носи на здаровье!»
Но Рене подарка не оценил и почему-то обиделся. Мелко затрясшись, он с усилием выкрикнул:
«Н-н-но… почему… вы покупили это? Я тоже могу покупить свои носки!!! Если я их не еще покупил, это значится, что я их не нужен, носки!»
«Зачэм так не нужен? Как не нужен?!?»
«Так! Не нужен полностью, совсем!», зло и нервно крикнул Рене.
«Слушай, такой если гаварить, то скажешь – и трусы не нужен?!?»
«Да! И трусы, я их не нужен тоже!!! Я их не надеваю, трусы!!!»
«Ооох», сказали грузины, меняясь в лице.
Ай-ай, чудесен, однако, город Нант своею дивной фауной, повадки ее прелюбопытны; климат мягок; социальные службы работают исправно. И провели мы там чудеснейший почти что год –
… но наконец-то до меня дошло: для того, чтобы приятно проводить время в компании старых питерских друзей, не обязательно уезжать ни в какую Францию; и мы с Машей и Гариком уехали на Юг – где все было по-другому и тоже хорошо.
Касательно же упомянутых персонажей (in order of appearance ) – со временем почти все вернулись в Россию, группа Dobranotch превратилась в "Добраночь" и играет себе в городе Петербурге (хоть и в другом уже составе, из нантских там и остался один Митя), Бесо с Виктором получили французские бумажки и трудятся, видать, в винодельческой области… Про Хохловъ же мне неведомо.
Вот только за старину Рене я чего-то опасаюсь – ему ж совсем некуда уехать.
замок герцогини Анны Бретонской, под его стенами – полезный парк.
мы с Машей на квартире Яна. Когда он умер, его сестра Анна разрешила нам пожить в яновой квартире (оплаченной до нового года), так что у нас три месяца было свое жилье на двоих, с маленьким с садиком.
а вот это точно моя, помню даже, как снимал и это ощущение прекрасной весенней солнечности. Снято на «Зенит», подаренный мне во Фрайбурге – я тогда увлекся новой игрушкой и и ходил щелкал все вокруг. Жаль, все это куда-то подевалось.
на сквоту.
Гарик с французской подругой Мэй, все пьяные. Французская подруга была хорошая, терпеливая – но только жуть какая романтичная. Мы с ней тоже дружили поначалу, но потом она на меня обиделась, за то, что потешался над нею излишне.
а это одна из фоток для записанного в Нанте диска "Добраночи", снята дружественным фотографом Лораном. Смешные черти, по-моему.
фотка с грузинами, слева Виктор, справа Бесо танцует лезгинку. А я, кстати, помню, как его в первый раз на это развели: он как-то обмолвился, что в детстве занимался в детском кружке народного танца, и все, конечно, стали просить: давай, Бесо, станцуй! он долго ломался, дабы не уронить мужественности, а потом встанцевал таки. Очень круто, кстати.
сзади Дима и Митя с Добраночи, австралиец Гриша (Грег), Гарик.
Домой! (Нант - Париж - Москва, 2001)
Ну вот я и собрался домой.
Все складывалось удачно. Из России приехал Алик, и потом собрался возвращаться в Питер на машине, в которой было место и для меня. Планы летних путешествий расстроились из-за безденежья, книга была переведена, и заняться мне было совершенно нечем, кроме велосипедных поездок по нантским пригородам, затаривания дважды в неделю бесплатной едой в Resto de Coeur и ежевечерних прогулок на сквот, где велись разговоры все с теми же и о том же - в общем, я начал лениться и перестал понимать зачем я здесь. Необходимо было движение – а что может быть неожиданней возвращения в начавшую уже бледнеть в моей памяти Россию, в которой я не был два года?
В общем, с Аликом мы договорились так: я иду в полицию и получаю бумажку об утере паспорта (способ проверенный), потом за ночь мы доезжаем до Парижа, где в русском посольстве я оформляю документ на возвращение, и ухожу от европейских бабушки с дедушкой без какого-либо зловещего штампика в паспорте.
День этот начался обычно и закончился странно: с утра вдруг набежала толпа: Гарик с Мэй, Мартин, Карин и Виктор, мы долго сидели и пили чай по неторопливому нантскому обыкновению, попутно я смастерил на компьютере Мартину удостоверение Demandeur d`Asile Territoriale для бесплатной езды на поезде, поговорил с Виктором (вернее, в основном выслушивал его многоречивые и смешные грузинские монологи), поискал в интернете виды его родного Сухуми, потом общая невнятная болтовня, кто-то куда-то звонит, кто-то пошел в душ, потом все идут курить на лестницу, вязкий и бестолковый кавардак – лишь вспоминается иногда пристыженно, что вот, неплохо бы упаковать вещички на дорогу, и в медиатеку, диски сдать... И, когда все наконец расходятся, я сажусь писать письма, которые задолжал уже всем недели две как, пытаясь усмирить копошащееся недовольство, тем, что вот ведь, все ушли, а у меня все равно нет уже сосредоточенности, чтобы вновь засесть за начатый и бормочущий внутри уже несколько дней рассказ – про Россию, стародавнее Токсово и шуршащую листвой короткую предотъездную осень.
И, раз уж день все равно пропал, решаю сделать сегодня хоть что-то, например, сходить в полицию – несколько дней уже откладываемое и тягостное дело. Сейчас, вспоминая, каждый шаг кажется исполненным значительности повторяемого в последний раз привычного действия – вот, я спускаюсь в подвал, беру велик, прохожу мимо арабских шаек у подъезда, выруливаю по узкому вывиху дорожки вдоль насыпи, и еду на другой берег Луары, по мосту, под накрапывающим атлантическим дождиком. По дороге вода из лужи плещет на желтый замшевый мокасин, и я задумчиво рассматриваю растопыренные по светлой коже щупальца темного влажного пятна, и запоминаю его надолго (что-то похожее произошло со мной однажды в детстве: стоя босиком на песчаном речном берегу (в байдарочном походе), я стал вглядываться в отпечаток собственной босой ступни, оттиснувшийся в плотном песке, и вдруг понял, что еще мал, и что буду жить долго-долго, и когда-нибудь умру (и это меня конечно поразило, причем вовсе не неизбежность смерти, а безумная продолжительность жизни, шестьдесят ждущих меня лет по сравнению с моими семью-восемью), и что за свою долгую жизнь я, конечно же, забуду этот день, речку, и себя нынешнего, и тотчас из чувства противоречия решил этого не допустить и запомнить, что? да вот например этот отпечаток ноги, и принялся всматриваться в него, пытаясь отчеканить в своей памяти навсегда. И сейчас, почти тридцать лет спустя я помню его все так же отчетливо). Почему-то мне хочется продолжить эту велосипедную прогулку и не спешить в полицию, где надо уныло врать, изображая испуганного туриста, оказавшегося без документов, ах какой ужас (знаем, знаем этих «туристов» из России, подумает полицейский). Но – вот они, двери участка.
Кажется, я все-таки переигрываю и неприятно взволнован. «Добрый день, мсье, не могли бы вы мне помочь? (Двое молодых полицейских за стойкой дежурного с изумлением пялятся на меня). У меня украдены документы! Я зашел в табачную лавку купить табака! Положил на стойку