ся за месяцы жизни в одной квартире бытовое раздражение.
Ну а я? Если честно, не могу сказать что я прямо-таки люблю. Но видеть эти лица для меня – нормально. Люблю же я, ну да, леса, реки, деревья, округлость беленых железнодорожных станций, форму петербужских уличных табличек, русский язык, чай в поездах, деревянные дома, копченую рыбу, Россию, виды с невских мостов, подмосковные дачные песчаные дорожки, сосны и черные торфяные речки. И людей тоже. Но по отдельности.
Кстати, самое время эту самую отдельную любовь проявить на деле.
«Вот, смотри, мне сейчас в другую сторону. А тебе выходить на четвертой остановке, «Комсомольская». И если архангельского поезда не будет, садись в любой в твоем направлении, лучше уж в поезде спать, чем на вокзале болтаться до завтра. Выспишься спокойно, и ближе к дому подъедешь», так я задабриваю укоризненный внутренний бормоток, что стоило бы все-таки оставить ей телефон родителей.
Еще пересадка, «осторожно-двери-закрываются», и я иду по с детства знакомым улицам, испытывая вместо какой-то особой радости - раздражение из-за тяжести рюкзака и врезающейся в пальцы сумки.
«ЗАКРЫВАЙТЕ ДВЕРЬ, МАТЬ ВАШУ, А ТО СМЕРТЬ», написано на металлических дверях родного дома корявыми подростковыми буквами.
Вверх по лестнице, коричневая дверь, из-под которой потягивает кошачьей мочой, и я звоню, почему-то, хотя все эти два года в рюкзаке моем проболтались ключи от дома, попадаясь иногда на глаза и удивляя своей неуместностью.
«Кто там?»
Москва, 2001
Славины подвиги
Прихожу домой, и вижу приехавшего из Питера Голованова, сидящего с мрачным выражением лица, зажав между плечом и ухом телефонную трубку.
«...да… вот Шараев пришел, хочешь с ним поговорить?… А, ну ладно… В-общем, я тебе минут через двадцать перезвоню… Ага, давай»
Пока я раздевался в прихожей, разговор был завершен. Я спросил, кто звонил (Гоша), мы поговорили о чем-то несущественном (но я чувствовал какую-то нависшую странность, ладно, бывает, зимние перепады настроения), потом он сказал:
«Есть такая вот плохая новость – Слава Сухарев разбился на машине»
«Что, опять машину разгрохал? А сам как, нормально?» (чувствуя уже неладное, но пытаясь обыденностью тона отменить отвратительную, ненужную новость)
«И сам разбился»
«То есть как – совсем?»
«Совсем, насмерть».
Я что-то пробормотал там такое (но кажется все-таки, не «какой ужас»), потом понадеялся что это пущенный кем-то слух (но нет, «похороны в пятницу»). Разозлился на нелепость и бессмысленность всего, что бы я ни сказал. И попросил Голованова помочь нарезать лук (я – морковку) к готовящейся чечевице.
Слава Сухарев не был моим близким другом. Но он был другом некоторых моих друзей, и поэтому я часто с ним сталкивался. А потом и познакомился поближе.
Впервые я встречаю его на чешском Рэйнбоу 1996 года; мы сидим с Вероник около центрального круга, и разговариваем с каким-то русским: чисто выбритое (тогда) лицо, сияющие безумным и радостным (по всему судя, кислотным) блеском глаза; на заднем плане разноязыкий (в основном, коверканный английский) гомон, и сбивчивый ликующий рассказ (по-английски, для Вероник) про какой-то лес, какое-то место, куда он пошел и увидел такое… чудо… это было так прекрасно… Захлебывающиеся всхлипы простодушного восторга. Вероник посмотрела на него с легким недоумением и спросила что-то иронично-осаживающее.
Больше такого ангельского Сухарева я никогда в жизни не видел.
До каких-то пор я знал Славу понаслышке, как и многих других смутных знакомцев из питерской тусовки, иногда воплощавшихся в реальных людей, иногда нет. Но окончательно это имя обрело черты лица, голос, спутанные волосы и окладистую бороду через год, когда я зашел к Кате Балуевой и столкнулся с ним в прихожей. Лохматый взгляд исподлобья.
Поначалу он мне вообще не понравился - ну что за злобная рожа. Да и героические истории о сухаревских подвигах настораживали, какой-то в них чудился подвох, что ли. Но потом я почувствовал в нем и что-то притягательное. Ведь трудно не оценить красоту сильного, уверенного в себе человека, жадного до жизни и ее не боящегося. Редкость среди малахольных, в общем-то, питерских музыкантов.
Мне кажется, к людям вообще может быть только одна претензия по жизни – чтобы они были красивыми (во многих смыслах), и с этим у него был полный порядок. В конце концов, мало ведь кому удается обрасти самыми настоящими легендами?
Слава Сухарев объезжает всю Европу от Норвегии и Ирландии до Португалии.
Слава Сухарев вывозит из Киева в Питер группу «Зеленые Рукава», музыканты которой бросают консерватории с большими перспективами и все такое ради нищей сквоттерской жизни в Питере. На русско-украинской границе пограничники не разрешают провезти византийскую лютню – Слава Сухарев забирает ее, забирается на оледенелую крышу вагона (зимой!), и едет на ней до ближайшей русской станции много километров.
В Швеции, Слава Сухарев бьет морду какому-то привыкшему к безнаказанности негру, толкнувшему его при выходе из супермаркета и начавшему хамить вместо извинений; за угнетение меньшинств попадает в тюрьму, депортируется в Россию, и через месяц мистическим образом опять получает шведскую визу без проблем.
Слава Сухарев вообще часто бьет кому-нибудь морду.
Слава Сухарев вообще часто сидит в тюрьмах.
В Испании, Славе Сухареву вдруг предлагают сплавать в Аргентину на яхте. В британских, кажется, территориальных водах, их яхту обыскивает береговая охрана, Славу арестовывают, судят судом Европейского Сообщества в Брюсселе, сажают в тюрьму и депортируют в Россию. Через месяц мистическим образом он опять получает шенгенскую визу без проблем.
У Славы Сухарева вообще не бывает проблем.
Слава Сухарев месяцами живет в Европе без всяких виз, пересекает все границы горами и лесами, иногда бывает попадается, посидит в тюрьме; но это ничего.
Где-то в Пиренеях Слава случайно знакомится с человеком, который предлагает ему помочь в строительстве дома – Слава полностью строит ему дом.
Слава сам построил себе дом под Питером.
Однажды в Норвегии, на празднике в каком-то портовом городе, Слава Сухарев зарабатывает 7000 долларов, играя на улице на волынке. Он играет без остановки 10 часов, потом падает без сил.
Слава часто не спит много ночей подряд, и много часов играет музыку на улице, зарабатывая удивительные суммы денег.
Слава не пьет и не курит, и все время ест рис. Рис готовит он всегда только сам, очень вкусно, никому другому этого делать не дает, но с удовольствием угощает всех.
Слава часто и реально помогает друзьям.
Но иногда бьет им морду.
В Норвегии Слава покупает микроавтобус «Форд», старый и ржавый, который доезжает до Бордо и ломается. Слава бросает свой автобус, и покупает вторую машину.
Слава не умеет водить машину. Машину ведет его друг норвежец Эрик. Но уехав на купленном Рено, около Бордо Слава ругается с Эриком и бьет ему морду, Эрик обижается и бросает Славу. Слава звонит в Нант и просит прислать ему водителя. В Бордо приезжает девушка Саша, довозит Славу до Нанта, но в Россию с ним ехать не хочет. За неделю Слава обучается вождению машины, и ведет ее в Россию сам, через всю Европу, без документов.
Купив машину, Слава часто отправляется со своей группой Welladay в прогулки по Европе. Например, Норвегия – Португалия и обратно за две недели. По пути Слава предпочитает не спать много ночей подряд и играть много часов на улице, зарабатывая удивительные суммы денег.
В Питере у Славы есть семья, и дети. Мотаясь по Европе, он много работает чтобы они ни в чем не нуждались. Но видят они его редко. Иногда Слава берет с собой детей, и едет куда-нибудь, в Швецию например, никуда не торопясь, тихий семейный отдых.
Кстати, Слава флейтист и волынщик, играющий ренессансную и средневековую музыку, очень мощно и тонко.
И все такое прочее.
Более близко я познакомился со Славой благодаря Олегу Лисову, с которым мы несколько месяцев снимали дом в Ольгино. В первый же вечер, чтобы разъяснить что к чему живущей на втором этаже хозяйке, мы зовем кучу гостей, в том числе Славу с волынкой, и он играет на ней (волынка в доме – ревущее бедствие) до часу ночи. Наутро хозяйка приносит банку варенья.
В другой раз мы с Олегом опаздываем на последнюю маршрутку в Ольгино, и не знаем куда идти ночевать. «Пошли к Славе, Слава старый тусарь, он врубается», говорит Олег, и мы идем к Славе. По дороге мы встречаем его неподалеку от дома, и он рассказывает что только что дал в морды каким-то козлам у метро, которые докопались к нему из-за бороды. Попав к Славе домой, я очень удивляюсь, настолько это не вяжется с тем, что я знаю про Славу – везде ковры, стенки, хрустали и прочие побрякушки, телевизор, на полке фотография Славы с детьми, и жена Ольга, немногословная и тихая женщина средних лет. Кухонька, домашний уютный суп.
Поболтав пару часов на кухне, мы идем спать в гостиную, ложимся на полу, но желание спать почему-то проходит и мы начинаем разговаривать, видимо мешая спать Ольге и детям. Она встает и, без единого укоризненного слова, открывает дверь из спальни в гостиную, разрушая чувство отдельности. Мы замолкаем, а я уважаю Ольгу.
Утром Ольга будит нас и кормит завтраком.
В другой раз, Олег и Слава играют в Хельсинки. Славе резко приходит в голову что сейчас надо ехать в Норвегию и записывать альбом. У Олега нет дарабуки (барабана), и Слава решает за несколько часов съездить за ней в Питер и назад. Для этого он рано звонит в Ольгино и просит меня очень быстро отвезти дарабуку в город, Ольге, чтобы он успел. Я соглашаюсь, он говорит: «Ты