Старик беснуется в своем кресле, машет руками и трясет головой, пока Рома с остервенением бьет по груше. С каждым новым ударом я делаю шаг назад, отступая в темноту, пока не упираюсь спиной во что-то твердое.
Это столб, столб забора, но почему-то не деревянного, а сделанного из сетки-рабицы. Впрочем, мне без разницы, я торопливо перелезаю через забор и вытираю пот со лба. Несколько минут размышлений приводят меня к желанию немедленно выяснить, где же все-таки я нахожусь. Мимо меня тянется в две стороны тропинка, по другую сторону которой тоже забор и тоже из сетки-рабицы. Нет, хватит на сегодня заборов! Долго всматриваюсь в ночную даль левой стороны, но тропинки не видно уже через несколько метров и неизвестно, что меня ждет впереди. Я иду направо, стараясь не думать о том, почему я пошел именно в эту сторону. Не было никаких убедительных аргументов, я просто пошел направо, а не налево.
Иду долго, но я понимаю, что все дело не во мне, а во времени, которое почему-то изменило вектор направления и относительно меня теперь протекает совершенно в ином измерении. Мне приходится считать шаги, чтобы понять, сколько я уже прошел, но это тоже непросто — я часто сбиваюсь и путаюсь в счете, да и шаги получаются разные, что также сказывается на качестве подсчетов.
Примерно на тридцатом-тридцать третьем шаге я слышу приближающийся шум моторов и мне становится страшно. Кто может ехать там вдалеке, кто может осмелиться нарушить покой ночи, как не ее слуги? Я прижимаюсь к забору, стараясь с ним слиться, а в следующее мгновение две ослепительные вспышки появляются впереди и приближаются очень быстро ко мне. Для них время протекает иначе, догадываюсь я и готовлюсь к чему-то страшному. А там, вдали, появляется еще одно механическое чудовище. У него не два ярких зрачка, а шесть. Четыре вверху и два пониже… Господи, с каких кругов ада были вызваны неведомыми чернокнижниками эти жуткие существа? Я стою, набрав в грудь побольше воздуха и задержав дыхание. Мне не жалко тело, я боюсь за душу… впрочем, тело тоже не хотелось бы терять. Но я понимаю, что за все приходится расплачиваться; перед глазами проносится жизнь, все наиболее яркие моменты и я прикидываю, что из случившегося будет говорить в мою пользу, а что ляжет на другую сторону весов. Наверное, такое происходит у всех людей, чувствующих, что их Путь подошел к концу. Когда первое чудовище проносится мимо, я еще не перестаю думать о том, что они пришли за мной. А вот когда мимо меня проезжает шестиглазое существо и я слышу, как внутри кто-то орет «…мой номер двести сорок пять…», то невероятное облегчение настигает и тело, и душу. Я сажусь на корточки и смеюсь. Я смеюсь с себя, поверившего в то, что эти машины приехали за мной, смеюсь с них, наверное, до сих пор не понявших, что за фигура в одних трусах провожала их испуганным взглядом, смеюсь над тем, что мне сейчас пришлось пережить предсмертную подготовку и достойно пройти это испытание. Тело вновь наливается силой и я уверенно иду в ту сторону, откуда только что приехали машины.
Заборы по обе стороны узкой дороги постоянно меняют свои формы — мне встречаются кованные решетки, сетка-рабица и грубо сколоченные доски. Я как надзиратель, совершающий обход своего «казенного дома», внимательно вглядываюсь в темноту, царящую за заборами, но ничего не вижу. Там свои миры, я не хочу туда попадать, мне хватает моего, но вскоре я начинаю размышлять над тем, кто находится за решеткой — они или я? Когда дорога сворачивает направо, у меня уже нет желания продолжать по ней путь. Но желания расходятся с возможностями в разные стороны — ограждения впереди высотой в два человеческих роста, причем с обеих сторон. Именно сейчас очень сильно проявляется сожаление о том, что я не умею летать. Можно вернуться, но включать заднюю нельзя. Судьба приготовила мне еще одно испытание и я иду вперед.
Я все еще не понимаю, где я нахожусь. Ночь против меня — она окутала собой все отличительные признаки этой местности, чтобы я не смог увидеть их. Но я сильнее ночи, я иду сквозь нее и мне пофиг, что я ничего не вижу даже в паре метрах от себя, что холод пытается меня остановить и заставить сесть где-нибудь, свернувшись в клубок, что я не знаю, кто и что ждет меня впереди. Еще один поворот — как будто в сказке, в которой нечисть водит главного героя по кругу, не давая вырваться из лабиринта.
А потом я оказываюсь в тупике. Передо мной большие ворота, через которые невозможно перелезть. Куда они ведут, что за ними? Ад или Рай? Я осматриваюсь в надежде увидеть Петра с ключами или шестиголового Харона. Кто из них встретит меня и проводит в последний путь?
Никого нет.
Но за воротами слышны голоса. Не очень ясно, но когда я подхожу вплотную к воротам и вслушиваюсь, то слова становятся различимы. Один голос принадлежит человеку помоложе, в нем сквозит нетерпение и желание побыстрее сказать, пока его не перебили. Второй, немного хрипловатый и более медленный, явно исходит от умудренного годами мужчины, который привык обдумывать каждое свое слово и тщательно «фильтровать базар». Он говорит мало, больше слушает и я слушаю вместе с ним.
— … в натуре, чисто по-человечески обидно! — возмущается молодой. — Я же не для себя, для общего дела старался. Чисто переборщил немного, а он меня в челюсть. Болит, бля!
— Ты косяк упорол, ответь за него. — даже как-то устало говорит ему тот, что постарше. Видимо, разговор продолжается давно и молодой уже порядком достал своего собеседника.
— Да я же не знал, что он, сука, последний! — с жаром объясняет молодой. — Думал, что их много! Илюша ведь тоже одного привалил, а ему никто ничего не предъявил!
— Тот с волыной был, а этот пустой. Мясник ты, Сёма…
— Не, дело не в волыне. — молодой чуть снижает тон и заявляет, — Дело в том, что Илюша интеллигент, а я босяк. Илюше нравится партия Эсмеральды из «Нотр-Дамм де Пари», а я слушаю Мишу Круга. Поэтому со мной можно обращаться как с шестеркой, а Илюше зеленый свет во всех темах. Не, я против него ничего, в натуре, не имею, но он понты колотит и идет по жизни, как хер в руке у ананиста. Что, не так?
Старший молчит. Вот он точно не имеет ничего против таинственного Илюши и ни спорить, ни соглашаться со своим собеседником не собирается. А молодой не унимается:
— Я тоже Гюго читал, но я не ору об этом каждому встречному…
— Ты читал Гюго? — недоверчиво усмехается старший.
— Бля буду! Этого, «Гавроша». Ну и что? Я, когда обкуренный, люблю слушать Вторую Симфонию Бетховена. Я тогда сразу эту судьбу вижу, которая кованым сапогом в дверь тарабанит. Па-ба-ба-бам! Па-ба-ба-бам! Тема хорошая, базаров нет, но все время на умняке сидеть западло. Поэтому и…
И тут меня осеняет! Неспроста этот разговор. Не случайно молодой сказал, что слушает Вторую Симфонию. Судьба… Судьба, говоришь? Стучит?
Я поворачиваюсь к воротам спиной и начинаю сильно бить пяткой по железным створкам.
— Пятая Симфония! — кричу я. — Судьба стучится в дверь в Пятой Симфонии!
Я так увлекаюсь, что не замечаю, как из калитки выскакивают эти двое и в недоумении смотрят на меня.
— Эй! — кричит мне тот, что постарше. — Эй, слышь, придурок! Ты чего?
Я прекращаю стучать и радостно улыбаюсь.
— Я знаю ответ на эту загадку! Судьба стучится не во Второй, а в Пятой Симфонии! Бетховен написал ее, будучи уже слепым! Я знаю! Ну что, я прошел испытание?
— Какое испытание, мудила?! — старший подходит ко мне вплотную и обдает меня волной перегара. — Ты кто такой?!
На его бороде видны следы кетчупа и корейской морковки, очень похожей на маленьких оранжевых червячков, живущих среди волос.
— Я путник, стучащийся в вашу дверь поздней ночью. — говорю я.
— Ты местный? — спрашивает меня молодой, тоже подходя поближе.
— С точки зрения любого иностранца я местный. — довольно киваю я головой.
Старший переглядывается с молодым и делает свой вывод:
— Лунатик вышел на прогулку. Слышь, чудо, ты где обитаешь?
— Там. — наугад махаю я рукой. — Где-то там.
— Вот и дергай отсюда! — старший кладет мне руку на плечо и пытается развернуть в обратную сторону.
Но мне нет дороги назад! Там, за воротами, что-то, что я должен увидеть. Я уверен в этом, не зря ведь я прошел столько испытаний. Может… может там и есть Прекрасное Далёко?
И я вырываюсь. Толкаю молодого и бросаюсь во двор, не обращая внимания на окрики. Бегу по дорожке, выложенной мраморными плитами, а внутри зреет непонятное беспокойство. Такое ощущение, что я уже был здесь когда-то. Или я видел это во сне? Места знакомые — сейчас будет поворот, а за ним должно быть крыльцо. Если я пробегу мимо и сверну за угол дома, то мне встретится стопка кирпичей, обежав которую, я попаду в сад. Но откуда я это знаю?
Сзади я слышу не только топот шагов, но и крик старшего:
— Сёма, с другой стороны обходи!
У меня два варианта — или бежать через сад к забору, или попытаться проникнуть в дом через окно в саду. Забор гораздо безопаснее, но сбежав от своих преследователей, я так ничего и не узнаю.
И я бегу к окну.
Оно раскрыто. Я еще даже не добежал к нему, а уже вспоминаю внутреннюю обстановку: справа диван, слева шкаф, прямо дверь. Возле двери стоит велотренажер, его надо будет опрокинуть и это хоть на немного задержит моих преследователей. Мне надо успеть осмотреть дом и понять, что происходит. Я запрыгиваю на подоконник, а в мозгу уже нарисована следующая картина: от двери коридор ведет в две стороны. С одной стороны кухня и комната, с другой холл. От холла лестница ведет наверх, на втором этаже должна быть спальня и еще какие-то комнаты. Еще на первом этаже есть большой зал с дубовым резным столом, стоящим посредине. Куда? Куда бежать?!
— Сёма, он в доме!
Перепрыгиваю через разбросанные по комнате подушки и понимаю, что из этой комнаты я выбирался несколько часов назад. Грохочет падающий тренажер-Зевс, заглушая сопение залезающего в окно старшего. Я бегу в сторону холла. Я делаю выбор, больше у меня шансов уже не будет. Лестница деревянная, когда я бегу по ней, она поскрипывает под моими босыми ногами. Забегаю в спальню как раз в тот момент, когда скрип смешивается с грохотом ботинок, ударяющихся об дерево.