Прохожу мимо них и жду, каждую секунду жду выстрела, но они не стреляют. Мне неизвестно, почему они не стали стрелять, и я никогда этого не узнаю, а поворачиваться я не буду.
Вот и мой дом. Три подъезда, мой самый дальний. Возле него стоят три машины. Темно-красная девятка кажется мне знакомой. Не хватало здесь только моего бывшего шефа. Я замедляю шаг, потому что вижу, как из девятки вылезают два человека — Игорь и его дружок, тот самый, которого я едва не пырнул ножницами. Они стоят возле машины и ждут меня.
Следующая тачка — старый «опель». Возле нее кучкой столпились человек пять или шесть молодых парней. Один из них, похожий на «Скутера», беспрестанно гладит свои белые волосы, другой разминает кулаки. Они тоже смотрят в мою сторону, как и Игорь, как и два бритоголовых отморозка возле третьей машины — «восьмерки» с тонированными стеклами без номерных знаков.
До меня внезапно доходит весь ужас ситуации — я никогда не стану диллером, я никогда не смогу стать таким, как Афоня. Никто и не собирался со мной работать. Даже если я пройду Игоря, если я пройду пацанов, которые уже один раз избили меня во дворе Афони, с отморозками мне не договориться. Хотя до них еще метров двадцать, я уже ощущаю волны угрозы, исходящие от них. Они грохнут меня прямо здесь, как убили Карена и еще кого-то из наших. Бежать? Я не смогу. Нет сил. Но попробовать надо. И я поворачиваюсь назад.
А не спеши ты нас хоронить
А у нас еще здесь дела
У нас дома детей — мал-мала
Да и просто хотелось пожить
— Здравствуй, Веня.
— Здрасьте. — я с удивлением смотрю на старика, сидящего в инвалидной коляске. Сзади него стоит Ромка и отрешенным взглядом осматривает двор.
— Что, не ожидал?
— Да нет… — я жму плечами и смотрю на Ромку. Тот отвечает мне насмешливой гримасой и зевает.
— Вижу, Веня, проблемы у тебя. — старик не спрашивает, а утверждает, кивая головой мне за спину.
— Прошу обратить внимание, они там русские. — говорю я и удивляюсь, откуда у меня еще находится желание шутить.
— Не ерничай. — строго обрывает меня старик. — Они только с виду русские, а внутри ниггеры и косоглазые. Ничего, Веня, Ромка с ними разберется.
— Не думаю, что Ромка с ними справится… — я смотрю на Ромку, а тот, кажется, вообще не прислушивается к разговору, словно его это не касается. — Один в поле не воин.
— А кто сказал, что он один? — старик ухмыляется. — Еще Олег тебе поможет. Помнишь его?
В тот момент, когда старик произносит эти слова, из-за угла выходят два парня. Одного я узнаю сразу — это Настин брат, тот самый наркоман, которому я купил у Афони чек. Тот, который вроде умер сегодня утром от передозировки. Он идет ко мне и улыбается. Подходит ближе и тянет мне руку. Она теплая и совсем не похожа на руку мертвеца.
— Привет, Веня.
— Здоров. — говорю я.
— Познакомься, это Кот. Кот, это Веня.
— Привет, братуха. — басит второй парень и тоже жмет мне руку. — Друзья Олега — мои друзья.
Он в майке без рукавов. На левом предплечье у него татуировка, изображающая щит, меч и еще что-то. Под рисунком надпись «Team special» и бицепсы, похожие на большие валуны, дают понять, что парень не просто так наколол себе этот рисунок.
— Настя сказала, что ты… — я мнусь, не зная, как это сказать.
— Что я умер? — Олег смеется. — Я похож на труп?
— Да нет. — отвечаю я.
Несколько секунд мы молчим. Я смотрю на Рому, на Кота и мне становится спокойнее.
— Ну что, идем поговорим? — спрашивает Кот, с азартом боевого пса глядя на стоящих у моего подъезда людей.
— Сейчас. — произносит старик и закуривает сигарету. — Веня, а его ты помнишь?
Я даже не заметил, как он появился. Стоит возле Ромки и держит в руках ту самую сумку, с которой я его увидел в первый раз. Коренной ленинградец, член Общины бомжей Федор… не помню дальше. Рядом с ним стоит женщина с опухшим лицом в старом залатаном платье. Она курит сигарету с таким видом, будто она сейчас на каком-нибудь светском приеме, в платье от Кардена среди толпы жаждущих ее мужчин.
— Веня, привет! — машет мне рукой Федя и кивает в сторону. — Мы не одни пришли.
Смотрю туда и обалдеваю: сколько их?! Тридцать? Сорок? Оборванные, грязные, многие еле стоят на ногах, а в их глазах горят яркими огнями злость, ненависть и решимость. Сжатые кулаки, кто-то держит в руке «розочку», кто-то кирпич, кто-то палку… Мои губы сами собой расплываются в довольной ухмылке и я поворачиваюсь к своему подъезду. Твердым шагом иду к машинам, слыша за собой не менее твердую поступь всех своих новых друзей.
— Не боись, Веня, — говорит сзади меня старик, скрипя колесами инвалидного кресла. — мы им надерем задницы…
А я уже ничего не боюсь. Прохожу мимо остолбеневшего Игоря, мимо замерших пацанов… с ними разберемся попозже. До бандитов остается метра два. Я ставлю чемодан на землю и с ненавистью произношу:
— Ну что? Поговорим?…
Семен, засунь ей под ребро
Смотри, не обломай «перо»
Двор старой пятиэтажной «хрущебы» с тремя подъездами был пуст. Ни людей, ни машин, разве что одинокая «восьмерка», припарковавшаяся возле дальнего подъезда, которая была похожа на хищника, затаившегося в ожидание своей жертвы. Впрочем, аналогия ненамного отходила от действительности.
«Восьмерка» без номеров стояла возле подъезда несколько часов. Два человека, сидевшие в ней, дожидались одного парня, хотя совсем не расчитывали, что он появится. И уж совсем они не ожидали, что этот парень позвонит на свой телефон, лежащий на панели «восьмерки» и назначит здесь, возле своего дома, встречу. До самого конца они не верили, что он придет, а когда увидели его вместе с чемоданом, не поспешили бежать к нему, ограничившись лишь тем, что вышли из машины. Водитель, более старший по возрасту, внимательно посмотрел в сторону парня и закурил сигарету. Он был спокоен, в отличие от своего молодого товарища, который нервно оглядывался по сторонам, стучал кулаком по ладони и для чего-то постоянно одергивал надетую навыпуск майку.
— Прапор, ты глянь, это же тот гаденыш, что по дому от нас бегал! — воскликнул молодой.
Прапор не ответил, продолжая наблюдать за парнем с чемоданом.
— Слышь, Прапор, а он ментов не привел? — спросил молодой.
— Вряд ли. — протянул Прапор. — Да и что тебе менты?
— Ну как… — растерялся молодой. — а что тогда делать?
— Да ничего. Тебе кто важнее — менты или Каха?
Молодой вздохнул и посмотрел на парня, который почему-то остановился, не дойдя до «восьмерки» метров двадцать.
— Чего это он встал?
— Бздит, щенок.
— Так пошли к нему. — рванулся было молодой, но старший остановил его.
— Тормозни! А то спугнешь.
Некоторое время они молча наблюдали за парнем, который стоял к ним спиной, пока до них не долетели слова, произносимые им неизвестно кому.
— С кем он базарит? — нервно спросил молодой. — С ментами? Прапор, у меня месарь…
Парень протянул в пустоту руку, словно здоровался с кем-то… посмотрел в сторону, улыбнулся…
Старший отбросил в сторону сигарету и зло сказал:
— Заткнись! Какие менты? Ты что, не видишь, что он обдолбленый? Прется с халявной наркоты, сучонок. Пошли…
Но в этот момент парень повернулся к ним и пошел вперед. Двое из «восьмерки» остались на месте, наблюдая за ним. Парень подошел к ним, поставил на землю чемодан и дерзко спросил:
— Ну что? Поговорим.
— Поговорим. — ответил старший и шагнул к нему. Рука молодого скользнула под майку и нащупала рифленую рукоятку ножа, висевшего в ножнах на поясе. Ему не надо было примеряться, куда бить, у него было любимое место и удар туда был прекрасно отработан.
Слева, между ребер. Прямо под сердечко. Одного раза вполне достаточно.
В произведении использованы тесты песен из к\ф «Гостья из будущего», «Приключения Электроника», а также групп «Ленинград», «Сплин», «ДК», «Крематорий», «Воскресение», «Гражданская оборона», «Кино», «Пилот», «Спинка Мента», «Наутилус Помпилиус», «Чайф» и исполнителей Янки Дягилевой и Александра Розенбаума.
Вервольф, не умеющий ненавидеть
Вечером всегда больно. Суставы выкручивает так, что хочется лезть на стенку. Слезы выступают в глазах, а зубы впиваются в мягкую нежную плоть губ, прокусывая их до крови. И вкус крови — собственной крови — как не странно, успокаивает боль. Тушит ее — хоть и не намного, но все же легче становится. Это длится недолго — едва солнце скрывается за горизонтом, оставляя за собой размазанный след багрового заката, боль отступает. Какое-то время отдается на передышку, на расслабление — Оллан называет это «благостным периодом» — а потом начинается трансформация. Вот она как раз протекает безболезненно и даже немного забавно — вместе с телом меняется и сам мир, который тебя окружает. Предметы становятся расплывчатыми, затем они начинают изменять свою форму и свои размеры, пока в конце концов не приобретут нужные очертания. И когда трансформация будет закончена, желательно еще несколько минут походить, осматривая знакомые предметы и привыкая к ним. Что-то можно понюхать, обо что-то можно потереть свой бок… и только потом можно выбегать на волю.
Оллан не считал себя порождением дьявола, каким-то демоническим созданием или убийцей. За всю жизнь он ни разу никого не убил — ни в обличье волка, ни в обличье человека. Соседи знали о том, что Оллан вервольф, но относились к этому с пониманием и даже с сожалением. Не повезло ему, считали они — ведь он не сможет ни повеселиться на осенних праздниках Урожая, которые длятся много дней и, как правило, все веселье приходится на ночи, ни создать семью — а кто ж захочет связать свою жизнь с оборотнем, пускай и добрым… Совсем не догадываясь о том, что Оллану это было не нужно, жители поселка старались как-то утешить вервольфа веселыми байками, гостинцами и своим гостеприимством. Иногда они даже разрешали детям поиграться ночью с большим серым волком, который, правда, неохотно таскал ребят на своей спине и с еще большей неохотой терпел, когда они играли в охоту и бросали в него тоненькие тростинки — воображаемые копья. Гораздо больше оборотню нравилось покинуть деревню и убежать в лес. Мчаться с огромной скоростью, перепрыгивая через бревна и пни, или ползти по траве, вдыхая ее ночной запах и воображая, что сейчас его никто не видит и не слышит… у него совсем не было охотничьих инстинктов и вся живность в округе слышала его задолго до того, как он сам замечал ее. Впрочем, Оллану было все равно — он не собирался охотиться и кого-то убивать, он просто наслаждался свободой и был уверен, что никто не в силах у него ее отнять.