К изумлению присутствующих, кюре Шамбар, вместо того чтобы остаться утешать семью, как требовал его долг священника и друга, поднялся со стула и, проскользнув в приоткрытую дверь, исчез, не сказав никому ни единого слова.
Прошло двенадцать часов после описанных нами событий; душераздирающие крики и громкие рыдания первых минут уступили место глубокой безысходной скорби, время от времени прорывающейся наружу тяжелым вздохом и беззвучным плачем. Тело Сатюрнена Сиаду, уложенное на кровати, было выставлено в комнате нижнего этажа, куда поочередно приходили все жители городка; на фоне тусклого света мглистого дня колыхалось белесоватое пламя двух желтых восковых свечей — одна у головы трупа и одна в ногах; женщины удалились в свою комнату; около умершего остались Жан и Луи — его младшие сыновья; неподвижные, онемевшие, они сидели друг напротив друга по обе стороны камина, где дотлевал зажженный с вечера огонь.
Время от времени то один, то другой вставал, целовал седые волосы отца и в слезах возвращался на свое место.
Оба были мрачны, и временами выражение их лиц становилось угрожающим, зловещим, выдавая мысли, терзающие их.
Они провели так пять или шесть часов, обменявшись всего лишь двумя фразами:
— Ты знаешь, где наш брат Тома? — спросил Жан.
— Нет, — ответил Луи.
И братья вновь погрузились в мрачное молчание, такое нестерпимое для этих живых, необузданных натур.
Внезапно дверь отворилась. На пороге появился Тома; Жан и Луи одновременно подняли головы с тем, чтобы задать один и тот же вопрос: «Где ты был?», но выражение его лица было таким странным, что они не осмелились ни о чем спрашивать старшего брата и молча ждали. Тома повесил плащ у двери, медленно подошел к телу, приоткрыл простыню, поцеловал отца в лоб, потом вернулся к братьям и сел между ними, снова надев шапку на голову и скрестив руки.
— О чем ты думаешь, Жан? — спросил он.
— Я думаю, как отомстить за смерть отца, — ответил юноша.
— А ты, Луи?
— О том же, — сказал второй.
— Знать бы только, кто убийца, — добавил Жан.
— Ведь отец никогда никому не сделал ничего плохого, — заметил Луи.
— Тем не менее это месть, — продолжал Жан.
— А почему ты считаешь, что это месть? — спросил Тома.
— Ах, да, — промолвил Луи, — ты уже ушел, когда стали осматривать его одежду: в карманах у него нашли его золотые часы, серебряный кубок, дюжину шестиливровых экю королевской чеканки, квадрупль чистого золота и пять или шесть мелких монет из Барселоны.
— Теперь ты понимаешь, брат, что это месть, — произнес Жан.
— Презренный убийца! — воскликнул Луи.
— О да, именно презренный, — прошептал Жан.
— Но я поклялся! — объявил Луи.
— И я тоже, — сказал Жан.
— В чем ты поклялся?
— В том, что, даже если на это уйдет вся моя жизнь, я найду убийцу моего отца и он умрет от руки палача.
— Дай руку, брат! — воскликнул Луи. — Я дал точно такую же клятву!
— Так вы хотите знать имя убийцы отца? — спросил Тома, положив руки на плечи братьев.
— О, еще бы! — закричали, вскочив, оба молодых человека.
— Это зависит только от вас, — промолвил Тома.
— Ты его знаешь? — воскликнули братья.
— Нет, но я знаю, кому оно известно.
— Кому? — в один голос спросили Жан и Луи.
— Кюре Шамбару, — ответил Тома.
— Кюре Шамбару?.. Объясни!
— Слушайте меня внимательно, — сказал Тома, — и припоминайте.
— Говори!
— Вчера утром господин кюре, спокойный, веселый, довольный, отправился в Тулузу.
— Да, — сказал Жан. — Я его встретил, он шел, читая молитвенник; увидев меня, он прервал чтение и спросил, по-прежнему ли мне не дает спать перестук мельницы Сен-Женис.
— Понятно, — заметил Луи, — это намек на малышку Маргариту.
— Конечно.
— Он должен был провести в Тулузе весь день, — продолжал Тома, — поскольку служанка не ждала его раньше шести.
— И что?
— В полдень он вернулся бледный, испуганный, заперся у себя, стонал, плакал и молился; в пять часов его видели коленопреклоненным на кладбище; в шесть его встретили без шапки в дождь и ветер; в семь часов, несмотря на уговор, он не пришел к нам; в восемь я вынужден был пойти за ним и привести его чуть ли не силой; в течение всего вечера он был опечален, расстроен, озабочен, а когда в одиннадцать часов принесли тело отца, он, зная, что вся семья нуждается в его утешениях, пренебрег долгом не только друга, но и священника и удалился тайком, не сказав никому ни слова, и с этого времени...
— Это верно, — отметил Жан, — он больше не приходил.
— Он в сговоре с убийцей? — вскричал Луи.
— Нет, но он знает, кто убийца.
— Ты думаешь?
— Я уверен.
— Хорошо, что надо делать?
— Есть человек, который знает имя убийцы отца, и ты меня спрашиваешь, что надо делать, Жан? — воскликнул Тома.
— Надо от него потребовать имя убийцы! — вскричал Луи.
— В добрый час! — сказал Тома, протягивая ему руку. — Ты все понял.
— В таком случае поспешим к кюре! — вскочил Жан.
— Тихо! — скомандовал Тома. — Мы ничего не добьемся, пока не будем знать, как взяться за дело.
— Хорошо, говори, что нужно делать: ты старший!
— Прежде всего поклянемся у тела нашего отца любым способом отомстить его убийце!
Три брата, подчиняясь первому побуждению, приблизились к трупу; соединив руки, они прислонили их ко лбу несчастного старика и произнесли грозную клятву мести, считая ее своим святым долгом.
— Теперь будем ждать ночи, — сказал Тома.
Юноши, словно желая укрепиться в принятом решении, остались все трое в нижней комнате, где был выставлен труп их отца, и распорядились туда же подать им обед; позже, когда наступил вечер, они поднялись в комнату сестер и тетушки, чтобы обнять их; женщины, к этому времени немного успокоившиеся, при виде входивших вновь разразились слезами.
Хотя братья смотрели сумрачно, а лбы их были нахмурены, они не проронили ни единой слезинки, не издали ни единого вздоха.
— Несчастный отец! Бедный отец! — рыдали девушки. — Мы не смогли даже проститься с ним!
— И не знаем, кто его убил! — воскликнула вдова Мирай, угрожающе взмахнув рукой.
— Что касается этого, тетушка, не беспокойтесь, — заметил Тома, — мы на верном пути и все узнаем.
— Я готова отдать половину состояния, чтобы выяснить, кто убил моего бедного брата, — сказала вдова.
— А мы отдали бы половину жизни! — одновременно воскликнули обе сестры.
— Ну что же, оставайтесь здесь! — распорядился Тома. — Если вы услышите какой-нибудь шум — не пугайтесь! Это будем шуметь мы. Если до вас донесутся крики, скажите себе: «Это дело трех братьев!» Молитесь за нашего отца, но не выходите никуда, и тогда завтра, клянусь вам, завтра мы все узнаем!
— Боже мой! Боже мой! — забеспокоились девушки. — Боже, что вы задумали?
— Идите! — сказала вдова Мирай. — Это дело детей — мстить за отца!
Потом, прижимая к себе девушек, она добавила, обратившись к племянникам:
— Если вы сомневаетесь в нас — заприте нашу дверь!
Юноши еще раз обняли сестер и тетушку, вышли из комнаты и заперли дверь на ключ.
— Теперь идите за господином кюре! — приказал Тома. — Скажите ему, что дочери и сестра его старого друга удивлены его отсутствием и нуждаются в его утешениях. Но только, вместо того чтобы проводить его к женщинам, приведите его вниз: я буду вас ждать там.
Тома вернулся в комнату, где находилось тело отца. Луи и Жан направились к дому священника.
Кюре был один: старая Мари ушла к кому-то из соседей. Увидев двух братьев, он вздрогнул.
— Господин кюре, — обратился к нему один из братьев, — как вы знаете, похороны нашего отца будут только завтра; мы все трое проведем ночь у его тела, но из-за этого женщины остаются одни, без поддержки. Они рассчитывают на вас, господин кюре!
— Я иду к ним, дети мои, я иду к ним! — проговорил кюре, дрожа как лист, но понимая, что должен выполнить свой долг, ведь он и так опоздал с утешением несчастной семьи.
Он поторопился облачиться в стихарь, чтобы торжественной церковной одеждой придать больше значимости своим словам, взял переносное распятие и пошел за своими провожатыми. Улицы городка были уже пустынными, и им никто не встретился. Вместо того чтобы отвести кюре к женщинам, его, как было условлено, провели в нижнюю комнату.
Увидев труп, освещенный двумя свечами, и Тома, стоящего у камина, в котором на сильном огне в котле кипело растительное масло, кюре отступил, но Жан и Луи подтолкнули его вперед и закрыли дверь.
Кюре переводил взгляд то на одного, то на другого, видел бледные, полные решимости лица троих братьев и понял: должно произойти что-то страшное. Он попытался заговорить, но слова замерли у него на устах.
— Господин кюре, — произнес Тома торжественно и спокойно, — вы были другом нашего отца, именно вы посоветовали ему поехать в Нарбон; отец последовал вашему совету и был убит.
— Великий Боже! Дети мои! — воскликнул священник. — Не можете же вы считать меня ответственным!..
— Нет, господин кюре, нет! Мы представляем здесь Божье правосудие и, не беспокойтесь, будем так же справедливы, как оно.
— Чего же вы хотите от меня в таком случае?
— Послушайте, вы ведь знаете, с какой нежностью наш отец относился к своим детям и, наверное, не сомневаетесь, что каждый из нас отдал бы жизнь за него?
— Да, вы хорошие сыновья и благочестивые юноши, я это знаю.
— Так вот, господин кюре, мы, будучи хорошими сыновьями и благочестивыми юношами, все трое поклялись найти виновника преступления и, поскольку вы его знаете, привели вас сюда, чтобы вы нам его назвали.
— Чтобы я назвал преступника? Но я его не знаю...
— Без лжи!
— Я вас заверяю...
— Без клятвопреступлений!
— О Боже мой! Боже мой! — воскликнул священник. Чего вы от меня хотите?
— Правды, и знайте — мы ее добьемся!
— Но что заставляет вас думать...