По мере того как он продвигался вперед, река становилась все более узкой, деревья по обоим берегам, вначале образовывавшие зеленый тенистый свод, стали все ниже опускать свои ветки в воду и в конце концов совершенно преградили проход.
Берега этой реки казались пустынными, на них не было плодовых деревьев; кроме того, Бонтеку понимал, что десяток дикарей, вооруженных стрелами, спрятавшись за деревьями, могли, не подвергая себя никакому риску, истребить всех матросов до единого, поэтому он дал сигнал к отступлению и вернулся на борт судна.
К счастью, через два дня на другом конце острова Сент-Мари нашлось в изобилии то, за чем они ходили так далеко: апельсины, лимоны и бананы.
Девять дней было проведено на Сент-Мари.
За это время к людям из команды «Ньив-Хорна» вернулись вся сила и все здоровье, какими они обладали, покидая Тексел.
В течение этих дней группы матросов много раз высаживались на берег; часто в этих поездках их сопровождал музыкант.
Этот музыкант играл на виелле.
Его игра доставляла большую радость островитянам. Каким бы бесхитростным ни был этот инструмент, каждый раз он вызывал у них удивление и все больше удовольствия.
Одни, прищелкивая пальцами, садились в кружок около музыканта; другие скакали или, вернее, подпрыгивали, словно дикие звери, а время от времени, как будто желая возблагодарить своих богов за подаренное им наслаждение, они становились на колени перед насаженными на колья бычьими головами, по-видимому своими идолами.
Итак, девять дней истекли; больные выздоровели, корабль добросовестно починили; были подняты паруса, и судно направилось к Зондскому проливу.
Девятнадцатого ноября 1619 года, когда оно находилось на широте примерно пяти градусов тридцати минут, в два часа пополудни баталер спустился, по обыкновению, за водкой, предназначавшейся к раздаче на следующий день, и прикрепил свой железный подсвечник к бочонку, стоявшему на один ряд выше того, что ему предстояло откупорить.
И тогда по одной из тех страшных случайностей, из-за которых от ничтожной причины происходят великие беды, кусок горящего фитиля упал в бочку через отверстие для затычки; тотчас вспыхнул огонь, оба днища бочки лопнули, и пылающая водка, подобно ручью пламени, потекла к запасам угля для кузницы; исчезнув под ними, она, казалось, погасла.
На это место вылили несколько кувшинов воды; вода, если можно так выразиться, устремилась в погоню за огнем и вслед за ним скрылась в угле.
Решили, что все закончилось.
Только тогда об этом происшествии сообщили Бонтеку. Он спустился в трюм, приказал вылить на уголь еще несколько ведер воды и спокойно вернулся на палубу.
Через полчаса послышался крик: «Пожар!»
Бонтеку бросился в люк и в самом деле увидел поднимавшееся из глубины трюма пламя: загорелся уголь, в который стекла пылающая водка.
Опасность была тем более грозной, что бочки стояли одна на другой в три или четыре ряда.
Нельзя было терять ни минуты.
Надо было как можно скорее погасить огонь, и в трюм стали обильно лить воду кувшинами.
При этом возникла новая трудность: вода, соприкасаясь с горящим углем, обращалась в такой страшный пар, что стало невозможно находиться в глубине трюма.
И все же Бонтеку остался там.
Он понимал меру принятой им на себя ответственности: перед Богом — за жизнь команды, перед судовладельцами — за груз на судне.
Он стоял среди пара, продолжая отдавать приказы, и, ничего не видя, слышал, как вокруг него падают, хрипя, матросы.
Сам он был вынужден время от времени подходить к люку, чтобы наполнить легкие чистым и свежим воздухом; затем он снова погружался в пар, где оставаться живым ему помогала, казалось, лишь поддерживавшая его сильная воля.
Во время одной из своих коротких передышек он окликнул судового приказчика Рола.
Тот подбежал.
— Что вам угодно, капитан?
— Полагаю, — сказал Бонтеку, — нужно выбросить за борт порох.
— Но, капитан, — ответил Рол, — если мы потопим порох, что с нами станет, когда мы встретим пиратов или высадимся на острове с враждебным к нам населением?
— Ты прав, — признал Бонтеку. — Пока подождем.
И он продолжал распоряжаться, оставаясь среди пара, с тем же мужеством, что и прежде.
Однако огонь не утихал, и пар становился все более густым. Бонтеку вынужден был перейти из трюма в твиндек.
Взяв топоры, матросы прорубили в Настиле палубы большие отверстия; через них, так же как и через люки, лили воду.
Тем временем на воду спустили не только большую шлюпку, но и лодку, укрепленную на палубе, для того чтобы она не мешала зачерпывать воду за бортом.
Вокруг — а матросы «Ньив-Хорна» время от времени с молчаливой тревогой оглядывались по сторонам — ничего не было видно, кроме гладкого и пустынного моря.
Никакой суши, никакого судна; нет надежды на пристанище, неоткуда ждать помощи.
И тогда инстинкт самосохранения возобладал над долгом, и матросы стали по одному выбираться за борт, соскальзывая с русленей в воду; оказавшись там, они подплывали к шлюпке или лодке, забирались туда и молча прятались под банками и парусами, выжидая минуты, когда можно будет отплыть, а для этого их не должно было быть ни слишком мало, ни слишком много.
Они были готовы безжалостно бросить на произвол судьбы своего капитана и своих товарищей.
В эту минуту судовой приказчик Рол случайно оказался на корабельном балконе и увидел всех этих людей — соскальзывавших в воду, подплывавших к лодке и шлюпке и уже успевших набиться в них.
— Что вы делаете? — крикнул он им. — Что вы замыслили?
— Черт возьми! — отвечали они. — Все очень просто: мы спасаемся, а что может быть естественней, чем бежать от опасности?
Затем два десятка голосов прокричали:
— Идите к нам, Рол, идите к нам!
Судовой приказчик решил, что у него осталось, возможно, лишь одно средство уговорить этих людей подождать капитана.
Он в свою очередь спустился за борт и добрался до шлюпки.
Но, не дав ему времени говорить и не желая слушать то, что он скажет, беглецы, едва увидев его на борту шлюпки, перерубили трос, еще связывавший их с судном, и через какие-то секунды уже были в нескольких кабельтовых от корабля.
В лодке поступили так же.
Тогда на борту судна раздались крики: «Капитан! Капитан!»
Бонтеку высунул голову из люка.
Он увидел, что оставшиеся на палубе матросы, бледные и безмолвные, показывают ему рукой на что-то, но, находясь на нижней палубе, он не мог ничего разглядеть.
Сквозь бледные губы, сквозь сжатые зубы растерявшихся матросов пробивались крики:
— Шлюпка! Лодка! Они бегут!
Бонтеку выскочил на палубу и с первого взгляда понял все: и опасность, от которой бежали его люди, и опасность, которая грозит ему лично.
— Если они бросили нас в такую минуту, — сказал он, качая головой, — значит, они не вернутся.
— Но что же тогда делать, капитан?
И, словно Бонтеку был неким божеством, все эти люди с нетерпением ожидали его ответа.
Возможно, капитан был более мужественным человеком, чем они, но, в конце концов, он был всего лишь человеком.
Он посмотрел вокруг долгим взглядом, одним из тех взглядов, что раздвигают горизонты.
Но нигде ничего не увидел — ни берега, ни паруса, ничего, кроме этих двух лодок, неизвестно куда плывущих, и обезумевших гребцов, изо всех сил навалившихся на весла.
Затем Бонтеку, внезапно приняв решение, крикнул:
— Живо поднять и распустить паруса!
Матросы сначала исполнили приказ капитана, а потом поитересовались, для чего это делается.
— Как для чего? — сказал Бонтеку. — Мы попытаемся догнать их, и, если они, когда мы их догоним, откажутся принять нас к себе, мы обрушим судно на этих мерзавцев, чтобы научить их исполнять свой долг.
В самом деле, благодаря маневрам корабля и неведению беглецов о том, что такой приказ будет отдан и исполнен, судно приблизилось к ним на три корпуса; однако беглецам, маневрирующим с помощью весел и парусов, удалось подняться на ветер и, несмотря ни на что, уйти.
Так что последняя надежда капитана оказалась обманутой.
Он вздохнул, затем, тряхнув головой, словно желая отогнать собственные тревоги, сказал:
— Вы видите, друзья мои, что нам больше не на что надеяться, кроме как на собственные усилия и милосердие Господа. Так соберем же все наше мужество; пусть одни из нас продолжают попытки потушить огонь, другие же в это время выбросят за борт порох.
Матросам и на этот раз следовало подчиниться, к тому же сделать это проворно: их могли спасти только сплоченность и быстрота действий.
Каждый принялся за порученную работу, и, в то время как двадцать человек побежали в пороховой погреб, Бонтеку, раздав буравы и долота, подавал пример, пытаясь пробить отверстия в трюме судна.
Но здесь возникло неожиданное препятствие: долота и буравы натолкнулись на обшивку судна и не смогли пройти сквозь нее.
Оставшиеся на судне потеряли последнюю надежду на спасение и впали в уныние.
И все же Бонтеку еще смог подавить это первое проявление отчаяния и добился того, чтобы матросы продолжали выбрасывать порох в море.
Он сам взялся за эту опасную работу, поручив другим заливать водой трюм.
В какое-то мгновение им показалось, что огонь гаснет, и они перевели дух.
Но неожиданно Бонтеку сообщили, что огонь перекинулся на масло.
Теперь гибель судна была неминуемой: чем больше лили воды, тем скорее пламя от горящего масла, смешанного с водой, приближало пожар к палубе. И все же обреченные люди, с криком и воплями метавшиеся в дыму словно настоящие демоны, продолжали свое дело.
Их поддерживал пример капитана.
В море уже выбросили шестьдесят бочонков с порохом, но оставалось еще триста.
Огонь неумолимо приближался к констапельской; находившиеся там моряки покинули пороховой погреб, хотя было ясно, что и в другом месте спастись не удастся; ощутив потребность в воздухе и просторе, какую человек испытывает в самые опасные минуты, они устремились на палубу с криком: «Порох! Порох!»