Однако капитан Бремнер был одним из тех беззаботных моряков, кто провел на море годы и для кого благополучное прошлое служит залогом такого же будущего.
Он отвечал второму помощнику, что плавает на «Юноне» двадцать лет и что ничего плохого за это время не случилось, а раз с «Юноной» двадцать лет все было в полном порядке, с ней все будет в порядке и двадцать один год, то есть до того, как истечет срок только что заключенного ими договора.
Джон Маккей возразил, что он позволил себе эти замечания вовсе не из эгоистических соображений, а руководствуясь общими интересами; что лично он, слава Богу, достаточно хорошо знает море, чтобы при необходимости пересечь Бенгальский залив хоть на шлюпке, однако, поскольку все командование на борту несет ответственность за судно, он полагал, что ему следует, дабы снять свою долю ответственности, отважиться на замечания, только что им сделанные.
Капитан с чуть насмешливым видом поблагодарил своего второго помощника и, кивнув в сторону своей жены, которая поднималась в эту самую минуту на борт корабля, чтобы отправиться в плавание вместе с ними, спросил, не полагает ли тот, что он более всех заинтересован в счастливом плавании.
В самом деле, достаточно было бросить беглый взгляд на г-жу Бремнер, чтобы понять чувства мужа, желавшего сберечь столь очаровательную жену.
Госпожа Бремнер, всего лишь полгода назад вышедшая замуж, поистине была очаровательным созданием.
Рожденная в Индии, в семье европейцев, она обладала, помимо поразительной красоты, еще и пленительной грацией креолок, чей облик словно заимствует что-то у роскошной природы, среди которой они появляются на свет, растут и неизбежно умирают.
Ее сопровождала рабыня-малайка в живописном наряде, дополняя собой композицию сцены, в которой хозяйка была главной фигурой.
Джон Маккей понял, что ему, рискующему только собственной жизнью, будет неуместно продолжать говорить об опасностях, угрожающих судну, которому его капитан доверил свою очаровательную жену.
А потому последние приготовления были закончены без всяких новых замечаний со стороны второго помощника, и 29 мая 1795 года с началом прилива трехмачтовый корабль поднял паруса, имея под собой двадцать пять—тридцать футов воды, которая отделяла его от дна, покрытого мягким илом.
С самого начала второму помощнику показалось, что «Юнона» отклоняется от нужного курса, но капитан Бремнер слишком много лет плавал в этих водах, чтобы можно было заподозрить его в ошибке.
Тем не менее Джон Маккей поделился с первым помощником Уэйдом своими соображениями о том, что судно, по-видимому, слишком забирает вправо, и тот, признав справедливость его замечания, тотчас же приказал бросить лот.
Глубина была менее двадцати футов.
Положение было серьезное, о чем и сообщили капитану; сначала он никак не хотел в это верить, но, лично убедившись в опасности, немедленно отдал приказ сменить галс.
Однако, прежде чем рулевому удалось развернуть судно под ветер, сильный толчок дал знать, что корабль сел на мель.
Нельзя было терять ни секунды; капитан приказал брасопить, чтобы высвободить судно, однако эта команда была бесполезна; оставалось только одно — удерживать судно от дрейфа.
Немедленно были отданы два фертоинговых якоря, и, к великой радости всех, корабль остановился на месте.
Теперь было время изучить обстановку.
«Юнона» села на песчаную мель, твердую как камень, однако судно устояло и не было замечено никакой течи; на самом деле не все еще было потеряно, но тут один из якорей оторвался от дна и потянул за собой другой.
Тотчас была дана команда спустить главный якорь.
Корабль, уже начавший дрейфовать, потянул цепь, и она, пытаясь удержать судно, напряглась, как тетива лука.
Наступила минута тревожного ожидания, и вот судно замерло.
Капитан Бремнер в глубине души начал осознавать правоту замечаний второго помощника и все же, вместо того чтобы быть благодарным ему за то, что он предвидел опасность, сердился на него, словно она была им напророчена.
Впрочем, как мы уже сказали, не все еще было потеряно: если кораблю не дадут опрокинуться во время отлива, то прилив скорее всего снимет его с мели, а поскольку случившееся не повлекло за собой серьезных повреждений судна, то можно будет продолжить путь и оставить позади себя, не вспоминая о нем больше, это первое опасное происшествие в море.
А пока необходимо было облегчить корабль.
Матросы спустили брам-стеньги и брам-реи.
Наступил отлив, и судно угрожающе накренилось.
Этого ожидали; момент был страшный, но обошлось без новых осложнений.
Капитан с гордым видом подошел к Джону Маккею.
— Ну, как? — спросил он. — Сдается мне, что для старого судна «Юнона» ведет себя неплохо.
Джон Маккей покачал головой.
Без сомнений, «Юнона» вела себя хорошо; вопрос заключался в том, будет ли она вести себя так же и дальше.
Впрочем, события, казалось, подтверждали правоту капитана.
Под действием прилива корабль тронулся с места; едва это было замечено, как последовала команда поднять якоря. Тотчас же были распущены все имевшиеся на борту паруса, и вскоре судно оказалось на воде достаточно глубокой, чтобы исчезли все опасения снова сесть на мель.
Первого июня ветер переменился и неистово задул зюйд-вест; почти сразу море заштормило и корабль стало сильно трепать.
Второй помощник поставил одного из матросов следить за трюмом; часа через четыре тот с криком поднялся наверх, объявив, что появилась течь.
Именно этого все время боялся Джон Маккей.
Капитан лично спустился в трюм, куда и в самом деле начала проникать вода; к несчастью, на борту не оказалось даже плотника и почти не было инструментов.
Необходимо было откачивать воду, и все собрались у помп, работая вне зависимости от своей должности на судне; но, как если бы все должно было способствовать гибели несчастной «Юноны», ее балласт состоял из песка и этот песок, смешиваясь с водой, быстро забивал помпы.
Справиться с водой не удавалось — напротив, вода побеждала людей.
Буря продолжалась неделю, и все это время корабль нещадно трепало.
Стали обсуждать, не вернуться ли в Рангун; но, поскольку для капитана это означало признать правоту второго помощника — а ни один капитан не может быть неправым, — Бремнер заявил, что берег Рангуна очень низкий, и потому его можно увидеть только с расстояния в три-че-тыре льё; что, следуя точным курсом и на легко управляемом судне, необходимо держаться там своего рода канала глубиной не более тридцати футов; что с обеих сторон этого канала тянутся песчаные мели, на которые они уже садились и которые оставляют судну настолько узкий проход, что можно сесть там снова; что лучше продолжать рейс с риском возможных происшествий; что, впрочем, буря длится уже неделю и, по всей вероятности, вот-вот сменится спокойным морем, а при спокойном море появится средство справиться с течью.
Капитан — хозяин на судне, его мнение о том, каким идти курсом, — закон, и '«Юнона» продолжала плыть в Мадрас, насколько это позволяла буря.
И вначале казалось, что капитан прав.
Шестого июня ветер стих, море успокоилось, и, как и предсказывал Бремнер, течь настолько уменьшилась, что для борьбы с ней достаточно было работы лишь одной помпы.
Когда было проведено обследование, выяснилось, что течь находится у ахтерштевня, на уровне ватерлинии.
В таком месте силами команды ремонт проводить нетрудно.
В первый же день штиля на воду спустили шлюпку и, поскольку, как мы уже сказали, на корабле не было не только плотника, но и инструментов, удовольствовались тем, что трещину заткнули паклей, покрыли пробоину куском просмоленной парусины, а сверху прибили лист свинца.
Эти временные меры, при всей их примитивности, вначале показались вполне успешными, и, поскольку погода стояла прекрасная, в течение вахты помпу приходилось пускать в ход только один раз, так что вполне естественно было предположить, что с течью удалось справиться.
Все поздравляли друг друга с тем, что им удалось избежать гибели, и с легкой душой продолжали путь; исключение составлял только Джон Маккей, который во время всех этих поздравлений то и дело качал головой и бормотал про себя английскую пословицу, соответствующую нашей французской: «Доживем — увидим».
Увы! Не пришлось долго ждать, чтобы увидеть, что на борту оказался прав один только второй помощник и что «Юноне», при всех опасностях, которые ждали ее у берегов Пегу, лучше было вернуться в Рангун, чем продолжать переход через Бенгальский залив, где ее подстерегал юго-западный муссон.
Двенадцатого июня, когда поднялся сильный ветер и по жалобным стонам, исходившим из корпуса судна, чувствовалось, что «Юноне» приходится тяжело, вновь прозвучал крик, который уже заставлял бледнеть команду: «Капитан! Судно дало течь!»
Все немедля бросились в твиндек: это открылась прежняя течь.
Примитивная починка была достаточной в дни штиля, но оказалась несостоятельной при первой же буре.
Однако теперь открывшаяся течь была значительно больше, чем в первый раз, и, поскольку затруднения, которые вызывал балластовый песок, оказались тем серьезнее, что течь была сильнее, помпы вскоре перестали справляться с водой, хотя работало их три и воду вычерпывали еще и деревянными ведрами.
К 16 июня команда, уже четыре дня трудившаяся без перерыва, изнемогала от усталости и недостатка отдыха.
К тому же к ней пришло понимание того, насколько серьезна опасность.
К несчастью, на этот раз возвращаться назад было уже поздно: до Рангуна было по крайней мере так же далеко, как и до Мадраса.
Решено было поставить на карту все, поднять все паруса от гротов до лиселей в надежде подойти как можно ближе к Коромандельскому берегу.
Оказавшись у берега, они поплывут вдоль него на судне или высадятся на сушу — в зависимости оттого, сможет ли еще «Юнона» держаться на воде или она не в состоянии будет двигаться дальше.