— Я не сомневаюсь, что в ее обществе мы весьма недурно проведем время, — присвистнул Петя.
— Если в вашей фразе есть намек на что-либо недостойное, то позвольте мне ее с негодованием опровергнуть. Видите ли, Света есть существо высокой морали и подлинной нравственности, ныне, увы, столь мало ценимой в современном обществе. И я не позволю отзываться здесь о моей доброй знакомой в непозволительном тоне. Мне доподлинно известен факт, который я хотел бы поднести вам, на рассмотрение: он касается безупречной порядочности Светы. Итак, мне доподлинно известно, что столь маститый ловелас, как Рубашкин из моего класса — вы же знаете Рубашкина и его репутацию? — тайно проник в женский туалет на второй перемене. Там он подкараулил Свету, но она отвергла его в высшей степени грязное предложение: он осмелился предложить ей снять трусики в его присутствии, за что сулил ей две или даже три шоколадных конфеты.
— Какой мерзавец!
— Да, циник, каких поискать. Но Света, конечно, сохранила честь, отвергнув его домогательства в подобающих фразах.
— Ну что вы, я и не мог усомниться в подобном исходе его немыслимой авантюры.
— Я думаю, что негодяй еще получит свое — вечером у меня с ним поединок на спортивной площадке.
Влад решил, что заболел всерьез и надолго. А раз так, то в школе находиться необязательно, и вообще, ничто теперь не обязательно, можно идти, куда глаза глядят — авось да придешь куда-то.
И он пошел прочь мимо унылой трехэтажности школы, мимо весенней прыти горожан, тепловатой погодки и первой зеленой травы на газонах. На газонах вдоль и поперек возлежали самодовольные псы, радостно приветствуя его совершенно нечеловеческим лаем.
О-ля-ля, думал Влад, не здороваясь с псами, не замечая прохожих и поплевывая на весеннюю травяную поросль.
Шел, куда глядели глаза, а глядели они на улицу Ленина, а затем на улицу Маркса, а затем на улицу Энгельса, а вот улицы Сталина в городе уже не водилось, а глаза еще так хотели поглядеть на улицу Берии! Мимо катились троллейбусы, самосвалы и иномарки по своим автомобильным делам, и шли люди по делам человеческим. Резвее всех мчались самокаты по самокатным делам, они неслись, распугивая тойоты и мерседесы, прижимая к обочинам запорожцы и жигули, тараня в лоб грузовички и милицейские машины с мигалкой. Знать, важны были дела самокатные, неотложны и значимы.
Долго ли, коротко ли, а вышел он точнехонько в Центр. Здесь было больше людей, и машин, и бешеных самокатов, и весны было больше, и солнца, меньше было лишь собак и газонов. Больше было магазинов, ларьков, палаток и одиноких коробейников с тульскими пряниками и резными свистульками. Вот приволье-то, думал Влад, но его не привлекали резные свистульки. И так ему их пытались навязать, и эдак, а он все отпихивался, отнекивался, отбрыкивался, ножками топал, ручками махал, в припрыжку от коробейников уходил, и вприсядку, пробовал от них и вприкуску смотаться, да жаль, не получилось — окружили его зловредные коробейнички. А ну-ка, сукин сын, покупай свистульку! — наседали они. Да я не я, кричал он, я вообще заезжий, я тут мимо иду, из варяг в греки, я вообще проездом в России, я делегат правительства Лимпопо, я лидер нигерийских авангардистов… И всякую другую чушь тоже нес.
Помогло. Отбрыкался. Отстали от него коробейнички, разошлись они на четыре стороны, и он тоже пошел — восвояси. И пришел к тихому местечку.
Вчера тут был книжный магазин. Сегодня он с опаской толкнул дверь. На прилавках лежали непонятные пакетики, коробочки и мешочки, зато на стене висели очень понятные кольты вперемешку с родными калашами и израильскими узи.
— Ассортимент вообще-то стандартный, — извинительно пробормотал улыбчивый продавец. — Но есть новинки, как же не быть?
— Да? — без всякого интереса спросил Влад.
В углу он заметил металлическую хреновину, по всем параметрам смахивающую на гранатомет…
— Новизна — наш девиз, — растянул продавец улыбку во всю ширь упитанного лица. — Вот, например, прилавок. Травка, кокаин — все старо, согласен. Но ЛСД! Вы же знаете, что это на самом деле: не наркотик, а путь к просветлению. Препарат дает максимальные ощущения при минимальном эффекте привыкания. Цена соответствует эффекту, но ведь это не главное?
Ошеломленный Влад сказал неожиданное:
— А чего покруче нет?
Продавец, хоть и улыбчивый, а не растерялся:
— Вы об оружии, да? Все как всегда, стволы, гранаты уцененные… вчера новинка была: гранатомет завезли.
— Я вижу, — на удивление спокойно сказал юноша.
— Отличная вещь, — продавец понизил голос, разыгрывая доверительность. — Любой лимузин насквозь. Вы не пробовали работать в терроре? О, если бы вы работали в терроре, то оценили сразу. Учтите, что вам скидка, вы несовершеннолетний. Вчера тоже со скидкой брали, но там другое, там оптовая партия — заказ профессиональных революционеров, у них там гражданская война на носу, вот такие дела. Ну, будем брать?
Гранатомет и вправду был красавец.
— Нет, — твердо ответил Влад. — Громоздкая вещь. А так ничего, кто бы спорил.
— А, все понятно, — развеселился торговец. — Вам бы что помельче, маленькое, да удаленькое, а? Понимаю: дворовые проблемы, непонимание родителей, конфликт с педагогом. Вот браунинг. Дивная вещь, очень молодежная. Знаете, как пацаны разбирают? Почти как девушки. А тут недавно малыш заходил, ему бабушка гулять запрещает — так он ей решил в живот пальнуть, чтоб все наладилось. Смышленый такой… Значит, браунинг?
Видя нерешительность, он тихо добавил:
— Ах да, цена. Это тоже очень понятно. Если вас волнуют деньги, могу предложить: револьвер старый, на пять патронов, с начала века лежит. Дешевле ничего нет, извиняйте. Но он — историческая реликвия. Из него еще Крупская застрелиться хотела. И боеспособен как новый. Намного проще использовать его, чем, скажем, кухонный нож. Пока ножом горло расковыряешь — замучишься. То ли дело — башку снес, и порядок.
Он выдвинул ящик. Извлек реликвию, протер его, нежно погладил ствол.
— Вам завернуть или так берете?
Влад недовольно поморщился:
— Я же не сказал, что беру.
И добавил дикое:
— А что-нибудь совсем крутое имеется?
Продавец прогнал улыбку с лица. Серьезным стал и внимательным, как Будда, как Римский Папа, как деревяшка-идол или старый сосновый пень. Кинул взгляд по сторонам, зорко кинул, проверчиво. Одни они, нет других. Значит, можно, чего уж там.
— Короче, так. Об этом ты никому не скажешь. Вещь действительно, того… как ты сказал.
Не заложит парень, не заложит. А парень начал вздрагивать пальцами, зубами, ушами — дрожать, так уж лютой дрожью. Страшно стало парню, почуял он тайну, третьим глазом своим почуял, шестым чувством.
— По твоей настойчивости я понял, что ты все знаешь. Понимаешь, что это ширма. Понимаешь, что другим занимаемся, а наркотики там, оружие, прочее барахло — для отвода глаз. Фирма реализует другой товар…
Он усмехнулся и поспешливо предупредил:
— Скажешь кому левому — ножовкой голову отпилим. У нас с этим четко. Ладно, пошли.
И они пошли. Симпатичный продавец завел его за прилавок, увлек за дверь, та вела в коридор, узкий и полутемный. Коридор упирался в другую дверь. За ней таилась кладовка, маленькая и погруженная в темноту.
Да будет свет? Продавец стукнул по выключателю. И стал свет.
— Смотри, — прошептал он.
Ох и насмотрелся Влад. А продавец шептал, смахивая на старинного заговорщика:
— Видишь, да? Иммануил Кант, полное собрание сочинений. А слева Гегель, еще посильнее будет. Есть два тома Шопенгауэра. Но это для своих корешей, так что прости, брат. Возьми Канта. Та еще вещь.
Влад дышал пылью и не мог надышаться, пыль пахла обворожительно. Лампочка светила тускло, как и полагается в таких помещениях. Чудесное место, он будет приходить сюда раз в неделю.
— Мне всегда почему-то казалось, что вы должны заниматься именно этим, — прошептал Влад.
Торговец не мог скрыть гордости за фирму и за себя, работающего на такой смелой фирме:
— А что ты хочешь? Черный бизнес. Гуссерля вон в коробках из под анаши провозили, чтоб таможня не просекла. Античку вообще перли в ящиках из под авиабомб. Тоже повезло, через все посты такую партию проволочь — как раз на новый джип.
Помолчали для нагнетания доверия.
— Ну что, парень, старичка Иммануила берешь?
— А то!
Странное дело, он никогда не интересовался подобной… продукцией. А тут выложил последние деньги. И хватило денег-то. И место в сумке хватило. И хватило место на физиономии продавца для резиново-уродской улыбки.
— Может, Спинозу возьмешь?
— Завтра.
— Ладно, брат, отложу для тебя. Только чтобы завтра деньги на бочку. У нас черный рынок, а не шахер-махер, не фондовая мерихлюндия.
Вдвоем они вернулись в торговый зал. Антураж спокойно висел на стенах.
— Нехудо у нас обставлено? — хитро подмигнул новый знакомец.
Как вежливый мальчик, Влад подмигнул в ответ. Минуты две перемигивались, и посмеивались, и знающе улыбались. С трудом расстались.
Он шел домой по вроде бы родным улицам. Но творилось на них неродное и доселе невиданное. Ничего опасного не было, скорее наоборот — живи себе спокойно и радуйся. На улицах никто никого не грабил, не убивал, не насиловал, не трогал пальцем, не поминал лихом, и мысленно не желал худого, фантастика — никто никому не желал худого! Люди останавливали других людей на улицах и начинали желать им добра. Минуту желали, две, три… чтоб детки были толстыми, скотинка там не дохла, картошка росла, чтоб войны, понятно, не было… пять минут желали, десять, пятнадцать. Бедняга начинал вырываться, его ловили, привязывали к фонарному столбу и продолжали желать добра: чтоб прадедушка не болел, и чтоб домашний хомячок не тужил, чтоб кошка в ус не дула, чтоб жена не ушла.
Гаишники тормозили примерных водителей и давали им взятки, чтобы те продолжали так правильно и безопасно ездить; молодые люди в дорогих костюмах стояли посреди тротуара и пихали толстенные пачки долларов по карманам мимо идущих старух; дети во дворах играли не в войну, а в мирную жизнь; проститутки отдавались за спасибо; воры просили прощения у лохов, а милиционеры извинялись перед ворами.