– Ты зачем шапку снял?! Надень обратно!
– Так церковь же... – брякнул Саша.
– Это не церковь, а синагога. Покрой голову, если ты еврей.
Саша судорожно нахлобучил бейсболку обратно.
Оказалось, что хирурга, делающего обрезание, называют моэль, а имя его Натан. У Натана была светлая борода, и какие-то серебристые нити приторочены к поясу. На голове ловко сидела кипа. Нрав у Натана оказался веселым, Саша почувствовал себя комфортно.
С доказательствами принадлежности к народу Израиля пришлось повозиться. Свидетельство о рождении бабушки было не подлинником, а копией, восстановленной в 72-м году.
– Хорошо, что 72-го года, – сказал Натан. – С 90-го сплошные подделки.
Бабушкина причастность к собственным родителям тоже оказалась под сомнением, так как в свое время бабушка поменяла имя. В СССР не любили евреев.
В итоге Натану и Саше удалось вывести логически стройную теорию, в соответствии с которой Саша таки официально признавался евреем.
Помощником Натана оказался сухой старичок в темно-серой паре, с кожей цвета пергамента, которая обтягивала твердые черты лица. Натан ласково шутил с Сашей, но старичку спуску не давал. Покрикивал на него, когда тот допускал оплошности, и вообще брюзжал.
Старичок в темно-серой паре тщательно вытер лужу, натекшую с Сашиных ботинок (дело было зимой), и молодой человек был препровожден в операционную. Там ему велели снять штаны и прыснули на член заморозкой.
Каждый желающий сделать обрезание должен заполнить короткую анкету. В том числе надо указать свое еврейское имя. Никакого имени, кроме собственно Саша, у Саши не было. Натан протянул ему книжечку с именами и предложил выбрать любое. Эту книжечку Саша листал на протяжении всего процесса операции.
Он улегся на кушетку в одной верхней кофте. Перед носом установили желтенькую занавесочку, чтобы оградить Сашу от кровавого зрелища. На голову надели кипу, процесс все-таки священный. Перед началом моэль зачитал какие-то заклинания (некоторые Саше велено было повторять; повторял он невнятно, потому что половину не разобрал) и приступил к делу.
Саша ощутил, как в член несколько раз вошла игла шприца. После прысканья заморозкой и уколов член окончательно потерял чувствительность, перестал быть Сашиной принадлежностью и зажил собственной жизнью в руках моэля.
«Авив, Авигдор, Авиноам», – по слогам читал Саша, не сразу разобравшись в обратном привычному, европейскому, расположении страниц. Иногда он поглядывал в окно. Там были хорошо видны окрестные дома. «Живи я здесь, обязательно бы смотрел сюда в бинокль». Сначала было мокро и прохладно. Потом заскрипели зажимы, зашуршали салфетки. «Авирам, Аврагам», – перебирал Саша.
– Позови… он сидит внизу, в левом ряду, – приказал моэль старичку.
Имени Саша не разобрал, но пришел некто и обхватил его голову ладонями. Лица пришедшего Саша не видел. Пришедший с моэлем прочитали заклинания, и некто удалился. «Нет, не смотрел бы я сюда из окна, на что, собственно, смотреть-то?» – подумал Саша.
– Перекись, – скомандовал моэль. Старичок зазвенел склянками. – Да не эту, другую бутылку! Может, мне самому ее искать?! – капризно потребовал моэль. Старичок исправил ошибку.
«Авиэль, – нашел Саша. – Сын Бога, – прочитал он перевод. – Ныне редко употребляемое имя». Он несколько раз произнес имя на пробу. Звуки ласкали нёбо и губы. Что-то нежное и чувственное таилось в этих звуках. «Сын Бога. Странно, почему оно редко употребляется? Такое красивое».
– Ну что, выбрал? – спросил моэль.
– Авиэль, – произнес Саша.
– Красивое имя, – сказал моэль, поднимая и опуская руку с иглой и продетой нитью.
Вскоре все было кончено. Саша поднялся, отодрал от волос вокруг забинтованного члена прилипшие сгустки крови и заправил огромный сверток в боксеры. Натан дал ему инструкцию о том, как себя вести после обрезания. Хорошая инструкция, все разложено по полочкам: что может произойти, как поступать, чего опасаться, чего нет. «Если бы все врачи такую давали», – подумал Саша. Швы должны были рассосаться недели через две.
Вечером Саша читал «Трех мушкетеров» и в сцене, где д’Артаньян ласкает служанку миледи, а потом и саму госпожу, у Саши случилась эрекция. Стало больно. Он старался думать о снеге и морозе. Ничего не получалось, белое плечо миледи с крохотной лилией не шло из головы. В такие минуты, согласно инструкции, следовало опускать ноги в холодную воду. Саша так и сделал. Эрекцию словно ветром сдуло.
Теперь Саша ждет, когда можно будет проверить обновленный инструмент в деле. Все-таки полчаса – это не шутки.
Бабушка
У меня умерла бабушка. Родственники не сильно переживали, бабушка была очень старенькой. Все, кто знал бабушку близко и любил ее, давно были на том свете, а молодые не сильно переживали. Для молодежи бабушка была почти чужой. Старость часто делает людей чужими.
Уйдя в иной мир, бабушка освободила для меня прекрасную квартиру в одном из домов советской элиты на Спиридоновке. Теперь я думал о бабушке с теплотой. Я расхаживал по огромной лоджии, осматривал роскошный вид на город и предвкушал, как мои подруги будут падать в обморок, оказавшись здесь. Оставалось только похоронить бабушку.
Ее сожгли в крематории на окраине города, хоронить надо было в семейной могиле в районе «Рижской». Перевоз урны с прахом и захоронение поручили мне.
Машину я не вожу, а такси показалось вульгарным транспортом для последнего бабушкиного пути. Я обратился за помощью к Витьке. У Витьки была «четверка».
Оказалось, что «четверка» не на ходу, что Витька врезался на ней в иномарку и теперь расплачивается. Но есть выход, у Витькиного папаши под окном стоит старенький «ИЖ-комби», и можно попробовать завести его. Я сказал, что давай, мол, попробуем. Витька попробовал. «Комби» завелся. Витька подобрал меня на Маяковке, и мы направились в крематорий. Был солнечный сентябрьский день.
В крематории полный юноша в белом халате с пятнами от пищи выдал мне фарфоровую вазу с крышкой, расписанную под гжель. Бабушка любила гжель, и родственники решили похоронить ее в гжельской посуде. Вазу выполнил на заказ какой-то член Союза художников, мастер росписи под гжель. Я черкнул свой автограф в журнале выдачи прахов, сунул вазу под мышку и пошел к машине.
Витька спросил
– А что там внутри?
Я вспылил:
– Мы приехали в крематорий забрать урну с прахом моей бабушки! Вот крематорий! Вот урна! И как ты думаешь, что в урне? Прах бабушки, блин!
Витька взглянул на меня с укоризной.
– Я все понимаю, просто интересно туда заглянуть, может, ты прах каждый день видишь, а я никогда не видел...
Мне стало стыдно за свою несдержанность. Друг меня выручил, подвез на папином «комби», а я даже не могу дать ему посмотреть на бабушкин прах. Это на нервной почве, все-таки не каждый день держишь на коленях емкость с останками той, которая забирала тебя из детского сада.
– Извини, старик, смотри сколько влезет, – сказал я и протянул Витьке урну. Витька отодвинул сиденье назад, чтобы было удобнее, и принялся откручивать крышку. Я тоже решил взглянуть, вопреки Витькиным предположениям человеческого праха я никогда не видел.
В вазе была серая пыль.
– Липкая, – сделал вывод Витька, сунув в пыль палец и тщетно пытаясь его отряхнуть.
Пыль переливалась, как белужья икра. «Интересно, если у жен работников ЦК прах похож на белужью икру, то у пролетариев прах, наверное, как перловка, а у интеллигентов, как хлебные крошки», – подумал я и тоже сунул палец в вазу. Полюбовавшись на палец, я отерся салфеткой и выбросил ее за окошко. Мы тронулись.
По обеим сторонам шоссе красиво желтели деревья. Солнце светило, но не жарило. Наш кремовый «комби» тарахтел в левом ряду. Урна с бабушкой уютно устроилась на заднем сиденье.
Сзади послышались звуки сигнала. Витька посмотрел в боковое зеркало и поднажал. «Комби» затарахтел быстрее. Я тоже глянул в зеркало. Сзади напирала замызганная «газель» с битой фарой. За рулем «газели» сидела злобная харя.
На спидометре «комби» стрелка дрожала на «100 км/ч». Витька дергал все рычаги, нажал на педали до упора и даже сам весь подался вперед, но стрелка дальше двигаться отказывалась. Гудение сзади усилилось.
– Вот мудак! Сань, открой окно, – скомандовал Витька, опуская стекло со своей стороны.
Я сразу понял его план. Когда окна открылись, мы на «раз, два, три» высунули руки и показали харе в «газели» фак. Судя по отражению в зеркалах заднего вида, наши факи повергли харю в злобное недоумение. Харя, видимо, думала, что кремовым «комби», плетущимся в левом ряду, правит маразматичный старпер, только и мечтающий побыстрее добраться до дома с грузом дачных кабачков.
Факи заставили харю изменить стратегию. «Газель» с ревом пошла на обгон и, поравнявшись с «комби», принялась выжимать нас на встречную полосу. Машины, несущиеся в лоб сплошным потоком, истошно загудели. Впереди показались заграждения дорожных работ, мы летели прямо на них. Водитель «газели» торжествующе поглядывал сверху.
Витька будто ждал этого всю жизнь, он перегнулся через меня, показал водителю еще один маленький фак и дернул ручник. Моя физиономия расплющилась о лобовое стекло.
«Газель» проскочила вперед. Злобная харя на миг отразилась в большом боковом зеркале «газели», после чего оно чиркнуло об ограждения дорожных работ, и изображение водителя со звоном разлетелось. Витька радостно завопил, газанул и ринулся в правый ряд наперерез всем. Меня вдавило в спинку сиденья. Вслед неслась какофония из автомобильных гудков. Началась гонка.
«Газель» пыталась пропустить нас вперед, но Витька пристроился ей в хвост. «Газель» тормознула, Витька крутанул руль влево.
– Я в глубоком пике и выйти никак не могу, – прохрипел Витька, не позволяя «комби» перевернуться.
Мы легли на левое крыло и, чуть не встав на два колеса, с визгом пронеслись мимо «газели».
– Что делает он! Вот сейчас будет взрыв! Но мне не гореть на песке, запреты и скорости все перекрыв, я выхожу из пике… – пел Витька под нос. Запахло жженой резиной.