— Жаль...
— Да.
Мстислав подумал, о чем еще можно поговорить.
— Тебе было трудно? — спросил он наконец.
— Не знаю, — она стала накручивать локон на палец. — Иногда трудно, иногда не особо... Не знаю.
— Они били тебя?
— Били? — она осеклась. — Нет.
"Били, значит."
Мстислав подумал, со сколькими греками она уже успела разделить ложе, и ощутил гнев.
— Ты часто видишься с митрополитом? — спросил он.
— Редко. Он занят. Великий князь вот заходит ко мне иногда, чтобы пожелать здоровья, но тоже редко. Я практически затворница, — Агния слабо улыбнулась.
"Великий князь... Изяслав, значит".
Мстислав вспомнил князя Киевского и сжал кулаки. Ему захотелось немедленно повалить Агнию на кровать и вывернуть ей руку, причинить ей боль, сделать так, чтобы она кричала, чтобы плакала, чтобы умоляла его о прощении...
Но он сдержался.
— Хочешь, кое‑что покажу? — спросила Агния.
— Да, — с трудом ответил он.
Агния, повозившись немного, достала из‑под кровати плоский ящик и поставила его перед Мстиславом.
— Что это?
— Сейчас.
Ящик приоткрылся. Из него полилась музыка — сначала тихая, затем все громче и громче. Она была робкая, нежная, и от нее сладостно щемило сердце. Мстислав ощутил, как глаза его наполняются слезами.
— Что это? — спросил он, пораженный до глубины души.
— Греческая шкатулка, — ответила Агния. — Греческая песня...
Она прижалась к плечу Мстислава и замерла так.
Он не стал ее прогонять, не стал бить. Он просто сидел, завороженный музыкой, и молчал, ощущая, как по телу разливается блаженное тепло.
"Почему так? Почему греки, создавшие столько мерзостных вещей, могут создавать и такое, от чего хочется жить сильнее и слаще? — Мстислав недоумевал. — Я не понимаю. Не понимаю..."
Робко, словно мальчишка, он коснулся плеча Агнии и прижал ее к себе.
Часа через три Мстислава Волынского вызвали к митрополиту. Он оделся, молча кивнул Агнии и вышел. На пороге его ждал Святополк.
— Князь, думаю вам показать кое‑что. Пойдемте, — он махнул рукой.
Все хорошее настроение улетучилось. Мстислав посмотрел на пистолет, висевший у Святополка на поясе. Выхватить, выстрелить мерзавцу в затылок... Нет. Он вспомнил о железном псе — и решил, что сейчас рисковать никак не стоит.
Он сел в сани вслед за Святополком.
За ужином Мстислав чувствовал себя неуютно. От блюд, выстроившихся перед ним, исходил манящий запах; но Мстислав не хотел есть. Он смотрел на митрополита и пытался придумать хотя бы одну причину, чтобы уйти отсюда без ссор и скандалов.
Он ненавидел митрополита так сильно, что от гнева сжимался желудок.
— В детстве, — сказал митрополит Илларион, — я прочитал одну книгу. В ней говорилось, что помогать слабым и убогим — недостойно, что это бесполезно, что в этом нет толку. Это вызвало у меня протест. Уже в те годы я знал, что автор говорит неправду. И я вырос с одной-единственной мечтой: помогать людям.
Он пожал плечами.
— Как думаете, моя мечта сбылась?
Глядя в его блеклые глаза, Мстислав ответил:
— Для вас, может, и сбылась.
— Русь — это только начало, — сказал митрополит. — Нам нужна нефть Кавказа. Каспийская соль. Много чего еще. Наша цивилизация развивается, и ей нужны ресурсы.
— Мое княжество станет частью цивилизации?
— Да.
Мстислав посмотрел на диковинный инструмент, которым митрополит ел брюкву. Трезубец.
— Вы пришли с небес, — сказал он с горечью.
— Нет, что за глупости, — рассмеялся митрополит. — Родом мы отсюда, их этих же мест. Только времена разные. Вот и все.
— А если ваша лестница... по которой вы все время спускаетесь, — медленно произнес Мстислав, — что, если она рухнет?
— Меня это огорчит, — сказал митрополит. — Но не сильно.
Он обглодал баранью лопатку.
— Однажды мы и сами ее уничтожим, когда придет время, — добавил он. — Наша задача, в сущности, выполнена. Эта земля уже никогда не станет прежней.
— Можно, я уйду? — спросил Мстислав.
— Как хотите, — митрополит вытер губы куском ткани.
В дверях Мстислав столкнулся с сутулым человеком в богатых одеждах.
— Изяслав... — пробормотал он, удивленный.
— Пришел с тобой встретиться, — зашептал великий князь Киевский. — Давно тебя не видел. Давно, очень. Как же ты... как же ты изменился. Давно тебя не видел.
Он говорил быстро и сбивчиво, а руки у него тряслись, как у древнего старика.
— Князь! — позвал Илларион.
Изяслав взвизгнул и убрался обратно за дверь.
— Что это с ним? — пораженный, спросил Мстислав.
— Моя ошибка, — вздохнул митрополит.
Он встал, поправив мантию, и подошел к Мстиславу.
— Отдайте ему, — митрополит вытащил нечто вроде рассыпчатого белого камня. — Бедняга в последнее время совсем сдал.
— Что это?
— Дурман-камень. Мы привезли его с собой.
Мстислав все понял.
Он взял камень из рук митрополита.
— Вы кормите этой дрянью князя?
— Приходится. Да он и сам не против.
И митрополит снова вздохнул.
Изяслава Давыдовича, князя Киевского, Мстислав нашел под лестницей. Тот выл, прижимая к себе меч, и мелко дрожал, будто от холода.
— Возьми, — сказал Мстислав, раскрывая ладонь.
— Убери, — простонал князь.
— Хорошо.
Но едва Мстислав сомкнул пальцы, Изяслав жалко заскулил и бухнулся на колени:
— Отдай, прошу!
Мстислав скормил ему дурман-камень с руки. Изяслав жадно все съел, а потом и облизал пальцы. Мстислав чувствовал одновременно жалость и отвращение. Он сражался некогда с Изяславом за власть над Киевом и проиграл; а теперь — кормит победителя, словно пастух блохастого пса.
— Спаси тебя Бог, — выдохнул Изяслав.
— Изяслав.
— Да?
Мстислав подумал, затем сказал:
— Ничего.
"Я купил пса, — хотел сказать он. — Владимирко, мой ученый человек, настроил этого пса; пришлось убить его, как и продавцов. Теперь я уничтожу лестницу. Скоро все закончится".
Но, так ничего и не сказав, он ушел.
Мстислав ехал в санях и размышлял над словами митрополита.
Было темно.
"Эта земля никогда не станет прежней..."
— Это была хорошая идея, — перекрикивая невесть откуда взявшийся ветер, произнес Святополк. — Вас розгой поучить. Чтоб вы умнее стали. Вы знаете, князь, кто скоро придет на эти земли?
Он обвел все вокруг рукой.
— Чудовища! Гога и Магога! Эти мерзкие уроды, не будь нас, давно бы разрушили Русь. А так мы станем опорой! Для вас опорой! И кстати, вы зря отказываетесь от табака, он действительно хорош, — Святополк был немного пьян. — То, что мы пришли, определило будущее этих земель. Ваше будущее и наше настоящее! Только потому, что мы пришли и изменили все здесь, мы и смогли прийти. Понимаете? Ой, не думаю.
Он стал смеяться и смеялся до тех пор, пока Мстислав не вытащил у него пистолет из‑за пояса.
— Эй, князь, ты чего?
Мстислав навел на него пистолет.
— Он не заряженный, — сказал Святополк. — Князь, отдай игрушку по-хорошему.
Мстислав выронил пистолет.
— Вот идиот, — рассердился грек.
Пока Святополк, согнувшись, шарил по дну саней руками, Мстислав взял нож и глубоко, по самую рукоятку воткнул его греку в основание шеи. Святополк охнул и обмяк. Шкура, которой изнутри выстланы были сани, быстро покраснела от крови. Мстислав плюнул на труп и, скрестив руки на груди, стал ждать, когда же сани привезут его к жене.
Под ногами умирал Святополк.
"Надеюсь, митрополит простит мне эту кровь", — подумал Мстислав.
Той же ночью Мстислав разделил ложе с Агнией. Они катались по кровати, рыча и кусаясь, как звери. Агния словно обезумела от страсти. Когда Мстислав, устав, лег отдохнуть, она вдруг прижалась ртом к его члену и стала лизать. Мстислав чуть с ума не сошел. Он обхватил руками ее голову, не зная, что сделать — то ли прижать ее к себе, то ли раздавить, как гнилой орех: это ли не свидетельство ее неверности. Но он был доволен, внутри нарастало сладкое, тягостное чувство, и вскоре Мстислав перестал думать о чем‑либо еще, кроме как о своей жене.
— Я люблю тебя, — простонала Агния.
— Я тоже тебя люблю, — ответил он, и вполне искренне.
А где‑то далеко в степях пес, сделанный из металла и застывшей смолы, наткнулся случайно на систему обнаружения и был ею незамедлительно уничтожен. Остался лишь прах — да тот был подхвачен ветром и вскоре разнесся по всей степи.
Ильбэш
Стояла спокойная, сухая зимняя ночь. Прозрачный дым поднимался к потолку юрты и утекал в круглое отверстие — тооно, сейчас забранное решеткой–даахан. Воздух наверху был горячим, но от земли тянуло сильным холодом — не спасал даже дощатый настил, обитый войлоком. Отца перетащили поближе к очагу — там было теплее. Он лежал, мокрый и красный, под тремя оленьими шкурами, и непривычно молчаливая мать сидела в его ногах. Порой она откидывала эти шкуры, подтягивала к себе поближе котелок и меняла отцу травяные припарки, которые должны были вытянуть из него болезнь. Припарки не работали. Отец умирал.
Весной я пойду в подпаски к Эркену, отцовскому умчи — двоюродному брату, и буду работать на него до пятнадцати лет. Дальше меня заберет шаман Дамдан с Утиного острова — ему как раз нужен ученик. Все было уже обговорено. Домой я вернусь взрослым человеком. Я буду слепой, полубезумный, как все шаманы, и стану ходить с палкой, вырезанной из кости мамонта. Сестра к тому времени наверняка станет чьей‑то женой и матерью. Она позабудет обо мне, я позабуду ее, а мать… думаю, к тому времени умрет и она.
Я шумно вздохнул, жалея себя, и уставился в огонь.
— Мама, я закончила, — сказала Харлан, моя старшая сестра.
Она вымачивала войлок в корытце с кислым табачным молоком. Запах табака отпугивал вшей и мошкару, вдобавок протравленный войлок не гнил.
— Хорошо, — безучастно сказала мать.
— Развесить надо, чтобы подсох, — напомнила Харлан.