— Потом. Эсен, — обратилась ко мне мать. Я встрепенулся. — Сходи к шаману на реку и попроси траву тулях. Он знает, что это такое. Она вырастает на пепле и пахнет огнем. Скажи, что потом мясом долг отдадим.
— Да, мама, — я поднялся.
Надев стеганый дэгэл из овчины и натянув валенки–гутулы, я откинул полог юрты и соскользнул в прохладный мрак. Зимы в Меркит Ховдэ красивые, но жестокие и колючие, как сердце Ухин — девушки–луны. В лицо мне бил колкий ветер, а ноги по колено увязали в снегу, блестящем и хрустком. Поплотнее запахнув дэгэл, я быстро прочитал молитву духам, и зашагал по проселочной дороге, мимо курившихся юрт и утепленных загонов, где стоял во мраке скот.
Шаман Чимит–Арзалан жил на берегу быстрой, никогда не замерзающей реки Улян, возле плотины, перегородившей течение. Шамана мы видели только зимой. Летом мы кочевали по всему Меркит Ховдэ, то приближаясь вплотную к Рыжим горам, за которыми начиналась выжженная зноем Халха, то уходя далеко на север, к Бледной Шкуре. Шаман общался с духами и знал множество секретов. Старый нойон Банзар приказал выстроить для Чимит–Арзалана каменный дом на правом берегу Уляна, и с тех пор зиму мы проводили под бдительным присмотром шамана. Он отгонял от нас злые метели и врачевал раненых, принимал тяжелые роды, лечил скотину, если хорошо платили, и давал новорожденным имена, приманивающие удачу — но редко, под настроение. Дать хорошее имя — трудная задача.
Я обогнул утес и оказался на темном, бесшумном берегу Уляна. Река быстро несла свои тяжелые смолистые воды, скользя во тьме, как змея меж камней. Дом шамана стоял немного выше по течению. Из квадратного отверстия в крыше струился дым. Я остановился и громко позвал хозяина.
Шаман вышел не сразу. Он показался на пороге, высокий и жилистый, в жестком, обшитом костью дэгэле, с волосами, собранными в пучок на затылке — и спросил, зачем я пришел. Я ответил, и шаман неохотно впустил меня внутрь.
— У меня гости, ара–ойхон, — буркнул он. — Посланцы самого нойона! Сиди смирно и не надоедай им вопросами, а лучше вообще помалкивай. Мне надо заглянуть на ледник, все запасы там. Скоро вернусь.
Забывшись, я кивнул, и шаман проворно вырвал у меня волос со лба. Я вскрикнул, а Чимит–Арзалан рассерженно погрозил мне узловатым пальцем:
— Сколько раз тебе говорил — не кивай, дурак! Это гневит духов! Хочешь в конец их разозлить?
— Нет, — угрюмо произнес я.
Шаман ушел, а я вошел в дом и трижды поклонился уголку духов. Надо же как‑то их умилостивить, чтобы не гневались. Гости насмешливо наблюдали за мной. Их было двое — мощный мужчина, с широченной грудной клеткой и руками в обхвате как моя голова, по–халхински усатый и бритый налысо, одетый роскошно, с двумя кривыми мечами на алом шелковом поясе — и сидевшая на сундуке–арын девочка в нарядном полушубке, с не по возрасту толстой косой, несколько раз обвитой вокруг плеч. Она была очень красива, и я смутился.
— Привет, — сказала девочка. — Как тебя зовут?
— Эсен, — ответил я, переминаясь с ноги на ногу.
— Моего отца звали Эсен, — сообщила она. — Он был меркит, как и ты.
Заметив, что я замерз, девочка снисходительно произнесла:
— Можешь к очагу сесть.
Я сел на войлок, поджав ноги. От очага шел жар, и я вспотел. Халхинец извлек один из своих мечей и начал неспешно полировать его каменным точилом. Я уставился на собственные колени, не зная, что сказать.
— Меня зовут Намджил, — важно произнесла с сундука девочка. — Я — ильбэш.
— Ведьма?
— Да! — подтвердила она.
Никогда не видел ведьм. Они не водились в Меркит Ховдэ. Говорят, ведьмам для ведовства нужны свирепые вулканы и раскаленное солнце, а у нас этого не было.
Намджил сидела и с нетерпением ждала новых вопросов.
— Так вы правда от нойона приехали? — спросил я.
— Нет, — ухмыльнулась Намджил. — Мы приехали вместе с нойоном! Он сейчас в юрте на том берегу, отдыхает. Мы скоро пойдем охотиться на Олгой–Хорхоя!
Мои глаза полезли на лоб.
Олгой–Хорхой…
Исполинский бог–червь, один из сорока четырех темных тенгри. Он оковал своими кольцами землю, чтобы пожрать, но дева–луна Ухин со скуки хлестнула его стальной плетью, и Олгой–Хорхой, съежившись, в страхе уполз обратно в Рыжие горы. Отец часто рассказывал эту историю перед костром. Он был онтохошином–сказителем, и побывал за свою жизнь во всех землях, где люди любили песни.
Червь, значит.
— Слышал про такого? — сияя глазами, спросила Намджил.
— Конечно! — сказал я, слегка оскорбленный. — Я даже видел его, издалека. Но то было летом. Как вы хотите его зимой достать?
— Зимой все черви спят, — сказала Намджил. — Мы его из норы выковывы… ковыко… достанем!
— Понятно.
Намджил нетерпеливо кивнула.
— Не кивай, — внезапно сказал я, вспомнив шамана. — Духов разозлишь.
От удивления она даже открыла рот.
— Что?
— Забыл, с кем разговариваешь? — спокойно спросил халхинец. — Я могу рассечь тебя лезвиями, и ты ничего не почувствуешь.
Он говорил тихо, но внушительно, и от его слов у меня мороз по коже прошел.
— Извини, — угрюмо сказал я, вставая.
— Нет, погоди! — спохватилась Намджил. — Не обижайся на Данзана, он должен меня охранять, поэтому постоянно злой ходит. Я хочу еще с тобой поболтать.
Халхинец хмыкнул.
Я бы посидел еще немного. В отличие от других девчонок, Намджил хотя бы слушала, что я говорю, и ей было интересно. Но этот лысый усач! Будь он моим ровесником, я бы живо ему все полы с дэгэла пообрывал.
— Нет, я пойду, — заупрямился я. — У меня отец дома болеет.
— Ладно, — сказала Намджил.
Она вдруг хитро улыбнулась мне.
— Подойди‑ка.
Я с опаской приблизился, глядя в ее серые глаза. Намджил сидела неподвижно, как кошка в засаде. Едва я подошел, она вдруг ухватила меня за нос — да так больно, что я не выдержал и заорал.
Разозленный, я попытался ткнуть ее в ответ — но халхинец резво соскочил со своего сундука и одним движением повалил меня на пол. Его неподвижное усатое лицо оказалось совсем близко. Ни разу не видел ничего страшней.
Я лежал, не смея пошевелиться.
— Пусти его, Данзан! — прикрикнула Намджил.
Халхинец неохотно встал, и я вылез из‑под него — спасенный. Мне хотелось сказать: «Было больно!» — но потом я подумал и сказал:
— Мне это не понравилось, — мои поджилки все еще тряслись от страха. — Я пошел.
— Потом еще увидимся, — ответила Намджил.
— Уверена?
— Конечно! — она попыталась состроить загадочное лицо. — Я же ильбэш. Я вижу будущее, и никогда не ошибаюсь.
Я покачал головой.
Ну и дура!
Появился шаман. Я быстро вырвал у него связку сухой травы. Шаман удивился, но ничего не сказал. Я со всех ног побежал домой, оскальзываясь на снегу.
Мои щеки горели огнем.
В темноте тяжко мычали коровы. Не доходя до юрты, я заглянул в загон. Ко мне тут же полезла пятнистая телушка. На морде ее блестела ледяная корка из смерзшихся в ком слез и соплей, не дававшая корове дышать. Я взял ее за рога, чтобы не брыкала, кулаком разбил корку и сразу же погладил по лбу испуганную корову. Она фыркнула, шумно дыша — значит, все нормально. Я очистил морды ото льда и другим коровам — затем, успокоенный работой, вошел в юрту.
— Мама, я принес траву, как ты просила, — сказал я, откидывая полог.
— Молодец, — сухо ответила мать, даже не повернувшись в мою сторону. — Отдай ее Харлан, пусть разотрет в ступке. Сам ложись спать.
Сон долго не шел ко мне.
Я ворочался с бока на бок, всё думая о нойоне, о Олгой–Хорхое, которого я никогда не видел, и о Намджил. Когда я заснул, мне приснилась дева Ухин, и мы делали с ней странные непонятные вещи, о которых жар шел по всему телу.
— Эй! — и меня бесцеремонно ткнули в бок.
— Эй!
Я открыл глаза. Было утро перед самым рассветом, и в разделенном палками тооно виднелся край неба — уже не черного, а серого. Надо мной стояла ужасно довольная собой, раскрасневшаяся от мороза Намджил в своем нарядном полушубке. Не успел я даже удивиться, как она наклонилась и прижала палец к моим губам.
— Тише!
— Ладно! — тихо ответил я, приподнимаясь на локтях и оглядываясь по сторонам. Все спали, только Харлан тихонько урчала во сне. — Что ты тут делаешь?
— Ничего, — сказала Намджил.
Она потянула меня за край одеяла.
— Пошли, покажешь мне тут всё.
— Дай мне одеться, — я покраснел. — И за одеяло не тяни.
Рассвет в Меркит Ховдэ размытый и текучий, без ярких красок. Солнце медленно выползало из холмов. Мы шли вдоль берега Уляна, обходя большие камни и пиная маленькие, и наши тени тянулись через всю реку до противоположного берега. В воздухе стоял каменный, минеральный запах быстрого течения.
— Как ты узнала, где я живу? — спросил я, не зная, куда деть руки.
— Ну, я же ильбэш, — подбоченилась Намджил.
— Понятно, — сказал я. — А что ты еще умеешь?
— Я всё умею! — решительно сказала она. — Я повелеваю огнем и песком, ветром и морем, предрекаю будущее, а еще могу петь по–птичьи и рычать по–зверячьи, а еще мошек отпугивать, чтоб не жалились.
— Наши шаманы тоже так могут, — сказал я, что поддразнить ее.
Улыбка пропала с ее лица.
— Ничего они не могут! — сказала Намджил с горячностью.
— Нет, могут.
— Нет, не могут!
— Вот так они точно не могут! — закричала она, обиженная до глубины души, и вдруг топнула ногой по камню.
Бах!
Раздался далекий грохот.
— Нет, ничего ты… — начал было я, как почва подо мной вдруг пошла трещинами и разломилась. В животе неприятно закрутило. Вместе с кусками смерзшейся земли я ухнул в бездонную яму, крича и размахивая руками. Небо быстро смыкалось надо мной.
Я умру!
Я умер, наверное.
— Ой! Извини! — донесся до меня далекий голос Намджил. — Ты внизу живой, я это точно знаю — слышу, как сердце стучит. Извини меня, пожалуйста, я не хотела. Эсен?
Я пошевелился.
«Мне больно», — хотел сказать я, но сдержался. Вместо этого я закричал, стуча по земле кулаком.