Андерс сделал неприличный жест и гулко расхохотался. Они с Мэвином сидели на диване в гостиной. На кухне, в трех метрах от них, мыла посуду хозяйка; жест Андерса она заметила и тут же скривилась от отвращения. Андерс пожал плечами.
— Вот почему я местных терпеть не могу, — сказал он Мэвину. — Уроды сплошные.
Авимелек Андерс и сам был уроженцем Сендлхауса, но редко об этом вспоминал.
— Значит, — сказал Мэвин, — семьдесят тысяч не тянут. Жаль.
Скрипнула дверь, и появилась дочь хозяйки, Мейва. Она была беременна, и потому двигалась осторожно, с некой трудноуловимой грацией. Увидев Андерса, Мейва нежно улыбнулась ему. Андерс кивнул в ответ.
— Айк, — сказал он вполголоса, — когда война кончится, я на Мейве женюсь. Вот тебе мое слово.
— Когда война кончится, — сказал Мэвин, — тебя повесят как предателя.
— А, точно, — спохватился Андерс.
Он стал рыться в карманах.
— Я же тебе приглашение принес, — сказал он. — От Фредерикса, ну, Гидеона. Хочет нас на званый ужин зазвать, сволочь толстая.
Он протянул Мэвину красочно оформленный кусок картона. Сверху было выведено золотом: «Приглашение!»
— Он же меня ненавидит, — сказал Мэвин удивленно.
Когда Мэвин и Фредерикс были детьми, Фредерикс не раз колотил хилого волшебника.
— Ненавидит, и что с того? — сказал Андерс. — Вот, смотри.
Он вытащил еще одно приглашение — видимо, свое собственное — и аккуратно порвал на кусочки.
— Не хочешь, не иди, — пояснил Андерс.
— Фредерикс ненавидел меня, но не тебя, — сказал Мэвин. — Вы же были друзьями.
— Угу, а потом он меня кинул, — сказал Андерс. — Пошел он к черту. И ты свое порви, а то у меня на душе неспокойно будет.
— Порву, — сказал Мэвин, но трогать приглашение не стал. — Фредерикс — он же теперь композитор, да?
— Нет. Драматург, — ответил Андерс.
Потом вздохнул:
— Драматург, мать его всю и разом.
После обеда у Мэвина был прием: приемные часы — с 12 до 18 вечера. Ожидая клиентов, Мэвин пил кофе и рассматривал ватман, лежавший перед ним. Ватман покрыт был сложным узором из лемнискат и конхоид. В центре его подрагивал металлический шарик. Мэвин катал шарик от края ватмана до края и все не мог понять: красивое имя Октавия или нет?
Наконец он решил, что да, красивое.
Тут в дверь постучались, и Мэвин облегченно вздохнул.
— Входите.
Появилась худая женщина в сером парике. Сев перед Мэвином, она спросила:
— Господин волшебник, скажите сразу, я нормально выгляжу?
— Да, — отрешенно ответил он.
— Тогда отлично, — сказала женщина в парике. — Перейдем к делу. Стоит ли принимать предложение Рамиреса? Оно и деловое, и личное, можно сказать, интимное. Иво Рамирес хочет жениться на мне — тогда наши земельные угодья объединятся, и общая стоимость имущества составит…
— Тысячу триста талеров, — сказал Мэвин. — Иво Рамиресу можно доверять. Соглашайтесь с легким сердцем.
— Все это странно, — заворчала женщина. — Рамирес намного младше меня. Понимаете, я не особо молода — я взрослая женщина, и с мальчишкой, если честно…
— Принимайте.
— Хорошо, — сказала женщина.
«Иво Рамирес — местное сопротивление, которому от силы полгода. Деловое и личное — просьба предоставить жилье… и место для хранения оружия. Тысяча триста — примерно столько членов сопротивления в городе», — отметил про себя Мэвин.
Женщина ушла. Мэвин взял карандаш и слегка подправил узор на ватмане. Следующие два часа пришлось бездействовать — клиенты не приходили, а узор был закончен и изменений не требовал.
Потом появилась еще одна посетительница. Она была столь же худой, как и первая, только намного выше. Волосы короткие. Плечи острые.
— Господин волшебник, — прощебетала вторая. — Можно я с вами посоветуюсь?
— Можно.
— Мне господин Саммердей на днях предложил стать главой прихода. Я бы не против… да боюсь немного, — женщина покраснела. — Все‑таки женщина–священник, это так странно, непривычно…
— Понимаю, — сказал Мэвин. — Но не беспокойтесь. В Алой империи это норма, и я не думаю, что в Сендлхаусе кто‑то станет вас притеснять, упрекая в безнравственности.
— Вот и господин Саммердей так говорит! — воскликнула женщина.
— Тогда в чем дело? — спросил Мэвин.
— Я боюсь… — вздохнула женщина. — Ой, а что это у вас?
Она смотрела на ватман.
— Это Серый Механизм, заклинание, — пояснил Мэвин. — Оно убьет всех, на кого я укажу.
Глаза у женщины округлились.
— Ой…
— Это была шутка, — сухо произнес Мэвин. — Порой меня заносит. Предложение доктора Саммердея принимайте. Не думаю, что оно вам повредит.
«Когда придут солдаты Королевства, первая станет героиней, вторая — предательницей, — подумал Мэвин, когда и эта женщина ушла. — А предателей вешают. Это больно, да. Стоило отговорить ее от такой глупой затеи».
Он отпил остывший кофе, поморщился и сказал вслух:
— Я зря разозлился.
В пять часов заглянул Андерс. Он предложил сходить к друзьям, и Мэвин согласился, хотя знал: «друзьями» Андерс обычно зовет побитых жизнью забулдыг. Так и оказалось. Андерс привел его в очередной темный бар, где воняло блевотиной и чьим‑то немытым телом. Мэвин — одетый по последней моде Империи — брезгливо поморщился, когда какой‑то пьяный парень облокотился об него.
— Не брезгуй, — строго приказал Андерс. — Не брезгуй, сволочь, а то накажу.
— Как? — спросил Мэвин.
— Да плеткой. Или стеком. Я же теперь имперский офицер, пускай и в провинции, — сказал Андерс. — Мне полагается стек, чтобы бить друзей по их наглым откормленным рожам. Где мой стек, сволочи? А? Не отвечают. Я же говорю, сволочи.
— Осторожнее, — сказал Мэвин. — Ты оскорбил все наше имперское начальство.
— Да ну их всех и разом! — взревел Андерс. — Хочу быть патриотом Королевства!
— Ты пей лучше, — сказал Мэвин.
И Андерс смолк.
Мэвин обвел взглядом бар, подсчитывая членов подполья и доносчиков. У самого входа сидел Мейнард, младший сын хозяйки. Заметив его взгляд, Мейнард с омерзением отвернулся.
«Вот бы надрать тебе задницу, — насупился Мэвин. — Или уши оторвать. Наглый мальчишка. Я в твоем возрасте учился в школе, а ты что делаешь? Читаешь листовки и прячешь в порножурнале флаг Королевства. Стыдно должно быть».
Андерс оторвался от стакана.
— Слушай, Айк, — сказал он, путаясь в словах. — А пошли к девочкам?
— Нет, — ответил Мэвин. — Я лучше к жене загляну.
Андерс расхохотался.
Левий Лонгсдейл, исполнитель патриотических песен, сказал — еще в начале войны — что алые обязательно проиграют: нет правды за ними. И воли нет, и родной земли бесконечных просторов. И даже Бог против них, потому как алые — еретики и сумасшедшие дикари. Так что, объяснял Лонгсдейл, алые обречены: к середине лета их разобьют, а к середине зимы — перебьют, всех до единого.
К слову, Лонгсдейл недавно скончался — от заворота кишок.
Рэйчел очень любила песни Лонгсдейла. Она купила себе граммофон и часами слушала пластинки. Граммофон — был уверен Мэвин — до сих пор стоит у нее на журнальном столике и надрывается:
— Мы победим,
О да, победим,
Всегда побеждали,
И сейчас победим!
Мэвин подошел к дому, где жила Рэйчел, и занял удобную позицию. Свои вечера Рэйчел посвящала гимнастике. Она становилась перед батареей и соблазнительно выгибала спину; а еще садилась на шпагат и клала ноги себе на плечи. Мэвин любил наблюдать за Рэйчел издалека — так она казалась ему почти идеальной женщиной.
В этот раз Мэвину не повезло: Рэйчел заметила его. Издав гневный возглас, она высунулась из окна и запустила в бывшего мужа горшком с петунией. Мэвин увернулся. Горшок ударился о землю и раскололся на тысячу кусочков.
— Мерзавец! — закричала Рэйчел. — У меня и так из‑за тебя нервы ни к черту! Пошел отсюда! — и она задернула занавески.
— И пойду, — пробормотал Мэвин. — Я пойду.
Он вспомнил про приглашение, лежавшее в кармане, и направился по указанному там адресу.
— Я приличный человек, — говорил он себе. — Я хожу по званым ужинам.
Гидеон Фредерикс жил в другом районе; добираться пришлось почти час. Когда Мэвин был уже близко — оставалось минуты две–три — его остановили благородные разбойники. Разбойники, не узнав волшебника, здорово накостыляли ему, да еще и деньги отняли, и костюм сняли.
— Имперская падаль! — сказал один из них, и все гнусно расхохотались.
«Смех как у Андерса», — подметил Мэвин.
Лежа на земле, он застонал. Разбойники сломали ему ребро.
Мэвина подобрал патруль алых.
— Повезло, что вас не убили, — уже в помещении сказал ему сержант.
Мэвин согласился.
Узнай его разбойники — точно бы убили. К предателям счет особый. Мэвин и сам предателей не любил — странные, глупые люди; психически больные, как и он сам.
— Заполните бумаги, — предложил сержант.
— Не хочу, — сказал Мэвин угрюмо.
Сержант удивился.
— Почему?
— Не хочу.
— Ладно, — сказал сержант. — Но я доложу господину доктору Саммердею, что на вас напали. Следует все же принять меры.
«Форма, — подумал Мэвин, оглядывая сержанта. — Форма зеленая. Странно: империя — Алая, а форма — зеленая. В этом есть некий парадокс».
Сержант убрал бумаги.
— Я слышал, вы воевали на Севере, — сказал он.
— Да, всё так, — охотно ответил Мэвин. — Это одна из причин, по которым я приветствовал имперские войска. Испытываю ненависть к королевской семье и к Райласу, и ко всему Королевству тоже.
— Хм, — сказал сержант.
— Вот что, — сказал Мэвин. — Можно от вас позвонить?
Сержант подал ему телефон. Мэвин набрал номер Фредерикса.
— Извините? — раздался в трубке незнакомый голос.
— Это Гидеон Фредерикс? — спросил Мэвин.
— Нет! — голос стал злым. — Это другой номер. Перезванивайте!
И звонок прервался.
Мэвин ощупал ребра, вздрогнул, и сказал недовольным голосом:
— Вот ведь жирный ублюдок. У него, оказывается, другой номер.