я дьявол. — Я награжу тебя, как никто другой, лишь верни воду!» Но мальчик не мог уже вернуть воду. От выпитого он умер; брюхо его вздулось как шар, и вибрировало от каждого порыва ветра. Так и лежал мальчик мертвым, пока не приехал король. Он соскочил с коня и подбежал к колодцу. «А где же дьявол?» — закричал расстроенный король. Но дьявол был мертв. Уже три дня, как он высох; в глазницах его поселились слепые черви. И никто не мог больше исполнить заветного желания короля — завоевать всю Англию и после гордо именовать себя королем англов, саксов и ютов, и даже пиктов…
Шутер смолк.
— Не очень‑то поучительная история, — сказал я.
— Нет, — помотал он головой, — ты не понимаешь. Мальчик со стальными губами — это я. Дьявол, умерший на дне колодца — это твоя помощница, а король — это ты сам.
— Причем здесь Габриэлла? — удивился я.
Шутер не ответил. Он сидел, рассматривая свою пустую кружку, и меланхолично вздыхал.
На следующие выходные Шутер пригласил меня к себе. Он жил в большом, красивом особняке; особняк этот до вчерашнего дня принадлежал герцогу Кембриджскому. Теперь же герцог (бедный Билли!) лежал в своей спальне, безнадежно мертвый, а мы с Шутером — и с его кошкой, Мэрион — удобно расположились в гостинной. Горели дрова в камине. Шутер пребывал в хорошем настроении, много шутил; кошка негромко мурчала и водила туда–сюда пушистым хвостом.
— А это будут мои фамильные клинки, — сказал Шутер, указывая на эспадоны, висевшие над камином. — Я назову их Скарлет и Аллан–а–Дейл. Хотя… легко пришло — легко ушло; клинки мои останутся в замке сием. Зачем они мне?
— Действительно, — сказал я.
Шутер планировал уничтожить Лакленда, Джона, что жил в Глостере; сэр Джон, будучи надеждой для стольких людей, неудержимо притягивал к себе внимание Шутера.
— Вырву ему хребет, — сказал Шутер, поглаживая кошку. — Легко быть любимцем масс, имея хребет; а без хребта ты — растение. Растение на королевском престоле! Хочу посмотреть на это. А ты?
— Хочу, — сказал я.
Увы, уже назавтра дело Шутера у меня отобрали; сказали — мол, раз не можешь поймать безумца, шел бы ты к черту. Я — впервые за долгие годы — разозлился; я сломал свой стол и расколол на две части ноутбук. «Сволочи!» — сказал я гневно. Все смотрели на меня с опаской. Одна лишь Габриэлла заступилась за меня. «Не видите, что ли?! — кричала она. — Шутер почти уже наш; осталось только арестовать его. А вы стопорите нас возле самого финиша! Что же вы за люди такие!»
Горячие слова ее не растопили, к сожалению, льдистого сердца начальника полиции; и я отправился на каникулы.
— Все хорошо, — говорила Габриэлла. — Все в отделе вспоминают вас. Вы скоро вернетесь к делу Шутера, не сомневайтесь.
— Надеюсь, — уныло отвечал я.
Мы с Габриэллой стали любовниками; не знаю, зачем влез в эту авантюру — от скуки, должно быть. Жену я держал в неведении — говорил, что подолгу задерживаюсь на работе.
С Шутером удалось встретиться ближе к Пасхе. Я вновь был в авиационной куртке, он так и не сменил свой любимый зеленый пиджак. «Пошли», — сказал Шутер, и подвел меня к большому фургону, из тех, в которых развозят мороженное.
— Взрывчатка, — сказал Шутер с гордостью. — Вкусная мороженка для короля–пироженки.
— Вот значит, как, — произнес я, догадываясь о намерениях Шутера. — Сегодня ведь Лакленд посещает Лондон, да?
— Угу, — сказал он.
До вечера мы сидели в его фургоне, слушая, как тикают часы. Тихо мурлыкала Мэрион. Наконец Шутер сказал: «Пора!» — и я вышел, прихватив с собой и кошку. Шутер показал мне большой палец. Сам он пересел за руль — и ударил по газовой педали; фургон сорвался с места и помчался по мостовой.
Я смотрел ему вслед, пока он не скрылся за поворотом, затем неторопливо свернул Мэрион шею; закончив, выбросил потяжелевшую тушку в мусорный бак.
В тот день затея Шутера провалилась — Лакленд в последний момент отказался от поездки. Шутер поколесил немного по городу и наконец позвонил мне; я сообщил ему, что надежда — самое главное, что может быть у человека, и что не следует унывать.
— А где Мэрион? — несчастным голосом спросил Шутер; мои слова не очень‑то его и утешили.
— В мусорном баке, — сказал я. — Я убил ее полчаса назад.
Молчание.
— Шутер? — спросил я, не дождавшись ответа.
— Это, — сказал он неуверенно, — это хорошая шутка. Несомненно. Убить Мэрион, да… отличная шутка. Знаешь, в традиции По и Готорна. Как ты додумался? Я, если честно, в восторге, — но голос его звучал глухо и очень несчастно.
— Я решил взбодрить тебя, — сказал я. — Когда еще встречаемся?
— В субботу, думаю, — невнятно произнес он. — Я подумаю, в общем… Ну, как получится. Встретимся и встретимся. Несомненно.
— Вообще я в этот день иду с семьей на карусели, — сказал я. — Ну да ладно. Первоочередные вещи — первыми; от каруселей я откажусь.
— Вот и отлично, — промямлил Шутер и отключился.
Я же, положив телефон в карман, отправился в кофейню «Мелорин»; там я съел триста грамм отличного мороженного — и запил его дымящимся латтэ.
На встречу Шутер не пришел.
Я постоял немного, позвонил Габриэлле — «Встретимся вечером?» — и отправился домой; там я обнаружил изуродованные тела жены и трех своих детей (включая и маленького Спенсера).
— Плохая шутка, — сказал я вслух. — Ведь шутка, повторенная дважды, перестает быть смешной.
В лице Габриэллы я вызвал полицию. Она плакала над моими детьми; кажется, и жене моей посвятила парочку–другую слез. Было определенное разбирательство; я выступал в качестве свидетеля и пострадавшего. Потом, через пару дней, мы с Габриэллой возобновили наши сексуальные встречи; именно такое время понадобилось ей, чтобы прийти в себя.
В четверг мне наконец удалось дозвониться до Шутера.
— Подражание — самая искренняя форма лести, — сообщил он мне. — Я хотел сделать тебе приятное.
Судя по голосу, он нервничал.
— Ты сделал, — солгал я. — Когда встречаемся?
— О, это я с удовольствием! — быстро произнес Шутер. — А завтра. Или даже сегодня. Ночью. Как тебе такое, а? Годится?
— Вполне, — ответил я. — Ладно, бывай пока; я отключаюсь.
— Хорошо. Я только…
Я нажал кнопку «отбой», и взволнованный голос Шутера прервался.
Разговор наш состоял утром; день же прошел очень весело. Шутер посетил Кентербери, где выпустил кровь из Его Высокопреосвященства архиепископа; побывал на торжественной церемонии казни (казнили, к слову, графа Солсбери), где лично убил палача; побывал в Герфорде — там, плача от умиления, он соединил в неравном браке епископа и коня–тяжеловоза. Деяния Шутера были обширны и непознаваемы до конца. Я же, восхищенный его неиссякаемой энергией, собрал семена язвы, запаял в пластик — и по почте отправил Джону Лакленду в Глостер.
— Мне страшно, — говорила, зябко поводя плечами, Габриэлла.
Дело было у меня в спальне. Я лежал, положив свою голову на колени Габриэлле; от нее пахло духами и чем‑то невыносимо человеческим, животным; возможно, смесью похоти со страхом.
— Спокойно, офицер Гисборн, — сказал я. — Я защищу вас в случае чего.
— Я верю, — сказала она грустно.
Потом мы занялись любовью. Время близилось к десяти p. m.; я решил, что раньше полуночи Шутер вряд ли появится — и потому, лаская Габриэллу, особо не торопился. Она сказала, что любит меня. Я кивнул; пусть будет так.
— Всегда мечтала о порядке, — сказала она, когда мы лежали, уставшие, на промокшей от пота постели. — Хотела, чтобы каждый знал свое место; чтобы зла не было как явления. Хотела, чтобы люди не прославляли подонков и убийц… Много чего хотела — но малого добилась. Смешно…
— Все еще впереди, — сказал я.
— Наверное, — ответила она, глядя куда‑то в сторону. — Там кто‑то за окном.
— Бродяга какой‑то, должно быть, — произнес я, вставая. — Сейчас проверю.
Я подошел к шкафу и, взяв с верхней полки заранее заряженный карабин, резко развернулся; почти не целясь, спустил курок. Выстрел прозвучал как хлопок; Габриэлла, охнув, осела на простыни. Напротив сердца у нее дрожало, расплываясь, кровавое пятно.
— Вот и все, — сказал я.
И, уже громче:
— Заходи! Теперь нам никто не помешает.
Окно разбилось; в проем, царапая спину об осколки, влез Роберт по прозвищу Шутер.
— Один сильный ход заслуживает, чтобы был сделан второй, — произнес он, оглядывая тело Габриэллы.
В руке он держал автомат.
— Хочешь, объясню, зачем я убил Мэрион, — сказал я, усаживаясь в кресло; карабин я нацелил на Шутера.
— Я бы сказал, что ты сумасшедший, — ответил он, — но это было бы неправдой. Я вот человек, пускай и с заскоком: никогда я не признавал окружающих за людей, и относился к ним, как к куклам. Но даже так — я человек. Ты же не человек; понятия не имею, откуда ты такой вылез. Может, из колодца дьявола?
— Хорошая речь, — похвалил его я. — Тогда скажи мне вот что: какой смысл был у твоей истории, по мальчика и колодец? Каким образом она соотносится со мной и Габриэллой?
Шутер нервно рассмеялся.
— Никак, — ответил он. — Я вообще эту историю рассказал потому, что хотел тебе пыль в глаза пустить.
— Понятно, — сказал я.
В этот момент он выстрелил; стена над моей головой взорвалась осколками кирпича. Я выстрелил в ответ — и Шутер, застонав, выронил автомат; я пробил правую его дельтовидную мышцу.
На комоде лежал нож, спрятанный под слоями одежды — на случай, если бы я захотел убить Габриэллу максимально эффектно. Взяв его, я быстро приблизился к Шутеру. Он, развернувшись всем телом, толкнул меня плечом; я же, устояв, полоснул его по лицу и оставил длинный аккуратный разрез. Шутер закричал. Не помню уже, что он кричал; кажется, проклинал меня и богохульствовал. Я попытался дотянуться ножом до его горла; не получилось — Шутер, спиной уперевшись в стену, пнул меня. Пока я поднимался с пола, пока искал отлетевший в сторону нож — Шутер выбрался через окно; оставляя за собой капли крови, он побежал по прохладному ночному асфальту. В лунном свете пиджак его выглядел блекло–синим.