… И он не заметил, как бой закончился.
— Домой, — скомандовал Дуо.
Скитальцы стали спускаться. В ту ночь никто не погиб; правда, трех человек ранили. Эфемеры сражались вполсилы — так всегда было во время Единения. Самих эфемеров погибло под сотню — говорят, для них эта цифра ничтожна. Но Ноэль знал: эфемеров не так много, как кажется. Слишком тяжело они умирали.
— Я отлучусь, — сказал Ноэль, и Дуо кивнул.
Ноэль начал свой собственный спуск — он летел к холму с деревом. Сзади плелась Эми. Она выглядела недовольной. Сфера ее, пробитая в нескольких местах, мерцала и потрескивала.
— Ты куда? — спрашивала Эми, однако Ноэль делал вид, что не замечает ее.
— Куда? — Эми разозлилась и, обогнав его, выставила аж три шипа. — Если к своей женщине, то и думать забудь. Если домой — то полетим вместе. Подумай, прежде чем ответить.
Ноэль не стал думать.
— Я к Тании, — сказал он.
— Эх ты, придурок! — разочарованно произнесла Эми.
И врезалась в него, как камень, выпущенный из пращи. Удар был столь сильным и неожиданным, что поля их не выдержали — тут же свернулись в глобулы. Ноэль вместе с Эми стал падать. Ошеломленный, он попытался развернуть поле обратно — но Эми не дала ему этого сделать. Она дралась молча и сосредоточенно. Они падали, а она дралась. Локоть ее угодил в живот Ноэлю. Ноэль задохнулся. Когда боль прошла, появилась ярость. Ноэль ухитрился отцепить от себя Эми, оттолкнул ее, прошипев: «Какая же ты зануда!» — и развернул поле. Эми схватила его за ногу и повисла так. «Идиот! Размякший идиот!» — вопила она. Ноэль сбросил ее, когда до земли осталось два метра — после чего налетел сверху, сорвал с ее спины глобулу и взмыл вверх. Эми осталась внизу. Она яростно кричала что‑то и размахивала руками. Ноэль не стал слушать ее крики. Он сунул глобулу в карман (для него она все равно бесполезна) и направился к холму. Скоро рассвет, и Тания должна быть уже там.
«Сейчас покажу Тании эфемеров. Потом верну Эми глобулу, и мы помиримся, — решил Ноэль. — И все будет хорошо».
Тания была на месте. Заметив Ноэля, она радостно улыбнулась. Он, не говоря ни слова, подхватил ее на лету (Тания чуть поежилась, когда очутилась внутри поля) и начал подъем. На душе было удивительно легко.
— Я люблю тебя, — сказала зачем‑то Тания.
Ноэль хотел сказать ей «И я люблю тебя» — но это прозвучало бы, как пустая фраза, отговорка. Поэтому он сказал:
— Я должен был остаться еще тогда. Прости.
— Нет, ничего, — сказала Тания тихо.
Она вздрогнула, когда небо раскрылось перед ними, и впереди возникли звезды. Ноэль опустился на одну из космических капель. Поверхность ее пружинила. Тания, потирая смуглые плечи руками, села и стала смотреть на солнце. Было прохладно, и она вся дрожала. А космос вокруг звенел: то звезды, оправившись от налета Скитальцев, рождали новых эфемеров.
— Странно, — прошептала Тания. — Я могу дышать…
— Это как облако, — сказал Ноэль. — Здесь можно.
Он перевел взгляд на звезды.
— Когда появляется новый Скиталец, — сказал он задумчиво, — его относят к звездам и оставляют часа на два. Чтобы вокруг него наросло кристаллическое поле…
— Это ужасно, — сказала Тания.
— Да, — сказал Ноэль и привлек ее к себе.
Она вздрогнула.
— Нет, — прошептала она. — У меня муж.
— Муж… — повторил он.
В голове вспыхнула картина: мужчина с печальным лицом говорит что‑то Тании, она не слушает… Стало больно — больно от того, что он знал, какое решение правильное, и не хотел этого решения.
И он сказал — твердым голосом:
— Ты права. Муж и есть муж. Я не должен был уговаривать тебя. Прости.
— Вот именно, — сказала Тания. — Ты негодяй. Ты… Поцелуй меня.
— Нет.
— Поцелуй, — умоляла она.
И он поддался. Прижался губами к ее губам, поцеловал — не нежно, а скорее жадно, со страстью. Она, вся дрожа, ответила. А потом они легли на влажную поверхность капли и стали любить друга, не думая ни о чем — а вокруг шумели звезды, и солнце над ними медленно раскрывало свои лепестки, готовясь к новому дню.
«Я не должен, — думал Ноэль. — Не должен. Это в последний раз. Я обязательно прекращу это, прерву цепь глупостей… Я не должен».
Но душа его пела от счастья, и он знал, что прекратить попросту не сможет. Жизнь стала иной — и нечто доброе и нежное, теплое, прекрасное теперь наполняло ее новым смыслом.
… А где‑то внизу горько плакала Эми, ощупывая свои слабые, нежные, куцые еще крылышки.
Как же давно они проросли.
Октябрьское чаепитие
Был промозглый октябрьский вечер. Я вошел в квартиру, бросил пальто на кровать; сел, не раздеваясь, на стул. В темноте неспешно тикали часы. Я проверил по мобильному — 20:31. Начал отсчитывать про себя секунды. Скучно.
Ближе к девяти позвонила Настя.
— Будь дома, слышишь? Скоро зайду. Да. Пока. Целую, — сказала она стремительно. И тут же отключилась.
— Целую, — ответил я пустоте.
С Настей мы расстались три или четыре года назад, точно не помню. Время стало для меня конвейерной лентой. Ритмичность. Жизнь по заранее установленному графику. В целом, неинтересно, скучно — зато стабильно. Поводов жаловаться не находилось.
Я придвинул стул к окну, стал вглядываться в мокрое стекло. Дождь. На улице темно — будто небо всей своей необъятной тушей обрушилось на землю. Мигали огоньки. Огоньки — как муравьи; выстроились в ряд и идут себе, идут, а куда идут — непонятно. Домой, наверное. В муравейник. Я вздохнул.
Настя умерла месяц назад.
— Может, стоит свет включить? — спросил я у себя самого.
Нет, не стоит. Тем более, если Настя мертва. Усопшим вряд ли по нраву лампы накаливания. Вдруг Настя обидится?
Я расхохотался и пошел на кухню — ставить чайник. Мрак как патока. Я чуть не споткнулся о тумбочку. Прошло пять минут, и с дымящейся кружкой в руках я вернулся к своему наблюдательному посту. Подождем Настю здесь.
«Говорят, утонула», — сказал мне тогда Антоха.
«Может, не она это?» — предположил я вяло.
«Может, и не она», — легко согласился он.
На том разговор и закончился. Проверять я не стал: не видел смысла. У Насти своя жизнь, у меня своя. У нее, вроде бы, даже и муж появился, и ребенок. Причем здесь я?
— Антоха человек честный, — рассуждал я теперь. — Значит, Настя умерла. И сейчас ко мне придет, о ужас, усопше–восставший мертвец. Ночь мертвецов. Нет, не так. Холодная дождливая ночь в ожидании мертвецов. Неплохо звучит. Нашему главбуху бы понравилось.
В дверь постучали.
О, вот и она.
Холодная дождливая ночь продолжается, а мертвецы уже и на пороге.
В теплых домашних тапочках я подошел к двери. Спросил для приличия:
— Насть, ты? — а сам уже и открываю.
— Я, я, — ответила она. — Привет.
Вошла в квартиру. Я даже не успел как следует разглядеть ее — но голос узнал, и сразу же успокоился.
— Чай хочешь? — спросил я. — Пойдем, сядем. Там у меня и крекеры есть, с солью…
— Не хочу.
— Ну ладно.
Я провел ее в комнату, предложил стул. Она села. Я же подумал: «Свет зажечь не просит, ууу, мертвечина». И едва удержался от смеха.
Кружка с чаем дымилась на подоконнике.
— Как жил, рассказывай, — сказала Настя.
А голос все такой же хрипловатый.
— Да так, нормально, — ответил я. — А ты?
— Нормально, — помолчав, сказала она.
Я глубокомысленно кивнул.
Настя сказала:
— Слышь, Валь.
А, снова это «Валь». Уменьшительно–ласкательное от «Валентин». Терпеть его не могу. Это не уменьшительно–ласкательное, это сопливо–оскорбительное. Фу.
— Валь?
— Да, говори, — сказал я, вздыхая.
— Я тут… того. Умерла как бы. Не знаю, как правильно сказать, — тут Настя негромко выругалась. — Зажигалку забыла. У тебя спички найдутся?
— Угу, — сказал я. — Поищи на кухне. Знаешь ведь, где?
— Само собой, — встала она.
Все‑таки Антоха честный человек!
Я подошел к окну. Где‑то снаружи плескался дождь. С карниза лило: тонкая, чуть поблескивающая струя едва задевала стену — и распадалась, и разбивалась, и тысячей капель обрушивалась в бездну. Льдистая молния сверкнула где‑то совсем рядом, упала; холодный электрический свет проблеснул на моих пальцах, прижатых к стеклу. Я невольно вздрогнул.
— Блин, как же красиво, — произнесла Настя за моей спиной. — Валь, открой окно. Мне покурить надо.
Я опустил голову.
— Кури здесь.
— Да? Ну, спасибо.
Запахло жженым табаком.
— Мертвые тоже курят? — спросил я.
— Да. Сама удивляюсь.
Я сел обратно на стул. Кружка с чаем все так же стояла на подоконнике; стекло вокруг сильно запотело.
— Как ты умерла?
Настя вздохнула, сделала затяжку.
— Родами, да? — спросил я прежде, чем она успела ответить.
— Не смешно.
— А я и не смеялся.
— Все равно не смешно. На море я ездила, там и… Утонула. Захлебнулась насмерть. Противно было…
В темноте зажегся второй огонек. Настя курила теперь две сигареты.
— И что делать теперь будешь? — спросил я.
— Не знаю.
— А ко мне зачем пришла?
— Да не знаю я, говорю же!
Мне вдруг захотелось коснуться ее.
— Насть.
— Да? — отозвалась она чуть раздраженно.
— Я вот хотел спросить… А мертвые едят живых?
Огоньки метнулись туда–сюда и погасли. Настя пальцами затушила обе сигареты.
Пауза.
— Нет, не едят, — ответила Настя.
— А зачем ты ко мне пришла? — не унимался я.
— Я уйду. Если ты так этого хочешь. Возьму и уйду, блин! — и Настя начала подниматься.
Я воспользовался шансом. Наклонившись, я схватил Настю за смутно белевшее запястье. Наконец‑то.
Запястье было холодным, как декабрьский снег, и столь же влажным.
— Отпусти.
— Ты, — сказал я, — ты пришла за мной, верно?
Пауза. Молчание.
Долгое, невыносимое молчание.
— Я уйду, — наконец сказала Настя.
— Да нет же, дура! — я прижал ее запястье к своему пылающему лбу. — Не уходи.