«Как мысль шальную приструнить?..
За талию хотел схватить —
Не удержать… как утром бляди».
Поэтому не удивляет, что
«Жених и невеста на брачном ложе.
Влагающий влагаемое
Во влагалище…
Оплодотворение энергией смерча, Беременность языка».
В другом стихотворении, посвященном некоей (?) «А.С.» — еще интимней:
«Он тут, совсем недалеко —
Я чувствую — стоит,
И что-то тихо, глубоко
Проникнув, говорит».
Очень трогательно звучат такие строки:
«Шорохом, шепотом, стоном открыла
Жизнь свое новое место».
Еще в одном опусе выясняется, что
«Для хранения Божьего семени
Человек Божьего племени
Должен тоже уметь истреблять»,
Что В. Хохлев, кажется и пытается старательно делать, хотя и очень образно, но слишком красиво:
«Поэт — меч, пластующий язык». Пластовать, как уверяют специалисты по русскому языку, — резать, накладывать пластами. Мечом же можно рубить, колоть, наконец, ударить противника. Но пластование — функция совершенно другого предмета, скажем, ножа для разделки рыбы.
Или другой, холодящий сознание, пассаж:
«Вдруг оборот
Медленный головы», —
Кто бы мог представить, как голова медленно «оборачивается», вокруг собственной оси, градусов, надо полагать, на 360? — Чудо (если только это — не изощренный способ убийства). Впрочем, голова В. Хохлева способна и на более простые движения: «И голову к ней пригнул». — Да-да, не склонил, наклонил, а именно пригнул, словно ветер былинку — такие вот дела. Но ведь поэзия продолжается. И нет ей ни конца, ни края:
«Ты кладешь на плечи руки
и целуешь горячо,
Я тебя целую тоже…
И слеза, щеки коснувшись,
Льется на твое плечо».
Не знаю, каким образом В. Хохлеву удалось достичь подобной позы, но что слеза может капнуть, упасть и т. п., а уж не как не «литься» в единственном числе, кажется очевидным. Хотя и о позе где-то уже было, воспетое позднее поэтами-юмористами. Ах, да: «Что ты, милая, смотришь искоса, низко голову наклоня?».
Поэтому не приходится удивляться, когда выясняется, что:
«От поцелуя теплыми губами
Я вздрогну…
Меня ты обовьешь руками».
Дрожи, поэт, трепещи, поэт, когда тебя обвивают! Хорошо еще, если женщина, а не спрут.
Но более удивительны дальнейшие описания женщин. Вот, скажем:
«Ваш нежный взгляд, огромные ресницы,
И тень от них на розовых щеках».
— Это какой же длины должны быть ресницы — как локоны на голове, не слишком ли разыгралось воображение? — Хоты нет, в других строках В. Хохлев, наоборот, движется куда-то в микромир, словно в известном шлягере об этаких поросячьих глазках «как два карата»:
«Ты смотришь черными точками
Из-под прищуренных век».
В другом случае кажется, что люди для В. Хохлева сродни каким-то инопланетянам. Он пишет:
«Я на скамейке под сосной
Лежу, смотрю наверх,
А на суку, что надо мной,
Как будто человек.
Уперся выстрелом в меня —
Стеклянным черным взглядом,
Двумя вселенными маня».
Ни за что не догадаетесь: речь идет о белке. Это ее взгляд-выстрел, уверен В. Хохлев похож на человеческий. Это у маленького грызуна манят глаза — две вселенные. И столь замечательные наблюдения удалось сделать, лежа на скамейке под сосной. Хороша белочка!
А поэт, тем временем, задает очередную загадку, уверяя, что «на гумус давим, как шляпки грибов». Хотя, может, тут корректоры виноваты, влепив «на» в другое место? — Загадка. Хотя она может решиться просто, если обратиться к иным поэтическим находкам В. Хохлева:
«Я оделся в брюки клеш».
Или:
«И готов распрямиться в прыжок».
Выходит, что у поэта просто не лады с русским языком. Или, во всяком случае, в восприятием окружающей действительности. Иначе как прикажете понимать:
«Холодный халат, его обнимая,
Скрыл под собою холодный висок».
Тут неясно кто кого скрыл: висок — одежду или наоборот. Если висок — ну и умище должно быть в подобной голове! А если халат — то как же в него так удалось облачиться?! Впрочем, ничего удивительного, если довольно стройный С. Есенин у В. Хохлева «Тут он собою проем заполнил». Речь, судя по всему, идет об окне «Англетера», «заполнить» которое могут разве что Робин Бобин Беримбек или Гаргантюа.
Но вернемся к мозгам. В творчестве В. Хохлева и им уделяется место:
«Грецкий орех мозговит,
Тоже извилист, накручен.
Чей ум более плодовит?
Мой? Или орехов кучи»?
Вообще-то известно, что в подобных случаях количество не может перейти в качество. Разве что как у В. Маяковского: «Но, если в партию сгрудились малые — сдайся враг. Замри и ляг!». Но В. Хохлев должен же убедить читателя в своем превосходстве: «Незрелый орех безмозглый. И ничего он не может создать». Орех не может, а поэт — легко.
Вот и В. Хохлев справедливо замечает:
«Я рисую — нет, пишу,
Взглядом медленно машу».
А в другом месте:
«Я ничего не могу понять
В том, что я пишу»…
Боюсь, неискушенный читатель, насладившись «Уставший поэтом», тоже мало что сможет понять. Увы…
ПАЛИТРА СМЕРТИ
Жила на свете одна весьма любознательная блондинка. Однажды она мирно надкусывала эклер, оставляя напомаженные отпечатки бантиков губ на каёмке кофейной чашки. Аккуратно наманикюренный ноготок перемещался по картинкам гламурного журнала, лежавшего на столике подле кофе, пока случайно наткнулся на подпись к фотографии сахарницы. «Белая смерть» — предупреждало глянцевое издание.
Тонко отточенный ноготок на несколько секунд застыл на месте, а потом нервно заскользил справа — налево и вниз, с ужасом осознавая все пагубные последствия, к каковым неминуемо приведет употребление сахаросодержащих продуктов. Добро бы ещё речь шла о непонятном диабете или о не менее непонятных бляшках кровеносных сосудов. Но, оказалось, рафинад может вызвать ожирение!
— Это, точно, смерть. — Блондинка без сожаления отложила надкушенный эклер.
Она твёрдо решила забыть про сахар, крем, булочки, макароны, а заодно про молоко, сметану, яйца и прочие сомнительные белые продукты. Для верности даже стильная прическа была перекрашена в диаметрально противоположный, чёрный цвет. Впрочем, это могло символизировать и скорбь по безвременно оставленному эклеру. Хотя история сие умалчивает.
Как бы то ни было, но расставание с «белой смертью» ни коим образом не повлияло на любознательность теперь уже; экс-блондинки, которая с не меньшей любознательностью продолжила штудирование прессы.
Похлопывая трижды удлиненными «Lancom»’ом ресницами над очередным изданием, экс-блондинка узрела новое предупреждение под фотографией курносого осетра, украшенного икрой. «Черная смерть», — пугала подпись. Чуть ниже значилось, что икра осетровых — сплошной белок, способный привести к необратимым изменениям цвета лица. Особенно, если употреблять ещё и кофе с «картошкой».
Желания разбираться, о какой именно картошке — пирожном или корнеплоде — идёт речь, у любительницы гламурных журналов не было. Поэтому вскоре её прическа приобрела красноватый оттенок, а из рациона исчезли все продукты, «чёрного» периода, включая хлеб, шоколад и даже подсолнечные семечки.
Через некоторое время любознательная экс-брюнетка выяснила, что существует «красная смерть», а помидорами даже пытались отравить кого-то из правителей Европы. В результате пришлось отказаться не только от «сатанинского» овоща, но от морковки, арбузов и также от свежепосоленной лососины и красной икры. А заодно — от огненных прядей, которые сменили безобидные зеленоватые завитушки. Дабы избежать лишнего искушения.
Правда, совсем скоро выяснилось, что смерть вполне может быть и цвета капусты, которая, не приведи Господи, вызывает изжогу, и цвета корнишонов, тоже крайне неблагоприятно влияющих на пищеварение. А уж о ядовито-зелёном винограде и говорить не приходится!..
Долго ли — коротко бежало время, но любознательная почитательница гламурных журналов перекрашивала свои локоны в соломенный цвет, затем — в апельсиновый, после — в перламутрово-устричный, не уставая ужасаться, сколь грандиозна палитра смерти. В ходе этих манипуляций удалось счастливо избежать проблем от отравления синильной кислотой от косточек спелой дыни, диатеза, вызываемого цитрусовыми и несварения желудка, коему способствует употребление коварных морских гадов.
К сожалению, наша любознательная особа так и не успела узнать, чем же вредны баклажаны, именуемые фиолетовой смертью, ибо умерла от анорексии.
А напрасно.
Последний штрих в цветовой гамме усопшей наложил хмурый служитель морга, посыпая бледно-синюшнее лицо щедрым слоем розовой пудры. Тоже, видимо, напрасно.
Ведь не зря говорят в народе: в какой цвет не перекрашивайся — всё равно прессе верить нельзя. Тем более, радужной.
Впрочем, злые языки утверждают иначе. Мол, пресса тут не причем. Какими завитушками не обзаводись — блондинка она и есть блондинка.