Рассказы — страница 1 из 2

Бентли ЛиттлРассказы

Авторы проекта: mikle_69, BertranD.

Составители: Stribog, mikle_69, BertranD.

Автор обложки: mikle_69.

Авторские сборники

Коллекция

Bentley Little, «The Collection», 2002

Святилище

Bentley Little, «The Sanctuary», 1989

Религиозные фанатики всегда меня пугали и, когда я слышу, как они поддерживают какие-то дурацкие эсхатологические теории (теории о конце мира и человека, — прим. перев.) или предлагают своё извращённое толкование Библии, мне становится интересно: как же они живут у себя дома? Какая у них мебель? Какую еду они едят? Как относятся к соседям и домашним животным?

«Святилище» — это моя версия той жизни, которую мог бы вести ребёнок, растущий в такой семье.

* * *

Шторы были полностью закрыты. Кэл заметил это, когда после школы подошёл к дому, и ещё до того как подняться на крыльцо, понял: произошло нечто ужасное. Шторы днём не закрывались с тех пор… с тех пор, как пришлось заплатить Отцу.

Перед тем как открыть дверь, облизнув пересохшие губы, он переложил учебники под мышки. Внутри, в гостиной, было темно, тяжёлые коричневые шторы не пропускали практически ничего, кроме самого тусклого света. Он едва заметил мать, которая свернулась калачиком в углу дивана.

— Мама? — нервно произнёс он.

Она не ответила и, положив книжки на кофейный столик, он подошёл к ней. Приблизившись, разглядел слёзы на её щеках.

— Мама?

Она бросилась к нему, схватила за плечи и, прижавшись всем телом, обняла. От её домашнего платья шёл незнакомый запах, который ему не понравился.

— Ах, Кэл, — зарыдала она. — Я не хотела этого делать! Не хотела!

Кэл вдруг заметил, какая стояла тишина. Из глубины дома не доносилось ни звука и у него заныло под ложечкой.

— Где Крисси? — спросил он.

её руки, обнимая, сильнее стиснули его.

— Я не могла с собой справиться, — причитала она. Слёзы градом катились по её пухлым щекам. — Мне пришлось убить его.

— Убить кого? — спросил Кэл, еле сдерживая страх. — Кого ты убила?

— Я шла домой из магазина и увидела мужчину, гулявшего с собакой, и тут Гнев охватил меня. Я не смогла с собой совладать.

— Что случилось?

— Я сказала ему, что у меня не заводится машина, и мы пошли в гараж, чтобы посмотреть, что с ней не так. Затем я закрыла дверь и схватила топор. Мне… мне было не справиться с собой. Я не понимала что происходит, и делала это снова. Не хотела делать это опять, но Гнев переполнял меня.

Она провела рукой по волосам Кэла, и голос её вдруг стал бесстрастным.

— Я согрешила, — сказала она. — Но моей вины в этом нет.

— Где Крисси? — задал вопрос Кэл.

— Крисси пришлось умереть за мои грехи.

Кэл вырвался от матери и побежал по коридору, через дальнюю спальню, в Святилище. Там, рядом с крестом Отца, он нашёл распятую фигуру своей сестры. Она была обнажена, её руки и ноги были распростёрты и прибиты гвоздями к дереву, голова бессильно поникла вниз.

— Крисси? — позвал он.

Она не шевельнулась и не ответила, но когда он нерешительно дотронулся до её ноги, кожа была ещё тёплой.

Позади него закрылась дверь Святилища. В комнате не было окон, и Крисси освещали только свечи, мерцавшие перед алтарём. Кэл уставился на неподвижное тело сестры, на маленькие ручейки крови, стекавшие из её пронзённых рук и ног. Сильные руки матери схватили его за плечи.

— Она воскреснет, — сказала она, и, обернувшись, Кэл увидел слёзы на её глазах. — её воскресят, и она взойдёт на престол Господа, и мы будет молиться ей и почитать, как и твоего отца.

Она упала на колени и жестом показала, чтобы он присоединился к ней. Он увидел бледные красные узоры, которые перекрещивались на её ладонях. Линия жизни, заметил он, была полностью заполнена тонкими следами крови.

— Молись, — попросила она и сложила руки вместе.

Кэл преклонил колени перед отцовским крестом и воздел руки в молитве.

— Дорогой Джим, — начала мать. — Да святится имя твоё. Мы благодарим тебя за защиту и поддержку ближних твоих. Не введи нас во искушение, и избавь нас от лукавого. Мы молим тебя, Джим, огради нас от зла. Ты велик, ты добр, и мы благодарим тебя за еду нашу. Аминь.

Кэл понимал, что молитвы матери были не вполне правильными. Он помнил кое-что из того, что учил в воскресной школе, когда они ходили в церковь, и мог сказать, что текст молитвы был немного не тот. Но промолчал. Если бы он что-то сказал по этому поводу, она била бы его до тех пор, пока он не раскается в своём богохульстве, а затем бы надолго поставила на колени молиться отцу, поэтому он держал рот на замке.

Рядом с ним мать бормотала свою молитву, и хотя он знал, что это ожидается и от него, вместо этого он украдкой разглядывал Святилище. Под руками и ногами Крисси находились священные чаши, в которые собиралась кровь мученицы. Позже им придётся испить из них для Причастия. От этой мысли Кэл содрогнулся. Он тут же представил себе тошнотворно-солёный, отдающий травой, вкус крови, и его чуть не вырвало. В тёмном углу комнаты, куда не проникал свет свечей, он разглядел очертания окровавленного топора, прислонённого к стене. На полу, перед топором, лежал молоток, которым она распинала Крисси, рядом были рассыпаны гвозди.

Мать поднялась.

— Можешь идти, — сказала она. — Сейчас я хочу побыть одна.

Он молча кивнул и покинул Святилище. Хотелось кричать, но он не мог. Вместо этого он сел за кухонный стол и тупо уставился в пустоту перед собой.

Боцефус стал царапаться в дверь, и Кэл пустил пса в дом, положив еду ему на пол. Солнце садилось, тени удлинялись, а мать всё не выходила. Он сделал сэндвич, выпил молока, а затем, досмотрев по телевизору комедийный сериал, ушёл в свою комнату. Он чувствовал усталость, но был не в состоянии уснуть. Кэл включил маленький чёрно-белый телевизор, стоявший на тумбочке. Он не хотел быть один.

Через какое-то время послышались шаги матери и шёлест её одежд — она вышла из Святилища и направилась прямо к себе в спальню. Сквозь тонкую стенку ему было слышно, как она молится, как её хриплый голос поднимается, и опадает в размеренном ритме.

Боцефус вошёл к нему в комнату и запрыгнул на кровать, виляя хвостом и радостно высунув язык. Кэл прижал собаку к себе и зарылся лицом в чистую золотистую шерсть, крепко обняв своего любимца. Из глаз полились горячие слезы, и он вытер их об мягкую собачью шкурку.

— Крисси, — произнёс он. — Крисси.

В доме стояла тишина. Спустя некоторое время, когда он провалился в сон, зашла мать и выключила телевизор. Теперь царило такое безмолвие, что из соседней комнаты было слышно дыхание матери, перемежаемое редкими всхрапами. Он лежал, уставившись в темноту, думая о матери, о Гневе, о Крисси, о том, что же со всем этим делать. Он лежал, уставившись в темноту, и услышал тихий шёпот Крисси:

— Кэл.

Его как будто окатили ледяной водой, по коже пробежали мурашки. Он закрыл глаза, закутался в одеяло с головой. Сердце молотом стучало в груди. Ему это показалось. Нужно прийти в себя.

— Кэл.

Чуть громче дыхания спящей матери, шёпот, тем не менее, был отчётливо слышен.

— Кэл.

Ему хотелось кричать, но во рту вдруг пересохло. Он заткнул пальцами уши и с силой зажмурил глаза, и хотя больше не мог слышать шёпот Крисси, звук этот наполнял его голову, и он знал, что если уберёт пальцы от ушей, то снова услышит голос.

— Кэл.

Что она хотела? Он представил себе распятое тело Крисси, гвозди, пронзавшие её руки и ноги, голову, бессильно поникшую вниз, ужас, застывший на её лице, и вдруг перестал бояться. Или, точнее, теперь боялся не так сильно. Он всё ещё был немного напуган, но место страха заняли печаль и сострадание. Она — его сестра. её убили за то, чтобы искупить грехи матери, а сейчас она одна, совсем одна в Святилище, вместе с Отцом.

Ей всегда было страшно в Святилище.

Она всегда боялась Отца.

Он убрал руки от ушей и стянул одеяло с головы.

— Кэл.

Казалось, что в шёпоте, его манившем, не было зла. Это было больше похоже на просьбу, мольбу о помощи. Осторожно, стараясь не шуметь, он выскользнул из кровати. Миновав комнату матери, он потихоньку пошёл по коридору, чтобы через заднюю спальню попасть в Святилище.

Во тьме комнаты он огляделся. Лишь одна свеча ещё мерцала, другие, похоже, практически догорели. Тем не менее, у подножия креста он различил и то, что оловянные чаши были снова заполнены, и убитого Матерью мужчину, который теперь стал грудой черневших неузнаваемых останков.

— Кэл, — прошептала Крисси.

Он посмотрел наверх.

— Убей её, — сказала она. — Убей эту суку.

На следующий день, как ни в чем не бывало, он пошёл в школу, только и на чтении и на правописании у него всё влетало в одно ухо, и вылетало через другое. Не мог он сосредоточиться и на истории с математикой. Его мысли занимала мать. Одна часть его знала, что он должен рассказать кому-нибудь что случилось, другая — не хотела этого. Кроме того, кому он мог бы об этом рассказать? Мисс Прайс ему крайне не нравилась, и он бы не чувствовал себя комфортно, заговорив с ней о произошедшем. Ещё более неловко он бы себя чувствовал, разговаривая с директором, которого видел всего несколько раз, вышагивающего поперёк игровой площадки по направлению к канцелярии. Ясно, что нужно идти в полицию. Им бы, действительно, нужно об этом знать. Но тогда они заберут мать, заберут Отца и Крисси, и он останется совсем один.

К тому же он боялся того, что может сделать Отец. Отцовский гнев был силён, на его стороне была мощь Господа. Что мог сделать полицейский против силы Бога?

Во время ланча Кэл остался один на игровой площадке. Ему то хотелось рассказать кому-нибудь про мать, то нет.

Что выбрать, он пока не решил.

Со школы домой он не спешил, пользуясь временем все обдумать. Мать, скорее всего, молилась в Святилище. Так было в прошлый раз, когда к ней приходил Гнев, и Отцу пришлось за это заплатить. Сейчас ему не хотелось к ней. Он не был пока уверен в том, чего на самом деле хочет. Мышцы его были скованы, болела голова, и он чувствовал себя в ловушке.

Он шагал по улице к дому и вдруг остановился в изумлении. Мать была не в Святилище. Вместо этого она стояла перед газоном со шлангом в руке, и поливала зелёную траву и клумбы с цветами, росшими под окном кухни. На улице шумели дети, игравшие после школы у себя во дворах и гонявшие туда-сюда по тротуарам на двух- и трёхколёсных велосипедах. Выше по улице мистер Джонсон подстригал газон, бензиновая газонокосилка мерно жужжала. Доносившийся из-под нее звук накладывался на хаотичный шум, который издавали дети.

Кэл медленно двинулся вперёд, наблюдая за матерью. Она бросила взгляд поверх его головы и улыбнулась, затем на её лице произошла перемена. Глаза расширились, как от страха, а углы рта сжались в прямую линию. Всё её тело напряглось, а поза сделалась неестественной, как у робота.

— Гнев, — догадался он в панике.

Затем она бросила шланг и побежала по тротуару. Он кинулся за ней, но та уже разговаривала с каким-то незнакомым мальчиком с другой улицы. Мальчик кивнул, потом прислонил к стенке велосипед, и они отправились обратно, вверх по тротуару. Кэл, споткнувшись, в растерянности встал перед ними.

Мать прошла мимо, бросив на него непонятный взгляд, в котором одновременно читались и терзавшая её мука, и злорадство.

— Мама, — крикнул он, побежав следом за ней.

Она обернулась, улыбаясь, и с силой ударила его по лицу.

Когда он упал на землю, то увидел, что мать заводит ребёнка в гараж.

Он вскочил на ноги, и подбежал к небольшой двери гаража. Мальчик стоял в центре помещёния, растерянно озираясь вокруг.

— Что это за место? — спросил он.

Тут мать захлопнула за Кэлом дверь, и он услышал, как ребёнок ударился о бетон.

— Нет! — завопил Кэл.

Мальчик был слишком ошёломлён, чтобы плакать, и в полной растерянности просто смотрел вверх, на лопату, которая обрушилась ему на спину. Он забился на бетонном полу, как рыба, кровь хлестала из длинного разреза на спине, в том месте, куда вонзилось лезвие лопаты.

Кэл нетвердой походкой вышел из гаража, но всё равно слышал тошнотворный хлюпающий звук лопаты, рубившей плоть быстрыми короткими ударами.

Позже мать вышла наружу, руки её были окровавлены, во взгляде читался страх, смешанный с унижением.

Кэл съёжился, но она отшвырнула его в сторону, бросившись вдоль стены гаража. Он увидел, что она вытащила из бокового дворика два длинных бруска сечением восемь на четыре дюйма. Она с усилием втащила их внутрь дома, и он услышал медленный размеренный звук распиливаемого дерева. Он застыл на месте. Спустя несколько минут пила остановилась, и послышались беспорядочные удары бьющего по гвоздям молотка.

Она делала крест.

Ему хотелось скрыться, убежать, но что-то удерживало его на месте. Он стоял, затем сел перед домом, слушая звук молотка, в то время как вокруг, у соседей, шла обычная нормальная жизнь. Он неподвижно сидел там, пока не услышал, как где-то в доме хлопнула дверь, и через окно увидел мать, которая тащила крест по коридору, к Святилищу.

Его осенило: теперь его очередь, и он быстро вскочил на ноги. Он не собирался уступать. Если надо будет, он убежит, а если будет надо — будет драться.

Боцефус гавкнул один раз, громко. Затем коротко и неприятно взвизгнул, и тут же замолк.

Потом наступила тишина.

— Боцефус! — закричал Кэл. Он вбежал в дом, затем помчался дальше, по коридору.

Собака уже была распластана на кресте, все четыре лапы были растянуты в позе распятия, из них торчали длинные гвозди.

Мать выронила молоток и опустилась на колени. Слёзы катились по её щекам, но это были не рыдания. Она начала молиться:

— Благослови наш дом, благослови наши ноги. Добрая еда, доброе мясо. Боже, отведай его. Блаженны кроткие, блаженны умирятели. Во имя Отца, Дочери и Святой Собаки. Аминь.

Она преклонила колени сперва перед Отцом, затем перед Крисси, а потом перед псом.

Кэл оставался стоять. Она была помешанной, сумасшедшей, и он понял сейчас, что у него только один выбор: обратиться к властям и выдать её. Внутри него всё задеревенело, и сильно разболелась голова. Отец, скорее всего, счёл бы его решение кощунственным, а вот Крисси, вероятно, нет, пусть она тоже всегда была на стороне Господа.

Мать вышла из Святилища, затем через несколько минут вернулась, волоча изувеченное тело мальчика. Она швырнула его в яму и подожгла. Несмотря на включенный вентилятор, Святилище заполнил чёрный зловонный дым, и Кэл, пошатываясь, пошёл в спальню, хватая ртом свежий воздух. В голове его раздавался сводивший с ума звук крови, стекающей в чаши на алтаре: кап-кап-кап.

Наверное, ему следует убить её.

— Кэл.

Голос Крисси. По-прежнему чуть громче шёпота, пробиваясь сквозь шум и дым, он прозвучал мягко и совершенно отчётливо. Ему захотелось вернуться в Святилище и поговорить с ней, но не смог заставить себя это сделать.

— Нет, — прошептала Крисси и повторила это слово опять. — Нееееееет.

«Нет»? Что это значило?

Тем не менее, он понял, что она имела в виду. Крисси передумала. Может быть, она поговорила с Отцом, может, с самим Господом, но она больше не хотела, чтобы он убивал мать. Несомненно, она не хотела, и чтобы он её выдавал.

Что же ему делать?

— Нет, — шепнула Крисси.

Он выбежал из дома и рухнул на траву газона, выходившего на улицу. Горячей щекой он чувствовал прохладу свежей влажной травы.

Тодд МакВикар поднимался вверх по улице на своём трёхколёсном велосипеде.

— Что с тобой такое? — спросил он.

Голос у него был противным.

И тут Кэл почувствовал, как к нему пришёл Гнев. Он понял, что произошло, и не хотел, чтобы так получилось, однако неистовая ненависть к Тодду заполнила его изнутри, и он понял, что ничто не сможет успокоить его ярость и злобу, кроме смерти мальчика. Мысли о том, как он прямо на тротуаре разбивает в кровь голову Тодда, придали его голосу необходимое спокойствие.

— Иди сюда, — сказал он. — Я хочу показать тебе кое-что в гараже.

Он надеялся, что мать ещё не избавилась от лопаты.

Кэл стоял посередине Святилища. Он плакал, терзаемый тоской и раскаянием, и не представлял, что его сейчас ожидает. Позади него, в яме, горело тело Тодда МакВикара, и запах дыма, казалось ему, был свежим и очищающим.

Он взглянул на мать.

— У тебя нет выбора, — задыхаясь от рыданий, проговорила она. — Я должна заплатить за твои грехи. Она протянула трясущуюся руку к перекладине креста и погладила. Пальцы её нервно подёргивались.

Кэл прижал остриё гвоздя к линии жизни на её ладони и отвёл молоток назад.

Голоса в голове выражали ему своё ободрение:

— У тебя нет выбора, — отец.

— Ты должен, — Крисси.

Он с силой ударил молотком и вздрогнул, когда мать закричала. Сквозь её ладонь гвоздь вошёл в дерево. Тёплая красная кровь ручьём заструилась вниз.

Это сумасшествие, думал он. Это неправильно. Так нельзя. Но как только он посмотрел наверх, ему показалось, что он видит одобрение и в закрытых глазах Крисси, и в пустых глазницах отца.

Он взмахнул молотком снова.

И снова.

К тому моменту, когда он закончил с последней ногой и закрепил крест рядом с Боцефусом, он уже чувствовал себя лучше — очищенным, как будто бы родился заново — невинным и свободным от всех грехов.

Он с благодарностью опустился на колени.

— Матерь наша, — сказал он. — Иже еси на небесах…

Перевод: Аввакум Захов

В лесу будет темно

Bentley Little, «The Woods Be Dark», 1993

«В лесу будет темно» я написал в середине 80-ых для курсов писательского творчества. В то время я вдохновлялся работами Уильяма Фолкнера и выпустил множество связанных между собой готических рассказов, события которых происходят на юге в сельской местности. Я жил в Калифорнии и никогда не ездил на юг, у меня даже ни одного знакомого южанина не было. Но того самоуверенного и чванливого сопляка, каким я был, это не остановило.

* * *

Мама не стала, как обычно, мыть тарелки после ужина, а вместе с нами вышла на крыльцо. Она прогнала Юниора из кресла-качалки, села вместо него и стала смотреть на траулер старого Крофорда, плывущего по озеру. Это была одна из тех влажных июльских ночей, когда вокруг летали стрекозы и комары, ища куда бы им приземлиться. Рядом бегал Пити, убивая журналом насекомых.

Мама вышла на крыльцо вместе с нами, потому что Роберт не вернулся домой засветло, как обещал. Она притворялась, что не произошло ничего особенного. Она сидела рядом с нами, смеялась, шутила и рассказывала интересные истории из своего детства, но по выражению её лица я понимал, что она не прекращает думать о папе.

Я стояла возле перил недалеко от двери и пыталась освободить платье, которым зацепилась за гвоздь. Мама рассказывала историю о том, как у нее отказали тормоза на велосипеде и она была вынуждена свалиться в реку, чтобы не врезаться в дерево, когда я услышала низкий шёлестящий звук, исходящий со стороны дорожки возле дома. Я подбежала к маме.

— Что случилось, Бет? — спросила она.

Я ничего не сказала. Звук раздался снова, но на этот раз его услышали все. Мама встала. её лицо побелело. Она подошла к перилам, возле которых я стояла раньше, и посмотрела на тропинку. Мы стояли возле мамы, держась за её юбку.

Пити увидел это первым.

— Это Роберт! — закричал он. Пити указал туда, где тропинка выходила из леса.

Из леса, как и сказал Пити, уверенной походкой выходил Роберт. Я услышала, что дыхание мамы, когда она увидела его, начало успокаиваться, но потом прервалось, как будто её что-то сильно удивило. Роберт шёл, сильно покачиваясь, как будто был пьян или ещё по какой причине.

Но мы знали, что он не брал в рот ни капли.

— Принесите дробовик, — спокойным голосом сказала мама.

Я побежала домой и достала оружие из папиного шкафа, потом побежала обратно и отдала его маме. Та зарядила дробовик и без малейшего сомнения на лице навела на Роберта.

Теперь мы ясно видели его. Он был на полпути к ограде, и огни дома освещали его лицо. Он нёс веревку с нанизанной на нее рыбой и по-прежнему шатался. Его лицо выглядело таким же белым, как у папы, и, казалось, он даже не замечал, что мы стоим на крыльце. Пити кричал Роберту и хотел бежать ему навстречу, но он был ещё мал, чтобы знать, что происходит и поэтому Джуниор сдерживал его.

Роберт остановился, не дойдя до дома примерно ярдов десят, и помахал рукой. Движение получилось вялым и каким-то странным.

— Эй, мама! — его голос тоже был необычным, — посмотри, что я принес!

Мама держала дробовик, направленным на него.

— Не вздумай подойти ближе!

Роберт тряхнул головой:

— Мама…

— Если я по-прежнему твоя мать, то ты дождешься рассвета и придешь домой только утром, а пока не рассчитывай, что я позволю тебе войти в дом. Оставайся, где стоишь.

Роберт сделал шаг вперёд:

— Но, мама…

Грянул выстрел, и его голова исчезла. Во все стороны брызнула кровь и осколки костей. Пити начал кричать, а остальные наблюдали, как Роберт упал на траву. Его рука все ещё сжимала веревку с рыбой. Мама перезарядила оружие и на всякий случай нацелила его на лежащее тело, но оно больше не шевелилось, а из того, что осталось от головы, на траву текла кровь.

Мы оставались на крыльце всю ночь. Пити, Джуниор и Сиси заснули почти сразу, я ближе к середине ночи. Мама спать не ложилась совсем.

После восхода солнца мы пошли на луг.

Там ничего не было. Тело Роберта ушло.

Мама все утро объясняла Пити, что произошло.

В этот вечер мы поужинали очень рано и вышли на крыльцо, когда ещё не стемнело. Роберт появился в то же время, что и вчера. Он вновь уверенно шёл по тропинке. На этот раз мы просто стояли, прижавшись друг к другу, и смотрели, как он идет к дому.

— Роберт Пол вернулся домой, — произнес он. Его голос звучал так, как будто Роберт был сильно чему-то рад. — Роберт Пол снова вернулся домой.

Даже с крыльца мы видели усмешку на его лице.

Когда Роберт дошёл до того места, где мама застрелила его, он остановился.

А потом взорвалась его голова.

Он упал на траву, а утром вновь ушёл.

Мы подошли к тому месту. Трава была примятой, коричневого цвета и выглядела, как будто её подожгли.

— Теперь все, — сказала мама, пнув землю, — теперь все закончено.

Но я знала, что это не так. Я чувствовала это. Я знала, что мы должны были сделать тоже, что и для папы. И я боялась.

Сильно боялась.

Это был один из тех дней, когда все становилось неправильным. Дом оказался повернут на юг, тогда как всегда смотрел на запад. Когда мама заходила на минутку к нам в гостиную, а потом возвращалась на кухню, то оказывалось, что все столовое серебро валялось на полу, или находила свою любимую тарелку разбитой, или случалось что-то ещё. Мама пыталась на происходящее не обращать внимания, но один раз я видела, как она молится, когда никто этого не видел.

После ужина мы просто сидели без дела и ждали прихода ночи, чтобы лечь спать. На крыльцо в этот раз мы не вышли. Мы остались внутри. Сиси закрыла все окна и шторы, а Джуниор выключил во всех комнатах свет.

Я уже почти уснула, как что-то громыхнуло возле северной стены дома. Я сразу же проснулась. Это было похоже на выстрел. Все остальные тоже проснулись, а маленький Пити заплакал. Мама собрала нас всех возле себя.

— Оставайтесь здесь, — сказала она. — Не подходите к окнам.

После этого она больше ничего не говорила, я посмотрела не нее. её глаза были закрыты и, похоже, что она молилась про себя.

Что-то снова громыхнуло возле дома, да так, что тот даже затрясся.

Я услышала голоса снаружи. Казалось, что их, по крайней мере, шесть или семь. Голоса накладывались друг на друга, и понять, о чем они говорили, было невозможно. Я заткнула уши ватой и закрыла глаза, но голоса по-прежнему звучали в моей голове.

Я почувствовала, как громыхнуло опять.

Я так и уснула с ватой в ушах.

Мне приснился папа.

На следующий день мы пошли к миссис Каффрей. Все вместе. Мы вошли в её небольшой трейлер на краю озера и ждали в крошечной комнатке. Наконец, она вышла. Мама рассказала ей, что произошло. Миссис Каффрей помолилась и бросила на стол горстку палочек. Потом обхватила свою голову руками, закрыла глаза и начала что-то напевать про себя. Когда я взглянула на нее, миссис Каффрей пристально посмотрела на меня.

Я попыталась, но не могла отвести взгляд.

Миссис Каффрей схватила меня за руку, и я почувствовала, как её ногти врезались в мою кожу.

— Ты должна пойти в Плохое Место, — сказала она. — Ты должна провести обряд. Но будь осторожна. Есть много опасностей. В лесу будет темно.

Она отпустила меня, и я выбежала из трейлера. Я плакала. Я знала, что это случится, но не знала, смогу ли совершить обряд.

Через несколько минут миссис Каффрей подошла ко мне. Она открыла свою Библию, закрыла глаза, ткнула наугад пальцем в страницу и попросила меня прочитать.

— Идите пока светло, — читала я, — чтобы темнота не настигла вас.

Она закрыла Библию, улыбнулась и погладила меня по голове.

— Все будет в порядке, малыш, — сказала она и вернулась в трейлер, чтобы поговорить с мамой.

По пути домой никто не произнес ни слова.

Когда мы вернулись, был уже полдень. Мама сказала, что мне не хватит времени сделать то, что я должна, и лучше подождать до завтра.

Я была рада.

ОНИ вернулись ночью, вновь была слышна канонада выстрелов возле стен, а их голоса звучали в наших головах. Мы все сидели на кушетке, крепко обнявшись и держась друг за друга. Мама притворилась, что ничего не слышит и собирала мне сумку для завтрашнего похода.

Я заснула, слушая выстрелы и голоса.

Мама разбудила меня ещё до восхода солнца и сказала, чтобы я перед тем, как пойти, должна принять ванну.

— Ты должна очистить себя, — так она сказала.

Когда я искупалась, было уже светло. Мама отдала мне сумку и сказала быть осторожной, а я на всякий случай со всеми попрощалась. Я не тратила много времени на прощание, потому что должна была вернуться засветло.

На улице снова было пасмурно, небо затянуто серыми тучами, и поэтому солнца совсем не было видно. Я пошла по тропинке в лес, мимо того места, где мама застрелила Роберта. Мама положила мне в сумку фонарик, и мне пришлось достать его, потому что в лесу было темно, по-настоящему темно, намного темнее, чем когда я заходила в него из-за случившегося с папой. И стояла абсолютная тишина. Обычно, сюда доносятся звуки озера или проезжающего автомобиля, но сегодня я ничего не слышала. Даже птиц. Мои шаги казались ужасно громкими, и я боялась, что кто-нибудь услышит, как стучит моё сердце.

Я боялась.

Мне потребовалось полчаса, чтобы добраться до хижины. Я почувствовала её прежде, чем увидела, а когда бежала мимо, старалась не смотреть в её сторону. Я не хотела видеть её открытые окна и черный дверной проем. И тем более я не хотела знать, что там внутри. Последний раз я сделала эту ошибку и не прошла дальше этого места, поэтому сейчас я смотрела в другую сторону и бежала.

Но внутри хижины все же что-то было.

Я чувствовала это.

И мне показалось, что я услышала то, что внутри.

На порядочном расстоянии от хижины я запыхалась и остановилась. Хижина была на полпути к плохому месту, но вторая половина пути была намного более трудной и занимала больше времени. Скоро тропинка закончилась, дальше дорогу я должна была найти самостоятельно.

Потому что к Плохому Месту не идет ни одна тропинка.

Здесь была настоящая темень и, чем дальше я шла, тем темнее становилось. Краем глаза я видела странные тени, мелькавшие между деревьев, но притворялась будто их нет.

Я не ведала, куда шла, но точно знала, что двигалась в правильном направлении. Тонны мха свисали с вершин деревьев и касались моего лица и кофты, когда я проходила мимо. Я пробиралась через старые поваленные деревья и сквозь заросли кустарников. Потом я проголодалась, но останавливаться не стала. На ходу съела один из маминых бутербродов, которые она дала мне в дорогу.

Наконец, я подошла к руинам, до цели было уже близко.

Я помню, что когда мы были поменьше, мама часто пугала нас руинами, когда мы не слушались. Она говорила, что отведет нас сюда и оставит, но в действительности их видела только я. Во время войны они были частью каменного форта. Здесь была размещёна группа солдат, а потом с ними что-то случилось. Сюда приезжали разные люди из правительства, но так и не выяснили, что же произошло.

Местные же все прекрасно знали.

Солдаты построили форт слишком близко к Плохому Месту.

Теперь форт стал всего лишь грудой каменных блоков и остатков стен, увитых плющом. Несколько зданий все ещё стояли, и возле них я испытала тоже чувство, что и у хижины, и поэтому побежала.

После руин деревья стали жуткими, и я вновь потеряла направление. Я шла на юг, а потом оказалось, что на запад, хотя я никуда не сворачивала. Деревья становились шишковатыми и искривленными, а мох начал образовывать странные формы.

Стало ещё темнее.

А потом я пришла.

Плохое место не изменилось. Листья на деревьях были черными и коричневыми, ветви переплетались между собой, образовывая крышу, которая заслоняла небо. Здесь всегда царствовала ночь. По бокам росли деревья, из которых получились непроходимые стены. В этих стенах был только единственный проход, через который я и вошла. Середина была покрыта костями, черепами и зубами крыс, которые лежали небольшими рядами, словно пшеница на поле. На потертых старых веревках с веток свешивались скелеты опоссумов, они раскачивались, несмотря на то, что не было даже легкого ветерка.

В центре ничего не росло, растения боялись там появляться.

В центре была раскрытая могила.

Я с трудом сглотнула и достала из пакета мамину Библию. Я боялась даже больше, чем в случае с папой, мне внезапно захотелось убежать, убежать домой к маме. Теперь выстрелы и голоса по ночам не казались такими плохими. Им далеко до этого. Я смогу жить с ними.

Но я не могла убежать. Я должна была провести ритуал.

Я медленно прошла в середину участка к открытой могиле, крепко сжимая в руках Библию. Небольшой белый деревянный крест в голове могилы сильно наклонился и почти упал. Я остановила свой взгляд на нем и не смотрела на дыру в земле. Мое сердце бешено колотилось, и я едва могла дышать.

Я простояла так несколько минут, глядя на крест и набираясь храбрости. А потом заглянула в могилу.

Там лежал Роберт. Его кожа была белоснежной, а лицо изящным и прекрасным, и я не могла сказать, что мама в него стреляла. Он держал свои руки поднятыми и медленно двигал ими по кругу.

Внезапно он открыл глаза и улыбнулся. Глаз Роберта были красными и злыми. Я вздрогнула.

— Роберт Пол пришёл домой, — сказал он. — Роберт Пол снова пришёл домой.

Это все, что он говорил. Это все, что он мог сказать.

И только шёпотом.

Я снова взяла свой пакет и вынула из него листок со Словами. Могила была глубокой, глубже, чем в прошлый раз, глубиной примерно десять футов. Я положила Слова на Библию.

— Господи, помоги мне в этом обряде, — читала я. — Огради меня от вреда. Суди мои помыслы, не действия. Огради меня от вреда. Дай покой этой измученной душе. Огради меня от вреда. Проведи меня сквозь это и защити. Огради меня от вреда.

Я положила листок в Библию.

Роберт стал двигаться быстрее. Его голова каталась от стенки к стенке, руки все ещё вращались, а ухмыляться он стал ещё страшнее. Я могла видеть все его зубы. Они сверкали.

Я глубоко вздохнула, помолилась и, прижав Библию груди, прыгнула в могилу.

С тихим глухим стуком я упала на тело Роберта. Его усмешка стала ещё больше, глаза покраснели ещё сильнее, и я могла видеть их возле своего лица.

Он начал смеяться и голос его сильно изменился.

Он больше не был Робертом.

И он схватил меня.

Я очнулась в руинах. Пакет с Библией исчезли, одежда на мне была разорвана и висела лохмотьями. Я все ещё чувствовала себя одурманенной, но независимо от этого, должна была выйти из леса засветло. Я не знала, сколько прошло времени, и поэтому побежала как можно быстрее. Я пробежала руины и каким-то образом нашла тропинку, ведущую к дому.

Когда пробегала мимо хижины, в дверном проеме кто-то стоял, но я не обратила на него внимания. Я бежала.

Когда я вышла из леса, было светло. Облака разошлись, и на небе сияло солнце. Все было хорошо. Мама ждала меня, она подбежала ко мне и обняла. Я видела, что она плакала.

— Ты выполнила обряд? — спросила она.

Я ответила, что все сделала.

Она провела меня в дом, где я проспала целых два дня.

Две недели спустя мой живот начал расти.

Сначала это было едва заметно, но через месяц не заметить этого было нельзя.

Люди не волновались по этому поводу. Здешние прекрасно знали Плохое Место, и многие женщины в моем возрасте забеременели так же, как я. Об этом никто не говорил со мной.

Два месяца спустя я была готова рожать.

Мама отвела меня к миссис Каффрей. Она не сказала об этом никому из других детей, наказав Джуниору присмотреть за малышами.

Все было точно так же, как в прошлый раз. Вещь была склизкой, розовой и похожей на червя, она все время пыталась схватить миссис Каффрей, поскольку именно она держала это существо.

У него было лицо Роберта.

— Ты хочешь сначала на него посмотреть? — спросила миссис Каффрей.

Я отказалась. Я видела достаточно, и мне больше не хотелось смотреть на что-нибудь подобное. Я точно не хотела дотрагиваться до него.

— Тогда я вынесу его на улицу.

— Нет, — сказала я, — подождите минутку. Я сделаю это сама.

Мама покачала головой:

— Ты ещё слишком слаба.

— Все в порядке, — успокоила её миссис Каффрей.

Мама помогла мне встать с кровати, а госпожа Каффрей вынесла ребенка наружу. Она положила его на землю перед трейлером, он начал орать и махать руками.

Я подняла с земли камень, подняла его как можно выше.

Я разбила ему голову.

Он дергался ещё целую минуту.

Я смотрела, как миссис Каффрей понесла эту мертвую вещь в трейлер. Затем она разрезала его и сожгла, а пеплом посыпала тушеное мясо. Я съела кусочек и помолилась.

Мама отвела меня домой.

Этой ночью мама была дома и мыла посуду, а дети играли на крыльце. Пити опять гонялся с журналом за комарами и стрекозами, а Джуниор и Сиси боролись на полу. Я же просто стояла возле перил. Внезапно со стороны луга раздался шёлестящий звук, но, кроме меня, его никто не услышал. Я задержала дыхание и произнесла про себя молитву. Но это был всего лишь небольшой испуганный заяц. Он остановился, посмотрел на меня, а потом скрылся в кустах и траве, росших возле дома.

Перевод: Шамиль Галиев

Человек с телефонными книгами

Bentley Little, «The Phonebook Man», 1992

В течение некоторого времени я работал разносчиком телефонных справочников. Эта работа позволяла мне заходить в городе куда угодно: от адвокатских контор до магазинов, торгующих алкоголем, и от стрип-клубов до моргов. Как-то раз, шагая по улице с кучей телефонных книг под мышкой, я начал размышлять о том, чем могло бы заниматься на такой работе сверхъестественное существо, если бы оно каким-то абсурдным образом было страстно увлечено делом доставки телефонных книг. Из этих размышлений и родился «Человек с телефонными книгами».

* * *

Нина читала утреннюю газету и медленно потягивала кофе, когда услышала стук в дверь. Она только что проснулась, даже глаза до конца не открылись, ничто её не тревожило, и сначала она решила, что ей показалось. Джим уже ушёл на работу, а Эрин давным-давно уехала в школу с миссис Блуминштейн, вернуться никто из них ещё не мог, так что она не знала, кто бы мог прийти в такую рань. Тут стук раздался снова, она быстро вскочила, едва не опрокинув кофе, и пошла открывать дверь.

Она собралась отпереть засов, когда внезапно придумала кое-что получше. В конце концов, кто знает, что за псих там может быть, в наши-то дни? Поэтому вместо этого она встала на цыпочки и попыталась заглянуть через окошко, расположенное почти на самом верху массивной дубовой двери. Она смогла разглядеть только макушку головы какого-то шатена.

— Кто там? — спросила она.

— Разносчик телефонных книг.

Разносчик телефонных книг? Она отодвинула засов и слегка приоткрыла дверь. На ступеньках крыльца сгорбился ничем не примечательный молодой человек лет двадцати с кипами телефонных справочников под мышками. Когда она открыла дверь, он улыбнулся.

— Доброе утро, мэм. Я разношу в вашем районе телефонные книги. Сколько штук вам угодно?

Нина запахнула плотнее халат на груди, чтобы удостовериться в том, что ничего лишнего не видно, и протянула другую руку.

— Одной будет достаточно.

— Одной.

Молодой человек вытащил книгу из-под мышки и, театрально взмахнув, протянул ей.

— Спасибо.

— Пожалуйста, мэм.

Он повернулся и собрался уходить, когда вдруг замер, будто что-то вспомнил.

— Мэм? — спросил он.

Нина стояла в дверях, по-прежнему одной рукой запахивая халат.

— Да?

— Простите, что беспокою вас, — он застенчиво глядел на нее. — Можно мне воспользоваться вашей уборной?

Она четко осознавала, что находится в доме одна, что Джим и Эрин уехали, и на секунду замялась. Он заметил её замешательство и начал пятиться назад.

— Всё в порядке, — сказал он. — Извините, что беспокою вас. Я понимаю.

Нина внутренне пнула себя. Что она за человек такой?

— Конечно, заходите, — она полностью зашла в дом и придержала открытую дверь. — Это по коридору. Последняя дверь справа.

Разносчик прошёл мимо нее, не выпуская книги, и заторопился вглубь коридора. Нина закрыла дверь и вернулась к газете и к кофе. Для фона она включила телевизор — шла программа «Сегодня».

Прочитав три статьи, она спохватилась, что разносчик ещё не ушёл. её сердце екнуло от страха. Надо было лучше соображать. Ей не следовало пускать в дом незнакомца. Она положила газету и встала, двигаясь в сторону коридора. Заглянула за угол. Дверь ванной комнаты была закрыта. Он до сих пор был там.

И принимал душ.

За шумом телевизора ей были слышны хорошо знакомые звуки бегущей по трубам воды и работающего душа. её первой реакцией была ярость — как он посмел? — но её тотчас сменил страх, и она прокралась обратно на кухню и схватила телефон, набирая 911.

Телефон не работал.

Она услышала, как выключился душ.

Она заторопилась в спальню, схватила джинсы с блузкой и побежала обратно. На кухне она оделась так быстро, как только смогла.

Он вошёл, как только она застегнула на блузке верхнюю пуговицу.

Волосы его стали черными. Появилась бородка. По меньшей мере фунтов шестьдесят он прибавил в весе.

Нина потрясенно ахнула:

— Кто вы такой?

Тот выставил напоказ кипу телефонных справочников у себя под мышками и улыбнулся:

— Разносчик телефонных книг.

Он с восхищением осмотрел кухню.

— Прекрасная кухня. А что на завтрак?

— Н-не делайте мне больно, — она поняла, что голос её явственно дрожит от страха, но ничего не могла с этим поделать. Ноги её ослабели, словно больше не хотели её держать. — Я сделаю всё, что вы хотите.

Курьер оторопело смотрел на нее:

— О чем вы говорите?

Она уставилась на него, пытаясь сохранить спокойствие в голосе:

— Вы повредили телефонную линию. Я не могла позвонить.

Он хмыкнул:

— Вы с ума сошли.

— Я разрешила вам пройти в ванную комнату, а вы воспользовались этим, чтобы принять душ, и сейчас у вас другие волосы и борода появилась, и теперь вы… вы… — она отрицательно замотала головой. — Вы уже не тот человек.

Он недоуменно смотрел на нее:

— Я разносчик телефонных книг.

Его глаза прошлись по её телу, словно оценивая выбранную ей одежду, и он улыбнулся:

— Отличная одежда.

— Что вы хотите от меня?

Он выглядел удивленным, застигнутый врасплох этой вспышкой, и продемонстрировал справочники в своих руках.

— Я здесь, чтобы разносить в вашей округе телефонные книги.

— Вы их доставили! Теперь убирайтесь отсюда к дьяволу!

Он закивал.

— Хорошо-хорошо, леди. Простите меня, — он начал выходить из кухни, как вдруг обернулся. — Нельзя ли получить хотя бы кусочек тоста? Этим утром я ничего не ел.

Нина проскочила мимо него и оказалась за дверью, оставив позади себя раскачивающуюся занавесь. Она больше не могла это выдерживать. Не могла справиться с этим, не могла совладать. Она поняла, что всё время кричала, пока не добежала до соседского дома МакФарлендов, и заставила себя успокоиться. Тяжело дыша, она заколотила в дверь и позвонила.

Прошла минута. Никто не отвечал.

Она сообразила, что МакФарленды уже ушли на работу, и в страхе оглянулась на свой дом. С крыльца МакФарлендов ей было видно, что происходит за окном её собственной кухни.

Курьер готовил себе яйца.

Она побежала по тротуару в другую сторону, к дому Адамсов. Она стучала в дверь, нажимала звонок, но снова никто не ответил. Адамсы, наверное, куда-то уехали.

Нина оглянулась вокруг. Они переехали сюда всего пару месяцев назад и ещё не знали многих соседей. Ей было неудобно ходить к дверям каких-то незнакомцев. Но только не в этом диком случае.

Это была чрезвычайная ситуация…

Машина!

Машина. Странно, что она не вспомнила о ней раньше. Запасной комплект ключей находился в небольшой магнитной коробочке, прикрепленной к колесу. Ей нужно добраться до ключей и убраться отсюда. Двигаясь медленно и бесшумно, она протиснулась через стену кустарников, отделявших дом Адамсов от её собственного. Низко нагнувшись, она побежала вдоль стены дома к гаражу.

Разносчик телефонных книг сидел на водительском месте её машины.

Когда она подбежала, он улыбнулся.

— Мы должны ехать в магазин, — сказал он.

Ей было видно, что справочники были свалены на сиденье рядом.

Ярость прорвалась сквозь страх и шок.

— Это моя машина! Убирайся оттуда!

Он в замешательстве смотрел на нее.

— Если вы не хотите, чтобы машину вел я, то ничего страшного. Можете вести её сами.

Нина села прямо на пол гаража, её ягодицы жестко опустились на бетон. Слезы — слезы гнева, обиды, отчаяния, страха текли вниз по её лицу. Из носа обильно хлынули сопли. Она разрыдалась.

Смутно, сквозь слёзы, сквозь плач, она услышала, как захлопнулась дверь автомобиля, и раздались звуки шагов по цементу. Она почувствовала лёгкое прикосновение руки к своему плечу:

— Не хотите ли телефонную книгу?

Она посмотрела вверх. Курьер склонился над ней, касаясь лицом. Подавив крик, она замотала головой и вытерла слёзы на щеках.

— Просто уходи отсюда, — сказала она. — Пожалуйста.

Он кивнул.

— Вам точно не нужна ещё одна телефонная книга?

Она мотнула головой.

— Просто уйди.

Он поправил кипу книг у себя под мышками, посмотрел на нее и начал что-то говорить, потом передумал, и молча пошёл по дорожке к тротуару. На улице он направился к МакФарлендам.

Снова хлынули слезы — на этот раз облегчения — и Нина всем телом почувствовала облегчение, напряжение покидало её мускулы. Когда плач прекратился, и отзвучал последний всхлип, она поднялась и через боковую дверь пошла на кухню. Там царил кавардак. Он разлил по всему столу молоко и кофе, оставил яйца и скорлупу от них на сковородке, которая была на плите. Повсюду были соль и сахар.

Она принялась за уборку.

Когда она мыла дно раковины, раздался телефонный звонок. Поразившись, она вскочила. Она помнила, что телефон не работал, и приблизилась к нему с некоторой опаской, боясь поднять телефонную трубку. Звонки продолжались — пятый, шестой, седьмой раз — и медленно, с неохотой, она подняла трубку.

— Разносчик телефонных книг.

Голос был низким и вкрадчивым.

Закричав, она бросила трубку.

В этот момент она заметила записку. Та была прикреплена липкой лентой к двери кладовки рядом с холодильником. Она находилась в самом низу двери, ниже линии зрения, и, словно детской рукой, была написана каракулями:

Уехал забрать Эрин. Вернусь к обеду.

Подписи не было, но она поняла от кого это. Она побежала в спальню, схватила ключи, и понеслась к машине. При выезде на улицу автомобиль врезался в бордюр, но Нина не обратила на это внимания. Она врубила режим «драйв» в коробке передач и полетела к школе.

Надо было лучше соображать. Следовало бы понять, что он не оставит её в покое. Машина проскочила перекресток на желтый свет. Она собиралась забрать Эрин и ехать прямиком в полицию. Он был где-то поблизости, в районе между домом и школой, и они, вероятно, могли бы его поймать.

Но откуда же он звонил?

Наверное, из другого дома, мучал теперь другого беднягу.

Она свернула машину на школьную стоянку, как раз когда выпускали начальные классы. Толпы малышей вываливались из школьных дверей. Она оставила ключи в машине и наперерез бросилась по асфальту к детям. Она всматривалась в поток лиц, разыскивая Эрин (во что она сегодня одета? в красное?), и, наконец, увидела её, весело болтавшую с подругой.

Она подбежала и восторженно, с облегчением схватила дочь на руки.

Эрин выронила телефонный справочник, который держала в руках.

Нина уставилась на нее, не веря своим глазам.

— Где ты это взяла?

— Мне дал его разносчик телефонных книг. Эрин невинно смотрела на нее.

— Где он сейчас?

Эрин указала на улицу, где дети начинали расходиться по домам. Нина ничего не видела, кроме моря голов и цветных рубашек: подпрыгивающих, скачущих, бегущих, шагающих.

— Он сказал, что ты выпрашивала у него телефонные книги. А он мог дать только две, — Эрин показала на валявшуюся на земле книгу. — Это второй экземпляр. Он сказал, что больше не придет. Вот так.

Вот так.

Нина крепко держала дочь и внимательно осматривала улицу. Ей показалось, что она увидела поверх детских голов каштановую копну волос над чисто выбритым неприметным лицом. Однако видение сразу исчезло, и больше у нее не получилось его отыскать.

Дети волной двигались вперёд, разбившись на группки по двое, трое или больше, разговаривая, смеясь и хихикая.

А где-то впереди, в одиночестве, шёл разносчик телефонных книг.

Перевод: Аввакум Захов

Эстоппель

Bentley Little, «Estoppel», 1988

«Эстоппель» — это юридический термин, который означает «то что сказано, так оно и есть». Это относится в первую очередь к порнографии, позволяя прокурорам легче доказать в суде, что журнал является «непристойным» или «порнографическим», если он специально рекламируется как таковой. Я узнал об эстоппеле на курсах по коммуникационному праву, и так как в тот день мне было скучно на занятиях, я придумал эту историю вместо того, чтобы слушать лекцию.

* * *

Большинство людей считают, что я немой, не спрашивая. Я их никогда не переубеждаю. Если кто-нибудь спросит, я просто вручаю им одну из «немых карточек», которые я распечатал именно по этой причине и которые я всегда ношу с собой. «Мир!» говорят карты. «Улыбочка. Я глухонемой».

Также большинство людей считают меня бродягой. Я одеваюсь в старую, грязную, рваную одежду, редко умываюсь и никогда не подстригаю волосы и бороду. Я заметил за многие годы, что люди обычно не разговаривают с бродягами, и поэтому я стал одним из них.

Я сделал все возможное, чтобы свести к минимуму мои контакты с людьми, удержать людей от разговора со мной или обращения ко мне каким-либо образом.

С 1960 года я не произнес ни одного вразумительного слова.

Я знаю, что, во всех смыслах, я немой, но я никогда не мог и не хотел заявить об этом официально. Я воздержался от высказывания этих слов. Я должен был возвестить «Я немой» много лет назад. Но это будет навсегда. Это было бы необратимо.

Наверное, мне было страшно.

Честно говоря, есть очень мало того, чего я не боюсь. Я провел половину своей жизни в страхе. Почти десять лет я боялся что-либо записывать. Я не хотел ни говорить, ни писать. Что, если, подумал я, это произошло как с речью, так и с письмом?

Но эти годы, эти десять долгих лет почти полной изоляции были сущим адом. Я не понимал, насколько важно для меня общение, пока не отказался от него. И после десятилетия такой изоляции, я буквально не мог больше этого выносить. Это сводило меня с ума. И вот однажды ночью, когда моя кровь кипела адреналином и наполняла меня храбростью, я решил рискнуть. Я запер дверь своего номера в мотеле, закрыл шторы, сел перед столом и написал на чистом листе бумаги: «Я негр».

Моя рука не изменила цвет, когда я закончил писать последнюю букву р. Как и моя другая рука. Я бросился к зеркалу: как и моё лицо. Боже, это простое предложение наполнило меня радостью, чистым изящным восторг! Я танцевал по комнате, как сумасшедший. Я писал всю ночь напролет.

Я и по сей день активно и много пишу, у меня есть несколько художественных произведений, опубликованных в различных литературных журналах под разными псевдонимами. У меня в ящике стола лежат шесть неопубликованных романов.

Но я не сноб. Я пишу что угодно и кому угодно. Один раз в день я считаю своим долгом написать торговым компаниям и пожаловаться на один из их продуктов. Вы удивитесь ответам, которые я получаю. Бесплатные билеты в кино, бесплатные купоны на гамбургеры, несколько чеков на скидки и огромное количество писем с извинениями.

И конечно, у меня есть несколько друзей по переписке. Самые близкие друзья, что у меня есть. Мой лучший друг, Фил — заключенный в Сан-Квентине. Он убил своего шурина и был приговорен к пожизненному заключению. Я бы никогда не захотел встретиться с этим человеком на улице, но я узнал из его писем, что он может быть очень чувствительным человеком. Из всех моих друзей по переписке он лучше всех понимает, что значит быть изолированным, отчужденным, одиноким. Я также пишу женщине средних лет по имени Джоан во Францию, молодой незамужней девушке по имени Николь в Бельгию и маленькому мальчику по имени Руфус в Вашингтон, округ Колумбия.

Я не написал ни одному из них правду.

Но как я могу? Я действительно не знаю, что такое «правда».

Первый опыт произошёл, когда мне было двенадцать. По крайней мере, это первый случай, который я помню. Мы с моим кузеном Джобом играли на не паханном заброшенном поле позади бабушкиной фермы. Мы только что закончили яростную игру в «замораживающий шар» и бежали, как сумасшедшие, мчась к сараю, через акры травы. Трава была высокая, почти выше моей головы, и мне приходилось напрягать шею и подпрыгивать, чтобы увидеть, куда я бегу.

Я не видел камня, о который споткнулся.

Видимо, я потерял сознание на несколько секунд, потому что оказался лежащим на земле, глядя на бесконечный лес травяных стеблей. Я встал, ошёломленный и обиженный, и пошёл к сараю, где, как я знал, меня ждал Джоб, с самодовольной улыбкой победителя на лице.

Должно быть, я ударился головой сильнее, чем думал, потому что все шёл и шёл и не выходил на чистое место у сарая. Вместо этого трава становилась все гуще и выше, и вскоре я потерялся в ней. Я даже не знал, в каком направлении иду.

С все ещё пульсирующей шишкой на голове и с сердцем, начинающим колотиться от перспективы потеряться в траве, я решил позвать на помощь:

— Джоб! — Я громко закричал, сложив руки рупором, чтобы усилить звук. — Я заблудился!

Я услышал издевательский смех Джоба в неопределенном направлении.

— Я серьезно! — Закричал я. — Помогите!

Джоб захихикал снова.

— Да, — отозвался он, — сарай найти непросто.

Я уже был готов расплакаться.

— Мама!

— Она тебя не слышит, — сказал Джоб. Он сделал паузу. — Я приду и заберу тебя, но тебе придется заплатить цену.

— Я заплачу! — Я заплакал.

— Ладно. Скажи: — я трусишка,[1] и я сдаюсь как девчонка.

Через минуту я услышал, как Джоб продирается сквозь сорняки. Он прошёл сквозь стену травы справа от меня.

— Пошли, — сказал он, смеясь.

Я последовал за ним к сараю.

В ту ночь, когда я разделся перед принятием ванны, я обнаружил, что кожа на моем животе вместо обычного бледно-розового цвета, каким-то образом стала темной и довольно насыщенно желтой. Я был сбит с толку; я не понимал, что произошло. Возможно, подумал я, случайно прикоснулся к какому-то химическому красителю. Но желтый цвет не сошёл даже после жесткой чистки в течение десяти минут.

Однако я не сказал об этом родителям, и через несколько дней цвет просто исчез.

У меня не было другого опыта почти десять лет.

В колледже я изучал историю. Промежуточные экзамены закончились, и после почти полных двух недель непрерывного обучения, я решил сопровождать новых друзей и новых знакомых в клуб в Лонг-Бич, чтобы послушать среди толпы студентов колледжа квинтет Чико Гамильтона,[2] на тот момент музыкальную сенсацию. Я сидел в полумраке, в галстуке, курил свою тонкую трубку и внимательно слушал модные тенденции дня.

После выступления один из сидевших за нашим столом, студент по имени Глен, которого я едва знал, сделал длинную затяжку сигареты и посмотрел на уходящих музыкантов:

— Дерьмо, — произнес он.

Я не мог поверить в то, что только что услышал.

— Ты шутишь, — сказал я.

Он отрицательно покачал головой.

— Очень переоценено. Банальная музыка и это в лучшем случае.

Я был возмущен! Я не мог поверить, что мы слушали одну и ту же группу.

— Ты ничего не знаешь о музыке, — сказал я ему. — Я не собираюсь с тобой это обсуждать.

Глен слегка улыбнулся:

— А ты, наверное, музыкальный эксперт? — спросил он, обращаясь к сигарете.

— Я специализируюсь на музыке, — соврал я.

И я специализировался на музыке.

Все так просто.

Вся моя жизнь изменилась, когда я произнес эти слова. Я вспомнил мириады музыкальных курсов, которые я прослушал и прошёл; я вспомнил имена, лица и даже особые выражения учителей фортепиано, которые меня учили. Я знал подробности о людях, которых не знал несколько минут назад. Я знал, что, как и почему только что играла группа.

Я оглянулся на своих товарищей. Даг, Дон и Джастин, три человека за столом, которых я знал лучше всего, смотрели на Глена.

— Верно, — согласились они. — Он специализируется на музыке.

Они были серьезны.

Я не понимал, что происходит. Я сохранил полную память о своей «прошлой жизни», но все же я знал, что это уже не так. Возможно, никогда и не было. И я знал, что если несколько минут назад я мог бы декламировать названия всех сражений Войны за Независимость и результаты каждого из них, но не мог бы играть на пианино, даже если от этого зависела моя жизнь, то теперь все было наоборот.

В ту ночь я спал беспокойно. Проснулся я все ещё музыкальным специалистом.

Я решил проверить свои школьные табели, чтобы выяснить, что именно происходит.

Я пошёл в приемную комиссию, взял документы у секретаря и отнес их в кабинку для изучения. Я открыл папку и посмотрел на первую страницу. Слова, напечатанные там, ошёломили меня. Я был официально зачислен на музыкальную специальность по классу фортепиано. Но кроме вводного курса по истории я никогда ничего не проходил.

Этого не может быть, подумал я. Но я знал, что это так, и что-то в глубине моего сознания заставило меня двигаться дальше. Я поднял глаза; регистратор на мгновение повернул голову. «Я изучаю историю», сказал я документам передо мной.

Занятия музыкой закончились.

И тогда я понял.

Конечно, первым чувством была сила. Невероятная, неконтролируемая, неограниченная сила. Я могу быть кем угодно. Любым. И я могу измениться по своему желанию.

Но это чувство почти сразу и исчезло, оно сменилось более пронизывающим ощущением страха. Могу ли я контролировать эту силу? Если да, то как? Если нет, то почему? Исчезнет ли она в конечном итоге? Или она станет сильнее? Изменила ли эта сила, или проклятие, или чудо только меня; а моё ближайшее окружение, а весь мир, в котором я живу? Могу ли я изменить историю? Каковы будут осложнения, последствия и все остальное? Миллион мыслей одновременно зазвучал в моей голове.

Испытание, подумал я. Мне нужно все проверить. Мне нужно убедиться, что со мной не играют, что это не какой-то сложный обман или психологическая игра разума.

Сначала я попытался думать определенную команду. Я жираф, сказал я себе.

Ничего не произошло.

Что ж, это кое-что доказало. Чтобы измениться, заявление надо произнести вслух. Я уже собирался произнести эту фразу, когда остановился. Если бы я сказал: «Я жираф», — и действительно стал жирафом, вполне возможно, что я навсегда остался бы таким. Жираф не может говорить. Я бы не смог сказать: «я человек» и изменить себя.

Страх обрушился снова; сильный, более мощный. Я вспотел. Мне нужно быть очень осторожным. Надо думать, прежде чем говорить. Если я не буду рассматривать все возможности и потенциальные побочные эффекты каждого заявления, которое я сделаю с этого момента, я могу навсегда изменить свою жизнь. И не только к лучшему.

Так что вместо того, чтобы проверить мою новообретенную способность, я вернул свои документы секретарю, пробормотал простое «Спасибо» и поспешно вернулся в свою комнату. Оказавшись внутри, я закрыл и запер дверь и затянул на окнах все занавески. Свет остался включенным. Я хотел на это посмотреть.

У меня было зеркало в полный рост на обратной стороне дверцы шкафа. Я всегда считал себя модным человеком и не мог без него. Оно действительно мне было необходимо. Я открыл дверцу шкафа, снял всю одежду и встал перед зеркалом. «Я Толстый», сказал я.

Изменений не было видно. То есть, это не произошло во времени. Я был тощим, потом стал толстым. Я не раздувался и не набирал стремительно вес, ничего подобного. На самом деле я не изменился физически. Я совсем не изменился. Скорее, реальность изменилась. В одну секунду я весил свои обычные 145 фунтов и это факт. В следующую секунду факты изменились. Я весил почти 300 фунтов и это тоже факт.

И это изменило мир.

Я сохранил все воспоминания о моей «реальной жизни», но у меня также была новая и совершенно другая жизнь — моя жирная жизнь. И мир ей соответствовал. Я знал, что у меня всегда были проблемы с весом, и что после того, как моя девушка умерла от лейкемии, еда стала навязчивой идеей, неврозом, серьезной проблемой. Я попробовал несколько диет, но ничего не получалось. Еда была моей потребностью. И я любил фисташковое мороженое.

Я посмотрел в зеркало на свои тройные подбородки и переполненный живот. Я выглядел, как большой шарик белого теста. «Я худой», сказал я.

Мир снова изменился. Я не был толстым. У меня никогда не было девушки с лейкемией. Я ненавидел фисташковое мороженое.

Это была другая реальность.

На этом мои «испытания» или «эксперименты» закончились. Прямо тогда я все и прекратил. Я не понимал этой силы, не знал, как ею пользоваться, не хотел с ней справляться. И я был полон решимости не использовать её ни по какой причине. Я поклялся никогда больше не произносить ни одного предложения и сдержал слово.

Удивительно, как люди умеют приспосабливаться ко всему, у человека есть врожденная способность адаптироваться к изменениям, какими бы радикальными они ни были. Люди, живущие рядом с химическими свалками, вскоре перестают замечать вонь; люди, живущие на пляже, вскоре перестают слышать бесконечный грохот волн.

Все это есть совершенствование. Ибо я довольно быстро привык к моей силе и сдержал обещание, воздержался от её применения. Сила стала частью меня. Я почувствовал себя спокойно.

Но это случилось снова.

Однажды, с треском провалив экзамен на одном из самых важных курсов, сидя в своей комнате, чувствуя себя подавленным и жалея себя, я подумал: Почему бы и нет? Почему бы не использовать силу? Почему бы не использовать её, чтобы получить то, что я хочу от жизни?

Я тщательно продумал свою речь. Не хотелось все испортить. В конце концов, я придумал то, что казалось идеальным для моей цели, и был готов это сказать. Я снова стоял перед зеркалом. «Я окончил Гарвард с докторской степенью в области политических наук, и теперь я президентский консультант», сказал я.

И все это было правдой. Знания о моей предыдущей жизни сохранились, финансовые проблемы, трудности при изучении истории в Университете Южной Калифорнии во время администрации Эйзенхауэра, но это были воспоминания о прошлом. Теперь я стал другим человеком — одним из самых блестящих умов в популярном Белом доме у популярного Стивенсона.

Переходного периода не было. Я знал свою работу и был хорош в этом. Все знали и приняли меня. Превращение прошло идеально.

Однако сила раздражала меня в повседневной жизни. Я приветствовал людей обычным «я рад тебя видеть» и вдруг обнаруживал, что очень рад, что они зашли. Или я мог сказать: «Я сожалею, что вы должны уйти», и, когда они, наконец, уходили, я был в слезах. В особенно тяжелые дни я бормотал себе под нос: «меня тошнит от этой работы», а потом, сразу же почувствовав эффект, мне пришлось выпалить: «Я люблю эту работу, мне от нее хорошо!»

Но я мог так жить. Сила не доставляла мне больших проблем.

До 5 Июня.

Особенно серьезный и запутанный кризис возник с участием Германии и Советского Союза. Мы были на чрезвычайном заседании кабинета министров в канцелярии президента, обсуждали план наших действий. Министр обороны предложил нам «блефовать», чтобы выйти из возможной конфронтации, угрожая первым ударом.

— Черт возьми, они и так уже боятся нас, — сказал он. — Они знают, что мы однажды сбросили бомбу, и пусть они знают, что мы не побоимся сделать это снова.

Неожиданное число членов кабинета согласилось с ним.

— Нет, — возразил я. — В данном случае необходимо дипломатическое решение. Военные угрозы лишь усугубят ситуацию.

Министр снисходительно улыбнулся:

— Послушай, — сказал он, — твои теории могут быть хороши на занятиях в колледже, они могут работать в учебниках, но они не работают в реальной жизни. Я занимаюсь этими вопросами последние двадцать шесть лет, большую часть своей жизни, и мне кажется, я кое-что о них знаю. Ты здесь чуть больше года. Я не думаю, что ты в состоянии решать такие вещи.

Я был в ярости:

— Может, я и не был здесь так долго, как вы, но у меня есть кое-что, чего вам, кажется, не хватает — здравый смысл. Вы действительно думаете, что угроза ядерной войны положит конец этому кризису? Конечно, они этого не сделают. Я знаю это, и ты это знаешь. Кроме того, я считаю, что такие действия приведут к полномасштабной военной конфронтации. И никто из нас этого не хочет. Мы должны все решить мирно.

Аргументы вскоре закончились, и президент, выглядя усталым и немного напряженным, поблагодарил нас за наше участие и отправился принимать решение.

Я был у себя в кабинете, когда пришло известие, что советские войска начали полномасштабную ядерную атаку. «Пожалуйста, пройдите в бомбоубежище», раздался голос из динамика над моей дверью. «Без паники. Пожалуйста, пройдите в бомбоубежище. Это не учение».

Результат поразил меня.

— Я верю, сказал я. — Я знаю.

Судьба плана министра, страны и, возможно, всего мира была в моих руках, и я этого не знал. Я ужасно все испортил. Нападение было прямым результатом моих заявлений.

Я запаниковал. Я не был уверен, что смогу думать достаточно быстро, чтобы остановить надвигающуюся смерть и разрушения, и предотвратить Холокост. Но я знал, что должен спасти себя. Это было инстинктивно.

— Я изучаю историю в USC, пытаюсь получить финансовую помощь от администрации Эйзенхауэра, — закричал я.

И я сидел на диване в офисе финансовой помощи. Женщина смотрела на меня, словно ожидая ответа на вопрос. Я вспотел, как свинья, и дрожал, как паралитик. Я даже не уверен в последовательности действий, когда выбежал за дверь и вернулся в свою комнату.

Но это была не моя комната. Те же экспрессионистские гравюры на стенах, та же мебель расставлена тем же образом, но комната была другой. Я был в номере 212 вместо номера 215.

Это была не совсем та реальность, с которой я начинал.

Таким образом, я узнал, что мои заявления могут иметь несвоевременные действия и непредвиденные последствия. Если бы я не изучал подробно все возможные значения всех моих слов и/или не формулировал свои предложения тщательно, все могло бы меняться без всяких причин. И снова мне стало страшно. Только на этот раз страх был глубже. На этот раз он не уходил.

Я принял решение. Я больше не хотел говорить. Я не мог позволить себе рисковать жизнями других людей и не мог нести ответственность за изменение реальности или даже конкретных обстоятельств. Даже самые невинные комментарии, лишенные злого умысла или смысла, могли, как я понял, нанести ущерб, который я не мог себе представить. Я не мог позволить себе снова заговорить.

Мне пришлось бросить учебное заведение. Это был мой первый шаг. Невозможно было учиться в колледже, не произнося ни слова, и я знал, что искушение будет слишком велико для меня. Друзья говорили со мной, учителя задавали вопросы, знакомые останавливались и заводили непринужденную беседу. Мне пришлось уехать.

Я быстро собрал и упаковал все свои самые необходимые вещи. Я забрал все свои деньги. Я ушёл.

Однако, оказавшись на улице, я понял, что понятия не имею, что делать дальше. Я даже не знал, с чего начать. Время, подумал я. Мне нужно время подумать, время разобраться, время сформулировать хоть какое-то подобие плана. Я пощупал в карманах и посчитал все деньги. Сто долларов. Это даст мне немного времени.

Я делал все, не говоря ни слова. Удивительно, правда, как хорошо можно функционировать без малейшей формы вербального общения. Я арендовал на неделю небольшую хижину на пляже и купил достаточно продуктов, чтобы продержаться в течение некоторого времени, не говоря никому ни «да», ни «нет». Я смирился с уклончивым ворчанием, насмешливыми взглядами, кивками и различными жестами.

И тогда я был готов.

Я уже решил больше никогда не произносить ни слова. Теперь я знал, что должен исполнить эту клятву. Мне пришлось отвыкнуть от мира людей. Мне пришлось прервать все связи с человечеством. Я должен был изолировать себя от всего — резко завязать, так сказать. И мне пришлось сделать это за неделю. За семь дней мне пришлось отклонить и забыть целую жизнь, образ мышления, привычки, поведение, снизить мой культурный уровень.

Сначала было трудно. Из-за отсутствия контакта с людьми мне хотелось думать вслух. Я чувствовал себя, как герои радиопостановок, вынужденным говорить сам с собой.

Но я преодолел эту тягу. Вскоре это стремление и вовсе исчезло. Я проводил дни, гуляя по пустому пляжу, иногда купаясь и читая хорошие книги. Я привык к своему одиночеству.

Ночи, однако, были совсем другими.

В первую ночь я решил пораньше лечь спать. Выпил чашку эспрессо, отметил своё место в книге, которую читал, и устроился на двуспальной кровати.

Я проснулся в здании, которое когда-то было торговым центром, теперь заброшенном и населенном бедняками. Большинство из них блуждало по некогда покрытым коврами проходам магазина, пытаясь продать найденный в мусоре металлолом. Ко мне подошла женщина и протянула ржавый механизм.

— Хочешь купить? — она жалобно заскулила. — Всего один доллар.

Я был совершенно сбит с толку, заперт в этом безумном и мутном аду между сном и бодрствованием. Я не понимал, что происходит. Я посмотрел вниз на своё тело и испытал ещё один шок. Я был женщиной.

Потом до меня дошло. Я вспомнил свою теплую удобную кровать в арендованной пляжной хижине.

— Я вернулся в свою комнату на пляже, — выпалил я. — Я тот же человек, которым был, когда заснул прошлой ночью.

Так и было.

Должно быть, я разговаривал во сне. Это было единственное правдоподобное объяснение. Никто никогда не говорил мне об этом, ни мои родители, ни мой брат, ни кто-либо из моих друзей или соседей по комнате. Возможно, этого никто даже не слышал, но, по-видимому, я был сноговоруном. В этом была проблема. Я мог контролировать свои действия и мысли наяву, но когда я сплю, сны и моё подсознание были вне моей досягаемости.

Сноговорение продолжалось, и я никогда не был уверен, проснусь ли я в своей постели, проснусь на какой-нибудь чужой планете или вообще проснусь. Иногда я просыпался посреди ночи и оказывался в каком-нибудь сюрреалистическом кошмаре, в мире без узнаваемых черт и с причудливым слиянием несвязанных между собой объектов, столь характерных для сновидений. Помню, однажды я проснулся в форте на Диком Западе на огромном ложе из страусиных перьев высотой почти в двадцать футов. Я был окружен солдатами. Справа от меня над бесплодной равниной назревала буря. Слева от меня, ярко сияя, стоял ультрасовременный супермаркет.

В течение дня я никогда не нарушал обет молчания, но постоянно говоря во сне, просыпаясь, мне приходилось говорить, чтобы вернуться в «реальный мир».

В конце концов, эта проблема исчезла. То ли я сам прекратил говорить во сне, то ли оно исчезло само по себе, я не знаю. Все, что я знаю, это то, что потребовалось долгое, долгое время.

Мне не хочется думать, к чему могли привести мои ночные бормотания.

Когда неделя закончилась, я покинул арендованный домик. Я путешествовал. Хотел уехать как можно дальше от людей и цивилизации. Отправился на север, в дебри Канады, а затем на Аляску, выполнял кое — какую работу за ночлег и пропитание, притворяясь немым. Но я городской человек, скучаю по толпам людей и суете городской жизни. Я хотел быть рядом с толпой, даже если не мог быть её частью. И, по правде говоря, так же легко оставаться изолированным и одиноким в переполненных городах, как и в пустынных деревнях. Города настолько безличны и холодны, и люди в них настолько отчуждены друг от друга, что я прекрасно вписался туда. Конечно, не забывайте об отсутствии общения, но я должен жить с этим, это бесконечная постоянная в моей жизни, и это пытка для меня. Хотя для всех остальных, я просто другой человек. Никто не замечает, что я не говорю.

Но это все не относится к делу. Это все дополнительная информация, предисловие к тому, что я хочу сказать.

Я много думал об этом. Более двадцати лет размышлений. И я решил использовать силу в последний раз. Я делаю это не из эгоизма или жадности. Я делаю это вовсе не для себя. И я не ввязываюсь в это безрассудно или без причины. Я делаю это после тщательного рассмотрения и обдумывания и с определенной целью. Я делаю это целенаправленно и с чистой совестью.

За последние десятилетия я осознал все последствия этой способности. Я понял, что обладаю в своем подверженном ошибкам и смертном теле огромной, почти высшей и абсолютной силой. Это ужасная вещь — жить изо дня в день, неся это ужасное бремя и ответственность. Я не могу и не должен быть наделен такими возможностями. И никто не должен.

Я не знаю, есть ли другие с такой силой. Возможно, даже сейчас, когда я пишу, целые реальности приходят и уходят, перемещаются и меняются вокруг меня. Однако так больше не будет. Я намерен положить этому конец. Я намерен сделать так, чтобы ни одному человеку не пришлось пережить ад, который я испытал.

Сегодня вечером я буду говорить. И сила перестанет существовать.

Я обдумывал это, как я уже сказал, в течение многих лет, и я считаю, что я отточил, оговорил и уточнил своё заявление до такой степени, что оно не будет иметь никакого эффекта, кроме того, который я намереваюсь достичь. Я даже записал его, чтобы удостовериться, что я не делаю ошибок.

Конечно, невозможно точно знать, какими могут быть все последствия моих слов. Законы природы и науки могут ломаться и разрушаться; сам мир может совершенно измениться. Но я готов рискнуть. Я должен пойти на этот риск.

В процессе этого, я, со своей силой, вместе с любыми другими людьми, обладающими этой же способностью, перестану существовать. Это и к лучшему. Мои старческие бредни, когда я состарюсь, теперь никогда не смогут повлиять на кого-либо; крики моей смерти не вызовут хаоса. Вместо этого я просто исчезну из жизни. Я, вероятно, никогда не существовал вообще. Люди, которых я когда-то знал, не сохранят даже слабого воспоминания обо мне.

Эти записи являются моим доказательством. Я записал события, как они произошли, и попытался объяснить, в некоторой степени, все последствия моей силы. Если я добьюсь успеха в своих намерениях, сила исчезнет, навсегда и никогда не будет больше беспокоить человечество. Если я не добьюсь успеха… кто знает? Я могу только попытаться. И я готов рискнуть.

Пожелайте мне удачи.

Перевод: Игорь Шестак

Вашингтонцы

Bentley Little, «The Washingtonians», 1992

Во время войны в персидском заливе меня поразило, как быстро народ принял сторону правительства. Убили сто двадцать тысяч иракцев, наверняка не все они были солдатами или потенциальными Саддамами Хусейнами, среди них было немало женщин и детей, которым не повезло проживать там, где сбрасывали бомбы. Но службы новостей тщательно контролировались, информацию на пресс-конференциях фильтровали. Мы не видели на экранах телевизоров ни трупов, ни крови. Люди верили каждому слову СМИ. Я задумался, а что если вся наша история построена на лжи? Что если все, что мы учили в школе политически ангажировано? Из этих сомнений и выросла идея «Вашингтонцев».

* * *

Я сдеру кожу с ваших детей и съем их.

А потом сделаю из их косточек утварь.

− Это подлинник, − сказал Дэвис. — Это написал Джордж Вашингтон.

Он выключил свет, надел перчатки и вытащил манускрипт из-под лупы. Дэвис покачал головой.

− Где вы это нашли? Я давно в этом бизнесе и никогда не сталкивался ни с чем подобным.

Майк покачал головой.

− Я вам уже говорил. Это валялось в сундуке моей прапрабабки среди прочего хлама, мы его нашли в сарае.

− Могу я поинтересоваться, что вы собираетесь с этим делать?

− Что ж, если это подлинник, я думаю, мы могли бы пожертвовать его Смитсоновскому институту. Или продать письмо ему же, если получится. Сколько он может стоить?

Дэвис развел руками.

− Он бесценен.

− Хотя бы примерно.

Дэвис наклонился поближе к собеседнику.

− Мне кажется, вы не понимаете, что у вас в руках, мистер Фрэнкс. С помощью этого клочка бумаги, вы можете переписать всю историю нашей страны.

Он демонстративно выдержал паузу, желая подчеркнуть важность своих слов.

− История это миф, мистер Фрэнкс. Это не просто набор имен, дат и фактов. Она похожа на религию, она больше повествует о взглядах тех, кто её формировал, чем о реальных участниках тех событий. Что мы знаем из школьных уроков о Джордже Вашингтоне? А Аврааме Линкольне? Впечатление, которое они произвели на очевидцев. Вашингтон был отцом страны. Линкольн освободил рабов. Мы сформировались как нация, благодаря вере в этих исторических личностей. Это письмо разрушит эту веру и навсегда изменит образ Вашингтона, а, возможно, и всех отцов основателей. Это большая ответственность, вам следует подумать об этом.

− Подумать об этом?

− Решить, что будете делать с полученными знаниями.

Майк пристально смотрел на Дэвиса.

− Скрывать это? Зачем? Если это правда, люди должны знать.

− Людям не нужна правда. Им нужен образ.

− Верно. Сколько я вам должен?

− Около пятидесяти долларов.

Дэвис начал выписывать чек. Но вдруг поднял глаза на Майка.

− Я знаю одного коллекционера, − сказал он. — Он уже очень давно собирает такие диковинки. Может мне позвонить ему? Он очень осторожный, очень влиятельный и, я уверен, очень щедрый.

− Нет, спасибо.

− Я сообщу ему о вас и все организую…

− Меня это не интересует, − сказал Майк.

− Хорошо.

Дэвис вернулся к чеку. Он закончил писать, оторвал краешек бумаги и вручил Майку копию.

− На вашем месте, мистер Фрэнкс, я бы что-нибудь предпринял.

− Что именно? — спросил Майк, взяв чек.

− Отложим до утра.

Всю дорогу домой Майк думал о письме Вашингтона. Оно лежало на пассажирском сидении рядом с ним в пластиковом конверте, который дал ему Дэвис. Каждый раз, поворачивая на север, Майк видел в конверте отражение медленно заходящего солнца. В его машине ещё ни разу не было столь ценной вещи. Он нервничал. Ему следует все обдумать, прежде чем брать письмо с собой. Что если он разобьется на машине? Что если письмо сгорит? Майк сжимал руль вспотевшими ладонями.

Но не от осознания ответственности у него вспотели руки. Не это его нервировало. Нет. Причина была в самом письме.

Я сдеру кожу с ваших детей и съем их.

То, что эти слова написал реальный человек, а не персонаж какой-нибудь новеллы, уже пугало Майка. Джордж Вашингтон написал такое… Трудно принять столь ужасную мысль. В этом было что-то жуткое. Каждый раз, когда Майк смотрел на пластиковый пакет, его затылок покрывался гусиной кожей. Казалось бы, он должен восхищаться, гордиться своей находкой, но вместо этого он чувствовал себя испачканным, оскверненным. Майк вдруг подумал, что лучше бы ему никогда не видеть этого письма.

Впереди, над винным магазином Майк увидел рекламный щит, карикатура на Джорджа Вашингтона. Отец основатель, точно такой же, как на долларовой банкноте, подмигивал Майку, казалось, одним своим видом он повышал курс казначейского векселя в Федеральном Резервном Банке Нью-Йорка.

Майк отвернулся от рекламного щита и свернул на Линкольн авеню, которая вела прямо к дому.

Майк расхаживал по кухне взад-вперёд.

− Он намекнул, что нам нужно не отдать его в Смитсоновский институт или ещё куда, а продать коллекционеру, который сохранит все в тайне.

Пэм оторвалась от мытья посуды и покачала головой.

− Это безумие какое-то.

− Именно это я и сказал.

− Что ж, не стоит так беспокоиться об этом…

− Я и не беспокоюсь.

− Ты дашь мне договорить? Я только хотела сказать, что есть немало и других ценителей подобных вещёй, директора музеев, профессора из университетов. Есть много людей, которые знают, что с этим делать.

Майк кивнул, затем нежно коснулся её руки.

− Ты права, извини. Я только… я не знаю. Все это меня немного вымотало.

− Меня тоже. Сегодня помогала Эми с домашней работой. Они проходят Джонни Эпплсида, Джорджа Вашингтона и сказ о вишневом дереве.

− Два мифа.

− В её учебнике есть портрет Вашингтона…

Она вздрогнула и окунула руки в мыльный раствор.

− Ты должен на него взглянуть. Он заставит тебя трястись от страха.

Майк улыбнулся.

− Я тебя тоже могу немного потрясти.

− Попозже.

− Действительно жуткий, да?

− Сам убедись.

− Обязательно. Я тебе ещё нужен здесь?

− Нет.

Майк шлепнул Пэм по ягодицам и поцеловал в щеку.

− Если что, я у входа.

− Хорошо. Я через минуту подойду. Проверь у Эми домашнее задание по математике. Хорошо проверь.

− Ладно.

Он пошёл в гостиную. Эми лежала на полу и смотрела повтор «Все любят Рэймонда». её учебники и домашнее задание лежали на кофейном столике. Майк уже собирался взять книгу, как вдруг его внимание привлекла обложка: облака, горы, клипер, Статуя Свободы и Колокол Свободы. Сам рисунок был простеньким, как раз для начальной школы, но что-то в улыбке Статуи Свободы насторожило его, Майк понял, что ему не хочется открывать книгу и смотреть на портрет Джорджа Вашингтона.

На экране замелькала реклама. Эми повернулась лицом к Майку.

− Ты хочешь проверить домашку? — спросила она.

Он кивнул.

− Да, − сказал Майк.

− Тогда давай быстрее. Я телевизор смотрю.

Он улыбнулся дочери.

− Слушаюсь, босс.

Их разбудил глухой удар.

Наверное, ударили уже не один раз, Эми стояла в дверях их спальни, прижав к себе плюшевого мишку. Хотя она перестала играть с ним ещё два года назад.

Пэм посмотрела на Майка, он сразу понял, как она напугана. Один её взгляд сказал ему, что делать: пойти в гостиную и выяснить, какого черта кто-то стучит в дверь глубокой ночью. Пэм была уже не Женой, а Матерью, она встала с постели, подошла к дочке и принялась успокаивать её рассудительным взрослым голосом, пыталась убедить её вернуться в кроватку, потому что ничего серьезного не случилось.

Майк быстро нащупал джинсы, которые бросил на пол возле кровати, и надел их. Глухие удары все не стихали, он понял, что не на шутку испугался. Но он был Мужем и Отцом, а это как раз та проблема, которую Мужья и Отцы должны решать. Майк направился в гостиную, его решительная походка хорошо скрывала внутренний страх.

Он осторожно прошёл гостиную и добрался до входной двери. Здесь удары казались громче и… страшнее. В них чувствовались сила и воля, которые не слышались в дальних комнатах дома. Майку пришла в голову абсурдная мысль, что в дверь стучится не человек. Глупая, иррациональная мысль, но, тем не менее, она остановила его около двери. Дверь была сплошной, ни окон, ни глазка. Майку не хотелось открывать её, не зная, кто — или, вернее, что находится с другой стороны.

Майк юркнул к окошку. Он не собирался открывать занавески и привлекать к себе внимание, но он хотел посмотреть на того, кто стучит в его дом. Майк нагнулся и посмотрел в маленькую прорезь между занавесками.

На веранде, лицом к двери, стояли четверо мужчин в белых напудренных париках и атласных костюмах в стиле колониальной эпохи.

На секунду Майк подумал, что спит. Происходящее казалось нереальным, и это пугало даже больше, чем возможная настоящая опасность. Майк увидел, что один из них громко стучит в дверь кулаком. Позади он услышал приглушенный голос Пэм, она успокаивала Эми. Майк осознавал, что все это происходит на самом деле.

Он понимал, ему следует открыть дверь и встретиться с этими людьми лицом к лицу. Но что-то в этом сжатом кулаке и злом выражении лица колотящего в дверь мужчины остановило его. Майк понял, что очень боится. Он испугался даже больше, чем тогда, когда смотрел через занавески и думал, что к нему стучится монстр.

Я сдеру кожу с ваших детей и съем их.

Майк интуитивно понял, эти странные типы каким-то образом связаны с письмом Вашингтона. Вот что пугало его.

Майк услышал, как к нему бежит Пэм, непрекращающиеся удары в дверь встревожили её. Она встала рядом с ним.

− Кто там? — прошептала она.

Майк покачал головой.

− Я не знаю.

Он снова посмотрел в прорезь между занавесками, тщательно изучая незнакомцев. Пэм прижалась щекой к его лицу. Майк почувствовал, как она шумно задышала и отпрянула.

− Господи Иисусе, − прошептала Пэм. — Ты посмотри на их зубы.

В её голосе чувствовался страх.

Зубы? Он посмотрел на рты незнакомцев. Пэм оказалась права. У них были странные зубы. Майк прищурился, желая разглядеть их лучше. Зубы незнакомцев представляли собой ровные желтые ряды. Они были искусственными. Джордж Вашингтон тоже носил искусственные зубы.

Майк отошёл от окна.

− Звони в полицию, − сказал он Пэм. — Сейчас же.

− Нам нужно письмо!

Голос незнакомца прогремел в ночи, в нем слышались ненависть и гнев, Майк не ожидал такого.

− Мы знаем, оно у тебя, Фрэнкс! Отдай его, и мы не причиним тебе вреда!

Майк снова посмотрел сквозь занавески. Все четверо незнакомцев смотрели через окно прямо на него. В свете настенного фонаря их лица казались бледными, почти как у мертвецов, их глаза горели от нетерпения. Тот, кто стучал в дверь, показал на Майка пальцем. Лицо незнакомца перекосило от ярости.

− Отдай нам письмо!

Майку захотелось убежать, спрятаться, но он заставил себя не отступить. Он не был уверен, видят ли его безумцы сквозь занавески, хотя вполне допускал, что видят.

− Я вызову полицию! — грозно сказал он. — Они будут здесь через минуту!

Тот, кто стучал, собирался ещё что-то сказать, но судьба благоволила Майку, с востока, вдалеке послышался звук сирен. Незнакомцы удивленно посмотрели друг на друга, принялись шептаться, а затем быстро покинули веранду. Майк разглядел на их руках круглые шёлковые нашивки с эмблемами.

Топор и вишневое дерево.

− Мы вернемся за тобой! — сказал один из них. — Тебе не скрыться!

− Мама! — послышался крик Эми из детской спальни.

− Иди, займись ею, − сказал Майк.

− Тогда ты позвони в полицию.

Майк кивнул, Пэм ушла в детскую. Он направился к телефону, но даже сейчас его не покидала странная уверенность в том, что полиция не сможет выследить этих людей. И когда они вернутся, а они наверняка вернутся, полиция не сможет защитить его семью.

Майк услышал, как взревел мотор автомобиля, как заскрипели по асфальту шины. Он взял телефон и набрал девять-один-один.

На следующее утро Майк оставил Пэм и Эми дома, он велел им не отвечать ни на стук в дверь, ни на телефонные звонки и вызывать в полицию, если увидят незнакомцев, ошивающихся рядом с домом. Майк разработал этот план во время бессонной ночи, проведенной в полицейском участке. Он отправился в Нью-Йоркский университет. Майк спросил молодого клерка, где находится исторический факультет. Следуя указаниям парня, Майк миновал кампус, затем, следуя указателям, нашёл нужный корпус.

Секретарша исторического факультета сообщила Майку, что профессор Харткинсон принимает с восьми до десяти тридцати и может поговорить с ним. Майк проследовал за ней по коридору к офису профессора.

Харткинсон встал и пожал ему руку. Этому старику было далеко за шестьдесят. Небольшого роста, в очках и с большими усами, словно профессор, сошедший с экрана мультфильмов Диснея.

− Садитесь, − сказал старик, убирая со стула кучу папок.

Харткинсон поблагодарил уходящую секретаршу, затем обошёл свой огромный стол и сел.

− Чем я могу вам помочь?

Майк прочистил горло.

− Я даже не знаю, как вам объяснить это. Вам может показаться это глупой небылицей, но прошлой ночью мы с женой… в общем, мы спали, а потом проснулись оттого, что кто-то стучался в мою дверь. Я вышел, чтобы проверить, на моей веранде стояли четверо мужчин, одетых в одежды времен Войны за Независимость.

Глаза старика сузились.

− Вашингтонцы!

− Вашингтонцы?

− Ш-ш-ш!

Профессор резко встал и закрыл дверь офиса. Его манеры больше не были расслабленными и спокойными. Теперь движения старика стали напряженными, а походка нервозной. Харткинсон отключил телефон, занавесил единственное окно и сел обратно за стол, заговорщически наклонившись к собеседнику.

− Вам повезло, что вы пришли ко мне, − сказал он. — У них повсюду шпионы.

− Что?

− Доктор Глак и доктор Кэннон на нашем историческом факультете Вашингтонцы. Большинство других профессоров им симпатизируют. Это настоящая удача, то, что вы сначала пришли ко мне. Что у вас есть?

− Что?

− Давайте же. Они не пришли бы к вам, если бы у вас не было того, что им нужно. Что же это? Письмо?

Майк молча кивнул.

− Я так и думал. И что же в этом письме?

Майк засунул руку в карман и достал оттуда кусок пергамента.

Профессор извлек письмо из пластикового пакета. Он прочитал письмо и кивнул головой.

− Это правда. То, что в этом письме.

Майк кивнул.

− Джордж Вашингтон был каннибалом. Он был извергом, убийцей и пожирателем детей. Но его избрали отцом нашей страны, людям важнее образ, нежели правда.

− ещё один человек сказал мне то же самое.

− Он был прав.

Профессор заерзал в кресле.

− Позвольте мне кое-что рассказать об историках. Историки по большей части не заинтересованы в правде. Они не заинтересованы в реальных фактах, они не хотят рассказывать людям, как все происходило на самом деле. Им хочется увековечить ложь, которую они поклялись защищать. Это закрытый клуб людей, которые знают настоящие причины войн, которые мы вели, знают, что происходило за закрытыми дверьми исторических личностей, большинство историков хотят сохранить все, как есть. Но среди нас есть альтруисты, такие люди как я, которые хорошо изучили историю и хотят поделиться своими знаниями с другими. Но большинство историков просто пиарщики прошлого.

Профессор на секунду задумался.

− Бенджамин Франклин никогда не существовал. Вы об этом знали? Это вообще собирательный образ, предназначенный для народных масс. Историки понимали, нужен персонаж, который сможет воплотить любопытство, смелость и дальновидность, человек, олицетворяющий величие и мудрость нации. Так историки создали Франклина, дядюшку Американского Ренессанса. Американцы хотели верить во Франклина, олицетворяли себя с ним, они сами формировали этот образ и полюбили этого вымышленного человека.

То же и с Вашингтоном. Американцы хотели видеть его отцом страны, им нужен был отец страны. Они были охвачены радостью и вряд ли бы стали слушать историков.

Майк посмотрел в глаза Харткинсону, затем взглянул на ряды исторических книг на полках в кабинете профессора. Он осознал, что именно эти люди определяли курс, каким двигалась Америка. Историки. Они играли прошлым и тем самым формировали будущее. Не великие люди формировали этот мир, были ещё те, кто говорил им, как формировать его.

− Вы наткнулись на нечто очень важное, − сказал Харткинсон. — Поэтому они вас преследуют. Это письмо для них, как утечка информации из Белого дома во времена Никсона, и теперь президент сделает все, чтобы информация дальше вас не пошла. Как я и сказал, история совсем не то, чем кажется на первый взгляд. Это жуткий мир, жуткий и скрытный. А вашингтонцы…

Профессор покачал головой.

− Они фанатики из фанатиков. Это действительно очень опасная группа.

− У всех, кто тогда пришёл ко мне, были деревянные зубы, − сказал Майк.

− Это кость, а не дерево. Небольшая мелочь, которую они стараются скрыть. Самая первая группа вашингтонцев попалась именно на этих зубах, последующие поколения решили, что с подобной атрибутикой они похожи на балаганных шутов. Долго им пришлось искоренять этот образ «деревянных зубов».

− Их так можно вычислить? По их зубам?

− Нет. Когда они не в своих костюмах, то носят современные зубные протезы. Этим они похожи на Ку-клукс-клан.

− Только этим?

Профессор пристально смотрел ему в глаза.

− Нет.

− Что… − Майк прочистил горло. — Что они попытаются сделать?

− Убить вас. И съесть.

Майк встал.

− Господи, мать его, Иисусе. Я пойду в полицию. Я не позволю им причинить вред моей семье.

− Попридержите коней. Они попытаются сделать это. Если вы выслушаете меня и сделаете, как я скажу, у них ничего не получится.

Профессор посмотрел на Майка и даже попытался выдать что-то похожее на улыбку.

− Я хочу помочь вам. Но вам нужно рассказать мне кое-что. У вас есть дети? Дочери?

− Да. Дочка Эми.

− Это плохо. Она… девственница?

− Да, ей всего десять!

Профессор нахмурился.

− Это очень плохо.

− Почему плохо?

− Вы видели эмблемы, которые они носят на руках?

− Топор и вишневое дерево?

− Да.

− А что это такое?

− Это было в статье профессора Сьюммерлина. Вашингтонцы всегда интерпретировали сказ о вишневом дереве,[3] как каннибальную аллегорию, образный пересказ того, как Вашингтон пристрастился убивать людей и есть их мясо. Дальше больше, увлечение вашингтонцев мясом девственниц хорошо задокументировано, это и заставило профессора Сьюммерлина задуматься об их эмблеме. Он просто по-современному истолковал символ «вишня».[4]

Майк понимал, о чем говорил Харткинсон, от слов профессора у него закололо в животе.

− Они любят мясо девственниц, − сказал профессор.

− Я пойду в полицию. Спасибо вам за помощь, но не думаю, что вы можете…

Вдруг дверь офиса резко распахнулась, за ней стояли они: четверо мужчин и одна женщина, все одетые в костюмы времен Американской революции. Майк разглядел желтые зубы на их ухмыляющихся лицах.

− Тебе следовало быть осторожнее, Джулиус, − сказал самый высокий из них, быстро войдя внутрь.

− Беги! — крикнул Харткинсон.

Майк попытался резко прорваться прямо через дверь, но неподвижные вашингтонцы остановили его. Он думал, что сможет сбить их и вырваться в коридор, но они ждали этого и хорошо подготовились.

Двое мужчин схватили его.

− Моя жена позвонит в полицию, если я не вернусь вовремя.

− Кого это волнует? — сказал высокий мужчина.

− Они его опубликуют! — в отчаянии крикнул Майк. — Я велел им опубликовать письмо Вашингтона, если со мной что-нибудь случится! Даже если будет поздно.

Женщина хладнокровно смотрела на него.

− Ты ничего такого не велел.

− Нет велел. Моя жена…

− Твоя жена у нас, − сказала вашингтонка.

Ужас охватил Майка.

Женщина кивнула ему головой, улыбаясь.

− И твоя дочь тоже.

Он не знал, куда они везут его, но, судя по всему, далеко. Майк тщетно пытался вырваться, когда они выталкивали его из здания, а потом затаскивали в фургон. Никто даже не попытался помочь ему или остановить их. Несколько очевидцев снисходительно улыбнулись, словно лицезрели репетицию, спектакль или вовсе постановку рекламного ролика. Никакого впечатления действия вашингтонцев не произвели.

Если только очевидцы тоже не носили эти чертовы костюмы.

Майк задумался. Наверняка его похищение не выглядело бы столь комично, одень они форму террористов.

Его бросили в самый дальний угол фургона и захлопнули дверь. Через несколько секунд заревел мотор, и они тронулись в путь.

Они долго ехали. Окна в фургоне отсутствовали, потому Майк не мог даже примерно определить, куда его везут. Но после нескольких поворотов и остановок, дорога стала более ровной, а скорость постоянной. Майк решил, что они ехали по шоссе.

Когда фургон, наконец, остановился, задние двери отворились и Майка вытащили наружу. Он оказался в незнакомой сельской местности, заросшей лесом. Сквозь деревья Майк разглядел белое здание с колониальной архитектурой и постриженную лужайку. Он уже видел этот дом, но не мог вспомнить где. Вашингтонцы повели его к маленькому сараю. Дверь была открыта, Майк увидел за ней уходящий вниз туннель со ступенями. Двое вашингтонцев шли впереди него, остальные трое позади, вместе они спускались вниз по лестнице.

Майка вдруг осенило, Маунт Вернон. Это здание называлось Маунт Вернон, дом Джорджа Вашингтона.

Когда закончились ступени, начался туннель, который делал крюк в противоположном направлении и вел прямо к дому. Туннель привел их в большой подвал, он выглядел так, словно его переоборудовали в музей святой инквизиции. Майк решил, что они пришли в тайное логово Джорджа Вашингтона в подвале Маунт Вернона.

− Где Пэм? — спросил он. — Где Эми?

− Ты их увидишь, − сказала женщина.

Высокий мужчина подошёл шкафу и указал пальцем на белые предметы, что лежали внутри.

− Эти ложки вырезали из бедренных костей членов Первого Континентального Конгресса.

Он указал на огромную картину в рамке, которая висела над шкафом. Судя по всему, её рисовал один из лучших художников на заре становления Америки. Там был изображен перепачканный кровью Джордж Вашингтон, по бокам его стояли две женщины, тоже измазанные кровью, вместе они пожирали кричащего мужчину.

− Вашингтон делал это, когда был президентом.

Похоже, вашингтонцу нравилось показывать ему комнату, Майк думал, можно ли будет сыграть на этом. Его все ещё крепко держали двое вашингтонцев, он уже не пытался вырываться, понимал, что не справится с ними.

Высокий мужчина продолжил свою речь, смотря на картину с благоговейным трепетом.

− Он вкусил человеческое мясо во время зимы, тогда он и его люди голодали без подкрепления и продовольствия. Солдаты начали есть погибших, Джордж Вашингтон понял, что ему нравится вкус человеческого мяса. Долгое время он вырезал вилки, ложки и амулеты из костей, съеденных людей. Даже после того, как привезли продовольствие, он продолжал убивать по человеку в день.

− Он понял, что, контролируя армию, он контролирует всю страну, − сказала стоящая за спиной женщина. — Он мог создать страну каннибалов. Нацию, которая славит и посвящает себя пожиранию человеческой плоти!

Майк повернул голову и посмотрел на нее через плечо.

− Но ему это не удалось, не так ли? − он покачал головой. — В людях полно дерьма.

− Посмотрим, как ты будешь рассуждать, когда мы съедим почки твоей дочери.

Майк задохнулся от гнева и попытался вырваться. Вашингтонцы схватили его ещё крепче, вскоре он обмяк и сдался.

В центре комнаты стояло странное сооружение, напоминавшее стол. Высокий мужчина нежно провел рукой по его верхушке.

− Здесь заживо освежевали Джона Хэнкока, − сказал он. — Его кровь пролилась сюда. Его крики до сих пор слышны в этих комнатах.

− Вы все дерьмо!

− Я тоже?

Высокий вашингтонец мечтательно оглядел комнату.

− Джефферсон отдал за нас жизнь, ты знал? Он принес себя в жертву прямо здесь, позволил нам, вашингтонцам разорвать себя зубами. Франклин тоже отдал нам своё тело.

− Не было никакого Бенджамина Франклина.

Вашингтонец улыбнулся, обнажив белые зубы.

− Значит, это ты знаешь.

− А почему вы не надели свои деревянные зубы?

Вашингтонец ударил его в живот, Майк согнулся пополам.

− Ты здесь не гость, − сказал он. — А пленник. Наш пленник. Теперь.

Он ухмыльнулся.

− А потом, можешь стать ужином.

Майк закрыл глаза, он отчаянно старался сдержать рвоту. Когда ему удалось восстановить дыхание, он посмотрел на вашингтонца.

− К чему все это джеймсобондовское дерьмо? Вы хотите преподать мне курс вашей истории, прежде чем убить? Хотите рассказать про свои игрушки? Надеетесь, что я буду восхищаться всем этим? Да пошли вы! Жрите меня, больные ублюдки!

Женщина улыбнулась.

− Не волнуйся, съедим.

В противоположном конце комнаты распахнулась дверь. Там стояли Пэм и Эми в окружении ещё трех вашингтонцев. Жена и дочь побледнели от страха. Эми плакала, она зарыдала ещё сильнее, когда увидела отца.

− Папа! — кричала девочка.

− Время ланча, − объявил высокий вашингтонец. — Приступим к барбекю.

Вашингтонцы захохотали.

Женщина повернулась лицом к Майку.

− Отдай нам письмо, − сказала она.

− А вы меня отпустите? Да? Хорошо.

Но где же письмо? Майк задумался. В последний раз его держал в руках Харткинсон. Он его уничтожил? Или смыл в туалете, как наркоманы до прибытия полиции делают? Где вообще Харткинсон? Почему они его не похитили?

Майк уже собирался задать этот вопрос, как вдруг из-за двери раздались шум и звуки отчаянной борьбы. Вашингтонцы посмотрели туда.

В дверях стоял Харткинсон.

Он был одет в костюм британских войск, времен войны за независимость. За ним стояла группа солдат со штыками в руках. Из-за них выглядывал испуганный юнец, напоминавший экскурсовода.

− Отпустите этих гражданских! — потребовал Харткинсон, теперь он говорил с сильным британским акцентом.

Профессор и его друзья выглядели довольно комично в этих потертых британских костюмах, но вместе с тем в них чувствовался героизм. У Майка кровь закипела от адреналина, когда они ворвались. Их было много, пятнадцать или двадцать, они превосходили вашингтонцев по численности как минимум вдвое.

Два вашингтонца достали ножи и побежали к Пэм и Эми.

− Нет! — крикнул Майк.

Мушкетные пули остановили злодеев.

Майк снова попытался вырваться. То ли держащие его вашингтонцы растерялись, то ли хватка у них ослабла, но он без труда выскользнул из их рук, развернулся и врезал одному из них в пах. Другой вашингтонец отскочил прочь с его дороги, но Майк не обратил на него внимания, он побежал на другой конец комнаты, мимо пыточных устройств прямо к Пэм и Эми.

− В атаку! — крикнул кто-то.

Завязался бой.

К счастью он длился не долго. Майк слышал выстрелы, рикошеты, крики, видел резкие движения, но он пригнул голову и ничего не знал о том, что там творилось. Главное, что он, Пэм и Эми на свободе. Вскоре Майк выпрямился и оглядел комнату. Он увидел, что большинство вашингтонцев мертвы. Высокий мужчина лежал на полу с темным кровавым пятном на своей напудренной синей форме, это придало Майку сил. Подонок получил по заслугам.

Пэм и Эми обнимались и плакали, Майк обнял их, тут он понял, что тоже плачет. Он почувствовал, как кто-то тихонько хлопнул его по плечу. Майк инстинктивно развернулся со сжатыми кулаками, но это оказался Харткинсон.

Секунду Майк смотрел на него, затем мигнул.

− Спасибо, − сказал он и снова заплакал. — Спасибо.

Профессор кивнул с улыбкой на лице. Его седая диснеевская борода была испачкана кровью.

− Уходите, − сказал он. Вам не захочется видеть то, что будет дальше.

− Но…

− Вашингтонцы не единственные… люди с жуткими традициями, − сказал профессор спокойным голосом.

− Вы ведь не каннибалы, да?

− Нет, но… − он покачал головой. — Вам лучше уйти.

Майк взглянул на Пэм и Эми. Затем кивнул.

Из-под красной военной формы Харткинсон извлек пергамент в пластиковом пакете.

Письмо.

− Отправьте его в Смитсоновский институт. Поведайте миру правду. Это история, − сказал он тихим, благоговейным голосом.

− У вас тут все будет в порядке?

− Сначала мы закончим начатое.

Профессор указал рукой на «гида», который стоял в углу.

− Он знает дорогу.

Профессор покачал головой и горестно улыбнулся.

− История не такая, как кажется на первый взгляд.

− Наверное, нет.

Майк приобнял Пэм и повел их с Эми к двери. «Гид» с бледным лицом тихо пошёл вверх по лестнице.

− Лучше не оглядывайтесь, − посоветовал Харткинсон.

Майк махнул рукой в знак согласия и пошёл по лестнице, сжимая в руке письмо Вашингтона.

За спиной он слышал крики ужаса и боли. Майк не хотел этого, но все равно невольно улыбнулся, он вел семью из подвала в дом Вашингтона.

Перевод: Евгений Аликин

Жизнь с отцом

Bentley Little, «Life with Father», 1998

Я написал «Жизнь с отцом» и «Пруд» для экологического сборника ужасов «Земля наносит ответный удар». Обе работы были отклонены. Судя по названию книги, я предположил, что большинство, если не все содержащиеся в ней рассказы, будут относиться к негативному эффекту загрязнения, перенаселения, уничтожения лесных массивов и пр.

Поэтому, я решил написать нечто другое.

Моя жена — убежденный приверженец вторичной переработки сырья. Консервные банки, бутылки, газеты, пакеты — она сохраняет все. Даже во время путешествий она привозит с собой пластиковые сумки, заполненные емкостями от газировки.

Для этого рассказа я преувеличил её одержимость.

Все можно довести до крайности.

* * *

Шари никогда не видела рабочий унитаз. Ситуация изменится — в следующем году она должна пойти в детский сад, и я уверена, что у них есть нормальные уборные. Но пока она знакома только с нашими туалетами. Или емкостями, которые были ими, пока Отец не превратил их в стационарные контейнеры для хранения соевых кур.

Я не знаю, почему подумала об этом. Наверно, потому что сейчас Шари присела над емкостью для биологических отходов, в которые Отец заставляет нас мочиться. Для нас предусмотрены две емкости. Голубая — для мочи, красная — для экскрементов.

Я не знаю, как Шари справится в школе. Как по мне, она несколько медлительная. Отец никогда ничего не говорил, но я знаю, что он тоже это заметил. Шари не воспринимает действительность так, как должна, или так, как это делала я. Ей исполнилось три года, когда она смогла понять разницу между красной и голубой емкостью. В четыре года она сказала своё первое слово.

Иногда мне хочется сказать отцу, что, возможно, его семя не стоит использовать повторно, в нем может иметься дефект. Взгляни на Шари, хочу сказать я, взгляни на Зверюшек. Но, я люблю Шари и их тоже. Я не хочу ранить чувства ни одного из них.

Я также не хочу злить Отца.

Поэтому я и молчу.

Месячные у меня закончились несколько дней назад, и я должна постирать прокладки в недельной воде после мытья, а потом полить ей растительность во дворе. Но мысли о собственной крови вызывают у меня тошноту, так что я не могу заставить себя сделать это.

Прокладки хранились под матрасом, и завтра я планирую набить ими белье и принести в школу. Здесь я выброшу их в женском туалете, как делают все.

Чувствую злость и отвращение.

Надеюсь, Отец не узнает о моем плане.

Но он все выяснит во время Инвентаризации.

Я пыталась предложить Отцу отдавать мою старую одежду на благотворительность или в Армию Спасения. Так мы могли бы вторично использовать её, предлагая другим людям. Я подсказала, что можно покупать мне ношенные брюки и рубашки в тех же организациях. Так у меня бы появлялась новая одежда, и при этом мы бы не прерывали цикл вторичной переработки. Но он не слышал. «Одежда, которая у нас есть, будет у нас всегда», — говорил он, — «и только после нашей смерти она перейдет другим».

И он отрезал ткань, распарывал старые швы и перешивал наши вещи, делая новые рубашки и штаны.

В школу я ходила как клоун, регулярно подвергаясь насмешкам одноклассников.

Возвращаясь домой, я кормила Зверюшек. Они располагаются в загоне, в центре заднего двора. Их место обитания огораживает невысокий забор из переделанных консервных банок и картона. Я кормлю питомцев остатками вчерашней трапезы, смешанными с компостом из наших собственных экскрементов. Мне это кажется неправильным, но Отец говорит, что наши тела не настолько эффективны, как могли бы быть. И наши жидкие и твердые отходы содержат неиспользованные питательные вещёства, которые и будут полностью переработаны Зверюшками.

Я стою за пределами их загона, наблюдая, как они кормятся и играют. Если отца точно нет рядом, я беру на руки одного из питомцев. Их тела холодные, кожа склизкая, а крылья — жесткие. Один раз я дала им имена и иногда даже пытаюсь звать по ним, но, к своему стыду, не всегда могу понять, кто откликнулся. Как и остальные, я не могу различить Зверюшек по виду.

Не знаю, почему Отец держит и заставляет меня кормить их. Он никогда не делает ничего без причины.

Иногда, давая им пищу, я отчетливо понимаю, что их место обитания напоминает загон.

Периодически я пытаюсь рассказать одноклассникам об ужасах переработки отходов. Но, похоже, мне никогда не удается подобрать правильные слова, чтобы описать ситуацию. Они говорят, как им нравится вместе с родителями посещать пункт приема вторсырья по субботам, распределяя по отдельным контейнерам консервные банки, бутылки и газеты.

Ха.

Однажды, во время экологической недели, я сказала учителю, что любая идея может зайти слишком далеко, даже переработка вторсырья. Она попыталась объяснить мне важность этого процесса, что он помогает сохранить планету для будущих поколений. Я ответила, что, возможно, вместо вторичной переработки, мы могли бы использовать вещи, которым она не требуется. Учительница сказала, что я не поняла концепцию движения в защиту окружающей среды, но, после того, как я сдала задание и пересмотрела все видео, она изменила мнение.

В этот вечер я пришла домой, помочилась в голубое ведро и покакала в красное.

Сегодня четверг, и я знаю, что это значит.

Я тихо сижу на диване, разрывая на части сегодняшнюю газету, которую мы потом помоем и высушим, чтобы сделать бумагу для моих домашних заданий. Я ничего не сказала, когда Отец вошёл в комнату, хотя и заметила, что его темный силуэт заслонил свет из кухни.

Он пошёл прямо ко мне.

— Я чувствую Потребность, — сказал он.

Желудок скрутило и было трудно дышать, но я заставила себя улыбнуться, потому что понимала, что, не получив меня, он возьмется за Шари. Его семя в действительности нельзя было использовать для вторичной переработки. Хотя Отец пытался замораживать его и греть в микроволновке, используя как лосьон и зубную пасту. Но, несмотря на провал, он не хочет выбрасывать семя и, чувствуя Потребность, старается быть уверенным, что нашёл подходящий сосуд. По его мнению, оплодотворить меня лучше, чем оставить семя неиспользованным.

Именно так появились Зверюшки.

Я сняла штаны, трусики и согнулась на диване, стараясь не плакать, когда Отец пристроился сзади.

— О, Боже, — сказала я, перерабатывая слова, которым он научил. — Ты так хорош!

Он застонал.

Прошло четыре дня с того момента, как Шари в последний раз говорила. Я волнуюсь. Отцу все равно, но он не счастлив из-за меня. Вчера он чувствовал Потребность, и я дала поиметь себя, но не смогла притвориться, что мне это нравиться, как делала это обычно. Он рассердился, так как это значило, что его эмоции не были переработаны. Он не хочет, чтобы что-то оставалось вне этого цикла. Отец считает, что, удовольствие, которое он испытывает во время секса, должно передаваться мне. Я должна радоваться тому, что он меня поимел как минимум день (хотя на самом деле обычно я чувствую себя несчастной, больной и грязной) и передавать эти эмоции Шари. Она же переработает их, поделившись со Зверюшками.

Но я не чувствую себя счастливой и в этот раз не смогла притвориться.

Я сказала Шари, чтобы она заперла дверь, когда пойдет спать.

Придя со школы, я увидела, что Шари плачет, привязанная к детскому стульчику возле обеденного стола, а Отец готовит еду на кухне. Я знала, что что-то не так, но ничего не сказала. Я просто помыла руки в воде из-под посуды недельной давности и села к столу возле сестры. Уже чувствовался запах пищи. Это было какое-то мясо, и я надеялась, что Отец не решил переработать умершую собаку или кошку.

Независимо от типа подаваемого животного, потом мне придется чистить и разделывать кости, чтобы сделать из них вилки, ножи и зубочистки.

Я пыталась не смотреть на Шари, но заметила, что её плач за это время не прекратился и не ослабился, что меня обеспокоило.

Отец вышел с едой, размещённой на одной большой тарелке, которую мы делили, чтобы не тратить лишнюю воду на мытье посуды. Он принес нечто вроде запеканки. Отец улыбался, и я узнала это выражение — он гордился собой. Я внимательнее взглянула на мясо в запеканке. Кусочек, оказавшийся на вилке, был странно белым и эластичным. Взглянув на обратную сторону, я заметила более темный участок кожи.

Склизкой шкуры рептилии.

Я отбросила вилку и уставилась на него, а Шари заплакала ещё сильнее.

— Ты убил одну из Зверюшек, — закричала я.

Он с энтузиазмом кивнул.

— В будущем мы сможем стать полностью самодостаточными. Нам не нужно будет выходить за пределы семьи за пропитанием. Мы сможем создавать собственное мясо, выращивая его на своих же отходах. Мы станем прототипом семьи будущего. — Он ухмыльнулся, указывая на запеканку. — Попробуй её. — Отец взял вилку с куском мяса и отправил её в рот, прожевал, проглотил и улыбнулся. — Вкусно и питательно.

Я уставилась на еду, понимая, что она вышла из моего тела, отправится обратно и покинет его снова. Неожиданно пришла тошнота. Я стала кашлять и выбежала из комнаты.

— Желтый контейнер! — закричал Отец, — желтый контейнер для блевотины!

Я могла слышать, что Шари начала плакать сильнее, а её стул заскрипел, так как она начала раскачиваться, пытаясь высвободиться.

Проблевавшись в желтое ведро, я подумала, а была ли Зверюшка, ставшая нашим обедом из тех, которым я успела дать имена.

Отец стал грубее. Он ведет себя более жестоко и я думаю, мог ли он измениться из-за моего неподчинения.

Я бы убежала, если бы не Шари.

В школе нас учат нести ответственность за собственные поступки и убирать собственный беспорядок без напоминания родителей.

Мне сложно не смеяться.

Отец говорит, что я принесла ему много боли и моральных страданий, так что он побил меня, пока готовился поиметь сзади. Мои штаны и трусики спущены, а я сама стою согнутой над диваном, пока он вырывает мне волосы и хлещёт рукой по спине и ягодицам. Отец заставляет Шари смотреть, и она начинает плакать, как только начинается половой акт.

Я кричу, чтобы он остановился, что мне больно, даже не пытаясь претворяться довольной в этот раз, но кажется, что такая ситуация удовлетворяет Отца. Мне кажется, он думает, что таким образом перерабатывает свои отрицательные эмоции, передавая их мне.

Закончив, он бьет меня по лицу, пока не появляется кровь, после чего выходит из комнаты.

Шари подбирается ко мне, когда он уходит. Она смотрит на меня с расширенными глазами и бледным лицом, напуганная произошедшим, а я пытаюсь улыбнуться и сказать, что мне не так уж и больно.

— Отец ударил тебя, — говорит Шари. Задумавшись, она хмурится и садиться рядом со мной на корточки. — Он вампир? — шепчет она.

— Да, — отвечаю я. — Он вампир.

Я не знаю, посему так сказала. Даже не знаю, почему Шари об этом подумала, но, как по мне, звучит это хорошо.

её глаза расширяются ещё больше.

— Тогда, лучше нам убить его, — говорит Шари.

Убить его.

Я улыбаюсь и заставляю себя сесть.

— Да, — киваю я, вытирая кровь со рта и носа, — нам лучше убить его.

Я сделала кол из повторно используемого куска сломанной рукоятки метлы, найденной в ящике с инструментами возле ведра для мытья. Отец хранил его для каких-то целей, зная, что он пригодится. Теперь я точно представляла, как использовать эту вещь. Я затачивала рукоятку, стоя возле загона со Зверюшками.

Мы убили его, пока он спал. Шари спросила, почему он спит ночью, если он вампир, но я объяснила, что это для того, чтобы обмануть нас. Она поверила.

Так как я сильнее, именно я держала подушку на лице Отца, пока Шари вбивала кол в сердце. Крови было больше, чем ожидалось. Намного больше. Она разбрызгивалась повсюду, пока он кричал и брыкался руками и ногами. Я и Шари были покрыты кровью, но мы сталкивались с ней раньше и я думаю, что это лучше, чем видеть собственную кровь.

Я продолжала держать подушку, пока он не успокоился, а кровь не перестала течь.

После смерти Отец стал выглядеть меньше и безобиднее. Я вспомнила все хорошее, что он делал для нас и совместное веселое времяпрепровождение. Я подумала, что, возможно, мы совершили ошибку.

Шари медленно моргнула, глядя на кол.

— Он действительно был вампиром, правда?

Я кивнула.

— Что будем делать теперь?

Я сказала ей взять нашу одежду, простыни и наволочки и помыть их в воде для растений. Мы разделись и скатали белье. Голой я оттащила тело Отца в часть гаража, предназначенную для обработки.

Я расположила биоразлагаемые пакеты возле разделочного стола, достала из ящика нож и начала планировать, где делать разрезы, как поступить с кожей, кровью и волосами. Попыталась решить, как лучше утилизировать кости.

От старых привычек сложно избавиться.

Перевод: Iren615

Боб

Bentley Little, «Bob», 2002

Кажется, теперь разъездных торговцев уже не так много. Продавцы косметики «Avon» и бытовой химии «Fuller Brush» принадлежат другому времени, более старшему поколению. Но, как ни странно, пару лет назад в мою дверь постучал коммивояжер. Вот только я не знал, что это продавец. Он вез покупку заказчику на соседней улице и случайно перепутал дом. Я подумал, что он предлагает мне бесплатный товар. Выяснение неразберихи заняло несколько минут, и к тому времени, когда я наконец-то закрыл дверь, у меня появился замысел «Боба».

* * *

— Я так рада, что застала вас дома!

Стоявшая на пороге вызывающе полная женщина перехватила маленькую черную сумочку из правой руки в левую и жизнерадостно улыбнулась Брендону. Тот все ещё придерживал полуоткрытую дверь, но она схватила и встряхнула его свободную руку.

— Меня зовут Ида Кимболл.

— Извините, но… — начал он говорить.

— А это подруги Либби. — Ида показала на группу женщин позади себя. Те ободряюще ему улыбались.

Поправив на голове небольшую шляпку, подобающую замужней женщине, Ида наклонилась вперёд и понизила голос:

— Можно я воспользуюсь вашим туалетом?

Он был готов отправить женщину на шёлловскую автозаправку на Линкольн, но увидел почти отчаянную мольбу в её глазах.

— Э… конечно.

Неуклюже шагнув в сторону, Брэндон открыл дверь пошире.

Протолкнувшись мимо, Ида подарила ему ещё одну ослепительную улыбку:

— Я вам так благодарна.

— Девочки, чувствуйте себя как дома! — обратилась она к женщинам позади. — Я уверена, Боб не будет против. Вернусь через минутку!

Боб?

— Меня зовут Брендон, — сказал он, но Ида уже шагала через гостиную в коридор. — Первая дверь налево! — сказал он ей. Она махнула рукой, дав понять что услышала его.

— Это какая-то ошибка, — говорил Брендон другим женщинам, проходящим мимо него.

Худая пожилая леди, улыбаясь, кивнула:

— Конечно.

— Понятия не имею, что вы обо мне возомнили…

— Все в порядке. Мы все лучшие подруги Либби.

— Я не знаю Либби.

— Конечно же, нет, — сказала старая леди.

Он сосчитал их, пока они проходили мимо него в гостиную. Всего их было шесть; семь — вместе с Идой. Брендон тупо стоял, чувствуя странную непричастность к происходящему. Он будто видел все со стороны, словно смотрел фильм или наблюдал за событием, случившимся с кем-то другим.

Брендон не хотел закрывать дверь, чтобы было ясно, что имеет место какая-то ошибка, и после того как Ида закончит свои дела в туалете, им придется уйти, но снаружи было жарко и влажно, запускать внутрь мух не хотелось, поэтому он прикрыл дверь и прошёл в гостиную.

Две женщины, старая леди с которой он уже разговаривал и похожая на мышку дама в розовых очках «кошачий глаз», рыскали возле книжного шкафа, пытаясь прочитать названия на корешках. Остальные тихо, вежливо и терпеливо ждали, рассевшись на кушетке и на диванчике.

Когда в туалете сработал слив, снизу раздался шум воды и дребезжание труб; через несколько секунд, в гостиной появилась Ида.

Она не помыла руки, подумал он, и почему-то это ещё больше усилило его намерение выдворить их из дома.

— Что ж, Боб… — начала Ида.

— Меня зовут не Боб, — перебил он её, — а Брендон.

— Пожалуй, так и есть. Но причина, по которой мы сегодня зашли — Либби…

— Я не знаю никакой Либби.

— Конечно, нет. Но у Либби нынче тяжелые времена, если можно так выразиться. Как вы можете представить, она сама не своя, и мы, эээ… просто хотели увидеть вас первыми. Вы знаете, как это бывает. Мы просто хотим убедиться, что она поступает правильно и не делает большой ошибки. — Она глядела комнату, моргнула и просияла: — Простите, я забыла всех представить! Где мои манеры?

— Все в порядке. Я думаю…

— Девочки! — сказала Ида. — Все смотрим сюда!

Женщины повернулись к нему, выпрямились и заулыбались, действуя синхронно, словно были какой-то гражданской версией военного отряда, а Ида была их командиром.

— Это Ширли, — сказала Ида, указывая на женщину-мышку в очках, все ещё стоящую возле книжного шкафа.

— Приятно познакомиться, — Ширли сделала неловкий реверанс.

— Рядом с ней — Франсина.

Пожилая леди улыбнулась, кивнула и положила книгу, которую изучала обратно.

— Алисия и Барбара, — сказала Ида, кивнув в сторону двух неприметных женщин, сидящих на диванчике. — Элейн и Натали. — Неулыбчивые женщины на кушетке пристально на него посмотрели.

— Полагаю, это все.

Видимо, ожидая, что он заговорит, дамы продолжали смотреть на его, и Брендон быстро перебрал в уме варианты ответов: Спасибо, что зашли, но я думаю, что вам пора уходить. Было приятно с вами познакомиться, но сегодня я ужасно занят. Мне нужно на прием к зубному и мне пора уходить. Вы кто такие? Валите нахер из моего дома.

Но, естественно, первой заговорила Ида. Она положила на его руку свою, сухую и припудренную.

— Так вот, Боб, мы не хотим быть назойливыми. Я понимаю, что ты наверняка очень занятой человек и тебе нужно многое подготовить, поэтому мы отнимем лишь пару секунд твоего времени.

Он перевел взгляд с Иды на других женщин. Они чем-то напомнили ему мать и её подруг, хотя он не знал точно чем. Что-то в происходящем казалось знакомым, несмотря на то, что внешнего сходства не было, и его мать, определенно, не была такой нахальной, как Ида.

Та улыбалась.

— Как я уже говорила, мы — подруги Либби, поэтому, вполне естественно, что мы за нее переживаем.

— …не знаю Либби, — закончила она за него. — Я знаю, как эти дела делаются.

— Какие дела?

— Либби нам все объяснила. — Ида мимикой показала, как запирает рот и выбрасывает ключ. — Не волнуйтесь. Ни одна живая душа не узнает.

Брендон уже был не только раздражен, но и начал злиться. Вторжение было достаточно неприятным, но эти постоянные упоминания об отношениях, которые предполагались между ним и Либби начинали действительно доставать его.

Ида доверительно склонилась к нему:

— Вы знаете, так было не всегда. Либби и Эдвард были самой счастливой парочкой в мире, когда поженились. Она его обожала. Эдвард и в самом деле был мужем её мечты. Либби, наверно, вам говорила: медовый месяц они провели в Париже. Потом, после возвращения, они все ещё были бесконечно счастливы и только со временем начали… ну вы понимаете.

— Что?

— Отдаляться друг от друга, играть на нервах, называйте, как хотите. Именно тогда он и начал дурно с ней обращаться.

Ширли покачала головой.

— Я тысячу раз говорила, что ей нужно развестись; уйти от него. Детей же у них нет. — Она оглядела комнату. — Думаю, мы все ей говорили. — Согласные кивки. — Но она просто не понимала этого. Всегда его оправдывала, притворялась, что виновата сама, говорила, что, если бы она не облажалась и не приготовила на воскресный обед курицу вместо индейки или если бы она не забыла правильно сложить его белье, ничего бы не случилось.

Брендон не удержался:

— Что он с ней сделал? Избил её?

— Хотите сказать, что она вам не рассказывала? — неодобрительно хмыкнула Ида. — Ей следовало хотя бы намекнуть, из-за чего вы ей понадобились.

Ширли подалась вперёд.

— Мне кажется, вам просто не захотелось слишком много знать об этом, верно?

Элейн казалась разгневанной:

— Вы хотите сказать, что даже не спрашивали? Просто сделаете это за деньги? Для вас не имеет значения, почему кому-то… — она с отвращением скривила лицо… — понадобились ваши услуги?

Ида их утихомирила.

— Мы здесь не для того чтобы осуждать вас, — сказала она Брендону. — Мы здесь, чтобы поддержать Либби.

— Я ещё раз говорю вам…

— Да, мы знаем. Это все уже начинает утомлять.

— Тогда, может вам лучше уйти?

— Поймите меня правильно, — быстро сказала Ида. — Я, мы все, испытываем к вам только глубочайшее уважение. И я не думаю, что кто-либо из нас дал повод предполагать обратное.

Элейн промолчала.

— Вы нужны ей. Либби. Действительно нужны.

Остальные женщины закивали.

— И мы целиком и полностью на вашей стороне. Мы всё понимаем. Просто мы волнуемся, вот и всё.

— Эдвард — чудовище, — сказала Барбара.

Сидящая рядом Алиса кивала.

— Вы не поверите, что он делал с этой бедной женщиной, сколько ей пришлось вынести и как долго она терпела.

— О, он ужасно относился к ней, — согласилась с ней Ида. — Он поступал с ней… грязно… грубо. — Она взмахнула рукой как платочком. — Вы понимаете, о чем я.

Брендон не был уверен, что понял, но в сознании у него были образы, которые эти дамочки наверняка не одобрили бы.

— Лучше бы он умер, — как ни в чем не бывало заявила Ида.

У него пересохло во рту, когда он вдруг понял, чего они добиваются, что, по их мнению, он сделает. Брендон оглядел комнату и каждую женщину поочередно. Взгляды — плоские, непроницаемые — сфокусировались на нем.

Брендон стоял, качая головой.

— Нет, — сказал он. — И, не зная, что сказать, повторил ещё раз. — Нет.

— Нет, что? — спросила Ширли.

Он посмотрел на пожилую леди и увидел на её лице лишь любопытство.

— Это я виновата, — быстро сказала Ида. — Это я захотела прийти и… посмотреть на вас. Не то чтобы я не доверяла мнению Либби, имейте это в виду, но… ну, такая уж я есть.

— Он чудовище, — повторила Барбара. — Однажды, когда она была в блузке с открытыми рукавами, я увидела ожоги у нее на руках. Либби думала, что я не замечу, но я видела.

— Я видела их у нее на ногах, — призналась шёпотом Натали. — В примерочной «Мервинс».

Элейн глубоко вздохнула:

— Прошлым летом мы водили детей в бассейн, и сзади у нее на купальнике я увидела кровавое пятно. Она кровоточила там. Либби была в фиолетовом и, кажется, думала, что купальник достаточно темный, но я видела пятно. Кровь просочилась наружу.

— Он настоящее чудовище, — сказала Ида.

— Может ей стоит просто развестись с ним, — предложил Брендон.

— Нет, она этого не сделает, — покачала головой Ширли.

— И все зашло слишком далеко, — сказала Элейн.

Ида кивнула.

— Либби знает, что нужно сделать. Знает, с некоторых пор, но просто не хочет признаться в этом самой себе.

— Помните кровь у нее на кухне, в тот раз, когда мы пришли? — Барбара оглядела подруг. — Как она стекала у нее по ногам, а мы притворялись, что ничего не видим. Либби продолжала вытирать кровавые следы, но каждый раз, когда она подходила к раковине, чтобы выжать тряпку, их становилось ещё больше.

— Мы помним, — тихо сказала Элейн.

Ида закрыла глаза, кивнула, затем снова открыла.

— Как я уже говорила, с некоторых пор Либби знает что делать. Она просто не знает, как это сделать. Естественно, она понимает, что не сможет сделать это сама. Прежде всего, она не знает как. И, конечно, она сразу же попадет под подозрение. Поэтому, это должен быть кто-то другой: кто-то неизвестный; кто-то никак с ней не связанный; кого нельзя будет отследить и на чье молчание можно рассчитывать. — Она улыбнулась. — Не знаю, как Либби вышла на вас, Боб, но, должна признать, я думаю, что она сделала правильный выбор.

Брендон сел, не зная, что сказать.

— Я слышала, как она говорила, что в следующий раз он вырежет это из нее. — Голос Ширли был приглушённым.

— В следующий раз он её убьет, — сказала Барбара.

— Будет пытать, а потом убьет, — поправила Элейн.

Все закивали.

— Там, на кухне было очень много крови. — Натали закрыла глаза. — Слишком много.

— Так вот, а настоящая причина, по которой мы сегодня пришли, — сказала Ида, снова перехватив контроль, — это то, что мы не можем позволить Либби платить за это самой. Ей понадобится все деньги, что у нее есть, особенно впоследствии, и раз уж мы её подруги… ну, мы не думаем что это справедливо. Поэтому, Боб, мы пришли заплатить за ваши услуги. — Она глянула на остальных. — Вы не могли бы ненадолго оставить нас с Бобом наедине? Увидимся в фургоне.

Остальные женщины встали, попрощались, помахали, Брендон кивал, пока они, проходя мимо него, выходили из гостиной и из дома.

— Я не хотела ничего говорить при девочках, потому что они не знают, сколько стоят услуги подобного рода, а некоторые из них и так едва сводят концы с концами. Поэтому я взяла с каждой по пятьдесят долларов и позволила им думать, что этого будет достаточно. Остальное я добавила сама.

Ида вытащила из сумочки сложенный чек. Брендон развернул его и посмотрел на сумму.

Пятьдесят тысяч долларов.

Он попытался вложить чек обратно ей в руку.

— В чем дело? Этого недостаточно? — Ида посмотрела на него. — Шестьдесят? Семьдесят пять? Сто? Скажите, сколько. — Она полезла в сумочку.

— Нет, — сказал он. — Это… этого слишком много.

— Оно того стоит. — Ида положила на его руку свою, холодную.

— Я не могу…

— Она никогда не вылечится, после того что он натворил, То есть, в прошлый раз он уложил её в больницу. Два дня она была в реанимации. Боюсь, в следующий раз он зайдет ещё дальше.

— Ида…

— Боб…

Брендон посмотрел ей в глаза и почувствовал, что она с самого начала знала, что он не тот, кем они упорно его считали. Снова посмотрел на чек.

— Я… я, кажется, потерял её адрес, — сказал он.

— Ничего страшного. — Ида залезла в сумочку, достала сложенный клочок бумаги, на котором уже были записаны имя и адрес Либби.

Брендон прочистил горло.

— И когда она хочет, чтобы я… сделал это? Кажется, это я тоже забыл.

— Завтра ночью. После одиннадцати.

Он кивнул, нашёл ручку и записал это ниже на бумажке.

Ида застегнула сумочку, и он молча проследовал за ней из гостиной. В дверях она повернулась к нему. Многозначительно посмотрела.

— Спасибо тебе, Боб.

Брендон кивнул и ответил:

— Пожалуйста.

Ида улыбнулась ему, затем повернулась и помахала подругам, направляясь по дорожке к припаркованному на улице синему минивэну.

Брендон закрыл за ней дверь.

Перевод: Шамиль Галиев

Шмель

Bentley Little, «Bumblebee», 1991

Это была моя первая попытка написать антологию, связанную единой сюжетной линией. Вообще, мне трудно писать рассказы, где нужно следовать особой сюжетной линии, обычно они получаются неестественными и довольно слабыми. Тем не менее, «Шмеля» я написал быстро, и вышел он совсем не плохим.

Кстати, Шмель существует на самом деле, это город-призрак, расположенный на Шоссе Черного Каньона, между Фениксом и Прескоттом. Когда я был маленьким, в домах ещё была мебель, но со временем её всю растащили, а город превратили в некое подобие туристического места. На шоссе даже есть указатель на него. Я решил восстановить его славу города-призрака и перенес его в юго-западную часть штата для нужд рассказа.

* * *

Тринидад был ещё жив, когда я его нашёл. Едва-едва. Хулио сказал мне, что видел пикап реднека, который ехал по пустыне на север Кейв Крика. Машина мчалась во весь опор по старой грязной дороге, ведущей в Блади Бейсин. Хулио не относился к числу самых надежных певчих птичек, но на этот раз я ему поверил и решил разобраться.

Я нашёл Тринидада в дренажной канаве, он лежал ничком. Его было нетрудно заметить. Канава тянулась параллельно дороге. Красная фланелевая рубашка койота на фоне бледного песка напоминала сигнальный огонь. Я выпрыгнул из «Джипа» не заглушив мотор, и спустился вниз по стенке канавы. Реднек даже не пытался скрыть следы преступления и спрятать тело. Это навело меня на мысль, что он не собирался убивать койота, а только припугнуть, но Тринидад сильно пострадал. Его покрытое синяками лицо распухло, из носа, рта и ушей текла кровь. Судя по тому, что его руки и ноги торчали под неестественными углами, Тринидаду явно сломали много костей.

Я присел рядом с койотом. Его глаза были закрыты, он не открыл их, даже когда я назвал его по имени. Я коснулся рукой его окровавленной щеки, он застонал и попытался отстраниться.

− Ты в порядке? — спросил я.

− Шмель, − прошептал он с закрытыми глазами.

Он явно находился где-то далеко и нёс бред, я проклял себя за то, что у меня не было «Си-би» рации в «Джипе». Кейв Крик находился в десяти минутах езды отсюда, а до ближайшей больницы в Скоттсдейле ехать около часа. В мемориальной больнице Феникса был вертолет, теоретически они могли бы прилететь и забрать его, но я не мог с ними связаться.

Я боялся двигать Тринидада, но оставить его так пугало даже больше. Так что я быстро взбежал по стенке канавы, открыл дверь багажника «Джипа», развернул там одеяло, и спустился обратно к телу койота. Тринидад оказался тяжелее, чем я думал, вообще в жизни люди гораздо тяжелее, чем в кино. Но адреналин придал мне сил, я смог тащить его в слегка согнутом положении. Я осторожно положил его на одеяла, у меня руки намокли от его горячей крови. Я закрыл дверь багажника.

− Не волнуйся, − сказал я. — Я тебя домой довезу.

Тринидад стонал в агонии.

− Шмель, − повторил он.

Когда мы приехали в Кейв Крик, бедняга уже умер.

Солнце взошло ровно в пять сорок пять. В шесть тридцать температура уже перевалила за девяносто. Пока я пил свой кофе, телеведущий в утренних новостях сказал, что грядет «ещё один великолепный день». Но тем, у кого не было кондиционеров в машинах и тем, кому придется работать не в прохладных офисах, это звучало как ещё один срок в аду.

Я допил кофе и бегло просмотрел газету, не попала ли смерть Тринидада на последнюю страницу или в некролог. Ничего. Совсем. Полный ноль. Я не удивился. Место в аризонской газете всегда было занято людьми английского происхождения. Даже латиносы, добившиеся успеха, получали лишь пару строк. А смерть такого человека, как Тринидад, известного только в иммигрантском подполье, вообще не удостаивалась внимания.

Иногда я даже стыдился своей белой кожи.

Прошлой ночью я рассказал полиции все, что знал. Они все тщательно запротоколировали, но дело против реднека будет в лучшем случае слабым, ведь свидетельства основаны только на слухах людей, пользующихся дурной славой. Я знал, расследование смерти Тринидада попадет в папку «Особое расследование Феникса», с которой копы поработают два дня, особо никуда не выезжая, и поставят на ней штамп «нераскрыто». Все было бы совсем по-другому, будь Тринидад уважаемым белым, но это не так. Жара у многих отбивала охоту работать, особенно у полицейских.

Шмель.

Я ломал голову над этим словом всю ночь. Значило ли оно что-нибудь или умирающий мозг Тринидада просто вытащил его из своих глубин, пытаясь что-то сообщить мне. Я все же был ему должен. Кроме того, люди при смерти часто бормочут, значит оно что-нибудь или нет.

Я допил кофе и закончил возню с бумагами.

После восьми утра я позвонил Хогу Сантуччи, моему другу, который работал с документами в деловой части города и назвал ему это слово. Звон поднять не удалось, но получился хотя бы выстрел во тьме. Даже если Тринидад хотел мне чего-то сказать, я понятия не имел, «Шмель» это кликуха, кодовое слово, жаргонное наименование процесса или предмета, о котором знал только он сам.

Я решил навестить Хулио, посмотреть, знает ли он значение этого слова, или сталкивался ли Тринидад с реднеком.

Реднек.

Этот сукин сын начинал меня уже раздражать. Обычно, когда я брал новое дело или включался в расследование, то легко держал дистанцию и сохранял профессионализм. Я никогда не давал моральных оценок, а просто делал то, для чего меня наняли, брался за работу, если она укладывалась в рамки закона. Весь этот мусор Реймонда Чандлера, где много лишних сюжетных линий, или киношки Богарта и Митчема, где детектив постоянно влюбляется в юную милашку и потом сражается за её честь, просто чушь. Чистый вымысел. Но реднеки часто бывали злодеями в кино, и я ненавидел этих сукиных сынов. Особенно теперь, когда я не мог нарыть на него улик.

ещё сильно раздражало, что реднек, казалось, стал почти народным героем для тощих дурней, которые походили на людей из офисов службы миграции, расположенных в деловой части города. В определенных кругах знали, что это он приложил руку к пожару, который уничтожил одно из больших конспиративных убежищ нелегалов в Каса Гранде. ещё он разобрался с четырнадцатью нелегалами, что поджарились на смерть в заброшенном многоквартирном доме неподалеку от Таксона. Федералы и местные устраивали здесь большое шоу, чтобы завершить борьбу за попадание этих мест под государственную юрисдикцию, обе службы предпринимали лишь формальные попытки добыть улики. С их точки зрения, реднек просто делал за них всю работу, только по-своему, грубо и жестоко. На него не накладывались такие ограничения, как на обычного преступника, в какой-то мере они скрыто и извращенно восхищались его расистской изобретательностью.

Довольно странно, чтобы разобраться в проблеме, меня нанял отец Лопез, священник, состоявший в подпольном движении. Он устал иметь дело с упертыми людьми в синей форме, серых костюмах, и с красной полосой. Отец Лопез боялся за судьбу дюжин беженцев из Сальвадора, которых он прятал в подвале церкви. Он попросил меня посмотреть, могу ли я нарыть на реднека улики, которые помогут упрятать его в тюрьму навсегда. Отцу Лопезу угрожали не один раз, и он знал, это лишь вопрос времени, до того, как угрозы приведут в исполнение.

Пока мои поиски ни к чему не привели, но я подбирался к нему, и реднек об этом знал. Именно поэтому он и забил до смерти Тринидада. Потому что дело и вышло из-под контроля. Я не думаю, что он собирался убивать койота, но убил. Он запаниковал, зашёл слишком далеко, и теперь петля начала затягиваться. Это лишь вопрос времени, когда он проколется, совершит ошибку, и я затяну веревку. Законно сажать реднека может и не захотят, но они не смогут отвертеться от улик, да и не станут выгораживать его, если попадется. Главное дело в синей толстой папке будет закрыто.

Я остановился возле дома Хулио, его не было дома. Старая жена мексиканца, казалось, знала, куда он ушёл. Но явно не хотела сообщать гринго в ковбойских ботинках где муж, так что я решил зайти повидать отца Лопеза.

В церкви царил ад. Отец Лопез допустил ошибку, рассказав прихожанам, что Тринидад отправился к богу. Он надеялся, что они помогут ему помолиться за койота, но в результате только посеял панику среди иммигрантов. Почти всех их привез сюда Тринидад, он был их символом силы и стабильности в этой стране, его убийство сильно их напугало. Они и правда подумали, что его убийство совершил «эскадрон смерти», который направили против них. Когда я приехал, отец Лопез пытался объяснить, что койота убил американец, который действовал сам по себе, его не нанимало правительство. Но даже мне было ясно, что многие этому не поверят. Казалось, они собирались уже уйти из церкви, идти своей дорогой, и рискнуть жить на улице.

− Отец, − сказал я. — Мне нужно поговорить с тобой минутку.

− Подожди.

Он быстро поговорил на испанском с взволнованными людьми в подвале, пытаясь развеять их страхи.

Мой испанский был далек от идеального, но я подошёл к священнику, жестом приказал ему затихнуть, и выложил иммигрантам свою версию происшедшего. Поскольку я был белым американцем, мои слова имели больший вес, чем у священника. Хотя прихожане и говорили запинаясь. Думаю, я имел в их глазах немного авторитетности.

Отец Лопез посмотрел на меня с благодарностью, затем подробнее объяснил все сказанное мной. Он говорил быстро и уверенно. Вроде бы сработало. Я поднялся наверх и стал ждать.

После того, как все улеглось, отец Лопез вышел из подвала, теперь я мог поговорить со священником наедине. Мы находились у него в офисе, который располагался рядом с прихожей. Я сидел в низком удобном кресле, наклонившись вперёд.

− Слово «Шмель» тебе о чем-нибудь говорит? — спросил я.

Вдруг отец Лопез резко наклонился вперёд, и снова сел прямо. Его лицо побледнело.

− Кто рассказал тебе о «Шмеле»?

− Тринидад, − сказал я. — Но не прямо. Это было последнее слово, которое он сказал перед смертью.

Священник перекрестился.

− Нет, − сказал он.

− Да.

Я встал. Я сунул руки в задние карманы и начал расхаживать по комнате.

− Слушай, − сказал я. — Если есть нечто, что мне следует знать, лучше скажи. Когда я работаю на клиента, то рассчитываю на его честность, что он сразу выложит все карты на стол. Мне наплевать, священник ты или нет, расскажи все. Я на твоей стороне. И я не смогу отстаивать твои интересы, если не буду знать все факты.

Отец Лопез, казалось, успокоился. Он медленно кивнул.

− Хорошо, − сказал священник. — Хорошо.

Я снова сел.

− Так что такое «Шмель»?

− Это город. Старый город-призрак в пустыне Сонора, за Таксоном. Удивлен, что ты о нем не слышал. Там была великая битва в конце девятнадцатого века между солдатами Соединенных Штатов и маленькой группой мексиканских ренегатов. Ренегаты не присоединились к Мексиканскому правительству, но сражались против американцев в той битве. Жители Шмеля не проиграли свою битву, хотя мексиканцы, в конце концов, проиграли войну. Семнадцать необученных бойцов успешно держали оборону, и убили свыше ста американских солдат. Американцы продолжали атаковать, а их убивали. Наконец, они сдались, решили обойти город и сражаться в другом месте. Думаю, они вычеркнули это поражение из своей истории. Но когда сражения закончились, границы передвинули, Шмель стал частью Аризоны. Политики уничтожили то, что не смогла уничтожить война.

− Интересная история, − сказал я. — Но какое отношение это имеет к Тринидаду?

− Не знаю, − сказал священник, посмотрев мне в глаза.

Он лгал. Я знал, что он врет, и он знал, что я об этом знал. Я сидел неподвижно. Отец Лопез не был ни глупцом, ни трусом. Он не стал бы разыгрывать из себя лейкопата и креститься, если бы что-то не тяготило его рассудок. «Шмель», чтобы ни было с этим связано, пугало его до святых усрачек, но я знал, если начну давить дальше, он перестанет мне доверять. Так что я решил сбавить обороты. Я чувствовал, что работы мне хватит.

Настало время прокатиться.

В пустыне, неподалеку от Тонопы, жил переплетчик Бейкер. Его жилище окружали останки машин, которые он покупал и ремонтировал уже сорок лет. Проданные «Торино», брошенные «Ауди» и разбитые «Рамблеры» лежали очищенные и проржавевшие. Они утопали в песке, окружающем его трехкомнатную лачугу. Его территория представляла собой около двадцати акров самой отвратительной местности, известной человечеству. И сам Тонопа лишь формально назывался городом: круглосуточная заправка и закусочная с гамбургерами, расположенная между Фениксом и границей Калифорнии. Там обслуживали в основном дальнобойщиков, а лачуга Бейкера располагалась в пятнадцати милях вниз по грязной дороге в другую сторону, прямо посередине заросших полынью земель. Но ему здесь нравилось. Всегда.

Когда я приехал, Бейкера нигде не было. Он не ответил, ни когда я просигналил, ни когда позвал его, но я знал, рано или поздно, он вернется. Я зашёл в его лачугу, как к себе домой. Парадная дверь была, как всегда, открыта, а сетчатая не заперта. Я просто вошёл в гостиную и сел на продавленный диван. За время с нашей последней встречи, Бейкер положил ещё несколько дисков от колес на стену. Я внимательно осмотрел их, пока ждал его. Было время, когда Бейкер был своего рода учителем, историком. Он по-прежнему знал об истории юго-запада больше, чем все, кого я когда-либо встречал. Одна стена его спальни была заставлена книгами и журналами на различные исторические темы. Его работа стала хобби. Вместо того чтобы работать учителем, который копается в автомобиле по выходным, он завладел целым автопарком и в свободное время изучал историю. Я так и не смог выяснить, где он находил клиентов для своих утилизированных автомобилей.

Я услышал фырчанье мотора Бейкера спустя пять минут. Я вышел встретить его. К входу в хижину подъехал пустой эвакуатор.

− Эй! — крикнул он. — Давненько не виделись!

Я показал Бейкеру средний палец, он засмеялся. Мы обменялись любезностями, он открыл пиво, и мы, наконец, заговорили о деле. Я спросил, слышал ли он когда-нибудь о городке Шмель. И рассказал ему историю отца Лопеза.

Бейкер хихикнул.

− Черт, да, помню, Шмель. Но это не настоящее название. Это мы, американцы его так назвали, нас там здорово ужалили. Испанское название длиннее. Оно переводится «волшебные пески», или что-то вроде того.

Он глотнул пива.

− Да, бывал там много раз, фотографировал, исследовал. Он похож на наш Аламо, знаешь? Только никогда не был столь известным, потому как там никто из знаменитостей не умирал. Что ж, я думаю, техасцы лучше нас умеют хвастаться.

− Но почему тогда священник так испугался?

− Что ж, Шмель, это что-то вроде, я не знаю, священной земли, не совсем так, но что-то вроде того. Хотел бы я иметь какое-то документальное подтверждение, я бы поискал, но никто ничего такого не писал. Я просто знаю, что эта территория важна для мексиканцев, там обитают какие-то магические силы. Как ты знаешь, по первоначальному договору границы штата были другими. Мексика хотела сохранить Шмеля и отдать нам Ногалес. Но мы хотели получить миловидную квадратную границу и конечно, спорить с нами они не могли.

Бейкер хихикнул.

− Согласно легенде, сдерживать американских солдат мексиканцам помогла магия, даже когда в них стреляли, они не умирали.

Я посмотрел на него, у меня вдруг все похолодело внутри.

Они не умирали?

− Как я уже говорил, я бывал там, − сказал Бейкер. — И я не верю во всякие фокусы-покусы. Но, черт возьми, и не могу полностью исключить зловещие слухи.

Когда я вернулся в Феникс, уже почти стемнело, я решил направиться прямиком домой.

Меня поджидала полиция.

Лейтенант Армстронг стоял, склонившись над капотом автомобиля. Когда я подъехал, он выпрямился. Лейтенант что-то жевал, я пошёл к нему, он плюнул на землю у моих ног.

− И сколько ты уже здесь? — спросил я.

− Не долго. Пять-десять минут.

Армстронг улыбнулся во весь рот, но его поросячьи глазки остались напряженными.

− Чего тебе от меня надо?

− Хочу, чтобы ты прокатился со мной.

Лейтенант кивнул головой, офицер в штатском открыл дверь машины. Армстронг снова сплюнул.

Я перешагнул коричневое пятно на тротуаре и забрался на заднее сидение.

Вскоре я стоял у края местного кладбища и смотрел, куда указывает Армстронг. Десять или пятнадцать могил были раскопаны, гробы и все прочая утварь исчезли, остались только залитые грязью дыры в земле. В одной из могил, как сказали мне в машине, похоронили Тринидада.

В Аризоне не тратили время, когда хоронили «нищих».

− Ты что-нибудь об этом знаешь? — спросил лейтенант.

Я покачал головой.

− Да ну, это же твои люди.

− Мои люди?

Он сплюнул.

− Ты ведь понимаешь, о чем я. Пожиратели чили. Месикенс. Гонзалес. Все эти парни. Я же знаю, ты в курсе, что происходит.

− Не в курсе, − сказал я. — Правда, не в курсе.

Армстронг посмотрел на меня. Я видел в его глазах ненависть.

− Знаешь кто ты? Ты предатель. Ты…

Он замолчал, посмотрел на меня, не мог подобрать слово.

− Снаружи белый, а внутри смуглый? Внешняя сторона кокосового ореха?

− Я не знаю, − сказал я ему. — Но я знаю, что ты снаружи круглый, и говно внутри.

− Что?

− Ты ублюдок.

Он ударил меня, я свалился с ног. Удар был не слишком сильным, но я оказался не готов. Он попал мне прямо в живот. Я постарался вдохнуть, судорожно глотал воздух, но у меня словно легкие атрофировались.

Армстронг пристально смотрел на меня, смотрел, как я лежу на земле, схватившись за живот. Его лицо было бесстрастным, но я знал, что внутри он улыбался.

− Можешь идти домой, − сказал он, и отвернулся.

Потом я встал, восстановил дыхание, назвал его горбатым мешком протухшего расистского дерьма, и пошёл домой.

Лейтенант плюнул в мою сторону ещё раз. Когда я прошёл уже полквартала, он промчался мимо меня на машине.

На следующее утро я проснулся вспотевшим. Почему-то ночью иногда барахлил вентилятор, тем самым лишая мою спальню и слабого дуновения воздуха. Тогда оделяло, которым я накрывался, прилипало к моей липкой коже. Я чувствовал себя уставшим, но не настолько, чтобы оставаться в постели и терпеть жару. Я встал и пошёл в ванную принять прохладный душ.

Заглавной утренней новостью было убийство отца Лопеза.

Я стоял на кухне, все ещё мокрый после душа, с пустой чашкой кофе в руке. И тупо смотрел телевизор, стоявший в гостиной. Съемка велась прямо с места происшествия. Блондинка-репортер стояла посреди группы людей перед церковью, оператор хорошо подчеркнул фон. На парадной лестнице лежало лицом вниз тело отца Лопеза. Даже по телевизору я разглядел темную кровь, что текла по лестнице маленькими водопадами.

Я слышал имя Лопез, слова «убит» и «подпольное движение», но я не слушал журналистку. Я уже оделся, бросил металлическую чашку в раковину, на ходу схватил ключи, и побежал к двери.

Когда я приехал, санитары коронера грузили тело, закутанное в мешок священника, в автомобиль скорой помощи. Армстронг и ещё один офицер тихо беседовали с полицейским фотографом. Команда из теленовостей упаковывала вещи и готовилась к отъезду.

Я не настолько близко знал отца Лопеза, чтобы сильно горевать о его смерти. Обычно такие сильные чувства, мы оставляем для людей, потеря которых отразится на всей нашей жизни. Но я испытывал боль, отвращение и сильную злобу. Я подошёл к Армстронгу.

− Что случилось? — спросил я.

Он посмотрел на меня, но ничего не сказал. Лейтенант отвернулся и продолжил беседовать с фотографом.

− Кто это сделал? — спросил я.

Лейтенант даже не посмотрел в мою сторону.

− Пристрелили из проезжавшей мимо машины, − сказал он.

Я пошёл по церковной лестнице. Я знал, что иммигранты давно ушли, наверняка убежали как только послышались выстрелы, но мне хотелось осмотреть место преступления самому.

− Убирайся отсюда! — сказал Армстронг.

Теперь он смотрел на меня. Громкость его голоса не уступала злобности, написанной на лице. Он тыкал в меня пальцем, произнося каждое слово:

− Это место преступления и тебе не положено тут находиться. Не хочу, чтобы ты испортил улики.

Я мог бы с ним сцепиться, имел на то право — я детектив, у меня есть лицензия, моего клиента только что убили — но у меня не было настроения. Кроме того, я знал, что наверняка не найду, чего не запротоколировала бы полиция. Я осматривал толпу, искал знакомые лица. Увидел Хулио и пошёл к нему.

Певчая пташка выглядел нездорово, но когда я подошёл ближе, то увидел, что у него просто лицо перекосило от злости. Злости с легким налетом страха. Я подошёл к Хулио.

− Что случилось? — спросил я.

Он на секунду уставился на меня, словно не понял, кто я, но потом сосредоточился и узнал.

− Это был реднек, − сказал Хулио.

Я кивнул. Тоже подумал на него.

Хулио огляделся, желая убедиться, что никто в толпе нас не подслушивает.

− Мы его схватили, − сказал он.

− Что?

Хулио подошёл ко мне, и начал шептать на ухо. Я чувствовал жуткий запах у него изо рта.

− Он в потаенном месте.

− О чем ты говоришь? Реднек?

Хулио кивнул.

− Они вооружились и поймали его у светофора, окликнули и окружили.

− И ты не…

− Никаких копов, − ответил он, не дав договорить вопрос.

− Знаешь, я не могу…

− Мы отвезем его в Шмель.

Я стоял и смотрел на Хулио, следующая фраза застряла у меня в горле. Шмель. Я не знал, почему певчая птица говорил мне это, как он вообще узнал о том, что мне известно о Шмеле. Мне вдруг стало холодно, очень холодно, хотя утреннее солнце палило нещадно.

− Я подберу тебя, − сказал Хулио. — Ночью.

Я не был уверен, что хотел с ним поехать. Я не был уверен, что хочу скрывать это от полиции. Я вообще ни в чем не был уверен.

Но затем я подумал о Тринидаде, об отце Лопезе, о нелегалах в той лачуге, о других иммигрантах.

− Хорошо, − согласился я.

Хулио кивнул и затерялся в толпе.

Я увидел, как на меня смотрит Армстронг и отвернулся.

Певчая птица подъехал к моему дому после восьми часов, когда уже стемнело. Он подъехал к обочине и просигналил. Я вышел к открытому пассажирскому окну.

− Выходи один, − сказал он, кивнув головой в сторону заднего сидения. — Захватили с собой багаж.

Я внимательно посмотрел в заднее окно.

На подушке на заднем сидении лежало тело отца Лопеза, завернутое в мешок.

− Время идет, − сказал Хулио, хихикнув. — Следуй за мной.

Не знаю, почему я не возразил, почему ничего не сказал, почему ничего не спросил, но я поступил именно так. Я просто тупо кивнул, отправился к навесу, где стояла машина, сел в «Джип» и поехал за автомобилем Хулио по улице, мы ехали в направлении шоссе. Я вообще не помню, что чувствовал и думал.

Ехали мы долго. Сначала на шоссе было много машин, но чем дальше от долины, тем меньше движения становилось на дороге. Вскоре на дороге остались только задние огни «Шевроле» Хулио.

Уже близилась полночь, мы уже проехали Таксон, я увидел, как Хулио свернул с шоссе на неотмеченную на карте грязную дорогу. В первый раз за всю поездку, я подумал о теле отца Лопеза, лежавшем на заднем сидении. Подумал о реднеке.

Мы его поймали.

Эти слова казались мне мрачнее темной залитой лунным светом пустыни. Я понял, что понятия не имею, что происходит, что задумали Хулио и его дружки, кто они вообще такие. Тогда я ещё мог повернуть назад. Я думал об том, но не сделал. Я уже зашёл слишком далеко. Я должен увидеть все.

Дорога извивалась и кружилась, она заползала в невидимые овраги, пересекала высохшие русла рек и ущелья, у меня окончательно сбилось чувство ориентировки.

И вот мы приехали.

Шмель оказался не таким большим, как я думал, он даже близко не был похож на крепость. После рассказа Бейкера я представлял себе нечто вроде Аламо, но вид, что открылся мне, был совсем другим. Два одинаковых ряда домов тянулись с обеих сторон грязной дороги, которая заканчивалась в дальнем конце города, там стояло нечто похожее на церковь. Здания были старые, заброшенные, как и в любом городе-призраке, но почти все они были сделаны из самана. Однако среди них мне попались: парочка разваливающихся деревянных домов, однокомнатная парикмахерская, перед которой стоял разукрашенный столб, салун с длинной верандой и разрушенной крышей. Большинство зданий выцвели, и истерлись под смертоносными песчаными бурями.

Тут я заметил, что город вовсе не безлюдный. В дальнем конце дороги, перед церковью собралась большая толпа людей, около шестидесяти или семидесяти человек. Осмотревшись, я увидел тени их автомобилей, смешивающихся с тенью сагуаро и тополя.

Хулио вышел из машины.

Открылась задняя дверь, и вышел отец Лопез.

Не могу сказать, что удивился. Я представил себе подобное ещё тогда, когда Хулио сказал мне этим утром, что они отвезут реднека в Шмель. Но я испугался. И куда сильнее, чем ожидал. Мне доводилось сталкиваться со смертью, я видел много трупов. Ни реки крови, ни расчлененка меня не пугали. Я видел, как тело священника, сгорбившись, слезло с заднего сидения машины, выбралось из пластикового мешка, все это напугало меня. Мне казалось это неправильным, нечестивым.

Я вышел из машины. Городок окутала тьма, нигде не горел свет, но луна светила достаточно ярко. Отец Лопез шёл медленно и неуклюже, как Франкенштейн, но постепенно его шаги становились все быстрее, сильнее, увереннее. Он шёл следом за Хулио по пустой грязной дороге. Певчая птица казалось, забыл обо мне, или у него на уме были более важные дела, чем гостеприимство. Поэтому я сам последовал за ними, интуиция поборола страх.

Мы шли по грязной улице. Боковым зрением я видел дома слева и справа, они напоминали огромных диковинных зверей. Но я сосредоточился на звере, идущем передо мной, ожившем трупе отца Лопеза. Магия.

Бейкер сказал, что он испытывал здесь странные чувства, присутствие чего-то сверхъестественного. Может, все это было игрой моего воображения, но я, казалось, тоже ощущал эту силу. Нечто похожее на гул в воздухе, вибрацию. Она шла вверх через подошвы моих туфлей. По мере того, как я приближался к толпе у церкви, гул нарастал. Я подошёл ближе и теперь увидел, что большинство собравшихся были женщины. Мексиканки, одетые в традиционные похоронные крестьянские одежды: черные платья и кружевные мантильи.

С ними были мертвецы, каждого из которых держали две или три женщины. Эти люди, явно умерли насильственной смертью. Их глаза моргали, конечности двигались, рты открывались и закрывались. Я разглядел обескровленные дыры от пуль, чистые ножевые раны на их бледной плоти.

Мы подошли, вся толпа повернулась к нам. Я увидел, что у мертвых и живых были схожие черты лица. Они были родственниками.

Теперь Хулио обратил на меня внимание. Отец Лопез шёл дальше, две старых женщины вышли вперёд и взяли мертвого священника за руки. Певчая птица обернулся и сказал мне: − Не говори ничего, − предупредил он. — Чтобы ни случилось, просто смотри.

− Но…

− Это все женщины, − сказал он. — Это их вера. Они устанавливают правила.

Я может и не самый смышленый парень на свете, но знаю, когда надо заткнуться и просто плыть по течению. И когда стоишь в полночь посреди пустыни в городе-призраке, в окружении мертвецов, а также их жен и матерей, думаю, это как раз тот самый момент.

Возглавляемая женщинами толпа пошла в церковь без дверей.

Я последовал за ними.

Внутри здание освещалось двумя рядами свечей, что стояли на зубчатых полках обеих стен. Католическая атрибутика, которую я ожидал увидеть, отсутствовала. Напротив, кроме свечей, в церкви не было никаких украшений или религиозных декораций. Грязные крошащиеся стены были совершенно голыми. Никаких церковных скамей. Я посмотрел на фасад помещёния. На высоком пьедестале, где обычно расположена кафедра, стоял голый реднек, привязанный к столбу.

Хотел бы я сказать, что испытал чувство свершившейся справедливости. Пусть это произойдет мистическим первобытным способом, но все получат по заслугам. Но боже помоги мне, я пожалел реднека. Он рыдал, слезы ужаса катились по его распухшему лицу, на ляжках высыхала моча. Я понимал, что оплакивал он только себя, извинялся за свои действия только потому, что обстоятельства сложились таким образом. Его схватили. Но мне вдруг захотелось, чтобы все получилось так, как я сказал жирному ублюдку Армстронгу, а реднек сидел в безопасности в камере в Южном Фениксе. Он заслужил наказание, но не заслужил такого.

Никто такого не заслужил.

Но сколько ни кричи «халва» во рту слаще не станет. Реднек был не в тюрьме Южного Феникса. Он был привязан к столбу в пустой церкви.

И мертвецы с женщинами приближались к нему.

Реднек кричал, жалкий женоподобный крик, который должен был бы доставлять удовольствие, но почему-то не доставлял. Перед входом в комнату живые и мертвые разделились, женщины отошли влево, мертвые мужчины вправо. Я смотрел, как женщины опустились на колени и начали молиться. Их бормотание наполнило комнату. У меня мороз бежал по коже, но при этом я ещё и потел. Я неподвижно стоял рядом с Хулио.

Женщины пели церковный гимн, в минорной тональности, я не понял этот диалект испанского, он был мне не знаком.

Они вышли из церкви через боковую дверь, расположенную за пьедесталом. Они снова выстроились в одну колонну, словно это было частью какого-то ритуала. Остался только один мертвец.

Церковь затихла, осталось только жалкое хныканье привязанного убийцы и гулкий стук моего перепуганного сердца. Один из мертвецов отделился от толпы, он вышел из строя и пошёл вперёд. Я узнал знакомый профиль Тринидада. Кровь с головы койота смыли, но его кожа осталась серой, тело стало худым, как у больного анорексией. Он двигался легко, абсолютно нормально, как живой. Тринидад подошёл к реднеку.

Он развязал веревки, привязывающие руки и ступни убийцы к столбу.

ещё один мертвец пошёл вперёд и дал Тринидаду пистолет, койот вложил ствол в руку реднека.

И секунды не прошло.

− Сдохните мрази!

Реднек принялся стрелять, стоило его пальцам коснуться курка. Его руки с ужасом сжимали пистолет, он истерично смеялся. Пули прострелили мертвецов, и попали в стены. Но воскресшие мертвецы не упали. Пули в пистолете закончились почти сразу, и реднек спрыгнул с пьедестала. Он попытался прорваться, используя пистолет как дубинку. Реднек бил по головам людей, которых убил до этого. Теперь они не умерли, однако, и убийца понял, что не может прорваться сквозь защитный строй.

Я услышал его крик, звук ломающейся кости, напоминающий свист кнута. А потом мокрый хлюпающий звук разрываемого мяса.

Мертвецы разрывали своего убийцу пополам.

Я вышел из церкви. Для меня это было слишком. Я не мог смотреть. Хулио и двое других, кого я не знаю, стояли в дальнем углу церкви и смотрели. Они даже не дрогнули.

Выйдя наружу, я восстановил дыхание. Я все ещё слышал крики, но другие более отвратительные и мерзкие звуки смерти к счастью стихли. Теплый ночной воздух обдувал плоть, так здорово после промозглой духоты церкви.

Женщины стояли перед церковью вместе со мной и ждали. Мы молчали. Сказать было нечего.

Хулио и двое других мужчин появились через десять минут. Спустя ещё десять минут, из церкви единой колонной молча вышли мертвецы. Я не хотел заглядывать в церковь и смотреть, что осталось от реднека.

Хулио подошёл ко мне. Певчая птица выглядел счастливее, чем раньше, менее напряженным, более уверенным.

− Все кончилось, − сказал он. — Мы можем идти.

Я посмотрел на него.

− Кончилось?

Он улыбнулся.

− А чего тебе ещё надо?

Я посмотрел на мертвецов, теперь держащихся вместе со своими возлюбленными. Женщины обнимали своих покойных мужей, целовали своих потерянных возлюбленных, держали мертвецов на руках. Священник посмотрел на меня и кивнул головой. Молодая женщина, которую я не знал, крепко держала его за руку.

Я отвернулся.

Что будет теперь? Думал я. Куда они пойдут? Что будут делать? Жертвы реднека были живы после смерти своего убийцы. Им не нужно будет даже воскресать для мести. Они будут бродить по пустыне, пока, наконец, не умрут? Или будут жить здесь, вернее нет, существовать здесь, в городке с названием Шмель. Что-то вроде сообщества мертвецов. Будут притворяться, что ничего не случилось, словно они никогда не давали дуба, и до сих пор живы?

Я собирался спросить Хулио, проверить, ответит ли он мне, но вдруг понял, что не хочу ничего знать.

− Идем, − сказал певчая птица. Двое других мужчин уже направились к машинам. — Теперь время женщин.

Я не знал, что он имел в виду, но и не спрашивал. Я последовал за Хулио вниз по пустой грязной улице. Я хотел поговорить об этом с Бейкером. Представил, как мы сядем возле его лачуги, выпьем немного пива, и я расскажу ему, что произошло. Мы напьемся, он объяснит мне, что все это значит, почему женщины устроили это шоу, какие тут параллели с прошлым. Мы бы обсудили эту тему досконально, и все бы уже не выглядело бы таким пугающим, злым и чертовски ужасным, как сейчас. Дистанция смягчила бы ощущения. Время бы превратило это в историю. Я наделся. Молил об этом бога.

Я сел в машину и завел мотор, затем выглянул в окно. Я увидел женщин, держащих за руки мужей, любимых, сыновей и вели их по улице к церкви. Они шли через прогалину между двумя домами из самана. Мне показалось, что я разглядел большую кучу высохшей толокнянки и полыни.

Я тронулся в путь. Я проехал мимо Хулио и не помахал ему рукой. Я поехал обратно той же дорогой.

Я включил радио. И не смог поймать ничего кроме мексиканских голосов. Я вдавил педаль газа в пол.

Через полчаса я выехал на шоссе. Я один раз посмотрел в зеркало заднего вида и посреди огромного моря тьмы, я примерно разглядел, где расположен Шмель. Мне показалось, я увидел тихий свет далеких огней.

Я свернул на обочину. Мне не хотелось об этом думать. Я выключил радио.

ещё один свет, который я увидел, были огни Феникса, когда подъезжал к нему. Я ехал лицом к рассвету.

Перевод: Евгений Аликин

Сны Леты

Bentley Little, «Lethe Dreams», 1987

«Сны Леты» был моей первой значительной продажей. Моя проза публиковалась в журналах «маленькой прессы» (в основном, в новаторском «The Horror Show», который напечатал ранние работы очень многих писателей), но никогда не попадала в большие журналы вроде «The Twilight Zone». Но, несмотря ни на что, я продолжал попытки, и, наконец-то, в 1987-м, «Сны Леты» был принят в «Night Cry», журнал-компаньон «The Twilight Zone». Это был поворотный момент моей карьеры.

Согласно греческой мифологии, Лета — река забвения в подземном мире. Сначала я придумал название для этого рассказа, а затем выстроил вокруг него сюжет.

* * *

— Детям необходимо спать, — сказала Синди. — Где это видано — позволять ребёнку ложиться в то же время, что и родители?

— Но это значит, что она проснётся и заплачет уже через два часа после того, как они улягутся сами, — возразил Марк. — Это значит, что нужно будет встать, покормить её, уложить, а затем опять попытаться заснуть, прежде чем проснуться снова для утреннего кормления. Почему мы не укладываем её в то же время, когда ложимся сами? — спросил он. — Так она не проснётся до четырёх или пяти часов утра. Гораздо проще проснуться в пять утра, а не в час ночи.

— Она ребёнок, — покачивая головой, медленно сказала Синди, словно Марк был слишком тупой или ограниченный, чтобы понять её точку зрения. — Детям нужен их сон.

— Так же как и взрослым. Тебе не надоело вставать среди ночи, чтобы покормить её? Каждую ночь?

— Это одна из родительских обязанностей, — ответила она, поджав губы. — Попробуй хоть раз думать не только о себе.

— Послушай, она в любом случае всё время спит. Днём она спит или ночью — какая разница? Как может ей повредить смещёние режима на несколько часов?

Синди отвернулась от него.

— Я даже обсуждать это больше не хочу.

Синди ушла на кухню, и он услышал, как она гремит шкафами, громко давая ему понять, что готовит смесь для ребёнка.

Марк откинулся в кресло, осторожно помассировал виски большим и указательным пальцами правой руки. Головная боль вернулась, становясь просто невыносимой. Действие тайленола, который он принял менее получаса назад, уже прошло. Либо таблетки стали слабее, а его головная боль усилилась, либо он начал становиться невосприимчивым к их действию.

— Твоя очередь, но сегодня об Энни позабочусь я, — крикнула Синди из кухни. — Как ты на это смотришь?

Он даже не ответил. Боже, голова…

Он был уверен, что головная боль как-то связана с неестественным времяпровождением в течение последних двух месяцев. Организм Марка просто не привык к тому, что его сон прерывается каждую ночь. Его разуму тоже было трудно приспособиться. Последнюю неделю детский плач вырывал его из глубокого сна, оставляя в просыпающемся сознании остаточные образы причудливо искривлённой реальности. Они искажали его восприятие в полусонных промежутках кормления, хотя поутру он никогда эти сны не помнил. Прищурившись, в тщетной надежде, что это облегчит боль, он встал и медленно пошёл на кухню. Незаметно прошёл мимо Синди, помешивающей «Симилак» в кастрюльке на плите, и взял бутылек «Тайленола» с его места в круглом держателе специй на полке с пряностями. Без труда снял красную крышечку с защитой от детей, сунул две кислые таблетки в рот и проглотил их, не запивая водой.

— У тебя снова мигрень? — Все следы ругани из голоса Синди пропали, он был нежным и обеспокоенным.

Несмотря на мучительно пульсирующую в висках кровь, он отмахнулся, словно волноваться было не о чем.

— Со мной всё в порядке.

Синди перестала помешивать «Симилак», выключила горелку и переставила кастрюльку со смесью на холодную часть плиты. Взяла его за руку:

— Пойдём. Давай, ложись в кровать.

— Давай?

— Ты знаешь, о чём я. — Она решительно вела его по коридору в спальню. — Тебе нужно записаться на приём. Это слишком далеко зашло. Ты за неделю выпиваешь полпузырька аспирина.

— Тайленола, — поправил он.

— Неважно. — Синди выпустила его руку и указала на покрытую одеялом кованую кровать. — Ложись.

Марк ухмыльнулся.

— Отличная идея.

Выражение её лица оставалось серьёзным.

— Я не шучу. Тебе нужно сходить к врачу и выяснить в чём дело.

— Я знаю в чём дело.

Синди закачала головой, прежде чем он закончил фразу:

— Я устала это слушать. Просто сходи к врачу. Хотя бы раз, сделай это.

Марк уступил. Синди ещё некоторое время хлопотала в комнате, бездумно повторяя лечебные советы своей матери, затем ушла на кухню доваривать смесь. После её ухода он сел, оперевшись на спинку кровати. Головная боль уже немного утихла. Тайленол действовал быстро.

Он разглядывал стену напротив кровати, подборку репродукций импрессионистов, которую Синди, в приступе украшательского безумия, сделала и развесила прошлой зимой. Также она (или они под её руководством) перекрасила гостиную, сменив стерильно белый цвет на белый с тёплым оттенком, и насверлила дырок в потолке каждой комнаты, чтобы разместить её новую menagerie[5] ампельных растений. Всего лишь за выходные почти весь дом был преобразован.

Он услышал звук быстрых шагов Синди по деревянному полу коридора, от кухни к детской, где Энни энергично ползала по манежу в ожидании ужина. Первого ужина, если быть более точным. Ещё два только предстояли.

Марк улыбнулся. Дети это сущее наказание. Они крадут время сна и время отдыха. Но они того стоят. Он на секунду закрыл глаза… и открыл их в темноте. Рядом крепко спала Синди, её обнажённая спина прижималась к его груди. На спинке кресла в стиле ретро была аккуратно сложена одежда, которую Синди каким-то образом сняла с него, пока он спал. Боль прошла, но в голове ещё не прояснилось. В глазах стояли демонические призраки невероятно ярких ночных кошмаров. Даже осознав незыблемую суть реальности, Марк видел, как они бесконтрольно кружат по комнате. Там была женщина неотличимая от Синди, но с оскаленной, кривой ухмылкой и всклокоченными волосами, которая, вроде бы, каким-то образом пыталась убить сбегающего от нее невысокого уродца.

Видения пугали Марка — он боялся вылезти из кровати, он хотел снова лечь спать, но не мог этого сделать. Марк видел их или чувствовал, как они крадутся по краям комнаты, прячутся в тенях вне досягаемости его бокового зрения. Он хотел разбудить Синди, чтобы она развеяла ночные кошмары, как это делала его сестра, но что-то его сдерживало. Вместо этого, Марк потянулся и пробежал пальцами по её шёлковистым каштановым волосам, там где, даже растрепавшись во сне, они оставались идеально прямыми и нетронутыми. От его прикосновений Синди зашевелилась, ещё ближе прижалась к нему спиной, и он провёл рукой по мягкой плоти её тонкого предплечья. Дежавю.

Он убрал руку так быстро, что Синди повернулась с бока на живот и невнятно что-то пробурчала, прежде чем вновь погрузиться в глубокий сон. Марк лежал, рассматривая её. Чувство было столь сильным, таким мощным и спонтанным, что он испытал приступ паники, интуитивного страха. Он уже делал это раньше. Точно также лежал здесь ночью, в этой же позе, и точно также поглаживал её обнажённую руку. Марк понимал, что определённое количество дежавю в браке неизбежно. Количество вещёй, которые два человека могут проделать в кровати, ограничено. Но это было другим. Это было… пугающим. Но почему? Что было?.. Ответ пришёл немедленно и неопровержимо: это всё ему приснилось. Марк почувствовал, как в задней части головы пробудилась мигрень. Он бездумно закрыл глаза, размышляя о тьме, размышляя о пустоте. Попытался заснуть.

Он знал, что утром ничего из произошедшего не вспомнит.

Марка разбудил будильник. Но часы показывали не половину седьмого; на них было восемь часов. Над ним, улыбаясь, стояла Синди со стаканом апельсинового сока в одной руке и наполовину съеденным тостом в другой.

— Я решила дать тебе поспать, — сказала она. — Как голова?

Он покачал ей, проверяя, нет ли боли. её не было.

— Нормально, — ответил он.

Синди села на кровать рядом с ним.

— Она так хорошо себя вела этой ночью, ты бы никогда не поверил, что это она. Даже не плакала. Я дала ей смесь, и она сразу же заснула. Прямо как маленький ангел.

— Представляю, — Марк улыбнулся. — Теперь, когда настанет моя очередь, она наверняка будет плакать всю ночь.

Синди засмеялась:

— Наверное. — Она наклонилась, чтобы поцеловать его, у её губ был едва заметный привкус апельсинового сока и арахисового масла. — Ты пойдёшь сегодня на работу?

— Ни за что. — Потягиваясь, Марк откинулся на подушку. — Сегодня ещё одно занятие по повышению квалификации. Последнее, что мне нужно — ввязываться в это дерьмо.

— Отлично. Тогда пойдём на пикник. Ты, я и Энни. Наш первый семейный выход.

— Мы были у врача. Мы ходили в магазин.

— Это не семейные прогулки.

— А что же это?

Она игриво шлёпнула его по руке:

— Просто одевайся.

День они провели в зоопарке, и хотя к полудню его головная боль возвратилась, Марк ничего не сказал. Он продолжал улыбаться, игнорируя её, и в течение часа мигрень почти полностью прошла. Был один неудачный момент в павильоне рептилий — кратковременное воспоминание несуществующего дремотного сновидения, поднявшее пушок волос на его шее дыбом, но оно прошло, когда они перешли к следующей выставке.

Они вернулись ко времени дневного кормления Энни. Малышка проспала все три-четыре часа хождения по зоопарку, проспала в машине дорогу туда и обратно и снова заснула почти сразу же после бутылочки. Синди уложила Энни в колыбельку в их спальне и в гостиной на полу занялась с Марком любовью, не закрывая занавесок, как они привыкли.

После обеда Марк заявил, что идёт спать. Синди спросила: не заболел ли он или не вернулась ли головная боль; но он улыбнулся и сказал нет, он просто хочет как следует выспаться перед работой. Марк не стал говорить, что хочет поспать хотя бы четыре или пять часов, прежде чем встать и позаботиться о ребёнке. Он не стал напоминать о режиме сна Энни. Марк не хотел подвергать угрозе возникший между ними мир.

Синди сказала, что пока не будет ложиться — она хотела посмотреть старый бондовский фильм, один из тех в котором Бонда играет Шон Коннери. Она разбудит Марка, когда нужно будет покормить ребёнка.

Он прошёл по коридору в спальню, кучей бросил одежду на пол и залез в кровать. Он слышал лёгкое дыхание Энни в колыбели в футе от кровати, низкий свист под ритмичной болтовнёй телевизора Синди. Марк выключил лампу орехового дерева на тумбочке у изголовья и закрыл глаза, позволяя детскому дыханию и бормотанию телевизора убаюкать его.

Сон был странным. Что-то происходило в маленькой, тёмной, запертой комнате и на широком просторе нетронутой равнины. Комнату заполняли таинственные тени, темноту которых время от времени нарушали красные и синие огни. Песчаная поверхность безжизненной равнины была поочерёдно то жёлтой, то белой. Каким-то образом, всё соединялось, было связано с телодвижениями и поступками внушающего ужас злобного клоуна.

Синди разбудила его ко времени кормления ребёнка, как и обещала. Почувствовав её руки, грубо трясущие его, Марк перекатился на бок и посмотрел на нее полузакрытыми глазами.

— Ты уже встала, — сказал он. — Покорми её.

— Я не вставала, — её голос был таким же сонным, как и его. — И сейчас твоя очередь.

— Но ты меня разбудила.

— А меня разбудил будильник. Всё по-честному.

Его полусонный мозг не уловил логики, но всё-таки Марк поднялся с кровати, накинул халат и, пошатываясь, побрёл по коридору на кухню. Оказавшись там, он взял бутылочку из стерилизатора, соску из сушилки и разогрел на плите смесь. Простые движения, само нахождение на ногах в течение тех минут, что он помешивал «Симилак» на плите, заставили его немного проснуться. Направляясь обратно в спальню, он был если не полностью проснувшийся, то, по крайней мере, в сознании.

Естественно, ко времени его возвращения Синди крепко спала и Марк не стал включать свет в спальне, чтобы не побеспокоить её. Она сдвинула колыбель от изножья кровати, поставив её рядом с собой, и Марк прошёл на сторону Синди, крепко сжимая тёплую бутылочку. Поставив смесь на тумбочку, он потянулся к колыбельке за Энни. Взял дочь на руки.

Подающие сквозь приоткрытые занавески вертикальные полосы лунного света, осветили лицо ребёнка, и Марк увидел красный рот, аляповато нарисованный на марле её головы. Один глаз потерялся, но другой — пришитая чёрная пуговица — осознанно уставился на него. Набитые тряпьём ручки ребёнка безвольно свисали по бокам, кукольные ноги свободно покачивались в воздухе.

Марк с любовью держал ребёнка на руках. Он взял с тумбочки бутылочку и прижал её к нарисованным губам. Смесь стекала ей на лицо, частично проливаясь на пол, но по большей части впитываясь в материал тела. Отложив опустевшую бутылочку в сторону, напевая, он медленно укачивал ребёнка на руках.

— Милый?

Он посмотрел на кровать. Синди сидела улыбаясь и протягивая ему руки.

— Дай мне её подержать, — с нежностью сказала она.

Марк протянул ребёнка жене. Она умело приложила маленькую тряпичную куклу к плечу. Единственная полоска лунного света, достигшая кровати, легла поперёк тряпичного лица ребёнка, и Марк увидел, как уголки её красного похожего на рану рта медленно поползли вверх.

— Смотри, — сказал он. — Энни улыбается.

— Она счастлива, — кивнула Синди.

И ножки малышки потихоньку начали пинаться.

Перевод: Шамиль Галиев

Бумажная волокита

Bentley Little, «Paperwork», 1988

Мне всегда казалось, что в небольших городах, на так называемых «синих автострадах», в вымирающих поселениях, расположенных на старых государственных дорогах, которыми после постройки федеральных магистралей стали пренебрегать, больше гонимого ветром мусора, чем должно быть. Даже в практически безлюдных городах всегда есть газеты, листки блокнотов, фантики и чеки, пойманные колючей проволокой изгородей, сбившиеся кучей у бордюров, облепившие снизу заброшенные дома.

Откуда берётся весь этот бумажный мусор?

И что, если его существование не столь безобидно, как думают путешественники?

* * *

Невидимый в неподвижных ветвях пустынных растений ветер сотрясал машину на протяжении всего их пути через пустыню. Джош чувствовал это, когда крепко сжимал руль. Других машин на шоссе не было, и Джош не мог определиться: стоит ли съехать на обочину и переждать ветер или попытаться продолжить путь. Он не очень разбирался во всех этих автомобильных делах и, чтобы определять своё поведение в похожих ситуациях, полагался обычно на окружающих. Когда особенно настырный порыв ветра толкнул «Блейзер» и автомобиль слегка вильнул влево, Джош стиснул руль сильнее. Он не хотел оказаться на обочине перевёрнутым, тем более на этом заброшенном отрезке шоссе, но и останавливаться тоже не собирался. Они и так уже опаздывали: не успевали в Тусон ко времени заезда в отель.

Словно прочитав его мысли, Лидия выключила кассетный плейер и повернулась.

— Может нам стоит притормозить? — спросила она. — Ветер снаружи довольно сильный.

Джош покачал головой:

— Всё не так плохо.

Некоторое время они ехали молча. В этой поездке было довольно много молчания, но было оно не расслабляющим и комфортным, а неловким и напряжённым. Чтобы восстановить былую близость в общении, Джош много раз хотел поговорить с Лидией, откровенно поговорить, но не знал, как это сделать, не знал, что сказать. Сейчас он снова ощущал прежнюю необходимость пообщаться, но, как всегда, хотел он одно, а говорил — другое.

— В следующем городе нужно подзаправиться, — смущённо сказал Джош. — Бензин почти кончился.

Лидия промолчала, но снова включила плеер, словно это и был ответ; отвернулась и уставилась в окно.

Через четверть часа они достигли города. Небольшой бело-зелёный знак гласил: Кларк, население 1298 человек. Основан в 1943 году.

Как и большинство городков в пустыне, которые они миновали с тех пор как покинули Калифорнию, грязный и захудалый Кларк был чуть больше скопища растянувшихся вдоль шоссе заправок, кафешек и магазинов; позади них — несколько ветхих домов и трейлеров, которые придавали городу объём.

Джордж притормозил у «Тексако», первой же заправки, которую увидел. Станция выглядела заброшенной. Там, где краска со здания не облезла, чернели большие пятна сажи или гнили. В окна конторы, тоже покрытые пылью и въевшейся грязью, заглянуть было невозможно; с наветренной стороны старых насосов скопились холмики бумажного мусора, но заправка всё ещё работала: на это указывали актуальные цены на покачивающемся металлическом знаке и открытая дверь гаража.

Здесь не было зон обслуживания или самообслуживания — лишь две одинокие колонки, и, проехав по резиновому кабелю, который активировал звонок на станции, Джош притормозил перед колонкой с неэтилированным бензином.

Дул сильный ветер. Джош посмотрел на здание. Человек, который появился из офиса сначала огляделся сквозь непрозрачное окно и лишь потом боязливо вышел наружу. На карманах его старой униформы Тексако были нашивки с устаревшими слоганами, он машинально вытирал руки замасленной красной тряпкой. Седой ёжик волос венчал угрюмое и худое лицо, и хотя издали его выражение не читалось, когда мужчина подошёл Джош понял, что заправщик до смерти перепуган.

Такой неприкрытый страх вызвал в Джоше что-то вроде ответной реакции, и первым его побуждением было взять и свалить отсюда к чёртовой матери. Мужчина был испуган не без причины: возможно преступник держал в конторе заложников, или возле бензоколонок была заложена бомба. Но, осознав нелепость этого побуждения, Джош вышел из машины и размялся после долгой поездки: потянулся, поднял верх руки и посгибал колени, прежде чем двинуться вперёд. Вежливо кивнул оператору:

— Привет.

Мужчина ничего не ответил, но постоянно следил за шоссе, бегая туда-сюда взглядом. Он схватил раздаточный кран прежде, чем Джош смог до него дотянуться и поднял захват дрожащими руками.

— Я займусь этим, — сказал Джош.

— Нет, я сам, — старый и надтреснутый, хриплый от возраста голос мужчины дрожал.

Джош открутил крышку бензобака, в который заправщик вставил наконечник крана.

— Уезжайте отсюда побыстрее, — прошептал старик. — Пока можете. Пока они вам позволяют.

Джон нахмурился. Инстинктивно оглянулся на Лидию, сидящую на переднем сиденье.

— Что?

Заправщик глянул поверх плеча Джоша, его глаза расширились.

— Одна уже появилась.

Джош оглянулся, но увидел лишь пустынную улицу, пыль и обёртки от жевательной резинки, гонимые ветром вдоль тротуара. Повернулся обратно. На ногу заправщику надуло шальной обрывок салфетки Клинекс: смятый кусок белой бумаги прильнул к носку, и неожиданно мужчина с криком отпрыгнул, уронив на бетон кран, выплюнувший перед остановкой струйку бензина.

Когда мужчина подскочил, салфетка отлепилась от ноги и покатилась по земле в сторону открытой двери гаража, но заправщик не перестал кричать. В паническом танце он продолжал прыгать вверх-вниз, дико размахивая руками и сильно топая по земле поношенными ботинками.

Джош медленно попятился, пока не оказался возле дверцы автомобиля, быстро в него забрался и заперся.

— Давай сваливать отсюда, — сказала Лидия. Побледневшая, она разглядывала заправщика через окно.

Джош кивнул, вставляя ключ в замок зажигания. Заправщик стучал в окно.

— Я вышлю деньги, которые мы должны, — прокричал Джош сквозь закрытое стекло.

— Бумажки! — кричал мужчина.

Джош повернул ключ в замке, нажал педаль газа и мотор завёлся. Заправщик всё ещё бешено стучал по окну, и Джош медленно сдал назад, опасаясь проехать по ногам старика. Как бы там ни было, вопреки его ожиданиям, заправщик не последовал за ними к дороге. Вместо этого, он тут же вернулся в контору и захлопнул дверь.

— Что это было, чёрт возьми? — Джош посмотрел на Лидию.

— Давай просто уедем отсюда.

Он кивнул:

— Это заправка «Тексако». Я напишу им, расскажу, что случилось и вышлю деньги. Там всего лишь доллар, или около того. Найдём другую заправку.

По хайвею они медленно поехали через город: миновали закрытый кинотеатр, проехали мимо пустого магазина. Постоянно дующий ветер неожиданно усилился, и сопровождающие его тяжёлые облака пыли скрыли дорогу как коричневый туман. Было слышно, как негромко шуршат крупинки грязи на лобовом стекле. Джош включил фары и сбросил скорость с тридцати до двадцати, а потом до десяти миль в час.

— Надеюсь, краску нам не поцарапает, — сказал он.

Они двигались против ветра, и Джош чувствовал, как «Блейзер» преодолевает давление. Здания были тёмными силуэтами на фоне потускневшего солнца. По мере приближения к окраине, несмотря на продолжающийся сильный ветер, облака пыли немного рассеялись. Газетный лист вспорхнул на лобовое стекло и распластался напротив лица Джоша. Не видя ничего, он притормозил, надеясь, что бумагу сдует, но она продолжала липнуть к стеклу. Джош открыл дверь, вышел наружу, снял листок, скомкал и пустил лететь.

Именно тогда он заметил тела на земле. Их было четыре, и они лежали на тротуаре лицами вниз, словно просто упали там, когда шли по улице. Три ближайшие к нему тела были неподвижны: по бокам и возле обуви ветер нагромоздил наносы мусора и обрывков, но дальнее тело — принадлежащее девушке — вроде бы пыталось подняться. Джош быстро шагнул вперёд.

— Нет! — крикнула ему из машины Лидия.

Он оглянулся на жену. её побледневшее лицо было испуганным, в глазах дикий страх.

— Давай вызовем полицию!

Джош покачал головой:

— Она жива!

— Давай уедем отсюда!

Он отмахнулся от её протестов и поспешил к попавшей в беду женщине. Но она не попала в беду. Она вообще не двигалась. Голова, которая, как ему показалось, пытается подняться, оказалась всего лишь трепыхающимся бумажным пакетом, застрявшим у девушки в волосах. Руки, которые пытались приподнять тело, были кружившейся на ветру обёрточной бумагой, которую прибило к бокам туловища.

Джош остановился. В какой-то странный момент он увидел всю ситуацию со стороны — заброшенный городок, безумец на автозаправке, трупы на тротуаре — и внезапно испугался до чёртиков. Он медленно попятился, затем спешно обернулся.

Хлопая по ногам, Лидия с криком выскочила из «Блейзера». Сердце Джоша заколотилось в груди, когда он рванулся вперёд.

— В чём дело? — спросил он. — Что случилось?

Но Джош уже заметил прильнувшие к её ногам обрывки испачканной в губной помаде салфетки. Через открытую дверцу он заглянул в машину. Тихо шурша, на полу двигались и извивались пустые макдональдсовские пакеты. Сквозь мусор, наверх вкрадчиво проталкивалась согнутая соломинка для коктейля.

Джош захлопнул дверцу.

— Нам нужно убираться отсюда. — Он убрал с ног Лидии салфетку, чувствуя, как тошнотворно извивается в руках тонкая бумага. Бросил обрывки по ветру, который унёс их прочь; затем скривившись, вытер руки о штаны. — Пойдём.

Он схватил жену за руку и повёл по улице. Лидия всё ещё плакала, и Джош ощущал, как дрожат её мышцы под его пальцами. Они перешли дорогу. Остановились.

Двигаясь против ветра, к ним медленно приближался вал бумажного мусора: обёртки от зубочисток, оседлавшие мешки из-под обедов, смятые конверты и выброшенные ксерокопии, ползущие друг за другом по земле. Джош развернулся. Позади него ветер перекатывал журнальные страницы, использованные чайные пакетики, окурки, ценники и хозяйственные мешки. В небе над ними порхали гигиенические салфетки и бумажные полотенца, которые пролетали низко над головами, а затем делали петлю вверх, чтобы совершить ещё один нырок. Пульс Джоша участился.

— Сюда! — он перевёл Лидию на другую сторону улицы и, перейдя тротуар, завёл в магазин. Или в то, что от него осталось. Все полки и стеллажи были перевёрнуты, опрокинуты в узкие проходы. На полу — гниющая пища, раздавленные банки консервов и разлитая газировка, высохшая на белой плитке до состояния клея. Было темно — свет проникал только через витрину магазина, но безумный вой ветра снаружи не доносился, и за эту тишину они оба были благодарны.

Джош посмотрел на жену. Она уже не плакала. её лицо выражало решительность, в глазах появилась целеустремлённость, и он почувствовал, что они близки как никогда раньше. Спонтанно двинувшись навстречу друг другу, они обнялись. Джош поцеловал её волосы, не обращая внимания на привкус пыли и лака для волос. Лидия уткнулась ему в плечо.

Затем они молча разомкнули объятия, Джош схватил и придвинул ближайший прилавок к двери. Затем подтащил и плотно прижал к стеклу ещё одну небольшую подставку. Импровизированная баррикада долго не продержится, но даст им немного времени, позволит подумать. В окружающее безумие сложно поверить, но, как следует поразмыслив, они смогут отсюда выбраться.

— Думай! — сказал он. — Нам нужно подумать! Что мы можем…

Огонь.

— Огонь, — воскликнул Джош. — Мы можем сжечь их! Это всего лишь бумага.

— Должно сработать, — воодушевлённо закивала Лидия. — Мы сможем их уничтожить. Я поищу спички. Ты поищи на витрине зажигалки.

— Постарайся найти уголь или жидкость для розжига.

Пробираясь по мусору и через мусор, Лидия двинулась в заднюю часть магазина. Перепрыгнув через прилавок, Джош тщательно обыскивал кучу сброшенных на пол предметов. Он обратил внимание, что бумажного мусора позади прилавка нет.

Джош рылся в куче сваленных брелков, когда на задах магазина закричала Лидия. Пронзительный истеричный крик, был так непохож на всё, что он раньше от нее слышал, что его озабоченному мозгу пришлось напрячься, чтобы понять, в чём дело. Затем Джош очнулся и побежал: перепрыгнул через стойку и бросился по ближайшему проходу в заднюю часть здания.

Открыв рот, но не издавая ни звука, Лидия стояла перед рядом холодильников выстроившихся вдоль дальней стены магазина. Джош проследил за взглядом жены. За стеклянными дверцами холодильников, там, где раньше хранились пиво, молоко и безалкогольные напитки, находилось восемь или девять мёртвых обнажённых тел, втиснутых как сардины. Их лица смотрели наружу, широко раскрыв глаза. Рты, запястья и щиколотки каждого трупа были туго обмотаны туалетной бумагой, что делало их похожими на заложников.

Джош тут же взял Лидию за талию и развернул, чтобы избавить от этого зрелища. Глядя сквозь заиндевевшее стекло на трупы, Джош сжал руки в кулаки, впиваясь ногтями в ладони и концентрируясь на боли, чтобы очистить разум от страха. В глазах каждого смотрящего на него мертвеца был ужас, ужас и обречённость, которая пугала ещё больше, словно в последний момент каждая жертва осознала неизбежность смерти.

Джош пригляделся и лишь тогда разглядел порезы. Порезы от бумаги — некоторые длинные и прямые, некоторые короткие и изогнутые, пересекающие грудь, ноги и лица обнажённых мужчин и женщин. Крови не было и порезы были видны лишь под определённым углом, но узор, который они образовывали, выглядел слишком упорядоченным, чтобы быть случайным, слишком аккуратным, чтобы быть неосознанным.

Порезы выглядели как письмена.

Джош уверенно положил руки на податливые плечи Лидии и повёл её по проходу, прочь от холодильников, в переднюю часть магазина, всё время оглядываясь и опасаясь заметить краем глаза случайное движение. Но трупы продолжали лежать, а обмотавшая их туалетная бумага оставалась неподвижной.

— Побудь здесь, — сказал Джош, оставив Лидию у витрины магазина. Он торопливо пробежался по хаосу проходов, отыскав, в итоге, коробок спичек и банку с жидкостью для розжига, погребённую под пакетами с углём. Бегом вернулся обратно. Увидел, как скопившийся у двери и возле окна бумажный мусор колышется на ветру.

И колышется против ветра.

Джош снял с жидкости для розжига красную пластиковую крышку с защитой от детей. Он не знал точно, что делать, но будь он проклят, если позволит бумагам добраться до него или до Лидии. Джош окинул её взглядом. Кажется, она немного пришла в себя и, вопреки опасениям, не была в ступоре от шока. Она, вроде бы, осознавала происходящее, и Джош подумал, что Лидия намного сильнее, чем он предполагал.

Джош убрал прилавки, которыми заблокировал дверь.

— Мы уходим отсюда, — сказал он. — Ты справишься?

Лидия резко кивнула.

Джош отошёл от полок. Как раз вовремя, подметил он. Под дверью в магазин пробралась вереница грязных, использованных ватных палочек, которые одна за другой потихоньку скользили по полу, подобно гигантскому червю.

Это была возможность опробовать оружие. Джош вытащил спичку, зажёг её, затем брызнул на палочки горючкой и бросил спичку. Маленькие тампончики занялись огнём, скручиваясь в чёрные угольки. Агония их предсмертных движений была беззвучной и от этого противоестественного зрелища у Джоша мурашки побежали по рукам. Он сделал глубокий вдох.

— Пойдём.

Джош открыл дверь и отпрянул, ожидая залетающий в магазин поток бумажного мусора, но там ничего не было, лишь ветер и пыль и он понял, что должно быть, бумаги увидели огненное представление. Посмотрел на Лидию:

— Подержишь горючку?

— Да, — ответила она.

Джош подал ей ёмкость, достал спичку и взял Лидию за руку. Они вышли наружу. Пока они шли через улицу к машине, на сильном ветру летал и порхал бумажный мусор, оставляя вокруг них и над ними пустой круг, сохраняющий свой размер. Когда они приблизились к «Блейзеру», накрывшие газеты его разлетелись, Джош и Лидия забрались через сторону водителя и быстро захлопнули дверь. Макдональдсовский мусор исчез с пола.

Джош потянулся к замку зажигания за ключами, но их там не оказалось. Он поискал на полу, похлопал себя по карманам, глянул на Лидию:

— Ключи у тебя?

Она покачала головой:

— Разве ты не забирал их с собой?

— Я оставлял их здесь. Чёрт! — Он хлопнул ладонями по рулевому колесу, отчего громко прогудел клаксон. Они оба подпрыгнули.

Мусор снаружи кружился всё ближе — по земле к ним медленно подкрадывались обёртки от фастфуда, рядом ползли рваные постеры.

— Давай вернёмся на заправку, — сказала Лидия.

Джош кивнул:

— Я думаю, им всё-таки нужна ещё одна демонстрация, чтобы они наверняка оставили нас в покое. Вылезай.

Они выбрались из машины, и Джош облил переднее сиденье жидкостью для розжига.

— Что ты делаешь? — возмутилась Лидия. — Это же наша машина. Она нам нужна! Без нее мы никогда отсюда не выберемся.

— Выберемся! — Джош зажёг спичку и бросил её на переднее сиденье. Вспыхнув, ткань чехлов занялась огнём, и бумаги на улице явно заволновались, закружились в бессвязном неистовстве, расширяя круг вокруг них.

Джош снова схватил жену за руку, и они направились обратно, в сторону заправки. Пыль задувала и жалила им глаза. На полпути, они увидели на шоссе машину, едущую в их направлении.

— Машина! — взволнованно крикнул Джош.

Он быстро вышел на разделительную полосу и замахал руками вверх-вниз в классическом сигнале бедствия.

Автомобиль приближался.

— Помогите! — завопил Джош. — Помогите!

Просигналив, машина проехала мимо.

— Говнюк! — раздосадованно прокричал Джош, выставив средний палец. — Грёбаный сукин сын…

— Давай дойдём до заправки, — успокаивая, Лидия положила руку ему на плечо. — Может, тот старик нам поможет.

— Он даже себе помочь не может. Если бы мог, его бы там не было.

— Будут и другие машины. Это же магистральное шоссе. Кто-нибудь непременно остановится.

— Если мы устроим аварию, — кивнул Джош и угрюмо улыбнулся. — Пойдём.

Заправка была пустынной. Они обыскали контору, гараж, мужской и женский туалеты, но никаких признаков заправщика не нашли. Уже было около пяти, и, хотя никто из них не произнёс ни слова, оба понимали, что скоро стемнеет. Несмотря на то, что за исключением нескольких обрывков блуждающих на ветру шоссе было чистым, пустыню окружающую заправку покрывал бумажный мусор, количество которого росло с каждой минутой.

— Что будем делать? — спросила Лидия.

— Будем жечь. — Джош снял с крюка один из заправочных шлангов.

— А вдруг?..

— Не волнуйся, — сказал он.

Нажав ручку пистолета, Джош начал заливать бензином землю и бетон вокруг бензоколонок. Остановился, подал Лидии спички, оставив несколько штук себе.

— Выйди на дорогу, когда будет проезжать машина — скажешь мне. Если что-нибудь двинется в твоем направлении, воспользуйся горючкой и подпали это.

Лидия начала что-то говорить, но увидев почти фанатичную решимость на его лице, решила не возражать. Через тротуар она медленно пошла к шоссе.

Увлажняя территорию вокруг колонок, Джош продолжал заливать землю бензином. Шланг был коротковат, но Джош подошёл к зданию как можно ближе и полил бетон перед ним. Окружающий бензозаправку бумажный мусор безумно и лихорадочно кружился.

— Машина! — крикнула Лидия. — Машина!

Джош бросил шланг, подбежал к краю бензиновой лужи и чиркнул спичкой об тротуар. Та загорелась и погасла на ветру.

— Машина! — кричала Лидия.

Он зажёг другую спичку, бросил её, и земля взорвалась вспышкой огня, опалив ему лицо. Чувствуя за спиной жар, Джош побежал к Лидии и когда он достигнул обочины шоссе, заправочные колонки с оглушительным грохотом взорвались. Землю тряхнуло, а чуть позже с неба посыпались куски металла. Небольшой раскалённый обломок приземлился рядом с ногой Джоша, другой упал рядом с Лидией, но ни один из фрагментов их не задел.

— Давай! — Джош выбежал на шоссе.

Машина ехала с юга, а не с севера, и он стоял посреди полосы северного направления, размахивая руками, отчаянно кивая в сторону горящей бензозаправки.

Примерно в ярде перед ним машина остановилась. Усатый мужчина средних лет с чёрными с проседью волосами высунул голову в окно:

— Что случилось?

— Взрыв! — сказал Джош, пока он и Лидия бежали вперёд. — Нам нужна помощь.

— Запрыгивайте быстрее, — распорядился мужчина. — Моя жена рожает, и мы не можем терять время.

Они забрались на заднее сиденье автомобиля. Глядя в окно отъезжающей машины, Джош увидел, как над местом где они стояли кишит разъяренный бумажный мусор. Остальной летал вокруг поднимавшейся от огня спирали дыма.

Джош надеялся, что весь этот чёртов город сгорит. Он взял Лидию за руку, сжал её и улыбнулся. Но она, нахмурившись, смотрела вперёд. На передних сиденьях молчали водитель и его жена. Мужчина сосредоточился на дороге. Жена рядом с ним была укутана в плотное покрывало, хотя в машине, не оборудованной кондиционером, было очень жарко, почти душно.

— У вас будет ребёнок? — спросила Лидия.

— Да.

— А где больница?

— В Финиксе.

— Разве Тусон не ближе?

Мужчина не ответил.

Лидия сдвинулась вперёд.

— Миссис… — начала она.

— Она спит. — Голос мужчины был резким, слишком резким, и пристыженная Лидия отодвинулась.

Сердце Джоша сделало предупреждающий скачок в груди. Сидя возле окна, прямо за пассажирским сиденьем и прекрасно видя пространство между женой и дверью, он вытянул шею вперёд, чтобы приглядеться получше. Напрягся, когда увидел под одеялом рукав, свисающий с края сиденья; увидел упаковки от жвачки на пальцах; обернутую в туалетную бумагу ладонь.

Но он ничего не сказал, лишь сильнее сжал руку жены.

— Надеюсь, мы успеем вовремя, — сказал водитель.

— Да уж, — согласился Джош.

С пересохшим ртом он посмотрел на Лидию. Машина мчалась через пустыню к Финиксу.

Перевод: Шамиль Галиев

Идол

Bentley Little, «The Idol», 1991

Будучи подростками, каждый раз, когда мы смотрели «Бунтарь без причины», мой брат неизменно предлагал нам найти баллонный ключ Джеймса Дина. Мы жили в Южной Калифорнии, поэтому мы знали, что сцена, в которой Дин отправляется на экскурсию, ссорится с одним из своих одноклассников и бросает этот ключ через стену в кусты, была снята в обсерватории Гриффит-парка. «Он все ещё должен быть там», каждый раз убеждал мой брат. «После съемок этой сцены, люди, которые сняли фильм не спускались с холма и не копались в кустах. Сколько тогда стоили баллонные ключи ключи? Доллар?»

Он не мог быть единственным, кто до этого додумался, подумал я. Наверняка, за прошедшие годы многие люди думали о том же.

Но что это были за люди?

* * *

— Там! Ты видел?

Мэтт остановил видеомагнитофон и перемотал кассету на секунду назад.

— Смотри внимательно.

Джеймс Дин, круче крутого в своей красной куртке, отошёл от группы юнцов. «Я не хочу никаких проблем», сказал он. Понимая, что баллонный ключ в его руке может быть воспринят как оружие, он поднял его и швырнул за скалу.

Мэтт нажал кнопку «Пауза» на пульте, и видео остановилось. Дин и банда неподвижно смотрели на баллонный ключ, застывший в ясном голубом небе. Мэтт нажал кнопку «Покадровый просмотр», и баллонный ключ очень медленно начал падать. Он остановил изображение как раз перед тем, как камера переключилась на другой ракурс.

— Видишь. Вон туда. Прямо в те кусты.

Я покачал головой:

— Это глупо.

— А вот и нет. Черт, мы разбогатеем, если сможем его найти. Ты представляешь, сколько такая хрень может стоить?

Вчера вечером Мэтт записал на кассету «Бунтаря без причины», а теперь пытался убедить меня шариться в кустах у подножья холма обсерватории Гриффит-парка, в поисках баллонного ключа, который Дин бросил в фильме.

— Хорошо — сказал Мэтт. — Давай размышлять логически. Сколько людей знают, что эта сцена была снята в Гриффит-парке? Лишь жители Южной Калифорнии, верно?

— Какие-то два-три миллиона.

— Да, но как ты думаешь, сколько из них когда-либо пробовали найти его?

— Много кто пытался.

— Да ты спятил.

— Слушай, после смерти Дина фанаты обыскивали страну, пытаясь найти хоть что-нибудь из памятных вещёй. Они даже продавали салфетки, к которым он прикасался.

— Ты действительно думаешь, что люди шарились по кустам, пытаясь найти этот кусок металла?

— Да.

— Ну, а я так не думаю. Мне кажется, что он все ещё там, ржавеет в земле.

— Отлично. Иди ищи. Тебя никто не держит.

— Ты же знаешь, мне не нравиться ездить в Голливуд одному. — Мэтт выключил видеомагнитофон. — Все что от тебя требуется, это оказать мне моральную поддержку. Просто поехали со мной. Я все сделаю сам. А если найду баллонник, поделим все пополам.

— Ни за что.

— Да ладно тебе.

— Ты глухой, или просто тупой? Я сказал нет!

Придумав кое-что, Мэтт неожиданно заулыбался:

— Мы можем пригласить девчонок. Проведем день вместе: посмотрим на обсерваторию, устроим небольшой пикник…

Стоит признать, звучало неплохо. Стеф уже на протяжении нескольких недель пилила меня, чтобы я куда-нибудь её сводил, придумал что-нибудь новое и захватывающее, взамен надоевшему «ужин-и-киношка» времяпровождению, так что эта идея была как нельзя кстати.

— Хорошо — согласился я. — Но я не собираюсь помогать тебе копать. А если тебя арестуют за вандализм или что-нибудь подобное, то я тебя не знаю.

Мэтт улыбнулся:

— Вот это друг так друг.

Он вышел из комнаты, чтобы позвонить Джули, а я взял пульт и переключил канал на MTV.

Мэтт вернулся через несколько минут.

— Она не сможет пойти. В эти выходные приезжает её дедушка из Сент-Луиса, и она должна быть дома.

— Ну… — начал я.

— Ты обещал. — Мэтт встал перед диваном на колени в позе пародирующей мольбу. — Я не буду мешать. Вы меня даже не заметите. Я просто осмотрю кусты, а вы двое сможете делать все, что пожелают ваши маленькие сердца. Все, что вам нужно сделать, это отвезти меня туда и обратно.

— А ты ведь действительно серьезно настроен? — засмеялся я.

— Это великолепная идея. Даже если кто-то додумался до этого раньше, в чем я лично сильно сомневаюсь, он вряд ли шарился в кустах целый день, пытаясь найти эту штуковину.

— Возможно ты прав.

От Мэтта я позвонил Стефани, но она тоже отказалась. Приближались экзамены, и ей нужно было серьезно подготовиться. Она и так многое пропустила из-за меня.

— Хорошо, — сказал Мэтт. — Значит, только мы двое.

— Я только за рулем. Не собираюсь тратить своё время пытаясь найти что-то в этих кустах.

— Я в курсе.

Мы стояли на маленькой парковке, прямо возле обсерватории, на том же самом месте, где около сорока лет тому назад стоял Джеймс Дин, и разглядывали низкую каменную стену. Мэтт внимательно изучал собственноручно нарисованную карту, пытаясь выяснить, куда именно упал тот баллонный ключ. Мэтт отошёл от стены на три шага и сделал вид, будто что-то бросил через нее. Его взгляд последовал за дугой и, в итоге, нацелился на заросли высоких кустов на полпути к подножью холма.

— Вот оно где, — указал Мэтт. — Это находится вон там.

Я кивнул.

— Запомни это место. Приметь, где находятся эти кусты. Нам нужно будет распознать их снизу.

Я кивнул ещё раз:

— Конечно.

Мэтт засмеялся, пытаясь изобразить смех скупердяя:

— Мы разбогатеем.

— Ага. Конечно.

Он сделал пометку на своей карте.

— Давай. Пошли.

Мы вернулись на стоянку перед обсерваторией и по извилистой дороге поехали к парку внизу. Скинулись на долларовый взнос и припарковались возле игровой площадки.

Мэтт посмотрел вверх по склону холма, затем на свою карту.

— Как я понимаю, мы идем прямо отсюда, поворачиваем налево, может быть, в тридцати ярдах, и продолжаем идти вверх, пока не натолкнемся на большую пальму.

— Верно.

Мы вышли из машины, взяли лопаты из багажника, осмотрелись, чтобы убедиться, что никто на нас не смотрит, и поспешили в кусты.

Я действительно не собирался помогать ему, но все-таки передумал. Что бы я делал? Сидел весь день в машине, пока он шастает по лесу? Кроме того, это может быть забавно. И мы на самом деле можем что-нибудь найти. Пока мы поднимались, Мэтт продолжал говорить, и, стоит признать, его азарт был заразительным. Он был настолько уверен в себе, так доверял своим расчетам, что я начал думать, что, да, может мы действительно первые, кто пытается найти эту вещицу.

— Уверен, что киношники его потом не забирали, — сказал Мэтт, перепрыгивая через небольшой куст репейника. — Думаешь, они будут тратить время, обыскивая акры зарослей в поисках стремного, дешевого куска металла?

А в этом был смысл.

Мы взбирались больше часа. На машине мы бы добрались до вершины холма за пять или десять минут. Но пешком… это другая история. Я где-то читал, что Гриффит-Парк покрывает несколько квадратных миль, и теперь в это верилось легко.

Ужасно уставшие, мы добрались до пальмы Мэтта, остановились и немного посидели под деревом.

— Черт возьми, почему мы не взяли с собой попить? — спросил я. — Как можно быть настолько тупыми?

Мэтт сверялся с картой.

— Тут недалеко. ещё пятнадцать, может двадцать минут ходьбы. Полчаса — максимум.

— Полчаса? — застонал я.

Мэтт встал, смахивая со штанов палые листья.

— Пошли. Чем скорее доберемся, тем скорее закончим.

— Что если это даже не то место?

— Это то место. Я просмотрел эту видеозапись двадцать раз.

Я заставил себя встать.

— Хорошо. Пошли.

Как оказалось, участок где, по мнению Мэтта, лежал баллонный ключ, был окружен густыми, почти непроходимыми кустами, многие из которых были усеяны шипами. Через одни мы перепрыгивали, под другими проползали, и через некоторые — просто продирались. Мои рубашка и брюки теперь были в рваных дырах.

— Ты мой должник, — сказал я, когда мы пересекли особенно сложное место. Я перешагнул через чудовищного жука, который словно вылез со страниц какого-нибудь писателя-фантаста. — Ты у меня в огромном долгу.

Мэтт засмеялся:

— Я тебя услышал.

Он схватился за низко висящую ветвь дерева и перемахнул через несколько спутавшихся кустов манзаниты. Я последовал примеру.

— Черт!

Крик Мэтта я услышал раньше, чем приземлился. Промахнувшись, я упал на бок, затем встал, отряхивая грязь.

Мы оказались на небольшой поляне, окруженной со всех сторон стеной зарослей. Посреди прогала стоял самодельный деревянный сарай.

А на стене сарая, белыми печатными буквами было аккуратно выведено слово:

ГИГАНТ[6]

— Они нашли его. Какие-то долбоебы уже нашли его. — Мэтт кинул лопату. Он выглядел так, словно его только что ударили в живот. — Я был абсолютно уверен, что мы будем здесь первыми.

Не хотелось лишний раз напоминать, но я должен был сказать:

— Я тебя предупреждал.

Мэтт неподвижно стоял в тишине.

Я посмотрел на сарай, на белые буквы слова — ГИГАНТ — и хотя от жары я вспотел как слон, мне вдруг стало холодно. В этой маленькой корявой постройке, в самом факте её существования, было нечто жуткое; нечто, отчего хотелось перепрыгнуть через стену кустов и направиться вниз по склону прямиком к машине. Фанатичный интерес и посмертное поклонение, которые окружали людей вроде Джеймса Дина, Мэрилин Монро и Элвиса, всегда беспокоили меня, всегда заставляли чувствовать себя немного неловко, и сарай передо мной усиливал это чувство в десять раз. Это не было частью музея или коллекции, это был какой-то… храм.

И тот факт, что он явно было самодельным и находился в глуши, спрятанный в труднодоступном месте, лишь усиливал моё беспокойство.

Я не хотел встречаться с фанатиками, которые его создали.

Мэтт все ещё молча стоял, и пялился на сарай.

— Давай проверим что там, — я изобразил храбрость, которой не чувствовал. — Давай посмотрим.

— Хорошо. — Мэтт устало кивнул. — Почему бы и нет.

Пройдя по поляне покрытой короткой травой, мы шагнули в открытые двери. Нам потребовалось время, чтобы после дневного света снаружи приспособиться к темноте внутри.

Глаза Мэтта привыкли быстрее.

— О Боже… — вздохнул он.

Стены сарая были обклеены сотнями, или даже тысячами фотографий. На снимках были женщины: некоторые молодые, некоторые среднего возраста, некоторые старые.

Все они были голыми.

Женщины располагались в разных позах, и внизу на каждой фотографии была подпись.

Но это ещё не все.

В центре комнаты, из большого квадратной глыбы камня, торчал баллонный ключ. Тот самый баллонный ключ, который бросил Джеймс Дин. Нижняя половина с изогнутым долотом застряла в скале. Верхняя половина с закругленным торцом баллонного ключа прямо вверх. Металл был безупречно отполирован, на нем не было и намека на ржавчину.

Было очевидно, что об этом инструменте кто-то заботился.

Озноб, который я почувствовал снаружи домика, вернулся, и стал ещё больше.

— Боже, — снова прошептал Мэтт. Он прошёл в центр комнаты и осторожно потрогал железный баллонный ключ. — Что это, черт подери, такое?

Я старался, чтобы мой голос звучал не слишком серьезно:

— Это то, что ты искал все утро.

— Я в курсе, мудила. Я имею в виду, вот это что? — Мэтт обвел рукой комнату.

Я покачал головой. Ответа у меня не было.

Мэтт взобрался на каменную плиту и расставил ноги над баллонным ключом. Ухватился обеими руками и попытался его вытащить. От усилий лицо Мэтта покраснело, вены на шее и руках взбухли, но инструмент не сдвинулся.

— Знаешь, что это мне напоминает? — спросил я.

— Что?

— Меч в камне. Помнишь, как те рыцари годами пытались вытащить меч из камня, но так никто и не смог? А потом Артур вытащил его и стал королем Англии?

— Ага.

— Может ты станешь следующим Джеймсом Дином, если вытащишь этот ключ.

— Мы оба станем богатыми, если я его вытащу.

Мэтт снова напрягся, пытаясь вытащить этот неподвижный кусок металла. Дотянулся до лопаты и начал вырубать железку у основания.

Я глянул на нее, а затем мой взгляд вернулся к фотографиям на стене.

Обнаженным фото.

Я повернулся. Передо мной, на уровне глаз, была фотография великолепной рыжеволосой девушки лежавшей на кровати с раздвинутыми ногами. её груди были маленькими, но с огромными сосками. Волосы на лобке доказывали, что рыжий цвет волос — её натуральный. Поперек нижней части фотографии нацарапано имя — какая-то Ким.

На фото рядом был вид сзади. Огромная лысая вагина и маленький, розовый анус отчетливо видневшийся между раздвинутых ягодиц женщины. Но не так отчетливо, как её лицо на заднем плане, заглядывающее между ног. её звали Дебби.

Дальше была фотография Джули.

На какое-то мгновение, я уставился на фото, не в силах поверить в то, что вижу. Джули, девушка Мэта, стояла держа руки на боках, расставив ноги и улыбаясь в камеру.

Я отвел взгляд. Не скажу что поза была интимной или многое показывала. Все, что я мог видеть это её чрезмерно пышные груди и треугольник темно-коричневых лобковых волос между ног. Но мне не нравилось видеть девушку моего друга обнаженной. Лицезрение этого фото, каким-то образом казалось непристойным вторжением в их личную жизнь.

Мэтт все ещё пытался достать баллонный ключ.

А я все размышлял, стоит ли ему говорить об этом. С одной стороны, он был моим другом, лучшим другом, и я не хотел делать ему больно. С другой стороны, Мэтту стоило об этом знать, и он хотел бы это знать, неважно насколько неприятно это будет; и если я действительно его друг, я ему расскажу. Я откашлялся.

— Мэтт?

— Что?

Он даже не удосужился поднять взгляд.

— Тебе надо бы глянуть на кое-что.

— На что именно?

Я сделал глубокий вздох.

— Джули.

Он перестал дергать баллонный ключ и спрыгнул с камня. Его хорошее настроение как рукой сняло:

— О чем ты…? Ты ведь не серьезно.

Я указал на фото.

Мэтт уставился на фото, затем осмотрел снимки вокруг. Он сделал глубокий вздох, затем сорвал фотографию со стены. За ней была другая — фото голой женщины с прической «улей» в стиле 60-х.

— Пиздец — сказал тихо Мэтт. Он начал рвать фотографию Джули на маленькие кусочки, роняя их в грязь. На глазах у него выступили слезы. — Пиздец — повторил он.

Я прекрасно понимал что Мэтт сейчас чувствует, и хотел как-то сгладить ситуацию.

— Может она…

Он повернулся ко мне.

— Может она, что?! Как ты это можешь объяснить, а? Какие рациональные объяснения могут быть вот этому?

Я покачал головой. Я ничего не мог сказать на это. По щеке Мэтта скатилась слеза.

— Просто пиздец, — слова застряли у него в горле.

Теперь я чувствовал себя ещё хуже. Я никогда раньше не видел как Мэтт плачет, и каким-то образом это беспокоило и задевало больше, чем вид его голой девушки. Мне казалось, что я должен как-то поддержать Мэтта: коснуться плеча, похлопать по спине… сделать хоть что-нибудь. Но раньше я никогда этого не делал и понятия не имел, как сделать это правильно, поэтому просто вышел из сарая, оставив Мэтта один на один со своей болью. Если я не могу утешить его, то хотя бы дам возможность побыть одному.

Я подумал о Стефани, о первой встрече на которой мы познакомились. Я был рад, что она истинная христианка. Раньше меня очень злили и раздражали её пуританские взгляды на жизнь, и мы много раз были на грани расставания из-за того, что она стойко хранила девственность, но на этот раз я был рад что Стефани не представляет секса до замужества. Может я и не получал ничего, и снимал сексуальное напряжение мастурбацией, но, по крайней мере, я знал, что обнаженного фото Стеф на этой стене не было.

А как же Джули?

Понятия не имею. Может, фото на стену прикрепил её бывший. А может…

— Это прямо здесь!

Я повернул голову в сторону кустов.

— Боже! Я с десяти лет ждала этого момента!

Два голоса, женские, приближались в нашу сторону.

У меня засосало под ложечкой. Я поспешил назад в постройку.

— Мэтт! — прошипел я. — Кто-то идет!

— Что?

— Две женщины идут сюда!

Он взял лопаты лежавшие посреди комнаты и улыбнулся. Что-то в этой улыбке привело меня в ярость.

— Ты хочешь сказать, что мы поймаем их с поличным?

Я жестом велел ему замолчать и прошептал:

— Нам надо спрятаться!

— Зачем?

Я понятия не имел зачем, но чувствовал что так нужно, был уверен в этом. Я быстро осмотрел комнату. В дальнем углу стояла небольшая стопка коробок и упаковочных ящиков.

— Пошли! — прошептал я.

Подойдя к коробкам я залез в одну из них, и порадовался, что Мэтт последовал моему примеру. Голоса уже звучали очень близко, прямо за дверями.

— Ты принесла свою фотографию?

— Конечно.

Мы пригнулись. Я услышал как они вошли в сарай. Голосов слышно не было, но шарканье шагов было громким. По звукам казалось, что женщин было гораздо больше, чем две.

Меня одолело любопытство, и я выглянул за край коробки. Их было больше, чем две, скорее пятнадцать, или двадцать. Там были две шестнадцати-, или семнадцатилетние девушки, разговор которых я слышал; и кучка других девчонок-подростков. Компанию им составляли четыре или пять женщин, которым было за тридцать.

Я быстро спрятался, пока меня не заметили.

Слышались шёпот и шарканье, кто-то прочистил горло, кто-то нервно покашливал. Одна из женщин среднего возраста заговорила:

— Ты знаешь что делать?

— Мне мама все объяснила — ответила одна из девочек.

— Ты девственница?

— Да.

— Хорошо. Когда закончишь, можешь разместить своё фото, рядом с фотографией матери.

Матери?

Господи.

В комнате стало тихо. Слишком тихо. Я слышал, глубокое дышит Мэтт в коробке рядом, и моё собственное дыхание казалось невероятно громким. Я был в ужасе, что нас могут найти, хоть и не мог сказать, почему перспектива раскрытия так пугала меня.

Стало слышно как расстегивается ремень, звук молнии. Что-то упало на грязь, что-то мягкое, и за этим последовал тихий шорох. Кто-то прошёл в центр сарая.

Затем снова наступила тишина.

Внезапно я услышал резкий вздох. Небольшой болезненный стон и выдох. ещё один вздох.

Хотелось узнать что там происходит. Я ещё раз рискнул выглянуть из коробки.

И сразу же присел.

Одна из девушек помоложе, самая красивая, насаживалась на железку. Она сидела над камнем на корточках, совершенно голая, закругленный конец баллонного ключа уже был внутри нее. Лицо девушки исказилось, казалось, что она испытывает физическую боль вперемешку с божественным экстазом.

Остальные девушки и женщины сидели перед ней в таком же положении, на корточках, и пристально наблюли за каждым её движением.

Что, черт возьми, здесь происходит? Глубоко дыша я уставился на выцветший коричневый картон своей коробки. Эти женщины одержимые фанатки клуба Джеймса Дина, или это какой-то странный культ?

А как насчет Джули?

Девушка громко ахнула, затем застонала.

Это был не стон боли.

Стоны усилились, громкие и безудержные, дыхание девушки звучало как короткие и страстные вздохи.

Я подумал о тех фото на стенах, о тысячах фотографий. Неужели все те женщины это делали? Видимо, да.

По словам девочки, мать рассказала ей что и как надо делать. А насчет остальных, как они об этом узнали? Тоже мама рассказала?

Сколько женщин знали об этой лачуге?

Все женщины Южной Калифорнии?

У меня выступили мурашки на руках и на шее. Это было неправильно, это было неестественно, и я испугался вместо того, чтобы возбудиться. Я не понимал, что происходит, и не хотел понимать.

Джули

Я поймал себя на мысли, что думаю о загадочных тайных сообществах, о фильмах ужасов и о романах про извечные тайны женщин и про их секреты, которыми они никогда не смогут поделиться с мужчинами. Вспомнил…

Стефани

… что мужчин, пытавшихся вторгнуться в эти тайны, всегда убивали.

Если Джули знает, значит и Стефани знает. Они же лучшие подруги.

Мои мысли пронзило понимание. Я был уверен, что Стефани во всем этом не участвует, но, может, я ошибаюсь. Может, она уже сделала это. Может, её фотография тоже где-то здесь. Или, возможно, здесь была её мать. Ведь Стефани и её мать родились в Лос-Анджелесе.

Но Стефани была религиозной. Она была христианка. И девственница.

Хотя девушка на камне тоже была девственницей. Видимо, это необходимое условие.

Наверное Джули тоже была девственницей, до того как пришла сюда.

Я засел в коробку ещё глубже.

Девушка на камне простонала в последний раз. Я услышал, как она спрыгнула на землю, а затем сарай наполнился смехом и разговорами, когда девушку начали поздравлять.

— Как ты себя чувствуешь?

— Я никогда не забуду, как это происходило. Величайший момент в моей жизни.

— Разве это не было чудесно?

— Ты почувствовала Его присутствие?

Девушка торжественно подписала своё фото и повесила где-то на одной из стен.

В итоге, примерно через треть часа все ушли.

Я просидел в коробке ещё минут пять, чтобы увериться в безопасности, затем медленно и с трудом поднялся. Дотянулся до коробки Мэтта и стукнул:

— Вылазь, — сказал я. — Давай валить нахрен отсюда.

Я глянул на баллонный ключ. Даже в тусклом свете сарая, он влажно и поблескивал.

Мне было интересно, куда девушка прикрепила своё фото. Мэтт молча вылез из коробки. Взяв лопаты, он вышел за дверь. Я недолго постоял в одиночестве, оглядывая стены со слоями перекрывающих друг друга фотографий. Интересно, Стефани тоже где-то здесь?

Она трахнула себя баллонным ключом Джеймса Дина? По спине пробежал холодок; я вдруг понял, что остался в маленькой постройке совсем один и поспешил на улицу.

К машине мы шли молча. Когда мы добрались до парковки, я открыл багажник и Мэтт бросил лопаты внутрь. По дороге домой мы не разговаривали.

Увидев Стефани на следующий день, я размышлял: стоит ли спрашивать её о сарае. Знает ли Стеф о нем, или нет: этот вопрос мучил, заставляя разум рисовать всевозможные сцены ужасов и извращений. Но в итоге я ничего не спросил. Я решил, что не хочу этого знать. Неделю спустя я обнаружил у нее в комоде обнаженное фото.

Стефани была в ванной, готовилась к нашему свиданию; ну, а я, как обычно, лазил в её вещах. Фото лежало прямо на трусиках. Я осторожно взял его. До сих пор я ни разу не видел Стеф обнаженной; хотя несколько дней назад, на заднем сиденье машины, мне удалось оголить её грудь. Я тщательно изучал фотографию. Стефани сидела вытянув ноги и согнув их в коленях: розовые губки её влагалища были отлично видны.

Она была побрита.

Я услышал, как дверь в ванную открылась и на мгновение задумался: стоит ли показать ей фото. Кто её фотографировал? Она сделала это сама, с помощью таймера на камере? Это сделал какой-то парень? Или девушка? Но я почти инстинктивно бросил фото поверх её трусиков, поспешил обратно на кровать и быстро схватил журнал, притворяясь будто читаю.

Дверь открылась, я поднял взгляд.

Комод все ещё был открыт.

Я забыл закрыть его.

Стеф сразу же это заметила. Она посмотрела на комод, затем на меня, я улыбнулся ей, изображая абсолютную невинность, делая вид, что ничего не видел. Она улыбнулась мне в ответ и невзначай закрыла комод.

Стефани прошла по комнате и присела ко мне на кровать.

— Я забыла тебе сказать, — начала она. — Свидание в следующую субботу отменяется.

— Почему?

— Кое-кто приедет.

Я отбросил журнал в сторону:

— Но мы же давно собирались поехать в Диснейленд.

Она приобняла меня.

— Я знаю, но моя мама и несколько её подруг хотят устроить нечто вроде пикника, и я должна пойти с ними.

У меня во рту внезапно пересохло. Я попытался облизнуть мои губы.

— Куда?

— В Гриффит-Парк.

— Можно я тоже поеду?

Она покачала головой.

— Боюсь, что нет. Это только для нас, для девочек.

— Я не буду…

— Нет. — она улыбнулась и ущипнула меня за нос. — Ревнуешь?

Я посмотрел на нее, посмотрел на закрытый комод, задумался на секунду и покачал головой.

— Нет. — медленно сказал я. — Думаю, нет.

— На следующей неделе мы с тобой совершим нечто особенное. Только ты и я.

— Это что же?

— Увидишь.

— Ты уже что-то задумала?

Стефани кивнула.

— Хорошо. — сказал я.

Мы поцеловались.

Перевод: Сергей Фатеев

Кожа

Bentley Little, «Skin», 1988

Я очень любил придорожные аттракционы, вышедшие в обилии из Южной пустыни в шестидесятые. В детстве родители иногда возили меня в такие места имеющие историческую ценность, но только в самые крупные, минуя захудалые.

Я же запасался брошюрами и проспектами всех-всех туристических точек в проезжих отелях. Планировал, что когда вырасту, обязательно посещу их самостоятельно.

Но по прошествии лет, многие из них просто исчезли. «Кожа» — это моя дань уважения тем несбывшимся поездкам. И все же, я не сержусь на родителей. Дом в «Коже» тоже имеет очень важное историческое значение. И семье из рассказа не следовало в него заходить.

* * *

Бежево-белый указатель на краю дороги казался крошечным и хоть Эд и был в контактных линзах, ничего разобрать так и не смог. Поэтому он притормозил, поравнявшись с указателем.

— Что там? — обратился к Бобетт.

— Пишут: «Историко-архитектурный памятник. Дом Чапмэнов. Одна миля.»

Эд обернулся к детям.

— Остановимся?

— Ага — сказала Пэм.

Эда неопределенно пожала плечами.

— Значит сделаем остановку.

Эд ехал медленно, позволяя другим легковушкам и грузовикам идти на обгон, пока не заметил следующий бежево-белый указатель. Шоссе свернуло на неприметную узкую дорогу, идущую по прямой через луг к лесу на другой стороне.

— Вот мы и приехали! — воскликнула Пэм. Она отстегнула свой ремень безопасности и начала подпрыгивать на сидении. Бобетт, услышав щелчок ремня, строго взглянула на дочь поверх подголовника.

— Юная леди, верни все как было.

— Я лишь…

— Быстро.

Пэм снова пристегнулась.

Дорога вошла в лес и вскорости вывела на поляну, где расположилась приземистая коричневатая хижина. Она не была сложена из бревен, но походила на деревянную, крышу покрывал дерн. Спереди были распахнутые окно и дверь.

— Ладно, — произнес Эд, — выгружаемся. Приехали.

Прошло уже несколько часов после обеда в «Бургер Кинге» в Шайенне и их ноги затекли от неподвижности. Пэм и Эда выпрыгнули, затопав по гравию своими теннисными туфлями, пока Эд со стоном выбирался наружу. Бобетт вышла и потянулась. В машине работал кондиционер, и они не чувствовали, как жарко снаружи. Было явно больше тридцати по Цельсию и безветренно. На голубом небе — ни облачка, а из кустарников слышалось монотонное гудение цикад.

— Надеюсь тут есть где освежиться, — сказала Бобетт.

Эд улыбнулся.

— Ага, вон там, в кустах.

— Очень смешно.

— Та чего? У нас остались бумажные стаканчики из под колы.

Бобетт покачала головой.

— Фантазер.

Они обогнули небольшую засохшую лужу и приблизились к хижине, остановившись рядом с табличкой, вмонтированной в цементное основание.

— Дом Чапмэнов, — громко прочитал он. — Построен в 1896. Дом Чапмэнов является самым старым из сохранившихся домов из кожи в Вайоминге.

Он нахмурился.

— Дом из кожи?

Подойдя ближе к хижине, Эд рассмотрел, что она не деревянная, как показалось сначала, а сделана из потемневших коричневатых кож животных. Кожу натянули на деревянные рамы, причем в некоторых местах так сильно, что солнечный свет вырисовывал паутину вен внутри.

Бобетт передернуло.

— Мерзость.

Эд пожал плечами.

— Думаю ресурсы на строительство в те времена были весьма скудные. Кто знает? Может у них не хватало нужных инструментов чтоб использовать традиционные материалы.

— Тут деревянные рамы, — язвительно произнесла она. — И я не вижу вокруг недостатка в древесине и камнях.

— Ладно, заходим.

— Я, пожалуй, останусь тут.

— Да идем.

— Нет.

— Как знаешь.

Он обернулся к девочкам.

— Ну а вы?

— Идем! — воскликнула Пэм взволновано. Они с Эдой последовали за ним сквозь низкий дверной проем в хижину. Внутри было темно. Вероятно, дверь и окно с востока давали достаточно света утром, но сейчас освещёния недоставало. Вдоль стены шла низкая скамья, тоже из кожи, а в центре находилась яма для разведения костра. Пол был в грязи.

Наверно, они должны были прийти в восхищение, восторг или хоть как-то проявить интерес, но все эмоции будто остались снаружи. Оживленные разговоры Пэм и Эды смокли, к удивлению любопытство переросло в страх. Что-то неопределимое и болезненное внутри хижины заставляло чувствовать себя неуютно. Его внимание привлекла небольшая круглая заплатка из кусочка светлой кожи на стене у окна.

— Эд! — позвала Боббетт снаружи. её голос звучал слишком громко с явным намеком на панику.

Это стало хорошим предлогом чтобы покинуть хижину, и они ретировались на свет. Бобетт все ещё стояла возле таблички.

— Что такое?

— Хижина сделана из кожи людей, — сказала она. — А не из кожи животных. Читай.

Он снова принялся читать. Согласно табличке, дом Чапмэнов был одним из нескольких домов, сделанных из человеческой кожи в Вайоминге в конце девятнадцатого века. Кто их построил так и осталось загадкой.

Он взглянул на Бобетт. её трясло.

— Уезжаем прочь, — сказала она.

Он кивнул и указал девочкам садиться в машину. Перед тем как самому захлопнуть дверь сделал фотографию хижины. Не слишком и хотел этого, но ведь обычно они всегда фотографировали на память посещённые места.

По шоссе ехали в тишине. Эд пытался сфокусировать на дороге, но в мыслях снова и снова возвращался к небольшому круглому кусочку кожи у окна хижины. Не мог выбросить из головы, что кусочек кожи мог быть с головы ребенка. Это угнетало и заставляло гнать по шоссе, чтобы как можно скорее увеличить расстояние от хижины.

Спустя какое-то время он увидел ещё один бежевый указатель.

— Костяной дом, одна миля, — прочитала Пэм.

— Остановимся? — поинтересовалась Эда.

— Не сегодня, — ответила Бобетт. — Найдите себе с сестрой какое-нибудь занятие.

Костяной дом, подумал Эд. Не трудно догадаться, что за материалы использовались для постройки. По шее поползли мурашки.

Их универсал мчался вперёд. Полдень давно миновал и по подсчетам в Синглтон они должны были прибыть к пяти часам. Они забронировали номер в «Бэст Вестерн» и надеялись, что его придержат, несмотря на небольшую задержку.

А от Синглтона было уже где-то часов пять до Йеллоустона, где на четыре ночи был заказан номер в «Олд Фейтфул Инне».

Он чувствовал себя выжатым и разбитым и не мог дождаться, когда сможет завалиться на гостиничную кровать. Мечтал лишь о сне. И чтобы этот день наконец закончился. Около пяти въехали в предместье Синглтона. Город был крошечным, пара домов, немного деревьев, заправка Экссон, заправка шёлл, ресторан, их отель, несколько магазинчиков. Один из тех колоритных городков, где они мечтали остановиться, когда составляли маршрут, штудируя дорожные гиды.

Но было тут что не то со зданиями, Эд ощутил это когда въезжал на стоянку. Что-то неправильное. Взглянув на стену отеля он понял что именно.

Дома были сделаны из кожи и костей, постройки имели кровавый оттенок.

Он повернул в ту же секунду, выруливая обратно к шоссе.

— Что ты творишь? — воскликнула Бобетт, ухватившись за сиденье и пытаясь сохранить равновесие. — Ты же угробишь нас.

— Мы уезжаем.

— Но у нас же бронь!

Он бросил взгляд на девочек на заднем сидении.

— Глянь на здания, — прошептал он жене. — Взгляни из чего они.

Всмотревшись в окно Бобетт стала бледной.

— Это не возможно.

Им помахал идущий по тротуару мужчина, одетый в рабочие фермерские штаны и клетчатую рубашку.

— Мы убираемся отсюда. — Произнес Эд. — Мне плевать, даже если потребуется ехать всю ночь.

Их отпуск завершился раньше запланированного. Гейзеры, медведи и природные красоты Йеллоустона не особо их воодушевили и через пару дней они вернулись домой, сократив каникулы вдвое.

Дорогу обратно специально выбрали в объезд Синглтона.

Ранее возвращаться домой было не в радость. Дом после поездок выглядел крошечным, а соседи скучными. Но сейчас вернуться было неплохо и даже соседи казались по-своему приветливыми. Путешествие рядом друг с другом в комфортабельной машине соединяло их воедино, но возвращение заставило разойтись по своим углам. Эд и Бобетт подались в гостиную и на кухню, а Пэм и Эда в свои спальни.

Обычно они без умолку делились впечатлениями о минувшем отпуске, Пэм особенно, но сейчас никто о поездке и не заикался, что только радовало Эд. Он по традиции сдал пленки в печать и спустя несколько дней сидя в машине перебирал проявленные снимки. И там было оно.

Он уставился на фото. Дом Чапмэнов притаился в темноте окружающих его деревьев, коричневая кожа на снимке казалась обычным деревом. Можно было различить небольшую дверь и окно, а разум дополнял картину крошечным кусочком детской кожи. Он порвал и выкинул фото на аптечной парковке, перед тем как ехать домой.

Девочки были необычно пассивными после возвращения, Эда больше чем Пэм. Бобетт пыталась разговорить их за едой, но в ответ получила лишь скупые односложные ответы. После обеда те снова спрятались по комнатам.

— Я не знаю, что с ними происходит, — сказала Бобетт моя посуду. — Без тебя я пыталась разговорить их, но они игнорировали меня. Я подумала, может ты попробуешь. В смысле, я понимаю, это был не самый удачный отпуск. И в дороге приключились странные и пугающие вещи, но ведь по-настоящему то ничего плохого не произошло. Это же не конец света.

Эд медленно кивнул поднявшись на ноги.

— Я попробую.

Оторвавшись от мытья посуды, она оглянулась.

— Спасибо, я…

Но он уже вышел из кухни.

Приблизившись к закрытой двери Эды, прислушался, но не различил ни музыки, ни звуков ТВ, ни разговоров, ничего. Переместился по коридору к двери Пэм, из-за нее доносился шёпот.

Шепот и непонятный скребущий звук.

Он открыл дверь.

Обе девочки сидели на кровати Пэм. Каждая держала по столовому ножу, которые очевидно позаимствовали на кухне. Листы газеты, раскрытые на разделе личных объявлений, были расстелены между ними на кровати, а сверху лежал частично освежеванный кот. Эд вытаращился на него. Большая часть черно-белого меха животного была счищена, оголив светло-розовую кожу. Он опознал Джейка, любимца миссис Миллер.

Пойманные за своим занятием девочки взирали на него, их руки были перепачканы в кошачьей крови.

Хотелось заорать на них, задать им трепку, сказать, что завтра всей семьей они идут на прием к психиатру, но его голос прозвучал на удивление тихо и спокойно.

— Девочки, а что вы делаете?

— Строим кукольный домик, — сказала Эда.

Он кивнул.

— Приберитесь только тут перед сном.

Притворив за собой дверь, он услышал, как сестры закрылись на щеколду, и направился на кухню заверить Бобетт, что опасаться нечего.

Спустя два дня, он застал в гараже Пэм с собакой Джансеков. Животное было огромным и у дочки были проблемы с ножом. У нее за спиной стоял кукольный домик, взятый сестрами за основу, поверх его пластиковых рам они натянули ещё до не конца высохшую кожу кота миссис Миллер.

— Как движется? — спросил он.

Пэм испугано дернулась. И то ли ужас, то ли отвращение промелькнуло на её лице, но потом она вернулась к своему занятию.

— Мы ещё учимся, — сказала она.

— А где Эда?

Пэм хихикнула.

— Пошла за дополнительным строительным материалом. Она такая копуша.

— Вы, девочки, будьте осмотрительны.

— Будем, пап, — сказала она.

Эд вышел из гаража и прикрыл за собой дверь. Его терзало чувство, что что-то было неправильным. Он ощущал это, но не мог вникнуть в суть.

Вернувшись домой он застал в гостиной Бобетт, она занималась на велотренажере и смотрела Опру. Это выглядело так обыденно, что даже ввело его в ступор. На мгновение у него в голове почти прояснилось, и он почти смог докопаться до истины, что ускользала от него в гараже. ещё чуть-чуть и все стало бы на свои места, но все снова затянулось пеленой. Тут он с досадой осознал, что все ещё таращится на тренировку жены.

Та обернулась и слегка нахмурилась.

— Что-то не так?

Внезапно его наполнило яростью, что она так быстро смогла вернуться к нормальной жизни после поездки, будто ничего и не произошло. Как же она легкомысленна и невыносима тупа. Ведь, определенно, что-то шло не так. Он просто не мог понять что.

— Я схожу в магазин, — сказал он.

— Отлично. — Она продолжила крутить педали. — Захвати по дороге молока.

Он рассеянно кивнул и вышел за порог, сунув в карман ключи.

Вернулся спустя несколько часов, когда уже стемнело и время ужина прошло. Он бродил по магазинам торгового центра с трудом пытаясь вспомнить что ему надо купить. Когда глаза выхватили это на прилавке, все сомнения пропали.

Теперь в руках он сжимал пакет и шёл по подъездной дороге к дому. Ему навстречу из мрака вышли Пэм и Эда, что особо не стало сюрпризом. Каждой он вручил по свертку.

— Это вам, — сказал он.

Достал сверток и себе, бросив пакет наземь.

Они вскрыли упаковку.

Бобетт мыла посуду, когда они вошли. её лицо изображало недовольство из-за того, что остывший ужин так и остался нетронутым на столе. Она развернулась на шум за спиной, но нравоучения так и не сорвались с губ, потому что заметила ножи для разделки мяса у них в руках. её взгляд скользил от мужа к дочкам.

— Что вы делаете? — спросила она тихо и испугано.

— Дом нуждается в смене внутреннего оформления, — ответил он ей.

Бобетт попятилась, но бежать было некуда. Слишком потрясенная она вжалась в раковину и даже не пыталась закричать, когда они втроем двинулись на нее.

Эд ухмыльнулся.

— Пора поменять обои в гостиной.

Он первым использовал свой нож по назначению, а девочки присоединились.

Перевод: IW-GDK

Человек на пассажирском сиденье

Bentley Little, «The Man in the Passenger Seat», 1993

Была у меня работа, которую я ненавидел. Однажды утром, по пути на работу, я остановился, чтобы снять немного денег в банкомате моего банка. Сняв деньги, я пошёл обратно к машине и обнаружил, что забыл закрыть двери. На задворках парковки рыскал бомж, и я начал размышлять — что бы я делал, если бы этот мужик открыл пассажирскую дверь, сел и пристегнулся? Как бы я выдворял его из машины? А что, если бы он похитил меня, заставил отвезти его куда-нибудь?

Проблем бы не было, подумал я, до тех пор, пока он не собрался бы причинить мне вред, или убить меня.

По крайней мере, я бы на день избавился от работы.

* * *

Брайан уже опаздывал на работу, но знал, что если этим утром не положит зарплату на счёт, то уйдёт в овердрафт. Его кредитная история и так уже была не выше ободка унитаза, и ещё один отклонённый чек он себе позволить не мог.

Бросив взгляд на часы на приборной панели, он въехал на парковочную стоянку Первой Федеральной трассы. Взяв с соседнего сиденья ручку, чек и депозитную карточку, Брайан рванул по асфальту к банкомату. Он услышал за спиной звук хлопнувшей дверцы автомобиля и, доставая банковскую карточку, оглянулся на свой «Блейзер».

На пассажирском сиденье машины кто-то сидел.

Сердце в груди ёкнуло. Долю секунды Брайан подумывал положить деньги на счёт, а затем вернуться, чтобы разобраться с чужаком — Кендрикс в любом случае взгреет его задницу за опоздание, — но тут же поняв, что тот, кто влез в автомобиль может попытаться угнать его, засунул карточку в карман и поспешил в «Блейзеру».

Какого чёрта он не закрыл машину?

Брайан открыл дверь со стороны водителя. Напротив него, на пассажирском сиденье, положив руки на колени, расположился чудовищно толстый мужик в запачканных полиэстеровых штанах и в маленькой женской блузке. На его плечи ниспадали сальные колтуны длинных чёрных волос. Машину наполняла отвратительная, тошнотворная вонь тухлятины.

Брайан посмотрел на мужика:

— Это моя машина, — сказал он, нагнетая крутости, которой не чувствовал.

Мужик ухмыльнулся, обнажая гнилые пеньки зубов:

— Отсоси мой член с брюссельской капустой.

Брайана окатило холодной волной. Это нереально. Это не взаправду. Это похоже на сон, или на плохой фильм. Он разглядывал человека, не зная, что сказать, или как отреагировать. Брайан обратил внимание, что часы приборной панели показывают пять минут девятого. Он уже опоздал, и с каждой секундой опаздывал всё больше.

— Вылезай из моей машины сейчас же! — приказал Брайан. — Проваливай, иначе я вызову полицию!

— Садись, — сказал мужик. — И поехали.

Брайан знал, что должен убежать. Он должен уносить ноги, свалить к чертям подальше, позволить мужику украсть машину, и дать заняться этим полиции и страховой компании. В «Блейзере» не было ничего, что стоило бы его жизни.

Но у мужика может быть пистолет и он может выстрелить ему в спину, когда он попытается сбежать.

Брайан сел в автомобиль.

Зловоние внутри было почти невыносимым. От мужика несло несвежим дыханьем и брокколи, старой грязью и засохшим потом. Садясь в кресло, Брайан осторожно оглядел мужика. Никаких признаков оружия не было.

— Поехали, — сказал мужик.

Брайан кивнул. Да, чёрт возьми, он поедет. Он поедет прямо в гребаный полицейский участок и пусть копы возьмут этого чокнутого ублюдка за жопу.

Он выехал на Евклид и начал перестраиваться в левую полосу, но мужик сказал:

— Поверни направо.

Брайан не знал: стоит ли выполнять его приказы, или нет. До полиции было всего три квартала, и никаких признаков какого-либо оружия у странного мужика не наблюдалось, но было нечто в его голосе: нотка опасности, аура власти, которая заставляла бояться неподчинения.

Он вывернул направо, на Джексон.

— Автострада, — сказал мужик.

Брайан почувствовал, как пульс участился, биение в грудной полости ускорилось. Он понял, что уже слишком поздно. Брайан сделал огромную ошибку. Нужно было сбежать, когда у него был шанс. Нужно было гнать в полицейский участок, когда у него был шанс. Нужно было…

Он выехал на автостраду.

За последние два года Брайан, по пути на работу, несколько раз мечтал сделать это: представлял, что вместо того, чтобы продолжать ехать прямо в офис, свернёт налево, на шоссе; что вырулит на автостраду и просто поедет в сторону Аризоны, Нью-Мексико и тех штатов, что за ними. Но даже в самых диких мечтах Брайан не мог представить, что в действительности сделает это будучи похищенным, в угнанной машине и по воле явно ненормального человека.

И всё же, даже сейчас, даже в этих обстоятельствах, он не мог не почувствовать небольшое подсознательное воодушевление, когда автомобиль выехал на съезд и влился в стремительный поток машин. Не ощущение свободы — как это было возможно в таких обстоятельствах? — но, скорее, запретное удовольствие школьника-прогульщика, услышавшего звонок на урок. Брайан столько раз хотел забить на работу и увильнуть от ответственности, и теперь, наконец-то, сделал это. Он посмотрел на человека, сидевшего на пассажирском сиденье.

Тот улыбнулся, покручивая прядь волос между пальцами:

— Раз, два, поешь моего говна. Три, четыре, открывай рот шире.

Брайан стиснул руль, уставился прямо вперёд и поехал.

Машин не было, либо они попадались редко. Они ехали на восток, в направлении противоположном большинству, и город постепенно превратился в пригород, пригород — в открытую местность. Примерно через час, Брайан достаточно осмелел для беседы и несколько раз попытался заговорить с мужиком и спросить куда они направляются, и почему всё это произошло, но тот либо не отвечал, либо нёс ахинею и бессмысленную пошлятину.

Прошёл ещё час.

И ещё один.

Сейчас они ехали сквозь пустыню, плоскую землю с щетиной кустарников, и Брайан посмотрел на часы приборной панели. Обычно в это время он брал перерыв и в комнате отдыха встречался за кофе с Джо и Дэвидом. Сейчас он думал о них. Брайан знал, что на самом деле, никто из них не будет по нему скучать. Они, как обычно, пройдут в комнату отдыха, нальют кофе из кофе-машины, усядутся за стол, за которым сидят всегда, и когда увидят, что его там нет, то просто пожмут плечами и начнут свои обычные разговоры.

Если задуматься, никто в компании скучать по нему не будет. По-настоящему. Отсутствие Брайана создаст для них временные неудобства, его проклянут за то, что он не здесь, чтобы выполнит свою повседневную работу, но скучать по нему не будут.

Никто не обеспокоится настолько, чтобы позвонить и узнать всё ли с ним в порядке.

Именно это Брайана действительно волновало. Факт того, что никто даже не узнает о его похищении. Кто-нибудь из персонала может позвонить ему домой — бюрократии машина автоматически придёт в движение и будет предпринята формальная попытка узнать, почему его нет на работе — но никаких причин подозревать, что с ним случилось нечто плохое, не будет. Никто не заподозрит нечестную игру. И Брайан недостаточно близок с кем либо из коллег, чтобы кто-то из них предпринял достаточные усилия для выяснения того, что же с ним случилось. Он просто исчезнет и будет позабыт. Брайан глянул на мужика на пассажирском сиденье. Тот ухмыльнулся, схватился за пах:

— Вот твой обед. Я зову его Ральфом.

В пустыне показались очертания. Знаки. А за знаками — здания. Рекламный щит зазывал: «Макдональдс в двух милях отсюда, съезд на Стейт-стрит». Другой, с названием отеля на нём, демонстрировал фотографию грудастой женщины в бикини, отдыхающей возле бассейна.

Зелёный знак оповестил, что они въехали в Хейес, население 15 000, высота над уровнем моря 3 000.

Брайан посмотрел на пассажира. Из глубин живота мужика раздалось бурчание; он указал на высокий знакомый знак фастфуд-кафе прямо возле шоссе и сказал:

— Жрать.

Брайан съехал с автострады и вырулил на узкую стоянку возле кафешки. Он начал парковать машину в одну из ячеек, но мужик яростно покачал головой и Брайан подъехал к микрофонному меню у автокафе.

— Что будем брать? — спросил он.

Мужик не ответил.

Диамика хрипло проскрипел:

— Могу я принять ваш заказ?

Брайан прочистил горло:

— Двойной чизбургер, большую картошку фри, яблочный пирог и гигантскую Коку.

Он вопросительно посмотрел на человека на пассажирском сиденье, но тот ничего не сказал.

— С вас четыре-пятнадцать в окно.

Брайан проехал вперёд, остановился, когда его окно приблизилось к ресторанному.

Подросток-продавец начал говорить:

— Четыре…

— Яйца! — выкрикнул мужик. — Яйца большие и маленькие!

Он потянулся через Брайана и схватил с прилавка пакет с едой. Прежде чем продавец смог возразить, мужик упал на пол и свободной рукой надавил на педаль газа. Машина рыскнула вперёд, а Брайан лихорадочно пытался рулить, пока они выезжали со стоянки и дальше, на улицу.

Мужик сел, вывалил содержимое пакета Брайану на колени. Машина замедлилась и, когда грузовичок-пикап за ними попытался избежать столкновения, раздался скрип тормозов.

— Говнюк! — крикнул водитель пикапа проезжая мимо них, и высунул средний палец.

Мужик схватил с коленей Брайана пригоршню картошки фри и сказал.

— Поехали.

— Слушай… — начал Брайан.

— Поехали.

Они выехали обратно на автостраду. Получасом позже они догнали пикап. Брайан, возможно, не заметил бы его и проехал мимо без происшествий, но мужик на пассажирском сиденье без предупреждения опустил окно, выхватил их руки Брайана полупустой стакан Коки, и выбросил его наружу. Прицелился идеально — стакан пролетел через дорогу точно в открытое окно пикапа и ударил водителя прямо в лицо. Водитель закричал от боли и удивления и потерял контроль. Пикап выехал на обочину, скатился по насыпи и врезался в деревце паловерде.

— Говнюк, — сказал мужик.

Он хихикнул, его смешок был высоким и женственным. Брайан оглядел мужчину. Несмотря на метательные способности, пассажир был отвратительно толстым и в ужасной физической форме, в отличие от Брайана. Он снова вернул внимание к дороге. Скоро, в следующем городке, если не свернут раньше, им нужно будет остановиться для дозаправки, и он понимал, что тогда у него появится возможность сбежать. Он сможет либо свалить, либо выбить дерьмо из этого жирного ублюдка.

Но хотя Брайан отчаянно хотел надрать зад этому чокнутому кретину, он не был уверен, что действительно хочет сбежать. Сейчас, по крайней мере. Никакая физическая опасность ему вроде бы не угрожала и, если быть предельно честным, ему было, в каком-то смысле, почти прикольно. Брайан каким-то странным, почти извращённым способом наслаждался происходящим, и знал, что если позволить ситуации оставаться как есть, он не вернётся работу, пока их не поймают и его даже не накажут: он сможет всё свалить на похищение.

Но это было безумием. Он мыслил неправильно. Пока он ездил с мужиком ему промыли мозги, или вроде того. Как Патти Хёрст.

Лишь за несколько часов?

— Срань господня! — сказал мужик и рассмеялся сам себе пронзительно-высоким голосом.

Брайан не отреагировал.

Мужик достал из кармана штанов маленький, округлый, странно неровный коричневый камень.

— Я купил это у чувака в Сиэттле. Это окаменевшая какашка Христа. Срань господня. — Мужик хихикнул. — Они нашли её в Ливане.

Сосредоточившись на дороге, Брайан его проигнорировал. Если поразмыслить, прикольно не было. Это было слишком, мать его, безумным, чтобы быть забавным.

Но мужик наконец-то разговаривал с ним, произнося связные предложения.

— Нам нужен бензин, — сказал он. — Давай заправимся в следующем городе.

На заправке Брайан не сбежал, хотя возможностей было достаточно. Он мог выскочить из машины и убежать. Он мог сказать что-нибудь заправщику. Он мог уйти в туалет и не вернуться.

Но Брайан остался в машине и карточкой расплатился за бензин.

Они отъехали.

На протяжении следующего часа, или около того, они оба молчали; тем не менее, Брайан был в раздумьях, пытаясь угадать, что с ним случится, пытаясь предсказать будущую концовку этой ситуации. Поэтому он частенько поглядывал на своего пассажира. Он заметил что здесь, на шоссе, этот человек уже не казался таким странным. При открытом окне, он даже пах не так плохо. То, что на парковке банка, в городском мире деловых костюмов казалось таким аномальными и пугающим здесь, на шоссе, выглядело лишь немного странным. Они проезжали мимо здоровяков-байкеров, взъерошенных водителей пикапов, туристов в гавайках, и Брайан понял — здесь не было стандартов в одежде и не было норм, которые измеряли бы отклонения. Манеры и мораль не действовали. Были лишь правила дорожного движения и водительский этикет, предусмотренный дорожной разметкой.

В закрытом мирке каждой отдельной машины, происходило всё что угодно.

Рядом с эти мужиком Брайан чувствовал дискомфорт. Пока ещё. Но он начал к нему привыкать и, возможно, доверие к мужику станет лишь вопросом времени. Это ужасало по-настоящему.

Брайан прищурился. Впереди, на обочине была припаркована машина — «Мерседес» с поднятым капотом. Рядом с ней, прислонившись к багажнику, стояла привлекательная блондинка с короткой стрижкой, очевидно успешная деловая женщина, в голубом костюме-тройке, который говорил о профессии.

— Притормози, — сказал мужик.

Брайан замедлился и притормозил рядом с «Мерседесом».

— Всё в порядке, — начала женщина. — Мой друг уже ушёл, чтобы найти телефон и дозвониться в Три-А…

— Садись в машину! — Голос мужика уже не был высоким и женственным, а низким и грубым, наполненным властью подкреплённой скрытой угрозой насилия.

Брайан увидел, как взгляд женщины метнулся из стороны в сторону, оценивая возможности. В открытой пустыне некуда было бежать, но она, очевидно, пыталась решить: сможет ли забраться в Мерседес и успеть закрыть окна и двери. И поможет ли это.

Он хотел сказать ей «Беги», чтобы она свалила подальше от дороги, потому что они не съедут с дороги, чтобы её искать, а мужик никогда не выйдет из машины. Брайан хотел газануть и уехать, оставив её целой и невредимой.

Но он остался на месте и не сделал ничего.

— Садись в машину, сучка! — Насилие в голосе мужика уже не было столь скрытым.

Словно в поисках помощи, женщина встретилась взглядом с Брайаном, но он пристыжённо отвёл глаза.

— Садись… — начал говорить мужик.

Она открыла дверь и села на заднее сиденье «Блейзера».

— Поехали, — сказал мужик.

Брайан поехал.

Долгое время никто из них не произнёс ни слова. Пейзаж менялся, становясь менее песчаным и более каменистым, перекатывающие дюны сменились на холмистые ущелья. Брайан посмотрел на часы приборной панели. Сейчас он только вышел бы с обеденного перерыва, и шёл бы по коридору из комнаты отдыха к рабочему столу.

— Трусики, — сказал мужик на пассажирском сиденье.

Брайан повернул голову.

Напуганная женщина перевела взгляд с него на мужика, который уже ухмылялся.

— Что?

— Трусики.

Женщина облизнула губы.

— Хорошо, — дрожащим голосом сказала она. — Хорошо. Я их сниму. Только не делайте мне больно.

Он потянулась под юбку, выгнула спину и сняла бельё. В зеркале заднего вида Брайан уловил мелькнувшее загорелое бедро и чёрные лобковые волосы. А затем трусики протянули вперёд, чистые, шёлковые, белые.

— Останови, — сказал мужик.

Брайан притормозил и остановил машину. Мужик достал чёрный маркер из кармана своей блузки. Он распластал трусики на колене и начал рисовать на них, пряча свою работу засаленной рукой. Закончив, он опустил окно, потянулся вперёд, схватил радиоантенну, отогнул её.

Быстро и умело протолкнул металлическую антенну сквозь белый шёлк и позволил ей отпрыгнуть.

Трусики на макушке антенны развевались как флаг.

На них мужик коряво нарисовал череп и скрещённые кости.

— Теперь мы банда. — Он ухмыльнулся. — Поехали.

Проигрывая борьбу вторгающейся ночи, день медленно умирал, заливая небо оранжевым. Мышцы Брайана устали, утомлённые от напряжения и от целого дня за рулём. Он потянулся, зевнул, покрутился на сиденье, пытаясь взбодриться, и сказал:

— Мне нужен кофе.

— Тормози.

Брайан вырулил на песчаную обочину.

Мужик повернулся к женщине:

— Твоя очередь.

Та в ужасе кивнула:

— Ладно. Только не причиняйте мне вреда.

Они поменялись местами, женщина села за руль, а Брайан пересел на заднее сиденье.

— Поехали.

Брайан заснул. Ему снилась автострада ведущая сквозь ничто, чёрная полоса асфальта, которая бесконечно тянулась сквозь безлюдную и безликую пустоту. Пустота была безлюдной, но он не чувствовал себя одиноким. Брайан был один, но он вёл машину и чувствовал себя хорошо.

Когда он проснулся, женщина была голой.

Водительское окно было открыто, и женщину трясло, она стучала зубами. Ничего из её одежды в машине не было, кроме лифчика, который был растянут над ногами мужика, между дверной ручкой и отделением для перчаток, и удержал две крышки термоса, наполненные кофе. С этого угла, Брайан мог видеть эрегированные соски женщины и он нашёл это странно возбуждающим.

С тех пор, как он видел голую женщину, прошло много времени.

Слишком много.

Брайан посмотрел на нее. Наверняка, женщина думала, что он и мужик на пассажирском сиденье оба преступники, оба сообщники, приятели-похитители. С тех пор как она здесь оказалась, Брайан не вёл себя как пленник, или заложник, и к нему так не относились. Не зная толком почему, Брайан также не пытался дать женщине понять, что он на её стороне, что они в равном положении. Возможно, Брайан, в каком-то смысле, наслаждался ложным восприятием; в извращённом смысле, гордился тем, что его ассоциировали с мужиком на пассажирском сиденье.

Но этого не могло быть.

Или могло?

Его взгляд задержался на сосках женщины. Могло. Странным образом, Брайан был рад, что его похитили. И не только потому, что ему выдался шанс увидеть голую женщину, но и потому, что переживание этого экстрима меняло точку зрения на всё остальное. Теперь он знал, что до того случая на банковской парковке, он не жил. Просто существовал. Ходил на работу, ел, ложился спать, снова шёл на работу. Плыть по течению было удобно, но всё это было ненастоящим, это была не жизнь, а её имитация.

Вот сейчас была жизнь.

Она была ужасной, она была пугающей, она была опасной, она была безумной, и Брайан не знал, что может случиться в следующий момент но, впервые на своей памяти, он чувствовал себя по-настоящему живым. Ему не было удобно, и он не просто лишь существовал. В компании безумца он путешествовал сквозь тьму в неизвестном направлении; он опасался за свою безопасность, боялся за своё здоровье.

Но он был живой.

— Сначала мы убьём Отца, — сказал мужик на пассажирском сиденье. Его голос был тихим, серьёзным, почти неслышным, и звучал так, будто он либо говорил сам собой, либо не хотел, чтобы его услышал кто-то ещё. — Мы ампутируем его конечности ножовкой из костей Матери, и продадим для замены. Затем мы убьём Сестру: распотрошим её на колоде как трепыхающуюся рыбину…

Эти слова, их ритм убаюкали Брайана. Он снова заснул.

Когда он проснулся, мужик и женщина стояли перед машиной. Был день, и они были на окраине большого города. Возможно, Хьюстона, или Альбукерка. Женщина всё ещё была голой и от мужчин из проезжающих мимо машин слышались гудки и возбуждённые возгласы.

Брайан смотрел через лобовое стекло. Мужик держал в одной руке половину разорванного бюстгальтера, и когда женщина встала на колени, он обмакнул палец во вставленную термокружку. Влажный от кофе палец он приложил ко лбу женщины, словно благословляя.

К машине он вернулся один.

Брайан смотрел как голая женщина, не оглядываясь, бежит на другую сторону шоссе и вниз по небольшой насыпи.

Мужик сел на пассажирское сиденье и закрыл дверь.

— Куда мы едем? — спросил Брайан. Говоря это, он понял, что задаёт вопрос не как пленник, не как похищенный, а как приятель-попутчик… как компаньон. Он не боялся ответа, ему было просто любопытно.

Кажется, мужик это почувствовал, потому что он улыбался, и в его улыбке была насмешка:

— Это имеет значение?

Брайан на секунду задумался и, наконец, ответил:

— Нет.

— Тогда поехали.

Брайан посмотрел на часы и понял, что не знает, чем он обычно занимался в это время.

Мужик широко и понимающе улыбнулся:

— Поехали.

— Хорошо, — Брайан улыбнулся в ответ. — Хорошо.

Он завёл «Блейзер».

Они поехали на восток.

Перевод: Шамиль Галиев

Грядут плохие времена

Bentley Little, «Comes the Bad Time», 1987

Рассказ «Грядут плохие времена» был вдохновлён очертаниями, которые, как мне кажется, я разглядел в ломтике томата. Это было не лицо, как в рассказе. Они больше походили на предмет. На вазу, может быть. Я был уверен, что видел эти очертания раньше, хотя не помнил где и когда, и на протяжении нескольких следующих дней я обнаруживал, что не только смотрю на сам предмет, но и выискиваю везде его форму и силуэт. Из этого и вырос рассказ.

Никогда раньше этого не замечал, но если задуматься, похоже, что некоторые мои рассказы связаны с боязнью овощей. Понятия не имею почему.

* * *

Я понял, что это началось снова, когда разрезал томат и увидел лицо Елены. Дженни была в саду, подкармливала свои посадки, и я быстро покрошил томат на мелкие кусочки, сложил их в пакетик и выкинул всё в мешок с мусором. Очень скоро она узнает, но я хотел как можно дальше отсрочить неизбежное.

В порыве, я открыл холодильник и достал из него два оставшихся томата. Разрезал первый пополам и он оказался нормальным. Я оттолкнул куски в сторону.

Каждая половинка второго образовывала пугающе точную пародию на лицо Елены.

Внутри меня нарастал страх. Я смотрел на половинки томата и видел неестественное взаимопроникновение красных перегородок, прозрачного желе и семян. В ответ на меня смотрели черты удвоенного лица Елены, вплоть до её кривой улыбки. Порезав половинки на мелкие кусочки, я смял их ладонью и тоже выкинул в пакет для мусора. Кусочки мякоти прилипшие к зазубренному лезвию напоминали губы Елены.

Вытерев нож, я выбросил бумажное полотенце как раз в ту минуту, когда в дверь вошла Дженни. Она была разгорячённой, вспотевшей, но довольной. В руках у нее был маленький зелёный цуккини.

— Смотри, — сказала она. — Наш первый урожай в этом году.

Я попытался улыбнуться, но гримаса на моём лице казалась вымученной и неестественной. С ужасом я смотрел, как Дженни берёт нож со столешницы.

— Подожди, — сказал я, пытаясь звучать естественно. — Ты же не будешь есть его сырым.

— Я просто хочу посмотреть, как он выглядит.

Дженни разрезала кабачок и закричала.

* * *

Когда Елена подошла к нашим дверям и спросила, может ли она переночевать в сарае, мы были не против. Времена тогда были другие, люди более открытые и мы немедленно признали её, как одну из нас. Волосы у нее были длинными, светлыми и свалявшимися, а «тай-дай» платье — грязным. Елена была одна, без денег и босоногая. Похоже, что она шла уже несколько дней.

Я посмотрел на Дженни, она посмотрела на меня, и между нами пролегло безмолвное взаимопонимание. Мы хотели помочь этой девушке.

Мой взгляд вернулся к Елене. Она казалась нервной и испуганной, и я подумал, что возможно она от чего-то бежит. От родителей, может быть. От родственников. Сложно было сказать. В те дни многие люди убегали.

Опасаясь встретиться с нами взглядом, она стояла на пороге и оглядывала ферму. Елена сказала, что ищет лишь место для ночёвки. Ей не нужно было ни еды, ни особой заботы. Лишь место прилечь и поспать. Естественно, мы сказали, что она может остаться. Что вместо сарая она может расположиться на кушетке в гостиной и, кажется, Елена была благодарна за это.

Она улыбнулась своей кривой улыбкой, и я ощутил удовлетворение. Ужин тем вечером был приятным, но обычным. Елена не была блестящей собеседницей, и все вопросы пришлось задавать нам. Она односложно отвечала. Возможно, отчасти дело было в том, что Елене было всего лишь семнадцать, хотя выглядела она старше.

Мы видели что она устала, поэтому после ужина застелили диван и удалились в спальню. Уже через несколько минут из гостиной не доносилось ни звука, и мы предположили, что она легла и тут же уснула.

Несколько часов спустя, я проснулся от крика. Тут же уселся и почувствовал, что Дженни возле меня сделала то же самое. Крики — громкие, высокие и пронзительные — взрывались короткими очередями стаккато. Надевая халат, я побежал в гостиную, следом — Дженни.

На полу в конвульсиях билась Елена. Падая с дивана, она опрокинула кофейный столик и всё что на нём лежало. её тело безумно дёргалось на полу, спазматично подёргивающиеся руки сновали по осколкам вазы, и из образовавшихся порезов струилась кровь. При каждой судороге Елена кричала от боли — короткие, грубые вопли невыносимого страдания, а на её лице было выражение какого-то безумного помешательства.

Я не знал что делать. Стоял неподвижно, в то время как Дженни рванулась вперёд и положила под голову конвульсирующей девушки подушку.

— Вызывай скорую! — отчаянно вопила Дженни. — Быстрее!

Я побежал к телефону и взял трубку. Не зная номера скорой или полиции, набрал оператора.

— Постой! — крикнула Дженни.

Я обернулся. Поднимаясь вверх, тело Елены парило в воздухе. Конвульсии всё ещё продолжались, и вид её парящего над полом, судорожно дёргающегося тела и льющейся из израненных рук крови, сильно меня испугал.

Не уверенная в том, что нужно делать, Дженни отшагнула назад, прочь от Елены. Я обхватил Дженни и крепко обнимал её, пока тело девушки не приземлилось в очередной раз и судороги не прекратились. её выпученные глаза закрылись, затем открылись вновь, уже нормальные. Елена облизнула губы и вздрогнула, когда вернувшийся в сознание разум ощутил боль в руках.

— Я в порядке, — сказала она слабым и надломленным голосом. — Со мной всё хорошо.

— Ты не в порядке, — твёрдо сказала Дженни. — Я вызову врача. И ты не уйдёшь из этого дома пока не полностью выздоровеешь.

Елена пробыла с нами месяц.

Пока не умерла.

* * *

Пока Дженни сидела в гостиной, я порубил цуккини и выбросил. Когда я подошёл взглянуть на нее она, выпрямив спину и положив руки на колени, сидела на диване боясь пошевелиться.

— Она снова здесь, — сказала Дженни.

Я кивнул.

— Что ей от нас нужно? Какого чёрта она от нас хочет? — Дженни внезапно расплакалась, её стиснутые в кулаки руки на коленях дрожали от отчаяния. Я поспешил обнять её и утешить. Она положила голову мне на плечо.

— Может, на этом всё, — сказал я. — Может этим всё закончится.

— Ты знаешь, что на этом не закончится! — Дженни посмотрела на меня с яростью.

Удерживая её в объятьях я ничего не ответил, и так мы просидели очень долго.

В доме вокруг нас, мы слышали шум.

* * *

Она умерла внезапно. Елена уверенно выздоравливала и повторных эпизодов не было. Она помогала Дженни по дому: мыла посуду, убиралась, работала в саду. Она немного раскрылась, хоть и не была особо разговорчивой, и мы узнали её. Елена была доброй, честной, умной девушкой, с большим потенциалом. Нам обоим, Дженни и мне, она очень нравилась.

Вот почему её смерть была таким потрясением. Мы ездили в город за продуктами, и Елена поехала с нами. Мы купили всё что нужно и почти доехали до дома, когда я услышал с заднего сиденья тихое рычание. Посмотрев в зеркало заднего вида, я ничего не увидел. Краем глаза заметил, что Дженни обернулась.

— Елена? — спросила она.

— Всё нормально, — ответила девушка. — Ничего не случилось. — её голос казался слабым и неестественным, и я подумал о ночи, когда у нее были судороги.

И когда она парила в воздухе.

Врачу об этом мы так и не сказали. Не знаю точно почему. Мы даже между собой это не обсуждали, и я думаю, что возможно Дженни пыталась притвориться самой себе, что на самом деле этого не было. Я понимал больше и внезапно почувствовал, как во мне нарастает страх.

Свернув на длинную, грязную, подъездную дорогу ведущую к нашей ферме, я услышал, что задняя дверь открылась.

— Останови машину! — крикнула Дженни.

Я нажал на тормоз, резко припарковал автомобиль и выскочил наружу. Елена лежала на земле. Дженни и я побежали туда, где она лежала.

— Елена! — сказал я, и склонился над ней.

её глаза безумно расширились, и черты лица исказило то самое выражение бессмысленного помешательства.

— Я достану тебя, ублюдок, — сказала она, и голос её мало отличался от шипения. — Я всех вас достану, засранцы.

её напряжённое тело было неподвижным. Дженни потянулась проверить пульс. Она схватила Елену за руку и покачала мне головой. её лицо было белым от потрясения.

Я был озадачен и сбит с толку, но сказал Дженни подогнать машину к дому и вызвать полицию, пока я побуду с Еленой. Она запрыгнула в машину и уехала, скользя шинами в облаке пыли. Я разглядывал девушку. Отчасти, я ожидал, что она взлетит и распадётся перед моими глазами, сделает что-нибудь странное и ужасающее, но её безжизненное тело неподвижно лежало на земле.

Приехала полиция и коронёр, тело Елены кремировали. Ни её семью, ни друзей, мы найти не смогли, полиция — тоже; и мы развеяли прах Елены позади фермы, на холме, где она любила лежать и разглядывать облака.

* * *

Я знал, Дженни права. На овощах это не прекратится. Это не прекратится никогда. Меня тоже переполняли чувства страха и ужаса, но Дженни нуждалась в поддержке, и я изо всех сил старался их скрывать.

В первый раз это случилось через несколько лет после смерти Елены. В тот день мы могли видеть ветер. Он был прозрачным, но видимым и закручивался в небе, следуя извилистыми путями в никуда. Мы, с изумлением наблюдая за ним, сидели на улице.

Движимые видимым ветром, над нами быстро двигались несколько облаков, вращаясь и сближаясь.

Они приобрели очертания. Лицо. Лицо Елены.

Я увидел это, но не прокомментировал; мой разум отметил этот факт, но не осознал его. Ветер рассеялся, прекратился, облака разлетелись. Мы посидели там ещё немного, а затем пошли в дом. Вместе приготовили ужин, поели, почитали наши книги и отправились в спальню.

Простыни и одеяло были скручены и скомканы, образуя фигуру девушки в муках судорожного припадка.

Мы оба увидели это проявление, и оба закричали. Дженни в панике выбежала из комнаты, а я схватил угол одеяла и потянул. Матерчатая скульптура мгновенно упала в беспорядке.

С тех пор всё и началось.

* * *

Какое-то время плохие времена наступали каждый год. Однажды мы хотели сбежать от них: оставить ферму, уехать в отпуск. Мы надеялись быть в отъезде, когда явления начнут нарастать, и вернуться после того, как всё успокоится. Когда Дженни увидела лицо Елены в узоре осенних листьев, что опали с одного из наших деревьев — довольно безобидное проявление — мы собрали наши пожитки и уехали, прежде чем начался настоящий кошмар. Нас не было две недели, но, по возвращению, явления продолжались, словно мы и не уезжали.

На следующий год мы задумались о переезде, дошло то того, что мы подыскивали другое место. В северной части штата мы нашли ферму поменьше, но когда риэлтор показывал нам домохозяйство, в переплетении кустов на холме над домом, мы увидели силуэт Елены. И поняли, что никуда нам не убежать.

После этого, плохие времена не наступали несколько лет. Но затем они случились дважды за осень. В удачные года они наступали эпизодически, но никогда не прекращались совсем. В последний раз, когда они настали, Дженни чуть не убило и, глядя на нее сейчас, могу сказать что она была в ужасе. Я чувствовал себя беспомощным и напуганным. Я не знал, что мы можем сделать.

Тем вечером мы ели пиццу быстрого приготовления, не осмеливаясь опускать взгляд на нашу еду, опасаясь увидеть неестественные контуры в расположении пепперони. Шумы вокруг нас нарастали и мы ели с включённым телевизором. За голосом Дэна Разера я слышал царапанье по крыше и аритмичные постукивания из подвала. Мне показалось, что однажды я услышал высокое стаккато крика из сарая. Я глянул на Дженни, но она вроде бы этого не заметила, и я ничего не сказал.

После того, что случилось в последний раз, никто из нас не принимал душ.

— Что ей от нас нужно? — испуганно прошептала Дженни после того, как мы забрались в кровать. — Что мы ей сделали? Мы лишь пытались помочь?

— Не знаю, — произнёс я свой обычный ответ.

— Кем она была? — Дженни прижалась теснее. — Что она такое?

Я смотрел на Джея Лено по телевизору, находившемуся в футе от кровати. Обычно я выключал телевизор после новостей, но этим вечером лежать в тишине не хотелось. Я не хотел слышать звуки. Лено спросил аудиторию, как много людей предприняло тур по студии НБС, прежде чем встать в очередь на шоу и там была россыпь рук. Неожиданно, лихорадочно дёргаясь, Лено упал на пол, его глаза безумно закатились. Его изгибающееся и размахивающее конечностями и тело начало взлетать, а оператор взял лицо крупным планом. «Я достану тебя, ты, ублюдок», произнёс Лено, и его голос был шипением умирающей Дженни. «Я всех вас достану, говнюки!»

— Выключи его! — крикнула Дженни. — Выключи эту чёртову хрень!

Я наклонился через кровать, и потянулся к телевизору, чтобы выключить. Экран погас, но на нём остался размытый, белый послеобраз ухмыляющейся Елены: казалось её кривая улыбка проецировалась из телевизора наружу. Я прижал Елену поближе и мы закрыли глаза, чтобы прекратить этот ужас. О чём она думала — не знаю. Я — молился.

Следующим утром я проснулся от шума машины заехавшей на подъездную дорожку. Я потянулся через фигуру всё ещё спящей Дженни и распахнул занавески. На стоянку рядом с сараем заезжал серебристый БМВ. Быстро выбравшись из кровати, я натянул джинсы и направился к двери. Открыл её как раз в тот момент, когда мужчина начал стучать.

— Да? — сказал я.

Он был довольно молодым человеком, около тридцати, или чуть старше, одетый модно и аккуратно. Его причёска было короткой и стильной, в руках он держал портфель.

— Мне думаю, что возможно вы сможете мне помочь, — сказал он и улыбнулся.

Я не произнёс не слова, лишь смотрел, в висках пульсировала кровь бегущая по венам.

Его улыбка была улыбкой Елены.

Я забил его бейсбольной битой, которую держал на всякий случай возле двери. Я размозжил его голову в кровавое месиво, и багровая гуща забрызгала всю его стильную и модную одежду. Удовлетворённый, я отошёл, ожидая увидеть, как его фигура растворится в земле, так же, как это случалось с остальными, но инертное тело лежало там целое, мёртвое и неподвижное.

Я с трудом сглотнул, на меня снизошло осознание. Это был реальный человек, а не явление. Меня бросило в жар, затем в холод, я посмотрел на его окровавленное тело ещё раз и меня стошнило.

Из спальни вышла Дженни, испуганная и с широко раскрытыми глазами.

— Что случилось? — спросила она.

Увидев тело Дженни закричала.

Полицию я не вызывал, но подавив тошноту оттащил мертвеца в мусорную печь возле сарая, облил его керосином и поджёг. Дым поднимавшийся из трубы печки был чёрным и ужасно пах.

Я вернулся в дом, где Дженни уже просматривала портфель. Испуганная она посмотрела на меня, подняв несколько фотографий Елены. Я сел рядом с ней, разбирая стопку фотографий. Там были фотографии мужчины и женщины, которых я никогда прежде не видел. Все они имели сильное сходство с Еленой и молодым человеком, которого я только что убил.

Затем раздался грохот на кухне.

— Господи, — заплакала Дженни. — О, Господи, я больше не могу это выносить.

Через окно, снаружи я увидел две фигуры машущие нам из БМВ. Мужчину и женщину. Моя кожа покрылась мурашками, и я посмотрел на Дженни. её губы были сухими и бледными, на щеках дорожки слёз.

Я задался вопросом: кем были эти люди?

Ковёр возле дивана задвигался в воздухе, пока не оказался в вертикальном положении. Углы сами по себе загнулись, и из-под ворса наружу выдвинулось лицо Елены. Губы безмолвно зашевелились, затем начали дёргаться в ужасных судорогах.

Стоящий рядом с креслом торшер упал на пол, и белый свет окрасился красным, принимая очертания молодого человека которого я убил.

И лампа и ковёр улыбались кривыми улыбками.

— Чего они хотят? — закричала Дженни вскакивая на ноги. — Какого чёрта им от нас нужно?

Машина на улице завелась, из сарая раздавались крики.

— Я не знаю, — сказал я, обнимая Дженни. — Я не знаю.

С тех пор всё и началось.

Перевод: Шамиль Галиев

На фоне белого песка

Bentley Little, «Against the Pale Sand», 1989

Один из моих любимых фильмов всех времен «Голова-ластик». Это странная, медленно развивающаяся и, по сути, бессюжетная картина. «На фоне белого песка» — история, написанная в такой же прекрасной традиции.

* * *

Она сидела на грязном фарфоровом унитазе и смотрела на смятое платье и трусики, спущенные по самые щиколотки. Она видела поношенную заплатку в промежности запятнанных трусиков и подол в лохмотьях когда-то ярко-зеленого платья. Ветер задувал откуда-то снаружи в ванную, из-за чего по её голой коже бегали «мурашки». Она подняла глаза от пола и сосредоточилась на ветхих досках, из которых состояла противоположная стена. В местах сучков зияли дыры, по краям некоторые доски были изгрызены термитами. Многие из досок использовались раньше, в других местах, в других домах, в другие времена, и остатки прежних покрасочных работ, следы прежних жизней, можно было увидеть в густо завитых узорах дерева. Очень немногие панели плотно прилегали друг к другу, поэтому между отдельными досками, между крышей и стеной, между стеной и полом виднелись щели. Рядом с унитазом громко булькнуло в ванной и несколько толстых капель черной вязкой жидкости брызнули из стока на уже грязный металл.

Этого не случится, подумала она. Этого не произойдет. Затем она почувствовала знакомое стремительное движение холода из унитаза, долгожданную тягу нежного арктического воздуха. Мокрый скользкий палец потянулся вверх из стоячей воды на дне унитаза и погладил её чувствительную кожу. Затем вылезли другие пальцы, и она почувствовала, как липкая рука слегка прошлась по полушариям её ягодиц и медленно соскользнула в трещинку между ними. Она уже была возбуждена и закрыла глаза, расслабляя мышцы, когда сначала один холодный палец, затем другой вошёл в нее. Она немного раздвинула ноги и попыталась опуститься ниже. Открыв глаза, она посмотрела на своё отражение в единственном осколке зеркала, оставшемся на стене над разбитой раковиной. Рот её был открыт, язык непроизвольно зажат между щекой и деснами. Она вспотела, хотя холодный ветер продолжал задувать в щели между досками.

Из ванны послышалось ещё одно грязное бульканье.

Несколько минут спустя рука, работающая все это время над ней, убралась, хотя она ещё не кончила. Она услышала, как рука плюхнулась обратно в неподвижную воду на дне унитаза. Она встала, подтянув трусики, а затем натянув платье. Она была мокрой и чувствовала раздражающе неудовлетворенное покалывание между ног, когда хлопковый материал плотно прижался к её промежности.

Ей хотелось прикоснуться к себе там, как в детстве, но она не осмелилась.

Она открыла дверь ванной и вышла в холл. Через отверстия в крыше в пыльных столбах струилось жалкое подобие солнечного света, пятнами освещая пол, где между плитками поднимались сорняки. Она прошла через холл и поднялась по двойным кирпичным ступенькам в то, что раньше было гостиной. Проигнорировала кокон и коротко кивнула беззубому старику, сидящему в высоком кресле рядом с разрушенным камином, пускающему слюни и бормочущему себе что-то под нос. Войдя на кухню, она налила себе чашку ржавой воды из бачка над раковиной и уставилась через не застекленное окно на задний двор. «Эй! Есть кто дома?»

Бесплотный голос четко прозвучал в неподвижном ноябрьском воздухе со стороны заросшего высокими сорняками сарайчика, где скрывался его владелец. В голосе слышался намек на панику, след безысходности.

— Здесь есть кто-нибудь?

Из сорняков вышел мужчина, безукоризненно одетый в дорогой серый деловой костюм, держа коричневый кожаный портфель перед собой как щит и раздвигая им кустарник. Он выглядел потерянным, хилым и испуганным. По тропинке, которую он проложил, было видно, что он шёл через лес. Он остановился на краю поляны, осматривая дом, затем заметил её, тупо уставившись в кухонное окно.

— Боже, как я рад хоть кого-то увидеть, — сказал он.

Она вылила остатки воды обратно в бачок и направилась к двери, прикрытой противомоскитной сеткой. Открыла её и взглянула на него. Она попыталась заговорить, но получилось какое-то карканье. Она прочистила горло, откашлялась и попыталась снова:

— Привет, — сказала она, складывая слово по памяти. её голос звучал медленно и неловко даже для нее самой.

Мужчина поставил портфель на край крыльца и посмотрел на нее, вытирая пот со лба рукавом пиджака.

— Моя машина остановилась на Олд Пайнвуд Роуд, — сказал он, указывая на лес. — Я хотел спросить, не разрешите ли вы мне воспользоваться вашим телефоном.

Она снова прочистила горло и откашлялась.

— Телефона нет, — сказала она.

Его губы образовали контур грубого слова, но он его не сказал, а только топнул ногой по земле, подняв небольшое облако холодной пыли.

— Ты знаешь, где есть телефон, которым я мог бы воспользоваться?

Она покачала головой и начала отступать обратно на кухню.

Мужчина сделал шаг вперёд.

— Как ты думаешь, я могу просто выпить воды или ещё чего-нибудь? Он расслабил галстук и расстегнул воротник. — Мое горло действительно пересохло, а путь назад к дороге очень долог.

Она на мгновение задумалась, затем прочистила горло.

— Входите, — сказала она.

Он поднялся по перекосившимся деревянным ступенькам на крыльцо, открыл противомоскитную сетку и вошёл на кухню. Он остановился в дверях и осмотрелся. В центре комнаты стоял трехногий стол, заваленный черствыми хлебными корками и крошечными костями. У дальней стены стоял ржавый холодильник без дверей, в котором на задних наклонных полках виднелись гниющие овощи. Через другой дверной проем он мог видеть остальную часть дома. Внутри все выглядело опустошенным, заброшенным, как будто там никто не жил многие годы. Женщина опустила жестяную кружку в грязный бачок над раковиной, но он поднял руку.

— Свежая вода, сказал он. — Мне нужна свежая вода.

Она, казалось, не понимала, и он не стал повторять, принимая предложенную кружку. Он хотел пить.

Она наблюдала за ним, когда он пил, её глаза следили за размеренным покачиванием его адамова яблока. Из комнаты, что раньше была гостиной, она услышала, что лепет беззубого старика усилился, став пронзительным хныканьем. Наступало время ужина, и он проголодался. Она подошла к холодильнику и достала старую сморщенную картофелину, положила её в жестяную миску и размяла вилкой. Потом отнесла миску беззубому старику, поставив на подлокотник его высокого стула. Он сунул руки в миску, захихикал, пуская слюни, и начал слизывать гнилую картошку с пальцев.

Она обернулась в сторону кухни и увидела мужчину, стоявшего в дверях с пустой кружкой в руке.

— Вы здесь живете? — спросил он, потрясенный. Она кивнула.

Он посмотрел на разрушенный камин, на беззубого бессвязно бубнившего старика, с засунутыми руками во рту. Он вошёл в комнату, не веря и пытаясь все это осознать. Все окна были грубо заколочены, но свет все ещё проникал сквозь щели. Диван опрокинулся назад, его сиденья были разорваны, оттуда вылезала белая шерстяная набивка. Несколько разбитых стульев лежали в куче в центре комнаты.

— Это кто? — спросил он, указывая на старика. У нее на лице появилось озадаченное выражение. — Кто этот человек на высоком стуле?

Она пожала плечами, прочистила горло:

— Не знаю.

Его глаза скользнули по остальной части комнаты. Он пошёл к дивану, оглядываясь по сторонам, и заметил кокон.

— Что это за фигня? — Он с любопытством подошёл к нему.

— Номер Первый, — закричала женщина, пробегая мимо него. Она стала перед коконом и подняла руки, чтобы преградить ему путь.

Он остановился, внезапно испугавшись. Во-первых, а что он вообще здесь делает? Его машина сломалась, и он искал телефон. Ближайший город, не более чем магазин и заправка, находился в добрых тридцати милях отсюда. Он зашёл сюда, чтобы выпить воды. Теперь, когда он получил свою выпивку, ему пора было возвращаться на шоссе, чтобы попробовать словить попутку. У него не было причин осматривать этот дом.

Но это место было чертовски странным…

Он попытался посмотреть мимо женщины на кокон, но она изменила своё положение, блокируя его взгляд. Он только мог видеть небольшое синеватое свечение, исходящее от объекта позади нее.

— Я просто хочу посмотреть, — сказал он. — Я не буду трогать.

— Нет, — сказала она, уставившись на него, сверкая глазами.

Откуда-то из задней части дома, из глубины полуразрушенного строения, послышалось странное механическое жужжание. Оно медленно нарастало, пока не появился дискомфорт в ушах. Он вздрогнул, посмотрел на голую деревянную стену, со стороны которой доносился звук, но ничего увидеть не смог.

— Что это такое? — спросил он.

Она непонимающе посмотрела на него, и он разочарованно покачал головой. Он прошёл через ближайший к нему дверной проем и оказался в коридоре. Коричневые сорняки пробивались сквозь крошащуюся черепицу на полу. Лунный свет струился через большие дыры в крыше.

Лунный свет!

Он посмотрел вверх. Сквозь дыры он видел тьму и тусклые отпечатки звезд.

Но ведь это было невозможно. Он пришёл в дом всего несколько секунд назад, в полдень. Он оглянулся через дверь, но и женщина, и кокон исчезли. Старик все ещё сидел в своем высоком стуле у камина и беззубо смеялся.

Жужжание, увеличившись до почти неразборчивого звука, начало по нисходящей спирали понижаться в тональности, пока не исчезло. Он сделал несколько неуверенных шагов вперёд, к источнику звука, и заглянул направо в открытую дверь. Что-то черное и бесформенное быстро прыгнуло из центра комнаты к её затененному краю.

Он повернулся, потрясенный и напуганный, и побежал назад тем же путем, каким пришёл. Женщина теперь лежала на разорванном и безногом диване, спустив трусики по щиколотки. Обе руки были засунуты под её задранное платье и яростно мастурбировали. Она улыбалась со слезами на глазах и стонала что-то на чужом языке.

Когда он быстро осмотрел комнату, то увидел в углу голубоватое свечение теперь незащищенного кокона. Забыв про черную фигуру в комнате рядом с холлом, он пошёл к нему, с любопытством вытянув шею. Кокон лежал в самодельной песочнице, его грубая полупрозрачная кожа распростерлась на фоне белого песка. Он странно светился, синий свет пульсировал, и пока мужчина наблюдал, кокон медленно треснул. Синий свет и желтая жидкость яростно полились из трещины, и он почувствовал, как часть жидкости ударила его по руке. Она была липкая и живая. Пока он стоял, не двигаясь, жидкость формировалась в некое подобие формы, нечто вроде искривленной ветки дерева, и потянула его за собой. Он попытался оторвать высохшее вещёство, но оно только больше распространилось по руке. Жидкость продолжала выливаться из кокона. Часть её попала на его ботинки, высохла и тоже начала тянуть за собой.

Жужжащий шум, на этот раз не такой механический, начался снова.

— Нет! — воскликнул он.

Струя жидкости попала на его лицо, потянув за кожу.

— Нет!

Женщина обратила внимание на крик. Она убрала руки из-под платья, села на диван, натягивая трусики, и тупо уставилась на кокон. Она увидела человека, кричащего и размахивающего руками, покрытого желтоватой высыхающей жидкостью. Внезапно вспыхнул сине-белый свет, и мужчина, казалось, сжался, сдуваясь под желтой коркой, как воздушный шар.

Она встала и пошла к кокону. Две половины закрылись, заперев все внутри. Сквозь грубую полупрозрачную кожу кокона она увидела сгорбленную и искривленную форму, изо всех сил пытающуюся вырваться на свободу. Она знала, что к завтрашнему дню форма исчезнет, ​​и с коконом все будет в порядке.

Старик в своем высоком кресле захихикал.

Она медленно покачала головой и вышла в коридор, где заполненные пылью столбы солнечного света падали сквозь дыры в крыше, освещая сорняки, росшие между черепицей. Она потащилась в ванную и сняла платье, соски сразу же затвердели, когда через трещины и дыры в древних досках подул ветер. Она опустила трусики по щиколотки, и села на грязный фарфоровый унитаз.

Она ждала, надеясь, что он придет.

Перевод: Игорь Шестак

Пруд

Bentley Little, «The Pond», 1994

Это история о потерянных идеалах и проданных моральных убеждениях, которые не ограничиваются изображенным здесь поколением бумеров.

Кстати, тогда действительно была группа под названием P.O.P. (народ против загрязнения окружающей среды). Они собирались каждую субботу на сбор и обработку вторсырья. ещё в начале 1970-х годов мы с моим другом Стивеном Хилленбургом входили в организацию под названием «Молодежный Научный Центр», которая проводила теоретические и практические научные занятия по выходным. Мы должны были фотографировать эффект Кирлиана, посещать грибные фермы, на прогулках на природе узнавать о съедобных растениях, посещать лазерные лаборатории, и однажды в субботу, мы работали с группой P.O.P, разбивая алюминиевые банки кувалдами.

Стивен вырос, чтобы создать блестящий и дико популярный мультфильм «Губка Боб Квадратные Штаны».

* * *

— Эй, дорогой, что это?

Алекс поднял глаза от чемодана, который он упаковывал. Эйприл, стоя на коленях перед коробкой, которую она нашла в шкафу на верхней полке в холле, подняла что-то похожее на значок какой-то «зеленой» кампании.

— Папаша?[7] — спросила она.

— Дай мне посмотреть. — Он прошёл через комнату и взял у нее из рук значок. Мощное чувство возвращения в прошлое, чего-то близко знакомого, приятного воспоминания пробежало по нему, когда он посмотрел на значок.

POP.

Народ Против Загрязнения Окружающей Среды.

Прошло много времени с тех пор, когда он вспоминал об этой аббревиатуре. Очень много времени.

Он опустился на колени рядом с Эйприл и заглянул в коробку, увидел наклейки на бампер, плакаты, другие значки, брошюры с зелеными логотипами экологических знаков.

— Что все это значит? — спросила Эйприл.

— Народ против загрязнения окружающей среды. Это была группа, к которой я принадлежал, когда учился в колледже. Мы собирали бутылки, банки и газеты для последующей переработки. Мы пикетировали мыльные компании, пока они не придумали биоразлагаемое моющее средство. Мы призывали людей бойкотировать экологически вредные продукты.

Эйприл улыбнулась и ущипнула его за нос.

— Так ты у нас радикал, создающий проблемы.

Он проигнорировал её и начал копаться в коробке, перебирая перемешанные предметы.

Он обнаружил фотографию в рамке, погребенную под наклейками и значками: изумрудно-зеленый луг, окруженный огромными темно-зелеными соснами пондерозами, в центре небольшое озеро, со спокойной и совершенно чистой водой, отражающей белоснежные облака и глубокое синее небо над головой.

Важное воспоминание.

Он уставился на фотографию, почтительно коснулся пыльного стекла. Он совсем забыл про картинку. Как такое могло случиться? В подростковом возрасте он вырезал её из журнала Автомагистрали Аризоны и вставил в рамку, потому что сразу понял, что это то место, где он хочет жить. Фотография затронула глубокие эмоциональные струны, этим сильно поразив его. Аккорд, который никогда в нем раньше не звучал. В те времена он не бывал в Аризоне, но по совершенству, представленному в сцене на картинке, он знал, что именно там он и хотел бы обосноваться. Он бы жил на лугу в бревенчатой хижине, только он и его жена, и каждое утро они бы просыпались под пение птиц с первыми лучами восходящего солнца.

В подростковом возрасте девочки, с которыми он собирался жить в этом раю, менялись — от Джоан до Пэм и Рэйчел, — но место всегда оставалось неизменным.

Как он мог забыть о фотографии? За прошедшие годы он был в Аризоне бесчисленное количество раз, выбирал места для курортных комплексов в Тусоне и в Седоне, но воспоминания о его давней мечте никогда даже не всплывали в памяти. Странно.

Эйприл наклонилась, положив голову ему на плечо. Она равнодушно взглянула на фотографию. — Что это такое?

Он покачал головой, печально улыбаясь, и положил картинку обратно в коробку:

— Ничего.

В ту ночь ему приснился пруд.

Он не мог вспомнить, видел ли этот сон раньше, но он был как-то ему знаком, в прошлом он сталкивался с чем-то подобным.

Он шёл по узкой тропинке через лес, и по мере того, как он углублялся все дальше и дальше, небо затягивалось тучами, растительность становилась гуще, и вскоре казалось, что он идет по туннелю. Он боялся, и чем дальше шёл, тем больше боялся. Он хотел повернуть назад, развернуться, но не мог. Его ноги сами несли его вперёд.

А потом он оказался у пруда.

Он стоял в конце тропы, с трепетом и с замирающим сердцем, глядя на грязную массу воды перед собой, на рябь голубовато-белой пены, которая плыла по застоявшейся черной жидкости.

Деревья, трава, кустарник — здесь все было коричневым и умирающим. Вокруг не было ни людей, ни животных, ни даже насекомых над водой. Воздух был неподвижным и странно тяжелым. Над этим местом темные облака заслоняли солнечный свет.

В дальнем конце пруда стоял старый водяной насос.

Сердце Алекса забилось быстрее. Он не сводил глаз с ржавого механизма, видел коррозию на старом металле, покрытую водорослями трубу, змеящуюся под воду.

Насос пугал его больше всего на свете, больше, чем темная и извилистая тропинка, больше, чем ужасный пруд или окружающая его зловещая земля, само его присутствие заставляло мурашки бегать по коже. Его приводили в ужас застывшая давящая неподвижность во главе пруда, неестественно биологические очертания его формы и вызывающе механическая природа его функций. Он посмотрел на небо, на деревья вокруг, потом заставил себя посмотреть на водяной насос.

Ручка насоса начала медленно двигаться, скрипучий звук её движения эхом отдавался в неподвижном воздухе.

И он с криком проснулся.

Корпорация поселила его в отель «Литтл Америка» во Флагстаффе. Отличные номера, чистые и хорошо обставленные, красивый вид из окон. Это было в конце мая, ещё не лето и не достаточно тепло, чтобы плавать, но температура была нормальная, небо ясным и безоблачным. Он и Эйприл провели большую часть того первого дня у бассейна, она читала роман, он просматривал спецификации.

Вскоре после полудня тишину нарушил громкий и смеющийся разговор мужчины и женщины. Алекс поднял глаза от своих бумаг и увидел бородатого молодого человека с конским хвостом, открывающего железные ворота в бассейн. Молодой человек был одет в рваные обрезанные джинсы, а белокурая хихикающая девушка с ним была в скудном бикини. Молодой человек увидел, что он смотрит, и помахал ему рукой.

— Эй, приятель! Как там вода?

Девушка, смеясь, похлопала его по плечу.

Алекс вернулся к своим бумагам.

— Засранец, — сказал он.

Эйприл нахмурилась.

— Шшшш. Они тебя услышат.

— Мне все равно.

Вместе крича, парочка прыгнула в бассейн.

— Оставь их в покое. Они просто молоды. Ты тоже когда-то был молодым, не так ли?

Это заставило его замолчать. Когда-то он был молод. И теперь, когда он подумал об этом, в шестидесятых он выглядел очень похожим на парня, который сейчас резвился в бассейне.

Когда он маршировал на Параде в честь Дня Земли, у него тоже были борода и конский хвост.

Какого черта с ним случилось с тех пор?

Он продался.

Он положил документы на маленький столик рядом с шезлонгом, снял очки и бросил их поверх бумаг. Он наблюдал, как молодой человек схватил сзади свою девушку за грудь, как она визжала и уплыла от него к глубокому краю бассейна.

Алекс откинулась назад, глядя в синее безбрежное небо. Продался? Он был успешным скаутом сети крупных курортов. Он не продался. Просто воспользовался удачным стечением обстоятельств для карьерного роста. Он уговаривал себя, что находится там, где хочет быть, где должен быть, что у него хорошая жизнь, хорошая работа и что он счастлив. Но ему было не по себе от того, что в результате серии счастливых случаев и везения он нашёл работу, создал свой образ жизни, который в его молодые, более идеалистические дни посчитал бы верхом лицемерия.

Он уже не тот человек, который был раньше.

Ему стало интересно, поддержал бы он Вьетнамскую войну, будь он на то время в теперешнем возрасте, как войну в Персидском заливе.

Он выбросил эти мысли из головы. Это было просто глупо. Жизнь не была простой, только черное и белое, как он верил в студенческие годы. Теперь все уже сделано, он вырос, стал взрослым и больше не мог себе позволить высокомерный идеализм молодежи.

Он наблюдал, как пара в бассейне целуется, нижние половины их тел колеблются в преломленном отражении хлорированной воды; с их точки зрения, он, вероятно, был одним ходячим клише. Предатель шестидесятых. ещё один аморальный бэби-бумер с безвозвратно искаженными приоритетами.

Он почувствовал теплую руку на плече, повернул голову и увидел, что Эйприл тревожно смотрит на него со своего соседнего шезлонга:

— Ты в порядке?

— Конечно, — сказал он, кивая.

— Это из-за того, что я сказала?

— Всё нормально. — Раздраженный, он отвернулся от нее, надел очки, взял листы спецификаций и начал читать.

На следующий день, рано утром, он встретился с риэлторами не по одному, а собрав их всех одновременно в одном из конференц-залов отеля. Из прошлого опыта он выяснил, что работа с продавцами недвижимости в массовом порядке давала ему явное преимущество, прочно утвердив его в качестве доминирующего партнера в отношениях. Продавцы начинали конкурировать друг с другом, не применяя методов продаж под высоким давлением, которые риэлторы обычно использовали для потенциальных клиентов. Каждый раз это срабатывало.

После проведенной беседы и просмотра слайд-шоу он задал несколько быстрых вопросов, а затем назначил время в течение следующих трех дней, когда он мог пообщаться с риэлторами по отдельности, а потом посмотреть на недвижимость. На этот раз корпорация искала землю за пределами города. Во Флагстаффе уже было много отелей и мотелей, да и сама Литтл Америка предлагала качественное жилье курортного типа. Чтобы конкурировать на этом рынке, они должны были предложить что-то другое, и было решено, что только современный комплекс в густом лесном массиве за пределами города обеспечит то преимущество, которое им необходимо.

Им также будет предоставлена большая свобода в проектировании и строительстве в соответствии с окружными, а не городскими строительными нормами.

Из-за недавнего обмена землей между Лесной службой и консорциумом лесозаготовительных и горнодобывающих компаний появилось больше мест для разведки, больше собственности, доступной в районе Флагстаффа, чем он думал раньше. Поэтому, вероятно, на этот раз ему и Эйприл придется пропустить свою запланированную поездку в каньон Оук Крик.

Как он полагал, возможно, это и к лучшему. Когда они в последний раз ездили туда, Седона и Каньон были ужасно переполнены туристами.

Белый джип подпрыгивал над двумя колеями, которые представляли собой дорогу через этот участок леса. Алекс держался за свой портфель одной рукой, а приборную панель — другой. В машине не было ремней безопасности или плечевых ремней, а проклятый агент по недвижимости ехал как маньяк.

Риэлтор что-то кричал ему, но из-за ветра и рева двигателя он мог разобрать только каждое третье слово или около того: «мы… южный… почти…» Он предположил, что они приближаются к участку.

У него уже сложилось хорошее впечатление об этом месте. В отличие от некоторых других, которые были либо слишком отдаленными с непомерно высокой стоимостью воды, канализации и электричества, либо слишком близко к городу, это место было уединенным и легко доступным. Проложенное асфальтовое покрытие на этой грунтовой дороге обеспечит красивую живописную поездку для туристов и гостей.

Они свернули с дороги и оказались на месте.

На лугу.

Алекс тупо моргнул, когда джип остановился, не уверенный, видит ли он это все наяву. Они находились на одном конце огромного луга, окаймленного гигантскими пондерозами. На противоположном конце было маленькое озеро, такое голубое, что небо бледнело в сравнении с ним.

Это был луг, как на фотографии, которую он вырезал из журнала Автомагистрали Аризоны.

Нет, это было невозможно.

Так ведь?

Он огляделся. Это место определенно было похоже на тот же луг. Ему показалось, что он даже узнал старое пораженное молнией дерево на возвышении у берега озера.

Но вероятность такого совпадения была… астрономической. Тридцать лет назад фотограф из Автомагистрали Аризоны случайно наткнулся на это место, сделал фотографию, которая была опубликована в журнале. Алекс увидел фотографию, вырезал её и сохранил. И вот теперь он имел возможность купить этот участок для сети курортов? Это было слишком странно, слишком случайно… Сумеречная Зона. Должно быть, он ошибся.

— Прекрасно, не правда ли? — Риэлтор вышел из джипа, потянулся. — Вся территория восемьдесят акров, здесь, на открытом пространстве, на поляне, около тридцати акров, остальная область там, за этими деревьями. — Он указал на линию пондероз к югу от воды. — Там есть небольшой хребет, с отличным видом на Национальный лес и на гору Мормон.

Алекс кивнул. Пока агент по недвижимости бормотал что-то, он притворялся, что слушает, продолжая кивать. Мужчина повел его по высокой траве к воде.

Должен ли он рекомендовать корпорации купить луг? Его луг? Технически, это была лишь предварительная рекомендация, решение, которое не было ни обязательным, ни окончательным. Затем его выбор будет тщательно изучен советом. Эксперты корпорации, эксперты по землепользованию и специалисты по проектированию тщательно все проверят.

Технически.

Но на самом деле все работало по-другому, он разведывал места, совет давал добро, и юридические орлы корпорации устремлялись вниз, на место, чтобы посмотреть, каким образом они могут придраться к сделкам, намеченным местными риэлторами.

Судьба луга лежала в его руках.

Он смотрел на отражение деревьев и облаков, зеленое и белое прекрасно смотрелось на неподвижной зеркальной поверхности голубой воды.

Он вспомнил свои годы с POP и понял, возможно, впервые, что он был эгоистичным защитником окружающей среды даже в самые экологически активные дни. Не было никакого противоречия между его работой сейчас и его убеждениями тогда. Он всегда хотел, чтобы красота природы оставалась нетронутой не ради нее самой, а чтобы он мог ею наслаждаться.

Он никогда не был одним из тех, кто отправляется в далекие районы дикой природы и наслаждается нетронутой красотой. Он был любителем природы, ездил по национальным паркам и красивым районам страны и любовался пейзажем из окна своей машины. Он возражал против строительства домов на лесной территории, которая была видна с шоссе, но не возражал против наличия самого шоссе.

Он не видел ничего плохого в том, чтобы построить дом на лугу своей мечты. Но в тоже время готов бороться до смерти с любым, кто попытается это сделать вместо него.

Теперь он был на другой стороне медали.

Он попытался взглянуть на ситуацию объективно. Он говорил себе, что, по крайней мере, корпорация защитит озеро и луг, сохранит красоту этого места. Кто-то другой мог бы просто все здесь заасфальтировать. Возможно, он не сможет построить дом и жить в этой глуши с Эйприл, но он мог бы снимать комнату на курорте, и они бы вдвоем отдыхали здесь.

Вместе с сотнями других людей.

Он взглянул на агента по недвижимости.

— Было ли это место когда-либо в журнале Автомагистрали Аризоны? — спросил он.

Риэлтор засмеялся.

— Если это даже не так, то так и должно было быть. Это великолепное место. Черт, если бы у меня было достаточно денег, я бы купил землю и построил здесь свой дом.

Алекс рассеянно кивнул. Они достигли берега озера, и он присел на корточки, погрузив пальцы в воду. Жидкость была не комфортной, теплой и скользкой на ощупь. Как расплавленное желе. Он быстро отдернул руку.

Он встал, стряхивая воду с пальцев. В ушах послышался слабый звон. Он оглядел луг, и обнаружил, что вся перспектива изменилась. Деревья больше не казались такими красивыми. Вместо удивительного примера чудес природы, лес был похож на искусственную рощу, которую неумело посадили. Озеро выглядело маленьким и плохо сформированным, особенно по сравнению с некоторыми водоемами, созданными для новых курортов. Луг, как он теперь увидел, идеально подходил в качестве поля для гольфа или для внутрикорпоративного парка. Освещённые пешеходные дорожки или конные тропы можно было проложить через траву и деревья, а ландшафтный дизайн может подчеркнуть естественную красоту луга.

Подчеркнуть естественную красоту?

Что-то в этом было не так, но он не мог понять, что именно.

— Это похоже на то, что вы ищете, — сказал риэлтор.

Алекс уклончиво кивнул. Его взгляд скользнул по короткой береговой линии озера. И остановился. В сорняках на противоположном берегу стоял ржавый водяной насос.

Холод прошёл сквозь него, когда он посмотрел на насос. Он был почти идентичен тому, что был во сне, его разум правильно нарисовал даже округлые органические контуры его формы. Сердце бешено колотилось в ритме рэпа, а не обычной баллады. Он повернулся к риэлтору. Агент смотрел на него и улыбался. Что за выражение на лице мужчины? Было ли веселье в его глазах? Был ли в этой улыбке намек на ехидство?

Господи, что, черт возьми, с ним происходит? В выражении лица агента по недвижимости не было ничего необычного. У него паранойя.

— Мне подготовить все бумаги? — спросил шутя риелтор.

Алекс заставил себя сохранять спокойствие, одарил мужчину прохладной улыбкой и не стал раскрывать свои планы.

— Какую ещё недвижимость вы можете показать мне?

Пока Эйприл была в душе, он смотрел на себя в большое зеркало, висящее сзади на двери. Впервые он понял, что он среднего возраста. Действительно понял это. Его взгляд переместился с редеющих волос на расширяющуюся талию и все более усиливающиеся жесткие черты лица. Он помнил о своем возрасте — каждый день рождения был ритуальным напоминанием о его утраченной молодости, каждая встреча Нового Года — отметкой течения времени. Прежде он это воспринимал только как интеллектуальную концепцию, а теперь чувствовал на эмоциональном уровне.

Лучшие годы остались позади.

Он втянул живот, встал боком перед зеркалом, но это требовало больших усилий, и с сожалением он расслабил пресс. Этот животик уже никогда не исчезнет. У него никогда больше не будет такого тела, на которое женщины смотрели бы с восхищением. Женщины, которые ему нравились, больше не считали его привлекательным.

Он мог умереть от сердечного приступа.

Вот что привело к этому. После того, как он увидел водяной насос, его сердце колотилось так сильно и так долго, что он испугался, что оно лопнет. Казалось невозможным, чтобы его нетренированная и заполненная холестерином мышца могла так долго поддерживать этот темп без последствий.

Однако ему повезло.

Он прошёл по ковровому покрытию гостиничного номера и уставился в окно на черный силуэт Пиков Сан-Франциско. Горы возвышались над огнями Флагстаффа, но на фоне ночного неба Аризоны выглядели карликами. У него было ещё два дня на разведку, ещё два дня встреч и коммерческих предложений, но он знал, что уже принял решение.

Он собирался рекомендовать корпорации купить луг. Он не чувствовал себя так плохо из-за решения, как думал, и это его немного беспокоило. Он глядел в окно на звезды, пытался представить, каково было бы, если бы он действительно следовал своей мечте, не сдерживая себя практичностью. Был бы он с Эйприл или с кем-то другим? Все ещё жил бы на лугу, у озера, или уже давно сдался и присоединился к основному обществу, как и большинство тех, кто участвовал в движении «назад к природе?» Был бы он там, где он сейчас?

Он не знал, он не был уверен, но он чувствовал печаль и не удовлетворенность, когда смотрел в ночь.

— Дорогой? — Эйприл окликнула его из ванной. — Не мог бы ты принести мне мои трусики из чемодана?

— Конечно, — ответил он.

Он отвернулся от окна и подошёл к чемодану, стоявшему на полу возле кровати.

Ему приснился пруд.

Он шёл по сужающейся, темнеющей тропинке, пока не добрался до зловещёй поляны, где грязная вода плескалась в отвратительном бассейне. Он посмотрел на пруд и испугался. Здесь не было ни монстров, ни злых духов. Это не была священная индейская земля, которую немыслимо осквернили. Не было никаких странных существ, плавающих под поверхностью солоноватой жидкости.

Был только сам пруд. И насос.

Страшные вещи. Он почувствовал, что против своей воли движется по мертвой земле к краю воды. Посмотрел на насос, на шланг, торчащий из его бока, который непристойно покачивался, поднимаясь в воздух, подзывая его. Он проснулся весь в поту.

Два дня спустя он отправил свой предварительный отчет вместе с соответствующими документами и сметой по факсу в штаб-квартиру корпорации. Затем решил снова осмотреть место, взяв с собой Эйприл. На этот раз он ехал сам, на арендованной машине, так что добираться пришлось намного медленнее.

Он припарковал машину в конце дороги и ничего не сказал, когда Эйприл вышла из машины и огляделась. Она одобрительно кивнула, окинув взглядом деревья, луг, озеро. — Здесь очень красиво, — сказала она.

Он ожидал чего-то большего, что-то вроде его собственной первоначальной реакции, когда он впервые увидел фотографию много лет назад. Но она никогда не проявляла такого же энтузиазма ни к чему.

— Здесь очень красиво, — сказал он, но, произнося эти слова, понял, что они больше не соответствуют действительности. Он знал, объективно, интеллектуально, что это было красивое место, отличное место для курорта, но он больше не чувствовал этого. Он вспомнил скользкое и склизкое ощущение воды на пальцах, и хотя его руки были сухими, он вытер их о штаны.

Они вдвоем прошли по высокой тонкой траве к краю озера. Как и прежде, безмятежная поверхность идеально отражала небо над головой и пейзаж вокруг. Он небрежно окинул взглядом противоположный берег, делая вид, что у него нет ни объекта, ни цели в этом осмотре, но когда он заметил водяной насос, движение его глаз остановилось.

Он быстро взглянул на Эйприл, не заметила ли она этого. Она ничего не заметила.

Он снова посмотрел на насос. Его металл был темным, угрожающим посреди желто-коричневых стеблей сорняков, его шланг, вызывающе свисал над небольшой отмелью в воду. Он понял, что не хотел, чтобы Эйприл видела насос. Он хотел защитить её от этого, оградить её глаза от вида этого нелепого рукотворного предмета посреди этой дикой природы. Он был создан человеком? Что это была за мысль?

Он многозначительно посмотрел на часы.

— Нам лучше вернуться, — сказал он. Уже становится поздно. У нас много дел, а завтра у меня длинный день. Есть много незавершенных дел.

Она понимающе кивнула. Они повернулись и пошли, взявшись за руки.

— Очень мило, — сказала она, когда они вернулись к машине. — Ты нашёл хорошее место.

Он кивнул.

Во сне он привел Эйприл к пруду. Он ничего не сказал, только указал, как современная версия Духа Наступающего Рождества. Она нахмурилась.

— Да? Это старый загрязненный пруд. Что из этого?

Теперь он заговорил:

— Но почему он загрязнен? Как это могло случиться? Здесь нет заводов, нет дорог к этому месту.

— Кто знает? Какая разница?

Очевидно, она ничего не чувствовала. Для нее это был всего лишь маленький грязный водоем, в котором не было ничего зловещёго, ничего злого. Но, взглянув на черноту мертвого неба, он понял, что это не так, что она заблуждается.

Он повернулся, и она исчезла, на её месте появился соляной столб.

Он снова проснулся в поту, хотя кондиционер в комнате обдувал его прохладным воздухом. Встал с кровати, не потревожив Эйприл, и пошёл в ванную. Ему не нужно было отлить, не нужно было пить воду, не нужно было ничего делать. Он просто стоял перед зеркалом, глядя на себя. Его глаза были налиты кровью, губы бледные. Он выглядел больным. Он смотрел в свои незнакомые глаза, и не знал, о чем думал разум за этими глазами. Он наклонился вперёд, пока не коснулся носа за стеклом и глаза не оказались в дюйме от их зеркальных аналогов. Внезапно он понял, о чем думал его разум.

Он отскочил от зеркала и чуть не упал на унитаз. Глубоко вздохнул и облизнул губы, постоял немного, закрыв глаза. Он сказал себе, что не собирается этого делать, что возвращается в постель.

Но, не разбудив Эйприл, молча вышел из гостиничного номера и поехал на участок.

На этот раз он припарковался дальше, пройдя последние несколько ярдов к лугу через лес.

Луг.

В лунном свете трава казалась мертвой, деревья старыми, хрупкими и увядшими. Но озеро, как всегда, казалось наполненным и красивым, его блестящая поверхность восхитительно отражала великолепное ночное небо.

Не теряя времени, погрузив ноги в грязь, он обошёл вокруг озера. Противоположный берег был грубее, чем знакомая ему сторона, высокие сорняки скрывали камни и бугры, небольшие овраги и острые мертвые ветви. Он остановился на мгновение, присел, дотронулся до воды кончиками пальцев, жидкость показалась слизистой, отвратительной.

Он продолжал идти.

И нашёл насос.

Он уставился на странной формы предмет. Насос — это было зло. Зло не за то, что он сделал, делает, может сделать, а за то, что оно есть. Он медленно двинулся вперёд, положил руку на проржавевший металл и почувствовал там силу, низкое дрожание, вибрацию, передающуюся через его ладони на все тело. Металл был холоден на ощупь, но под холодом было тепло, под теплом — жар. Часть его хотела убежать, отвернуться и убираться от озера и насоса, но другая часть, более сильная, упивалась гулом, который вибрировал у него под рукой, ей нравилась эта связь с силой.

Он медленно наклонился и потянул рычаг вверх. Металл под его пальцами громко заскрипел в знак протеста после многих лет бездействия. Желтая солоноватая жидкость начала сочиться из трубы, перерастая в ручей. Жидкость брызнула на прозрачную воду озера, и отражение неба потемнело, исчезло. Вода возле насоса начала пениться, сначала синяя, затем коричневая в темноте.

Он подождал немного, затем снова нажал на рычаг, затем опустился на колени и коснулся пальцами воды. Теперь он чувствовал себя нормально, теперь ему было хорошо.

Он поднялся на ноги. Ему показалось, что он смутно услышал, как с другой стороны поляны Эйприл зовет его по имени, но её голос был слабым и нечетким, и он проигнорировал его. Он начал раздеваться, снял ботинки, носки, рубашку, штаны, трусы.

Он посмотрел на другую сторону озера, но там не было никаких признаков Эйприл.

Там никого не было.

В последний раз, когда я купался нагишом, подумал он, у меня была борода и хвостик.

— POP, — сказал он шёпотом.

Голый, он нырнул в воду. Его рот и ноздри мгновенно наполнились вкусом и запахом серы, химических вещёств. Он открыл глаза под водой, но ничего не увидел, только черноту. Он высунул голову и глотнул воздуха. Наверху небо было темным, луна исчезла, звезды потускнели.

Вода приятно охлаждала кожу.

Он глубоко вдохнул и поплыл через озеро в сторону темного противоположного берега, делая длинные быстрые взмахи.

Перевод: Игорь Шестак

Квартиранты

Bentley Little, «Roommates», 1993

Я знал людей, которые снимали квартиру с незнакомцами «по финансовым причинам», но для меня сама мысль жить под одной крышей с тем, кого я не знаю, звучит как пропуск в ад. Я никогда не размещал объявления о поиске квартиранта, но мне кажется, могло получиться нечто похожее на это.

* * *

«Мне следовало бы взять у Айры залог за чистоту», — подумал Рей.

Он оглядел пустую спальню. На заляпанном грязном ковре толстый сукин сын оставил окурки, старые банки из-под кока-колы, мятые газеты и прочий мусор. По углам комнаты выросли пушистые комочки пыли. Прилегающая маленькая ванна оказалась ещё хуже. Раковина и сливное отверстие ванной были забиты использованной туалетной бумагой. В унитазе колыхалась черная вода, занавеска в душе заросла плесенью. Ванная пахла гнилью, разложением, высохшей мочой, дерьмом и застоявшейся рвотой. Рэй всего лишь заглянул через приоткрытую дверь, его чуть не вырвало.

«Мне следовало взять у него большой залог».

Рэй вздохнул. Черт, если бы он только знал, что Айра такой свин, он бы выгнал его ещё много месяцев назад.

В конце концов, это была его квартира, записанная на его имя. Он отвечал тут за все.

Но Рэй был хорошим парнем. Он не лез в дела Айры, никогда не заходил в его комнату. Он даже простил этой толстой корове арендную плату за два месяца, после того, как Айра потерял работу. И как этот ублюдок отплатил ему? Смотался с неоплаченной рентой, задолжав Рэю тысячу долларов наличными, да ещё оставил за собой этот вонючий свинарник, который придется убирать.

Рэй подошёл к ванной комнате Айры и закрыл дверь, он еле сдерживал рвоту от ужасного запаха. Ему придется привести в порядок спальню и найти нового квартиранта в течении двух недель или его выгонят из квартиры. Плату необходимо предоставить в первых числах месяца, он не справится в одиночку.

Но он собирался установить здесь свои правила.

И потребовать немалый залог.

Он ещё раз осмотрел загаженную спальню и отправился на кухню за мешком для мусора, метлой, шваброй и пылесосом.

Нужен «Лайсол».

ИЩУ КВАРТИРАНТА

Мужчина/Женщина, некурящий(ая), недорого

Тел. [phone]

Рэй пришёл домой с работы, бросил галстук на диван, и сразу пошёл в другой конец комнаты проверить автоответчик.

Ничего.

Рэй сел на диван. Он начинал беспокоиться.

Уже три дня, как объявление разместили в газете, а никто ещё не клюнул. Даже не заинтересовался. Вчера после работы, Рэй остановился возле университета и повесил свой клочок бумаги на доске объявлений о поиске жилья. Он рассчитывал, что в начале семестра ему удастся найти респектабельного, заслуживающего доверие студента, которого можно поселить у себя в комнате. Но из колледжа никто не позвонил.

Рэй был уже близок к панике. После погрома, который устроил Айра, он сел и написал длинный список основных правил, «Закон», как он их назвал. Рэй намеревался зачитывать «Закон» всем будущим квартирантам и заставлять их подписываться под этим документом, будто это могли бы признать в суде. Но последующие два дня Рэй поймал себя на том, что постепенно вычеркивает многие правила, приводит их в порядок, смягчает собственные стандарты и требования.

Сейчас он перебирал почту. Там оказался конверт, адресованный Айре, Рэй сразу же его открыл. Он понятия не имел, куда пропал этот свин и где его искать, но он бы не стал пересылать письмо дальше, даже если бы знал. В конверте оказалось письмо Айре из банка, предупреждающее, что если не поступят деньги за машину, то её изымут за неуплату.

Рэй улыбнулся и выбросил письмо в мусорную корзину. Он надеялся, что они прихватят этого ублюдка за задницу.

Рэй включил телевизор и уже собирался обедать макаронами с сыром, но тут зазвонил телефон. Он бросился к телефону и схватил трубку.

− Да?

− Здравствуйте. Вы сдаете квартиру?

Это был женский голос, неуверенный и запинающийся, словно она не знала, как на её слова отреагируют.

Рэй постарался, чтобы его голос звучал как можно более непринужденно, а не пугающе. Он понимал, что женщину, возможно, отнюдь не радует перспектива жить в одной квартире с незнакомым мужчиной.

− Комната ещё свободна.

− Комната?

− Комната с ванной. У вас будет самая большая спальня, даже если будете выплачивать арендную плату частями.

Женщина замолчала.

− Если вас пугает жить в одной квартире с мужчиной…

− Нет, меня беспокоит не это, − заверила она.

− Хорошо, вы хотели бы прийти и посмотреть квартиру?

− Конечно. Вы будете дома сегодня вечером? Примерно в восемь?

− Меня это устроит, − сказал Рэй.

Мысленно он уже просчитал свои дальнейшие действия. Если он пропустит обед, у него будет достаточно времени, чтобы пропылесосить комнату, выбросить мусор, и привести в порядок гостиную. Еду можно купить в «Макдональдсе», после того, как она уйдет.

− Хорошо, − сказала она. — Тогда до встречи.

− Как вас зовут?

− Лилли.

− Хорошо, Лилли. Увидимся в восемь.

Звонок раздался в семь пятьдесят пять. Рэй пригладил рукой волосы, расправил рубашку на спине и пошёл открывать дверь.

− Здравствуйте, − сказал он, улыбаясь.

Улыбка так и застыла на его лице.

По телефону голос Лилли был тихим, чувственным. В жизни она оказалась исхудавшей женщиной с угловатой фигурой и чертами лица. Она напоминала привидение. Одета она была в обтягивающий белый костюм, который ещё больше подчеркивал угловатость её костистой фигуры. её светло-синие глаза и тонкий рот буквально излучали суровость.

В руках она держала маленькую некрасивую обезьянку, зверька с коричневой шерстью и неестественно большим количеством зубов.

− Мне следовало сказать по телефону, что ищу пристанище для себя и моего дитя, − сказала она.

Дитя? Рэй нахмурился. Это всего лишь ласковое прозвище обезьяны или…?

− Дитя? — спросил он вслух.

Лилли подняла обезьянку.

− Моя дочь.

её голос, который по телефону был довольно тихим, теперь звучал твердо и холодно, под стать её внешности.

− Извините, − начал Рэй, собираясь закрыть дверь.

Но женщина проигнорировала его и вошла в столовую.

− Я думаю, мы сможем расположить здесь алтарь.

− Алтарь?

− Для моего дитя. Верующим нужно место, чтобы служить ей.

− Послушайте…

Она посмотрела на него.

− Вы не знаете кто это?

Мерзкая обезьяна строила Рэю рожи.

− Она дитя Христа, это второе пришествие. Она родилась у меня непорочным зачатием и…

− Простите, − сказал Рэй. — Вам придется уйти.

Он оттеснил женщину к двери. Обезьяна злобно забормотала.

− Ты отправишься в ад, − сказала женщина, теперь в её голосе не осталось ничего мягкого. — Ты такой же, как все они, ты будешь вечно гореть в Геенне огненной, твоя кожа расплавится, а твои кости…

− Убирайтесь отсюда сейчас же!

− Мое дитя проклянет тебя навеки! — кричала Лилли, пятясь к двери.

− Твои зубы искрошатся, член сгниет, а…

Рэй захлопнул дверь.

Лилли продолжала выкрикивать проклятия, Рэй дрожащими руками запер дверь и отступил назад.

На следующий день сломался автоответчик, даже если кто-то оставлял сообщения, Рэй не мог их услышать. Записывающий механизм вышел из строя и выдавал только шум помех. На всякий случай, если кто-нибудь все же заинтересуется квартирой, Рэй помыл и убрал посуду и выбросил газету, что лежала развернутой на столе в столовой.

Рэй приводил в порядок журналы, которые лежали на кофейном столике в гостиной, когда раздался стук в дверь. Рэй быстро провел рукой по волосам, протер пальцем зубы, прочистил горло и открыл дверь.

За дверью стоял человек не более трех футов ростом. На нем был темно-зеленый плавательный костюм. Мужчина оказался абсолютно лысым, он сбрил даже брови, а его безволосая кожа была полностью белой.

− Мистер Фелдман? — спросил он скрипучим голосом.

Рэй кивнул. Незнакомец вошёл и осмотрел квартиру.

− Телевизор! — завизжал он. Мужчина быстро побежал в гостиную и плюхнулся на пол перед телевизором.

Рэй немного подождал, но коротышка сидел неподвижно. Идущая по телевизору реклама заворожила его.

− У вас есть кабельное? — спросил он.

− Комната уже сдана, − сказал Рэй, стараясь, чтобы звучало как можно более уверенно. Он не любил лгать, но все это становилось чертовски странным.

Коротышка встал и посмотрел на Рэя. Его нижняя губа задрожала, глаза наполнились слезами. Его маленькие ручонки сжимались и разжимались.

− Извините, − сказал Рэй. — Но я нашёл квартиранта ещё вчера.

С громким визгом незнакомец пронесся мимо Рэя и выбежал через дверь. Когда Рэй обернулся, коротышка исчез, коридор был пуст.

− Извините, − крикнул Рэй, но никто не ответил. Никаких звуков снаружи не последовало, Рэй закрыл дверь.

Он вернулся в гостиную и сел на диван. Что, черт возьми, ему делать? Месяц походил к концу, и если все будет идти также, как идет, он не найдет квартиранта. Рэй не мог позволить себе ещё один месяц.

Входная дверь распахнулась.

Рэй вскочил на ноги. Человек, который стоял в дверях, должно быть, весил фунтов четыреста. Это оказался бородатый мужчина в очках, одет он был в выцветшую футболку «Звездные войны», которая свернулась гармошкой у его живота. Рядом с незнакомцем на крыльце стояли два чемодана и огромный лист металла.

− Вы спасли мне жизнь, − сказал бородач. Он взял чемоданы за ручки и зажал под мышкой кусок металла. Незнакомец вошёл в квартиру и огляделся.

− Милое местечко.

− Ч-что…

− Я увидел ваше приглашение в университете.

− Это не приглашение, а объявление. Я приглашаю квартирантов на собеседование.

− Что ж, можете перестать приглашать. Я здесь.

Бородач положил чемоданы на пол. Он прислонил лист металла к стене рядом со столом и открыл один из чемоданов. Он достал оттуда молоток и гвозди.

− Какого черта. Вы вообще думаете, что вы делаете?

− Это для моей военной игры.

Рэй побежал к нему.

− Вы не прибьете это к моей стене.

Лицо мужчины помрачнело, улыбка потускнела.

Он грубо оттолкнул Рэя и проследовал на кухню. Бородач принялся открывать ящики кухонного стола, пока не нашёл то, что хотел. Он взял два ножа по одному в каждую руку и пошёл к Рэю, на его лице читалась безумная ярость.

− Речь идет о но-жах, не так ли, парень?

Он растянул слово «ножи» на пару слогов.

− Я…, − начал Рэй.

Незнакомец бросил один из ножей, тот просвистел мимо головы Рэя.

− Речь идет о ножах?

Рэй пригнулся.

− Я не понимаю о чем вы…

ещё один нож пролетел мимо его головы и вонзился в стену над диваном.

− Я вызову полицию!

Рэй рванулся к телефону.

Толстяк какой-то момент стоял на месте, нахмурился, моргнул глазами, затем улыбнулся. Он подобрал молоток и начал прибивать лист металла к стене.

− Здесь я расположу части игры, − объяснил он. — Они крепятся на магниты.

Рэй тяжело дышал, адреналин наполнил его вены. Он повернулся к мужчине и бросил телефон.

− Убирайся! — заорал он.

Рэй вытащил один из ножей из стены и направился к толстяку.

− Что я такого сделал?

− Убирайся!

Рэй побежал прямо на него, бородач в панике уронил молоток и выбежал за дверь. Рэй поднял сначала один чемодан, затем другой и выбросил их за дверь. Из них посыпались комиксы и оловянные фигурки сказочных персонажей. Затем куски игры.

− Моя доска! — закричал мужчина.

Рэй схватил лист металла и вышвырнул его за дверь.

Огромное лицо мужчины снова захлестнула ярость.

− Ножи! — крикнул он.

Незнакомец уже собрался броситься в атаку, но Рэй закрыл дверь. Он повернул замок и опустил засов. Раздался громкий рев и чудовищный удар. Бородач налетел на дверь, но она чудесным образом выдержала.

− Я вызываю полицию! — снова крикнул Рэй.

Но никто не ответил, он понял, что толстяк ушёл.

− Здравствуйте. Меня зовут Тиффани, я звоню по объявлению, вы ищете квартиранта.

Голос женщины был мелодичный, почти музыкальный, с сильным южным акцентом.

Рэй ничего не сказал, только устало вздохнул.

− Я в отчаянии. Мне действительно нужно найти место, − сказала женщина.

Он снял галстук и бросил его на диван. Зажав трубку между шеей и плечом, Рэй начал снимать туфли.

− Послушайте, мисс…

− Тиффани. Тиффани Скарлетт. Я медсестра в приюте имени святого Джуда.

Она ненадолго замолчала.

− Послушайте, если вы ещё не нашли квартиранта, я могла бы прийти и взглянуть на квартиру. Я не знаю, кого вы ищете, но я очень тихая. Правда, график работы у меня необычный, работаю во вторую смену, но я уверяю, что не побеспокою вас. Вы даже не заметите моего присутствия.

Рэй молчал. Звучало хорошо. Даже слишком хорошо. Именно это он и хотел бы услышать. Рэй старался прочитать между строк, чтобы вовремя обнаружить подвох.

− Просто позвольте мне прийти и взглянуть. Сейчас ещё полшестого. Вы ведь ещё не нашли квартиранта, не так ли?

− Нет, − подтвердил он.

− Хорошо, тогда…

− О-кей, − сказал он. — Приходите в семь.

−Хорошо, в семь.

− Вы знаете, как сюда добраться?

− У меня есть карта.

− Увидимся в семь тогда.

− Хорошо. Пока.

− Пока.

Он положил трубку и закрыл глаза. «Пожалуйста, боже», − подумал он. «Пусть она будет нормальной».

Стук раздался ровно в семь. Рэй неподвижно встал у двери, потом открыл её. И тут же отпрянул, к горлу подступил рвотный позыв. Хорошо знакомый запах, эта отчетливая смесь гниющей грязи и немытого тела, которым была пропитана комната Айры. Рэй смотрел на стоящую перед ним молодую женщину. Если бы она помылась, то стала бы настоящей красоткой. Худое изящное тело модели или танцовщицы, и безупречно красивое лицо. Но одета она была в мужской рабочий костюм, заляпанный едой, грязью и ещё бог знает чем. Лицо и руки женщины почернели от грязи. её волосы торчали в разные стороны засаленными клочками.

В руках Тиффани держала два железных ведра, наполненные жижей.

− Это будет мило, − сказала она, у нее был сильный южный акцент. — Это будет просто здорово.

Она вошла в квартиру и сразу же вывалила оба ведра с грязью на половик.

− И что же вы делаете? — спросил Рэй.

− Все остальное там, в грузовике, − сказала она.

Она отправилась прямо на кухню и начала наполнять водой одно из ведер.

− Убирайтесь из моего дома, − решительно сказал Рэй.

Тиффани рассмеялась.

− Не глупите.

Она вернулась в гостиную и вылила воду на кучку грязи. Тиффани рухнула на колени и принялась смешивать грязь с водой, размазывая это по всему ковру.

−Ах так! — взревел Рэй.

Он схватил Тиффани за запястье и потащил её к двери.

− Но, − прошипела она.

− Хватит!

Рэй вышвырнул женщину за дверь. Она упала на задницу, но прежде чем Тиффани успела встать, он бросил следом её ведра. Они покатились по бетону.

Рэй захлопнул дверь и запер её.

Он рухнул на диван, открыл газету и начал искать объявления.

Рэй посмотрел на объявление в маленьком квадрате:

СДАМ КОМНАТУ: Мужчине. Некурящему, не употребляющему наркотики, не устраивающему вечеринки, соблюдающему чистоту. 350 долларов. Майк 1443 ШЕРВУД #7

Рэй нашёл адрес на стене дома. Тот самый, 1443 Шервуд. Рэй улыбнулся. Все оказалось лучше, чем он ожидал. Он знал, что квартира расположена в одной из самых благополучных частей города. Рэй думал, что здесь везде царит чистота и порядок, но не ожидал, насколько тут все хорошо. Он прошёл через железные ворота и посмотрел на стоящую у входа карту комплекса. Рэй быстро отыскал номер семь.

Он поднялся по лестнице с широкими перилами, свернул за угол и нашёл нужную дверь. Рэй немного постоял, любуясь на постриженный кустарник возле синего бассейна.

Он постучал в дверь.

Его ноздри сразу наполнил запах, чистый запах муки и сахара. В вестибюле стоял человек, он улыбался, Рэй осмотрел квартиру. Пол и стены были покрыты мокрым тестом. В центре комнаты стоял небольшой загон для скота, покрытый колючей проволокой. Там фыркало и нюхало воздух существо, очень похожее на свинью.

Очень похожее, но явно не свинья.

− Как видите, − сказал человек, жестом указывая на загон. — Здесь только я и моя сестра.

− Заселяюсь, − сказал Рэй.

Перевод: Евгений Аликин

Лама

Bentley Little, «Llama», 1993

По сути, рассказ «Лама» был моим ответом на астрологию, нумерологию и прочие псевдонауки подобного рода. Я хотел показать, что совпадения бывают, могут повторяться в природе и в обществе, но не обязательно имеют значение. В рассказе, жена и нерождённый ребёнок главного героя умирают во время родов, и этот человек везде и во всём видит совпадения, подсказывающие ему как за эти смерти отомстить. Совпадения случаются, но большая их часть — стечение обстоятельств, и имеют смысл лишь в воображении героя. На самом деле, они не значат ничего. Вот что я думаю о предсказаниях будущего.

Когда я писал этот рассказ, напротив книжного магазина моего друга Дэна Кэннона действительно жила лама.

* * *

Измерения:

Нога мёртвой ламы оказалась длиной три фута, два дюйма.

И всё встало на свои места.

Три фута, два дюйма были точным расстоянием от стопы правой ноги моего повесившегося отца до земли.

Схватки у моей жены длились три минуты и две секунды, за это время она раскрылась лишь на 3.2 сантиметра и было принято решение делать кесарево сечение.

Мою жену признали мёртвой в три часа двадцать минут.

На календаре было 20-е марта.

Я нашёл ламу в переулке за книжным магазином. Она уже была мертва, помутневшие глаза облюбовали мухи, а рядом, на выщербленном асфальте, стоял на коленях умственно отсталый мальчик и массировал её вздувшееся брюхо. Присутствие слабоумного мальчишки подсказало мне, что в измерениях мёртвого животного содержатся тайные сведения, возможно ответы на мои вопросы, и я бегом вернулся назад в магазин, чтобы найти рулетку.

* * *

В 1932-м Франклин Рузвельт купил новый Форд-купе. Номерной знак машины, за рулём которой Рузвельт никогда не был, — 3FT2.

Мой отец голосовал за Франклина Рузвельта.

Мне показалось, что пятно в мужском туалете на заправке Эксон похоже на мою жену. Чёрно-зелёное, оно располагалось на правой стороне унитаза.

Я дохнул на зеркало над испачканной раковиной и убедился, что кто-то написал её имя на стекле. Буквы появились — островки чистого в пятне конденсата, — а затем исчезли.

В полузаполненной туалетной бумагой мусорной корзине я увидел нечто похожее на окровавленный зародыш.

Я оставил ламу в переулке нетронутой, не стал звонить в полицию или городским властям и предупредил владельцев остальных магазинов в квартале не говорить никому о животном ни слова.

Ту ночь я провёл в магазине: спал в подсобке за книжными стеллажами. Несколько раз за ночь я вставал и сквозь пыльное окно смотрел туда, где на асфальте неподвижно лежала туша. В тенях созданных светом луны и уличных фонарей она выглядела иначе, и в выпуклом силуэте я видел очертания, которые были почти знакомы мне, отголоски форм, которые — я знал это — раньше что-то значили для меня, но теперь упорно оставались погребёнными в подсознании.

Я знал, что мёртвому животному есть, о чём поведать.

Взвешивание:

Задняя часть ламы, голова и верхняя часть, которой всё ещё покоились на земле, весила одну сотню и шестьдесят девять фунтов.

Племянница моей покойной жены говорила, что ей шестнадцать, но мне кажется, что она была моложе.

У меня есть её фотография, снятая в будке парка развлечений; я её держу на комоде, ровно в 3.2 дюйма от такой же фотографии моей жены.

Фото обошлось мне в доллар и девяносто шесть центов. Я положил в автомат восемь четвертаков, а когда случайно проверил возврат монет, нашёл четыре пенни.

После смерти мой отец весил сто девяносто шесть фунтов. Он умер ровно через сто девяносто шесть лет после того, как его прапрадед впервые ступил на землю Америки. Прапрадед моего отца повесился.

Сто девяносто шесть — это количество моих лет, умноженное на четыре, — количество ног у ламы.

Автозаправка «Эксон», в мужском туалете которой я увидел пятно, похожее на мою жену, находится на 196-Ист 32-й улице.

Я не помню, чьей идеей было попробовать булавки. Мне кажется — её, потому что она говорила мне, что недавно в новостях видела заинтересовавший её репортаж об иглоукалывании.

Я показал ей кое-какие книги из своего магазина: статью с фотографиями об африканских мальчиках, изуродованных обрядами взросления; иллюстрированное исследование орудий пыток инквизиции, книгу об уродливых стриптизёршах из передвижных аттракционов Аппалачей.

Она сказала мне, что если акупунктурные иглы, размещённые на определённых нервах, могут смягчить боль, не будет ли логичным предположить, что иглы, размещённые на других нервах, смогут усилить удовольствие?

Она позволила мне связать её, распластав на кровати, и я начал втыкать булавки в её груди. Поначалу она кричала, визжала, чтобы я остановился, затем просто рыдала в тупой животной агонии. Медленно, крест-накрест, протыкая кожу и жировые ткани её грудей, я вдавливал их в плоть до самого конца, пока не оставались видны лишь круглые блестящие головки, сконцентрировав затем булавки вокруг затвердевших сосков.

К тому времени, когда я переместился к промежности, она отключилась и всё её тело было покрыто тонкой, поблёскивающей плёнкой крови.

Закончив массировать раздутое брюхо ламы, слабоумный мальчик отшагнул от животного и молча там стоял. Он посмотрел на меня и показал на землю перед собой. Я измерил расстояние между отсталым мальчиком и ламой. Пять футов, шесть дюймов.

Когда мой отец повесился, ему было шестьдесят пять лет.

Мой мертворождённый сын весил пять фунтов шесть унций.

Пять умножить на шесть равно тридцать.

Моей жене было тридцать лет, когда она умерла.

Согласно книге «Питательная ценность экзотических блюд», одна унция приготовленного мяса ламы содержит 196 калорий.

Эта информация находится на 32 странице.

Юноша не возражал, когда я взял его в мужском туалете на автозаправке.

Когда я вошёл, он стоял возле писсуара, и я встал сзади и прижал нож к его горлу. Я использовал свободную руку, чтобы стянуть с него штаны, а затем прижался к нему. «Ты этого хочешь, не так ли?» — спросил я.

«Да», — сказал он.

Я заставил его наклонится к стенке кабинки, и, несмотря на то, что задница у него была волосатой и внушала отвращение, заставил его принять меня, как принимала моя жена. Всего целиком. Он напрягся, застыл, охнул от боли, и я пощупал его спереди, чтобы убедиться, что он не возбуждён. Если бы он возбудился, мне пришлось бы его убить.

Пятьдесят шесть раз я до конца вошёл и почти полностью вышел, прежде чем моё горячее семя выстрелило в него и, с помощью ножа прижатого к горлу, я заставил его прокричать «О, Боже! О Боже!», как это делала моя жена.

Оставив его лишь с небольшим порезом над адамовым яблоком, в верхней части горла, я забрал его одежду и положил в багажник моего автомобиля, а позже набил газетами и сделал из нее чучело для умирающего сада моей мёртвой жены.

Я надеялся, что юноша был врачом.

Ещё ребёнком я осознал важность измерений. Когда моя сестра упала с дерева на нашем дворе, я измерил длину её ног и её полный рост. её ноги были двадцать дюймов длиной. Рост — четыре фута, пять дюймов.

Моей матери было двадцать лет, когда он родила мою сестру.

Моя сестра умерла, когда отцу было сорок пять.

Обязательства:

Я был обязан расплатиться за знания, полученные от измерений моей сестры.

У моей сестры было две руки и две ноги.

Я убил двух собак и двух кошек.

Моя жена была еврейкой. До переезда в Соединённые штаты, её родители жили в 196 милях от ближайшего концлагеря и в 32 милях от города, в котором Адольф Гитлер провёл юность.

Моя жена родилась в 1956-м.

Я показал Надин книгу про самоистязания, предложил ей взглянуть на фотографии мужчин, которые был настолько пресыщены, который так жаждали уникального опыта, что изуродовали свои гениталии. Она была заинтригована этой темой, и, кажется, её особенно заинтересовало фото мужского члена, который был хирургически разделён, и сквозь который было вставлено металлическое кольцо.

Она сказала мне, что идея самоистязания притягивает её. Она сказала, что начала уставать от секса, что во все три её отверстия проникали так часто, так много раз и столь разнообразными способами, что ощущений, которые были бы для нее в новинку, не осталось. Всё, что она испытывала, было повторением или вариацией.

Сказав, что могу сделать новое отверстие, я отвёз её в лес, привязал к развилке дерева и воспользовался ножом, чтобы проткнуть и вырезать в её животе щель, достаточно большую, чтобы принять меня.

Когда я вошёл в нее, она всё ещё была жива и кричала не только от боли. «Боже», — продолжала выкрикивать она.

Моё белое семя стало розовым, перемешавшись с её кровью.

Я хотел убить врача, убившего мою жену, но после её смерти видел его лишь однажды, в многолюдной толпе, а другой возможности не представилось.

Поэтому снял небольшую квартиру, заставил полки медицинскими книгами и расставил мебель так, как, по моему мнению, это сделал бы врач.

Квартира была под номером 56.

Я подружился с молодым человеком весьма похожим, за исключением бороды, на врача моей жены. Я, улыбаясь, пригласил молодого человека в свою квартиру, а затем показал ему пистолет и приказал раздеться. Он сделал это, и я заставил его надеть купленную мной белую одежду врача. Я затолкал его в ванную, заставил побриться и надеть хирургическую маску.

Накануне вечером, в зоомагазине, я купил щенка и убил его, перерезав глотку, и слил кровь в стеклянный кувшин. Кровь я выплеснул на молодого человека, и теперь иллюзия была полной. Он выглядел почти также, как врач, который убил мою жену. Я выписал слова, которые должен был произнести ненастоящий доктор, пока я его убиваю, затем распечатал их и закатал в пластик.

Я взвёл пистолет, подал страницы молодому человеку и приказал говорить.

Окончание разговора:

ВРАЧ: Я убил твою жену.

Я: Ты хотел её смерти!

ВРАЧ: Она была стервой и шлюхой! Она её заслужила!

Я: Ты убил моего сына!

ВРАЧ: И я рад, что сделал это! Он был сыном стервы и сыном шлюхи, и я знал, что не могу позволить ему родиться!

Я: Поэтому ты заслуживаешь смерти.

ВРАЧ: Да. Я убил твоих жену и сына. Ты имеешь право убить меня. Это будет честно.

Я выстрелил ему в пах, выстрелил ему в рот, прострелил ему руки, прострелил ему ноги и оставил там умирать.

В газетной статье писали, что он умер от потери крови, через четыре часа после того, как пули пронзили его тело.

Молодой человек был биржевым брокером.

С тех пор, как моя жена умерла, я подрезаю ногти на руках и ногах раз в неделю. Обрезки я собираю и храню под кроватью, в пластиковом мешке из-под мусора.

На десятую годовщину её смерти, которая стала бы десятым днём рождения нашего сына, я взвешу пакет с обрезками ногтей, а затем положу мешок в огонь.

Я проглочу десять чайных ложек пепла.

Остальное похороню с телом моей жены.

Информацию, полученную от взвешивания, я использую, чтобы определить дату и способ моей смерти.

Джон Ф. Кеннеди был убит в день моего рождения.

Мои инициалы Дж. Ф.К.

Инвентаризация:

В моём магазине шестнадцать научно-популярных книг, содержащих информацию о ламах. Пять прозаических книг, в которых лама играет важную роль. Все эти книги детские, и три из них это рассказы Хью Лофтинга о докторе Дулиттле.

С тех пор как умерла моя жена, я убил шестнадцать взрослых. И пятерых детей.

Трое из детей были родственниками.

Лама изменила мои планы. Лама и слабоумный мальчик.

Из окна моего магазина я смотрел на мёртвое животное, на слабоумного мальчика рядом с ним, на случайных прохожих, которые проходили мимо, останавливались и шушукали. Я знаю, что кто-то из них, кто-то, кого я не смогу проконтролировать, со временем уведомит власти, и они уберут тушу прочь.

Я не могу позволить этому случиться.

Или, возможно, могу.

Присутствие ламы на моей аллее указывает на то, что я поступал неправильно, и это требует жертвоприношения.

Но кто будет жертвой, слабоумный мальчик, или я сам? Никто из нас этого не знал, и мы смотрели друг на друга. Он, снаружи, рядом с животным, я, изнутри, среди своих книг. Сквозь грязное окно мальчик казался размытым, поблекшим, хотя лама всё ещё была отчётливо видна. Это знак? Я не знаю. Но я знаю, что должен срочно принять решение. Должен действовать сегодня днём. Или вечером.

Я измерил тело ламы, и оно оказалось четыре фута и десять дюймов длинной.

Завтра 10 апреля.

Перевод: Шамиль Галиев

Полная Луна на Дэт-Роу

Bentley Little, «Full Moon on Death Row», 2002

Несколько лет назад британский редактор решил составить антологию, для которой авторы будут писать рассказы на основе названий, предоставленных им самим. Все его названия были клише-образами ужасов, и мне досталось «Полнолуние в камере смертников».[8]

Я знал, что не хочу изображать буквальное полнолуние или буквальную камеру смертников. Это было бы слишком просто. И слишком банально. К счастью, по телевизору показывали «Танцы с волками», и я подумал: «Ага! Я сделаю „Full Moon“ именем индейца». А идея сделать «Death Row» названием улицы принадлежит песне «Sonora's Death Row», которая входит в альбом великого Роберта Эрла Кина-младшего «West Textures».

К сожалению, антология так и не состоялась, редактор исчез, и я отложил рассказ. Это его первое появление.

* * *

Он увидел мужчину в казино.

Полная Луна сначала подумал, что он ошибается, обычный мужчина в ковбойской шляпе и с грязными светлыми усами, похожий на человека с Дэт-Роу. Но затем мужчина повернулся к нему лицом и, глядя через переполненный игровой зал, улыбнулся.

Внутри пробежал холодок. Это невозможно, этого не может быть.

Но он был здесь.

Прошло тридцать пять лет, он вырос из испуганного мальчика в пожилого управляющего игорным бизнесом племени, но человек с усами не постарел ни на день и выглядел точно так же, несмотря на все эти годы. Его глаза смотрели из шумной дымной комнаты, те же глаза, которые преследовали его в кошмарах в течение последних трех десятилетий.

И мужчина узнал его.

Это была страшная деталь. Ковбой знал, кто он такой. Среди суматохи в комнате, людей, идущих от игрового автомата к колесу рулетки и к карточному столу, мужчина стоял неподвижно, не сводя с него глаз.

Смотрел и улыбался.

Полная Луна отвернулся. Он вспотел, ноги ослабели. Он точно знал, так же как своё имя, что этот человек пришёл сюда не играть, не пить, не встречаться с друзьями, не смотреть достопримечательности и не тусоваться.

Он пришёл за ним.

Полная Луна поднял глаза, посмотрел на то место, где стоял мужчина.

Он исчез.

Он увидел двух других, играющих в бинго.

Как и их товарищ, они не постарели ни на день. И мужчина с повязкой на глазу, и толстяк с бородой выглядели точно так же, как и тридцать лет назад.

Когда они убили его отца.

Полная Луна огляделся, ища помощи, и поймал взгляд Тома Два Пера. Пока он шёл в сторону досок для бинго, где стоял Том, тяжело дыша, с колотящимся сердцем, он заставлял себя улыбаться клиентам и вел себя так, будто ничего не случилось.

— Что такое? — спросил Том, нахмурившись.

Полная Луна указал на левую сторону третьего стола для бинго.

— Видишь…? — начал он.

Но их там больше не было.

В тот вечер он встретился с членами совета, созвав их на специальное заседание в своем доме. Розали сделала бутерброды, Джон принес пиво. Атмосфера должна была быть неформальной, непринужденной. Но Полная Луна чувствовал все, кроме расслабления. Он никому не рассказывал о том, что видел. Большую часть дня он размышлял о том, как ему поступить — игнорировать, забыть, никому не говорить или объявить об этом всем, и, в конце концов, решил, что лучше всего будет изложить это совету и позволить им решить, что следует делать.

К тому времени, когда члены совета подъехали к его дому на двух машинах и пикапе, он уже начал сомневаться, принял ли он правильное решение. Может, ему стоило держать это при себе. Может, ему стоило сначала обсудить это с Одиноким Облаком. Но было слишком поздно менять своё решение. Он попросил Джона открыть дверь, а Розали велел либо идти в спальню, либо остаться на кухне.

— Что? — Она посмотрела на него так, словно он только что попросил её раздеться на публике.

— Мне нужно обсудить с Советом кое-что личное.

— Личное? Что значит «личное»? Есть что-то, что ты можешь сказать им, но не можешь сказать мне?

— Я расскажу тебе об этом позже, — пообещал он.

— Ты мне все расскажешь сейчас.

Он взял её за плечи, обнял.

— Я не хочу ссориться с ними. Ты же знаешь, какие они. И ты знаешь, что они не любят, когда женщины…

— Ты мог бы сказать мне раньше. — Она отстранилась от него. — Что с тобой сегодня? Почему ты такой скрытный? Что происходит?

— Я расскажу тебе позже.

— Так что, я должна просто улыбнуться, принести бутерброды, держать рот на замке и уйти.

— Вот именно, — сказал он.

— Я говорила с сарказмом.

Входная дверь открылась. Он услышал, как Джон приветствует членов Совета.

— Я знаю, — сказал он, понизив голос. — Но пожалуйста? Только один раз? Для меня?

Она посмотрела ему в глаза, облизнув губы.

— Это плохо, не правда ли? Что бы это ни было, это плохо.

Он кивнул.

Она сделала глубокий вдох.

— Пожалуйста? — попросил он.

Она вздохнула, не глядя на него.

— Хорошо.

Он улыбнулся ей и быстро поцеловал в лоб.

— Я знаю, что ты будешь подслушивать, — сказал он. — Но, по крайней мере, не показывайся им на глаза. Держи кухонную дверь закрытой.

Она кивнула и поцеловала его в губы. — Не беспокойся.

Он вышел из кухни и пожал руку Грэму, Ронни и Маленькому Ворону, а затем кивнул Черному Ястребу и предложил лидеру совета сесть в кресло. Старик садился медленно и неуклюже, а остальные члены Совета ждали, пока он устроится, прежде чем самим сесть на диван.

Полная Луна молчал, пока Джон не вышел из комнаты, а затем сразу перешёл к делу.

— Я видел людей, которые убили моего отца, — сказал он. — Люди с Дэт-Роу. — Его сообщение встретила тишина. — Они были в казино.

Черный Ястреб заерзал на стуле.

— Усы, борода и глазная повязка?

— Да.

Черный Ястреб и остальные кивнули, и Полная Луна сразу заметил, что никто из них не был шокирован или удивлен этой новостью. Никто из них в его словах не засомневался.

— Они выглядели точно также, — сказал он им. — Они не постарели.

Члены Совета снова кивнули, как будто убийцы, которые никогда не старели, были обычным явлением. Он перевел взгляд с Грэма на Ронни, с Маленького Ворона на Черного Ястреба. Что-то здесь происходило. Что-то, чего он не понимал. Он чувствовал это в воздухе, какой-то скрытый смысл в этом молчании. Он взглянул на закрытую дверь кухни, где, как он надеялся, их подслушивала Розали.

Он откашлялся.

— Кто-нибудь ещё их видел?

Остальные посмотрели друг на друга, покачали головами.

— Только ты, — сказал Черный Ястреб. — Ты единственный.

— Там же был убит отец Одинокого Облака…

— Ты говорил с Одиноким Облаком?

— Нет, — признался Полная Луна.

— И не надо.

— Почему?

— Это будет решать совет. Ты правильно сделал, что доложил нам. Черный Ястреб наклонился вперёд. — Ты точно больше никому не говорил?

— Нет. Но я собираюсь рассказать об этом Одинокому Облаку.

— Ты не можешь. Совет…

— Они убили его отца. Он имеет право знать.

— Чего ты хочешь добиться, рассказав ему? — спросил Ронни. — Как ты думаешь, что он может сделать?

— Это принесет только боль, — сказал Грэм.

— Ну и что ты собираешься делать? — спросил Полная Луна.

— Что совет собирается делать по этому поводу?

Голос Маленького Ворона, когда он говорил, был испуганным.

— Ты не собираешься туда идти?

До этого момента он и не задумывался, но именно это и собирался сделать.

— Я должен, — сказал он.

Черный Ястреб кивнул.

— Это правильно, — сказал он. — Если он их видел, то видел не просто так.

— Но… — начал Ронни.

Черный Ястреб заставил его замолчать.

— Не нам об этом говорить.

— Я скажу Одинокому Облаку, — сказал Полная Луна.

Черный Ястреб кивнул.

— Тебе решать.

После ухода совета Розали вышла из кухни. Она была напугана, но поддерживала его. Он обнял её и крепко прижал к себе, и они вдвоем сели в гостиной с Джоном и рассказали ему о Дэт-Роу. Было уже за полночь, когда они закончили разговор. Розали устала и хотела пойти спать. Полная Луна сказал ей идти одной, он ещё не собирался ложиться около часа.

Он вышел на улицу, посмотрел на ночное небо сквозь тополя. Сегодня дул теплый ветерок пустыни, и за много миль он нёс с собой успокаивающие звуки реки Хила.

За много миль.

Он думал о Дэт-Роу. С тех пор, как убили его отца, он не возвращался ни на улицу, ни в Рохо Куэльо. Насколько ему было известно, и никто из его племени тоже. Вероятно, теперь это был обычный город, как Тусон, Темпе или Каса-Гранде, с торговыми центрами, подразделениями и кабельным телевидением. Но для него самого и для большинства членов племени, это было плохое место, злое место, навсегда испорченное его историей, его прошлым.

Он узнал о Дэт-Роу от своего отца. Ему было девять, может быть, десять лет, когда отец привел его на холм с видом на город и указал ему на улицу.

— Она называется Дэт-Роу, — объяснил отец, потому что там погибло очень много людей. Там и его убили.

Он сказал, что его отца убили в этом Ряду, также как и деда, и прадеда.

— Их убили на улице, как собак. Избили и закололи. А в это время другие люди, белые люди, стояли и смеялись.

— Но это противозаконно.

— В этом Ряду это не имеет никакого значения. Закон там не властен, его никогда не было и никогда не будет.

— Сколько лет этому Ряду? — спросил Полная Луна.

— Тень прошла по лицу отца. — Старый.

— Насколько старый?

— Это место было здесь ещё до основания города. Рохо Куэльо вырос вокруг него.

— Оно старше, чем…?

— Оно старше племени, — сказал отец и замолчал.

Полная Луна посмотрела вниз на улицу. Раньше он ничего не чувствовал, но теперь казалось что-то зловещёё в фальшивых фасадах старых зданий, в деревянных тротуарах и столбах. Это было похоже на улицу из вестерна, тип фильма, который он любил больше всего, но в то же время это выглядело иначе, отличаясь от гламурного мира за экраном чем то, что он не мог определить.

Старше племени.

Это испугало его. Он был удивлен, зачем отец привел его туда.

— Я тоже умру на Дэт-Роу, — тихо сказал отец.

Полная Луна все ещё помнил ужасающее и пугающее чувство, которое появилось в его животе, когда отец произнес эти слова.

— Пошли отсюда, — сказал он.

— Сейчас этого не случится.

— Если мы не вернемся, этого вообще не произойдет.

— Это не имеет значения.

— Почему? — Полная Луна был близок к панике. Расстроен безропотным фатализмом отца. — Мы могли бы переехать. Нам не обязательно оставаться в резервации. Мы можем переехать в Калифорнию.

— Куда бы я ни переехал, что бы ни делал, мне придется вернуться.

— Если ты знаешь, что произойдет, то ты знаешь, как это изменить, — сказал Полная Луна.

Отец покачал головой:

— Если ты знаешь, что произойдет, — мягко сказал он, — это произойдет.

Он был совершенно прав.

Он был убит на Ряду менее двух лет спустя.

И Полная Луна видел, как он умирал.

На следующий день он остановился у дома Одинокого Облака.

— Ты слышал? — спросил он, когда его друг открыл дверь, пригласил его войти, и они сели на диван.

Одинокое Облако отвел взгляд и кивнул.

— Я слышал.

— И что ты думаешь?

— Я ничего не видел.

— Я знаю это. Но что ты об этом думаешь?

— Я думаю, они убили наших отцов. Я думаю, мы должны застрелить ублюдков.

Да. Полная Луна обнаружил, что кивает. Он знал, что должен вернуться на Дэт-Роу, но не знал, зачем ему нужно возвращаться и что он будет делать, когда доберется туда. Это звучало правильно. Нет, это казалось правильным.

— А что, если они… — Его голос затих.

— Призраки? — Одинокое Облако закончил за него.

Полная Луна кивнул.

— Живым или мертвым, мы надерем им задницы.

Полная Луна улыбнулся. Улыбка стала расти, а потом он начал смеяться. До этого он не понимал, не готов был признать, как напряжен, как сильно нервничает, как все это напугало его.

Было очень приятно снова смеяться.

Одинокое Облако улыбнулся ему в ответ, но веселья в этом не было.

Полная Луна вспомнил, как усатый улыбнулся ему с другого конца казино.

Его собственная улыбка исчезла, смех угас.

— Мы убьем этих сукиных детей, — сказал Одинокое Облако.

Полная Луна кивнул.

— Да, — ответил он.

Но действительно ли это то, что они должны делать? Этого бы хотели их отцы? Месть?

Он этого не знал.

Он снова почувствовал себя неуверенным и нерешительным подростком. Его отец не был с ним в течение его школьных лет, но Полная Луна всегда вела себя так, как будто он был, вел себя так, как он думал, что его отец хотел бы, чтобы он вел себя. Он делал вещи, которые, как он думал, заставят его отца гордиться им.

Так или иначе, но он считал, что не оправдал ожиданий. Дело было не в том, что он не справился, просто у него было чувство, что отец ожидал от него большего.

Что бы его отец ожидал от него сейчас?

— Я думаю, мы должны поговорить с Советом, — сказал он. — Расскажи им о наших планах.

Одинокое Облако фыркнул.

— А зачем? Это свободная страна. Нам не нужно их разрешение.

— Они знают больше нас, — сказал Полная Луна. — Может быть, они смогут нам помочь.

Одинокое Облако на мгновение задумался. Он кивнул.

— Хорошо. Мы им скажем. Не будем спрашивать, просто скажем.

— Договорились.

Когда они встретились с собравшимся советом во второй половине дня, он позволил Одинокому Облаку вести беседу. Его друг, как правило, занимал выжидательную позицию и при необходимости мог быть очень убедительным.

— Нет, — яростно ответил Черный ястреб, когда Одинокое Облако закончил. — Никакого оружия. Вы не можете взять с собой оружие.

— Почему нет?

— Это не выход.

— Это наш выход, — сказал Одинокое Облако.

Черный ястреб с трудом стоял, его рука дрожала, а палец указывал на молодого человека.

— Нет!

— Мы не спрашиваем вас, мы сообщаем вам, — сказал Одинокое Облако.

Другие члены Совета нервно переглянулись.

— Ты умрешь! — прошептал разъяренным голосом Черный ястреб.

— Тогда что же нам делать? — спросил его Полная Луна.

— Это ты видел этих людей. Ты и иди туда…

— Они убили и моего отца тоже.

Черный Ястреб свирепо посмотрел на Одинокое Облако.

— Ты их не видел.

— Что мне делать, когда я доберусь туда? — спросил Полная Луна.

— Я не знаю. Возможно, это откроется тебе.

— Что думаешь? — спросила своего друга Полная Луна через несколько минут, как они покинули собрание.

— Мы возьмем с собой пушки, — сказал ему Одинокое Облако.

В ту ночь ему приснился салун. Тот тип салуна, который можно увидеть в старых вестернах.

Или на Дэт-Роу.

За стойкой бара не было спиртного, только банки, наполненные органами, плавающими в разбавленной крови. Скелеты, изображавшие из себя обычных игроков, сидели за круглыми дубовыми столами.

Полная Луна стоял один посреди салуна. Снаружи слышались звуки перестрелки: крики, потом стрельба и потом наступила тишина. Мгновение спустя снаружи он услышал стук сапог по деревянному тротуару. На фоне солнечного света показался силуэт высокого человека. Он прошёл через распахнутые двери в салун, и когда он вошёл в комнату, Полная Луна увидел, что этот человек — его отец.

Отец приподнял шляпу, верхняя часть его головы была оторвана. Кровь ровными ручьями полилась по его лицу.

— Ты убил меня, сынок, — сказал он. — Ты убил меня.

Они отправились в путь утром, выехав сразу после рассвета на пикапе Одинокого Облака.

Полная Луна принес с собой 22 калибр, а Одинокое Облако 45 калибр и дробовик. Они не разговаривали, пока ехали по пустыне. Одинокое Облако сидел за рулем, а Полная Луна смотрел через пассажирское окно на пустые заросшие автостоянки и заброшенные здания с разбитыми окнами, периодически выходившие на шоссе.

Он подумал о мужчинах, которых видел в казино. Что, если они не призраки? Он задумался. Что, если они были обычные мужчины, люди, над которыми каким-то образом годы не властны?

Они не были.

Но имело ли это какое-то значение? Он не знал. Эти люди убили его отца и отца Одинокого Облака, и он полагал, что они заслужили то, что должны получить. Но все равно, вся эта ситуация была грязным делом, и он чувствовал себя очень некомфортно.

Полная Луна откашлялся, отвернулся от окна.

— Я никогда раньше никого не убивал.

Одинокое Облако не сводил глаз с шоссе.

— Я тоже. Но мы должны.

— Кем мы станем, если убьем их?

— Они не живые, — сказал Одинокое Облако. — А если и так, то они не люди.

— Тогда как нам их убить?

— Что значит как? Мы взяли оружие.

— А что, если оружие на них не действует?

— Об этом мы будем беспокоиться, когда придет время.

Некоторое время они ехали молча.

Только ты. Ты избранный.

— Зачем они пришли в казино? — Размышлял вслух Полная Луна. — И почему я единственный, кто их видел?

— Это неважно.

— Может и так.

— Черный ястреб знает об этом не больше нас.

Полная Луна не поверил, но кивнул.

— Надеюсь, ты прав, — сказал он.

Дэт-Роу.

Полная Луна вышел из пикапа и встал на холме над Рохо Куэльо, глядя вниз. Улица выглядела точно так же, как он её помнил. Вокруг улицы город преобразился, пустая земля между зданиями вымощена парковками, застроена кондоминиумами, сами здания снесены или переделаны.

Но Дэт-Роу осталась неизменной.

Он знал, что так и будет, и это пугало его. Он взглянул на Одинокое Облако, на побледневшее лицо его друга, отражавшее его собственные эмоции.

Несмотря на всю его браваду, Одинокое Облако был так же напуган, как и он.

Он осмотрел улицу внизу в поисках места, где был убит его отец, и нашёл его почти сразу.

Прошлое вернулось, и нахлынули воспоминания.

Отец разбудил его посреди ночи. Проснувшись и открыв глаза, он увидел отца, сидящего на краю кровати.

— Одевайся, — сказал отец. — Пора ехать.

— Куда ехать?

— Рохо Куэльо. Дэт-Роу.

Он плакал почти всю дорогу, умоляя отца повернуть назад, но отец ехал в темноте, угрюмо повторяя, что у него нет выбора.

Полная Луна должен был отвезти пикап домой.

Его отец готов отдать жизнь на Дэт-Роу, но не грузовик.

По правде говоря, наполненный страхом и ужасом, чудовищной уверенностью в том, что он тоже будет убит, Полная Луна больше боялся за себя, чем за своего отца. Отец припарковал пикап на холме над городом, дал ему ключи и сказал, чтобы он убирался. Потом пошёл вниз по тропинке, которая вела сквозь заросли травы и кустов на склоне холма. Полная Луна поехал вместо шоссе в Рохо Куэльо. Когда он мчался вниз по извилистой дороге к Дэт-Роу, сердце колотилось так сильно, что ему казалось, будто оно прорвется сквозь грудную клетку.

Они с отцом добрались до улицы одновременно. И он видел, как люди убили его отца. Когда он мчался по извилистой дороге, в его голове была одна ужасная пустота. Он приехал на улицу без всякого плана, с одной лишь смутной мыслью, что спасет своего отца, спасет ему жизнь. Он затормозил и остановился в начале Дэт-Роу, и хотя позже он часто думал, что, если бы он нажал на педаль газа и понесся по улице, он мог бы переехать убийц.

Его отец появился из-за двух зданий, шёл медленно и прямо, высоко подняв голову, как будто никого не боялся. Мужчина с усами вышел из задержавшихся предрассветных теней и всадил нож глубоко в его живот.

Полная Луна закричал. Мужчина посмотрел на него, стоявшего чуть дальше по улице, и усмехнулся.

Его отец упал, схватившись за живот, и покатился по земле. Двое других появились из ниоткуда: человек с повязкой смеялся, когда он спустил штаны моего отца и отрезал его пенис, человек с бородой кричал, когда он топором отрубил ему верхушку головы.

На долю секунды, Полная Луна подумал о том, чтобы рвануть вниз по улице и переехать всех троих, но он знал, что также столкнется с телом отца. Затем трое мужчин склонились над отцом, в их руках появилось ещё больше ножей, многочисленные лезвия которых сверкали оранжевым на рассвете. Он понимал, что если не выберется оттуда, то мужчины придут и за ним.

Он развернул грузовик и сорвался с места, едва видя сквозь слезы, глядя больше в зеркало заднего вида, чем через лобовое стекло, видя, как мужчины радостно вырезают то, что осталось от его отца. А затем он врезался в куст, почти слетев с дороги, быстро выровнял автомобиль и помчался назад по холму, теперь не сводя глаз с асфальта.

Он остановился на вершине холма и посмотрел вниз, Дэт-Роу была пуста. Быстро включив передачу, Полная Луна уехал.

— Я никого там не вижу.

Он взглянул на Одинокое Облако, задавшись вопросом, а как был убит отец его друга. Они никогда не обсуждали детали.

Полная Луна подошла к пикапу.

— Уже поздно, — сказал он. — Пошли отсюда.

Они припарковались посреди улицы, перед старой конюшней в восточном конце Ряда. Несколько ярдов позади тротуар превратился в грязь. Перед ними сужалась пыльная дорога, проходя между деревянными зданиями. Было что-то угрожающее в спокойствии улицы, в тишине и полном отсутствии жизни. В одном квартале отсюда, мимо офисных зданий и ресторанов быстрого питания проезжали машины и грузовики, но здесь, на Дэт-Роу, казалось, что современного мира не существует.

Кроме них.

Одинокое Облако вылез из пикапа, засунув 45 калибр за ремень, с ружьем в руках. Полная Луна последовал за своим другом, держа в руках 22 калибр, готовый стрелять во все, что двигалось.

Одинокое Облако откашлялся. Звук был громким, дребезжащим.

— Как ты думаешь, они прячутся? — спросил он.

Полная Луна пожал плечами.

— Думаешь, мы должны их искать? Или будем ждать, пока они найдут нас?

Полная Луна не знал, и он собирался снова пожать плечами, когда заметил одноэтажное здание на полпути вниз по улице с левой стороны, расположенное между небольшим отелем и тем, что выглядело как офис шерифа. Здание торчало, выступало на улицу, его архитектурный стиль радикально отличался от стиля окружающих сооружений.

Он осторожно двинулся вперёд, тяжело дыша.

Когда он посмотрел на здание, волна холода захлестнула его. Это был их дом, их старый дом, который построил его отец. Тот, который сгорел после смерти отца.

Убийства его отца.

Почему сгорел дом? Это был поджог? Неисправность камина? Утечка газа? Он не мог вспомнить.

Знал ли он это когда-нибудь?

Его взгляд был прикован к темноте в открытом дверном проеме. Он не мог вспомнить, когда в последний раз думал об их старом доме. Теперь, когда он вспомнил, все в этой ситуации казалось подозрительным. Его беспокоил тот факт, что он не помнил никаких подробностей, что его разум замалчивал специфику тех времен, сохранив лишь смазанную картину событий.

Он пошёл к дому, к открытой двери, сжимая ружье так крепко, что у него болели ладони и пальцы. Он слышал, как Одинокое Облако следует за ним.

Только ты. Ты избранный.

До сих пор он и не задумывался, но что-то в словах Черного Ястреба его не устраивало, заставляло его беспокоиться. Избранный? Что это значит? Был ли он выбран, чтобы убить этих существ? Или он был выбран в качестве жертвы для них?

Его отец был принесен в жертву?

Полная луна остановился. Он никогда не думал об этом раньше, никогда даже не предполагал, что племя может быть причастно к убийствам, которые произошли в этом Ряду. Но в этом был смысл. Раньше он задавался вопросом, почему закон никогда не привлекался к расследованию, почему никогда не было ни полиции, ни ФБР, ни БДИ,[9] ни каких-либо чиновников, расследующих убийство его отца, но когда он спросил об этом свою мать, она сказала ему заткнуться, ничего не говорить, что ничего нельзя сделать с Дэт-Роу.

Он посмотрел на дом и вспомнил, что после того, как он сгорел, им дали новый, побольше, построенный специально для них двумя подрядчиками племени.

Дали?

С каких это пор племя раздает дома?

Он повернулся к Одинокому Облаку.

— После… — Он откашлялся. — После того, что случилось с твоим отцом, ты ведь переехал?

Одинокое облако кивнул.

— Они снесли наш старый дом, чтобы построить заправку.

— И они дали тебе дом побольше?

Одинокое облако озадаченно кивнул.

— Да.

— Выплата, — сказал Полная Луна. — Они пожертвовали нашими отцами и заплатили нам.

Одинокое облако покачал головой.

— Что за херню ты несешь?

— Разве ты этого не видишь?

— Вижу что?

— Почему они позволили нашим отцам прийти сюда одним? Почему не собрали отряд? Они знали, что такое Ряд, что там происходит. Почему они не пошли с нашими отцами или не попытались их остановить?

— Что они могли сделать?

— Почему они позволили нам прийти сюда? Почему они не хотели, чтобы мы принесли оружие?

Одинокое облако моргнул. Он посмотрел вниз по улице.

— Черный ястреб, — медленно сказал он.

Полная Луна кивнул.

— Он был лидером совета, когда убили наших отцов.

И он уже тогда был стар. Полная Луна облизнула губы.

— Как ты думаешь, как долго он возглавляет совет?

— Ты знаешь историю племени.

— Нет, не знаю. Ты мне скажи.

Одинокое Облако на мгновение задумался.

— Я тоже, — признался он.

— Как ты думаешь, сколько ему лет? — спросил Полная Луна. Одинокое облако не отвечал, и единственным звуком на тихой улице было их громкое дыхание. Ты избранный.

Чертовски верно, подумал Полная Луна. Он сделал глубокий вдох.

— Давай сделаем это, — сказал он.

Они шагнули вперёд. Страх все ещё оставался, но гнев отогнал его в сторону. Полная Луна был благодарен за это. Он вошёл в черный дверной проем дома, построенного его отцом. Одинокое Облако шёл на шаг позади его.

Только это был не тот дом, который построил его отец.

Снаружи все было точно так же, вплоть до отслоившейся белой краски на правом верхнем краю дверной рамы, но внутри по другому, не было прихожей, ведущей в гостиную. Там был только длинный узкий коридор с черным полом, черными стенами и потолком, который тянулся вперёд, к кроваво-красной комнате.

Где кто-то кричал.

Его отец.

Полная Луна, не заботясь о себе, побежал по коридору, не обращая внимания, что Одинокое Облако следует за ним. Он слышал только крики. Хотя он и не вспоминал до сих пор, но отчетливо помнил, как кричал его отец, когда они убили его, как долго продолжались эти крики, хотя он должен был уже умереть, как он слышал их ясно, даже когда уезжал на грузовике.

Он подошёл к двери в конце коридора.

Его отец стоял один в центре комнаты без окон и кричал. Не было никаких пауз для дыхания, только один непрерывный крик. Он слышал этот крик раньше, в саундтреке к его кошмарам, адская вариация на настоящие крики смерти, услышанные им на Ряду.

Его отец был ободран и скальпирован, и хотя это произошло много лет назад, кровь все ещё текла, все ещё свежая. Она сочилась из обнаженной мускулатуры, капельки превращались в капли, капли в ручейки, ручьи стекали вниз по голой плоти, образуя лужицы на полу, темно-малиновые на светло-розовом фоне.

— Отец! — Полная Луна плакал.

Его голос затерялся среди криков. Когда Полная Луна закричал, застывшие мышцы лица его отца даже не дрогнули, белые выпученные глаза даже не сдвинулись с места.

Инстинктивно, не задумываясь о своем решении действовать, он поднял винтовку к плечу и выстрелил отцу в лицо.

Крики мгновенно прекратились. Голова отца взорвалась, а его ободранное тело свалилось в кучу. Начались судорожные подергивания, затем перераспределение и сокращение создания на полу. Оно сжалось в позу эмбриона и начало таять. Сжиженная субстанция его отца впитывалась в пол.

Стены и потолок комнаты почти незаметно потемнели, комната опустела, пол высох, и казалось, что отца там никогда и не было.

Полная Луна дрожал, тяжело дыша, воздух раздражал горло и легкие. Он повернулся, но Одинокого Облака не было позади него, и поспешил обратно по коридору к передней части здания, перезаряжая оружие. Он увидел ещё одну красную комнату справа от себя и остановился, схватившись за дверную раму.

Он смотрел, как Одинокое Облако стреляет в лицо своему кричащему отцу.

Он смотрел, как отец Одинокого Облака тает на полу.

— Пошли! — закричал Полная Луна.

Вдвоем они выбежали на улицу.

На Дэт-Роу больше не было тишины. Дул горячий ветер, несший с собой крики. Крики мужчин, женщин и детей, беспрерывно звучавшие, распадающиеся на разные тональности и уровни громкости. Улица по-прежнему казалась пустой, но казалось, что это не так, и они вдвоем смотрели сквозь кружащийся песок в поисках признаков движения.

Черная фигура в ковбойской шляпе направилась к ним сквозь пыль с дальнего конца улицы.

Полная Луна поднял ружье. Одинокое Облако достал из-за пояса 45 калибр и прицелился.

— Что произойдет, если мы их убьем? — спросил Одинокое Облако.

Полная Луна покачал головой.

— Я не знаю.

— Думаешь, кто-нибудь пробовал это раньше?

— Я не знаю.

Фигура, идущая к ним, несла топор. Когда она подошла ближе, Полная Луна увидел, что это был человек с бородой. Тот, который отрубил макушку отцу.

Полная Луна поднял 22 калибр, прицелился в человека и выстрелил ему в грудь. Грудная клетка взорвалась, сзади хлынула темная жидкость. Одновременно голова человека дернулась назад. Одинокое Облако тоже стрелял в человека, хотя Полная Луна и не слышал звука выстрела.

— Сзади тебя! — закричал Одинокое Облако.

Полная Луна развернулся, когда услышал оглушительный звук пистолета Одинокого Облака. На секунду он увидел человека с усами, с поднятой рукой с ножом, зажатым в кулаке, а затем он исчез, мгновенно появившись через несколько секунд далеко слева. Одинокое Облако выстрелило снова, на этот раз попав человеку в руку. Мужчина уронил нож. Одинокое облако выстрелил ещё раз, попав человеку в живот. Усы сложился пополам и, больше не двигаясь, упал на землю.

К этому времени ветер утих, температура снизилась. Полная Луна попытался перезарядить ружье дрожащими руками, и уронил патрон. Он достал из кармана ещё один и вставил его в патронник.

— Двое убиты, — сказал Одинокое Облако. — Остался один.

— Я сдаюсь!

Они посмотрели налево на звук голоса. Глазная Повязка вышел из кабинета Шерифа с поднятыми руками. Он направился к ним. Полную Луну беспокоило отсутствие нерешительности в его движениях, очевидное отсутствие страха.

Полная Луна поднял ружье.

— Стоять! — приказал он.

Мужчина продолжал идти.

Одинокое Облако крепче сжал свой 45 калибр и прицелился.

— Подожди, — сказал Полная Луна. — Не стреляй в него. Давай послушаем, что он скажет.

— Стой! — закричал Одинокое Облако.

Глазная Повязка приблизился к ним, все ещё подняв руки. Так близко, что Полная Луна мог видеть, что его кожа была не только кожей. Большая часть была такой старой, что треснула и раскололась, и трещины были заполнены чем-то похожим на окрашенные волосы. Как будто фигура, на которую они смотрели, была маской, наспех отремонтированным костюмом, в котором скрывалось настоящее существо.

— Не думаю, что он человек, — сказал Полная Луна.

— Мы убили двух других, мы можем убить и его. Кем бы он ни был, он может умереть.

Одинокое Облако даже не закончил фразу, когда нож разрезал его предплечье. Он закричал, уронив пистолет.

Глазная Повязка стоял неподвижно, руки все ещё подняты.

Полная Луна отпрянул, вздрогнув. Он крепче схватился за ружье и быстро посмотрел налево и направо. Кто бросил нож? Борода и усы все ещё лежали на земле. И Глазная Повязка все это время держал руки поднятыми.

Или нет?

Пока он говорил, Полная Луна смотрел на Одинокое Облако. Мог ли Глазная Повязка двигаться так быстро, бросить нож, а затем сразу же поднять руки в воздух?

— Почему ты пытаешься нас убить? — спросил Полная Луна.

Глазная Повязка смотрел на него, улыбаясь.

— Зачем вы пришли меня искать?

— Вы убили моего отца.

— А вы убили моих друзей.

— Вы убили отца моего отца. И его отца. Полная Луна взмахнул ружьем. — А теперь я собираюсь убить тебя.

— Это уже не часть сделки, — сказал Глазная Повязка.

— Какой сделки?

— Этого не было в договоре.

Прежде чем Полная Луна успела задать ещё один вопрос, лицо мужчины взорвалось красными брызгами.

Одинокое Облако уронил дробовик и упал на колени. Он перевернулся на левый бок, сжимая раненую правую руку, и закрыл глаза.

— Получил ублюдок, — сказал он.

Ветер теперь совсем стих. Полная Луна переводила взгляд с одного тела на другое, потом посмотрел вниз по улице. За окнами зданий он увидел лица. Лица мертвых. Некоторые лица он знал, другие были знакомы, но не сразу узнаваемы, связанные с теми лицами, которые он знал.

Один за другим они исчезали, переставая существовать, подобно огням, которые постепенно выключали. Лица по-прежнему были встревожены, они смотрели на него, все ещё испуганные или страдающие, как будто их владельцы не понимали, что произошло, но за мгновение до того, как они переставали существовать, у каждого из них мелькало выражение благодарности.

Полная Луна наклонился к Одинокому Облаку и помог своему другу встать. Он понял, что плачет, когда увидел, как земля Дэт-Роу расплывается и смещается в его глазах.

Он оставил Одинокое Облако в больнице Рохо Куэльо.

Он планировал остаться, подождать, пока рука его друга не будет зашита, но это займет несколько часов, и поскольку это была ножевая рана, больница должна сообщить в полицию, и, вероятно, будет ещё несколько часов допроса.

Одинокое Облако велел ему уезжать, высадить его и уехать.

Вернуться и противостоять Черному Ястребу.

Когда он вернулся в резервацию, перед казино стояла машина скорой помощи. Внутри огромная толпа собралась вокруг одного из столов для блэкджека. Полная Луна протолкался сквозь зевак, пока не достиг передних рядов.

— Господи, — выдохнул он.

Джон и Том Два Пера двигались рядом с ним, и он повернулся к ним. «Что случилось?» спросил он.

Джон облизнул губы.

— Черный ястреб, — сказал он.

Полная Луна снова посмотрел вниз на пол. Все, что осталось от лидера совета, было коричневым паукообразным существом, которое неуклюже ходило по замкнутому кругу, шипя и плюясь на тех, кто смотрел на него. Два санитара, которые, очевидно, прибыли немного раньше, стояли с носилками, не зная, что делать.

Этого не было в договоре.

Полная Луна взобрался на стол для блэкджека, подняв руки, призывая к тишине. Он оглядел казино, убедившись, что все его видят, и рассказал им, что произошло. Он сказал им, что смерть его отца и отца его отца и всех остальных членов племени, кто был убит на Дэт-Роу в течение многих лет, списали на бандитов и ковбоев, белых или мексиканцев. Он рассказал им, что видел, что слышал, что узнал, и в казино воцарилась тишина.

Существо, которое было Черным Ястребом, закричало высоким, пронзительным, почти птичьим звуком. Полная Луна спрыгнул со стола.

— Это тебе за моего отца, — сказал он.

Он поднял ногу и с силой ударил ботинком по телу существа. Раздался громкий треск и более низкий хлюпающий звук. Волосатые коричневые ноги, торчащие из-под ботинка, дернулись один раз, а затем замерли. Красная кровь растеклась неровными ручейками, медленно проталкивая обертку от жвачки и окурок по цементному полу.

— Что же он такое? — кто-то спросил. Все оглянулись, ища лица пожилых людей, которые смущенно покачали головами.

— Предатель! — Белый Пес закричал и плюнул на мертвое тело Черного Ястреба.

Остальные члены Совета, собравшиеся за парамедиками, отступали, испуганные настроением зала.

— Убить их тоже! — кто-то закричал. Женщина.

Джимми Большие Руки и Белый Пес схватили Ронни, ближайшего члена совета.

— Отпустите его, — тихо сказал Полная Луна.

— Что?

— Отпустите его. Отпустите их всех.

— Но они знали! — кричал Белая Собака.

— Они знали, но они все ещё здесь. Они не похожи на него. Они похожи на нас.

Ему не нравилось использовать такие слова, как мы и они. Ему было неловко, и он подумал о белых на Ряду, которые стояли, смотрели и смеялись, когда его дедушку убили на улице. Но, нравится вам это или нет, это было правдой, и он снова поднял руки.

— Все кончено! — объявил он. — Дэт-Роу мертва. Все кончено.

Он оглядел комнату, посмотрел на членов племени, на глаза, старые и молодые, которые были прикованы к нему, и ему захотелось плакать. Другие люди уже плакали. В основном пожилые люди, которые помнили. Он видел лица мужчин и женщин, с которыми вырос, своих друзей и семью. Он оглядел толпу в поисках Розали, но не увидел её.

— Она дома, — сказал Джон, коснувшись его локтя.

Он кивнул и пошёл, толпа расступилась перед ним. Люди молчали, когда он направился к двери и вышел из казино на улицу, на солнечный свет.

Глубоко дыша, он посмотрел на небо, на солнце, на облака, и слезы потекли рекой.

Он знал, что отец гордился бы им.

Перевод: Игорь Шестак

Представление

Bentley Little, «The Show», 1987

Когда я был старшеклассником, со мной учился парень, который уверял, что видел снафф-фильм. Никто из нас не верил, что это было на самом деле, но он упорно рассказывал эту историю весь выпускной год. Я тоже ему не верил, но мне пришла в голову одна мысль, и когда я стал учиться в колледже, то решил написать историю о подростке, видевшем такой фильм. Я как раз посмотрел по телевизору мюзикл «Суини Тодд» Стивена Сондхейма, и мне представилось что, может, убийства в снафф-фильмах предназначались не только для съёмки, а подобно «Суини Тодду» их показывали живой аудитории, а камера лишь фиксировала происходящее. Мне понравилась мысль о парне, пришедшем на снафф-шоу, и я написал этот рассказ.

* * *

Перед домом опять ругались родители. Отец назвал мать «тупой надоедливой сукой», а она его — «дешёвым бесчувственным ублюдком». Я закрыл дверь в свою комнату и сделал громче звук стереосистемы, надеясь, что он сможет заглушить крики, но их слова хоть и звучали неразборчиво, однако смысл их был понятен, и они придавали отчётливый гневный оттенок моей музыке. Чтобы сосредоточиться на чём-нибудь другом, я улёгся на кровать, заставив себя читать «Роллинг Стоун».

Когда зазвонил телефон, я сразу же ответил. Я надеялся, что звонили кому-нибудь из родителей, и это бы поспособствовало быстрому прекращению ссоры, но это был всего лишь Джимми.

— Привет, — сказал я. — Как жизнь?

— Родители опять ругаются?

— Что же ещё?

Он прочистил горло.

— Как смотришь на то, чтобы сегодня вечером заняться кое-чем необычным? Я имею в виду действительно необычным?

— Чем именно?

— Не могу сказать.

— Кончай трёп.

— Ты будешь весь вечер сидеть один и слушать их ругань, или, всё-таки, хочешь чем-нибудь заняться?

Он сделал паузу.

— Хорошо, — сказал я. — Какой план?

— Через пятнадцать минут ты уже должен быть возле моего дома. Поедем на моей машине. К восьми нам нужно быть на месте, — он засмеялся. — Тебе понравится. Будешь сражён наповал.

Моё любопытство разгорелось, и он это знал.

— Чем именно?

— Увидишь. И возьми с собой несколько баксов. Вчера вечером это стоило двадцатку, но парень сказал мне, что иногда это бывает дороже, — он снова засмеялся. — До встречи.

Я повесил трубку и натянул ботинки. Вытащил рубашку из стопки рядом с кроватью, схватил с комода ключи от пикапа и осторожно открыл дверь спальни. Родители спорили до сих пор, их крики стали более яростными, а речь ещё более взвинченной. Они были в гостиной, я прокрался из комнаты на кухню, и тайком вышел через чёрный ход.

На улице до сих пор было жарко. Сухой зной пустыни с сумерками не рассеялся, ветерок Феникс тоже не осчастливил. Небо надо мной было чистым, с миллиардами звёзд на нём. Луны не было.

Через пять минут я остановился перед домом Джимми. Он уже был на улице и сидел в кабине своего «Джипа», ожидая меня. Когда я выпрыгнул из пикапа, он пошёл ко мне. Его ботинки громко цокали по асфальту дороги, и что-то в выражении его лица мне не понравилось.

— Ладно, — сказал я. — Что дальше?

— Мы едем на снафф-шоу, — сказал он.

Я вытаращился на него, не уверенный, что правильно его расслышал.

— Что ты сказал?

— Не хотел говорить, пока мы туда не приедем, но потом решил, что лучше тебя к этому подготовить.

— На снафф-фильм? На один из тех фильмов, в которых убивают по-настоящему?

— Не на фильм, — сказал Джимми. — Я не говорил: «фильм». Я сказал: «снафф-шоу». Это живое представление.

У меня внезапно пересохло во рту.

— Гонишь!

— Серьёзно. Я его видел. Прошлой ночью я был там.

— Должно быть, какая-то подделка, — сказал я. — Не может такого быть по-настоящему.

— Это по-настоящему.

— Я знаком с парнем, который видел один такой фильм, и он сказал, что на самом деле это дилетантская дешёвка. Он говорил, ты, возможно, сам слышал, что выглядело это фальшиво. Я хочу сказать, что если уж в фильмах, которые снимаются киностудиями, трудно показать смерть так, чтобы она выглядела реалистично, то у ребят без денег всё будет смотреться действительно плохо.

— Это не фильм, — сказал Джимми. — И не подделка.

Я смотрел на выражение его лица, на нём не было ни ужаса, ни отвращения. Был лишь неприкрытый интерес и то, что выглядело как возбуждённое предвкушение. Джимми был неглуп, и я осознал, что если ему казалось, что шоу было настоящим, то, возможно, оно и было настоящим. Неожиданно я понял, как мало знаю своего лучшего друга.

— Ну, — сказал он, кивнув на «Джип». — Можем не успеть. Давай.

Я покачал головой.

— Не думаю, что хочу туда ехать.

— Давай, — сказал он. — Ну же.

И я пошёл за ним к «Джипу».

Мы ехали молча. Я глазел в окно на безлюдные улицы Феникса, по которым мы неслись, направляясь к окраине города. На самом деле мне вовсе не хотелось на них смотреть. Я вспомнил, что когда нам с Джимми было по восемь лет, мы видели, как мальчика, который был ещё младше нас, сбил «Бьюик», у которого отказали тормоза. Машину швырнуло на трёхколёсный велосипед малыша, ребёнка выбросило на середину дороги и потащило дальше по улице. Его голова разбилась вдребезги о решётку радиатора. Меня, как и Джимми, тут же вырвало, а затем месяцами я мучился кошмарами. В школе я множество раз рисовал на листках бумаги это событие, и знал, что оно отразилось на нас и не оставило нас обоих равнодушными.

Несмотря на такие рассуждения, я чувствовал извращённый интерес к просмотру этого снафф-шоу.

Я был поражён, когда понял это, но мне действительно хотелось его посмотреть.

Городские постройки отдалились от дороги и стали более редкими. Закусочные сменились неоновым светом баров и массажных салонов. Мы двигались по участку дороги, который по-прежнему был безлюден, хотя формально находился в черте города.

Джимми подъехал к битком набитой стоянке перед низким розовым зданием. Цепочка белых ёлочных гирлянд украшала арку над перекошенной деревянной дверью, а поблёкший рисунок на стене здания изображал бильярдный кий и шар с цифрой 8. По обеим сторонам здания располагались пустыри, с находившимися там в изобилии перекати-поле и множеством кактусов. Джимми взглянул на меня.

— Взял бумажник?

— В переднем кармане, — сказал я. — Я ведь не растяпа какой-нибудь.

Мы вылезли из машины и по гравию стоянки пошли ко входу в здание. Джимми потянул дверь на себя и вошёл внутрь.

Рядом со входом, справа, стоял стол. На нём был металлический ящик для денег и две кипы бумажек, придавленных крупными камнями. Толстый бородатый мужик, похожий на Чарли Дэниелса (американский кантри-музыкант — прим. перев.) кивнул нам с другой стороны стола.

— Тридцать пять, — произнёс он.

Джимми вытащил из кармана две двадцатки, и мужик отдал ему пятёрку.

— Подпиши расписку, — сказал он.

Я тоже заплатил за себя, а потом стал изучать бланк, который дал мне мужик. Это был якобы официальный документ, который гласил, что я в полной мере осознаю, что сегодня вечером здесь происходит, и что я являюсь непосредственным участником. Я не понял, как такой документ можно было бы использовать в суде, но сообразил, что руководство клуба пытается запугать зрителей на случай, если они будут болтать о том, что видели. Я подписался на строчке в самом низу.

Мужик мельком взглянул на бланк.

— Адрес и номер водительских прав, — сказал он, отдавая мне его обратно.

Вдруг меня охватил страх, и я потерял уверенность в себе, но всё же вписал нужную информацию. За Джимми я проследовал в короткий тёмный коридор.

Мы вошли в большую, заполненную до отказа комнату. В центре помещёния к стулу была привязана обнажённая женщина. Рот у нее был заткнут кляпом, а глаза дико озирались вокруг, будто искали как убежать. На белой коже были рубцы и большие кровоподтёки. Вокруг женщины, образовав неровный полукруг, тихо шаркая ногами, стояло тридцать или сорок человек, в основном мужчины, но были и женщины. Рядом со стулом на столе лежали пистолет, два ножа, отвёртка, молоток, ножовка и кусок провода.

Джимми и я молча встали рядом с остальными зрителями. Внезапно я почувствовал тошноту. По отчаявшимся глазам связанной женщины было видно, что она напугана до смерти. её собирались убить. А все спокойно стоящие вокруг нее люди заплатили, чтобы наблюдать за тем, как она умирает.

Я уставился на свои ботинки, потом разглядывал необставленную комнату, считал трещины на потолке — лишь бы не смотреть в испуганные глаза обречённой женщины. Лишь раз я мельком взглянул в её сторону и увидел, как она дико извивается, пытаясь освободиться от оков, но верёвки были завязаны туго, а кляп прочно сидел на месте. Я быстро отвёл взгляд.

Наконец, вошёл человек и стал устанавливать видеокамеру. Он принёс с собой два прожектора, которые установил под прямым углом к женщине. В комнате, в которой и так было жарко, стало ещё жарче от источников света, и в неподвижном воздухе повис тяжёлый запах пота. Я не был уверен в том, что смогу тут оставаться.

Когда человек с камерой вытащил у женщины кляп, она начала кричать. Голос её был резким, высоким, наполненным абсолютным ужасом, а крики звучали коротко и отрывисто. Оператор начал снимать. Я заткнул уши руками. Люди рядом со мной с бесстрастными лицами отрешённо наблюдали за происходящим.

Мужчина с надетым на голову женским чулком зашёл в комнату и приблизился к женщине. Он стал лапать голое тело, трогая её повсюду. Она отбивалась от него с такой силой, что опрокинула стул. Он хладнокровно поднял его и продолжил трогать её тело.

Всё продлилось немногим более получаса. Человек с чулком применял ножовку, чтобы отрезать большие пальцы ног и пальцы на руках. Проводом он перетянул её груди. В закрытой комнате запах пота вскоре сменился более сильным запахом крови и смерти.

Мужчина работал обоими ножами.

Когда на её голову обрушился удар молотка, она была уже без сознания.

Я смотрел на всё это, не отворачиваясь, и меня не тошнило. Однако, несмотря на то, что брызги крови на меня не попали, я чувствовал себя грязным и запачканным кровью. В документе, который я подписал, было чётко сказано — я являюсь участником убийства, и я несу за него ответственность. Я испытывал вину, как будто сам орудовал ножами.

Я ни о чём не разговаривал с Джимми на обратном пути, и сел в свой пикап, не попрощавшись.

Дома родители уже закончили ругаться. Мама рыдала у себя в спальне, а отец прихлёбывал из бутылки и смотрел телевизор. Он осуждающе взглянул на меня, когда я направился к себе.

— Где, к дьяволу, ты был всю ночь?

— У Джимми, — ответил я.

Он снова повернулся к телевизору, и я пошёл дальше, в свою комнату.

Мне снилась обнажённая женщина, которая кричала и умоляла сохранить ей жизнь. А я бил ей в лицо молотком, обрушивая его на нее снова и снова.

Я не звонил Джимми две недели. Он тоже мне не звонил.

Когда Джимми наконец позвонил, голос у него был взволнованным и испуганным.

— Ты ничего не получал по почте в последнее время? — спросил он напрямик.

— Что именно?

— Можешь приехать? — сказал он. — Сейчас?

На самом деле я не хотел ехать к Джимми, но что-то в его голосе сказало мне, что надо.

— Сейчас буду, — сказал я.

Родители опять спорили. Точнее, спорил отец. Мать бессвязно орала, очевидно, спьяну. Она часто напивалась на последней неделе, и меньше обычного вступала в перепалку с отцом. Я не знал, хорошо это было или плохо.

К Джимми я ехал, опустив окна. Вечером стало прохладней, и уже не нужно было включать кондиционер.

Он снова сидел в кабине своего «Джипа», как сидел в ту ночь, когда мы ездили на снафф-шоу. Только глядеть на него в этот раз было неприятно, ко мне вернулась ужасная мерзость той ночи, и желудок замутило. Я вспомнил, как он говорил о том, что ходил туда ранее, и спросил себя, а не был ли он там снова. Я не представлял себе, чтобы кто-нибудь мог захотеть выдержать эту бойню больше одного раза.

Он подошёл ко мне, и я увидел, что в руке он держит лист бумаги.

— Ты получал что-нибудь подобное? — спросил он.

Я взял у него листок. Это была дёшево отпечатанная афиша снафф-шоу. «Думаешь о самоубийстве?» — гласил заголовок. — «Если твоя жизнь не стоит того, чтобы её продолжать, не заканчивай её в одиночку. Позвони нам, и мы поможем положить конец твоим страданиям». Внизу находился телефонный номер.

— Иисусе, — сказал я. — Мы же у них в списке адресатов.

— У меня сестра её чуть не нашла, — сказал Джимми. — Надеюсь, что если её увидят, то она не вызовет подозрений или чего-то ещё, но…

Его голос замер.

На мгновение между нами повисла тишина.

— Ты был там с тех пор? — спросил я.

Он покачал головой.

— А ты?

— Нет, — я посмотрел на него. — Почему ты пошёл туда во второй раз?

Он пожал плечами.

— Думал, что это может быть забавно.

— Забавно.

Я вернулся к своему пикапу и уехал, не взглянув в сторону Джимми. Мне было интересно, как он спит по ночам. Я сомневался, чтобы его мучили кошмары.

По дороге к дому и улицы, и здания — всё казалось грязным и тусклым.

Большую часть следующего дня я провёл в Метро-Центре (крупный торговый комплекс — прим. перев.), спасаясь от жары в кондиционированной прохладе торгового комплекса. Я не встретил никого из знакомых, но это было только к лучшему. Я заходил в магазины, продававшие книги, музыкальные записи, одежду, пытаясь привести в порядок мысли в своей голове.

Было уже больше шести, когда я, наконец, вернулся домой, но там никого не было. Я пошёл на кухню сделать сэндвич и увидел на столе афишу.

«Думаешь о самоубийстве?».

На полу возле стола валялись три мятых листа бумаги. Я подобрал один и разгладил его. «Дорогой Дэн» было написано на нём рукой моей матери. Я подобрал ещё один бумажный комок. «Дорогой Дэн» гласил он. Ничего другого не было и на последней записке. Лишь опять моё имя: «Дорогой Дэн».

— Нет! — закричал я во весь голос.

Я выбежал к пикапу и погнал к Джимми. Он был на улице, когда я наполовину влетел к нему на газон.

— Ты что делаешь? — оторопело спросил он.

— Садись в машину! — заорал я. — Нам нужно на шоу!

Не задавая вопросов, он немедленно запрыгнул в кабину. Я рванул с места, следуя его указаниям, надеясь, что из-за короткого крюка до его дома мы не приедем слишком поздно.

Через двадцать минут мы добрались до розового здания. Я выскочил из пикапа и бросился к двери.

— Пятнадцать долларов, — сказал Чарли Дэниелс. — И подпиши расписку.

Я швырнул ему деньги, быстро нацарапал подпись и помчался по коридору.

— Адрес и номер водительских прав, — крикнул он мне вслед.

Когда я ворвался в помещёние, камера уже снимала. Мать, связанная и обнажённая, сидела на стуле. Кляпа у нее во рту не было, однако она не кричала. Глаза её выглядели мёртвыми. Люди, смотревшие на нее, молчали, и было похоже, будто им не по себе.

— Мама! — закричал я.

И в этот момент мужчина завёл бензопилу.

Перевод: Аввакум Захов

Почтальон

Bentley Little, «The Mailman», 1988

Когда я был маленьким, мама и папа каждое лето брали меня на окружную ярмарку. Однажды, когда мне было около пяти или шести лет, я шёл где-то позади моих родителей и ко мне обратился какой-то карлик:

— Дай четвертак!

Он был настойчивым, бесцеремонным и пугал меня до чертиков; лишь побежав догонять родителей, я оглянулся, и увидел, что карлик уже пристал с тем же агрессивным требованием к другому прохожему. Только тогда я понял, что он просто пытался привлечь клиентов для игры в «Кольцеброс».

Это происшествие я использовал как отправную точку для «Почтальона».

* * *

Если бы Джек знал, что почтальон был карликом, то никогда бы не переехал в этот дом. Это было ясно как день. Да, район был хорош. И он заключил фантастическую сделку — дом продавался в большой спешке, поскольку предыдущего владельца компания-работодатель переводила в Нью-Йорк. Но все это было неважно.

Почтальон был карликом.

При одной мысли об этом у Джека выступал холодный пот на спине. В утро переезда он беззаботно распаковывал газонную мебель, устанавливая под сосной пикниковый стол из красного дерева, когда увидел голубую почтовую кепку, подпрыгивающую прямо над небольшой изгородью перед домом. Ребенок, подумал он. Просто ребенок играет.

Почтальон прошёл через ворота, и Джек увидел мужчину с маленьким телом и огромной головой, сжимающего толстыми маленькими пальцами стопку писем. Быстро, как только мог, Джек побежал от карлика прочь, понимая, что на него уставились грузчики и соседи, и абсолютно не обращая на это внимания. Почтальон бросил письма в почтовую щель двери и пошёл к следующему дому, в то время, как Джек стоял в дальнем конце двора, глядя в противоположную сторону и пытаясь подавить нахлынувшую панику.

* * *

Откуда-то выскочил карлик и схватил Джека за руку.

— У тебя есть четвертак? Дай четвертак!

Он протянул толстую крошечную ладонь размером не больше ладони Джека. Мальчик смущенно огляделся в поисках своего отца, Бейкера, или хоть кого-нибудь. На мгновение его взгляд встретился со взглядом карлика и, на высоте своего детского лица, Джек увидел лицо взрослого: старые глаза лилипута безжалостно вглядывались в его, молодые; дневную щетину пересекала натянутая прямая линия жесткого, искушенного рта. Джек тут же отвел взгляд.

— Дай четвертак! — по опилкам карлик повел его к стенду, и указал на пирамиду из разноцветных стеклянных пепельниц. — Выиграешь приз! Давай четвертак!

Джек открыл рот, чтобы позвать на помощь, но открыл его не до конца и не смог издать ни звука. Теперь его растерянный, отчаявшийся взгляд метался повсюду, тщетно выискивая в карнавальной толпе знакомое лицо. Джек засунул вспотевшую руку в правый карман штанишек и крепко сжал два четвертака, которые ему дал отец.

— Я знаю, у тебя есть четвертак! Дай его мне! — начал злиться карлик.

Почувствовав, как крепкая сильная рука обхватила его шею, Джек повернул голову.

— Давай, Джек. Пойдем, — улыбнулся ему отец — в этой улыбке чувствовались безопасность, уверенность и спокойствие. Джек ослабил хватку на монетках в кармане и благодарно посмотрел на отца. Схватил его за руку, и они вдвоем пошли по парку развлечений к комнате смеха, где их ждал Бейкер. Уходя, Джек обернулся и посмотрел на карлика. Лилипут сердито проводил его взглядом:

— Я достану тебя, сучонок маленький. — Его голос был низким и грубым, будто рычание.

Джек испуганно поднял голову. Но его отец не расслышал. Будучи выше, он не обратил внимания и не распознал угрозу. Стараясь не оглядываться, Джек крепче сжал его волосатую руку. Под ветровкой и футболкой бешено колотилось сердце. Джек знал, что карлик смотрит на него, ожидая, что он обернется ещё раз. Спиной чувствовал взгляд маленького человека, полный жгучей ненависти.

— Я тебя достану, — повторил карлик.

* * *

Джек перебирал почту. Конверты были обычными — мусор, счета, пара писем — они выглядели грязными, казались ему засаленными и, подумав о том, что к ним прикасались те короткие пухлые пальцы, Джек сразу же бросил их на стол.

Надо что-то делать. Может продать дом. Или позвонить на почту и попросить о переводе почтальона.

В нем снова нарастал страх; Джек взял пульт и включил телевизор. На экране шёл Волшебник из страны Оз, коротышка призывал Дороти «следовать по дороге из желтого кирпича!» Джек выключил телевизор, его руки дрожали. Внезапно дом показался темным, распакованные коробки отбрасывали странные тени на стены комнаты. Джек встал и включил свет на всем первом этаже. Заснул он нескоро.

Утром Джек распаковывал вещи, но день провел прогуливаясь по магазинам, держась подальше от своего дома. По дороге в торговый центр он заметил двух почтальонов, но оба они были нормального роста.

Почему он не проверил?

Как он мог быть таким глупым?

Джек вернулся домой в полшестого вечера, намного позже, чем должен был прийти и уйти почтальон. Должен был. Потому что тот находился на в трех домах от его собственного, в своей нелепой синей униформе, слегка покачиваясь вправо-влево, видимо не в силах держать равновесие на своих коротких и толстых ногах.

Джек выскочил из машины, забежал в дом, закрыл и запер за собой дверь и поспешно задернул шторы. Стараясь быть незамеченным через окна, он присел за диваном, плотно закрыл глаза, его руки от страха сжались в кулаки. Джек слышал легкие шаги на крыльце; слышал металлический стук открытой и закрытой почтовой щели; слышал, как удаляется звук шажков маленьких ножек.

Безопасно.

Прежде чем встать, Джек подождал несколько минут, пока не убедился, что карлик окончательно ушёл. Он вспотел и осознал, что у него трясутся руки.

Дай четвертак.

Та встреча с карликом пережитая им на карнавале была поистине жуткой, но, хоть он и не забыл тот грубый голос и маленькое жестокое лицо, этого все равно было бы недостаточно, чтобы напугать его окончательно и бесповоротно, так, что сейчас Джек дрожал от страха, когда видел человека менее четырех футов ростом. Нет, это сделал с ним Вьетнам. Лагерь для военнопленных. Именно там Джек снова увидел этого карлика и понял, что маленький человек действительно его преследует, и его угрозы были не пустыми. Именно там Джек узнал о силе карлика.

Поначалу охранники были добры к нему, насколько это было возможно в текущих обстоятельствах. Его кормили два раза в день, еда была приемлемой, его не избивали и позволяли еженедельные физические упражнения. Но однажды еду давать перестали. Прошло три дня, прежде чем ему дали полную чашку грязной воды и небольшую порцию жидкой овсяной каши, поданной на куске старой фанеры. Джек жадно поел, мгновенно выпил воду и его тут же вырвало: пищеварительная система не выдержала внезапного шока. В исступлении, полубезумный Джек подскочил и застучал в дверь, требуя ещё еды. Но единственное, что он получил за свои страдания, — это избиение деревянными дубинками, которые оставили огромные раны на его руках и ногах и, Джек был уверен, сломали как минимум одно ребро.

Спустя какое-то время — возможно прошло только пару часов, а может несколько дней — в его камеру вошли два охранника, которых он никогда раньше не видел.

— Kwo ta? — сердито потребовал один из них.

— Английский, — пытался Джек объяснить сквозь потрескавшиеся и опухшие губы. — Я говорю только…

Его ударили дубинкой по затылку, и он упал лицом в пол, резкая боль пронзила плечи и бока.

— Kwo ta? — снова потребовал мужчина.

Джек кивнул, надеясь, что это то, чего они ждут, не уверенный в том, с чем он согласился. Мужчины кивнули, и ушли довольные. Через час или около того вернулся другой человек с маленькой чашкой грязной воды и несколькими корками твердого хлеба, намазанными какой-то рисовой кашей. На этот раз Джек ел медленно, пил понемногу и не вставал.

На следующий день его вывели на улицу, и, хотя солнечные лучи обжигали его чувствительные к свету глаза, Джек был рад выйти из камеры. Со скованными руками он прислонился к бамбуковой стене рядом с другими молчаливыми, истощенными заключенными. Он оглядел лагерь и увидел неподалеку группу явно высокопоставленных офицеров. Один из мужчин переступил с ноги на ногу, переместившись правее, и в один незабываемый момент Джек увидел карлика.

Внезапно ему стало холодно, Джек чувствовал, как внутри нарастает страх. Это невозможно. Это не могло быть реальностью. Но это было возможно. Это была реальность. Карлик был одет в форму северо-вьетнамской армии. Он был смуглее, чем раньше, и имел восточный разрез глаз. Но это был тот самый человек. Джек почувствовал, как в животе что-то опускается.

Кwo tа.

Четвертак.

Вьетнамские охранники пытались сказать «четвертак». Карлик улыбнулся ему, и Джек увидел крошечные детские белые зубы. Маленький человечек что-то сказал другому офицеру; тот подошёл и приблизил своё лицо к лицу Джека:

— Gi meea kwo ta. — сказал мужчина с сильным мелодичным акцентом.

И Джек закричал.

Оставшуюся часть своего заключения он провел в одиночном заключении, где его регулярно избивали и изредка кормили, а когда наконец-то выпустили, Джек весил менее девяноста фунтов и был белым, как альбинос, с рубцами, синяками и язвами по всему телу. По пути к взлетно-посадочной полосе он заметил несколько охранников, но, как не осматривался, прежде чем ступить на самолет, признаков карлика не заметил.

Но когда Джек прибыл в Ванденбург, тот ждал его, замаскировавшись под приветствующего зеваку. Джек увидел ужасное лицо, огромную голову на небольшом теле, возле ног другой семьи военнопленных. В руке у него был маленький американский флажок, которым он с энтузиазмом размахивал. Вьетнамцем карлик больше не был — его волосы были русыми, светлая кожа была красной от солнечных ожогов — но, без сомнения, это был тот же самый человек.

Затем его лицо затерялось в толпе, когда на взлетную полосу бросились друзья и семьи освобожденных.

С тех пор Джек избегал карликов и лилипутов, и весьма в этом преуспел.

Изредка он замечал спину маленького человека в магазине, или в супермаркете, но ему всегда удавалось сбежать незамеченным.

До сих пор у него не было проблем.

Джек поднял просунутые через щель для почты конверты, но на ощупь те были холодными, и он, даже не взглянув, бросил их на стол.

* * *

На следующий день Джек вышел из дома до полудня и не возвращался до темноты. Он боялся увидеть этого карлика ночью, боялся, что маленький человечек придет и прокрадется по ступенькам в темноте, чтобы доставить почту. Но когда вернулся домой, почта уже была доставлена.

Следующим вечером он вернулся чуть раньше и увидел карлика в трех домах от своего, там же, где видел его раньше, Джек быстро вбежал внутрь, запер дверь, задернул шторы и спрятался за диваном.

Последующие три дня Джек уходил из дома, но он понимал, что не сможет делать это каждый день. В этом не было смысла. Осталось лишь три недели, до того, как он начнет свою преподавательскую деятельность, и было ещё много нераспакованных вещёй, и несделанной работы по дому. Он не мог проводить каждый день, бегая по торговым центрам подальше от дома, чтобы избежать встречи с почтальоном.

Поэтому на следующий день Джек остался дома, следя за почтальоном, и к концу недели это стало рутиной. Когда приходил почтальон Джек прятался, задергивал шторы и запирал двери. Он частенько включал стереосистему или включал телевизор до прихода почтальона, но когда тот появлялся, Джек отключал все, что издавало звуки и тихо сидел на полу, не желая, чтобы коротышка знал, что он дома.

Джек слышал ритмичное топанье маленьких ножек поднимающихся по ступенькам деревянного крыльца, паузу пока почтальон перебирал письма, затем ужасный звук металла по металлу, пока эти коротенькие пальцы с усилием приоткрывали щель для писем и заталкивали конверты. К тому времени Джек обливался потом и не дышал, боясь пошевелиться, пока не слышал, как маленькие ножки спускаются по ступенькам.

Однажды, после того, как почта была доставлена, наступила тишина, и Джек понял, что слышал, как почтовую щель открыли, но не слышал, как её закрыли. Карлик заглядывал через нее в дом! Джек почти чувствовал, как эти ужасные маленькие глаза осматривают гостиную через небольшую прорезь. Он уже собирался закричать, но услышал щелчок закрытой щели и звук удаляющихся шагов.

Затем случилось неизбежное.

Как всегда, Джек молча подождал за диваном, когда уйдет почтальон, затем вышел и забрал почту. Среди больших белых конвертов был маленький синий, более толстый, чем остальные, с печатью почтовой службы на лицевой стороне. Джек знал, что это за конверт — он много раз получал их до этого.

Почтовая оплата.

Сердце заколотилось, Джек посмотрел на строку СУММА, уже зная, сколько он должен…

Двадцать пять центов.

Четвертак.

Вокруг удлинялись тени, в комнате потемнело, а Джек неподвижно стоял и размышлял: куда же карлик ходит после работы.

* * *

На следующее утро Джек отправился в главное отделение местной почты. Длинную очередь наполняли бизнесмены, которым нужно было отправить важные посылки, и женщины, которые хотели купить свежие марки, но он терпеливо ждал. Когда подошла очередь, Джек подошёл к стойке и спросил у клерка, можно ли поговорить с начальником. Джек был не таким смелым, как планировал, и он знал, что его голос слегка дрожит.

Вышёл начальник почты, здоровенный мужчина лет пятидесяти, в очках в роговой оправе и с неподвижной умиротворяющей улыбкой.

— Чем я вам могу помочь, сэр?

Теперь, когда он здесь, Джек не был совсем уверен, что справится. Болела голова, он чувствовал, как кровь пульсирует в висках. Джек собрался что-нибудь придумать, что-нибудь бессмысленное и несущественное, но внезапно вспомнил о жестоком маленьком личике карлика, подумал о требовании в почтовом конверте.

— Я здесь, чтобы пожаловаться на одного из ваших почтальонов.

Брови начальника удивленно поднялись.

— Один из наших разносчиков почты? — Джек кивнул. — Где вы живете, сэр?

— Гленоакс. Гленоакс авеню.

Начальник нахмурился.

— Это маршрут Чарли. Один из наших лучших сотрудников. — Он обернулся и позвал. — Чарли!

У Джека вспотели руки.

— Он прямо позади вас, — объявил глава почты. — Сейчас он подойдет, и мы уладим это недоразумение.

Джек хотел убежать, хотел выбежать через дверь, через которую он пришёл, запрыгнуть в машину и уехать. Но он остался на месте. В отделении полно народу. Он в безопасности. Здесь с ним ничего не случится.

Из-за угла появился человек в синей форме.

Мужчина обычного роста.

— Это Чарли, — сказал начальник. — Ваш почтальон.

Джек покачал головой.

— Нет, человек, о котором я говорю… низкий. Он ростом около трех футов.

— У нас нет никого, кто бы соответствовал этому описанию.

— Он приносит мою почту каждый день. Приносит почту моим соседям.

— Где вы живете? — спросил Чарли.

— На Гленоак авеню.

— Это невозможно. Я доставляю почту туда.

— Я никогда раньше вас не видел!

Джек переводил взгляд с одного человека на другого. Он вспотел и ощущал запах собственного пота. Вот рту пересохло, и он безуспешно пытаясь смочить его слюной.

— Здесь происходит что-то странное.

— Сэр, мы поможем вам, чем сможем, — сказал начальник почты.

Джек покачал головой:

— Забудьте об этом, — он повернулся и зашагал к двери. — Забудьте, что я приходил.

* * *

На следующий день он вообще не получил никакой почты, хотя, поглядев в окно, Джек увидел, как карлик радостно идет по другой стороне улицы, доставляя почту в другие дома. То же самое на следующий день. ещё одним днем позже, Джек остался на крыльце, и, прежде чем это понял, лилипут уже шёл по тротуару с неунывающим выражением грубого и жестокого лица, посвистывая, держа в руках пачку писем. Джек забежал в дом, запер дверь и бросился вглубь ванной комнаты. Он сел на унитаз и оставался там больше часа, пока не убедился, что карлик не ушёл.

Наконец Джек умылся, открыл дверь ванной и пошёл по коридору в гостиную.

Почтовая щель открылась, влетели два письма, и щель закрылась. Он слышал лишь тихий грубый смех и быстрые шаги карлика, убегающего с крыльца.

* * *

Оружие отлично лежало в руках. Как же давно это было. Джек не трогал пистолет со времен Вьетнама, но пользоваться огнестрельным оружием — это как езда на велосипеде, он ничего не забыл. Ему нравилось ощущение тяжести пистолета в ладони, нравилось чувствовать пальцем гладкость спускового крючка. Наверное, стреляет он уже не так хорошо, как когда-то — в конце концов, Джек не практиковался уже почти тридцать лет — но если собираешься стрелять вблизи, то быть хорошим стрелком и не нужно; и именно на этом расстоянии он собирался использовать оружие.

Он поджидал почтальона за полуоткрытыми шторами.

И на дорожке появился Чарли.

Джек сунул пистолет за пояс и рывком открыл дверь.

— Где он? — требовательно спросил он. — Где этот долбаный карлик?

Почтальон в замешательстве покачал головой.

— Простите, сэр. Я не знаю, о чем вы говорите.

— Карлик! Маленький парень, который обычно доставляет почту!

— Я почтальон на…

Джек вытащил пистолет.

— Где он, черт возьми?

— Я… я не знаю, сэр. — Голос почтальона дрожал от страха. Он выронил письма, и те разлетелись по дорожке. — П-пожалуйста, не стреляйте в меня.

Джек сбежал по крыльцу, проскочил мимо почтальона и запрыгнул в его машину. С пистолетом на сиденье, чтобы можно было легко дотянуться, он ездил туда-сюда по улицам, в поисках карлика в маленькой синей почтовой форме. Он разъезжал почти десяти минут и почти было сдался: пистолет уже не казался хорошей идеей, но вдруг увидел карлика, пересекающего улицу в полутора кварталах впереди. Джек вдавил педаль газа.

Когда он, игнорируя знак светофора, проехал через ближайший перекресток, в него врезался пикап.

На Джека обрушилась дверь, руку пронзил зазубренный осколок металла. Стекла разбились, осыпав его душем осколков, руль вылетел и пробил ему грудь. В мгновение, которое длилось бесконечно, он почувствовал, как ломаются кости и разрываются внутренности, и Джек понял, что авария закончится смертью. Однако он не кричал. По какой-то странной причине Джек не кричал.

Вдалеке слышался вой сирен, и какая-то часть его разума подсказывала, что это полиция, которую из-за него вызвал почтальон Чарли; тем не менее, Джек знал, что они приедут слишком поздно, чтобы как-то ему помочь. Сейчас его уже ничто не спасет.

Он шевельнул головой, единственной частью тела, которая все ещё двигалась, и увидел ещё одного человека, в удивлении ковыляющего по тротуару.

А потом появился карлик. Он был в обычной одежде, а не в почтовой форме, но все ещё в кепке почтальона. Озабоченность на его лице была ложной: Джек чувствовал ликование под этой маской.

— Я вызову врачей, — сказал карлик. Его голос звучал не так как раньше, был не тихим и грубым, а напряженным и высоким. Он похлопал по своим карманам, и тут Джека дошло, что будет дальше. Он хотел закричать, но не смог. — У тебя есть четвертак на телефон?

Джек хотел схватить пистолет, но не мог пошевелить руками. Он пытался вывернуться, но его мышцы не работали.

Улыбаясь, карлик рылся у Джека в карманах. Мгновение спустя коротышка выбрался из-под обломков. Он держал серебряную монету, запачканную мокрой, красной кровью.

Джек закрыл глаза от боли, которая, казалось, длится уже часы, но не услышал ни звука. Джек открыл глаза.

Карлик злобно рассмеялся. Он положил четвертак в карман, отсалютовал кепкой и, радостно насвистывая, пошёл по улице. Приближался вой сирен.

Перевод: Сергей Фатеев

Монтейт

Bentley Little, «Monteith», 1993

Насколько хорошо один человек может знать другого? Это вопрос, который часто задавался и затрагивался многими писателями за последние годы. Здесь мой взгляд на этот вопрос, как ребенка пригородов, который вырос в 1960-х годах, когда мужья уходили на работу каждое утро, а жены оставались дома.

* * *

Монтейт.

Эндрю уставился на слово, интересуясь, что оно означает. Оно было написано рукой его жены, на листке её личной канцелярской бумаги, написано с каллиграфической аккуратностью, точно в центре страницы. Было только одно слово, и Эндрю сидел за кухонным столом с бумагой в руке, пытаясь расшифровать его значение. Это было имя любовника? Адвокат? Друг? Коллега? Это была записка? Напоминание? Желание?

Монтейт.

Он вообще её не заметил, когда первый раз зашёл на кухню, просто поставил портфель на стол и поспешил в ванную. Вернувшись, чтобы забрать свой портфель, он увидел записку, но не обратил внимания, его мозг автоматически классифицировал её как телефонный каракуль или что-то столь же бессмысленное. Но аккуратность надписи и преднамеренное расположение слова на странице почему-то привлекли его внимание, и он сел, чтобы изучить записку.

Монтейт.

Он уставился на лист бумаги. Это слово беспокоило и тревожило его, и он не мог понять почему. Он никогда не читал его раньше, никогда не слышал, чтобы Барбара произносила это слово в его присутствии, оно не вызывало в подсознании знакомых ассоциаций. Эти два слога и впечатление изощренной важности, порожденное их союзом, заставляли его беспокоиться.

Монтейт.

У Барбары есть любовник? У нее была интрижка?

Это его сильно беспокоило, и впервые он пожалел о том, что заболел в этот день, раньше ушёл с работы и пришёл домой, пока Барбара отсутствовала.

Он встал, ненавидя себя за свои подозрения, но не в силах заставить их исчезнуть, и прошёл через кухню к телефону, висящему на стене рядом с дверью. Он снял трубку, достал из-под нее записную книжку и начал просматривать страницы. Под буквой «М» не было «Монтейт», поэтому он прошёлся по всему алфавиту, по всей книге, чтобы узнать, не является ли Монтейт именем, а не фамилией, но опять же ему не повезло.

Конечно, рассуждал он. Если бы Монтейт был её любовником, она бы не записала его имя, адрес и номер телефона там, где он мог на него наткнуться. Она бы спрятала его, держала бы его в секрете.

её дневник.

Он закрыл записную книжку, и некоторое время стоял неподвижно. Это был серьезный шаг, который он должен был обдумать.

Ревнивое воображение и необоснованная паранойя вот-вот должны были привести его к вторжению в личную жизнь жены. Он собирался разрушить доверие, которое существовало между ними на протяжении пятнадцати лет… что? Ничего. Одно непонятное слово.

Монтейт.

Он оглянулся на стол, на лист бумаги, лежащий сверху.

Монтейт.

Слово терзало его, отдавалось эхом в голове, хотя он ещё не произнес его вслух. Он все ещё думал, не решил, что делать, когда ноги несли его в гостиную… через гостиную… в зал… по коридору.

В спальню.

Решение было принято. Он шагнул по бежевому ковру и открыл единственный ящик тумбочки, стоящей около кровати со стороны Барбары. Достал маленький розовый дневник и открыл книгу на первой странице, почувствовав лишь кратковременный укол совести. Она была пуста. Он перевернул следующую страницу — пусто. И следующую — тоже пусто.

Он быстро перелистывал страницы, видел только пустоту, только белое. Потом что-то привлекло его внимание. Он остановился, перевернул страницы обратно.

В середине дневника по центру страницы было написано аккуратнейшим почерком Барбары одно двухсложное слово.

Монтейт.

Он захлопнул книгу и бросил обратно в ящик. Он глубоко вздохнул, наполненный гневом и неопределенным, необоснованным чувством, которое было похоже на страх.

У нее была интрижка.

Монтейт был её любовником.

Он думал о том, чтобы поговорить с ней о своих подозрениях, расспросить о Монтейте — кто он такой, где она его встретила. После всех обсуждений, после всех споров, после всего, что он говорил на протяжении многих лет, он не мог признаться, что шпионил за ней, не мог позволить себе даже видимость вторжения в её личную жизнь. Он не мог признаться, что что-то знал. С другой стороны, может, она хотела, чтобы он узнал о её неосторожности, может, она хотела, чтобы он прокомментировал это, может, она хотела увидеть его реакцию. В конце концов, она оставила бумагу на столе, где он наверняка её найдет. Разве не разумно было предположить, что она хотела, чтобы он увидел записку?

Нет, он пришёл домой раньше, чем должен был. Если бы это был обычный день, к тому времени, как он вернулся с работы, она бы убрала и спрятала её где-нибудь.

У Эндрю болела голова, и его слегка тошнило. В доме вдруг стало жарко, воздух стал душным, и он поспешил из комнаты. Он не хотел снова проходить через кухню, не хотел видеть эту записку на столе, поэтому вместо этого повернул к задней части дома, пройдя через комнату отдыха в гараж. Он стоял прямо в дверном проеме, благодарный за прохладную затемненную атмосферу. Он закрыл глаза, глубоко подышал, но воздух, который он вдохнул, был не таким чистым и свежим, как он ожидал. Вместо этого, был запах разложения, вкус чего-то гнилого. Он открыл глаза, потянулся к выключателю и щелкнул его.

Мертвый сурок висел на открытой балке в дальнем темном углу гаража.

Сердце Эндрю замерло, и он почувствовал первые порывы страха в груди. Ему хотелось вернуться в дом, в спальню, даже на кухню, но, с трудом сглотнув, он заставил себя двигаться вперёд. Он пересек открытое пустое пространство заляпанного маслом бетона и остановился перед дальним углом. Вблизи он увидел, что сурок задушен шпагатом, который был обернут вокруг сжатого горла и привязан к балке. Сотни крохотных мошек ползали по трупу животного, их черные булавочные тельца и прозрачные крохотные крылышки двигались между отдельными волосками сурка и создавали иллюзию жизни. Насекомые группировались в растущие черные колонии на белых затуманенных глазах, копошились вокруг мелких зубов и высунутого из открытого рта языка.

Желчь подступила к горлу Эндрю, но он заставил себя не блевать. Он уставился на мертвое животное. Было что-то странное в обесцвеченной нижней половине трупа, но он не мог видеть, что это было из-за угла, под которым он висел. Затаив дыхание от вони гнили, он сделал ещё один шаг вперёд.

Часть нижней поверхности сурка была выбрита и на прозрачной розовато-белой коже вырезана буква М.

Монтейт.

Это был Монтейт? Мурашки побежали по рукам Эндрю. Эта мысль казалась правдоподобной, но в каком-то безумном, иррациональном смысле и он не мог придумать логического обоснования для такого предположения. Сурок по имени Монтейт? Зачем Барбаре такое животное? И зачем ей убивать его и калечить? Зачем ей писать его имя в дневнике, на бумаге?

Он попытался представить, как Барбара в пустом гараже обвязывает шпагат вокруг шеи сурка, поднимает извивающееся, кричащее, дерущееся животное в воздух, но не смог.

Насколько хорошо он знал свою жену? Задумался он. Все эти годы он целовал её на прощание утром, когда уходил на работу, целовал по ночам, когда возвращался, но на самом деле никогда не знал, чем она занималась все остальное время. Он всегда предполагал, что она занималась домашними делами — готовила, убиралась, ходила по магазинам — но он никогда не пытался выяснить распорядок её дня, чтобы действительно узнать, что она делает, чтобы занять своё время тогда, когда они не были вместе.

Теперь он чувствовал себя виноватым за её молчаливую банальную жизнь. Негласно, но он принимал решения, полагая, что его время, его жизнь, важнее её. Он представлял себе, как она каждый вечер надевает фальшивое лицо во время его возвращения домой, притворяясь, что она счастлива с ним, что все в порядке, в то время как её одиночество днем становилось все более замкнутым, все более удручающе бессмысленным.

Настолько бессмысленным, что она обратилась к жертвоприношению животных?

Он уставился на кишащего насекомыми сурка, на вырезанную на его нижней поверхности букву М. Что-то было не так с этой ситуацией. Чего-то не хватало. Что-то не вяжется.

Он сплюнул. Запах стал невыносимым, он чувствовал его во рту, чувствовал в легких и, широко открыв большую дверь, чтобы проветрилось, выбежал из гаража и проблевался. Остановившись у начала подъездной дорожки, он сделал несколько глубоких, очищающих вдохов и выдохов, затем подошёл к поливочному шлангу, попил и сполоснул лицо и голову холодной водой с резиновым привкусом. Вода стекала по его волосам. Наконец, встряхнув головой, он закрутил кран.

Именно тогда он и увидел улиток.

Они лежали на потрескавшемся участке тротуара рядом со шлангом, и они были мертвы. Он присел на корточки. Барбара, очевидно, насыпала соль на трех улиток, которых нашла в саду, и разместила этих трех растворяющихся существ на тротуаре в вершинах грубого треугольника. Две раковины были теперь совершенно пусты, содержимое вытекло, их черные отверстия были обращены в стороны, и высыхающая слизь, которая когда-то была их телами, растеклась по бетону амебообразными узорами. Третья улитка ещё не полностью растворилась и представляла собой массу зеленоватых пузырьков.

С английской булавкой, продетой через центр.

Андрей толкнул пальцем третью раковину, присмотревшись поближе. Розовый пластиковый конец булавки резко выделялся на фоне коричневой раковины и зеленого пузырящегося тела. Он встал. У него никогда не было большой любви к улиткам, он даже сам сыпал на них соль в детстве, но он никогда не был настолько жестоким, чтобы насадить одно из существ на булавку. Он не мог понять, почему Барбара прилагала особые усилия, чтобы пытать одного из них, какое удовольствие или цель она может получить от такого действия.

И почему она разместила три из них по углам треугольника?

Между сурком и улитками ощущался некий формирующийся ритуализм, который ставил Эндрю в крайне некомфортное положение. Он пожалел, что увидел на столе записку, пожалел, что пришлось проводить это расследование. Раньше он всегда звонил заранее, прежде чем вернуться домой. Даже в тех редких случаях, когда он уходил с работы больным, он звонил Барбаре сообщить, что возвращается домой, полагая, что такое заблаговременное уведомление является примером обычной вежливости. На этот раз, однако, он не позвонил домой, и он не знал, почему этого не сделал.

Он пожалел об этом.

Монтейт.

Может быть, в конце концов, это было не имя любовника. Возможно, это какое-то своего рода заклинание или колдовские чары.

Теперь он стал сходить с ума.

Где же Барбара? Он вышел из дома, посмотрел вверх и вниз по улице в поисках её машины, ничего не увидел. Ему хотелось забыть увиденное, зайти внутрь, включить телевизор и ждать, когда она вернется домой, но узел страха в животе сопровождался болезненным и нездоровым любопытством. Он должен был знать больше, он должен был знать, что происходит на самом деле — хотя он не был уверен, что этому есть какое-то разумное объяснение.

Ему пришла в голову мысль, что все это ему кажется, что он галлюцинирует. Он ушёл с работы из-за сильных спазмов в животе и диареи, но, возможно, ему было хуже, чем он первоначально думал. Может быть, у него не было гриппа — может быть, это приступ полноценного нервного срыва.

Нет. Было бы обнадеживающим и приятным узнать, что что-то не так с ним, а не с Барбарой, что это безумие было у него в голове, но он чувствовал, что это не так. Его разум функционировал правильно, на полную мощность. В гараже действительно был изуродованный сурок, на тротуаре треугольник измученных улиток, в спальне пустой дневник с одним словом на одной странице.

Монтейт.

Были ли другие следы, которые он пропустил, другие улики… нестабильности Барбары? Он считал, что, вероятно, есть, и что он сможет найти их, если будет достаточно внимательно искать. Он обошёл гараж и вышел на задний двор. Все выглядело нормально, как всегда, но он не доверял этому первому поверхностному впечатлению. Он прошёл мимо ряда крытых пластиковых мусорных баков, пересек недавно подстриженную лужайку и направился в сад Барбары. Он посмотрел на ветви лимонного дерева, смоковницы и авокадо. Он осмотрел ряды редиски, раскидистые тыквенные растения. Его взгляд уже переместился на сложенный на зиму садовый инструмент позади гаража, когда его мозг зафиксировал несоответствие в только что промелькнувшей сцене — симметричный белый квадрат среди зеленого свободного пространства.

Он отступил назад, изменив направление и угол обзора, и затем он увидел её.

В углу двора, рядом с забором, почти скрытая кукурузой, стояла маленькая грубая хижина, сделанная из палочек от эскимо.

Он уставился на квадратное строение. Там была маленькая дверь и маленькое окно, крошечная дорожка из гальки, проложенная по грязи прямо к входу в миниатюрное здание. Дом был размером примерно с обувную коробку и плохо построен, даже отсюда виднелись шарики клея, используемые для крепления кривой крыши.

Это сделал кто-то из соседских детей или Барбара? Эндрю не был уверен. Он прошёл по траве и остановился перед хижиной. Присел на корточки. На передней стене были карандашные пометки — лёгкие наброски ставней по обе стороны от двух окон, кусты, нарисованные рядом с дверью.

Слово Монтейт, написанное на почтовом ящике почерком его жены.

Барбара построила дом.

Он прищурил один глаз и заглянул в открытую дверь.

Внутри, на грязном полу, лежала пустая раковина улитки, проткнутая булавкой.

Он снова почувствовал страх; ещё больше испуганный, чем он ожидал, навязчивой абсурдностью действий Барбары. Он встал и увидел на кирпичном заборе перед собой фиолетовую полосу граффити. Он моргнул. Там, над домом из палочек эскимо, на кирпичной стене, наполовину скрытый виноградной лозой и стеблями кукурузы, виднелся грубый цветной эскиз. Рисунок был просто и примитивно нарисован, линии кривые и прерывистые, и он бы приписал его происхождение ребенку, если бы не объект иллюстрации.

Он сам.

Он отодвинул виноградные лозы и отступил назад, чтобы лучше рассмотреть и получить общее представление. Если смотреть под этим углом, было очевидно, кто был запечатлен на этом изображении. Расстояние сглаживало неровные изгибы карандаша, которые появлялись на каждом оштукатуренном стыке кирпича, придавая целостность грубым колебаниям линий. Он смотрел на своё лицо, упрощенное до карикатуры и увеличенное в пять раз. Редеющая линия волос, густые усы, тонкие губы — это были наблюдения взрослого, переведенные на художественный язык ребенка.

Барбара нарисовала эту картину.

Он заметил пятна грязи на кирпиче на фоне его лица, куда, очевидно, бросали комья грязи.

Его мучил вопрос: почему? Почему она все это сделала?

Он опустился на четвереньки и пополз по саду, подпитываемый собственной одержимостью. Здесь было ещё что-то. Он знал это. И он найдет это, если будет продолжать искать.

Ему не пришлось долго искать.

Он перестал ползать и уставился на кошачью лапу, торчащую из хорошо вспаханной земли под самым большим томатным растением. Лапа и связанная с ней часть ноги была специально расположена и направлена вверх. Засохшая почерневшая кровь просочилась в серый мех между сомкнутыми и скрученными подушечками пальцев.

Может Монтейт — это имя кота, подумал Эндрю. Может быть, она случайно убила соседского кота и, чувствуя вину, похоронила животное здесь, чтобы скрыть улики.

Но это было не похоже на Барбару, на ту Барбару, которую он знал. Если бы она случайно убила домашнее животное, она бы немедленно пошла к владельцу и объяснила, что именно произошло.

Возможно, подумал он, она специально убила животное, чтобы обеспечить питательными вещёствами свою почву, свои растения. Или как часть ритуального жертвоприношения какому-нибудь ведьмовскому земному божеству, чтобы обеспечить здоровье её урожая.

Он подумал о Сурке в гараже.

Ему было интересно, есть ли и в других гаражах по улице висящие мертвые животные, похоронены ли и в других задних дворах домашние питомцы. Возможно, соседские жены по очереди встречались в домах друг друга, пока их мужья отсутствовали, совершая вместе темные и противоестественные деяния. Возможно, именно там сейчас и находилась Барбара.

Таковы мечты обычной домохозяйки.[10]

Мелодия старой песни Глена Кэмпбелла пронеслась у него в голове, и ему вдруг захотелось засмеяться.

Обычная домохозяйка, которая отказалась от хорошей жизни ради меня.

Смех внутри оборвался прежде, чем вылетел из его рта. Что, если Монтейт — это не имя животного, а имя ребенка? Что, если она убила, принеся в жертву ребенка, и похоронила тело под землей в саду? Если бы он копнул глубже, под кошачьей лапой, нашёл бы он человеческие руки и ноги или пальцы рук и ног?

Он не хотел знать больше, решил он. Он уже достаточно узнал. Он встал, вытер руки о штаны и пошёл обратно через двор к дому.

Что он будет делать, когда увидит её? Противостоять ей? Предложить ей обратиться за помощью? Попытаться узнать о её чувствах, о том, почему она все это делала?

Он задумался, будет ли она выглядеть для него так же, как он и раньше смотрел на нее, или сурок, улитки, кошка и все остальное навсегда изменили его? Увидит ли он теперь безумие за совершенно нормальными глазами, сумасшествие под спокойной внешностью?

Он этого не знал.

Частично это была его вина. Какого черта он вернулся домой раньше? Если бы он вернулся домой в обычное время, или если бы Барбара, будь она проклята, просто была дома, он бы никогда не нашёл всего этого. Жизнь продолжалась бы как обычно.

Вопрос стоял так: означает ли его новообретенное знание автоматический отказ от своего права на счастье с Барбарой? Часть его говорила, нет. И что с того, если она и приносила в жертву животных? Она, по всей вероятности, делала это без его ведома в течение многих лет, на протяжении которых он всегда считал, что у них была хорошая жизнь. Если она не была несчастна, если все это не было частью какого-то извращенного способа, которым она пыталась изгнать весь свой негатив от их брака, мог ли он игнорировать то, что узнал, и продолжать жить как обычно?

Монтейт.

Но был ещё Монтейт, с чем он не мог жить. Он мог смириться с животными, с фетишами, с граффити. Если Монтейт был каким-то богом или демоном, которому она поклонялась, он и с этим мог жить. Но мысль о том, что она встречалась с другим мужчиной за его спиной, что Монтейт был её любовником, этого он вынести не мог.

Возможно, она была с Монтейтом сейчас — оба голые, в грязном номере мотеля, Барбара дико и страстно кричит.

Но почему он не может жить с этим? Если она делала это в течение многих лет, и оно до сих пор не повлияло на их отношения, почему он не мог просто притвориться, что ничего не знает, и продолжить жить, как ни в чем не бывало? Он мог это сделать, не вопрос. Он просто выкинет все из головы и больше никогда не придет домой пораньше, не предупредив Барбару.

Он вошёл в дом через гараж, вернулся на кухню и сел за стол.

Он уставился на лист бумаги, но не притронулся к нему.

Через десять минут послышался звук ключа в замке. Он поднял глаза, когда Барбара вошла.

её взгляд переместился с лица на бумагу и быстро вернулся обратно.

Он видел беспокойство на её лице?

— Мне стало плохо, — тупо сказал он. — Я вернулся домой пораньше.

Она улыбнулась ему, и улыбка была искренней, все беспокойство исчезло — если оно вообще было. Она подошла к нему, одной рукой погладила по голове, другой взяла в руки бумагу. Она быстро чмокнула его в щеку.

— Кроме этого, как прошёл твой день?

Он посмотрел на нее, задумался на мгновение и заставил себя улыбнуться в ответ.

— Отлично, — медленно сказал он. — Все было отлично.

Перевод: Игорь Шестак

Интимный разговор

Bentley Little, «Pillow Talk», 1991

Когда мы с женой ещё только познакомились, то любили ходить в дешевый кинотеатр и смотрели любой фильм, что показывали на неделе. Однажды на ночном сеансе позади нас сидели две молодые женщины, которые сетовали на то, что так и не встретили настоящую любовь. Аккурат перед началом фильма, одна из них сказала, что иногда, засыпая ночью, она обнимает подушку. У меня в голове возникла странная картина, что если бы такое делал мужчина.

И какой мужчина мог делать такое?

И что если бы подушка обнимала его в ответ?

* * *

Когда моя подушка впервые заговорила со мной, я не обратил на это внимания. Я услышал её, засыпая, и решил, что это закономерное слияния мира материи и мира грез, когда разум освобождается от пут сознания.

Но когда я проснулся на следующее утро, то почувствовал, как подушка пульсирует под моей головой. Я понимал, что-то шло не так.

Я вскочил с кровати, отбросив подушку прочь. Она приземлилась на пол рядом с комодом и затихла. Я подошёл к ней, но ничего необычного не увидел. Слегка толкнул её ногой, часть меня боялась, что подушка прыгнет на меня, но она лежала неподвижно. Я уже начал думать, что мне все это приснилось.

А затем она заговорила.

У нее был тихий, соблазнительный голос, не мужской и не женский. Сначала, я решил, что он должен звучать как шёлест сухих простыней тихим утром, или плавное колебание чистого белья на веревке. Но этот голос говорил человеческие слова, из них конструировал предложения, и выражал ими человеческие мысли.

− Я хочу тебя, − сказал тихий голос.

Я в панике выбежал из комнаты, и не остановился до тех пор, пока не покинул квартиру. Кроме нижнего белья на мне ничего не было, но это меня мало беспокоило. Я тяжело дышал, но не от бега, а от страха. Люди в фильмах и книгах в похожей ситуации обычно думают, что сошли с ума, но только не я. Я осознавал, что здоров. И знал, что подушка действительно разговаривала со мной.

Я задрожал, вспоминая её слова. Я хочу тебя. Я понятия не имел, что это значило. Насколько я понял, подушка собиралась меня убить. Но в голосе не ощущалось угрозы. Вместо этого я почувствовал скрытое сексуальное желание.

И это испугало меня ещё больше.

Я услышал, как открывается дверь соседней квартиры. Оттуда вышла маленькая девочка, она собиралась взять газету. Девчонка посмотрела на меня и хихикнула, затем отвела взгляд. Я собрал в кулак все своё мужество и вернулся в квартиру. Я внимательно осмотрел все вокруг, боялся того, что подушка прячется за дверью или под диваном, но я нигде её не увидел. Я осторожно пробрался из прихожей в спальню. Подушка по-прежнему лежала на полу рядом со шкафом. Я захлопнул дверь в спальню. Взял из корзины в ванной грязную одежду и вышел на улицу.

Было уже двенадцать дня, когда я все же отважился вернуться в квартиру. Даже в сильную полуденную жару мои страхи не казались мне какими-то глупыми и детскими. Нечто пульсирующее в подушке, под моей головой, этот жуткий тихий голос, по-прежнему казались мне совершенно реальными. Я вернулся домой с вилами и большим пластиковым пакетом.

Подушка лежала на полу.

Она двигалась?

Я не был в этом уверен, поэтому просто проткнул её вилами и бросил в мешок, и завязал его скруткой для проводов.

Подушка прыгнула в мешке.

Я рухнул на спину, это шокировало меня, хотя я старательно готовился именно к такому повороту событий. Пластиковый мешок начал двигаться короткими прыжками. Стараясь бороться со страхом, что рос внутри меня, я попытался сконцентрироваться на гневе и агрессии. Я схватил пакет и понес его на улицу.

Но стоило мне переступить порог, как подушка прекратила сопротивляться. Никакого движения. Я не остановился для того, чтобы обдумать, откуда такое везение. Я просто подошёл к своей машине, открыл багажник и бросил туда мешок. Я поехал на свалку, нервы были на пределе, там я обнаружил горящую кучу веток и листьев, что меня очень обрадовало. Я достал из багажника мешок и бросил его в огонь. Я не осмеливался даже пошевелиться, пока пластиковый мешок не начал шипеть и дымиться, пока я не увидел, как подушка внутри него почернела, съежилась, а потом сгорела.

Я думал, что это принесет мне облегчение, словно неподъемный груз свалится с плеч, но страх, который я переживал до этого, остался со мной. Я не испытывал удовольствия от того, что уничтожил подушку, никакого чувства освобождения не пришло. Страх лишь уменьшился, но не исчез. Подушки больше не было, но она выиграла эту войну. Выполнила свою работу. Домой я поехал в полной прострации.

До того, как лечь спать, я достал запасную подушку из шкафа в коридоре, где лежало постельное белье для гостей. Я давал его им, когда они ложились спать на диване. Я все ещё был взвинченным, напряженным, но новая подушка вызвала у меня улыбку. Я разделся, накрылся одеялом и лег спать. Подушка была удобной и мягкой, без всяких странностей. Я устал как собака, но боялся, что не смогу заснуть, опасался, что мой перегруженный мыслями мозг не даст мне и глаз сомкнуть. Однако мой разум устал так же, как и тело, после событий сегодняшнего дня. Я сразу же провалился в глубокий сон без сновидений.

Я проснулся от того, что подушка шептала мне что-то на ухо.

− Возьми меня, − говорила она, судя по тону, смысл слов был только один.

− Возьми меня, − прошептала она снова.

Я спал, положив одну руку под подушку, это отдаленно напоминало объятия. Из моего открытого рта на подушку текли слюни. Я резко выскочил из постели, почувствовал, как её наволочка прижалась к моему рту.

Словно она целовала меня.

Оставшуюся часть ночи, я спал в одежде на крыльце.

Утром я проснулся злым. Мой страх превратился в ярость, как обычно и бывает с ним, спустя некоторое время. Больше меня не будут пугать голоса, не смеет квадратное тряпье управлять моей жизнью. Я смело вошёл в спальню, закрыл дверь, принял душ, побрился и приготовил завтрак.

Поев, я собрал все постельное белье в доме и выбросил его в контейнер для мусора, стоявший на улице. Белье не сопротивлялось. Даже не двигалось. Я выбросил постельное белье в мусорный контейнер, но не успокоился, злость одолевала меня. Моей жизнью не смеют управлять неподвижные объекты, больше не будет никакого преследования. Я выбросил простыни, подушки и покрывала в синий металлический контейнер, а потом, преисполненный отвращением, выбросил на кучу белья мусор.

− Жрите дерьмо, − сказал я.

Вот теперь я действительно почувствовал себя хорошо. Ужас, напряжение, нервозность покинули меня, их место заняло радостное облегчение. Кошмар закончился.

Той ночью я спал на голой кровати, без подушек и покрывала. И ощущения были превосходные.

Утром после завтрака, я пошёл на улицу. Я хотел заглянуть к парочке друзей, может прихватить какой-нибудь фильм, но от увиденного на ступенях крыльца моей квартиры, у меня все похолодело внутри.

От мусорного контейнера к моей двери тянулся след из одеял и наволочек, покрывал и простыней. У порога справа валялись три подушки, они словно пытались попасть внутрь.

И тут меня осенило. Это все квартира. Там обитал призрак, или демон. Это он заставлял белье двигаться. Белье, изготовленное на фабрике, не может пугать, не может ожить. Все это творит что-то другое.

Я взял с собой только бумажник, остальное все оставил, боялся, что моя одежда тоже может быть заражена этим. Я провел все утро в поисках мотеля. Я нашёл один, расположенный рядом с библиотекой. Я провел весь день в окружении книг, читал о полтергейстах, телекинезе, и прочих сверхъестественных явлениях.

Я поел в одиночестве в кофейне, расположенной на противоположной от мотеля улице, в отражении стеклянной тарелки я видел черное квадратное окно моего номера. Я представил себе, как холодные простыни взбираются по холодному стеклу, запирают номер от всего остального мира, меня передернуло. Может мне лучше провести эту ночь в машине?

Нет. Я стал параноиком. Эта сущность… никак не могла выследить меня.

Когда я вернулся в свой номер, уже стемнело, даже в ярком свете ламп мотеля две большие подушки выглядели угрожающе.

− Береженого бог бережет, − пробормотал я себе под нос.

Я выбросил подушки в ванную и закрыл дверь.

Во сне я увидел великолепную женщину, самую красивую из всех, что когда-либо встречал, она предлагала мне своё тело. Я только мямлил, хмыкал, нервничал, мне не верилось, что такая прекрасная женщина хочет меня, но она опрокинула меня на спину и начала расстегивать мою рубашку. Она расстегнула мои штаны, стянула их с меня. Затем стала раздеваться сама, её тело превзошло все возможные ожидания, безупречная фигура и красивое лицо. Она легла на меня, поцеловала, её сладострастный стон предвещал море удовольствий. Это был самый реалистичный сон из всех, что я когда-либо видел, и самый возбуждающий. Я проснулся и кончил, ощущения были такие, словно я был все ещё в ней, чувствовал, как она двигает бедрами вместе со мной.

И увидел подушку, ритмично толкающую меня в область промежности.

Я резко посмотрел на дверь в ванную, она была открыта, одна подушка дергалась у меня между ног, а другая в районе рта. Я был слишком сконфужен, потому никак не среагировал. Я понял, что подушки сами пришли ко мне, но моё сознание ещё не отошло ото сна, я все ещё видел перед собой прекрасное лицо и тело моей возлюбленной из грез.

Я кончил прямо в подушку, она начала двигаться быстрее. Я отбросил её, она упала на ковер, она блестела в свете лампы из ванной словно была мокрой. Я схватил другую подушку и бросил её в стену.

Я тяжело дышал, частично от паники, частично от сексуального возбуждения. В комнате было слышно лишь моё дыхание.

Я хорошо слышал подушку.

− Хорошо, − прошептала она, соблазнительным, но удовлетворенным голосом. — Так хорошо.

Измотанный, пораженный увиденным, я одновременно испытывал чувство вины и досады. Я натянул штаны и выбежал из номера к машине. Заперев все двери, я сидел один, в темноте, слушая своё дыхание и удары сердца, стараясь унять дрожь в руках.

Хорошо.

Так хорошо.

Часы в моей машине показывали двенадцать тридцать. Я устал, но не мог уснуть. Я остался в машине до рассвета, неподвижный и бодрствующий. Где-то после трех, со стороны окна мотеля задвигалось нечто квадратное. Оно блестело в свете луны, словно было измазано спермой, я почувствовал рвотный позыв.

Я хотел убить подушку.

Но как можно убить кусок ткани, наполненный пухом?

Мой отпуск почти заканчивался, я вспомнил, что мне нужно вернуться на работу через три дня. И где я буду жить? Как я вообще смогу жить, зная, что где бы я не уснул, подушки придут за мной.

Займутся со мной сексом.

Убьют меня.

Изнасилуют.

В глубине души я понимал, что подушки не собираются причинить мне физический вред. Но то, что они хотели, было столь ужасным, столь извращенным и чужим, что я боялся даже об этом подумать. Так что я смотрел в окно и обдумывал, каким будет мой следующий шаг. Рациональные варианты я отбросил сразу. Иррациональное не победить рациональным. Тогда что же предпринять? Обратиться к экзорцисту? Спиритуалисту? Целителю силой веры?

Когда, наконец, рассвело, а кофейня на противоположной стороне улицы открылась, я отправился туда завтракать. Я заказал картофельные оладьи и яйца, а также апельсиновый сок. Я уставился в тарелку, которую принесла официантка, я не мог избавиться от охватившего меня ужаса. Куда бы я ни пошёл, что бы ни делал, это не прекратится. Я знал, даже если усну на жесткой скамейке в парке, кусок ткани найдет меня и воспользуется.

Изнасилует меня.

Я откусил кусок яйца и вытер рот салфеткой. Я заметил, что она шевельнулась.

− Спасибо, − прошептала она.

Я отбросил салфетку и в ужасе уставился на нее. Она до боли напоминала маленькую подушку. Я пристально смотрел на нее, я заметил, что одна складка напоминает улыбку. Необузданную похотливую улыбку. Однако, я не был шокирован. Никакого ужаса я не испытывал. Слишком пресытился этим. Слишком многое прошёл.

Я смотрел на салфетку, потом взглянул на мотель на другой стороне улицы. При ярком утреннем свете, я ясно разглядел две белых квадратных фигуры, прижавшихся к окну номера. Но они больше не выглядели готовыми напасть. Не выглядели жуткими.

Они показались мне одинокими.

Они словно ждали, когда я вернусь домой.

Я взял салфетку. Мягкую и шёлковистую.

− Поцелуй меня, − прошептала она. — Коснись меня.

Я посмотрел на окно моего номера в мотеле, и почему-то почувствовал прилив возбуждения.

А что если они просто помогают людям справиться с их страхами? Заставляют их взглянуть страхам в глаза? Заставляют решать проблемы, а не бежать от них? Я знал, что не смогу убежать от подушек. Значит, я должен встретиться с ними лицом к лицу.

Официантка принесла чек, я оплатил его. Я подождал пока она отойдет подальше, и только тогда встал, чтобы она не заметила мою эрекцию.

Я пересек улицу и на мгновение остановился у окна. Две подушки сидели, прижавшись к стеклу. Та, что смогла оседлать меня прошлой ночью, была маслянистой, грязной и мерзкой, на ней была корка засохшей спермы. Но другая подушка, большая, белая и мягкая, выглядела свежей и невинной.

Соблазнительной.

Я облизал пересохшие губы, на мгновение задумался, и вытащил из кармана ключ.

Я вошёл в номер и запер за собой дверь.

Мать Майи

Bentley Little, «Maya's Mother», 2002

Я написал рассказ «Шмель» для антологии Ричард Чизмара Холодная Кровь. Страшная история в современном Фениксе с нуарным детективом в главной роли была написана быстро. Я обналичил свой чек, когда пришла оплата, положил книгу на полку, когда получил её, и быстро забыл о ней.

Но читатели так не сделали.

Я не думаю, что Холодная Кровь продавалась очень хорошо, но больше, чем любая другая история, которую я написал, «Шмель» вдохновил поклонников написать мне и попросить продолжение. В конце концов много лет спустя я написал ещё один рассказ для журнала в мягкой обложке Palace Corbie. Он был озаглавлен «У пианиста нет пальцев» (все истории в том выпуске были озаглавлены «У пианиста нет пальцев»; трюк для номера состоял в том, что все авторы напишут свою историю, используя именно это название). Я думал, что на этом все и закончится, но просьбы продолжали поступать снова. Так что для тех из вас, кто просил, вот ещё один рассказ.

* * *

Было жарко, когда я ехал через пустыню к дому Большого Человека. Он жил сразу за Пинакл-Пик. Когда-то, наверное, здесь стоял один-единственный дом, но сейчас город наступал, и всего несколько миль открытого пространства разделяло его окраины и грязную дорогу, ведущую к поместью Большого Человека.

Я свернул на не отмеченную знаками подъездную дорогу, сбросил скорость, вглядываясь через запыленное лобовое стекло. Большой Человек не прилагал усилий, чтобы облагородить свои земли, но здесь было гораздо больше, чем просто кактусы и камни. Части куклы висели на колючем проволочном заборе: рука, нога, туловище, голова. Мескитовые кресты часовыми возвышались у скотного загона. Залитое кровью пугало с черепом койота на плечах стояло лицом к дороге, вскинув руки.

Я надеялся, он не настолько напуган — или, по крайней мере, не настолько суеверен, — и начал потихоньку выходить из себя, продвигаясь все глубже в пустыню и все дальше от цивилизации. По телефону он не сказал, почему захотел нанять именно меня, сказал только, что у него проблема, требующая разрешения. Но нескольких деталей, которые он сообщил, оказалось достаточно, чтобы подогреть мой интерес.

Его дом стоял на небольшом возвышении, окруженный цереусами, и представлял собой одну из тех благочинных фрэнк-ллойдовских построек, которые пышным цветом цвели здесь в конце пятидесятых — начале шестидесятых, когда сам Мастер открыл свою архитектурную школу северней Скоттсдейла. Сооружение, что и говорить, впечатляющее. Низкое, симметричное, сплошной камень и стекло, оно отлично вписывалось в ландшафт и внушало надежду на будущее, умершую задолго до того, как была построена темная квадратная коробка моего дома в Финиксе. Один из людей Большого Человека вышел встретить меня и проводил внутрь, позволив припарковать мой грязный говномобиль рядом с настоящей армадой сияющих мерседес-бенцев. Внутри дом впечатлял так же, как и снаружи. Много света. Пальмы в кадках. Полы твердолиственного дерева и мебель в тон. Меня провели через широченные двери и впустили в гостиную раз в пять больше всей моей квартиры.

— Он здесь, — объявил шестерка вместо представления. И я наконец встретился с Большим Человеком. Разумеется, я слышал о нем. Да и кто в Финиксе не слышал? Но я никогда не встречался с ним, не видел его и не говорил с ним. Я смотрел на человека перед собой, испытывая разочарование. Я ожидал чего-то более впечатляющего. Сиднея Гринстрита, может быть. Орсона Уэллса. А мне навстречу поднялся с кушетки похожий на Ричарда Дрейфуса человек, пожал мне руку и представился Винсентом Прессменом.

Были времена, когда я даже не стал бы отвечать на его звонок. Я работал исключительно на хороших парней, придерживался всех основных правил, чтобы сохранить лицензию детектива, имел дело только с законопослушными гражданами, попавшими в неприятности. Я по-прежнему старался поступать именно так, когда это было возможно, но теперь уже встречались темные пятна, и, стараясь осмыслить своё поведение, я иногда, одинокими ночами, думал о том, что делаю, и понимал — наверное, я не так уж чист и честен, как мне хотелось бы.

А это всего лишь многословное объяснение того, что теперь я берусь только за те дела, которые вызывают у меня интерес. Ведь в мире так много потерянных собак, пропавших подростков и многоженцев.

А дело Большого Человека меня заинтересовало.

Как я сказал, он поведал немного, но намеки воодушевляли. Вода, превратившаяся в кровь. Тень, двигавшаяся за ним из комнаты в комнату, от дома к дому. Непристойные звонки по отключенному телефону. Он заявил, будто не знает, кто за этим стоит, но у меня сложилось ощущение, что знает. Я решил, что смогу выступить посредником между ними, сведу их вместе, улажу все без суда и без всякой кровавой возни.

По крайней мере, таков был мой план.

Я сел, как было указано, в белое кресло, глядя на Большого Человека, сидевшего напротив, по другую сторону стеклянного кофейного столика. Он прочистил горло.

— Я слышал, вы занимаетесь этой чепухой, всякой сверхъестественной дрянью.

Я пожал плечами.

— Этот дом набивали «жучками» и снимали их, проверяли всеми известными электронными приборами, но никто так и не смог дать объяснения тому, что здесь творится.

— Но вы и не думаете, что в доме есть привидения.

Он сверкнул на меня ледяными стальными глазами, Ричард Дрейфус или нет, я впервые уловил то, что делало Винсента Прессмена самой опасной теневой фигурой на всем Юго-Западе.

— Я сказал вам, кто-то преследует меня.

Я кивнул, стараясь казаться спокойнее, чем был на самом деле.

— А я спросил вас, кто это.

Он вздохнул, потом жестом приказал всем остальным выйти из комнаты. Уставился на меня, глядя прямо в глаза. Я выдержал взгляд, хотя он уже начинал нервировать меня. Он молчал, пока мы не услышали, как захлопнулась дверь. Тогда он откинулся на кушетке, взглянул разок на дверь и заговорил:

— У меня работала горничная. Гватемальская сучка. Страшная, как смертный грех, но её дочка лакомый кусочек. Майя, так её звали. Худенькая. С большими сиськами. Вечно попадалась мне на глаза. Вообще-то я не люблю молоденьких, я же не педофил какой-нибудь, но эта крошка меня покорила. Ей было лет шестнадцать или около того, и она вечно слонялась поблизости в своем бикини, выходила среди ночи к холодильнику перекусить в одних трусиках и футболке. Ну, вы понимаете.

В общем, стерва-мамаша сделала мне предупреждение, осмелилась сказать, чтобы я лучше держался подальше от её дочурки. Позже я видел дочку, у нее на щеке был синяк, словно её ударили, побили. Я вызвал мамашу и сделал предупреждение ей, сказал: если хоть волосок упадет с головы её девчонки, я прирежу её саму и скормлю койотам. — Он улыбнулся. — Просто, понимаете, хотел её припугнуть.

Я кивнул.

— И девчонка потом пришла, благодарила меня. Слово за слово, я позвал её в спальню и… я её трахнул. — Голос Большого Человека упал. — Дело в том, что, когда я кончил, открыл глаза, её… её не было. Она стала тряпичной куклой. Тряпичной куклой в человеческий рост. — Он замотал головой. — Не знаю, как это случилось, как они это сделали, но это произошло мгновенно. — Он щелкнул пальцами. — Вот так! Я сжимал её задницу, зарывал лицо в её волосы, а в следующий миг ощутил, что её ягодицы превратились в тряпку и я зарываю лицо в солому. Меня пронзил страх. Я выскочил из постели, а кукла усмехалась мне широкой тупой усмешкой, вышитой на её роже. Он нервно облизнул губы.

— Она даже не была похожа на Майю. Вообще на человека. Я позвонил по внутреннему телефону, приказал своим людям убедиться, что мамаша с дочкой не покидали дом. Велел пойти за ними и найти, особенно мамашу. Когда я обернулся, постель была пуста. Даже кукла исчезла.

Он минуту помолчал.

— Они исчезли тоже, — предположил я. — Так ведь?

Он кивнул.

— Обе, и сразу после началась вся эта чепуха. Я отдал приказ, велел моим людям найти горничную, схватить её, но такое впечатление, что она как сквозь землю провалилась.

— Итак, вы хотите, чтобы я нашёл женщину. Он подался вперёд.

— Я хочу, чтобы вы покончили с этим дерьмом. Мне плевать, как вы это сделаете, только сделайте. Найдите её. Если нужно, оставьте её в покое, мне все равно. Я только хочу снять проклятие. — Он снова откинулся назад. — Потом, когда все это кончится, я решу, что с ней делать.

Я кивнул. Мы оба знали, что он собирается с ней сделать, но это была одна из тех вещёй, о которых он не хотел говорить, г. я не хотел слышать.

Я подумал о Шмеле, и хотя воспоминания о той истории были свежи, эмоции утихли, и теперь все казалось почти забавным.

Ну, может, не забавным.

Любопытным.

Подобные вещи вызывают интерес.

— Как вы меня нашли? — спросил я. — Телефонная книга?

— Я же сказал, я слышал, вы разбираетесь в подобных вещах.

— От кого? Он улыбнулся:

— У меня свои источники.

Это мне не понравилось. Я никому не рассказывал о Шмеле, а те, кто знал, были либо мертвы, либо бежали.

— ещё говорят, вы связаны с нелегалами. Я подумал, это будет кстати.

— У вас хороший слух.

— Я не был бы там, где я есть, если бы не делал этого. Я, кажется, слишком долго глядел на него.

— Ладно, — произнес я. — Я возьмусь за дело. Но это будет стоить две с половиной тысячи плюс расходы. Сумма была гораздо выше той, что я просил обычно, но я знал, Большому Человеку она по карману.

Он согласился с моими условиями, не споря. Я понял, что мог бы и должен был запросить больше. Но в подобных вещах я никогда не смыслил, и вот снова моя наивность исключила меня из списка тех, кто в день выплаты получит хороший куш.

— У вас имеется фотография горничной? — спросил я. — И имя? Он покачал головой.

— Даже имени не знаете?

— Я никогда не звал её по имени. Это было мне безразлично. — Он махнул в сторону холла. — Может, Джонни или Тони знают.

Неведение сильных мира сего. Я забыл принять его во внимание.

Быстро вошёл один из холуев. Прессмен спросил, как звали горничную, но тот тоже не знал, он поспешно вышел и вскоре вернулся, отрицательно качая головой.

Большой Человек усмехнулся:

— Полагаю, это означает, что мы забыли выплатить налог на её социальное обеспечение.

— Но девушку-то звали Майя? — переспросил я. Он кивнул.

— Значит, мать Майи. Начну с этого.

— Делайте, что нужно, — произнес он. — Но я хочу получить результат. Я жду от людей завершения работы, ради которой их нанимают, и я не люблю разочаровываться. Мы понимаем друг друга?

Момент был совершенно киношный. Должно быть, он смотрел те же фильмы, что и я, и старательно играл свою роль, но меня охватило такое чувство, словно я продал душу Банде, словно прыгнул выше головы, загнал самого себя в угол и теперь стою перед выбором, плыть или тонуть. Жуткое чувство.

Но в нем было и что-то будоражащее.

Я кивнул, и мы с Прессменом пожали друг другу руки. Пришлось напомнить себе, что не следует подпадать под влияние всего этого блеска. Это нехорошие парни, сказал я себе. Я лишь временно работаю на них. Я вовсе не один из них и никогда не хотел бы стать таким.

Я поехал через пустыню обратно. Был лишь один известный мне человек, способный разобраться в этом, Гектор Маркес. Гектор когда-то был борцом, местным чемпионом в полутяжелом весе, несколько лет назад на него наехал Армстронг со своими жлобами, его обвинили в похищении платежной ведомости, к которой он не имел никакого отношения. Я нашёл ему хорошего адвоката, Ярда Стивенса, старого приятеля, который был кое-чем обязан мне, но даже этого оказалось недостаточно, чтобы опровергнуть сфабрикованные улики и показания нанятых Армстронгом свидетелей, и Ярд сказал мне в неофициальной беседе, что лучший вариант для Гектора — исчезнуть. Я передал его слова, и с тех пор ордер на арест Гектора так и лежит.

Я не видел Гектора после его исчезновения, но я знал кое-кого, кто знал кое-кого, кто мог бы связаться с ним, и я навел справки. Я ожидал, что потребуется междугородный телефонный звонок, что Гектор скрывается в Техасе или Калифорнии, но он по-прежнему находился здесь, в Долине, и женщина, которая говорила от его имени, сообщила, что он готов встретиться со мной.

Мы назначили встречу на полночь.

Саус-Маунтин-Парк.

Здесь полегло немало народу, и, хотя городские власти не один десяток лет пытались улучшить его репутацию, парк оставался пристанищем бандитов, пьяных краснорожих юнцов и ненароком забредших наивных парочек, ищущих уединения.

Иными словами, не самое подходящее место для семейных пикников.

Вид, однако, был потрясающий, и когда я вышел из машины и поглядел со стоянки, я увидел огни Долины, тянущиеся от Пеории до Апачей. Финикс ночью казался чище. Огни пробивались сквозь смог, и все стало совсем как в кино, напоминая, как оно было в старые добрые времена.

Меня внезапно осветили фарами, я развернулся и увидел три мужских силуэта на фоне припаркованного «шевроле». Один из мужчин двинулся ко мне.

Прошло три года с тех пор, как я видел Гектора, и он определенно постарел. Ему, наверное, было около тридцати, но он выглядел как человек, разменявший пятый десяток, прежнее лучащееся оптимизмом лицо было погребено под морщинами и складками разочарований и растаявших иллюзий. Тело борца порядком обрюзгло.

— Гектор, — позвал я.

Он подошёл ко мне to обнял. Объятие длилось несколько дольше, чем требует ритуал, и я в первый раз понял, что он искренне и по-настоящему скучал по мне. Я не знал, почему он не показывался, если по-прежнему жил в Долине, единственное предположение — не хотел навлекать на меня неприятности. И я почувствовал себя виноватым за то, что сам не пытался его найти.

Он отступил назад и оглядел меня.

— Как дела, приятель?

— Моя жизнь не переменилась.

— Надежная.

— Как скала.

Он засмеялся, и я увидел у него металлический зуб.

— Не знаю, сказала ли тебе Лиз, что я занимаюсь одним делом, и мне нужна гватемальская ведьма, которая когда-то работала горничной. У нее есть дочь Майя. Я подумал, ты мог бы меня познакомить с кем-нибудь, чтобы было от чего оттолкнуться.

Гектор минуту подумал.

— Я мало знаю о гватемальцах. Ты поговори с Марией Торрес. Она держит небольшой винный погребок в центре между Южной и Главной. В старом доме возле Ветеранов. её сын женат на гватемалке. Она может тебе помочь.

— И ты не мог сказать мне этого по телефону? — я пихнул его под ребро. — Мне пришлось тащиться сюда посреди ночи?

— Я хотел повидаться с тобой, брат.

Я улыбнулся ему. Я не слишком чувствительный парень, но я сжал его плечо.

— Я тоже хотел повидаться с тобой, Гектор. Рад снова видеть тебя.

Мы немного поговорили о жизни, но было очевидно, что приятели Гектора начинают беспокоиться, и, когда вспыхнули фары и раздался гудок, он сказал, что, пожалуй, пойдет.

— Я позвоню, — пообещал я. — Выберемся куда-нибудь вместе. Днем. Подальше от Финикса.

Он помахал рукой.

На следующее утро я узнал, что Гектора выследили.

Мне позвонил Армстронг. Торжествует, понял я. Он сказал, Гектора нашли в мусоросжигателе, обгоревшего до неузнаваемости. У него были выбиты зубы, а подушечки пальцев срезаны, чтобы личность невозможно было установить. Копам, однако, удалось установить личности тех, кто с ним был, и одна из женщин, пришедших за телом своего мужа, сказала, что Гектор общался с этими парнями, а прошлой ночью уехал вместе с ними, и это, скорее всего, его тело.

Лейтенант помолчал, смакуя историю.

— От того мусорника жутко воняло.

Я повесил трубку, меня мутило. И тут же снова схватился за телефон и набрал номер Большого Человека. Я был в таком бешенстве, что рука заболела, так сильно я вцепился в трубку, и когда он сам ответил на звонок и произнес мягкое и тягучее «алло», все, что я сумел, это не наорать на него.

— Вы убили Гектора Маркеса, — заявил я с ходу.

— Это не…

— Вы расчудесно знаете, кто это, и вы убили Гектора Маркеса.

— Простите. Я не знаю человека с таким именем.

— Я выхожу из дела. Ищите себе другого подхалима выполнять грязную работу.

— Я бы этого не хотел. — Большой Человек понизил голос, в нем звучала угроза.

— Черт вас побери. Он вздохнул:

— Послушайте, мне жаль. Если что-то случилось с кем-то из ваших знакомых — а я не говорю, что так оно и есть или что я имею к этому какое-то отношение, — должно быть, это ошибка. Если хотите, я разузнаю для вас подробности.

— Я хочу получить от вас гарантии, что ничего подобного впредь не произойдет. Если я буду продолжать работать, мне нужно ваше слово, что никого не убьют, ни на кого, с кем я встречаюсь, не нападут. Хотите следить за мной, прекрасно. Но если я получаю от кого-то информацию, это не значит, что человек имеет отношение к этому делу. Вам придется позволить мне работать, как я привык, иначе я умываю руки. Можете угрожать мне чем угодно, но таковы мои условия, мои правила. И так будет. Соглашайтесь, или я ухожу.

— Я понял, — произнес он примирительно. — Небольшое недоразумение. Как я уже сказал, я не имею никакого отношения к тому, что произошло с вашим другом. Полагаю, у меня достаточно влияния, и я могу обещать вам: ничего подобного не повторится. Даю вам слово и сожалею о вашей потере. — Он помолчал. — Нашли какие-нибудь зацепки?

— Гектор был моим другом.

— Я же сказал, сожалею.

Я все ещё был в ярости, но у меня хватило ума не продолжать. Я мог быть смелым, когда злился, но я не был дураком. Я тяжело вздохнул.

— Гектор назвал мне имя женщины, которая сможет ввести меня в гватемальскую диаспору. Я покручусь там. Посмотрю, что можно узнать о Майе и её матери.

В трубке повисло молчание, но я догадался, что он кивает.

— Держите меня в курсе, — произнес он.

— Разумеется.

Я по-прежнему пребывал в ярости, но сделал вид, что это не так, и мы закончили беседу на фальшивой примирительной ноте. Повесив трубку, я задумался, каким должен быть человек, чтобы так легко относиться к чужой жизни, заказывать убийство, как другие заказывают обед, и решил, человек, способный на такое, считает вполне законным изнасилование дочери своей прислуги.

И этот человек — мой клиент.

Мне не хотелось думать об этом, и я побрел в кухню готовить пробуждающий утренний кофе.

Когда я приехал, винный погребок Марии Торрес был закрыт, поэтому я зашёл в ближайший «Макдональдс» выпить кофе. Там оказалась толпа головорезов, вздыхающих под дверьми занятых уборных, и куча враждебных физиономий среди молча таращившихся из-за столиков посетителей, поэтому я заплатил, забрал закрытый крышкой стакан и вышел дожидаться в машине.

Ждать пришлось недолго. Не успел кофе остыть, чтобы его можно было пить, как смуглая толстуха в белой гофрированной юбке прошла по улице и остановилась перед запертой лавкой. Она перебрала массивную связку ключей, открыла одним из них дверь и перевернула табличку в витрине с «Закрыто» на «Открыто».

Я пошёл поговорить с ней.

Женщина в самом деле оказалась Марией Торрес. И когда я сообщил, что Гектор сказал, будто бы она может свести меня с гватемалкой, которая, вроде бы, знает мать Майи, она закивала и принялась рассказывать на ломаном английском запутанную историю о своем сыне, как он познакомился и женился на этой гватемальской девчонке против её воли и воли семьи. Она явно не слышала, что случилось с Гектором, а я не хотел говорить ей, поэтому я просто ждал, слушал, кивал, и когда она наконец сообщила мне имя и адрес своей невестки, я записал их.

— Она говорит по-английски? — спросил я.

— Тереза? — Мария широко улыбнулась. — Гораздо лучше меня.

Я поблагодарил её и в знак признательности купил в её лавке безделушку, маленький радужный «браслет дружбы», который можно будет подарить племяннице или просто выкинуть, в зависимости от настроения, которое меня посетит.

Гватемальцы жили в трущобах на южной окраине Финикса. Гетто в гетто, дурное место и в хороший день, а хороших дней было мало с самого начала этого долгого жаркого лета.

Дом я нашёл без проблем — шаткую фанерную постройку, возведенную на лишенной растительности земле, вышел из машины и подошёл к тому куску фанеры, в котором угадал дверь.

Нужно было взять диктофон, подумал я, стучась. Но это оказалось не важно, потому что дома никого не было. Я дошёл до соседей по обеим сторонам, но в одном доме было пусто, а изможденный тощий старик из второго дома вовсе не говорил по-английски. Мои попытки заговорить на испанском вызвали у него лишь недоуменный взгляд.

Я решил отправиться домой, захватить диктофон, затем вернуться и посмотреть, не пришла ли Тереза, но, когда я подошёл к двери своей квартиры, у меня звонил телефон. Он продолжал звонить, пока я отпирал и открывал дверь. Кому-то очень сильно хотелось поговорить со мной, я заторопился, поднял трубку.

Это оказался Большой Человек.

Я узнал голос, но не интонацию. Исчезло высокомерие, порожденное уверенностью и самонадеянностью за долгие годы власти.

Большой Человек был напуган.

— Она до меня добралась! — сообщил он.

— Мать Майи? Он был вне себя:

— Приезжайте немедленно!

— Что стряслось?

— Немедленно!

Я мчался, словно выпущенный из ада демон. Не сбросив скорость даже в Долине с её скрытыми камерами и радарами, я вылетел на Скоттсдейл-роуд на скорости, почти в два раза превышающей разрешенную, решив, что все квитанции, которые пришлют мне по почте, оплатит Большой Человек.

Один из людей Прессмена ждал меня возле дома, меня быстренько ввели внутрь и проводили в спальню, где на стуле рядом с гигантской водяной кроватью сидел раздетый до пояса Большой Человек. Когда я вошёл, он поднял на меня испуганные глаза.

Меня пробрал внезапный холод.

Его правая рука усохла до половины нормального размера и почернела. Целых три доктора, все явно высоко оплачиваемые специалисты, толпились вокруг него, один делал инъекцию, двое остальных негромко переговаривались между собой.

— Эта сука меня прокляла! — закричал он, и в его голосе звучали страх и злоба. — Хочу, чтобы её нашли! Вы меня понимаете?

Мы с холуями кивнули. Никто из нас не знал, к кому именно он обращается, а в данной ситуации было безопаснее помалкивать.

Большой Человек поморщился, когда игла вышла из руки. Посмотрел на меня, подозвал жестом, один из докторов отошёл в сторону, чтобы я мог подойти ближе.

— Есть ли способ исправить это? — проговорил он сквозь стиснутые зубы. — Можно ли как-нибудь снять с меня проклятие?

— Не знаю, — признался я.

— Ну, так узнайте!

Он закричал, и рука у нас на глазах сократилась ещё на шесть дюймов. Доктора переглянулись, явно растерянные. Они казались обеспокоенными, и до меня впервые дошло, что, хотя они были главными в своей сфере, лучшими, цветом клиники Майо, они так же опасались гнева Большого Человека, как и все остальные. Эта мысль отрезвляла.

Я пошёл к двери, собираясь найти телефон, сделать несколько звонков, выяснить, знает ли кто из моих знакомых что-нибудь о том, как снимают пожирающее руки гватемальское проклятие. У двери я обернулся, собираясь задать Большому Человеку какой-то вопрос, но он снова закричал, и рука с низким отвратительным влажным чмоканьем исчезла, её огрызок втянулся в плечо, кожа сомкнулась над ним, словно руки никогда и не было.

Я выскочил из комнаты.

Ни у кого из моих знакомых не было ни сведений, ни догадок, и я решил, что лучше всего снова отправиться в шаткую хижину Терезы. Я велел одному из прислужников Большого Человека передать тому, что я уехал узнавать насчет проклятия и матери Майи. Холуй затравленно заозирался, я тоже смотрел бы так, если бы мне пришлось прямо сейчас докладывать о чем-либо Большому Человеку, и я быстро исчез, пока он не опомнился и не заставил идти с докладом меня самого.

На моё счастье, Тереза оказалась дома. Одна. Я напустил на себя самый официальный вид, чтобы заставить её разговориться. Я работаю на Винсента Прессмена, сообщил я в надежде, что имя произведет на нее впечатление, а он хочет знать все об окружении своей бывшей горничной и её дочери Майи.

Слухи о происходящем, должно быть, уже распространились по гватемальской коммуне, потому что при имени Прессмена Тереза побледнела, а когда я упомянул Майю, осенила себя крестом.

— Ты что-то знаешь об этом, — заявил я.

Она закивала, явно напуганная. У меня сложилось впечатление, что она не привыкла разговаривать с чужаками.

— Что творится? — спросил я. — Что происходит с мистером Прессменом?

Женщина затравленно огляделась.

— Он путался не с той женщиной. Она… как вы называете?.. Очень сильная…

— Ведьма? — поспешил я на помощь.

— Да, ведьма! Она его прокляла. Она его убьет, но хочет сначала помучить. — Тереза снова осенила себя крестом.

— А что с её дочерью, Майей?

— Дочь умерла.

— Что?

— Мать её убила. Ей пришлось. Не могла жить с позором. И теперь она обвиняет в смерти дочери его. Его вина, что ей пришлось убить девчонку. — Она покачала головой. — Плохо. Очень плохо.

Я спросил о снятии проклятия, спросил, может ли кто-нибудь это сделать, возможно другая ведьма, но Тереза заявила, что снять проклятие может только тот, кто его наложил. Она поведала мне о немногих возможных выходах из ситуации, но все они были совершенно чудовищны. Я спросил, нельзя ли мне поговорить с кем-нибудь, кто понимает в черной магии больше нее, но она не назвала мне ни одного имени.

Я решил заехать домой, позвонить некоторым людям, которые не были гватемальцами, но могли кое-что поведать о снятии проклятий, однако под дверями квартиры меня поджидал Армстронг. Он сообщил мне со своим обычным радостным хрюканьем, что поскольку я один из тех, кто последним видел Гектора живым, то автоматически подозреваюсь в убийстве. Я отрицал все, отчаянно пытаясь понять, кто мог видеть меня с ним, кто мог меня заложить, но Армстронг жестом предложил мне спуститься и проехать с ним в участок, чтобы поговорить.

Всю дорогу до участка живот завязывало в узлы. Не из-за Гектора, я был невиновен, и даже Армстронгу не доказать обратное, а потому, что мне было необходимо переговорить с Большим Человеком. Он, однорукий, ждал, что мне удалось разузнать, но, ясное дело, звонить из участка я не мог и сидел в комнате для допросов, дожидаясь, пока кто-нибудь придет переговорить со мной, и прикидываясь, будто мне совершенно некуда спешить.

Прошёл час или около того, и явился ухмыляющийся Армстронг. Он засыпал меня дурацкими вопросами, затем самодовольно откинулся на стуле.

— По моему разумению, ты хорошо влип, — сообщил он. — Я могу задержать тебя на двадцать четыре часа, думаю, так я и поступлю, пока мы будем разбираться в том, что ты наговорил, и проверять все твои алиби.

Он ухмыльнулся мне. Он знал, что я невиновен, но таковы были его представления о веселье, и я ничего не сказал и притворился, будто мне плевать, пока меня вели в камеру.

Посреди ночи меня разбудил напуганный молодой сержант, с ним был угрожающего вида человек в отлично сидящем деловом костюме, я понял, что Большой Человек нашёл меня и выпустил на свободу.

Я был счастлив выйти, но мне не нравилась такая близость к обладающим властью. И я поклялся себе впредь быть осторожнее в выборе клиентов, каким бы интересным ни показалось их дело. Снаружи ждал лимузин, и мы в молчании поехали через пустыню.

Была поздняя ночь, но Большой Человек не спал. ещё он хромал. На нем было нечто вроде подгузника. Я заметил, как, садясь, он морщится от боли, и понял, что это гораздо хуже простого недержания.

Я боялся спрашивать, но нужно было знать.

— Что случилось?

— Мой член, — забормотал он невнятно, — напал на меня.

— Что?

— Я проснулся, а он превратился в змею. Он ужалил меня в ногу, обвился, вцепился в живот, я чувствовал, как в меня проникает яд. Тогда я побежал на кухню, схватил нож и отрезал его.

Потребовалось время, чтобы осмыслить услышанное. Прессмен отрезал собственный пенис? Я представил, как мать Майи хихикала про себя, создавая заклятие.

— Доктора залатали меня, но пришить его обратно не смогли. Он все ещё был живой. Нам пришлось его убить. — Он поморщился, хватаясь за спинку дивана. — Итак, что вам удалось узнать?

Я рассказал ему правду:

— Майя мертва. Мать убила её. И она винит в её смерти вас. — Я кивнул на его промежность. — Значит, это будет продолжаться. Вам придется мучиться, пока не умрете. А тогда она получит власть над вами после смерти. Она сможет делать что угодно с вашей душой.

— Я её убью, — заявил он. — Найду эту суку и убью.

— Это ничего не изменит. Проклятие работает, и, насколько я понимаю, её смерть не остановит его. Все гватемальцы напуганы. Она могущественная женщина.

— Так какие же у меня возможности? Я пожал плечами:

— Их три. Первая: заставить её прекратить это, убедить её снять проклятие, что, учитывая ситуацию, едва ли возможно. Вторая: маяться с этим дерьмом до самой смерти, а затем угодить в её мстительные ручки… — Я помедлил.

— А третья?

Я поднял на него глаза.

— Вы можете сами распорядиться собственной жизнью. Тогда этому будет положен конец. её проклятие убьет вас… в конечном счете. Но если вы возьмете дело в свои руки, вы прервете его действие, разрушите её планы.

Я говорил холодно, я говорил спокойно, но на самом деле я до смерти боялся. Не Большого Человека, уже нет, а того, во что я ввязался, сил, с которыми нам приходится иметь дело. Я был уже на пределе, а Прессмен по-прежнему взваливал все на мои плечи. Предполагалось, что я знаток, а на эту роль я никогда не претендовал и никогда её не желал.

Он тем временем обдумывал выгоды самоубийства.

— Значит, если я суну дуло в рот…

— Нет, — возразил я. — Нужно зарезаться или повеситься. Его рука сползла со спинки дивана.

— Почему? — Он сверкнул на меня глазами. — Какая, на хрен, разница?

— Я не знаю почему. Но разница есть. Не я придумываю правила, я лишь рассказываю о них. Почему-то существует лишь два способа, с гарантией избавляющих вас от действия проклятия. Выстрел может сработать, но, с другой стороны, может и не сработать. А у вас будет только один шанс, необходимо удостовериться, что все пройдет как надо.

Он помотал головой, отталкиваясь от дивана и вставая.

— Проклятье! Тот способ, которым я хочу прикончить себя, не годится, потому что какая-то сучка напустила на меня своё вуду. Нет, я найду её, избавлюсь от нее, и мы посмотрим, сработает ли это.

Он говорил это в четверг.

В пятницу у него выпали зубы.

В субботу он начал испражняться камнями.

Его люди нашли горничную, а позже её нашли копы, у нее были выбиты зубы, руки отрублены, интимные части тела отрезаны, анус набит камнями. Как и Гектор, она была в мусоросжигателе, её оставили там умирать, в следующие дни ещё несколько гватемальцев, которые, как я понял, были в родстве с матерью Майи, тоже были найдены мертвыми.

Но беды Большого Человека от этого не прекратились. Его страдания усилились, к середине недели он спасался только мощнейшим обезболивающим.

Я продолжал расспросы, используя свои источники, даже съездил к Переплетчику, но все оказалось правдой, и никто не знал, как исправить сделанное ведьмой.

Я устранился, сидел дома, старался уйти от этого дела, не думать о нем, но в итоге он позвонил мне, и я пошёл. В нем почти не осталось черт жесткого самоуверенного правителя криминального мира, которого я увидел в первый день нашего знакомства. Он был сломлен, он плакал, был пьян и измотан, он сказал мне, что хочет повеситься.

Только он слишком слаб, чтобы сделать это.

Я сказал, что он мог бы позвать на помощь кого-нибудь из своих людей, он ответил, что не хочет, чтобы это делали они, да они, скорее всего, и не станут. ещё он хотел быть уверен, что все делает правильно, что все будет, как надо.

— Вы единственный, кто разбирается в этом дерьме, промямлил он.

Я нехотя кивнул.

Он схватился за моё плечо. Я думал, он хочет убедиться, что полностью владеет моим вниманием, но, кажется, он просто держался за меня.

— Я не хочу страдать после смерти, — прошептал он. Его глаза лихорадочно блестели и глядели пристально. — И я не хочу, чтобы эта дрянь победила. — Он заговорил громче. — Твоя дочь была лучшей из всех, кого я когда-либо трахал! — прокричал он в пустоту. Я взял эту потаскуху так, как она хотела! Я дал ей то, что она хотела! Я дал ей то, что она хотела!

Я оставил его в спальне, вышел в гараж, нашёл веревку, завязал петлю, перекинул через балку и затянул узел.

В последнее мгновение он передумал. Многие передумывают. Это тяжкий способ уйти, болезненный и жестокий, в тот миг, когда он оттолкнулся от стула, он заскреб рукой по веревке и заболтался в воздухе.

Я хотел было ему помочь. Какая-то часть меня хотела ему помочь.

Но я не помог.

Я позволил ему трепыхаться, пока он не затих, глядел, как он умирает. Возможно, за это я пойду в ад, но угрызений совести я не испытываю. Я хотел бы сказать, что позволил ему умереть ради него самого, чтобы мать Майи не получила его душу. Но правда в том, что я желал его смерти. Я решил, что всем нам будет лучше без него.

— Это за Гектора, — произнес я негромко.

Я минуту постоял, глядя, как он поворачивается на веревке, и мне действительно стало не по себе. Такого никому не пожелаешь, я был рад, что он спасся, что ему не придется больше страдать.

Но ещё я был рад, что с ним покончено.

Я вышел из спальни, прошёл через холл, в кухне один из его людей ел крекеры.

— Звони копам, — сказал я ему. — Он мертв.

Холуй тупо уставился на меня. Он знал, что произошло, но, казалось, событие застало его врасплох.

— Что я им скажу?

Я потрепал его по щеке, проходя.

— Не переживай. Что-нибудь придумаешь.

Я вышел, сел в машину и как можно быстрее помчался прочь от этого дома. Воздух внутри автомобиля был спертый, но я не обращал внимания, у меня было такое чувство, будто меня только что выпустили из тюрьмы, я мчался по грязной дороге через пустыню, мимо крестов, мимо обломков куклы и пугал с черепами, к далекому белому смогу Финикса, дрожащему в жарком воздухе.

Перевод: Е. Королева

Колония

Bentley Little, «Colony», 2002

Когда Х. Р. Холдеман[11] умер, я обнаружил, что думаю о запутанном кошмаре, которым был Уотергейт. Что ещё раз заставило меня задуматься о теориях заговора. Что, если Халдеман на самом деле не умер? Я подумал — а если он только притворился мертвым, но на самом деле ушёл в подполье?

Но зачем? Какова могла быть причина?

Годы спустя, когда Гонконг вернулся в состав Китая, я вспомнил о войне Великобритании с Аргентиной за Фолклендские (или Мальвинские) острова.[12] До войны я не знал, что в Британии остались колонии. Я считал, что империя — это уже история. И оказался неправ. Мне стало интересно, а были ли другие удаленные территории под британским правлением, о которых я не знал.

Где-то, в конце концов, эти два несвязанных друг с другом кусочка случайных размышлений слились в эту историю.

* * *

Было как-то неловко.

Он провел свою предвыборную кампанию на платформе экономии, пообещав сократить расходы и персонал, и теперь, когда все сотрудники Белого дома собрались перед ним, он хотел оставаться невозмутимым, беспристрастным, независимым.

Но он не мог. Перед ним стояли реальные люди. Реальные люди с реальной работой и реальными счетами на оплату. В предвыборной кампании они были просто безликими статистиками, самодовольными теоретиками. Но теперь, когда Адам смотрел на лица этих служащих, многие из которых работали здесь дольше, чем он был жив, он чувствовал смущение и стыд. Он осознал, возможно, впервые, что его решения в течение следующих четырех лет будут иметь человеческие последствия, скажутся на жизни отдельных людей — не шокирующие результаты любыми путями, но те, которые он теперь понимал эмоционально, а также интеллектуально.

Однако он не собирался отступать от своих обещаний. Как бы тяжело это ни было, как бы больно это ни было, он собирался придерживаться специфики своей предвыборной платформы. Не будет никаких колебаний, нерешительности и полумер, от которых так страдали его предшественники.

Черт, это то, что он критиковал и против чего выступал в своей заявке на пост президента.

Именно поэтому он был избран.

Он собирался объявить о сокращениях здесь и сейчас, провести массовые увольнения и покончить с ними, но не смог. Вместо этого он улыбнулся своему внутреннему персоналу и произнес общую речь «Это-наше-общее-дело, давайте-отложим-наши-мелкие-разногласия-в-сторону-для-пользы-страны». Это хорошо сработало в Далласе и Тампе, поразило их более продолжительным вариантом на съезде кандидатов и после всеобщих выборов. Здесь, в более специфической, более интимной обстановке, было достаточно и этого.

Он улыбнулся и помахал аплодирующим служащим, отошёл и повернулся к Тому Саймонсу, своему начальнику штаба, и они направились по коридору в Овальный Кабинет.

— Мне нужен список всех сотрудников, их должности и выслугу лет. Также дайте мне анализ сокращения расходов, который мы сделали.

— Понял.

— Я поговорю с группами индивидуально, в соответствии со списком должностей, объясню ситуацию.

Саймонс кивнул.

— Хочешь сделать это в Овальном кабинете?

— Да.

— Я сейчас же этим займусь.

Они расстались на середине коридора, и Адам в одиночестве направился в Овальный кабинет. Каждый раз, когда он входил в комнату, его поражало, насколько она мала. Все комнаты в Белом доме были меньше, чем он себе представлял. Конечно, здание было спроектировано и построено давным-давно, но он ожидал, что комнаты будут побольше, чем в его доме в Палм-Спрингс. Но этот факт не оставлял ощущения разочарования и легкого неудобства.

Он подошёл к своему столу, сел, развернул стул и, оглянувшись, выглянул в окно. Он был наполнен странной летаргией, желанием просто сидеть здесь и ничего не делать. Впервые в жизни у него не было настоящего босса, никто не стоял над ним, и если бы он решил отключить телефон и провести день, глядя на лужайку, он мог бы это сделать.

Власть.

Конечно, и у него были свои обязанности. Обязанности и обязательства. Много давления, много ответственности. Но федеральное правительство, по большей части, прекрасно самоуправлялось. Ему не нужно было все контролировать. И если бы он захотел, то мог бы просто оставить все как есть.

Нет. Он должен был перестать так думать. Он взялся за эту работу не просто так. У него были идеи. У него был план действий. И он планировал войти в историю как эффективный активист, как грамотный администратор и дальновидный лидер, а не как первый бездельник-президент.

Некоторое время спустя Симонс привел первую группу сотрудников — дворецких и горничных. Адам встал, вежливо улыбаясь, желая казаться дружелюбным и располагающим, но не желая внушать ложное чувство безопасности.

— Уверен, мистер Саймонс рассказал вам, почему я пригласил вас в Овальный Кабинет.

Он кивнул в сторону начальника штаба.

— Я уверен, что вам хорошо известно, что в этом году мы столкнулись с довольно серьезным бюджетным кризисом, и я уверен, что вы также знаете, что я обещал американскому народу сократить государственные расходы на треть, и я не собираюсь отказываться от этого решения. Я буду в проигрыше со всеми вами и не получу никаких особых привилегий. Боюсь, это означает, что мы будем ликвидировать некоторые должности в Белом доме. Мы рассмотрели эту ситуацию со всех сторон — сначала планировали сокращение общего числа сотрудников путем отказа от определенных отделов, потом мы решили, что будет справедливее просто сократить каждый отдел на треть.

Лысеющий пожилой мужчина в форме дворецкого шагнул вперёд.

— Прошу прощения, сэр?

Адам поднял руку.

— Не беспокойся. Увольнения будут по выслуге лет…

— Никаких увольнений не будет, сэр. Вы не можете сократить персонал.

Адам сочувственно улыбнулся.

— Мистер…?

— Кроутер, сэр.

— Мистер Кроутер, я понимаю ваше беспокойство, и, поверьте, сочувствую.

— Не думаю, что вы понимаете, сэр. Простите, но вы не можете уволить никого из нас.

— Не могу вас уволить?

— Мы подчиняемся непосредственно Букингемскому дворцу.

Адам посмотрел на Саймонса, который пожал плечами, в таком же замешательстве.

— Мы не подчиняемся вам. Мы работаем на вас, но вы нас не нанимаете. Сэр.

Адам покачал головой.

— Что вы имеете в виду.

— Мы отчитываемся перед Букингемским дворцом.

Он начал раздражаться.

— Какое отношение к этому имеет Букингемский дворец?

— А, — кивнул дворецкий. — Теперь я понимаю. Никто вам не говорил. Никто вам ничего не объяснял.

— Объяснял что?

— Вы не являетесь главой правительства Соединенных Штатов.

— Ну конечно я! Я… Я же президент!

— Ну, вы президент, но президентство — фикция, безвластная должность, созданная Дворцом. Президент — номинальный глава. Кто-то, кто произносит речи и выступает на телевидении, чтобы народ был счастлив.

— Президент — лидер свободного мира.

— Боюсь, сэр, такая честь принадлежит королеве Англии.

Кроутер был по-прежнему спокоен и невозмутим, и в этом было что-то нервирующее. Было понятно, что дворецкий попытается спасти свою работу или работу своих друзей, даже возможно, что он будет лгать, чтобы достичь этой цели, но это было так странно, слишком эксцентрично, что не имело никакого смысла. Если это была ложь, то чертовски креативная.

Если бы это была ложь?

Адам посмотрел дворецкому в глаза.

Да. Если.

Он облизнул губы, прокашлялся и попытался выразить уверенность, которую на самом деле не чувствовал.

— Мы сражались и выиграли войну за независимость более двухсот лет назад, — сказал он. — Декларация Независимости — наш основополагающий национальный документ.

— Независимость? — дворецкий рассмеялся. — У Америки нет независимости. Это был пиар-ход, чтобы успокоить туземцев.

Остальные наемные работники кивали в знак согласия.

Адаму стало холодно. Было не похоже, что это шутка. Несерьезная, почти равнодушная реакция, с которой дворецкие и горничные реагировали на всю эту ситуацию, придавал их словам импульс правдоподобия. Он взглянул на Саймонса, ища помощи, но начальник штаба тупо смотрел на него, явно потрясенный.

Неужели Саймонс в это поверил?

Да, подумал он. И он тоже. Он не понимал, почему, но знал, что Кроутер говорит правду, и, глядя на лица внутреннего персонала, он чувствовал себя самым глупым ребенком в классе, тем, кто воспринимал материал намного позже всех остальных.

Все его мировоззрение и взгляд на историю были мгновенно изменены встречей с группой слуг, которых он намеревался уволить.

Он сделал глубокий вдох. — Вы хотите сказать, что мы… по-прежнему являемся колонией?

— Совершенно верно, сэр.

— Но независимость — это основа нашего национального характера. Мы гордимся не только своей национальной независимостью, но и личной свободой. Наша индивидуальность делает нас американцами.

— И мы поощряем это. Именно поэтому Америка — наша самая продуктивная колония.

Колония.

Как будто весь воздух вышел из легких. Пытаясь собрать слюну, он облизнул губы. Никогда в жизни он не был так напуган. Не во время его первого срока на посту сенатора, когда он был уволен и прочитал в газете, что сотрудник, с которым у него был роман собирается подать многомиллионный иск за сексуальное домогательство против него, не тогда, когда он был в комитете по делам вооруженных сил и псих, принадлежащий к правому крылу, появился после работы в его доме и угрожал его жизни. Ему было страшно и он не знал почему. В Овальном кабинете вдруг стало жарко, душно. Пять минут назад он собирался выполнить одно из своих незначительных предвыборных обещаний и уволить некоторых сотрудников Белого дома, а теперь он съежился перед группой слуг, напуганный их неестественным спокойствием, их правильным британским акцентом. Он чувствовал себя беспомощным, бессильным, выхолощенным, но заставил себя сохранить внешний вид и поддерживать доброжелательные манеры лидера.

— Мне очень жаль, — сказал он. — Но я вам не верю.

— Все в порядке, сэр. Никсону и Картеру тоже было трудно в это поверить.

Кроутер улыбнулся. — Форд и Рейган приняли это мгновенно.

Он не смог сдержаться. — Клинтон? Буши?

— Они все привыкли к этому, сэр. Как и вы привыкнете.

— Так вы говорите, что Соединенными Штатами правит…?

— Королева.

— Но королева также номинальная глава. В Британии парламентская демократия…

Дворецкий усмехнулся.

— Парламентская демократия? Ничего подобного. Опять же, это держит электорат счастливыми, заставляет их думать, что они что-то решают. Правда в том, что премьер-министр похож на тебя. Фасад. Это королева управляет всем. Всегда так было и будет.

— Ты лжешь.

— Я не лгу.

— Я не согласен с этим. Я был избран большинством граждан Соединенных Штатов, чтобы быть их лидером, и не буду подчиняться приказам от кого-то другого.

— О да, вы будете, сэр. Вы будете выполнять приказы королевы.

Адам повернулся к дворецкому.

— И я чертовски уверен, что не приму никаких приказов от монарха-дешевки с бульварной газетенки…

— Заткнитесь, сэр.

Теперь в позе дворецкого появилось что-то угрожающее, в его голосе зазвучала угроза.

— Вы преклонитесь перед королевой и покоритесь её власти.

— А если я этого не сделаю?

— Мы застрелили Кеннеди, мы можем организовать кое-что и для вас.

В Овальном кабинете воцарилась тишина. Он стоял перед Кроутером, стараясь не показывать свою нервозность.

— Королева приказала…?

— Королева не имеет к этому никакого отношения, сэр. Это было решение оперативников в этой стране, основанное на её собственных наилучших интересах. Ей никогда не рассказывали, — он сделал паузу. — Есть много вещёй, которые мы не рассказываем королеве.

— Значит, вы предатели.

— Позвольте не согласиться, сэр. Иногда королева не понимает, где лежат её собственные интересы. Мы обязаны определить, что для нее лучше, что лучше для Родины, и в меру своих возможностей применять соответствующие действия.

Дворецкий переводил взгляд с Адама на Саймонса.

— Я уверен, что вы двое хотели бы побыть некоторое время наедине, чтобы вы могли… принять все это, а мы пока оставим вас в покое.

Он кивнул головой, и горничная, ближайшая к двери, открыла её. Слуги начали расходиться.

— Когда бы вы хотели встретиться снова, сэр?

— Никогда.

Кроутер усмехнулся.

— Очень хорошо. Дайте мне знать.

Он вышел из комнаты и закрыл за собой дверь с такой напыщенностью, над которой можно было только посмеяться.

Адам повернулся к начальнику штаба. — Ну и что ты об этом думаешь?

Саймон покачал головой, все ещё не в состоянии говорить.

— Ты думаешь, это правда?

Саймонс кивнул.

— Выглядит именно так.

— Так что же нам делать?

— А что мы можем сделать?

— Прежде чем мы сможем что-либо сделать, мне нужно знать порядок подчинения. Будем ли мы просто следовать приказам или нам дадут определенный уровень автономии?

Симонс криво улыбнулся.

— Ты хочешь сказать, что королева — микроменеджер?[13]

Адам фыркнул.

— Королева. Ты можешь поверить в это дерьмо? Ты когда-нибудь, в своих самых диких долбаных мечтах, думал, что что-то подобное может случиться?

— Что меня поражает, так это масштаб. Они исказили нашу историю от самого простого до самого сложного уровня, от основ гражданственности средней школы до государственной политики высших учебных заведений. Каждый человек, не имеющий прямого отношения к этой… пародии, верит в ту же ложь. За все мои годы в политике, за все годы общественной жизни у меня даже не было никаких подозрений, что что-то подобное возможно.

— Я был сенатором двенадцать лет, — сказал Адам. — Как вы думаете, что я чувствую, зная, что все мои усилия и тяжелая работа были просто ненужной смазкой для машины по связям с общественностью?

Он пнул вращающееся кресло за своим столом. — Черт!

— Что мы будем делать? — спросил Саймонс.

— Я не знаю.

— Что бы ты хотел сделать?

Адам задумался, посмотрел на него.

— Я хочу, — тихо сказал он, — обеспечить независимость нашей страны.

* * *

Они встретились в тот же вечер, его предвыборная команда, в кафе Денни. Дерек, его «дэти трикстер»,[14] провел сканирование на наличие жучков или других подслушивающих устройства. Только после того, как он проверил стол и окружающие пластиковые растения и установил маленький черный квадрат, чтобы засечь волны микрофона дальнего действия, они начали говорить.

— Первое, что нам нужно сделать, — сказал Саймонс, — это вывести отсюда первую леди. Мы должны отправить её в путешествие доброй воли в Японию или что-то вроде того. Увести её как можно дальше от британского влияния. Кто знает, как низко они опустятся?

Адам кивнул. — Согласен.

Пол Фредериксон откашлялся. Госсекретарь был с ним со времен его первой сенаторской кампании, и, после Саймонса, Адам доверял его мнению больше, чем кому-либо другому.

— Продолжай, Пол.

— Я думаю, что сначала нам нужно выяснить степень внедрения. Этот Кроутер сказал вам, что все предыдущие президенты изменили свои убеждения. Означает ли это, что они преобразились, что они действительно верили, что это лучшая форма правления для Соединенных Штатов, или это означает, что они приняли то, как все было, но им это не нравилось?

— Я бы заподозрил последнее, — сказал Тед Фитцсиммонс.

— Нам нужно поговорить с ними, выяснить, что они знают. Они, вероятно, могут рассказать заинтересованным лицам вполне достаточно, чтобы составить аналитический отчет, которым мы сможем воспользоваться.

— Хорошая идея, — сказал Адам.

— Нам нужно также знать и о различных ветвях власти. Судебная власть? Знают ли об этом члены Верховного Суда? Законодательная власть? Сенаторы? Нам известно, что не все из них в курсе, но, возможно, некоторые из них что-то знают. ФБР? ЦРУ? Военные формирования? Прежде чем разрабатывать план действий, мы должны оценить свои сильные и слабые стороны.

Они проговорили всю ночь, до самого утра. К тому времени, как они вышли из ресторана и расстались, Адам едва мог держать глаза открытыми. Однако он чувствовал себя хорошо. Задания были распределены, и, по крайней мере, приблизительное представление о том, куда им двигаться, было выработано. Он уже не чувствовал себя таким безнадежным и отчаявшимся из-за этой ситуации, как тогда, когда созывал собрание.

Он попрощался с Саймонсом на тротуаре, затем сел в президентский лимузин.

— Белый дом, — сказал он водителю.

— Да, сэр.

Мужчина завел машину, посмотрел на него в зеркало заднего вида, улыбнулся. — Боже, храни королеву.

Адам заставил себя улыбнуться в ответ. — Боже, храни королеву.

Военные были все за него.

Это была лучшая новость за всю неделю. Единственная власть, которую британцы имели над вооруженными силами, это главная ложь — знание того, что каждый человек в форме верил, что Соединенные Штаты являются суверенной нацией и что они должны поддерживать Конституцию США, план демократии.

Но он все ещё был главнокомандующим.

Это была лазейка, хотя и не особенно практичная. Что он мог сделать? Устроить переворот и вторгнуться в Британию? Это будет похоже на войну. Люди подумают, что он опасный псих, безрассудно нападающий на давнего союзника, и его тут же подвергнут импичменту. Ему нужно было вести закулисную битву, закулисную войну. Ему нужно было освободить Америку от Британии, не вынося это на суд общественности. Ему нужно было воплотить миф в реальность.

Но как?

Война, по крайней мере, была возможной. Он был главнокомандующим, и военные были единственной вещью, которую он действительно контролировал. Это было грязно, но, в крайнем случае, ему, возможно, придется это сделать.

Раздался стук в дверь Овального кабинета, и Саймонс вошёл, неся манильскую папку, набитую бумагами.

— Что вы выяснили?

Начальник штаба сел в кресло с противоположной стороны стола и, наклонившись вперёд, прошептал:

— Секретная служба принадлежит им. Технически, ФБР тоже под их юрисдикцией, но, похоже, большинство все-таки за нас. Директор заверил меня, что в нашем распоряжении столько оперативников, сколько нам нужно.

— Ты ему веришь?

— А у нас есть выбор?

— Что насчет…

— Другие президенты? Они не хотят разговаривать. Я не знаю, были ли они куплены или им угрожали, но мы не можем добиться от них ни слова.

— Не могу в это поверить.

— Может, они добрались до них раньше нас, — он сделал паузу. — Буши казались испуганными.

— ЦРУ?

— Их.

Адам на мгновение задумался.

— Директор может дать нам оперативников?

Саймонс кивнул.

— Кроутер. Дворецкий, — сказал он. — Я хочу от него избавиться.

— Думаешь, это хорошая идея?

— Считай это первым выстрелом. По их реакции мы определим, как они отреагируют на… другие инциденты.

Впервые с тех пор, как все это началось, Том Саймонс улыбнулся.

Утром ему не приготовили завтрак, не подготовили одежду. Когда он вернулся в спальню, простыни не поменяли.

— Ты за это заплатишь, — прошипела ему в коридоре одна из горничных.

Он улыбнулся и наклонился к ней.

— Ты следующая, — прошептал он, с удовлетворением увидев выражение страха на её лице. — А теперь заправь мою гребаную кровать.

Он пошёл дальше по коридору, чувствуя себя хорошо. Саймонс позвонил первым делом с новостями: о Кроутере позаботились. Почему-то, просто зная это, он почувствовал себя лучше. Вся атмосфера Белого дома, казалось, изменилась с одним только этим смелым ходом. Он прятался в течение последних двух недель, уверенный, что персонал видит в нем ещё одну безвольную марионетку, которую заставили подчиниться, но теперь он смело шёл по коридорам, с удовольствием отмечая, что все внутренние служащие боятся его.

Может, им удастся осуществить задуманное.

Остальные ждали его в зале заседаний. Дерек уже проверил место на предмет жучков и поставил детектор подслушивающих устройств на стол, две пары агентов ФБР стояли у дверей.

— Так каков наш следующий шаг? — спросил Адам.

Пол Фредериксон посмотрел на него.

— Никсон.

— Никсон?

Государственный секретарь кивнул.

— Я думал об этом всю прошлую неделю. Если президент — всего лишь номинальное лицо, то вся эта шумиха о так называемом имперском президентстве Никсона должна быть британской дезинформацией. Неужели Никсон мог попытаться обойти Конституцию и захватить дополнительные полномочия для себя, когда он никогда не имел власти, приписанной ему в первую очередь?

Адам улыбнулся. — Да! Он начал сопротивляться. Он пытался делать то, для чего его избрали.

— И они раздавили его. Они должны стоять за его позором.

— Найдите мне кого угодно из кабинета Никсона и его сотрудников, людей, кто может знать что-либо об этом.

— Сделал, — сказал Фредериксон. — Холдеман уже в пути.

— Холдеман? — Адам нахмурился. — Я думал, он умер.

— Сообщения о его смерти сильно преувеличены. Он скрывается.

— Хорошо, — сказал Адам. — Теперь у нас кое-что есть.

Заговорил Саймонс. — Кроутер сказал, что Картер тоже на это не купился. Ты думаешь…?

— Картер с нами не разговаривал, но мы могли бы пощупать его подчиненных, посмотреть, что получится.

Адам кивнул. — Сделайте это.

— Эти скандалы с Клинтоном, должно быть, тоже не просто так разыгрались. Давление на него продолжалось даже после того, как он покинул свой пост.

— Проверьте это.

В южную дверь постучали, и один из агентов ФБР осторожно открыл её. Он что-то сказал человеку снаружи, и дверь открылась шире. Вошёл Ларри Герберт, помощник Фредриксона.

Затем Х. Р. Холдеман.

Он был старше, но все ещё узнаваем. Стрижка вернулась, но её строгость компенсировалась парой смягчающих бифокальных очков. Холдеман кивнул им.

— Джентльмены.

Фредриксон встал и посмотрел на своего помощника.

— Полагаю, по дороге вы его проинформировали?

Холдеман сел на свободное место.

— Да, он это сделал. И я должен сказать, что очень рад, что вы участвуете в борьбе.

Они говорили о днях Никсона, о записках из Букингемского дворца, о телефонных звонках королевы, о подготовленных речах, которые Никсон отказался произнести, о соучастии некоторых членов кабинета. Кроутер тоже здесь обсуждался, и Холдеман был потрясен, узнав, что Адам приказал убрать дворецкого.

— Так просто? — сказал он.

Адам почувствовал прилив гордости.

— Так просто.

Холдеман озабоченно покачал головой.

— Ты не знаешь, что тебя ждет. Будут последствия.

— Вот почему ты здесь. Чтобы мы могли воспользоваться твоими знаниями. Я сделал это преднамеренно, чтобы поднять ставки.

Холдеман вздохнул.

— Ты ничего не можешь нам рассказать?

— Мы годами готовили военизированные группы, планируя свергнуть англичан.

— Ополченцы?

Холдеман фыркнул и пренебрежительно махнул рукой.

— Параноидальные чудаки. И эти деревенщины слишком глупы, чтобы справиться с чем-то подобным. Нет, мы объединили городские банды. Мы основали «Крипов», «Бладов» и их братьев. Мы завербовали меньшинства для армии во Вьетнаме, и это прекрасно сработало, поэтому мы решили сделать то же самое с нашими революционными силами. Однако мы не могли позволить британцам узнать, что происходит, поэтому мы замаскировали их под независимые организации, соперничающие молодежные группы, борющиеся за наркотики и соседскую территорию. Мы объявили их преступниками, позаботились о том, чтобы они получили много рекламы, много эфирного времени в новостных программах, и теперь они считаются такой неотъемлемой частью современной американской жизни, что даже если один из них выбивается из их рядов, созданный миф в безопасности.

— Думаешь, это сработает?

— В итоге. Но мы занимаемся этим уже двадцать лет и, вероятно, не будем готовы ещё лет десять-пятнадцать. У нас нет членов. Британия может вербовать из Австралии, Канады, всех своих колоний. Если мы нападем на них прямо сейчас, у нас не будет ни единого шанса. Кроме того, что-то вроде этого требует грамотного планирования.

— Нам нужны более срочные результаты.

— Извините. Тут я ничем не смогу вам помочь.

Они продолжали разговаривать, делиться секретами, сравнивать стратегии до полудня. Холдеману нужно было лететь обратно в Чикаго, и Адам проводил его до лимузина.

— Спасибо, что пришёл, — сказал он, пожимая ему руку.

— Все что угодно для моей страны, — сказал Холдеман.

Адам улыбнулся. — Ты все ещё считаешь это своей страной?

— Всегда.

Адам наблюдал, как лимузин катится по дороге через ворота Белого дома, и внезапно ему в голову пришла идея. Он поспешил обратно в Белый дом. Некоторые из его советников предлагали казнить весь внутренний персонал, чтобы спровоцировать британские войска в Вашингтоне, но после разговора с Холдеманом он понял, что это будет самоубийственный поступок. Однако, сама идея была неплохой.

И эта идея могла сработать.

Он столкнулся с Саймонсом в коридоре.

— Собери всех снова, — сказал он. — У меня есть план.

— Алло?

Даже усиленный громкоговорителем голос Королевы на горячей линии звучал приглушенно.

— Приветствую Вас, Ваше Величество.

Адам постарался, чтобы тон его голоса был подобострастным.

— Почему вы связались с нами? Если мы захотим поговорить, мы начнем диалог сами.

— Я звоню, чтобы извиниться, Ваше Величество. Как вы, возможно, слышали, а возможно, и нет, между нами произошло некоторое недопонимание. Видимо, некоторые из ваших подданных считают, что я и мои люди каким-то образом причастны к исчезновению главы моего внутреннего персонала, Кроутера.

— До нас доходили слухи на этот счет.

Он старался, чтобы его голос звучал одновременно подобострастно по отношению к ней и снисходительно по отношению ко всем остальным.

— Я хотел бы пригласить вас в Белый дом, чтобы мы могли лично обсудить некоторые из этих вопросов. Боюсь, я весьма недоволен некоторыми из ваших представителей здесь, и полагаю, что вы тоже. У меня нет ничего, кроме глубочайшего уважения к вам и вашему положению, и я боюсь, что ваши подчиненные оказывают плохую услугу вам и Британии.

Тишина на другом конце провода.

Затаив дыхание, он ждал.

— Мы давно не были в Штатах, — призналась Королева. — И ваши обвинения, надо признать, несколько настораживают. Мы посетим колонии и сами все решим. Нужные люди будут на связи.

Связь резко оборвалась, и в громкоговорителе горячей линии воцарилась тишина. Адам некоторое время смотрел на красный телефон, затем на его лице появилась улыбка.

Он повернулся к Саймонсу и взмахнул кулаком.

— Да!

* * *

Она прибыла на «Конкорде» два дня спустя.

Все приготовления были сделаны. За пределами территории Белого дома все продолжалось как обычно, но внутри агенты ФБР окружили и задержали всех домашних сотрудников и всех известных или подозреваемых британских агентов. Внешние контакты и правительственные служащие, которые с подозрением отнеслись к внезапному отсутствию связи, были успокоены обещанием, что королева прибудет, чтобы все уладить — факт, который они могли перепроверить в Букингемском дворце.

Председатель Объединенного комитета начальников штабов заверил его, что Национальная гвардия готова к демонстрации силы и что другие подразделения Вооруженных сил могут оказать ей поддержку.

Все было готово.

Как только лимузин с королевой въехал на территорию Белого дома, и железные ворота закрылись за ним, войска Национальной гвардии перекрыли улицу и окружили территорию. Одновременно пресс-секретарь Белого дома сообщил, что королеве угрожают взрывом и что принимаются меры предосторожности, включая использование вооруженной охраны.

Адам ждал в Овальном кабинете, на столе лежал документ, составленный верховным судьей, рядом лежала ручка. Он нервничал, руки вспотели, но он был полон решимости довести план до конца. Если у них ничего не получится, его убьют — в этом он не сомневался, — но велика вероятность, что они не потерпят неудачу.

Он представлял себе своё место в истории, когда раздался стук в дверь. Он встал, взял себя в руки и откашлялся. — Да? — спросил он.

Дверь открылась, и в комнату вошла толпа британских сановников и членов американского кабинета, расступаясь, чтобы пропустить королеву.

Королева.

Она выглядела точно так же, как по телевизору и на журнальных фотографиях. Даже зная о масштабах её власти, даже со всеми знаниями о её высоком положении, которые стали известны совсем недавно, он не ощущал в ней никакой ауры преувеличенной важности, никакого устрашающего поведения, никаких диктаторских атрибутов, которых он ожидал. Но это была иллюзия. Он знал это. Когда она остановилась перед его столом, он отвесил ей экстравагантный поклон.

— Ваше величество.

Она едва заметно кивнула в ответ на его подобострастие и села на специально подготовленный стул напротив него.

— А теперь, — сказала она, — расскажите нам, что вы хотите сказать.

— Я бы предпочел сделать это один, — сказал он, указывая на собравшихся сановников.

— Все, что вы скажете мне, может быть сказано в их присутствии.

— Боюсь, у них могут быть корыстные интересы. Мы можем поговорить наедине?

Она кивнула, отпуская остальных легким взмахом руки. Все остальные, американцы и британцы, гуськом вышли из комнаты. Дверь за ними закрылась.

Адам знал, что снаружи агенты ФБР разоружают и усмиряют англичан, сгоняя их вниз вместе с соотечественниками. Струйка пота потекла из-под левой подмышки вниз по телу, скрытая пиджаком.

— Мне нужна гарантия, что не будет никаких последствий только потому, что я говорю вам правду.

— Мы даем вам слово, — сказала она.

— «Наше» слово? Как насчет вашего слова? Я не хочу показаться неуважительным, — сказал он, — но я хотел бы получить некоторые заверения, что вы лично гарантируете, что ваши подчиненные не будут добиваться репрессий.

Она посмотрела на него, как на жука, которого раздавила на полу. — Даю слово, — сказала она.

— И оно обладает юридической силой?

— Слово британского суверена имеет юридическую силу уже сотни лет. Это закон.

— Очень хорошо.

Он встал, подтолкнул к ней через стол документ и ручку.

— Я хочу, чтобы вы подписали это.

Королева моргнула. — Что вы сказали?

— Я хочу, чтобы вы подписали этот документ.

Она смотрела на него с выражением, что-то среднее между ужасом, отвращением и яростью.

— Вы смеете ставить нам условия?

Он встретился с ней взглядом.

— Да.

Он увидел нерешительность, то, что могло быть первыми слабыми признаками дурного предчувствия, и ему стало хорошо.

— Что это? — спросила она, указывая на документ.

— Настоящая декларация независимости. Договор, передающий Соединенные Штаты Америки своим гражданам и объявляющий, что вы и ваша нация отказываетесь от всех прав…

— Никогда!

— Никогда не говори никогда.

— Пемброк! — громко позвала она. — Льюис!

Последовала пауза.

Тишина.

— Они не придут, — сказал Адам. — Мы их захватили.

Он медленно обошёл огромный стол.

— Теперь нам нужна только ваша подпись.

— Вы псих!

— Может, и так, но вы подпишете договор.

— Я определенно не буду этого делать!

Одним быстрым движением она вскочила со стула, пересекла комнату и почти уже добралась до двери, когда он бросился на нее. Она отскочила в сторону и ударила его костлявым кулаком. Почувствовав острую боль в боку, он врезался плечом в стену.

— Проклятье!

Он потянулся к её руке, но она уже бежала в противоположный конец кабинета, зовя на помощь.

Он схватил королеву, и её сумочка полетела через Овальный кабинет. Она была маленькой, но жилистой и вывернулась из его хватки, сильно ударив его в грудь туфлей на высоком каблуке. Она схватила свою сумочку и открыла её, вытаскивая что-то, когда он приземлился на нее, заломил ей правую руку за спину, заставив закричать. Все ещё держа её, он с трудом поднялся на ноги и подтолкнул её к столу.

Левой рукой он обхватил её за шею, а правой ослабил хватку на её руке. — Подпишите! — приказал он, прижимая её руку к столу.

— Пошёл ты! — закричала она и попыталась вырваться, но он был сильнее её, и в ответ только более крепко стиснул ей шею.

— Возьми ручку! — приказал он.

— Нет!

— Я сломаю тебе руку, сморщенная старая сука.

Он усилил давление.

Гневно, но она взяла ручку.

Он прижал её руку к бумаге.

— Подписывай её.

Она колебалась.

— Сейчас же! — закричал он.

Она быстро нацарапала свою подпись. Он отодвинул её к левому краю стола и сравнил написанное ею имя с примером её подписи, который предоставил Саймонс.

Все было правильно.

Он отпустил её.

Волна гордости захлестнула его, выражение чистого патриотизма, которого он не испытывал с тех пор… ну, никогда.

Королева тут же подбежала к двери и принялась растирать больное запястье, умоляя отпустить её. Она плакала, и он с удовлетворением подумал, что, в конце концов, она не такая уж крутая старая девка.

Он взял документ, положил его в средний ящик стола и запер.

Соединенные Штаты официально стали суверенным государством.

Они были свободны.

Он посмотрел на королеву. Она больше не плакала, он не видел слез на её слишком накрашенном лице, но все ещё хмурилась и потирала запястье. Он улыбнулся ей, чувствуя себя хорошо.

— Благослови Господь Америку, — сказал он.

Перевод: Игорь Шестак

Исповедь корпоративного человека

Bentley Little, «Confessions of a Corporate Man», 2002

Я работал техническим писателем в начале 1990-х годов, так как в то время не мог позволить себе писать художественную литературу. Будучи бородатым, длинноволосым либеральным парнем, я после семи лет учёбы в колледже обнаружил, что сижу в офисе, окруженный ухоженными бизнесменами, бухгалтерами и государственными служащими. ещё более сюрреалистичным было то, насколько серьезно они относились к своим мелким мелочным войнам за сферы влияния и насколько смешными были их приоритеты.

«Исповедь корпоративного человека» — мой слегка преувеличенный взгляд на те дни.

* * *

Мы наточили карандаши для войны и массово пошли в бухгалтерию. Финансовый директор и его приспешники работали над электронными таблицами, ничего не подозревая. У нас было преимущество во внезапности.

По моему сигналу мы закричали как единое целое, и когда бухгалтеры посмотрели на нас, вонзили карандаши им в глаза и в мозг. Это было великолепно. Я отвечал за то, чтобы убить самого директора, и с силой воткнул карандаш, чувствуя, как он прокалывает оболочку и пронзает студенистую плоть. Толстые руки директора взметнулись, пытаясь схватить меня, но потом дернулись и затихли.

Я выпрямился и оглядел отдел. Война была ужасно короткой, мы победили практически без боя. Тела уже затихли и остывали, кровь и глазной сок просачивались на ватманы и компьютерные распечатки.

Если бы мы работали на какую-нибудь справедливую корпорацию, то получили бы за это медали, но здесь, в своем нынешнем статусе, возможно, лишь блокноты по случаю нашей победы.

Я вытащил карандаш из головы финансового директора и подал знак.

Мы вернулись за свои рабочие места ещё до конца перерыва.

Реструктуризация прошла гладко. Персонал был переназначен, обязанности изменены, и контроль над компанией был децентрализован. В связи с нашей сокрушительной победой было объявлено временное перемирие, и все военные действия были приостановлены. Вице-президент был казнен — обезглавлен в комнате отдыха для персонала при помощи ножа для разрезания бумаги — и мы успешно справились с выплатой заработной платы.

Исполняющий обязанности генерального директора отказался нанимать временных сотрудников или набирать персонал за пределами организации, поэтому в период реструктуризации мы занялись приготовлением кофе. Я все ещё чувствовал, что мы заслужили медали, но в этот раз мы даже не получили наши блокноты. Хоть индекс Доу-Джонса не заметил мой триумф, на Тихоокеанской бирже наши акции поднялись на пять пунктов, и я почувствовал себя удовлетворенным.

Мы рассылали презервативы по вакуумным трубам, туда сюда, сюда туда, и женщины в борделе в обеденное время занимались процветающим бизнесом. В кафетерии были установлены новые автоматы с любрикантами.

Были внесены и другие изменения. Секретарши больше не должны были носить маски, домашние животные снова были допущены в зал стенографии. Закупка выбрала в качестве талисмана ребенка-калеку. Службы по обслуживанию автоматов перешли на моллюска.

Мы заявили, что следующая война будет продовольственной. Для следующей войны нам нужны хот-доги.

Мы все рассмеялись.

А потом…

А потом все изменилось.

По отделам начала ходить анкета. Анкета на официальном бланке свидетельства о смерти. Никто не взял на себя ответственность за её авторство. Разговоры о её существовании предшествовали её появлению во внутри офисной почтовой системе. Мы получили анкету в четверг вместе с запиской, где было указано заполнить её и вернуть в отдел кадров к утру пятницы. Мы побоялись ослушаться.

— Если бы Бэтмэн был фигой, — был задан вопрос, — надо ли ему бриться?

— Если бы президент был голым и вел двойственную политику в парламенте, на стикерах его мама все ещё была бы с терновым венком?

Настроение в нашем отделе стало мрачным, и возникло общее ощущение, что анкета имеет какое-то отношение к рассылке нашей бухгалтерии. Косвенно меня обвиняли в её появлении.

Мне спустили штаны в тот день, когда в доступе к нашему Ксероксу было отказано.

И меня отшлепали в тот день, когда наш Мьюзак[15] был отрублен.

Прошёл месяц. Два. Три. Была ещё одна казнь — менеджер по продажам, который не выполнил свои квоты — но напряженное перемирие оставалось между отделами, и война не возобновилась. Сражений не было.

В июне, когда был представлен бюджет на новый финансовый год, мы обнаружили, что он содержит крупные капитальные затраты на строительство нового склада рядом с крематорием. Если корпорация достаточно преуспела, чтобы финансировать такое легкомыслие, почему мы никогда не получали наши блокноты?

Моральный дух и без того был достаточно низок, и я решил, что наши усилия должны быть вознаграждены — даже если нам придется самим вознаграждать себя. За счёт средств, освобожденных из сейфа, мы организовали пятничную вечеринку. Я принес напитки, Джерри чипсы, Мерил поставила музыку, а Фина доставила лягушек. На столе танцевали голышом.

В тот день в старом офисе было весело, но Майк из отдела технического обслуживания прервал вечеринку. Он пришёл, чтобы установить какой-то коаксиальный кабель, и когда увидел, что мы развлекаемся в компании, его лицо омрачилось. Он молча стоял, а потом сильно хлестнул Кристен куском кабеля. Она закричала, когда конец разъема впился в дряблую плоть её ягодиц. Капля крови упала в мой хайбол. Кристен упала со стола, схватившись за задницу.

Я повернулся к Майку.

— Какого черта ты делаешь?

Он ткнул мне в лицо грязным коротким пальцем. Я увидел жир у него под ногтями.

— Эта вечеринка не была одобрена.

— Я одобрил, — ответил я. — Я начальник отдела.

Он улыбнулся мне, но уголки его рта не поднялись, и это больше походило на гримасу. Его немытый палец все ещё указывал на меня.

— Мы выбьем эту дурь из тебя, — сказал он. — Это война.

Это началось немедленно.

Я ожидал некоторой задержки, достаточного количества дней, в течение которых можно было бы попытаться поговорить, пообщаться, договориться. Я предполагал, что техобслуживанию, как минимум, потребуется время, чтобы составить план, наметить стратегию, но стало ясно, что они, должно быть, уже давно все обдумали.

Это началось на следующее утро после вечеринки.

Ванная была заминирована, и Карла поймали.

Я всегда позволяла ему немного расслабиться и поэтому не сразу отправилась на его поиски, когда он не вернулся с обеда вовремя. Но когда прошёл час, а Карл все не появлялся, у меня возникли подозрения. Взяв Дэвида с собой, я рискнул выйти в вестибюль. Мой взгляд сразу же привлек грубый белый крест, нарисованный на двери мужского туалета.

И голова Карла снаружи, вывешенная на тележке для уборки.

Дэвид ахнул, но я схватил его за руку и потянул вперёд. Голова Карла была насажена на ручку швабры. Его глаза были закрыты, рот заклеен скотчем, а в уши заткнуты салфетки.

Техобслуживание.

— Пошли!

Я быстро потянул Дэвида назад в безопасность, в наш отдел. Я волновался, но старался не показывать этого. Мне приходилось поддерживать иллюзию уверенности, чтобы сохранить боевой дух, но я понимал, что техническое обслуживание — единственный отдел, которому разрешен неограниченный доступ в каждую комнату в здании, единственный отдел, работники которого остаются в здании ночью. Их потенциальная сила была невероятной.

— Что будем делать? — спросила Мэрил. Она была напугана, её практически трясло.

— Запасайтесь оружием, — сказал я ей. Я повернулся к Дэвиду и Фине.

— Поставьте часовых в дверях. Никто не должен входить и выходить без моего разрешения. Мне все равно, кто это будет.

Они кивнули и поспешили выполнять мои приказы, благодарные, что кто-то взял на себя ответственность, кто-то сказал им, что делать. В тот момент мне хотелось, чтобы был человек, к которому я мог бы обратиться, человек, стоящий выше по иерархической лестнице, на кого я мог бы переложить всю ответственность, но я втянул нас в это, и теперь мне предстояло вытащить нас отсюда.

Я чувствовал себя удручающе неподготовленным к такой задаче.

Мне удалось спланировать и осуществить бухгалтерский переворот, потому что я имел дело с узкоспециализированными умами ориентированных на решение конкретных задач счетоводов, но идти против свободных, физически сильных людей из техобслуживания — совсем другое дело. Эти умы не были ограничены рамками своих должностных инструкций. Это были люди, привыкшие работать самостоятельно, привыкшие решать проблемы индивидуально. Я закрыл дверь, запер её и подождал пять часов.

В борделе женщины начали беспокоиться. Количество заказов на работу сократилось, и из-за отсутствия торговли у них не было средств на счетах в отделах, через которые они могли бы списывать расходы. Причиной падения своего благосостояния женщины считали развал бухгалтерии.

Волнения, охватившие мой отдел и меня, прокатились снизу доверху по всей цепочке управления. Комната отдыха была объявлена закрытой для нас, вход в нее охраняли люди из техобслуживания. Мы больше не могли вставать из-за стола и идти в ванную.

Это дело рук Майка.

Мы нашли Джона в разделителе-сортировщике.

Эла в формах раскладочного устройства.

Я даже не предполагал, что какая-либо из машин способна выполнять свои функции на чем-либо, кроме бумаги, но внизу под разделителем-сортировщиком, в стопке, которая была бы аккуратной, если бы не бесформенность тканей и текучесть крови, лежало тело Джона, аккуратно прирезанное по краям и разрезанное на стандартного размера квадраты.

Тело Эла было разделено на три слоя, и его части лежали в металлических, рядами расположенных, трехсторонних формах.

Валики были покрыты красной кровью с вкраплениями белой ткани.

шёл только четвертый день боевых действий, а мы уже потеряли двух наших лучших людей. Я не ожидал, что все станет настолько серьезно, и понимал, что этот просчет может стоить нам жизни.

Я провел утренний перерыв с Джерри и Дэвидом. Теперь мы разбились на группы, направляясь в комнату отдыха, вооруженные до зубов. Мы сели за стол, лицом к двери. Мы все трое знали, что должны быстро и жестко нанести ответный удар и, по крайней мере, заявить о себе нашими действиями, но мы были в неопределенности, как нам следует поступить. Джерри хотел устроить засаду сторожу, взять его. Он считал, что мы должны ампутировать руки, ноги и пенис и отправить их Майку по вакуумным трубам или по внутри офисной почте. Дэвид предложил испортить кофемашину, отравить резервную кофеварку и разослать записки во все отделы, кроме технического обслуживания, с сообщением о происходящем.

Я считал, что мы должны нанести удар по руководству, убить Майка, и оба быстро согласились, что так будет лучше.

Мы вернулись в наш отдел, опасаясь снайперов в коридоре, но что-то было не так. Я посмотрел сквозь компьютерный операционный зал и увидел что-то похожее на преломленный свет из-за угла коридора.

С места сражения.

Я ничего не сказал, просто втолкнул Джерри и Дэвида в наш отдел и приказал им закрыть и запереть дверь. Когда дверь закрылась, я продолжила свой путь по коридору, медленно крадучись по ковру. Я услышал щелканье калькуляторов, шёлест бумаги. Я выглянула из-за угла.

Техобслуживание получило повышение в бухгалтерию.

Я недоверчиво уставился на внезапно заполнившийся отдел. Мы уничтожили всю бухгалтерию и ничего не получили за свои усилия. Техническое обслуживание, заминировав ванную и две машины, было вознаграждено повышением!

Майк, одетый в костюм-тройку финансового директора, улыбнулся мне из-за своего огромного стола.

— Увидимся в одиннадцатой главе,[16] — сказал он.

Я моргнул.

— Компания идет ко дну.

Я попытался поговорить с генеральным директором, сказать ему, что ситуация вышла из-под контроля. Война больше не ограничивалась только внутренними сражениями; теперь один отдел настойчиво добивался и систематически работал в целях полного уничтожения корпорации.

Но секретарь отказался выслушать мою просьбу. Она вытащила из стола блок-схему иерархии корпорации, обвела красным кружком положение моего отдела и спокойно протянула мне листок.

— Генеральный директор никого не принимает.

На индексе Доу-Джонса новости отразились неоднозначно. Ходили слухи, что грядут перемены, но природа этих перемен была явно неизвестна посторонним, и мы закончили неделю в плюсах.

Джерри взял сторожа, переодетого бухгалтером, отрезал руки, ноги и гениталии, пометил их как основные фонды и вернул в кабинет финансового директора. Наверное, мне следовало наказать его за то, что он действовал без моего разрешения, но, по правде говоря, я был ему благодарен и повысил его до начальника подотдела.

Повесив скальп сторожа/бухгалтера над нашей дверью, хоть утром он и исчез, мы высказали свою точку зрения. Майк знал, что наш отдел нужно бояться.

Во второй половине дня под ковром в коридоре были установлены миниатюрные мины, а перед бухгалтерией — ворота под напряжением.

Показатели подтасовали.

Бюджеты урезали.

Прибыль корпорации резко упала, по крайней мере, на бумаге, и хотя в записке за запиской я пытался сказать генеральному директору, что эти цифры сфабрикованы Майком и им нельзя доверять, он предпочел проигнорировать меня и ввел программу жесткой экономии. Медицинские пособия были сокращены, стоматологические пособия ликвидированы, а несколько открытых вакансий остались незаполненными.

Бухгалтерия ввела новый, практически непонятный процесс подачи жалоб, и сразу же после этого зарплаты — все зарплаты по всей корпорации — были неправильно рассчитаны. Моя зарплата сократилась вдвое, и в соответствии с новыми правилами я не мог оспаривать эти цифры в течение как минимум шести месяцев.

Внизу моего чека вместо проштампованной подписи старого финансового директора красовалась карикатурная радужная печать ухмыляющегося уродливого лица Майка.

Я был в ярости, швырнул чек на стол и приказал Дэвиду взять заложника. Он кивнул и сказал:

— Да, сэр — но не посмотрел на меня, не встретился со мной взглядом.

Я знал, что он что-то скрывает.

— Дэвид, — сказал я.

— Мерил дезертировала, — сказал он мне. — её перевели в канцелярию.

Вот и все. Это была последняя капля. Я схавал кучу дерьма от Майка и его бухгалтеров, но на этот раз он зашёл слишком далеко. Прекращение огня или нет, но пришло время взяться за оружие.

— Война! — я заплакал.

Дэвид посмотрел, моргнул, затем уголки его рта приподнялись. Он радостно завопил и схватил заточенный карандаш.

— Война!

Крик подхватили Фина, Джерри, Кристен и остальные. Внезапно я почувствовал себя хорошо, гнев и депрессия, которые я испытал за несколько мгновений до этого, исчезли перед лицом этой возбуждающей цели. В этом мы были хороши. Для этого нас и готовили. Полноценные бои. Не партизанская перестрелка, в которой мы были вынуждены участвовать.

Я поднял линейку.

— Война!

— Ха! — ответили они. — Боже милостивый, да!

Мы были готовы.

Мы поместили объявление о возобновлении боевых действий на доске объявлений сотрудников.

Майк ответил в таком же духе, заявлением, подписанным кровью.

Мы встретились на складе.

У техников было более тяжелое оружие — молотки и отвертки, кусачки и паяльники, — но у нас были мозги, и в рукопашной наше оружие — ножницы и степлеры, ножи для бумаги и скрепки — было столь же смертоносным.

Война была короткой и более односторонней, чем я ожидал. Майк планировал устроить засаду, но расположение его людей было очевидным и неорганизованным, и моим людям было легко проскользнуть позади них и заколоть ножницами. Мы вошли через заднюю дверь, через погрузочную площадку. Дэвид захватил двух сторожей, Джерри уложил самого тяжелого из них, электрика, перерезав ему горло ножом для бумаги.

А потом были я и Майк.

Мы стояли друг против друга на полу склада. Присутствовали представители других отделов — выглядывали из-за ящиков, сидели на полках. В одной руке у Майка был молоток, в другой — плоскогубцы, и он все время повторял, рыча: «Ублюдок, ублюдок». Тогда он показался мне тупым. Тупым и практически жалким. Удивительно, как я мог бояться кого-то с таким явно ограниченным словарным запасом.

Я ухмыльнулся ему.

— Тебе конец, — сказал я.

Я выстрелил ему в глаз скрепкой, быстро перезарядил резинку и выстрелил в другой глаз. Оба выстрела попали в цель, и хотя он не уронил молоток или плоскогубцы, он кричал, прикрывая поврежденные глаза правой рукой. Приближаясь к нему, я вытащил из-за пояса металлическую линейку. Он услышал мои шаги, замахнулся на меня, но ослепленный, в панике начал отступать. Я ударил его линейкой по щеке, после чего со всей силы врезал по носу.

Он выронил плоскогубцы, безуспешно замахнулся молотком, но проиграл, и он знал, что проиграл. Под одобрительные возгласы моего отдела я прыгнул на него, разорвав ему шею своим удалителем скрепок — металлические клыки вырвали куски его плоти и он завизжал от боли, ярости и страха.

А потом все закончилось.

На мгновение воцарилась тишина, затем начался настоящий ад. Из-за одной из коробок выскочила секретарша генерального директора и попыталась обнять меня, но я оттолкнул её.

— Запомни своё место в иерархии, — сказал я ей.

Нас отнесли обратно в наши кабинеты на плечах компьютерщиков и младшего персонала.

Чтобы отпраздновать победу, мы провели ритуал. Я заказал девственницу-стенографистку, выпускницу средней школы, предназначенную для борделя из-за её плохих навыков стенографии. Мы связали её резинками и положили на мой стол. Фина резиновым клеем заклеила её глаза; я корректором замазал её соски. Мы насиловали её по очереди.

Я высушил голову Майка и держал её на столе в качестве пресс-папье, а когда фондовый рынок достиг рекордного уровня во главе с нашей корпорацией, я отправил его голову генеральному директору по внутри офисной почте.

На этот раз мы получили наши блокноты.

Перевод: Игорь Шестак

Кровь

Bentley Little, «Blood», 1990

До того, как я переехал к жене, я питался макаронами с сыром. Я так много времени проводил у плиты, помешивая макароны в кастрюлях, что часто смотрел на бурлящую воду и воображал, будто вижу в пене какие-то очертания, как некоторые люди видят очертания в облаках.

Я решил написать об этом рассказ.

* * *

Алан встал и потянулся, когда раздался свисток и начался перерыв. Он перевел взгляд с телевизора на часы на видеомагнитофоне. Двенадцать сорок. Неудивительно, что у него урчало в животе.

Он прошёл на кухню, взял с сушилки рядом с раковиной стеклянную кастрюлю средних размеров, наполнил её водой, насыпал соли, поставил на плиту, на переднюю конфорку и повернул газ на «максимум». Открыв буфет, он достал упаковку макарон с сыром. Снял крышку с коробки, достал маленький пакетик из фольги с сушеным сыром и бросил макароны в воду.

Он знал, что пройдет несколько минут, прежде чем вода закипит. Не желая стоять на кухне, он вернулся в гостиную и переключал каналы на телевизоре, пока не нашёл другой матч. Он смотрел его, пока не включили рекламу, затем пошёл в ванную, чтобы вымыть руки. Когда он вернулся на кухню, чтобы проверить, как там его обед, в прозрачной воде с макаронного холма на дне кастрюли начали подниматься пузырьки. Он быстро достал из ящика ложку и принялся помешивать и соскабливать. Не очень хотелось, чтобы макароны прилипли ко дну. Это было бы адское мытье, их потом практически невозможно отодрать.

Он переминался с ноги на ногу и лениво смотрел вниз, медленно помешивая. Вода пузырилась, легкая дымка белой пены поднималась от макарон и закручивалась в центре кастрюли. Пена сгущалась, истончалась, кружилась, когда он помешивал, сохраняя почти круглую форму, даже когда металлическая ложка разрезала её сердцевину, нарезала её кромки.

Он смотрел на воду, зачарованный одновременно и удивительной механикой кипения, и меняющимися узорами пузырьков, и пленкой на поверхности. Эффект был калейдоскопическим, хотя единственными цветами, которые он мог видеть, были коричневый цвет просвечивающейся полупрозрачной посуды, серый цвет пшеницы макарон и чистая белизна пены. Помешивая, он продолжал смотреть вниз, воображая, что различает в кипящей воде смутные, импрессионистские очертания слонов, птиц и… лицо.

Он повнимательнее всмотрелся в содержимое кастрюли, моргнул, не веря своим глазам. Черты лица, образованные чистыми участками в круге белой пены, были ему как-то знакомы, хотя он и не смог сразу определить их происхождение. Пока вода пузырилась, отдельные кусочки макарон поднимались кверху, лицо, казалось, двигалось, глаза смотрели вокруг, рот открывался и закрывался, словно разговаривая.

На секунду он перестал помешивать.

Лицо улыбнулось ему.

Алан отступил назад, и холодок пробежал по его телу. Внезапно он осознал, что в кухне никого нет, что в квартире он один. Испугавшись, он выключил газ. Пузырьки затихли, когда жар исчез, лицо из пены рассеялось, закручиваясь исчезающими завитками, открывая на дне вареные макароны.

Ему было холодно, но он вспотел и вытер лицо бумажным полотенцем. Губы его пересохли, и он облизал их, но во рту не осталось слюны. Из гостиной донесся рев футбольной толпы. Звук был приглушенным, далеким.

Он почему-то подумал о матери, о своей сестре. Странно. Он не вспоминал о них уже много лет.

Он посмотрел на ложку, трясущуюся в его дрожащей руке. Это было глупо. Бояться было нечего. Что, черт возьми, с ним происходит? Скоро закончится перерыв, и игра начнется снова. Он должен поторопиться и закончить обед.

Он снова включил газ и постарался не обращать внимания на то, что горячая вода мгновенно начала пузыриться. Но он не мог не заметить, дрожа от страха, что пена опять начинает кружиться, опять начинает приобретать черты лица: глаза, нос, рот.

Он помешал. Быстро, резко, стремительно. Но лицо осталось нетронутым.

Он вытащил ложку, боясь теперь коснуться воды даже через этот металлический проводник, и начал пятиться.

Он услышал шум, тихий шепчущий звук, что-то среднее между тихим постоянным шипением газового пламени и бульканьем кипящей воды. У него было отчетливое ощущение, что это голос, голос, повторяющий одно-единственное слово, но он не мог разобрать, что это за слово. Собрав все своё мужество, он заглянул в кастрюлю.

Пенный рот закрылся, потом открылся, потом закрылся, и, видя это движение в такт шепчущему звуку, он понял, какое слово было произнесено. — Кровь, — сказало лицо. — Кровь.

Кровь.

Что бы это значило? Весь день он думал об этом. Больше всего это слово показалось ему приказом, распоряжением.

Просьбой о пропитании.

Но это безумие. Случайный узор, образованный кипящими макаронами, требовал крови? Если бы он прочел об этом в рассказе, то счел бы его смехотворно неправдоподобным. Если бы он услышал, как кто-то другой упомянул об этом, он бы счел этого человека кандидатом на резиновую комнату. Но он сидел здесь и думал об этом, думал уже несколько часов, и самое страшное было то, что он действительно пытался логически, рационально проанализировать ситуацию.

Но это не самое страшное, вот в чем дело?

Нет, страшно было не то, что он верил, что это происходит, и поэтому у него крыша съехала. Самое страшное было то, что его крыша не съехала, что эта штука действительно существовала. Это создание, это существо, этого демона, этого призрака — что бы это ни было — можно было вызвать, сделав макароны с сыром.

Но можно ли его вызвать в любое время или только по субботам и только в обеденное время?

Он не знал.

В ту ночь в квартире было гораздо темнее, чем обычно. По бокам дивана и в изножье кровати лежали тени, в углах комнаты отражения тьмы.

Он рано лег спать, оставив свет включенным.

Ему снился человек с топором, стоявший в дверях.

У него была целая неделя, чтобы обдумать случившееся. Испугавшись, он старался держаться подальше от квартиры, уходил пораньше на работу, возвращался поздно. Он не готовил себе еду, а завтракал, обедал и ужинал в ресторанах быстрого питания: «Джек в коробке», «Дер Вайнершницель», «Тако Белл», «Макдоналдс».

Он думал, что страх исчезнет с наступлением нового дня, что по мере того, как будут проходить часы, ужас случившегося померкнет. Он думал, что сможет найти рациональное объяснение тому, что видел и слышал.

Но этого не случилось.

Он с совершенной и глубокой ясностью помнил контуры пенящегося лица, то, как кипящая вода заставляла его улыбаться. Он слышал в голове произнесенное шёпотом слово.

Кровь.

Он понял, что ничего не может сделать. Он может переехать, снять новую квартиру, но что это даст? Толчком к этому ужасу мог послужить не его дом, а он сам. Он никогда больше не сможет готовить или, по крайней мере, никогда не будет делать макароны с сыром, но он всегда будет знать, что лицо было там, ждущее, нематериальное, под поверхностью реальности его повседневной жизни.

Кровь.

Он должен противостоять этому.

Он должен попробовать ещё раз.

* * *

Все было по-прежнему. Он налил воды, насыпал соли, положил макароны, зажег огонь, и из кружащегося содержимого кастрюли появилось лицо. На этот раз он не был так напуган, возможно, потому, что был готов к зрелищу, но, тем не менее, нервничал. Он уставился на белую пену.

— Кровь, — прошептал рот. — Кровь.

Кровь.

В этом слове было что-то гипнотическое, что-то почти… соблазнительное. Это было все ещё страшно, все ещё ужасно, но в этом было и что-то привлекательное. Глядя на лицо, видя что-то смутно знакомое, слушая шёпот, слыша требование, Алан почти понимал, зачем нужна кровь. Каким-то извращенным образом, совершенно непонятным его сознанию, он чувствовал, что в этом есть какой-то смысл.

Снаружи залаяла собака. Алан поднял голову. Лай приближался, и через открытое окно он услышал звук лап по грязному тротуару своего маленького дворика. Животное продолжало громко и раздражающе лаять.

Алан посмотрел на кастрюлю с кружащимися макаронами.

— Кровь, — прошептало лицо.

Кивнув самому себе, Алан открыл шкафчик под раковиной и вытащил маленький ручной топорик, которым резал веревку. Он вышел из кухни и прошёл через гостиную к входной двери.

Очевидно, никто никогда не причинял собаке вреда и никоим образом не подрывал её естественного животного доверия. Практически без всяких уговоров, невинное домашнее животное радостно последовало за ним в квартиру на успокаивающее обещание обеда. Алан поискал на кухне что-нибудь похожее на собачью еду, нашёл банку тушеной говядины и пошёл в ванную комнату, вывалив содержимое банки в ванну. Животное перепрыгнуло через низкий фарфоровый борт и с благодарностью принялось за еду.

Одним ударом топора он отрубил собаке голову.

Из открытой шеи и перерезанных артерий хлынула кровь, но он поймал её в стакан с водой, которым чистил зубы.

Он поспешил на кухню и медленно вылил кровь в кипящую кастрюлю. Кровь закружилась и завихрилась в центре, и, смешиваясь с водой, распространилась кнаружи. Пена покраснела, рот улыбнулся.

Алан помешал макароны. Рот сжался, открылся, закрылся, и под бульканье и шипение он услышал новый шёпот.

— Человеческая, — сказало лицо, — кровь.

Сердце Алана заколотилось, но на этот раз он не был уверен, от страха ли это.

Его ладони вспотели, и, вытирая их о штаны, Алан сказал себе, что он сходит с ума. Собака — это одно. Но он собирался пересечь черту и совершить серьезное преступление. Насильственное действие. Поступок, за который он мог провести остаток жизни в тюрьме. Отступить было ещё не поздно. Все, что ему нужно было сделать, это пойти домой, выбросить кастрюлю и никогда больше не готовить макароны с сыром.

Он вышел из машины, улыбаясь ребенку.

И отрубил мальчику руку топором.

Ребенок даже не начал кричать, потрясенный мозг ребенка ещё не мог обработать безумную информацию, которая поступала от его органов чувств. Он схватил его руку, запрыгнул в машину и тронулся. Алан опустил её в ведро и, переключив передачу, нажал на газ.

Он скрылся незамеченным.

Вернувшись домой, задернув занавески, он налил в кастрюлю воды, добавил соли, высыпал из пакета макароны. Когда вода закипела, появилось лицо. На этот раз оно выглядело сильнее, четче.

Рот улыбнулся ему, когда он влил в него кровь ребенка.

Когда вода стала розовой, потом красной, когда он посмотрел на счастливое, пузырчато-пенное лицо, он почувствовал, что настроение на кухне изменилось — ощутимое, почти физическое, смещёние воздуха и пространства. Он задрожал. В нем тоже произошла какая-то перемена, едва уловимое изменение мыслей и эмоций. Казалось, он впервые осознал, что именно он сделал. Бешеная жестокость его действий, полное безумие его поступков поразили его сильно и мгновенно, и он наполнился внезапным ужасом и отвращением, настолько глубоким, что отшатнулся назад и начал блевать в раковину. В течение нескольких блаженных секунд он слышал только хриплые звуки собственной рвоты, но когда он встал, вытирая рот, то понял, что кухня была наполнена звуками шёпота. Он слышал бульканье воды, а над ним голос макарон, зовущих его, шепчущих обещания, шепчущих угрозы.

Против воли он снова склонился над плитой и заглянул в кастрюлю.

— Сделай меня, — прошептало лицо.

— Съешь меня.

Двигаясь медленно, словно под водой, словно во сне, он слил воду из макарон, добавил масла, добавил молока, насыпал из пакета порошкового сыра. Готовый продукт не был ни сырно-оранжевым, ни кроваво-красным, а тошнотворно-грязно-коричневым, что выглядело явно не аппетитно. Тем не менее, он вывалил содержимое кастрюли в тарелку, поставил её на стол и принялся за еду.

Послевкусие было соленым и слегка кислым, во рту пересохло. Но когда он выпил стакан молока, вкус полностью исчез.

После обеда он разрубил руку мальчика на мелкие кусочки, завернул их в полиэтиленовую пленку, положил в пустой пакет из-под молока, засунул пакет глубоко в мешок для мусора и отнес его в мусорное ведро в гараже.

В ту ночь ему приснилось, что он маленький ребенок. Он спал в своей нынешней кровати, в своей нынешней спальне, в своей нынешней квартире, но мебель была другой, а украшения на стене состояли из плакатов рок-звезд десятилетней давности. Из другой комнаты доносились крики, ужасные, душераздирающие вопли, которые внезапно оборвались на середине звука. Часть его мозга велела ему разбить окно и выпрыгнуть, бежать, спасаться, но другая часть велела притвориться спящим. Вместо этого он не сделал ни того, ни другого и смотрел широко раскрытыми глазами на дверь, когда она распахнулась.

Человек в дверях держал топор.

Он проснулся весь в поту, вцепившись в подушку, словно это был спасательный круг, а он — утопающий, который не умеет плавать. Он сел, встал с кровати, включил свет. Он знал, что в гараже в мусорном ведре, в пакете из-под молока, лежали по отдельности куски руки мальчика.

На плите, на кухне стояла кастрюля. А в шкафу шесть коробок макарон с сыром.

Остаток ночи он не спал, а сидел в кресле, не смыкая глаз, уставившись в стену.

На следующий день, в понедельник, Алан заболел, объяснив начальнику, что у него легкий желудочный грипп. По правде говоря, он чувствовал себя прекрасно, и даже воспоминание о том, что он проглотил, не повлияло на его аппетит.

На завтрак он съел два яйца, два тоста и два стакана апельсинового сока.

Все утро он сидел на диване, не читал, не смотрел телевизор, просто ждал обеда. Он вспомнил прошлую ночь. Человек в его сне, человек с топором, показался ему тогда смутно знакомым и казался ещё более знакомым сейчас, но он никак не мог вспомнить, кто это был. Было бы легче, если бы он увидел лицо, а не просто силуэт, но в его памяти не осталось ничего, кроме очертаний тела, которые каким-то образом напоминали ему человека из его прошлого.

В одиннадцать он пошёл на кухню готовить обед.

Лицо, когда оно появилось, было менее эфемерным, более конкретным. На воде появились морщины, в пене — подробности, и сопутствующие изменения, происходящие на кухне, были сильнее, очевиднее. Стена воздуха прошла сквозь него, мимо него. Свет из окна потускнел и каким-то образом погас, не дойдя даже до половины комнаты. Он посмотрел вниз. Это лицо было более страшным, более жестоким. Зло. Оно улыбалось, и он увидел во рту зубы из белых пузырьков. — Кровь, сказало оно.

Алан глубоко вздохнул. — Нет.

— Кровь.

Алан покачал головой и облизнул губы. — Это все. Хватит.

— Кровь! — требовало лицо.

Алан выключил огонь, наблюдая, как рассеиваются элементы лица. Подробности растворялись в упрощенную грубую форму.

— Кровь! — приказал голос, крича.

А потом все исчезло.

* * *

Бедно одетый мужчина на углу улицы стоял лицом к встречному движению, держа в руках табличку: «Я буду работать за еду». Алан проехал мимо, качая головой. Он никогда не видел таких людей до эпохи Рейгана, но теперь их невозможно не заметить. Это был четвертый человек за месяц, которого он видел с такой же табличкой. Ему было жалко таких людей, но он не собирался позволять одному из них работать у себя дома, и он не мог представить, чтобы кто-то ещё делал это. На его взгляд, такой человек воспользовался бы возможностью осмотреть твой дом, заценить телевизор, стереосистему и другие ценности, готовясь к будущему ограблению. У него не было никакого способа проверить документы или рекомендации бездомного. Никто не знал, кто эти люди…

Никто не знал, кто эти люди.

Кровь.

Он снова почувствовал желание. Заехал на стоянку супермаркета и развернулся. Он не хотел, но был вынужден. Как будто другое существо завладело рациональной частью его разума и использовало мыслительные процессы, чтобы выполнить свою волю, в то время как настоящий Алан был отодвинут в сторону и оставлен кричащим. Он ещё раз развернулся посреди улицы и, улыбаясь, притормозил рядом с бездомным.

— Мне нужна помощь в покраске моей спальни, — мягко сказал он. — Я буду платить пять баксов в час. Тебе интересно?

— Конечно, — ответил мужчина.

— Хорошо. Садись в машину.

Алан убил мужчину в гостиной, когда тот снимал пальто. Это было грязно и некрасиво. Кровь брызнула по всему желтовато-коричневому ковру и серо-белому дивану. Он был вынужден поступить именно так. Бездомный был крупнее и, скорее всего, сильнее его, и для успешного совершения убийства ему требовался элемент неожиданности и частичная беспомощность во время раздевания.

Когда Алан рубанул его по шее топором, здоровяк споткнулся, пытаясь выбраться из куртки и высвободить руки, чтобы защититься.

Прошло целых десять минут, прежде чем он затих на полу, и Алан заполнил мерную чашку его кровью.

Макароны с сыром оказались очень вкусными.

В ту ночь ему было трудно заснуть. Хотя его тело устало как собака, разум взбунтовался и отказывался успокаиваться, не давая ему уснуть до полуночи.

Когда он, наконец, заснул, ему приснился сон.

И снова это был человек в дверях. Но на этот раз он увидел лицо мужчины и понял, почему очертания его большого тела были ему знакомы, почему контуры фигуры были узнаваемы.

Это был его отец.

Как всегда, его отец вошёл в дверь с топором в руке, с темного лезвия все ещё капала кровь. Однако на этот раз Алан не был ребенком, а его отец — мужчиной средних лет. Обстановка была та же — старые плакаты на стенах, затасканные игрушки, — однако он был в своем реальном возрасте. У его отца, медленно идущего к нему, была сухая пергаментная кожа трупа.

С шипящим шёлестом кожи по свитеру и пронзительным хрустом костей, отец сел рядом с ним на кровать.

— Ты хорошо поработал, мальчик, — сказал он. Его голос был таким же, каким Алан его помнил, но все же другим — одновременно чуть-чуть чужим и уютно домашним.

Происходило ли это на самом деле?

Он помнил воспоминания из своего прошлого, кусочки неизвестной головоломки, которую никогда прежде не останавливал, чтобы упорядочить или проанализировать. Неужели они с отцом действительно наткнулись на тела, как они оба сказали полиции? Или все произошло по-другому?

Неужели все произошло именно так?

Давление тела отца, сидящего на краю кровати, вид темного окровавленного топора на его коленях казались знакомыми, и он знал слова, которые отец говорил ему. Он уже слышал их раньше.

Последние слова они произнесли в один голос: «Пошли, чего-нибудь поедим».

Потом он проснулся весь в поту. Его отец убил и мать, и сестру. И он знал.

Он помог.

Он вскочил с постели. В квартире было темно, но он не стал включать свет. Ощупью прошёл вдоль стены, мимо мебели, на кухню, где при свете газового пламени налил в кастрюлю воды и начал её нагревать.

Насыпал туда соль и макароны.

— Да, — прошептало лицо. В темноте, освещённой снизу пламенем, его черты казались почти трехмерными. — Да.

Алан молча смотрел.

— Кровь, — сказало лицо.

Алан на мгновение задумался, затем выдвинул ящик с посудой и достал самый острый нож.

Лицо улыбнулось:

— Кровь.

Он не думал, что сможет справиться с этим, но все оказалось проще, чем он ожидал. Он провел лезвием по запястью, сильно нажимая, глубоко вдавливая, и кровь потекла в кастрюлю. В ночной темноте она казалась черной.

Боль усиливалась, пенящееся лицо его отца краснело и улыбалось. Он понял, что слабеет, и что некому будет есть макароны с сыром.

Если бы он не был так слаб, то улыбнулся бы и сам.

Перевод: Игорь Шестак

И я здесь, сражаюсь с призраками

Bentley Little, «And I am Here, Fighting with Ghosts», 1989

Мне всегда нравилась эта история. Она была отвергнута почти всеми журналами на планете, прежде чем, наконец, найти дом, так что, возможно, моё отношение предвзято, и она действительно не очень хороша. Но эта история очень важна для меня, потому что она, по сути, четыре моих сна, которые я немного изменил и связал вместе рыхлой повествовательной нитью. Я украл название из пьесы Ибсена «Кукольный дом».[17]

* * *

Теперь я не всегда могу разобраться. Раньше это было легко, между ними существовало четкое различие. Но с тех пор, как Кэти ушла, разница постепенно стала менее заметной, различия размыты.

Теперь у меня нет посетителей. Они тоже ушли с Кэти. А если я еду в город, меня избегают, шепчутся обо мне, как об объекте для неприятных шуток. Теперь дети рассказывают ужасные истории обо мне, чтобы пугать своих младших братьев.

И их братья напуганы.

И они тоже.

И их родители тоже.

Поэтому я стараюсь покидать территорию как можно реже. Когда я иду в магазин, я накупаю продукты, а затем сижу в своем маленьком владении, пока мои запасы не закончатся и мне придется снова выходить.

Когда я выбираюсь в город, то замечаю имена, вырезанные снаружи на воротах за подъездной дорожкой. Непристойные имена. Конечно, я никогда не видел виновных. И если они когда-нибудь увидят, что я иду к ним по лесистой дороге, я уверен, они побегут как сумасшедшие.

Они не знают, что их город находится на окраине. Они не знают, что мой дом находится на границе. Они не знают, что я единственный, кто их защищает.

В последний раз, когда я ходил за припасами, город больше не был городом. Это была ярмарка. Но я не был удивлен; это казалось совершенно естественным. И я не был дезориентирован. По приезду в город, я собирался зайти в магазин Майка, но, дойдя до середины улицы, понял, что должен идти в дом развлечений.

Я услышал дом развлечений раньше, чем увидел его. Смех. Возмутительный, грубый, безудержный смех. Непрерывный смех. Голос принадлежал механической женщине — пятнадцатифутовой Аппалачской женщине с грязными конечностями, ещё более грязной одеждой и жутко ухмыляющейся щербатой пастью. Она была подвешена за пояс и роботизировано сгибалась пополам, вверх и вниз, вверх и вниз, с Аппалачским хохотом.

Эта женщина напугала меня. Но я купил билет и бросился мимо нее в дом развлечений, в черную дыру лабиринта, который извивался, переплетался и петлял, заканчиваясь в грязной бесцветной комнате без мебели и с окнами, которые открывались на нарисованные сцены. Комната была построена под углом в сорок пять градусов, и дверь вела в нижний правый угол. Мне пришлось бороться с наклоном, чтобы добраться до выхода в левом верхнем углу.

Через поддельные окна я все ещё слышал смех Аппалачской женщины.

Дверь наверху вела в переулок. Настоящий переулок. А когда я переступил порог, дома развлечений уже не было. Дверь стала стеной.

В переулке пахло французской едой. Узкий, темный, вымощенный булыжником, он хранил запахи суфле и фондю. В одном из дверных проемов прятался карлик и смотрел на меня. В другом дверном проеме было что-то ещё, что я боялся признать.

Похлопывание по плечу заставило меня подпрыгнуть.

Это была Аппалачская женщина, только уже не механическая, а человеческая, моего роста и не смеялась. Одной рукой она указывала вниз, на темную лестницу, которая вела в переулок. В другой руке она держала скалку.

— Выключи свет в конце коридора, — приказала она.

Я спустился по лестнице. Было холодно. Но это была не единственная причина, по которой я дрожал.

Я повернулся, намереваясь снова подняться наверх.

Женщина все ещё указывала. Я мог видеть её силуэт на фоне пасмурного неба над переулком, обрамленный входом на лестницу.

— Выключи свет в конце коридора, — повторила она.

Я начал спускаться.

Коридор был длинным, очень длинным. И темным. Двери открывались с каждой стороны, но я почему-то знал, что они никуда не ведут. В конце коридора находились две комнаты, одна из которых была освещёна, другая — темна.

Я медленно двинулся вперёд. По бокам, через другие двери, я слышал шёпот и шарканье. Краем глаза я видел скрытые тени, быстрые, стремительные, преследующие. Я смотрел прямо перед собой.

Я испугался, когда приблизился к концу коридора, мой страх сосредоточился на освещённой комнате. Это было нелогично, но это правда. Я должен был выключить свет, но боялся комнаты со светом в ней. Темная комната пугала только потому, что в ней было темно. Освещённая комната пугала, потому что в ней что-то было.

Я дошёл до конца коридора и быстро нырнул в темный дверной проем. Я часто дышал, моё сердце колотилось так громко, что я слышал его. Дрожа, я потянулся из-за угла в другую комнату и нащупал выключатель. Я щелкнул выключателем и…

Я был на ферме в Аризоне с мужчиной и двумя детьми, которых никогда раньше не видел, но знал, что это мой дядя и кузены.

Мне было восемь лет. Я жил с ними.

Мой дядя смотрел из окна пустого фермерского дома на сухие пыльные просторы пустыни, простиравшееся во все стороны.

— Принеси нам что-нибудь поесть, — сказал он Дженни, моей кузине.

Она прошла на кухню без мебели и заглянула в каждый шкафчик. Ничего, кроме пыли.

— Кто бы здесь ни жил, еды он не оставил.

Она ждала ответа дяди, а когда он ничего не сказал, пожала плечами и, взяв метлу, прислоненную к стене, начала выметать грязь из дома.

В ту ночь мы спали на полу.

На следующий день дядя встал ещё до рассвета, верхом на тракторе пытался возделывать эту сухую бесполезную землю, пытался вырастить нам немного еды. Дженни развешивала занавески, решив сделать дом пригодным для жилья.

Тогда мы с Лейном пошли поиграть. Мы гуляли, осматривались, разговаривали, бросали комья грязи, решили построить клуб. Он убежал и принес нам два совка, и мы начали копать. Мы оба хотели подвал в нашем клубе.

После почти часа копания под жарким Аризонским солнцем наши инструменты наткнулись на дерево. Мы копали быстрее, глубже и сильнее и обнаружили, что дерево было частью люка. Я повернулся к моему кузену.

— Интересно, что под ним?

— Есть только один способ узнать, — сказал он. — Открыть его.

Тогда я просунул руки под доску и потянул вверх. Холодная дрожь пробежала по мне, когда я увидел лестницу, спускающуюся в землю. Лестницу, ведущую в коридор. Я обернулся, и мой кузен был уже не мой кузен, а ухмыляющаяся щербатая Аппалачская женщина.

— Выключи свет в конце коридора, — сказала она.

Я стоял перед магазином Майка, сбитый с толку. Я не знал, где нахожусь. Что случилось с коридором? Я удивился. Где же женщина? Мне потребовалось около минуты, чтобы привыкнуть. Потом я понял, что это — реальность; ярмарка, переулок, коридор и ферма — нет.

И мне стало страшно. До этого, происшествия всегда казались снами. Даже когда они начинали происходить днем, они были явно иллюзиями, соседствующими с реальным миром. Но теперь иллюзии стали естественными, сюрреализм — реальным.

Я проигрывал битву.

Если бы только Кэти была рядом. Мы вдвоем могли сдержать прилив; мы вдвоем могли перекрыть поток. Возможно, у нас даже было бы какое-то подобие нормальной жизни.

Теперь, впрочем, я был один.

И они становились сильнее.

* * *

Прошлой ночью это был паук.

День был долгий, без происшествий. По крайней мере, никаких злонамеренных происшествий. Весь день я расчищал тропинку, ведущую через лес к пруду. Старая тропинка заросла сорняками из-за того, что её не пользовались и за ней не ухаживали. Хотя день был прохладным и даже немного пасмурным, работать было тяжело. К тому времени, как я собрался уходить, мне было жарко, я устал и вспотел, как свинья.

Я заслужил ванну.

Я решил воспользоваться ванной комнатой на третьем этаже, маленькой, занимающей место размером с чулан, с туалетом, ванной и раковиной. Вода была успокаивающей и приятной, поэтому я откинулась назад и расслабился, устраиваясь поудобнее. Я заснул в ванне.

Когда я проснулся, что-то было не так. К этому времени вода в ванне была ещё теплой, но не настолько теплой, чтобы остановить появление мурашек на моей руке. Испугавшись без особой причины, я поспешно открыл слив, затем встал из ванны и схватил полотенце, чтобы вытереться.

Именно тогда я заметил паука. Черный и большой, как яблоко, с ярко-голубыми глазами и рядом синих зубов-пуговиц, он висел на ниточке посреди ванной комнаты. Не знаю, как я мог пропустить его.

Он начал двигаться ко мне; медленно, равномерно, все ещё подвешенный на своей нити, как будто вся паутина была что-то типа дорожки на потолке. Я прижался к стене, обнаженный и дрожащий. Паук продолжал наступать.

В отчаянии я перепрыгнул через край ванны, ударившись коленом о край, и покатился по полу под висящим существом. Я поднялся на пульсирующее колено и попытался открыть дверь ванной, которую по глупости запер.

Но я был недостаточно быстр. Паук и его нить приближались ко мне все быстрее, набирая скорость.

Я снова перекатился под него и прыгнул обратно в ванну, как раз когда последняя струйка воды закружилась в водостоке. У меня началась клаустрофобия. Ванная комната казалась меньше с каждой секундой. Унитаз не в том месте — я думал бессвязно. Раковина занимала слишком много места. Я обнаружил, что мне некуда идти, кроме как по узкому проходу, который охранял паук.

Может быть, на этот раз мне удастся добраться до двери. Боль в колене стала почти невыносимой. Я взобрался на край ванны, прижался к боковой стене и проскользнул мимо висящего ужаса, его большое волосатое тело было в полу дюйме от моего.

Я подошёл к двери и одновременно обернулся. Никаких шансов. Времени не было. Паук направлялся прямо к моему лицу, двигаясь быстро и ухмыляясь.

А потом все исчезло.

Это был ещё один из их трюков. Я рухнул на пол, пот лился с каждого дюйма моего тела, хотя температура была едва выше нуля. Я должен был знать с самого начала, то, что мы с Кэти всегда знали, но я не понимал этого, пока все не закончилось. Я воспринимал это как реальность на протяжении всего пути.

Я проигрывал битву.

Этим утром я проснулся рано. Решил провести день, просто готовя. Это меня расслабляет. Это позволило бы мне придумать способ борьбы с этим вторгающимся безумием. Я встал с кровати и накинул халат. Мои глаза все ещё были полузакрыты, и я потер их, чтобы лучше видеть.

Именно тогда я и заметил комнату.

Это была вовсе не моя спальня, а боулинг-клуб. Я сидел рядом с пожилой парой, которая насмешливо смотрела на меня, словно ожидая, что я что-то скажу.

— Простите, — пробормотал я. — Я не расслышал.

Старик встал с фанерного складного стула и схватил большой черный шар для боулинга.

— Я сказал: «Хочешь пойти первым?» — повторил он. Он вышел на дорожку.

— Неважно. Я пойду.

Он покатил шар по дорожке, и тот, удаляясь, становился все больше. Мои глаза следили за шаром до кеглей, но кеглей не было. Вместо них стояла группа людей в форме кеглей, не двигаясь, пока шар катился к ним, увеличиваясь в размерах.

Одной из них была Кэти.

— Боже мой! — я заплакал. К счастью, старик не очень хорошо играл в боулинг, и мяч соскользнул в желоб, не задев Кэти.

— Нехорошо, Хьюберт, — сказала пожилая дама через два стула от меня.

Я не мог в это поверить. Я вскочил со стула, побежал по дорожке и схватил Кэти на руки.

— Смотрите! — объявил Хьюберт. Он снова покатил мяч, а я стоял там, человеческая кегля для боулинга, не в силах пошевелиться, держа Кэти, пока мяч катился все ближе. Я почувствовал ветер, когда чудовищный предмет пролетел мимо нас.

Хьюберт разговаривал со своей женой и снова собирался играть в боулинг, поэтому я перекинул Кэти через плечо (она была легкой) и побежал по дорожке мимо пожилой пары к двери. За пределами боулинг-клуба мой дом представлял собой лабиринт обшитых панелями комнат с красными коврами и голыми лампочками, свисающими с низких потолков. В каждой комнате было несколько дверей и каждая дверь вела в другую комнату, которая, в свою очередь, вел в другие комнаты.

Я просто бежал. С Кэти на плече я бежал. Позади нас раздался звук опрокидываемых кеглей. Громко.

Только это были не кегли.

Комнаты, по которым мы бежали, теперь были обставлены мебелью. В одной была низкая кушетка, в другой — кровать. Стало попадаться больше кроватей, и в одной из комнат, через которую мы пробежали, на водяной кровати сидели мужчина и женщина.

Стало ясно, что мы бежали по задворкам какого-то чудовищного борделя.

Потом дешевые, обшитые панелями комнаты закончились, и мы оказались в моей комнате, в моем доме. Кэти и я.

Я вернул её.

Она все ещё была в каком-то трансе, но её глаза начали двигаться, и мне показалось, что я увидел, как шевельнулся её левый мизинец. Я быстро отнес её в ванную комнату и осторожно опустил в ванну, включил холодную воду и плеснул ей в лицо, чтобы разбудить. Но вода была для нее как кислота, и она начала растворяться в жидкости.

И она исчезла.

Откуда-то донесся смех.

Это была последняя капля. Я могу принять что угодно, только не это… осквернение моей жизни с Кэти. И вдруг мне стало все равно, что происходит. Я просто хотел спасти себя, сохранить рассудок, убраться оттуда к чертовой матери.

Даже не остановившись, чтобы надеть настоящую одежду, все ещё в халате, я выбежала из дома в гараж, где меня ждала машина. Я снял ключ с крючка на стене из прессшпана, сел в машину и захлопнул дверцу. Машину было сложновато завести, так как ею не пользовались после ухода Кэти, но, в конце концов, она заработала.

И я уехал.

Я ехал прямо по городу, даже не глядя по сторонам. Люди, должно быть, думали, что я сошёл с ума. Я так давно не садился за руль, что не очень хорошо знал местность и не знал, куда ведут многие дороги. Но это не имело никакого значения. Я просто ехал. И ехал быстро.

Машина остановилась около полудня в незнакомом городе. Из-под капота повалил дым, и я въехал на заправку. Механик в засаленных джинсах и заляпанной маслом футболке вышел из гаража и открыл капот. Я вышел из машины, чтобы присоединиться к нему.

— У вас протекает радиатор, — просто сказал он.

— Ты можешь это починить? — спросил я.

Он закрыл капот и посмотрел на меня, вытаскивая тряпку из кармана, чтобы вытереть руки.

— Я могу либо починить его для вас, либо заменить радиатор. У меня много деталей на заднем дворе.

— Что из этого дешевле? — спросил я.

— Починка. Это только на время, но, по крайней мере, должно хватить на несколько месяцев.

— Прекрасно, — сказал я. — Чини.

Он сказал, что это займет пару часов. Поскольку мне предстояло убить полдня, я пошёл прогуляться по главной улице города. Она была не очень большой. Я прошёлся по единственному туристическому магазину, заглянул в книжный, сел и выпил чашку кофе в грязной кофейне, и у меня было ещё больше часа до того, как механик сказал, что он закончит.

Я решил исследовать городской универмаг.

Я просматривал поздравительные открытки, раздумывая, предупредить ли мне Кэти о своем приезде или просто заскочить без приглашения, когда раздался выстрел. Я повернулся к входу и увидел, что в универмаг ворвалась и рассредоточилась банда террористов, похожих на коммандос. Я упал на землю.

Пулеметная очередь уничтожила светильники, и магазин погрузился в полумрак. Одна женщина закричала и была застрелена.

— Оставайтесь на месте, не двигайтесь, и все будет в порядке! — объявил главарь террористов. Он подошёл к ближайшей ко мне кассе, и я увидел, что он натянул на голову лыжную маску. Как и все остальные, он был одет во все черное. Он взял телефонную трубку, набрал номер и заговорил в микрофон.

— Не двигайтесь, — снова предупредил он, и его голос эхом разнесся по всему магазину.

Почувствовав руку на своем плече, я обернулся, ожидая выстрела, но вместо этого увидел мужчину в костюме-тройке, лежащего на полу рядом со мной. Бейдж на его пиджаке гласил: «мистер Боулз, менеджер».

— Пошли, — прошептал он мне. — Нам нужно подняться наверх. Это наша единственная надежда.

Внезапно в обувном отделе началась стрельба и суматоха, и лидер террористов покинул нас, чтобы разобраться там.

— Сейчас же! — прошептал управляющий.

На четвереньках мы добрались до эскалатора. Как и свет, он был выключен. Мы поползли вверх по зазубренным металлическим ступеням, держа головы ниже перил, поднялись на второй этаж и…

Мы стояли на краю утеса с видом на пляж. Внизу наши люди весело играли на солнце и песке, резвились в воде. Мы наблюдали за ними.

— Им все равно, даже если они никогда не покинут пляж, — с отвращением сказал управляющий. — Посмотри на них. Им действительно все равно.

И они ничего не делали. Хотя с трех сторон песчаная полоса была окружена большим утесом, на уступе которого мы стояли, а с другой стороны — океаном, люди нисколько не чувствовали себя в ловушке. Они были просто счастливы, что остались живы.

— Ну, мы не можем просто сидеть и развлекаться, — сказал менеджер. — Мы должны выбираться отсюда.

Перспектива пугала меня. Я никогда не был вдали от пляжа, и даже восхождение так высоко на утес стало для меня серьезным шагом.

Но я знал, что он прав.

Мы начали подниматься.

Утес состоял в основном из песка высотой в несколько тысяч футов. Надо было очень осторожно подниматься. Один неверный шаг, и мы разобьемся насмерть. Несколько раз один из нас делал неверное движение, сползал на пару футов вниз по песку, прежде чем снова найти опору.

Когда мы добрались до вершины, было уже темно.

Мы проползли последние несколько футов через край и оказались на парковке огромного особняка. В огромном доме горел свет, и до нас доносился запах множества изысканных блюд.

Мы спрятались за кустом.

— Это дом босса, — прошептал я.

— Да, — прошептал в ответ управляющий. — Кто из нас будет спрашивать?

— Ты, — сказал я ему. — Я боюсь.

— Хорошо.

Менеджер огляделся вокруг, чтобы убедиться, что нас никто не видел, и побежал через дорогу к двери. На деревьях вокруг нас зажглись огни и зазвенели колокольчики, и менеджера скосило автоматной очередью. Внезапно меня схватили за шею и…

Я сидел в своей машине. В своем гараже.

Я никогда не уезжал.

Я никогда не смогу уехать.

Честно говоря, я не знаю, как долго пробыл в этом доме. Я не знаю, почему мы с Кэти переехали сюда, и не могу вспомнить, как все это началось. Я даже не знаю, сколько дней, недель, месяцев, лет или десятилетий назад Кэти оставила меня. Пока я просто существую. Каждый день похож на любой другой, и я не могу их различить. Мой распорядок установлен, и я редко отклоняюсь от него.

Когда Кэти была здесь, все было по-другому. Мы, конечно, выполняли свои обязанности, но и жили своей жизнью. У нас были друзья. И мы были вместе, как бы это, сентиментально и банально, ни звучало.

Но даже тогда они становились сильнее. Наши ночи, все больше и больше, были заняты этим… боем. Наши сны стали меньше принадлежать нам. Нам стало сложнее быть вместе.

Все-таки Кэти пришлось уйти. Она тоже понимала, где мы находимся, где находится этот дом, что будет, если мы уйдем, но, в конце концов, ей стало все равно. Ответственность была слишком велика для нее.

Однако я не мог уйти.

И вот я здесь — изолированный, отчасти по собственному выбору, отчасти по обстоятельствам, в этом доме. Один. И я остался здесь, пытаюсь понять, что делать дальше, пытаюсь разобраться, что реально, а что нет. Мне некому помочь, а с этими последними событиями я не знаю, сколько ещё смогу продержаться в одиночестве.

Мне нужна Кэти.

Но Кэти ушла.

И я здесь, сражаюсь с призраками.

Перевод: Игорь Шестак

Ребенок

Bentley Little, «The Baby», 1989

Был конец восьмидесятых. Я ехал с друзьями по полуразрушенному промышленному району Лос-Анджелеса на концерт. Выглянув в окно, я увидел трех грязных мальчишек, стоявших на коленях перед картонной коробкой на пустыре. Они явно смотрели на что-то в коробке, и я подумал: мертвый ребенок. Не знаю, почему эта мысль пришла мне в голову, но на следующий день я сел и написал этот рассказ.

* * *

— Ты иди первым.

— Нет, ты.

— Нет, ты.

Стив, всегда самый храбрый, просунул голову в открытую дверь и заглянул в темное нутро заброшенного склада.

— Алло-о-о-о! — позвал он, надеясь услышать эхо. Его голос замер, как будто его поглотила тьма, стены. Кто-то — Билл, Джимми или Шон — толкнул его сзади, и он почти потерял равновесие и ввалился через дверь в здание, но замахал руками, удержался, и быстро выпрыгнул обратно в безопасность на свежий воздух. Он резко повернулся к ним, его лицо пылало от гнева, он был готов избить до полусмерти того, кто это сделал, но все трое смотрели на него невинными глазами. Он посмотрел на них и рассмеялся.

— Слабаки, — сказал он.

Джимми повернулся к Стиву. Нервно щелкая выключателем фонарика, он спросил: — Мы действительно идем внутрь?

Стив презрительно посмотрел на него.

— Конечно, — сказал он. Но он и сам был далеко не уверен. Дома, сидя на цементной дорожке, в окружении домов, заполненных взрослыми, эта идея казалась хорошей. Они возьмут с собой фонари, веревки и металлоискатель Билла и обследуют старый заброшенный склад. Ни у кого из них не хватило духу подойти к складу в одиночку — даже днем. Но вместе они смогут исследовать старое здание, сколько душе угодно, проникнуть в его неизмеримые глубины и извлечь оттуда все сокровища, какие только смогут найти.

Однако сейчас, стоя перед многоэтажным зданием и глядя в темный дверной проем, эта идея не казалась ни такой уж хорошей, ни такой осуществимой. Теоретически они должны быть храбрее в группе, чем по отдельности. Безопасность была в количестве. Но оказалось, что вместе они боялись не меньше, чем порознь. Стив посмотрел на верхнюю часть здания, на голую бетонную стену, почерневшую от копоти, где когда-то в ночной тишине вспыхивало пламя, устремленное к Луне, и молча надеялся, что один из них струсит. Может быть, Шон, самый младший из них, заплачет и захочет домой.

Но все трое молча смотрели на него, ожидая, какое он примет решение.

— Пошли, — сказал он, включая фонарик.

Они медленно, тихо, осторожно вошли в открытую дверь склада — Стив впереди, Джимми и Билл следом, Шон замыкал шествие. Гравий и обугленные обломки хрустели под ногами.

— Я не хочу быть последним! — внезапно сказал Шон. — Я хочу быть посередине!

— Джимми! Поменяйся! — прошипел Стив. Он не хотел, чтобы кто-нибудь из них разговаривал, но уж если заговорили, пусть лучше шепчутся. Правда, он не совсем понимал, почему.

— Почему я? — прошипел в ответ Джимми.

— Потому что я так сказал! — ответил ему Стив.

Джимми и Шон поменялись местами, и все они придвинулись ближе друг к другу.

Они шли дальше во тьму. Вскоре дверной проем превратился в пятно квадратного белого света позади них, больше не дававшего никакого освещёния. Гравий хрустел под ногами, когда они шли, фонарики нервно играли на стенах и полу. Тонкие желтоватые лучи, пронизывающие темноту, делали окружающий мрак ещё темнее.

— Я не думаю, что нам можно здесь находиться, — прошептал Билл.

— Конечно, нет, — прошептал в ответ Стив. — Но это никого не волнует. Место заброшено.

— Я имею в виду, что другая половина находится за границей.

Все остановились. Никто из них об этом не подумал. Несмотря на то, как это выглядело на картах, они все знали, что граница между Калифорнией и Мексикой не была прямой линией. Несколько магазинов и домов по всему городу располагались по обе стороны границы, и многие из них имели комнаты, которые были технически в обеих странах.

Видения того, как он падает на какой-то случайный кусок бетона и ломает ногу в мексиканской части склада, ворвались в сознание Стива. Он не знал, что будет потом, если это случится. Придется ли его срочно везти в мексиканскую больницу? Мексиканской скорой помощью? Или ему придется ползти обратно через невидимую границу в свою страну?

— Не беспокойся об этом, — сказал он вслух. Они снова пошли.

Хотя было слишком темно, чтобы разглядеть боковые стороны склада, у Стива возникло ощущение, что стены сузились, и теперь они шли через комнату, намного меньшую, чем та, в которую они вошли. Он посветил фонариком влево и вправо, следуя контурам пола, но его луч был недостаточно силен, чтобы достичь стены. Он решил изменить курс, найти стену и идти по ней, вместо того чтобы спотыкаться в чернильной темноте в центре здания. Он свернул на тридцать градусов, и остальные ребята последовали за ним.

Он ударился головой о балку. Стив закричал, и его правая рука мгновенно метнулась ко лбу, чтобы проверить кровь. Пальцы оказались сухими. — Господи! — сказал он.

— В чем дело? — голос Шона прозвучал испуганно.

— Ничего.

Стив посветил фонариком на деревянную балку. Но это была не балка. Он достиг стены. Его глаза и фонарик сосредоточились на полу, на большом отверстии в нижней части стены. Он посветил фонариком влево и вправо и увидел несколько таких же отверстий, достаточно больших, чтобы в них мог пролезть человек. Он опустился на колени и подполз к ближайшему, посветив фонариком в соседнюю комнату. Она выглядела точно так же.

— Давайте залезем, — сказал он, — посмотрим, что там, с другой стороны.

— Нет! — сказал Шон.

Стив знал, что чувствовал Шон, но теперь его страх был подчинен духу приключений. Они пришли сюда исследовать, и они будут исследовать.

Он прополз через дыру.

— Стив! — закричал Шон.

— Лезьте сюда. Здесь нет никаких монстров.

Из-за стены донеслось какое-то неразборчивое бормотание, потом Джимми просунул голову. Шон, карабкаясь, последовал за ним, и Билл, сразу за ними. Они встали и отряхнулись, Джимми смахнул с волос что-то похожее на паутину.

— Что нам теперь делать? — спросил Билл.

— Обыщите все вокруг.

Стив пошёл вдоль стены, держа левую руку в постоянном контакте с гладким бетоном.

— Мы сможем найти дорогу назад? — спросил Шон.

— Не беспокойся об этом, — сказал Стив.

Здесь на полу было не так много обломков, и земля под ногами казалась гораздо мягче, она была похожа на грязь. Стив на секунду направил фонарик вверх, но потолка не увидел.

Они продолжали идти.

Четверо мальчишек прошли мимо ряда дверей. Стив повернул в одну из них, остальные последовали за ним. Они находились в комнате гораздо меньших размеров, и их фонарики освещали стены с обеих сторон. Они вышли из комнаты через другую дверь и оказались в похожем на пещёру помещёнии с бесконечно высоким потолком. Их шаги отдавались эхом.

Стив больше не шёл вдоль стены, а водил лучом взад и вперёд по земле перед собой, чтобы быть уверенным, что впереди. Свет коснулся древнего гниющего ящика в луже с грязной водой, прошёлся по нескольким кускам дерева и штукатурки и остановился на чем-то маленьком, гладком и коричневом.

Ребенок.

Стив застыл на месте, глядя на младенца, попавшего в луч света. Шон врезался ему в спину, Джимми и Билл, шедшие бок о бок, наткнулись на Шона.

Ребенок явно был мексиканцем и явно мертв. Он лежал скрюченный и неподвижный, наполовину в луже стоячей воды. Цепочка маленьких муравьев огибала его жировые складки и входила в открытый беззубый рот. Стив медленно двинулся вперёд и осторожно коснулся кожи ребенка. Она была холодной, мягкой и губчатой и слегка пружинила от прикосновения его пальца. Он тут же отпрянул.

— Что это? — спросил Шон. Его голос был более приглушенным, чем обычно. Стив не мог сказать, то ли от благоговения, то ли от страха.

— Это ребенок.

— Как он сюда попал?

Стив покачал головой. Он и сам не знал. Неужели ребенок родился на складе, а мать бросила его умирать в темноте заброшенного здания? Или ребенок родился мертвым и остался здесь? Может быть, его привезли нелегалы, пытавшиеся проникнуть в страну, и случайно оставили?

Стив осторожно обошёл мертвого младенца. Он был маленьким, на его теле не было волос. На вид ему было не больше недели.

Луч фонарика коснулся белых глаз ребенка и отразился в них.

Он молча опустился на колени перед младенцем и заглянул ему в лицо, восхищенно глядя на его чистое невинное выражение. Он никогда не видел ничего подобного. Мертвые глаза ребенка смотрели в ответ, ничего не видя, видя все, зная все.

Джимми опустился на колени рядом со Стивом и посмотрел на мексиканского ребенка, пытаясь понять, что же здесь такого интересного.

Билл, захваченный выражением надежды на лице младенца, столь неуместным в этих ужасных обстоятельствах, тоже наклонился.

Шон, тихо опустившись на колени, завершил полукруг.

Низкие станины, украденные из наборов для барбекю матерей и отцов, стояли перед алтарем, как скамьи. Свечи разных цветов и размеров, также украденные, тускло горели в самодельных подсвечниках. Перед скамейками, на самом алтаре, ребенок сидел в ящике из-под Кока-Колы, глядя в темноту. Ящик был выкрашен в золотой цвет.

Луч фонарика, закрепленного на картонной коробке, упал на белые глаза ребенка и отразился в них.

Теперь их было больше четырех. Почти двадцать детей примерно одного возраста молча сидели на скамейках, глядя на мертвого младенца. Никто из них не говорил. Никто из них никогда не говорил.

Стив опустился на колени перед ребенком, погруженный в свои мысли. Он увидел муравья, медленно ползущего по толстой коричневой ручке ребенка, и стряхнул его. Муравей полетел в темноту.

Слева от Стива послышался шёлестящий звук, и он обернулся, чтобы посмотреть, что вызвало этот шум. Новый ребенок — девочка — появился из глубины склада. её красивое голубое платье было грязным, по лицу катился пот. Было очевидно, что она некоторое время бродила в темноте, пытаясь найти их.

Стив улыбнулся ей. Он ничего не сказал, но она поняла.

Она опустилась на колени рядом с ним перед ребенком. её лицо выражало восторг.

Через несколько минут девочка достала из маленькой сумочки мертвую ящерицу. Она осторожно взяла её за хвост и бросила в круглый аквариум перед ребенком. На долю секунды вспыхнула яркая вспышка, и ящерица растворилась в пузырящейся жидкости внутри чаши.

Стив погладил девушку по голове, и она улыбнулась, гордясь собой.

Они сидели молча, глядя на ребенка.

Одна из свечей догорела до конца и после нескольких последних вздохов жизни, нескольких последних вспышек огня, погасла.

Они сидели молча, глядя на ребенка.

Одна за другой погасли свечи, окружавшие скамьи и алтарь. Когда последняя из них, наконец, потухла, дети на скамейках встали и молча, гуськом, пошли в темноту. Девушка тоже встала, отодвинулась от Стива и направилась туда, откуда пришла. Джимми, Билл и Шон подошли к алтарю, где все ещё стоял на коленях Стив. Они на мгновение наклонились, а затем встали все вместе.

Они накрыли ящик ребенка черной тканью.

Возвращаясь по лабиринту склада к выходу, Стив удивлялся, как он вообще мог бояться здания. Теперь здесь было уютнее, чем дома, и даже маленький Шон шёл по дороге без света. Все настроение этого места изменилось.

И все из-за ребенка.

Как всегда, яркий дневной свет резал глаза, когда они выходили из склада. Остальные дети уже ушли, направляясь домой, и их нигде не было видно. Стив прищурился от яркого солнечного света, стараясь сдержать слезы.

— Который час? — спросил он.

Билл улыбнулся. — После обеда и перед ужином.

Стив нахмурился. — У кого-нибудь есть часы?

— Около трех, — сказал Джимми.

Они пошли дальше. Билл поднял палку и бросил её в кусты. Над головой, в ясном голубом небе, опережая на несколько секунд звук, проплыл самолет, оставляя за собой в воздухе белоснежный след.

— Он кажется таким одиноким, — сказал Шон.

Стив посмотрел на него. — Что?

— Он кажется таким одиноким. Неужели ты этого не чувствуешь? Я имею в виду, что Он делает, когда нас там нет? Он совсем один.

Стив уставился на Шона. Он думал о том же, стоя на коленях перед ребенком. Он поднял камень и посмотрел на него. Камень напоминал лягушку. Он зажал его между большим и указательным пальцами и бросил. Камень просвистел в воздухе и ударилась о дерево.

— Он один, — сказал он.

— Ему и не нужно никого.

— Что мы можем сделать? — спросил Джимми.

— Следуйте за мной.

Шон побежал вниз по тропинке через овраг и вверх по холму к своему дому. На бегу он оглянулся на Стива:

— Я берег это.

Он повел через стену олеандров на задний двор и открыл потайную дверь в клуб. Здание клуба практически не использовалось с тех пор, как они нашли ребенка. Остальные трое последовали за ним.

— Смотрите, — сказал Шон.

В центре комнаты, в золотом ящике из-под Кока-Колы, лежала маленькая девочка. Она была мертва. У её ног Шон высыпал полную банку пойманных им черных муравьев, надеясь, что они поползут по её телу, но вместо этого они ползали по полу и деловито пытались найти выход из клуба.

Стив опустился на колени перед ребенком. — Кто она?

— Минди Мартин.

— Дочь миссис Мартин?

Шон кивнул.

Стив посмотрел на него. — Как ты её заполучил?

Шон улыбнулся. — Это моё дело.

— Она уже умерла или ты… убил её?

— Разве это имеет значение?

— Нет. Думаю, нет.

Стив заглянул в коробку и нерешительно протянул палец. Кожа девочки была холодной и упругой. Он почувствовал мгновенное восхищение Шоном.

— Как давно она у тебя?

— Со вчерашнего дня. Я получил коробку на прошлой неделе и покрасил её, но мне не давали девочку до вчерашнего дня.

Стив встал:

— Давай отнесем её туда.

Шон занервничал:

— Думаешь, она ему понравится?

— Есть только один способ это выяснить.

Шон достал из кармана черную тряпку и расстелил её поверх ящика. Все четверо подняли ребенка, каждый взял за угол коробки. Они перенесли её через потайной вход. Шон закрыл клуб, и они пошли через олеандры.

— Эй, что вы делаете?

Мать Шона вышла на заднее крыльцо и уставилась на них. — Куда вы идете?

Четверо мальчишек остановились, глядя, то друг на друга, то на нее.

— Ничего, — ответил Шон. — Мы просто играем.

— В какую игру?

— Церковь.

Она выглядела удивленной.

— Церковь?

Все четверо мальчишек кивнули.

Она улыбнулась и покачала головой.

— Хорошо. Но тебе лучше вернуться к ужину.

— Обязательно, — сказал Шон.

Они пронесли коробку через олеандры и направились к складу.

Перевод: Игорь Шестак

Возвращение домой

Bentley Little, «Coming Home Again», 1988

Родители одного моего друга развелись, когда ему было десять лет. Он был старшеклассником, когда его отец женился снова, но новая жена отца моему другу никогда не нравилась. По его мнению, она была сущей ведьмой, хотя мне казалась вполне нормальной.

Мы перестали общаться, но когда через несколько лет встретились, он все ещё продолжал жаловаться на злую мачеху. «А ведь твой отец мог жениться на ком-нибудь гораздо хуже…» — подумал я.

* * *

Самолет уже приземлялся, а я все ещё пытался придумать, что же сказать. Ситуация была неловкая. Я десять лет пытался убедить отца попробовать встречаться с другими женщинами, но теперь, когда он, кажется, нашёл кого-то, кто ему небезразличен, меня разрывали противоречивые чувства. С одной стороны, я любил своего отца и хотел, чтобы он был счастлив. С другой стороны, я все ещё любил маму и, где-то в глубине души, не мог отделаться от ощущения, что найдя кого-то другого, отец предает её память.

И, возможно, он любит эту женщину, больше чем любил мою мать.

Полагаю, это был мой самый главный страх. А что если он действительно нашёл кого-то, кого любит больше чем мою мать? Что, если его чувства нашли в ней не просто отклик, а замену? Женщину, которая заменит место моей матери в его эмоциональной иерархии.

Должен признать, это был больше детский страх. Незрелое, ребяческое беспокойство. Мать была бы очень рада за него. Она бы не хотела, чтобы отец навсегда остался в том безбрачном состоянии добровольного изгнанника из общества, в котором жил после её смерти. И я тоже очень хотел, чтобы он был счастлив.

Просто не хотелось, чтобы его счастье было попыткой заменить мать.

Я снова взглянул на сложенное письмо в руке.

Я нашёл кое-кого, кто мне весьма дорог, для него было типично писать в таком официозном стиле. Мне хотелось бы вас познакомить.

Откинувшись на спинку сиденья, я закрыл глаза. Хотелось бы, чтоб она мне понравилась. На самом деле. Надеюсь, так и будет.

Через два часа самолет приземлился в Лос-Анджелесе. Я высадился, забрал свой багаж и перешёл на другую сторону улицы, направляясь к кофейне, где меня собирался встретить отец. Он стоял на парковке возле открытого багажника своего новенького «Понтиака», улыбался и выглядел лучше, чем когда либо. Изможденность, которая, казалось, навсегда запечатлелась в его чертах, исчезла, а прежде бледная кожа выглядела здоровой и загорелой. Он, как всегда, был одет в деловой костюм — жилетка, галстук, всё как полагается. Моя одежда была и стильной и аккуратной, но рядом с отцом я чувствовал себя одетым скромно.

— Рад тебя видеть, — сказал он, протягивая руку.

— Я тоже.

Удержаться от улыбки было невозможно. Отец отлично выглядел, был здоровым, подтянутым и счастливым. Я пожал его руку. В нашей семье никогда особо не любили внешне проявлять эмоции, и пожатие рук было самым явным выражением родственных чувств при посторонних. Отец взял один из моих чемоданов и положил в багажник. Рядом я разместил второй.

— Как твои дела? — спросил он.

— Все как обычно — улыбнулся я. — А в твоей жизни, похоже, всё наладилось.

Отец от души расхохотался, и внезапно я понял, что давно не слышал, чтобы он так смеялся.

— Да, — сказал отец. — Так и есть. Сущая правда.

Он открыл мне дверцу, я сел в машину и скользнул по сиденью, чтобы открыть дверь с его стороны.

— Так как её зовут? — спросил я. — Ты мне так и не сказал.

Отец загадочно улыбнулся.

— Скоро узнаешь.

— Да ладно тебе.

— Через десять минут мы будем дома. — Отец дал задний ход и посмотрел на меня. — Как же здорово снова увидеть тебя, сын. Я рад, что ты приехал меня навестить.

Знакомыми переулками мы ехали к дому. Он находился не в десяти, и не двадцати минутах езды от аэропорта. Даже по пустой трассе, до нашего дома в Лонг-Бич было добрых сорок пять минут езды; мы же оказались за рулем в час пик. Но я уже знал об этом и не переживал. Мы о многом поговорили, обсудили свежие сплетни, восстановили былые взаимоотношения и вернулись к привычному укладу. Когда мы свернули с автострады на Лейквуд, приближалось время обеда. Я не ел ничего, кроме почти несъедобного обеда в самолете, поэтому проголодался:

— Она приготовит нам ужин?

— Мы поедим в ресторане, — покачал головой отец.

С помощью наводящих вопросов я пытался определить, живет ли с ним его новая подруга, и понял, что так оно и есть. Удивительно. Отец всегда придерживался строгих правил и был весьма старомоден. Сложно было представить, что он снизил свои определенные моральные устои настолько, что живет с женщиной вне брака.

Должно быть, он действительно сильно её любит, — подумал я.

Дом выглядел все так же. Безукоризненно подстриженный газон, свежевыкрашенные наличники. Даже шланг был свернут в аккуратный круг.

— Дом выглядит хорошо.

— Стараюсь изо всех сил, — улыбнулся мне отец.

Мы вышли из машины, оставив чемоданы в багажнике на потом. Отец отыскал в связке ключ от дома, открыл дверь и отступил в сторону, чтобы впустить меня первым.

Внутри дом был уничтожен.

Пораженный, я огляделся. Посреди гостиной были перевернуты кушетка и диванчик, из разорванной обивки торчал наполнитель. Вокруг валялись обломки наших старых стульев из столовой и фрагменты обеденного стола. В углу комнаты кучей громоздились сервант и его содержимое. Ободранные стены покрывали каракули мелом. Ковер в гостиной, достаточно прочный, чтобы выдержать даже мои атаки игрушечным грузовиком и вторжения игрушечных солдатиков, превратился в рванину из распустившихся нитей. Через дверной проем кухни я видел груды испорченной еды и покореженные пищевые контейнеры на разбитом кафеле пола.

Все было покрыто мелким белым порошком.

Я обернулся, чтобы посмотреть на реакцию отца. Тот счастливо улыбался, будто видел перед собой не катастрофу, а рай на земле.

— Ну и как тебе — снова оказаться дома? — спросил он.

Мы услышали, как в задней части дома что-то разбилось, и через секунду в гостиную заявился голый мальчик, передвигающийся на четвереньках. Он ужасно пах и был коричневым от грязи. Его волосы были пыльно-тусклыми, а слишком большие зубы покрывал зеленоватый налет. Он был не старше десяти или одиннадцати лет. Мальчишка запрыгнул на остатки серванта и громко хрюкнул, фыркнув носом.

— Вот ты где, любовь моя, — услышал я слова отца за спиной, и почувствовал под ложечкой тошнотворное чувство ужаса. — Я хочу познакомить тебя с Дэвидом.

Завыв как животное, маленький мальчик направился к нам. Отец шагнул вперёд, поднял его на ноги и сжал в объятьях. Он поцеловал грязного ребенка прямо в губы. Своими быстрыми и шальными пальцами мальчик попытался расстегнуть ремень и стянуть с отца брюки. Тот со смехом его оттолкнул:

— Ну-ка, ну-ка.

Мальчик повернулся, чтобы посмотреть на меня, и я заметил его эрекцию.

— Сынок, — мой отец гордо улыбнулся, — я хочу, чтобы ты познакомился с будущей мачехой.

Грязный ребенок поднял взгляд на меня и ухмыльнулся. Я увидел, что его замшёлые зубы остро заточены. Он безумно завыл.

Не знаю, что случилось потом. Наверное, я был в шоке. Вряд ли я действительно потерял сознание, но следующее, что вспоминается, это то, как иду по бульвару Лейквуд к океану. Была темная ночь, и я был в нескольких милях от дома, так что гулял я, очевидно, довольно долго.

Я был один.

Я понятия не имел что делать. Отец явно сошёл с ума. Я посмотрел в ночное небо, но огни Лонг-Бич были яркими, и я смог увидеть лишь несколько звезд. Интересно, что сказала бы мама, если бы смогла увидеть происходящее. Я понятия не имел, как бы она отреагировала на эту ситуацию. Это совершенно не было похоже ни на что, с чем она когда-либо сталкивалась в жизни.

— Почему ты умерла? — прошептал я вслух.

Я понял, что отец должен сидеть в тюрьме. Его место за решеткой. То, что он делает, незаконно, к тому же, ему, вероятно, будут предъявлены уголовные обвинения.

Без сомнений, будет большая шумиха.

Я вспоминал о тех времена, когда отец позволял мне помогать ему в мастерской гаража, давая мне выдуманную работу, пока сам делал настоящую. Тогда он казался мне высоким и непобедимым — образцом человека, уважение которого я так отчаянно жаждал и пытался заслужить. Человеком, которым я хотел быть.

А потом я видел его, стоящего в безупречном костюме среди руин нашей гостиной, пока грязный, дикий ребенок упорно пытается стянуть с него брюки.

Я заплакал.

Я сел на обочину, дал волю слезам, подчинился эмоциям и вскоре безудержно рыдал, оплакивая не только потерю матери, но и потерю отца.

Через десять минут, я отправился домой. Не нужно звонить в полицию, решил я. Я не мог так поступить со своим отцом. Мы справимся с этим кризисом самостоятельно. Это семейный вопрос, и он будет решен в кругу семьи.

Снаружи дом выглядел обманчиво спокойным. Все было аккуратно и в полном порядке, все на своих местах, как и всегда. Внутри, я знал, царил хаос и торжествовало безумие.

Входная дверь была незаперта. Я открыл её и вошёл внутрь. Отец как раз надевал рубашку. Его брюки все ещё были расстегнуты. По комнате, безумно смеясь, скакал мальчишка. Ребенок посмотрел на меня нечитаемым взглядом серых глаз и неожиданно побежал вперёд на двух ногах, неся что-то в руках. Ухмыляясь, он представил своё подношение.

Это была фотография моих родителей измазанная дерьмом.

Я пнул маленького ублюдка в живот так сильно, как только мог, отправив его в полет. От боли его ухмыляющийся рот мгновенно сжался в букву «О», и мне было приятно слышать его крик.

— Нельзя так обращаться со своей новой матерью — сказал отец.

Я подбежал и пнул мальчишку ещё раз. Изо всех сил. Он упал, и каблук моего ботинка врезался в его грязную голову. По коричневой коже потекла кровь, хлынувшая из большой раны над линией волос.

— Хватит! — закричал отец, но этого было мало. Я ещё не закончил. Подняв ребенка за волосы, я ударил его по лицу, чувствуя, как под костяшками пальцев ломается его нос.

Затем меня оттащили сильные руки отца. Я набросился на него: бил, кричал, но отец был сильнее.

От удара я потерял сознание.

Очнулся я на кровати: мои руки и ноги были привязаны к её ножкам толстой и грубой веревкой. Отец, с обеспокоенным лицом, сидел рядом на стуле и прижимал к моему лбу холодный компресс. Он говорил успокаивающим голосом, полагаю, больше для себя, чем для меня, а я молча его слушал.

— … не больше, чем любил твою маму, но, думаю, так же сильно. Не могу ничего с собой поделать. Когда твоя мать умерла, я тосковал, тосковал и не знал, что делать дальше. Я годами не ощущал ничего подобного. Я учусь чувствовать снова…

Из передней части дома донеслась череда неразборчивых воплей. Лицо отца просияло и он позвал:

— Сюда!

В комнату вбежал мальчик, и мои ноздри атаковала отвратительная вонь. Я задергался в путах, но веревки держали крепко. Ребенок посмотрел на меня. Засохшая кровь коркой покрывала левую половину его лица, там, где моя нога попала по голове, и двумя ручейками выступала из месива его сломанного носа. Мальчишка улыбнулся, и я ещё раз увидел его остроконечные зубы, покрытые зеленоватым налетом.

Подтянув мальчика к себе, отец впился в его в губы долгим, сильным и любящим поцелуем.

— Отец, — умолял я, чуть не плача. — Папа.

Я не помнил, чтобы мои родители когда либо целовались.

Мальчик пододвинулся, прошептал что-то на ухо отцу и украдкой глянул на меня. Отец встал и снял с моего лба компресс.

— Скоро увидимся — сказал он мне.

Я смотрел, как он выходит из комнаты и закрывает за собой дверь.

После того, как он ушёл, мальчишка, ворча и дико фыркая, запрыгал по комнате. Присел в углу и помочился.

— Помогите! — закричал я как можно громче, борясь с веревками, надеясь, что кто-нибудь из соседей меня услышит. — Помогите!

Мальчик запрыгнул на кровать и залез на меня. Он близко склонил своё лицо, и я плюнул. Не двигаясь и не вытираясь, мальчишка позволил слюне стечь с кончика носа. Он некоторое время изучал меня, затем тихо прошептал несколько слов на непонятном языке. Раньше я ничего подобного не слышал, но эти слова меня напугали.

Мальчишка поднялся на колени, и я увидел его эрекцию. Он наклонился, чтобы расстегнуть мои штаны.

— Нет — закричал я.

Он засмеялся и сказал что-то ещё на своем шепчущем языке. Мальчик приблизил своё лицо к моему, и я почувствовал его зловонное дыхание. Меня затошнило.

Он громко завыл и расстегнул молнию на брюках.

— Развяжи меня. — Я не знал, понимает ли меня мальчишка, но отца он, вроде бы, понимал. — Пожалуйста, развяжи меня, — сказал я максимально спокойным голосом.

Его грязная рука скользнула под резинку моих трусов.

— Я помогу тебе, если смогу двигать руками, — сказал я, сохраняя спокойный голос. — Развяжи меня.

К моему удивлению, мальчик подошёл и начал развязывать веревки, обмотанные вокруг ножек кровати. Я лежал неподвижно, позволяя ему развязать сначала один узел, затем другой. Я сгибал пальцы, но не двигался и не говорил ни слова, пока он не развязал мне ноги. Затем я сильно ударил мальчишку в грудь, скинув его с кровати. Я вскочил, схватил его за голову и ударил ей об стену, оставив пятно бледной крови.

— Что там происходит? — спросил мой отец с другой стороны двери. — Любовь моя, с тобой все хорошо?

Я выпрыгнул в окно. Порезался об стекло, но, в какой-то степени, массивные шторы защитили меня. Мне было все равно, даже если бы меня раскроило на ленты. Я покатился по траве и вскочил, руки и голова кровоточили от десятков крошечных порезов. Я побежал через улицу к дому мистера Мерфи. Не постучав, распахнул незапертую дверь.

Гостиная Мистера Мерфи была уничтожена, стулья и столы повалены, диван разорван.

Среди поломанной мебели на четвереньках ползал одичавший голый мальчик покрытый грязью.

Мистер Мерфи стоял в коридоре, абсолютно голый. Я побежал к миссис Грант, которая жила по соседству, но её жилье тоже было уничтожено грязным мальчишкой, ползающим по разорванному ковру.

Из нашего квартала я побежал на бульвар Лэйквуд и не останавливался, пока не добрался до телефона. Дрожащими руками, я порылся в карманах, пытаясь найти немного мелочи. Брюки все ещё были расстегнуты. Найдя четвертак, я бросил его в щель для монет.

Но кому я позвоню?

Я постоял там какое-то время. Понятно, что полиция мне не поверит. Они посчитают мою историю розыгрышем, особенно если отследят звонок из общественного телефона. Никого из друзей отца за пределами нашего района я не знал. Друзей в Лос-Анджелесе у меня не осталось. Никто другой мне не поверит, потому что я выгляжу кошмарно: все подумают, что я сошёл с ума.

И все мои чемоданы остались в доме отца.

Забрав деньги из лотка для возврата монет, я направился по улице к остановке, где сел на автобус до мотеля. Приняв горячий душ, я лег спать, пытаясь успокоиться.

Утром я позвонил отцу, но телефон был занят. Я решил вызвать полицию.

Когда я рассказал, что случилось, полиция не поверила. Мне пришлось сдать анализ мочи, чтобы они смогли понять, не был ли я под чем-то. Я перезвонил Дженис в Чикаго, но она тоже мне не поверила.

Все, что оставалось, это воспользоваться обратным билетом в кошёльке, чтобы улететь домой.

С тех пор, как я вернулся, прошёл почти месяц. Сейчас Дженис считает, что в Калифорнии что-то случилось, но, несмотря на многократные пересказы моей истории, она не понимает, что конкретно там произошло, Она полагает, что случилось нечто вроде нервного срыва, и продолжает убеждать меня обратиться за помощью к профессионалам.

После возвращения отцу я не звонил, а он не звонил мне. Удар по голове давно прошёл, и ожоги от веревок на руках пропали, но, хотя физические последствия пережитого исчезли, психологическая травма всё же осталась. Хотя бы раз в неделю мне снится мальчишка, и сны становятся все более яркими.

И пугающими.

Очень пугающими.

В последний раз мне приснилось, что вместо Дженис, в качестве жены, со мной живет мальчик.

А когда я проснулся, у меня была эрекция.

Перевод: Сергей Фатеев

Картофелина

Bentley Little, «The Potato», 1991

Когда я был подростком, жившие напротив нас друзья моих родителей периодически нанимали меня понянчить их сына, пока они уезжают в ресторан и в кино. Это были легкие деньги. Я ел их еду, сидел на их диване, смотрел телевизор и получал за это деньги.

А ещё я рассказывал их сыну страшные истории. Одна из них, вдохновленная рассказом «Ночная смена» из одноименного сборника Стивена Кинга, включала в себя огромную живую картофелину, которая жила в подполе нашего дома. Эти истории пугали не только мальчика, они также пугали меня и, по этой причине, я разрешал ему ложиться спать гораздо позже положенного, потому что не хотел находится один в их маленькой, жуткой, третьесортной гостиной.

Годы спустя, я вспомнил про эту живую картофелину и включил её в новый рассказ и новое окружение.

* * *

Фермер уставился на… нечто… лежащее возле его ног. Вне всякого сомнения — это была картофелина. Она имела неровные очертания клубня и соединялась с обычной картофельной ботвой. Но на этом сходство с обычной картошкой заканчивалось. Потому что штуковина у его ног была более трёх футов в длину, белой и студенистой. Она ритмично пульсировала и, кажется, отдёрнулась, когда фермер осторожно тронул её лопатой.

Живая картофелина.

Первой мыслью фермера было уничтожить её, порубить лопатой, переехать трактором, потому что зрелище было неестественным, каким-то неправильным. Обычно, природа не позволяет подобной мерзости выживать и он знал, что уничтожив её поступит правильно. Очевидно, что подобное уродство не должно существовать. Но фермер не сделал ничего. Вместо этого, не в силах пошевелиться, почти загипнотизированный он смотрел на картофелину, наблюдая за каждым подъёмом и спадом её пульсации, зачарованный методичными движениями. Она не издавала ни звука и не выказывала никаких признаков разумности, но фермер не мог избавиться от ощущения, что эта штуковина мыслит; наблюдает за ним, как и он за ней; и даже каким-то непонятным образом знает о чём он думает.

Заставив себя оторвать взгляд от ямы, фермер оглядел поле. На нём ещё оставались несколько невыкопаных грядок, нужно было заняться поливом и подкормкой, но он был не силах пробудить в себе ни свою обычную ответственность, ни чувство долга. Фермеру следовало сейчас работать: его время было очень точно расписано, и даже небольшой сбой мог нарушить недельный график, но он понимал, что до конца дня не вернётся к повседневным делам. Они больше не были для него важны. Их значимость уменьшилась, их необходимость стала сомнительной. Всё это могло подождать.

Фермер снова посмотрел на картофелину. Здесь у него было нечто уникальное. То, что можно будет показывать на ярмарке. Вроде того огромного быка виденного в прошлом году, или двухголового ягнёнка, которого выставляли пару лет назад. Фермер покачал головой. У него никогда не было ничего стоящего показа на ярмарке, даже овощей, или скота достойных участия в конкурсе. И вдруг, теперь у него есть вещь заслуживающая своего собственного павильона. Настоящий гвоздь программы.

Но ярмарка будет лишь через четыре месяца.

Чёрт, подумал фермер. Можно устроить здесь свою выставку. Сделать вокруг картофелины небольшую изгородь и брать с людей деньги за просмотр. Для начала он пригласит взглянуть на нее Джека Фелпса, Джима Лоури и кого-нибудь из ближайших друзей. Затем они всем расскажут, и скоро люди со всей округи повалят, чтобы посмотреть на его находку.

Картофелина в яме пульсировала, белая плоть ритмично трепетала, заставляя подрагивать осыпавшуюся с нее землю. Фермер утёр носовым платком полоску пота со лба и понял, что больше не чувствует отвращения к тому, что видит.

Он чувствовал гордость.

Фермер проснулся от незапомнившегося сна, после которого осталось лишь чувство утраты испытанное в реальности сновидения.

Несмотря на то, что было лишь три часа — середина между полночью и рассветом — он вылез из кровати, понимая, что не сможет больше уснуть. Фермер натянул Левисы, прошёл на кухню и налил себе немного несвежего апельсинового сока из холодильника. Встав возле сетчатой двери, он выглянул в поле туда, где оставил невыкопанной живую картофелину. Сияющий лунный свет, создавал странные тени и придавал местности новые очертания. Хоть фермер и не видел картофелину оттуда, где стоял; он мог представить, как она выглядит в свете луны. Вспомнив о холодной, пульсирующей, студенистой плоти он поёжился.

Надо было уничтожить её, подумал фермер. Рубануть лопатой, измельчить на куски и пройтись плугом.

Он допил апельсиновый сок и поставил пустой стакан на столик возле двери. В кровать он вернуться не мог, желания смотреть телевизор тоже не было и, поэтому, фермер разглядывал поле, вслушиваясь в тишину. Когда он не работал, не ел, не спал, когда он не был занят ничем другим, то бывали такие моменты, в которые отсутствие Мюриэл ощущалось особенно остро. Эта тупая неутихающая боль присутствовала всегда, но когда фермер был один и не был занят ничем, как сейчас, он чувствовал подлинный размах и глубину своего одиночества, ощущал бессмысленность и никчёмность своего существования.

Охваченный отчаянием, фермер вышел на крыльцо. Деревянные доски под босыми ногами были холодными и шершавыми. Он осознал, что бездумно спускается по ступенькам крыльца и выходит со двора в поле. Здесь луна разбавляла ночной мрак до синеватого пурпура, и фермер без труда видел, куда идёт.

Почти инстинктивно он пришёл туда, где на земле лежала живая картофелина. Днём, с помощью Джека Фелпса, он осторожно вытащил её из ямы, а затем собрал и сложил материалы для ограды, которую вокруг нее разместит. Сразу после этого они оба вымыли руки мылом «Лава» — картофелина на ощупь была скользкой, холодной и слизистой. Сейчас доски лежали на земле беспорядочно разбросанными, словно здесь что-то разломали, а не лишь собирались построить.

Фермер посмотрел на голубовато-белый объект пульсирующий медленно и равномерно, и отчаяние, одиночество которые он чувствовал рассеялись, покинули его почти в физическом смысле. Слишком ошёломлённый, чтобы пошевелиться, фермер стоял как вкопанный, поражаясь изменениям, которые только что с ним произошли. Картофелина будто светилась в темноте ночи, и это казалось ему каким-то волшебством. Фермер ещё раз порадовался, что не уничтожил находку: он был доволен тем, что странный феномен смогут увидеть и почувствовать другие люди. Он постоял там некоторое время, бездумно и бесцельно, а затем пошёл обратно в дом, на этот раз, ступая по камням и траве медленно и осторожно. Фермер знал, что сможет заснуть без проблем.

К утру она передвинулась. Он не знал, как это случилось — ни рук, ни ног, ни чего-либо другого для перемещёния у нее не было, но теперь она определённо стала ближе к дому. Если вчера она была к югу от сложенных досок, то сейчас находилась намного севернее и стала в два раза больше. Фермер сомневался, что сможет поднять её сейчас, даже с помощью Джека.

Некоторое время он осматривал картофелину в поисках чего-нибудь вроде следа на земле, каких-нибудь признаков того, что картошка передвигалась сама, но не увидел ничего.

Фермер отправился в сарай за инструментами.

Задолго до семи часов он доделал и установил ящик и ворота для картофелины. Первая партия людей прибыла в восемь утра. Когда на стоянку заехал микроавтобус, фермер был в гостиной — делал указатели для размещёния на телефонных столбах вокруг города и на шоссе. Он вышел на порог и прищурился на солнце.

— Это у тебя недавно появилось то чудовище? — выкрикнул мужчина.

Несколько человек засмеялись.

— Это здесь, — ответил фермер. — По баксу с носа, за просмотр.

— Бакс? — Мужчина вышел из машины. Он выглядел немного знакомым, но его имени фермер не знал. — Джим Лоури сказал — пятьдесят центов.

— Неа. — Фермер развернулся, словно собрался зайти в дом.

— Думаю, мы всё равно посмотрим, — сказал мужчина. — Раз уж столько проехали — глянем, что там такое.

Фермер улыбнулся. Он спустился с крыльца, взял по доллару с каждого: мужчина, его брат и три женщины; и повёл их в поле. Нужно придумать какую-нибудь завлекаловку, подумал он, какую-нибудь историю, чтобы рассказывать, как это было с тем быком на ярмарке. Фермер не хотел просто брать деньги с людей, показывать им картофелину и уводить. Не хотел, чтобы они чувствовали себя обманутыми. Но не смог придумать, что рассказать.

Открыв верх ящика и распахнув ворота, он напыщенно и сбивчиво объяснил, как нашёл картофелину. С тем же успехом он мог поберечь дыхание. Всем посетителям было плевать на то, что он говорил. Они даже не обратили на него внимания. Лишённые дара речи, люди просто благоговейно смотрели на огромную картофелину, на это чудо природы. Так фермер теперь её называл. Она перестала быть отродьем, она стала чудом. И люди так её и воспринимали.

Вскоре подъехали ещё две машины, и фермер оставил первую группу глазеть, собирая тем временем деньги с новоприбывших.

После этого он остался на подъездной дороге: собирал деньги с подъезжающих и показывал им правильное направление, позволяя оставаться столько, сколько они захотят. Хотя желающие постоянно приходили и уходили, люди возле ящика толпились весь день, и к вечеру, когда фермер повесил на ворота знак «Закрыто», у него было более ста долларов в кармане.

Он пошёл в поле, захлопнул ящик, закрыл ворота и вернулся в дом.

Это был прибыльный день.

* * *

Шёпот. Тихие стоны. Едва слышные звуки отчаяния, безнадёжность которых погрузила его в глубокую тёмную депрессию; одиночество, от абсолютности которого он, как ребёнок плакал в кровати, пятная подушку слезами.

Некоторое время спустя фермер встал и начал бродить по дому. Каждая комната казалась дешёвой и убогой, бессмысленной борьбой за бессмысленную жизнь, и полный абсолютной безысходности и не в силах делать что-либо, фермер упал в кресло перед телевизором, способный лишь смотреть во тьму.

Наутро всё было в порядке. В праздничной, почти карнавальной атмосфере своей выставки он чувствовал себя обновлённым, почти счастливым. Фермеры, которые десятилетиями не вылезали из своих комбинезонов, явились в лучшей выходной одежде, в сопровождении семейств. Было довольно много вчерашних посетителей. Дела у маленького Джимми Хардстворта, чья небольшая стойка с лимонадом стояла возле дороги у въезда, шли отлично.

Тёмные эмоции и странные звуки предыдущей ночи отступили в глубины памяти.

Фермер был занят всё утро: собирал деньги, отвечал людям на вопросы. Приезжала полиция с представителями городских властей предупредить о том, что если он собирается продолжать, то ему следует купить лицензию, но он пустил их посмотреть на картофелину, после чего они притихли. Перед полуднем было затишье, и фермер оставил своё место возле въезда на дорогу, и пошёл через поле к небольшой толпе собравшейся вокруг картофелины. Он заметил, что многие кусты вытоптаны, а ноги многочисленных зевак разровняли его грядки. Завтра ему придётся взять выходной и позаботиться о ферме, пока она окончательно не пошла к чертям.

Взять выходной.

Необъяснимо, но он начал думать о выставке, как о своей работе, а ферма стала лишь помехой, с которой приходилось иметь дело. Его былая преданность долгу исчезла, как и былые планы на ферму.

Фермер посмотрел на картофелину. Она изменилась. Стала крупнее, чем раньше, более бесформенной. Выглядела ли она так, когда он раз видел её в последний раз? Он не обратил внимания. Картофелина всё ещё пульсировала, и её белая кожура казалась блестящей и слизистой. Фермер вспомнил, какой она была на ощупь, когда он её поднимал и неосознанно вытер руку о джинсы.

Почему возле картофелины он чувствовал либо отвращение, либо радость?

— Это нечто, не так ли? — сказал мужчина рядом с ним.

Фермер кивнул:

— Да, так и есть.

Той ночью ему не спалось. Он лежал в кровати разглядывая трещины на потолке, слушая тишину фермы. Прошло некоторое время, прежде чем он заметил, что слышит не тишину, а странный, высокий, плачущий звук доносимый тихим ветерком, развевающим занавески.

Фермер сел в кровати, оперевшись спиной на изголовье. Он внимательно слушал этот сверхъестественный звук, непохожий на всё что он слышал раньше. Звук нарастал и спадал с равной частотой, в ритме неотличимом от пульсации картофелины. Фермер повернул голову, чтобы посмотреть за окно. Ему показалось, что он видит в поле голубовато-белый в лунном свете, округлый предмет, и он вспомнил, что прошлой ночью его не было видно.

Она приближалась.

Фермер поёжился и закрыл глаза от страха.

Но звуки пронзительного плача, утешающие и успокаивающие, ненавязчиво убаюкали его.

* * *

Проснувшись, не позавтракав и не приняв душ, он вышел на улицу и направился в поле. Приблизилась ли она к дому? Он не был уверен. Но вспомнил плачущие звуки прошедшей ночи, и на его руках выступили мурашки. Картофелина определённо стала более бесформенной, чем раньше, её очертания — более искривлёнными. Если она приблизилась, подумал фермер, то и ящик построенный вокруг нее — тоже. Всё передвинулось.

Но это было невозможно.

Он вернулся в дом, поел, принял душ, оделся и отправился к съезду с дороги, где протянул между деревьями по обочинам цепь и повесил знак с надписью: «Закрыто на день».

Были дела, которые нужно было закончить: полить урожай, покормить животных, работа по дому. Но ничего из этого он не делал. Фермер сидел на маленьком ведре и разглядывал картофелину, заворожённый её пульсацией, в то время как солнце медленно поднялось до зенита, а потом опустилось на западе.

Мюриэл лежала рядом с ним молча, не двигаясь, даже не касаясь, но фермер чувствовал рядом её тёплое тело и это казалось правильным и уместным. Счастливый, он протянул руку и положил ей на грудь:

— Мюриэл, — сказал он. — Я люблю тебя.

А потом фермер понял, что это сон, несмотря на то, что он всё ещё был в нём, потому что за все тридцать лет женитьбы он никогда не говорил ей таких слов. Не потому, что не любил её, а потому что не знал, как об этом сказать. Мечта растворилась в реальности, комната вокруг него потемнела и постарела, постель стала большой и холодной. Фермеру осталось лишь воспоминание о том кратковременном счастье; воспоминание, которое дразнило его, мучило, и заставляло реальность настоящего казаться ещё более одинокой и пустой, чем как он думал, это могло быть.

В последнее время с ним что-то происходило. Депрессия выродилась в отчаяние, и временное перемирие, которое фермер заключил со своей жизнью, почти закончилось. Его поглотила полная безнадёжность, которая постепенно наваливалась с тех пор как умерла Мюриэл, и сил бороться с ней больше не было.

Его мысли обратились к картофелине, хотя у него не было сил даже выглянуть в окно туда, где она лежала в поле. Фермер размышлял о её причудливо меняющейся форме, о белой слизистой кожуре, о равномерной пульсации и понял, что даже мысли о ней заставляют его чувствовать себя лучше.

Что же это такое?

Этим вопросом фермер задавался с тех пор, как нашёл картофелину. Он не был дураком и понимал, что это не обычный клубень. Но в то, что это чудовище, космический пришёлец, или какая-нибудь другая киноглупость он тоже не верил.

Фермер не знал, что она из себя представляет, но осознавал, что с момента находки картофелина воздействует на его жизнь, и почти не сомневался, в её ответственности за эмоциональные качели на которых он пребывал последние несколько дней.

Оттолкнув одеяла в сторону, он встал, выглянул из окна в поле. Остатки плохих ощущений покинули его, он почти видел, как они, словно осязаемые, летят к картофелине и поглощаются этой склизкой белой кожурой. Картофелина не предлагала никакого тепла, но она поглощала холод. Фермер не получал от нее приятных ощущений, но, кажется, она впитывала его отрицательные эмоции, освобождая от депрессии, безнадёжности и отчаяния.

Он смотрел в окно и понял, что видит нечто движущееся, голубое в лунном свете.

* * *

Коробка всё ещё была в поле, но картофелина лежала на гравии перед домом. Открытая, без ящика, без ботвы и других помех, она была почти овальной формы, и её пульсация была более быстрой и живой.

Не зная что делать, фермер смотрел на картофелину. Отчасти, где-то на задворках мыслей, он надеялся, что картофелина умрёт и его жизнь вернётся к норме. Известность ему нравилась, но картофелина пугала его.

Нужно было убить её в первый же день.

Теперь он знал, что не сможет сделать этого, что бы ни случилось.

— Эй! — Джек Фелпс обошёл дом сзади. — Ты сегодня открываешься? Я видел несколько возможных посетителей, в ожидании разъезжающих взад-вперёд вдоль дороги.

Фермер устало кивнул:

— Открываюсь.

Джек и его жена пригласили его на ужин, и фермер согласился. Это звучало неплохо, и он уже давно не ел нормальной еды — еды приготовленной женщиной. К тому же, он чувствовал, что компания ему не помешает.

Но они не беседовали, как это было обычно, ни о погоде, ни об урожае. Единственное о чём Джек и Майра хотели говорить — это о картофелине. Фермер пытался перевести разговор на другую тему, но вскоре сдался и они обсуждали этот странный предмет. Майра назвала её созданием ада, и Джек с ней согласился, хоть и пытался посмеяться над этим и обратить всё в шутку.

Фермер вернулся от Фелпсов уже заполночь. Он заехал на грязный двор перед домом, выключил фары, заглушил двигатель. Без освещёния дом быль лишь массивным тёмным силуэтом загораживающим часть усыпанного звёздами неба. Фермер сидел неподвижно, слыша лишь тиканье остывающего мотора пикапа. Он разглядывал тёмный дом ещё пару минут, затем вылез из машины и, протопав по ступенькам крыльца, вошёл сквозь открытую дверь в дом.

Открытую дверь?

Фермер едва заметил дорожку земли на полу, изгибающуюся извилистой дугой через гостиную в коридор. Его наполнило незнакомое чувство, почти приятное ощущение, которое он не испытывал со дня смерти Мюриэл. Фермер не удосужился включить в доме свет, но прошёл в тёмную спальню, умыл лицо, почистил зубы и надел пижаму.

В постели его ждала картофелина.

Он знал, что она будет там и не чувствовал ни паники, ни радостного возбуждения. Лишь спокойное одобрение. Он увидел две выступающие выпуклости, которые весьма походили на груди: в темноте фигура под одеялом выглядела почти как Мюриэл. Фермер лёг в постель, накрылся другой половиной одеяла и прижался к картофелине поближе. её пульсация отражала биение его сердца.

Он обнял картофелину:

— Я люблю тебя.

Фермер стиснул её сильнее, забрался на нее сверху и пока его руки и ноги погружались в мягкую слизистую плоть, понял, что картофелина вовсе не холодная.

Перевод: Шамиль Галиев

Жужжащая обитель мух

Bentley Little, «The Murmurous Haunt of Flies», 1997

Я не поклонник поэзии. Никогда не был, никогда не буду. Но пока я мучался в выпускном классе на поэзии Романтизма, мы читали «Оду Соловью» Джона Китса и там была фраза «Жужжащая обитель мух». Я подумал, что это отличная строка, и записал её.

Некоторое время спустя я вспомнил о птичьем ранчо моей прабабушки в небольшом фермерском городке Рамона, штат Калифорния. Она умерла много лет назад, и я не был там долгое время, но я помню маленькую саманную баню, которая раньше пугала меня (эта баня снова появляется в моем романе «Окраина»). Там везде были мухи, из-за кур, — и я там видел липкие полоски, которые были черными от тел насекомых. Фраза Китса вернулась ко мне, зажегся свет, и я написал эту историю.

* * *

— Держитесь подальше от этого места, — говорит мне мой дедушка. — Оно населено призраками и хранит страшные тайны.

Дедушка родился на ферме, прожил на ферме всю свою жизнь и умрет здесь, поэтому он знал, что говорит. Мы сидели на старенькой кухне возле неработающего холодильника. Я почувствовал, как по мне прошла волна холода, хотя температура в доме была выше девяноста градусов, а руки покрылись гусиной кожей, как от январского мороза. Ни один из нас полностью не верил дедушкиному рассказу, но мы уважали местных жителей. Мы знали, что мы ничего не знали.

Дедушка поднялся со стула и, держа руку на своей больной ноге, прихрамывая, подошёл к двери. По неосторожности или из-за кошек сетка на ней была местами порвана, и мухи постоянно летали то в дом, то из дома. Он стоял там в течение минуты, не разговаривая, а потом подозвал нас к себе.

— Подойдите сюда. Я хочу вам кое-что показать.

Мы с Джен встали со стульев и подошли к двери. Я встал рядом с дедушкой и почувствовал исходящий от него запах лекарств — острый аромат «Викса» (Товарный знак большого ассортимента лекарств от простуды (мази, препараты для ингаляции, таблетки и т. п. производства фирмы «Проктер энд Гэмбл»), витамина В1 и спирта для растирания. Внезапно дедушка показался мне маленьким и съежившимся, как будто он увял за все прожитые годы; сквозь тонкие пряди волос, которые он зачесывал назад, виднелась кожа. Тут я понял, что дедушка умрет. Возможно, что не сегодня и не завтра, но скоро и навсегда.

Я буду тосковать по нему.

Дедушка слегка коснулся моего плеча правой рукой, а левой указал в сторону луга.

— Это там, — сказал он. — Видите сарай?

Я посмотрел, куда указал дедушка. Там стояло большое обветшалое квадратное здание, уже начинающее гнить, с неокрашенными из-за высокой травы досками. Я не забыл, как играл там ребенком, когда все было новым; длинными летними днями вместе с моим братом и кузенами мы играли там в прятки, скрываясь на сеновале. Это был уже не тот сарай, который я знал когда-то. Я кивнул и улыбнулся, хотя счастливым себя не чувствовал.

Дедушка провел пальцем по линии горизонта от сарая до небольшой группы лачуг на западном склоне холма.

— Видите те здания справа от сарая?

Я снова кивнул головой.

— На холме.

Я продолжал кивать.

— Это оно.

Джен, прищурившись от солнца, поднесла руку ко лбу на манер козырька и посмотрела в ту сторону.

— Какое из них? — спросил она. — Я вижу там несколько зданий.

Мой дедушка уже возвращался на кухню.

— Не имеет значения. — сказал он. — Остерегайся всего этого места.

Дедушка вновь опустился на стул. На его лице проступила вспышка боли, когда ему пришлось согнуть свою больную ногу, чтобы сесть.

Мы тоже сели возле дедушки и проговорили всю оставшуюся часть дня.

Ночью меня разбудил крик Джен. Она сидела на кровати, вытянувшись в струнку, крем от прыщей на её лице и растрепанные волосы делали её похожей на кричащую гарпию. Я обнял её и прижал к своей груди, успокаивая:

— Все хорошо, — сказал я, нежно поглаживая её волосы. — Все в порядке.

Через несколько минут она перестала плакать и села лицом ко мне. Она попыталась улыбнуться:

— Всего лишь ночной кошмар.

Я улыбнулся тоже:

— Раз уж я проснулся, расскажи мне о нем.

— Это был сон о бане, — сказала она, натянув покрывало до подбородка, и подвинулась ко мне поближе. — Я не хочу, чтобы ты понял его неправильно, но в нем был твой дедушка.

Пока Джен рассказывала, она смотрела в окно на группу зданий на холме.

— Я спала вместе с тобой здесь, в этой кровати, когда меня разбудил какой-то шум. Я посмотрела вниз и увидела твоего дедушку. Он полз ко мне и смеялся, — по телу Джен прошла дрожь. — Я попробовала разбудить тебя, но ты был как мертвый. Я продолжала трясти тебя и кричала, но ты не двигался. Потом твой дедушка схватил меня за руку и стащил к себе на пол. Я кричала, боролась и пинала его ногами, но он не обращал на это внимания и начал вытаскивать меня из комнаты. «Мы идем в баню», — сказал он мне. — «Мы идем принимать ванну».

— Потом я проснулась.

— Это ужасно, — сказал я.

— Я знаю.

Она положила свою голову мне на грудь, и, обнявшись, мы заснули.

Рассветало рано и около шести часов утра солнце уже в полную силу светило в окно. Мне всегда казалось, что на ферме солнце встает раньше, чем в городе. Это было одной из тех вещёй, что я помнил с детства.

Когда я проснулся, Джен все ещё спала, и я тихо сполз с кровати, чтобы случайно её не разбудить.

Мой дедушка уже сидел в своем кресле возле стола и пил черный кофе из оловянной кружки. Он посмотрел на меня и улыбнулся.

— Уже середина дня, горожанин. Что так долго спим? — дедушкина улыбка сделалась ещё шире, и я увидел его ультрабелые искусственные зубы, которые выглядели неуместными на его старческом лице.

— А где твоя жена? Все ещё спит?

Я кивнул:

— Я не стал её будить. Вчера ночью ей приснился страшный сон.

— Да, твою бабушку тоже почти каждую ночь посещали кошмары. Плохие сны. Иногда она даже боялась засыпать, и мне приходилось сидеть вместе с ней, — он покачал головой, вглядываясь в свою чашку. — Это был довольно неприятный период времени.

Я налил себе кофе из старого металлического чайника на плите и сел рядом с дедушкой.

— А ты когда-нибудь видел кошмары?

— Я? Я слишком скучный и неинтересный для страшных снов, — он засмеялся. — Черт, я думаю, что мне вообще не снятся сны.

Потом мы сидели, не разговаривая, и слушали утренние звуки фермы. Вдалеке раздавался крик петуха, повторяемый бесконечное число раз. Чуть ближе звенел колокольчик на корове, которая вместе с четырьмя товарками медленно шла через луг к водопою. И, конечно же, над нами гудели мухи.

— Сегодня будет жарко, — сказал дедушка спустя какое-то время. — В воздухе уже чувствуется влажность.

— Угу, — согласился я.

Он добавил себе ещё сливок в кофе и размешал их обратной стороной вилки.

— Какие планы на сегодня?

Я пожал плечами:

— Никаких. Я думал, что мы, может быть, сходим в город, или прогуляемся пешком и посмотрим местные достопримечательности.

— Надеюсь, не туда? — дедушка сверкнул на меня глазами.

— Нет. Конечно, нет. Мы просто побродим возле фермы.

— Хорошо, — он закивал, успокоенный моим ответом. — То место часть посещают призраки, странное оно и секреты хранит.

В комнату вошла Джен, все ещё потирая сонные глаза, я послал ей через стол воздушный поцелуй. Она улыбнулась и ответила мне тем же. Я повернулся назад к дедушке.

— То, что ты сказал, это что? Отрывок из стихотворения?

— Что именно?

— То место часть посещают призраки, странное оно и секреты хранит.

Когда я произнес эту фразу, лицо у дедушки сразу побледнело, кровь отхлынула от щек, а я, увидев его страх, почувствовал, как у меня по коже пробежал мороз. Я сразу же пожалел, что задал этот вопрос, но отказаться от него уже не мог.

Дедушка посмотрел сначала на меня потом на Джен, его глаза превратились в две узенькие щелочки. Он сделал глоток кофе, я видел, что у него от страха тряслись руки.

— Подождите минутку, — сказал он, вставая, — я скоро вернусь.

Держась за больную ногу, дедушка похромал в зал. Спустя несколько минут он возвратился с куском оберточной бумаги, которую бросил мне.

Я развернул её и прочитал:

«Живет он с мухами во тьме и мраке

И счастлив здесь, в этом

Призрачном месте, хранящем секреты.»

Озадаченный, я возвратил дедушке бумагу.

— Что это?

— Я нашёл это в руке у твоей бабушке, когда она умерла. Это её почерк, но я понятия не имею, когда она написала это.

Дедушка свернул бумагу и осторожно положил её в свой правый верхний карман на комбинезоне.

— Я не думаю, что она написала в своей жизни ещё что-нибудь.

— Тогда, почему она написала это?

Он посмотрел в кофе.

— Я не знаю.

Джен села за стол рядом со мной.

— Откуда вы знаете, что она написала эти строчки о бане?

Мой дедушка поднял на нее глаза. Прошла почти минута, прежде чем он сказал тихим голосом, почти шёпотом:

— Потому что она там умерла.

* * *

Мы с Джен действительно пошли в город, где съели несколько больших гамбургеров в маленькой забегаловке «Мак и Марг». После этого мы вернулись на ферму, где я устроил Джен настоящую экскурсию в мир моего детства. Я показал ей заброшенный конюшни, где раньше мы вместе с Большим Редом и Пони облизывали крупные блоки соли, и старую ветряную мельницу; показал ей место, где мы строили здание клуба. Я показал ей все.

А закончили мы амбаром.

— Вы действительно здесь играли? — спросила Джен, глядя на разрушающееся здание. — Оно выглядит довольно опасным.

Я улыбнулся. — в те времена, оно ещё не было таким плохим. Им ещё продолжали пользоваться.

Я подошёл к дверному проему и заглянул внутрь. В некогда темное здание теперь через несколько отверстий в крыше струился свет.

— Привет! — закричал я, надеясь услышать эхо, но мой голос почти сразу же затух, его силы едва хватило, чтобы испугать двух ласточек, которых вылетели через одну из дыр.

Джен подошла ко мне и встала рядом.

— Вы и наверху тоже играли?

Я кивнул.

— Мы играли везде и изучили каждый дюйм этого здания.

Она задрожала и обернулась:

— Не нравится оно мне.

Я проследил, как Джен вышла назад на солнце. День был почти невыносимо жарким, и я, несмотря на то, что надел футболку и сандалии, жутко потел.

Джен, не спеша, подошла к высокой траве и остановилась, глядя на склон холма на западе. Я осторожно подкрался к ней сзади и быстро ткнул пальцем в бок. Она подскочила, а я засмеялся:

— Извини.

Она слегка улыбнулась, и её пристальный взгляд возвратился к маленькой группе зданий.

— Страшно, не правда ли. Даже днем.

Она была права. Баня и окружающий её лачуги подавляли собой окружающий пейзаж, хотя их не было слишком много. Казалось, будто все окружающее пространство с разбросанными по нему фермерскими домиками, полями и холмами каким то образом сосредотачивались в этой точке. Независимо от того, где вы стояли в долине, твой взгляд непреклонно будет тянуть к бане. Было что-то странное в этом здании, что-то не относящееся к дедушкиной истории.

— Послушай, — сказала Джен, схватив меня за руку. — Ты слышишь это?

Я прислушался.

— Нет, ничего…

— Тсс, — она подняла руку, чтобы я замолчал.

Я стоял, наклонив своё ухо в сторону бани и пристально вслушиваясь. С той стороны доносилось низкое гудение, становясь более громким или тихим, в зависимости от того, дул ли ветер со стороны бани или нет.

— Я слышу это, — сказал я.

— Как ты думаешь, что это?

— Не знаю.

Джен вновь прислушалась. Гудение раздавалось по-прежнему, у него даже появился ритм.

— Знаешь, что это мне напомнило? — сказала она. — Поэму Китса. Ту, где он говорит о «жужжании призрачных мух».

Жужжание призрачных мух.

Внезапно стало ещё жарче, если это, конечно, возможно. Ветер, дующий со стороны бани, стал дьявольски нагретым. Я обнял Джен, и мы так простояли несколько минут.

— Как далеко от нас эти здания? — спросила она, указывая на холм.

— Зачем тебе это?

— Я бы хотела пойти туда. Просто посмотреть.

Я решительно тряхнул головой. Может быть, я и не верил истории дедушки и его опасениям, но испытывать свою судьбу лишний раз не хотелось.

— Мы туда не пойдем, — сказал я. — Забудь об этом.

— Почему нет? Сейчас день, светит солнце. ещё нет даже двух часов. Что может случится с нами?

Я сильно вспотел и вытер пот с лица своей футболкой.

— Не знаю. Просто мне не хочется рисковать.

Она сжала мою руку и посмотрела мне в глаза.

— Страшно, не так ли?

Этой ночью мне приснился кошмар. Теперь уже Джен пришлось меня успокаивать.

Я шёл по высокой траве, выше моего роста, и заблудился. Была ночь, и полная луна ярко сияла на беззвездном небе. Я посмотрел вверх и попытался определить по луне, в какую сторону мне надо идти. Внезапно трава кончилась, и я оказался на краю чистого пространства, лицом к лицу с баней.

Она выглядела меньше, чем я думал, и была не такой обветшалой. Но это никоим образом не уменьшало зла, исходящего от нее. Чувствовалось чье-то угрожающее и ужасающее почти живое присутствие, а призрачный свет луны, играющий на её фасаде, обмазанном глине, четко выделял темные провалы окон и ненормальности в строении. Со зданием определенно было что-то не так, что-то дикое и извращенное, и чем дольше я смотрел на здание, тем сильнее мои мышцы сковывал страх.

Затем что-то попалось мне на глаза. Я посмотрел на фасад здания и, наконец, увидел то, что беспокоило меня, оставаясь постоянно на границе зрения. Я закричал. В чернеющей прямоугольной дыре, которая служила дверным проемом, виднелись две сморщенные ноги, одетые в колготки Джен.

Я проснулся в руках у Джен.

Она обнимала меня, крепко прижав к себе, её спокойный, сочувствующий голос развеял мои волнения, и я уснул.

Как оказалось, другие местные фермеры тоже знали о бане. Некоторые из них на следующий день пришли к дедушке на барбекю. Тихим шёпотом фермеры обсуждали с дедушкой недавние расчленения нескольких свиней. Все они считали, что к странным смертям животных была причастна каким-то образом баня.

— Я однажды поднялся туда, — сказал старый Крофорд. — В первый год, как я переехал сюда. Этого похода хватило мне с лихвой.

Вместе с Джен я сидел во главе стола, прислушиваясь к разговору и присматривая за мясом на гриле. Я повернулся к Старику Крофорду.

— Что там случилось?

Шесть пар расширенных глаз уставились на меня. Единственным звуком было шипение падающего на раскаленный уголь жира от мяса. Никто не произносил ни слова, словно ждали, когда я откажусь от своего вопроса. Рука Джен нашла мою и схватила её.

— Что, черт возьми, здесь такое? Поминки? — из дома вышел мой дедушка, неся поднос с булочками. Он посмотрел на меня и на притихших фермеров. — Что-нибудь случилось?

— Нет, — сказал Старик Крофорд, улыбнулся и допил своё пиво. — Все замечательно.

Возникшее напряжение исчезло, и беседа вновь вернулась в обычное русло, только теперь все разговоры велись о других более безопасных темах.

Я встал и пошёл в дом посмотреть кока-колы в холодильнике. Джен последовала за мной.

— Что все это значит? — спросила она.

Я наконец-то нашёл свой напиток и закрыл дверь.

— Правильный вопрос.

Джен тряхнула головой и слегка улыбнулась.

— У тебя не возникало ощущения, что все это какая-нибудь шутка? Может быть, это специальный розыгрыш для всех деревенщин из города.

— Ты видела их, — сказал я. — Это никакая не шутка. Они боялись. Каждый из тех старых ублюдков боялся. Боже…

Я подошёл к двери и посмотрел на тот злополучный склон.

— Может быть, мы должны подняться туда и выяснить, что же происходит. — На лице Джен отразился ужас, и я засмеялся. — А может быть не должны.

Мы воссоединились с нашими гостями и молча сидели, вслушиваясь в разговоры фермеров. Спустя какое-то время разговор, как я и предполагал, вернулся к растерзанным свиньям. На меня было брошено много враждебных взглядов, но на этот раз я ничего не сказал. Я слушал.

— Когда я пришёл посмотреть, как там Герман, он казался в полном порядке, — рассказывал старик Крофорд, поправляя рукой свои волосы. — Я думал, что он просто спал. А потом я услышал гудение, исходящее с того места, где он лежал. Я подошёл поближе и увидел, что живот Германа был просто вспорот. — Он резко взмахнул рукой, как будто что-то разрезал. — Он был распотрошен, его внутренности валялись снаружи, а внутри были тысячи мух.

Фермер средних лет, носящий запятнанную жиром спецовку и ковбойскую шляпу, которого я не знал, закивал головой в знак согласия.

— Тоже самое случилось с моей Мерибет. Она изнутри была вся покрыта мухами. Они даже во рту у нее были. И вокруг ползали…

— Баня, — сказал мой дедушка, доедая гамбургер.

Старик Крофорд понимающе кивнул:

— Чем же ещё это могло быть?

Днем набежали черные тучи и начался теплый летний ливень. По склонам холмов сразу же побежали небольшие речушки. Дедушка, прихрамывая, подошёл к окну.

— Дождь нужен для зерна. В этом году адски жаркое лето.

Я кивнул в знак согласия, ничего не говоря. Джен и я решили попросить дедушку снова рассказать о бане, на этот раз всю правду, теперь я сидел и думал, как начать разговор. Я наблюдал за дедушкой, смотрящем в окно, он снова показался мне маленьким, хилым и старым. С улицы доносился звук дождевой воды, льющейся на землю из металлического желоба на крыше. Внезапно без всякой причины мне стало грустно. Потом я понял — что-то произошло с кухней. Это не была та теплая и уютная кухня моих бабушки и дедушки, теперь она превратилась пустую кухню старого незнакомого мужчины. Это чувство нахлынуло на меня с такой необъяснимой силой, что даже захотелось плакать. У меня исчезло малейшее желание расспрашивать дедушку о бане. Она меня больше не волновала. Но я увидел, как странно на меня посмотрела Джен, и заставил себя начать разговор.

— М-м-м, дедушка…

Он повернулся ко мне:

— Да?

Дедушкин силуэт четко вырисовывался на фоне сетчатой двери и идущего за ней дождя, на его лице лежали тени. Он не был похож на моего дедушку. Я посмотрел на Джен — она тоже выглядела другой. Более старой. Я заметил её первые морщины.

Это заставило меня продолжить. Я прокашлялся.

— Я хотел, чтобы ты рассказал мне больше о бане.

Он отошёл от окна, покачивая головой, вновь стало видно его лицо. Теперь это был мой дедушка.

— Да, — сказал он, — Я ждал, когда ты попросишь меня об этом.

Дедушка сел в своё кресло, поддерживая больную ногу. Внезапный порыв ветра распахнул дверь на улицу, и брызги от дождя попали на наши лица. Дедушка посмотрел на меня и Джен и заговорил. Голос его был тих и серьезен.

— Вы чувствуете это, не так ли? Вы знаете, что оно здесь.

Внезапно показалось, что в комнате стало прохладнее, мои руки покрылись гусиной кожей, и я потер их. Посмотрев на Джен, я увидел, что она делает то же самое. Дождь снаружи немного уменьшился.

— Это похоже на магнит, — сказал мой дедушка. — Оно притягивает вас. Вы слышите это, вы видите это и вы начинаете думать о нем. Вам хочется сходить туда.

Он посмотрел на Джен:

— Не так ведь?

Джен кивнула и посмотрела на меня.

— Вам необходимо сходить туда.

Что-то в его словах, возможно, тон, которым дедушка их произнес, испугали меня.

— Но, дедушка, ты ведь говорил нам ни в коем случае не приближаться к тому месту, — сказал я. Собственный голос показался мне слишком высоким, дрожащим и неуверенным.

— Да, — сказал он, — я так говорил. Но если ЭТО получило над вами власть, то уже не отпустит. Вы должны пойти туда.

Мне хотелось спорить с дедушкой, опровергнуть его слова, но я не мог этого сделать. Где-то в глубине души я понимал, что он прав. Я думаю, что знал это с самого начала.

Дедушка посмотрел на дверь.

— Пойдете после того, как закончится дождь, — сказал он. — После дождя ОНО безопасно.

Но в его глазах виднелось сильное беспокойство.

Мы шли по влажной земле, скользя по грязи. Дождь смыл с травы, кустов и деревьев всю пыль и от этого они казались противоестественно зелеными. Небо над нами было темным, его серая поверхность местами была взломана, и сквозь эти проломы виднелось ярко-синее небо.

Мы шли вперёд, не оглядываясь, но я знал, что дедушка стоит на крыльце и наблюдает за нами. Не знаю, что чувствовала Джен, но я, к своему удивлению, совершенно не боялся. Страха не было вообще. Я чувствовал только какое-то странное отчуждение, как будто все это происходило с кем-то ещё, а я был сторонним наблюдателем.

Мы прошли траву и оказались на открытом участке, который я видел во сне. И этот пустырь, и баня с окружавшими её лачугами, выглядела точь-в-точь, как в моем кошмаре.

Все те ощущения, которые я испытывал во сне, я испытал заново, теперь в реальности. Я знал, как выглядит баня, но все же ещё раз удивился её небольшим размерам.

Джен схватила меня за руку, ища поддержки.

— Зайдем внутрь, — сказала она.

Голос Джен показался мне странным, как будто она находилось где-то далеко, и до меня доходило только эхо её слов. Но это чувство прошло, как только мы переступили порог. Я почувствовал страх. Настоящий страх.

Абсолютный ужас.

Комната была покрыта миллионами мух. Буквально миллионами.

Возможно даже, что и миллиардами.

Мухи полностью покрывали стены, пол, потолок, летали внутри комнаты. Живой мушиный ковер постоянно шевелился, по нему ходили волны, а с потолка падали мушиные капли всевозможных видов, форм и размеров. Шум был невероятным — это было громкое гудение или жужжание с четко выраженными тонами и интонациями. Он почти был похож на какой-то язык.

Почти, но не совсем.

Прежде чем я мог что-то сказать, Джен вошла в комнату. её правая нога погрузилась на несколько дюймов в море извивающихся мух. Но крошечные существа не стали подниматься вверх по её ноге, похоже, они её совсем не замечали, как будто Джен наступила в лужу черной, застоявшейся воды.

— Заходи, — сказала она.

Я последовал за Джен, мои ноги несли меня вперёд, в то время как мозг дико протестовал против этого. Моя нога тоже погрузилась в мух. Они казались мягкими, эластичными и скользкими.

Мы медленно прошли на середину комнаты, где и остановились. Здесь было свободное место, а на полу лежала незаконченная глиняная фигура неопределенной формы примерно трех футов в ширину и шести — в длину. Затем на эту фигуру нахлынула волна мух, тысячи мушиных ножек пробежали по мягкой глине. Когда волна сошла, фигура определенно стала похожей на человека. Каким-то образом, или подчиняясь неизвестной силе, или всеобщему коллективному разуму, мухи превращали этот кусок глины в человеческую фигуру. Каждое движение их лапок было подчинено строгому плану.

Прошла ещё одна волна.

Глиняная болванка приняла облик моего дедушки.

Он лежал, вытянувшись, на полу, его руки хватали что-то невидимое, а глаза в черепе закатились кверху. На лице была написана сильная, жесткая боль.

Я понял, что это означало.

— Нет! — закричал я и выбежал из комнаты. Я кричал, бежав через луг, и даже не оглянулся, чтобы посмотреть, последовала ли Джен за мной. В этот момент мне было не до нее.

Позади меня гудение перешло в мягкий шёпот. Как будто мухи смеялись.

Я пролетел сквозь высокую траву и пробежал мимо сарая. К этому моменту небо уже очистилось от облаков, и воздух начал постепенно нагреваться. Я видел, как от растений поднимается пар. Я опоздал, я знал это, я знал, что слишком поздно, но продолжал бежать, не обращая внимания на боль, разрывающую мою грудь, и уставшие легкие, которым не хватало воздуха.

Возле крыльца я немного притормозил, вбежал по ступенькам и распахнул дверь.

Он лежал на полу рядом со своим креслом, мертвый, в той же самой позе, что и глиняная фигура.

Я сел рядом с ним и взял его за руку. Его лицо не было похоже на то, что было на фигуре. Он не казался испуганным или испытавшим сильную боль. Смерть не стала для него страшным ударом или долгожданным освобождением. Он не был ни несчастен, ни доволен. Он был просто мертв. Его лицо было желтоватого цвета, а сам он казался небольшим и очень маленьким, словно ребенок.

Мне хотелось плакать. Я хотел кричать, но не мог. Я смотрел на его лицо, лицо, которое любил, и вспоминал наш последний разговор. Я думал о временах, когда мы вместе ходили на рыбалку. Я пытался вспомнить подарки, которые он мне дарил в детстве. Но все было бесполезно. Я не мог выдавить из себя ни слезинки, как бы сильно я не хотел плакать.

Я просто сидел, уставившись на безжизненное тело своего дедушки.

С красным лицом в дверь ворвалась запыханная Джен. Она увидела на полу тело моего дедушки, и её лицо из красного стало мертвенно-бледным. Страх и ужас исказил её лицо.

— Б-боже мой… — запнулась она, её руки начали дрожать. — Боже мой…

Я почувствовал себя совершенно спокойным, поднялся с пола и помог Джен присесть на стул. Я налили ей стакан воды, который она взяла дрожащими руками.

— Сиди здесь, — сказал я. — Никуда не уходи. Я скоро приду.

Я пошёл в гостиную, но, увидев кусок оберточной бумаги, остановился. Я наклонился над дедушкой и поднял его. Я задумался на минуту, а потом смял бумагу, не читая, что там написал дедушка.

И пошёл вызывать скорую помощь.

Перевод: Шамиль Галиев

Унижения плоти

Bentley Little, «Indignities of the Flesh», 2012

Клоун родео

Bentley Little, «Rodeo Clown», 1992

В средней школе и колледже я каждое лето работал на старейшем в мире постоянном родео[18] в Пейсоне, штат Аризона. Я всегда считал клоунов жуткими, а клоуны родео казались ещё более жуткими. Они были грязными и потрепанными, и их насмешки над ковбоями обычно были грубыми, на грани жестокости. Я подумал, что они будут идеальным сюжетом для рассказа, поэтому однажды летним вечером, вернувшись домой с родео, я написал это произведение.

Пэтти не нравилось лицо клоуна родео. Она смотрела, как коренастый мужчина мощного телосложения выгружает реквизит из помятого синего пикапа и складывает его у ворот арены. Даже из этой точки обзора она могла видеть, что его макияж был густым, гораздо более густым, чем у обычных клоунов родео, и его истинные черты лица нельзя было различить. Черные треугольники над глазами придавали его раскрашенному лицу вечно злобное выражение, и даже традиционно добродушная улыбка клоуна казалась грубой и жестокой. Даже одежда мужчины была неправильной, подумала она. Вместо того чтобы выглядеть мешковатой и комично раздутой, как это обычно бывает, элементы его разномастного гардероба выглядели драными и потрепанными.

Пэтти вздохнула и посмотрела на Пита, который разговаривал с группой местных ковбоев у загонов для животных. Как обычно, её муж был в центре внимания. Он дико жестикулировал, преувеличивая некоторые прошлые подвиги на родео. Несколько мгновений она смотрела на него, потом перевела взгляд на клоуна, который молча смотрел на арену через широкие перекладины забора. Как бы ей хотелось, чтобы Тед был здесь сегодня вечером. Пит участвовал в скачках на быках, и она хотела знать, что он в хороших руках. Но позавчера Тед внезапно заболел, и на его место пригласили нового клоуна родео.

Она даже не знала имени этого нового клоуна.

Он все ещё смотрел сквозь щели на арену, на груду бочонков с мягкой обивкой, на забавные палки, разноцветные тряпки и одеяла вокруг него. Пэтти на секунду подумала о том, чтобы подойти к нему и представиться, может быть, сказать ему, что Пит Блисс её муж, и попросить его принять особые меры предосторожности во время скачек на быках, чтобы быть уверенной, что Пит не будет растоптан или задавлен. Но клоун вдруг посмотрел на нее, и кровь застыла у нее в жилах, когда она увидела эти ужасные черные треугольники, нависшие над его глазами. Он ухмылялся, и она тут же отвела взгляд, отошла от машины, где стояла, в безопасное место, туда, где Пит развлекал местных жителей своими историями.

Клоун провожал её взглядом, и хотя она больше не смотрела на него, но спиной чувствовала его горячий взгляд.

* * *

Пэтти сидела на трибуне, ела индийское тако и пила пятую за вечер колу. Несмотря на темноту, Техасский воздух был все ещё очень теплым, и её мучила неутолимая жажда. Нижняя часть её тела буквально хлюпала от всей выпитой жидкости, но её рот все ещё никак не мог насытиться. Она смотрела, как пятый участник состязания по езде на оседланном жеребце упал с лошади, и видела, как клоун умело отбивался от животного одной из своих забавных палочек и уводил неудавшегося наездника с поля.

— Давайте поблагодарим выбывшего ковбоя, — раздался голос из громкоговорителя, и толпа зааплодировала.

Пэтти вынуждена была признать, что, несмотря на свои сомнения, клоун родео отлично справлялся с работой. Он не двигался со спокойной уверенностью Теда, но был быстрым, гибким и явно опытным. Он уже спас двух, а может, и трех всадников от серьезных травм. Она знала, что Тед одобрил бы его работу.

Между соревнованиями по езде на оседланном жеребце и скачках на диком бычке наступил короткий перерыв, пока судьи подсчитывали результаты. Пэтти спустилась с трибун и направилась вокруг арены к залу ожидания участников, расположенному за загонами, воротами и будкой диктора. Она подкралась к Питу, осторожно надела его кожаные перчатки и обняла его, поцеловав в лоб, в губы, в обе щеки.

— Это на удачу, — сказала она.

Он улыбнулся ей и поцеловал в ответ.

— Спасибо. Она мне понадобится.

Диктор зачитал имена финалистов по езде на оседланном жеребце, и всадники на быках поодиночке направились к ряду загонов. Быки прыгали и фыркали, пиная ногами в деревянные стенки удерживающих стойл. Один из быков, большой и черный, чуть не перепрыгнул через ограждение, но застрял на середине. Группа ковбоев столкнула его обратно вниз.

Пэтти помахала Питу, отступая назад.

— Ты выиграешь, — сказала она. — Я это знаю.

Он улыбнулся ей.

— Я надеюсь на это.

Он повернулся и побежал к загонам для быков. Пэтти тоже развернулась, чуть не столкнувшись с клоуном родео.

Он приподнял шляпу и галантно отступил в сторону.

— Извините, мэм, — сказал он.

Его голос был высоким и ненормальным. Пэтти не знала, какое выражение было у него под гримом, но его раскрашенное лицо злобно ухмылялось. У нее было чувство, что он видит её насквозь, знает, чего она боится, и сделает все возможное, чтобы её страхи сбылись.

Она наблюдала, как клоун шёл к наездникам быков. Он пожал им всем руки (Пита придержал чуть дольше?), а потом прыгнул и перескочил к самим быкам. Она видела, что он что-то бормочет, хотя и не могла разобрать, что именно, и каждое из огромных животных немедленно успокаивалось, когда он проходил мимо них.

— Наш первый участник, — сказал голос из громкоговорителя, — Джо Денни. Джо сегодня скачет на Невезучем…

Пэтти, не слушая диктора, побежала вокруг по краю арены к трибунам. Пит сегодня был третьим, и она хотела посмотреть, как он будет выступать. Она нашла себе место, когда второй наездник был сброшен. В её животе начали порхать бабочки. Она всегда нервничала больше, чем сам Пит перед выездом. Она молча, быстро помолилась, чтобы с ним все было в порядке. её руки вспотели.

— Из загона номер три появляется Пит Блисс, — объявил диктор. — Сегодня старина Пит скачет на Счастливом Джеке — две тысячи фунтов разъяренного животного. Давай, Пит!

Толпа вокруг нее зааплодировала. Пэтти, словно в замедленной съемке, увидела, как распахнулись ворота. Бык, подпрыгивая, выскочил на ринг. Пит держался левой рукой, его правая рука была поднята в воздух в идеальной форме. Бык прыгал вперёд и назад, выгибал спину, пытаясь сбросить Пита, но тот не сдавался. Прозвенел звонок, сигнализируя о времени, а он все ещё сидел на животном. Пэтти вздохнула с облегчением. её напряженные мышцы расслабились.

— Пит Блисс! — восторженно воскликнул диктор. — Пит Блисс, с чем-то похожим на почти идеальную выездку!

Пит четко спрыгнул с быка и приземлился на землю. Но вместо того, чтобы помочь ему подняться и увести с поля, клоун танцевал возле головы быка и что-то кричал. Пит уже направился к воротам участников, снимая кожаные перчатки, когда бык внезапно повернулся и побежал к нему. Пэтти вскочила и закричала, как и большая часть толпы, но Пит не услышал, и бык со всей силы ударил его в спину. Пит упал, и, похоже, животное пробежало по его животу, хотя из-за поднявшейся пыли было трудно что-либо разобрать.

Пэтти протолкнулась сквозь толпу на трибуне и побежала к воротам для участников. Она увидела, как замигал красный свет парковавшейся машины скорой помощи, и побежала ещё быстрее.

Она не слышала смеха толпы, когда в центре ринга клоун родео нелепо и насмешливо изображал Пита, которого ударил бык.

* * *

— Не могу поверить, что он мертв.

Пит сел на больничной койке, сбросил белые простыни и принялся читать некролог. Он выглядел потрясенным.

Пэтти тоже не могла в это поверить. Тед был их другом в течение десяти лет, с тех пор как Пит начал профессионально выступать на родео, и он пережил гораздо худшее. Его топтали быки, лягали дикие жеребцы, даже переехал пикап разгневанной подружки. Он переломал почти все кости в своем теле и при этом остался в живых.

Теперь он мертв.

От пищевого отравления.

Пит повернулся к ней и все его тело развернулось из-за шейного корсета.

— Когда похороны? — спросил он.

— Послезавтра.

Он кивнул.

— К этому времени меня уже выпишут отсюда.

Пэтти села на кровать рядом с ним. Она взяла его за руку и посмотрела ему в глаза, не зная, как выразить свои чувства. Она опустила взгляд на его мозолистые пальцы.

— Мне не нравится новый клоун, — сказала она.

Он рассмеялся, приподняв её подбородок рукой.

— Что?

— Если бы он хорошо выполнял свою работу, ты бы не пострадал, — сказала она, пытаясь заставить свои страхи звучать рационально, пытаясь показать ему, что её чувства были обоснованы. — У тебя была отличная выездка, ты был первым, а потом тебя спокойно растоптали на обратном пути к воротам? Тебе не кажется это немного странным?

— Странным, нет. Может быть, необычным. Кроме того, я выходил оттуда на собственных ногах. В этом случае обязанностью клоуна было прогнать быка с арены.

— Ну, он не слишком хорошо справился с этой задачей, не так ли?

Пит улыбнулся и покачал головой.

— Не понимаю, почему ты так реагируешь на это. Я тоже скучаю по Теду. Но этот новый клоун не виноват, что он получил пищевое отравление. Не вини парня за то, чего он не делал.

— Просто он мне не нравится, — сказала Пэтти.

— Я не понимаю почему, — Пит сжал её руку. — Перед выездом он говорил мне, что считает тебя хорошенькой, сказал, что ты ему очень нравишься.

* * *

Вроде ничего такого не произошло, чем Пэтти могла бы все это объяснить, но жизнь стала настолько ненормальной, настолько хреновой, что она не могла все списать на случайность. Неудачи, казалось, преследовала её и Пита на протяжении всего маршрута родео. В Хьюстоне произошла давка, и хотя обошлось без сломанных костей, Питу пришлось пропустить родео в Далласе и Финиксе. В Ларами Пит получил легкое сотрясение мозга после того, как его нога застряла в стременах дикого жеребца. В Шайенне неоседланный жеребец сошёл с ума и отправил трех ковбоев в больницу. Пит тоже хотел влезть в это, но избежал побоев только потому, что она оттащила его с дороги и они укрылись под трейлером. В каждом виде программы, в которых он участвовал, на каждом родео, Пита неизменно преследовали неудачи, а на последних двух он вообще не занял призовых мест, хотя обычно был лидером по очкам.

И клоун всегда был рядом.

Пэтти избегала клоуна родео, избегала даже смотреть на него с того самого дня, когда в палате Хьюстонской больницы Пит сказал ей, что она нравится клоуну. Часто она чувствовала на своей спине его ненавистный взгляд, а иногда даже ощущала, как он смотрит на нее на трибуне, выделяя её среди всех остальных лиц, но старательно держалась от него подальше. Пит по-прежнему утверждал, что в этом нет ничего плохого. Он признавал, что ему неестественно не везет, но у него было обоснованное, рациональное объяснение каждому инциденту, и страхи Пэтти казались глупыми и иррациональными даже ей самой.

Но клоун пугал её.

Она знала, ему нужен был Пит. Он будет только рад, если Пит умрет или выйдет из строя на сезон. Но он охотился и за другими ковбоями — за роупером[19] по имени Джо-Боб, за Юджином Тернером, ещё одним наездником на быках, и за роупером по теленкам, Мак Мейерсом. Она видела, как клоун шептал что-то животным перед тем, как эти трое отправлялись на свои выступления. Она видела, как клоун хитро умудрялся выглядеть так, будто он добросовестно выполняет свою работу, в то же время пренебрегая ею ровно настолько, чтобы допускать несчастные случаи.

И по изможденным лицам жен и подруг этих ковбоев она поняла, что они тоже подозревают неладное.

Но она не говорила с ними о своих страхах, и они не доверяли ей свои.

Пэтти смотрела через ветровое стекло на заходящее солнце — оранжевый шар, скрытый темными облаками пустыни. К рассвету они будут в Прескотте, и через два дня последнее родео в нынешнем цикле станет историей. Она посмотрела в заднее окно на конвой позади них. Многие из участников родео путешествовали вместе, по очереди гудели, обгоняли друг друга и разговаривали по радиосвязи. Это делало долгие путешествия через эти обширные западные пустыни немного менее скучными.

Она вдруг поняла, что никогда не видела на шоссе грузовик клоуна. За все лето он ни разу не обогнал их, да и они тоже. Интересно, как он добирается с родео на родео? Казалось, что он единственный человек, кто всегда уезжает последним, а приезжает первым.

Она налила чашку кофе из зеленого термоса, стоявшего у её ног, и дала Питу, чтобы он не заснул. Он с благодарностью принял её.

— Спасибо, — сказал он.

Она посмотрела на него.

— Пит?

— Да?

Он подул на кофе и сделал глоток.

Она хотела сказать что-то о клоуне родео, но передумала. Это приведет только к ссоре, а ей не хотелось спорить.

— Обещай мне, что будешь осторожен, — сказала она вместо этого. — В Прескотте.

— Конечно, — сказал он, беря её за руку и сжимая её. — Я всегда осторожен.

* * *

— Вот и все.

Пэтти опустила пудреницу на высокий, безумный звук голоса и подняла глаза. Клоун родео стоял прямо перед ней и смотрел на нее.

Она почувствовала, что её сердечный ритм ускоряется, пульс учащается. Вспышка дикого страха пронзила её тело, и ей вдруг захотелось бежать. Он стоял в грязи прямо перед ней, перед стойкой с закусками, и жевал рожок с мороженным. С такого близкого расстояния она почти могла разглядеть настоящее лицо мужчины под гримом. Но и настоящее лицо ей не нравилось. По глазам, заключенным в зловещие черные треугольники, и по губам, безжалостно повторявшим контуры нарисованной улыбки, она видела, что мужчина психически неустойчив, неуравновешен, порочен.

Сумасшедший.

Она тут же отвернулась, тщетно пытаясь отыскать в гуляющей толпе знакомое лицо, но клоун положил руку ей на плечо. Его хватка была легкой, опытной.

— Это последнее шоу в нынешнем цикле.

Клоун улыбнулся, не показав зубов, но когда он заговорил, она ясно их увидела.

Они выглядели так, как будто были заточенные и заостренные.

Пэтти спокойно отстранилась от него, стараясь не показать своего страха.

— Пожалуйста, держитесь от меня подальше, — сказала она.

Клоун захихикал, диким и неуправляемым звуком.

Не оглядываясь, она начала уходить. Боясь посмотреть назад.

— Вот и все, — повторил клоун, понизив голос. — Последнее шоу Пита.

Последнее шоу Пита. Эти слова эхом отдавались у нее в голове, когда она уходила, и впервые за долгое время она вспомнила слова Пита в Хьюстонской больнице: «он сказал, что ты ему очень нравишься.»

И она задрожала, шагая под жарким Аризонским солнцем.

* * *

— …Давайте поблагодарим выбывшего ковбоя, — голос диктора эхом разнесся по громкоговорителям, установленным на бревенчатых столбах трибун. Пэтти вытерла вспотевшие руки о джинсы, зная, что Пит скачет следующим. У нее не было идеального вида на арену, но между двумя головами перед ней она видела, что клоун стоит на коленях перед воротами третьего загона и что-то шепчет. Клоун встал и посмотрел прямо на нее. Он кивнул ей своей огромной ковбойской шляпой.

— Нет, — сказала Пэтти, вставая. — Нет.

Ей не следовало отпускать Пита выступать. Надо было рассказать ему о клоуне. Она протиснулась сквозь толпу зрителей к выходу с трибуны. Это её вина. Если что-то случится с Питом, это будет её вина.

— А вот и он… Выходит из загона номер три… Пит Блисс!

Толпа одобрительно взревела, и Пэтти, спотыкаясь, побрела к воротам арены, слезы гнева и разочарования текли по её щекам, затуманивая зрение.

— Нет! — закричала она.

— Посмотрите на этого быка! — продолжал говорить диктор. — Он реально дикий!

Плача и всхлипывая, Пэтти залезла на забор, чтобы посмотреть на арену. Пит изо всех сил вцепился в веревку, на его лице застыла маска страха, а разъяренный бык брыкался и двигался к дальнему краю ограждения, пытаясь сбросить его. Клоун кривлялся один в пустом центре грязной арены, подражая езде Пита. Вперемешку с аплодисментами и криками публики, болевшей за Пита, она слышала смех зрителей, наблюдавших за клоуном родео.

— Помогите ему! — Пэтти кричала так громко, как только могла, всхлипывая. — Пожалуйста, господи, помогите ему!

Двое мужчин пытались спуститься на арену, чтобы помочь Питу слезть. Но бык загнал их обратно за ограждение. ещё трое мужчин въехали в главные ворота верхом и попытались ехать рядом с Питом и быком, стремясь дать Питу возможность перепрыгнуть на животных, но клоун преградил им путь, комично размахивая красным флагом перед лошадьми, как будто он был тореадором.

Пит ударился головой о забор и упал.

Пэтти закричала, когда бычье копыто ударило её мужа в лицо.

Клоун уставился на эту сцену, подняв руки в преувеличенном притворном ужасе.

Он грубо сымитировал быка, и многие в зале засмеялись.

— Тяжелое падение для Пита Блисса, — сказал диктор. — Но, похоже, с ним все будет в порядке.

Но было похоже, что ничего хорошего не будет. Пэтти выбежала на арену, где неподвижно лежало тело её мужа. Вокруг него уже собралась толпа ковбоев, они хлопали его по щекам, растирали руки, двигали ноги, пытаясь привести в чувство. Она упала в грязь рядом с его головой и посмотрела ему в лицо. Его кожа была белой, бледной, мертвой. Она начала целовать его, плача.

Она почувствовала легкую руку на своем плече.

Почувствовала страх, гнев и отвращение, когда это знакомое прикосновение, запечатленное в её мозгу, заставило Пэтти выпрямиться. Она обернулась и посмотрела в ужасное лицо клоуна. Его глаза оценивающе скользили по её телу.

— Возможно, с ним все будет в порядке, — сказал клоун своим высоким, диким голосом.

Смысл его слов был ясен.

Рука клоуна поглаживала её предплечье.

Пэтти замешкалась лишь на долю секунды.

— Нет, — сказала она, отстраняясь от него. — Я так не думаю.

Клоун кивнул и его глаза сузились под черными треугольниками. Что он чувствует? Раздражение? Радость? Триумф?

— Ты права, — сказал он. Его голос был ровным и бесстрастным. Он отошёл.

— Он мертв! — крикнул один из мужчин, склонившийся над Питом. — Перестал дышать! Вызовите скорую! Быстро!

Парамедики в белых костюмах уже бежали по грязи с носилками, но Пэтти знала, что уже слишком поздно. И тут её пронзила боль. Пустота. Она склонилась над мужем и, плача, поцеловала его в окровавленные губы. её слезы капали на его щеки, смешиваясь с кровью.

— Прости, — рыдала она. — Я не могу ничего сделать. Это моя вина.

Она целовала его снова и снова.

Она держала его за руку, пока его укладывали на носилки.

— Пит Блисс! — сказал диктор. — Давайте поблагодарим выбывшего ковбоя!

Но мало кто хлопал в ладоши, когда выносили тело Пита с арены.

Они были слишком заняты, смеясь над клоуном родео, который в одиночестве танцевал в грязи счастливую сумасшедшую джигу.

Перевод: Игорь Шестак

Чистка

Bentley Little, «Brushing», 2007

В фильме «Страх высоты»[20] Мел Брукс чистит зубы в ритме прикольного речитатива: «вверх и вниз, вверх и вниз! Вправо, влево, вправо, влево!» Я видел этот фильм, когда учился в средней школе, но никогда не забывал это скандирование. Пару лет назад я чистил зубы, произнося эти слова в голове, и подумал, что было бы интересно написать историю о человеке, который был бы одержим гигиеной полости рта.

Хелен увидела его в первый раз — или, скорее, заметила его в первый раз — в продуктовом магазине. Это был не её обычный продуктовый магазин, это был «Вонс»[21] с автострады, по пути к её сестре Тине в Норуолк. Она остановилась там только потому, что Тина позвонила ей на мобильный и напомнила купить вина на ужин. Хелен выбрала супермаркет совершенно случайно, но мужчина в отделе зубной пасты и ухода за волосами, который так пристально смотрел на нее, показался ей смутно знакомым, и она задумалась, стоит ли волноваться.

Она была репортером «Лос-Анджелес Таймс», так что преследователь не исключался. Многие психи, зацикленные на тех или иных горячих проблемах, часто беспокоили репортеров, освещающих эти темы. Но она была обозревателем. Модным обозревателем. Она писала о весенних тенденциях и осенних линиях, об Иссаке Мизрахи,[22] а не об израильтянах и арабах, и до сих пор не получила ни одного письма с угрозой. Впрочем, все когда-нибудь случается в первый раз, и правда заключалась в том, что в наши дни модницы стали куда более фанатичными, чем раньше.

Увидев его на следующее утро на бензоколонке близ Сенчури-Сити, она попыталась убедить себя, что это просто совпадение, один из тех моментов, когда мир тесен, но она знала, насколько это маловероятно, и в конце концов заправилась на три доллара, а не на двадцать, и быстро уехала, пока мужчина все ещё был занят, получая сдачу от служащего.

Однако на следующий день, когда Хелен увидела, как он идет по тротуару возле парковки «Таймс», она была уверена, что он преследует её. Как обычно, она поехала к подземке и вернулась с овощным салатом и диетической колой, чтобы поесть у себя за столом. Она припарковалась на стоянке, вышла и, запирая дверцу машины, посмотрела на тротуар.

Это был он, проходил мимо ворот.

Он не смотрел на нее, не оборачивался, продолжал идти вперёд. Не могло было никакой другой причины, чтобы он был здесь. Три раза за три дня? Вонс в Норуолке, заправка в Сенчури-Сити, теперь центр Лос-Анджелеса?

Он преследовал её.

Мужчина был моложавым — где-то между двадцатью и тридцатью годами, как ей показалось, — чисто выбритым, с короткими волосами и довольно хорошо одетым: джинсы, теннисные туфли, рабочая рубашка из шамбре. Тем не менее в нем витало ощущение какой-то изношенности, неопределенности, казалось, что-то в нем было не в порядке, что он только притворяется обычным парнем.

Хелен поспешила внутрь здания, быстро проинформировала охрану и наблюдала из-за зеркальных окон, как Джей Си и его помощник Элвин пересекли стоянку, вышли на тротуар и разделились, чтобы прочесать противоположные стороны квартала. Они не нашли его, но когда вернулись, она попросила их отмотать запись с камеры наблюдения периметра. Она указала на мужчину, когда он проходил перед камерой. Джей Си остановил пленку и внимательно посмотрел на экран.

— У него что-то в правой руке, — сказал начальник службы безопасности. — Видите? Трудно сказать, нож это или нет, но мне кажется, что да. Думаю, у вас серьезные проблемы, мисс Питерс.

Потрясенная, она вернулась к своему столу. Джей Си сообщил об этом инциденте в полицию, сделал копию видеозаписи и велел Элвину, когда она будет уходить с работы в пять, вывести её из здания и сопроводить через темную парковку к машине.

Когда она вернулась домой, мужчина стоял через дорогу напротив её дуплекса.[23]

Он действительно сжимал что-то похожее на нож, и первое, что она сделала, вбежав внутрь здания и заперев дверь, — вызвала полицию. её сердце колотилось так сильно, что она чувствовала пульсацию в горле. её голос звучал истерично, когда она выпалила полицейскому диспетчеру, что её преследуют и что она только что видела мужчину, стоящего на другой стороне улицы напротив её дома.

Диспетчер хотел, чтобы она оставалась на линии, но, несмотря на то, что Хелен находилась в кухонной нише и её не было видно ни из одного окна, она все ещё чувствовала себя уязвимой. Поэтому она пошла на компромисс и оставила телефон на кухонном столе, а сама вернулась в гостиную, чтобы задернуть шторы.

Он исчез, когда она выглянула наружу, но от этого все равно не чувствовала себя в безопасности. Она описала его, как могла, прибывшим несколько минут спустя полицейским на двух патрульных машинах. Они проверили передний двор, задний двор, крышу и подвал дуплекса, а также дворы соседних домов. Испуганная пожилая пара, жившая в задней части здания, позволила двум офицерам искать любые признаки нарушителя на их половине дуплекса. ещё одна патрульная машина патрулировала окрестности, медленно курсируя вверх и вниз по кварталу.

Хелен попыталась вспомнить что-нибудь такое, что она могла написать и так разозлить человека, что он начал её преследовать, но ничего не придумала. Кроме того, психически больным не нужна рациональная причина для их поведения, поэтому искать логическую причину бессмысленно. Может ему не понравился цвет её волос. А может, он любил цвет её волос. Или, может быть, она водила не ту машину, или неправильно посмотрела на него в толпе. Сумасшествие не нуждалось в оправдании.

— Есть кто-нибудь, у кого бы вы могли остановиться на ночь или кто может побыть с вами дома? — спросил сержант Хансон, старший офицер.

Хелен покачала головой.

— Со мной все будет нормально.

— Ладно, мы будем патрулировать окрестности. У нас нет людей, чтобы поставить кого-то перед вашим домом, тем более, когда этот парень ещё ничего не сделал, но будьте уверены, мы будем следить. Заприте двери и окна и позвоните нам, если увидите или услышите что-нибудь подозрительное.

Он протянул ей визитную карточку.

— Вот мой номер, позвоните, если у вас появятся какие-нибудь идеи или узнаете что-нибудь новое. Но если увидите его снова, не звоните мне, звоните 911. К вам немедленно кого-нибудь пришлют.

На следующий день его нигде не было видно, хотя половина редакции «Таймс» была начеку. Один из обозревателей правых партий предложил ей купить пистолет и носить его в сумочке, но эта идея напугала её даже больше, чем преследователь. Стив Ленц, который работал в полицейском участке, попросил об одолжении и завел её к художнику, который нарисовал, на её взгляд, пугающе точный портрет мужчины, основанный на её описании. Несмотря на это, к концу дня не произошло даже предварительного опознания.

Она нервничала, возвращаясь домой. Не желая беспокоить свою сестру, Хелен даже не рассказала ей о вчерашнем инциденте, но она рассматривала вариант поехать в дом Тины и провести там ночь. В конце концов она вернулась в свой район, несколько раз объехала квартал, чтобы убедиться, что нет ничего необычного или подозрительного, и свернула на подъездную дорожку. Выключила зажигание и выглянула в окно. Она не видела его, но это не означало, что он не прятался за кустами или где-нибудь ещё. Она убедилась, что достала именно ключи от дома и взяла их в руку, прежде чем выйти из машины. Захлопнув и заперев дверцу «Тойоты», она побежала через лужайку.

От её входной двери отделилась тень.

Это был он.

Он двинулся к ней пугающе быстрым шагом, и теперь она могла видеть, что было у него в руке, не нож, а грязная зубная щетка. Приблизившись, он улыбнулся ей.

— Мне нужно почистить твои зубы, — сказал он.

Она побежала, крича, ноги несли её через лужайку, через тротуар, на улицу, молясь Богу, чтобы кто-то в одном из соседних домов услышал её и догадался вызвать полицию. Она не ожидала никакой помощи, не ожидала, что кто-нибудь из соседей придет ей на помощь, но когда она мчалась по центру дороги, крича во все горло, бессловесным криком страха и отчаяния, который эхом отражался от стен домов и гаражей, она надеялась, что сумасшедший позади нее испугается возможности быть пойманным.

Но она не была глупой, не походила на тех идиотских киногероев, которые замедляют шаг, чтобы оглянуться на бегу. Она продолжала смотреть вперёд, петляя между двумя припаркованными машинами, перепрыгивая через бордюр на тротуар и бросаясь за угол в конце квартала.

Она вспомнила старую детскую песенку, которой научила её мать, монотонную декламацию, которую она повторяла про себя каждое утро, во время чистки зубов: вверх и вниз, вверх и вниз, вправо, влево, вправо, влево. Теперь детская песенка казалась угрожающей. Элен подумала о грязной зубной щетке, грозно зажатой в руке, как нож, и побежала ещё быстрее.

Наконец, она замедлила шаг через две улицы, её ноги устали и болели. Она обернулась… а его там не было. Возможно, он вообще не преследовал её, возможно, остановился на краю её подъездной дорожки, но даже на таком расстоянии между ними она не чувствовала себя в безопасности. Она боялась возвращаться домой, зная, что он может поджидать её в засаде

Мне нужно почистить твои зубы.

поэтому она поискала поблизости выглядящий приветливо, хорошо освещённый дом, подошла к входной двери, позвонила и попросила мужчину средних лет, который выглянул, набрать номер 911 и срочно вызвать помощь.

Она ждала полицию в его гостиной.

* * *

Он ушёл, исчез, а дома на автоответчике было двадцать сообщений, оставленных в разное время в течение дня, все от него, все одинаковые: «Мне нужно почистить твои зубы.»

Последнее было оставлено десять минут назад.

— Откуда у него мой номер? — спросила она сержанта Хансона, чувствуя, что в её голосе слышится паника. — У него есть мой номер телефона, он знает, где я живу, где работаю…

— Успокойтесь, мы найдем его. Есть хороший шанс — мы сняли несколько четких отпечатков на вашей двери. Будем прослушивать телефон и поставим человека у входа на случай, если он вернется.

Хелен тупо кивнула и отошла в сторону, давая копам делать свою работу. Почему он так хочет чистить зубы?

Он сошёл с ума. Это все объясняло, но было слишком просто. Такая специфическая и причудливая одержимость должна была иметь особую и видимую причину. Несмотря на свой страх, она была заинтригована и позвонила коллеге, работавшему в газете в отделе здравоохранения. Она попросила его заняться этим для нее, выяснить, был ли это какой-то известный невроз, была ли эта навязчивая идея названа и идентифицирована. Через час он перезвонил и сообщил, что ни один из экспертов по психическому здоровью, с которыми он разговаривал, никогда не слышал ничего подобного.

Это была она?

После того, как все ушли, она стояла в своей ванной, улыбаясь в зеркало, пытаясь понять, было ли что-то уникальное в очертаниях её рта или в расположении зубов, что заставляло этого сумасшедшего хотеть их почистить. Она попыталась увидеть это его глазами. Были ли её зубы окрашены или обесцвечены? Есть ли необходимость их чистки?

Она не могла этого сказать.

Он сошёл с ума.

Она знала, что он сумасшедший, но почему-то это не удовлетворяло её, этого объяснения было недостаточно.

Она не видела его неделю, хотя это не означало, что его не было рядом. Он мог шпионить за ней издалека, прячась в припаркованной машине и подглядывая в бинокль. Она стала повсюду бегать — от дома до машины, от машины до работы, от машины до магазина, от машины до дома — и даже среди друзей в газете старалась не улыбаться, не желая, чтобы кто-нибудь видел её зубы. Его нигде не было видно, но он мог быть где угодно, и последнее, чего она хотела, так это подпитывать его фетиш.

Когда она, в конце концов, увидела его снова, он её не заметил. Было раннее утро, он выходил из АЙХОПА[24] неподалеку от Ла Бреа авеню. У нее сложилось впечатление, что он работает там каким-то чернорабочим — возможно, посудомойщиком или уборщиком — и только что закончил смену. Она быстро перестроилась, чтобы он её не заметил, затем обогнула квартал. Когда она вернулась назад, он уже садился на соседней стоянке в старый «Форд-Фиеста». На улице была открытая парковка, и она въехала на нее. У нее появился шанс взять ситуацию под контроль! Она поедет за ним, узнает, где он живет, а потом скажет этим тупым копам, где его найти. Она быстро достала сотовый телефон и позвонила редактору, сказав, что не придет сегодня, но отправит свою колонку по электронной почте к сегодняшнему крайнему сроку.

Фиеста выехала на улицу.

Она последовала за ней.

Он провел утро… рассматривая витрины, предположила она. Он ходил от одного стоматологического кабинета к другому, слонялся без дела снаружи, слишком пристально глядя на появлявшихся пациентов. Интересно, он ищет новых жертв или следит за теми, кого уже выследил? В любом случае, ей это было неприятно, но она следовала за ним от одного медицинского здания к другому, пока он продолжал своё противное наблюдение.

К половине двенадцатого он уже был на улице, неподалеку от редакции «Таймс». Ждал её. Это было странное и жуткое чувство — наблюдать за ним, в то время как он пытался наблюдать за ней. Она знала, что должна позвонить сержанту Хансону, но что-то удерживало её от этого. Она сидела в пяти машинах от него, а он оставался на месте десять минут, двадцать, полчаса, час. Когда стало ясно, что сегодня она не выйдет из здания на обед, он сердито взревел двигателем, его машина резко выехала на улицу, застигнув её врасплох так, что она почти потеряла его. Однако красный свет в следующем квартале спас её. Она последовала за ним домой, к его обшарпанной квартире на оживленной улице почти в промышленном районе города.

Теперь настала её очередь ждать.

Многоквартирный дом представлял собой одно квадратное строение из шести квартир, и все они выходили на улицу. Он вошёл в среднюю квартиру на первом этаже. Она припарковалась за полквартала вниз по дороге, чтобы её не было видно из его окон. Через два часа, в три сорок, он вышел в другой одежде: джинсах и футболке. Пожилая женщина на другой стороне улицы что-то крикнула ему и помахала рукой, но он посмотрел на часы и поспешил к машине, не обращая на нее внимания. Он явно должен был быть где-то в определенное время. Хелен поняла, что сегодня четверг, день, когда она обычно рано уходит с работы, чтобы встретиться с Дженис на фермерском рынке и выудить у подруги идеи для колонки на следующую неделю.

Вот куда он направлялся.

Эта мысль заставила её кровь застыть в жилах, но она также поняла, что это означало, что он уйдет на некоторое время.

Она могла бы проверить его квартиру.

Здравый смысл снова велел ей позвонить в полицию и сообщить сержанту Хансону, но она снова проигнорировала его. Она дала ему пять минут на случай, если он что-нибудь забудет и вернется, а потом вышла из машины.

Дверь в его квартиру была заперта. Когда она попыталась открыть её, ручка заскрипела, и сама дверь, казалось, поддалась. Она выглядела дешевой и хрупкой, больше похожей на дверь шкафа, чем на входную дверь. Повинуясь импульсу, она толкнула её плечом, пытаясь одновременно повернуть дребезжащую ручку и дверь распахнулась.

Она вошла внутрь.

Она не знала, что ожидать, не знала, что она вообще ждала, но какое-то предчувствие было, и так оно и оказалось.

Гостиная была оклеена полароидными снимками зубов. Открытые рты, улыбающиеся рты, гримасничающие рты, окружающие губы, все покрытые белой пеной зубной пасты. Их были сотни. Фотографии покрывали каждый свободный дюйм стен и начали переходить на потолок. Хелен посмотрела на ближайшие снимки и увидела даты и места, написанные на белых полосках под фотографиями.

Мебели не было, только грязный спальный мешок в центре комнаты. Рядом со спальным мешком лежала камера, сделавшая вывешенные снимки. Двигаясь осторожно, стараясь ничего не задеть и не потревожить, Хелен пересекла комнату и через противоположную дверь вошла в то, что оказалось спальней. Только кровати не было. Вместо нее стояли стеклянные ящики с сотнями зубных щеток, расставленных по размеру, форме и цвету, каждая из которых была тщательно помечена крошечной биркой. На низком столике стоял телевизор и видеомагнитофон. На верху телевизора лежали две стопки видеокассет, она взяла их и просмотрела. Это были ленты по уходу за полостью рта, обучающие видео с названиями вроде моляров и премоляров: Профилактический уход, Полное очищение полости рта, а также Неправильные прикусы.

Она обернулась…

И он стоял прямо позади нее.

Ухмыляющийся.

— Мне нужно почистить твои зубы.

Он поднес зубную щетку к её рту, и она инстинктивно отреагировала, напав на него, ударила рукой в плечо, пнула ногой в коленную чашечку. Этим ударом она сбила его с ног, и когда он рухнул на пол, она рванула и побежала, выбежала из спальни, проскочила через гостиную, перепрыгнув спальный мешок и в спешке покинула квартиру. Она бросилась по коричневой пятнистой траве к своей машине, но и он вскочил и погнался за ней. Она услышала за спиной затрудненное сопение и тяжелые шаги, и резко свернула влево, боковым зрением заметив его ковыляющую фигуру, пробежала между двумя припаркованными машинами и, не оглядываясь, выскочила на улицу, услышав внезапный визг шин и молясь, чтобы её никто не сбил.

Ничего не произошло. Но прямо за её спиной раздался тупой плотный удар. Она добралась до противоположной стороны улицы и, обернувшись, увидела машины, остановившиеся под прямым углом, дымящиеся шины и скрюченную фигуру человека, неподвижно лежащего и истекающего кровью на асфальте перед белым «Фордом-Эксплорером». Правая фара «Эксплорера» была разбита и забрызгана красным.

Она чувствовала себя оцепеневшей, ошёломленной. Откуда-то издалека доносился звук приближающихся сирен. Кто-то звал на помощь. Люди выходили из машин, осматривали повреждения, смотрели на нее, на неподвижное тело на улице, а она стояла и наблюдала, как подъезжает полиция и «скорая помощь», как санитары поднимают обмякшее тело, а полицейский кладет в пакет зубную щетку.

Все было кончено.

Она тяжело опустилась на бордюр.

И начала плакать.

* * *

В тот момент, когда она встретила Билла Ковача, нового редактора, Хелен захотелось почистить ему зубы.

Это было больше чем желание, больше, чем мания. Это была необходимость. Она никогда не испытывала ничего подобного, и это пугало её. Она подумала о том сумасшедшем, который преследовал её — его звали Джон Гиддингс, — и внезапно его поведение перестало казаться таким ужасным. Вместо этого он стал… понятный. Он не хотел причинить ей вреда, не хотел причинять боль, он просто хотел почистить ей зубы.

Так же, как и она хотела почистить зубы Биллу.

Теперь она не могла вспомнить, почему мания Гиддингса показалась ей такой странной, почему она так испугалась его. Она подумала о тех полароидных снимках в его квартире, об этих открытых ртах с чистыми, покрытыми пеной зубами, и ей захотелось пойти туда и изучить их, впитать бесконечные нюансы этих маляров, премоляров, клыков.

Что сейчас происходит с Гиддингсом? Чистят ли ему зубы в больнице? По идее должны. Несмотря на то, что он был в коме, его зубы нуждались в чистке. Но, без сомнения, какой-нибудь санитар с минимальной зарплатой выполнял эту работу небрежно, несколько раз в неделю устало проводя щеткой по передним зубам. Это казалось таким печальным. Она подумала о его видео по гигиене полости рта, его обширной коллекции зубных щеток, и мысль о том, что за его собственными зубами плохо ухаживают, заставляла на её глазах появляться слезы.

Она никому не говорила о своих новообретенных желаниях, даже своей сестре. её потребность почистить зубы Биллу и внезапная одержимость гигиеной полости рта были её собственными заботами, личными проблемами, и не должны были выноситься на всеобщее обсуждение.

Всю следующую неделю Хелен наблюдала за Биллом на собраниях и в многочисленных ненужных поездках в его офис, концентрируясь на его зубах, пока он говорил, надеясь увидеть его коренные зубы, когда он открывает рот. Она начала тренироваться, чистила себе зубы в туалете на перерыве и в обеденное время.

Она вспомнила, как смотрела фильм «Из Африки»[25] и думала о том, как романтично и чувственно Роберт Редфорд мыл Мерил Стрип волосы. Сейчас она считала, что было бы гораздо сексуальнее и более романтичнее, если бы он почистил ей зубы. Она представила, как Редфорд любовно раздвигает её губы, открывает рот, а потом щеткой с жесткой щетиной скребет крошечные белые резцы Мерил.

В пятницу она отправилась в «Сэв-он», а затем в «Уолгрин»,[26] чтобы посмотреть зубные щетки. Их было так много на выбор! Синие, зеленые, красные, желтые. Щетки с длинными, изогнутыми, коническими ручками, с жесткой или мягкой щетиной, со щетиной различной длины и цвета. Она никогда раньше не замечала, как красивы и изящны большинство зубных щеток, идеальное сочетание формы и функции.

Она хотела их всех.

Но она заставила себя выбрать только одну. И это был не самый дорогой и не самый экзотический экземпляр. Это был простой желтый «Орал-Би» с маленькой резиновой вставкой на конце ручки. Продается за доллар сорок девять.

Она сняла пакет с зубной щеткой с крючка в верхней части стеллажа и мельком взглянула в конец прохода…

… и там был Джон Гиддингс.

Он посмотрел на нее, затем перешёл к следующему проходу.

Это не мог быть он. Это было невозможно. Согласно всем сообщениям, Гиддингс находился в медицинском центре ЮЭсСи,[27] все ещё в коме и, вероятно, умрет в течение следующей недели. Но она все равно поспешила за ним. Она должна знать.

Его не было в соседнем проходе. И в следующем. И в следующем. Его нигде не было в магазине.

Должно быть, ей все это померещилось. Этому нет другого объяснения.

Но ей все ещё было не по себе, когда она взяла зубную щетку и направилась к кассе.

* * *

В следующий раз она увидела его в Эпплбиз.[28]

Она была с коллегами из газеты — они праздновали день рождения редактора текстов. Гиддингс был одним из помощников официанта. Он обслуживал не их, а другой столик на другой стороне ресторана. Он улыбнулся ей, когда они вошли, и кивнул, но она быстро отвела взгляд. Его здесь нет, сказала она себе. Он не может быть здесь. Это её фантазия.

Она пыталась заставить себя поверить в это.

Билл, новый редактор, тоже был с ними в ресторане, и она наблюдала, как он говорит и смеется, тайком пытаясь заглянуть ему в рот как можно дальше. Когда он закусывал, она изучала движение его челюсти, пытаясь определить характер жевания, экстраполируя на то, где кусочки пищи могли застревать в зубах и нуждаться в чистке.

Через час после начала вечеринки Билл извинился, коротко переговорил с официанткой и направился в заднюю часть ресторана, где над альковом висела белая вывеска с надписью «туалеты».

Находилась ли он там на самом деле или нет, но через два столика от нее Элен увидела, как помощник официанта Гиддингс улыбнулся и кивнул ей, глядя на нее с поощрением и одобрением.

Она быстро встала из-за стола и последовала за Биллом в туалет. Достала из сумочки новую зубную щетку и открыла дверь мужской уборной. Он стоял у писсуара и обернулся, когда она вошла. Его член был в его руке, но она поймала себя на том, что смотрит на его рот, на его зубы. Они были такими белыми, такими ровными, такими совершенными. Интересно, ему приходилось носить брекеты?

— Хелен? — сказал он. — Что ты здесь делаешь? Это мужской туалет.

Ей хотелось прыгнуть на него, хотелось держать его рот открытым и начать чистку. Но вместо этого она отвернулась, пробормотала что-то о том, что вошла не в ту дверь, и вернулась в ресторан. Помощник официант, похожий на Гиддингса, исчез, и она вдруг почувствовала себя одинокой, униженной, смущенной. Она не могла вернуться на вечеринку, не могла снова встретиться с Биллом, поэтому выбежала из ресторана, перебежала через парковку к своей машине и поехала домой, всю дорогу плача.

Когда она приехала, на автоответчике было сообщение от сержанта Хансона.

— Джон Гиддингс вышел из комы, — сообщил Хэнсон. — По словам врачей, он пришёл в сознание сегодня утром, в шесть тридцать три и находится в здравом уме. Он останется в больнице под охраной в течение следующих нескольких дней, пока его не выпишут, а затем будет переведен в окружную тюрьму до предъявления ему обвинения. Я просто подумал, что вы должны это знать.

Она не спала всю ночь, думая о Джоне Гиддингсе, думая о Билле Коваче, её мысли метались между противоречивыми чувствами к преследователю и кристально чистым желанием к редактору. Эти двое были тесно связаны, как разные стороны одной медали. её мысли постоянно возвращались к фантазии о том, как она держит Билла и выхватывает щетку, а он смотрит на нее с широко открытым ртом.

Но что она будет делать, когда закончит чистить зубы редактору? Что будет логическим завершением?

Смерть.

Неважно, сколько раз она думала об этом, неважно, как она смотрела на все это, по-видимому, было только одно возможное развитие, один окончательный конец её фантастического сценария. И больше всего её тревожило то, что она к этому относится совершенно спокойно и этот конец её особо не беспокоит.

Утром она поехала в больницу, чтобы увидеть Гиддингса.

Он, казалось, не удивился, увидев её, и это привело её в замешательство. Как будто он ждал её, как будто он ожидал этого все это время.

Она принесла ему подарок, зубную щетку, фиолетовую Волну от Колгейт, но теперь ей пришла в голову мысль, что, возможно, ему не позволят оставить её у себя. Щетку могут посчитать оружием. Нерешительно, неуверенно она достала из сумочки узкую прямоугольную коробочку и протянула ему. Его глаза загорелись, когда он посмотрел на изгиб фиолетового пластика через прозрачное целлофановое окно и опытными пальцами открыл коробку, вынимая щетку. Он улыбнулся, и она увидела, что зубы у него белые, десны розовые, а рот — образец гигиены полости рта.

— Спасибо, — сказал он.

Она рассказала ему все. С её первых неясных порывов до встречи с Биллом в туалете. Она описала своё отчаянное желание почистить зубы редактору, желание настолько сильное и всепоглощающее, что даже разговор об этом доводил её до слез.

— Что мне с этим делать? — спросила она, всхлипывая. — Что мне делать?

Он наклонился над металлическим столом с зубной щеткой в руке, нежно поместил её между её губ и умело принялся чистить зубы.

— Вверх и вниз, — шептал он. — Вверх и вниз.

Она широко открыла рот, давая ему доступ. Щетка скользила по коренным зубам, щетина слегка массировала десны, пластик рукоятки мягко прижимался к внутренней стороне щеки.

Все не так уж и плохо, подумала она. На самом деле, это было довольно мило. Она представила, каково было бы Биллу, если бы она чистила ему зубы.

Желание и потребность наполнили её.

Билла здесь не было, зато был Гиддингс. И у нее случайно оказалась лишняя зубная щетка. Она быстро взглянула на дверь, увидела профиль охранника через защитное стекло. Он не смотрел на них.

Она нерешительно подняла руку, подняла щетку, просунула её под его движущуюся правую руку и поместила ему в рот. её движения стали повторять его собственные.

— Вверх и вниз, — тихо сказала она, — вверх и вниз.

Он улыбнулся.

— Вправо, влево, вправо, влево.

Они оба улыбались, и прежде чем охранник вошёл в комнату, чтобы разнять их, прежде чем Гиддингс задушил её, она поймала себя на мысли, что их зубы должны выглядеть чистыми, красивыми и потрясающими. Их улыбки, вероятно, были ярче, чем у других людей в городе.

Может быть, в округе.

Может быть, в штате.

Может быть, во всем мире.

Перевод: Игорь Шестак

Задокументированные чудеса

Bentley Little, «Documented Miracles», 1987

В начале 1980-х годов, работая в маленькой городской еженедельной газете в северной Аризоне, мне поручили взять интервью и написать статью о пожилой даме, которая утверждала, что вылечилась от рака с помощью «психической хирургии».[29] Она поехала в маленький городок в Южной Америке, где специалист-практик этого сомнительного искусства, используя только свои руки, «вытащил» из нее кровавый рак и бросил его в металлическую миску. У нее даже были фотографии!

Я пришёл домой тем вечером и написал эту историю.

А на следующий день написал статью.

Туристический автобус трясся по пыльной немощеной горной тропе, служившей шоссе. Слева отвесная скала из песчаника уходила вертикально вверх сплошной непрерывной стеной. Справа лежали джунгли: огромная, запутанная, непроницаемая масса гигантских чуждых деревьев, ползучих паразитических лиан и густого подлеска, которые поднимались и опускались в тандеме с ландшафтом шизофренической земли.

Грегори с отвращением смотрел на жену, в сотый раз перечитывающую дешевую брошюру под названием «Задокументированные чудеса!» Как, черт возьми, он позволил себя уговорить? Они могли бы отдыхать прямо сейчас на песках Акапулько, или жить где-нибудь в Пуэрто-Вальярте, или даже наслаждаться роскошью какого-нибудь курортного отеля в Штатах за ту же сумму, которую стоило совершить это путешествие.

Он оглядел обветшалый автобус и своих попутчиков. Большинство из них спали, хотя одному Богу известно, как они могли спать в этом жалком транспорте без подвески. Остальные смотрели в потрескавшиеся и грязные окна на джунгли, их лица отражали физическую боль, вызванную их реальными или воображаемыми болезнями.

Грегори наклонился вперёд и похлопал гида по плечу, сидящего перед ним. — Сколько ещё?

Гид обернулся, толерантно и снисходительно улыбаясь. — ещё по меньшей мере два часа, Мистер Бергер. Почему бы вам не отдохнуть?

— На этой дороге? В этом автобусе?

Но гид снова повернулся лицом вперёд. Грегори взглянул на жену, все ещё читавшую рядом с ним, и выхватил у нее брошюру.

— Господи Иисусе, тебе обязательно знать это наизусть?

Она ничего не сказала, но улыбнулась той же снисходительной улыбкой, что и гид.

Он разорвал брошюру и бросил обрывки на пол, вдавливая их в неровный металл своим каблуком. Он откинул голову на спинку сиденья и демонстративно закрыл глаза, отвернувшись от жены к окну. Так он просидел, казалось, час, пока его беспокойный ум не начал создавать ритмичные музыкальные узоры из бессвязных толчков и грохота автобуса. Против своей воли он почувствовал, как его веки отяжелели и закрылись.

Он заснул.

Когда он проснулся, автобус уже останавливался на маленькой убогой площади маленькой убогой деревушки. Сквозь грязные окна он видел лабиринт крошащихся глинобитных зданий, увенчанных красными черепичными крышами, которые окружали автобус с трех сторон и ползли сотами вверх по склону густо поросшего лесом холма. Хотя здания были разных размеров и форм, с этого ракурса они казались связанными между собой. Грегори даже показалось, что они были частью одного массивного, причудливо построенного, здания. Он повернулся к жене:

— Аурелиано?

Она кивнула:

— Аурелиано.

Остальные пассажиры уже встали и потянулись за своими сумками на полу и чемоданами на верхней полке.

— Теперь держитесь вместе, — говорил гид. — Мы все пойдем через площадь к отелю. После регистрации заезда у вас будет около часа, чтобы распаковать вещи и привести себя в порядок. Он посмотрел на часы. — Встретимся здесь, у автобуса, ровно в двенадцать тридцать.

Вперед, прихрамывая, вышел старик с маленьким чемоданчиком.

— Сколько из нас сможет попасть туда сегодня?

— Трудно сказать, — ответил гид. — Надеюсь, все.

Старик скептически посмотрел на него:

— Сегодня?

— Когда мы рекламируем быстро и безболезненно, мы имеем в виду быстро и безболезненно, — он рассмеялся. — Таким образом, у вас будет остаток недели, чтобы расслабиться, отдохнуть и насладиться своим здоровьем.

Грегори снял с полки два чемодана и вышел вместе с остальными пассажирами. На улице он повернулся к жене:

— Ты действительно в это веришь?

— Анна Добрынина приехала сюда прошлым летом и вернулась домой здоровой, — сказала она. — И с тех пор с Анной все в порядке. Для меня этого достаточно.

— С Анной Добрыниной не было ничего плохого. Она просто ипохондрик. Все, от чего она избавилась, — это воображаемые артритные боли.

— Доктор вынул из нее больную ткань, у нее есть фотографии, подтверждающие это.

Грегори фыркнул.

— Куриные кишки, — он с отвращением покачал головой. — Да ладно тебе, Фэй, ты же видела «60 минут».[30] Это все обман. Трюк для доверчивых иностранцев с деньгами, чтобы их нагреть. Не понимаю, как ты можешь в это верить.

— Ты ведь тоже здесь, не так ли?

— Только потому, что ты меня потащила. Что, черт возьми, по-твоему я должен был делать? Остаться дома и позволить тебе бродить по Латинской Америке в одиночку?

Они приближались к отелю, и она шикнула на него.

— Тише. Ты можешь наконец-то замолчать? Давай просто отправимся в поездку в тишине.

— Надеюсь, ты на это не рассчитываешь.

— Нет, конечно. Ладно, закрыли тему.

Теперь они стояли перед отелем — глинобитным строением с черепичной крышей, неотличимым от соседних зданий. Гид остановился перед открытой дверью, подняв руки, призывая к тишине.

— Как видите, это не самое современное жилье, какое только можно себе представить, — сказал он. — Но в отеле есть водопровод и на каждом из трех этажей санузел. Я забронировал наши номера так, чтобы мы были в конце коридора на каждом из этажей. Самая дальняя комната от санузла, через одну дверь, так что в этом проблем быть не должно. Он улыбнулся. — Небольшой дискомфорт — небольшая цена, как мне кажется.

Послышалось одобрительное бормотание и покачивание согласных голов.

— Ладно, встретимся здесь в половине первого.

Когда все направились к отделанной дешевыми панелями стойке регистрации в маленьком грубом вестибюле, организованное сборище разделилось на группы по двое и четверо.

Их комната возможно, была роскошной по стандартам этой страны, но по стандартам Грегори это была жалкая крысиная нора. Несмотря на замысловатое, пестрое, нелепое изголовье, кровать была лишь не намного лучше армейской койки, а диван — разорванная ветхая развалина. Хотя и были предприняты попытки выкрасить глинобитные стены в веселый белый цвет, нужного эффекта достичь не удалось, и ни картины, ни окна не нарушали унылого однообразия стен.

Они бросили чемоданы на кровать, окинули комнату беглым взглядом и без разговоров вышли на улицу. Фэй села на низкую деревянную скамейку перед отелем, обмахиваясь чьим-то оставшимся туристическим буклетом. Грегори пошёл по грязной улице, осматривая окрестности. Деревня казалась странно пустой, улицы неестественно тихими, и он видел только несколько людей через открытые двери зданий. К тому времени, когда он вернулся к Фэй перед отелем, другие члены их туристической группы уже толпились снаружи. Он слушал мелкие жалобы их болезней, хворей и недомоганий, пока гид не присоединился к ним.

Быстро пересчитав людей, проводник повел их вниз по улице, в противоположную сторону от короткой экскурсии Грегори. Несколько членов группы хромали, а одна старуха использовала ходунки, поэтому они двигались медленно. Они свернули направо на узкую дорожку между двумя большими полуразрушенными зданиями и двинулись по почти несуществующей тропинке в джунгли. Через полчаса глинобитные стены деревни уже было невозможно рассмотреть позади них. Над их головами сплелись ветви деревьев, сомкнулись лианы, и солнце полностью исчезло. Казалось, они идут по зеленому туннелю, похожему на пещёру.

Тропинка заканчивалась естественным амфитеатром — расчищенным лугом, который медленно поднимался к вершине холма. Амфитеатр был окружен со всех сторон толстыми стенами растительности, и только небольшой просвет проходящей тропинки, ведущей к нему, оставлял след в массивной листве. Тропинка входила в самом низу поляны, а примыкающая к ней дорожка вела наверх, где стояло на страже небольшое глинобитное строение, совершенно не похожее на городские.

Перед зданием стоял человек и махал им рукой:

— Hola! — позвал он.

Гид помахал в ответ:

— Hola![31]

Он быстро и бегло произнес несколько фраз по-испански, затем повернулся к группе и объяснил по-английски, что им придется подниматься на холм. Он с некоторым беспокойством посмотрел на женщину с ходунками.

— С вами все в порядке, миссис Малдур? Как вы думаете, вы сможете это сделать?

Женщина просто излучала позитив.

— Конечно! Веди!

Им удалось добраться до самого верха. Никто не упал, хотя почти все кряхтели и пыхтели к тому времени, когда они пришли туда.

Мужчина — «доктор» — пожимал каждому руку, когда он или она подходили, и приветствовал всех неизменно дружелюбным «Buenos tardes!»[32] На ломаном, но понятном английском языке он повторил обещания, запреты, правила и положения, впервые изложенные гидом в начале поездки.

— Меня зовут доктор Хосе Ремедио де ла Мадрид, — закончил он. — И с благодатью и силой Божьей я положу конец вашей боли и удалю зло из ваших тел.

В конце заученной речи он вручил каждому из них небольшой буклет под названием «История психической хирургии.»

— Пойдемте, — сказал он, подзывая их, и повел в здание.

Внутри глинобитный бункер представлял собой одну комнату. Без окон, он освещался открытым потолочным люком, обрамленным сухими пальмовыми листьями. На низкой полке у дальней стены в порядке возрастания размеров были расставлены оловянные чаши и разложены потускневшие хирургические инструменты. Вдоль стены, примыкающей к двери, тянулся ряд проволочных клеток для животных и сухих стеклянных аквариумов, наполненных песком. В центре комнаты стоял сверкающий современный стальной больничный стол.

Как только глаза привыкли к темноте, Грегори указал на аквариум:

— Что это? — спросил он.

Гид заговорил по-испански, и доктор ответил ему так же.

— Идемте, — сказал доктор по-английски.

Они последовали за ним мимо первых явно пустых трех аквариумов и остановились перед четвертым. Внутри огромного стеклянного ящика скользила странная змея с густой гривой жестких каштановых волос, безумная круглая мантия обрамляла зеленую голову рептилии. Змея подползла по грязи к краю стекла и высунула ярко-красный раздвоенный язык. Внезапно из её открытого рта вырвался пронзительный крик, и все, как один, отскочили назад.

— Что это, черт возьми? — наконец спросил Грегори.

Доктор ответил по-испански, гид перевел.

— Его вытащили у маленького мальчика с лейкемией, — сказал он. — Змея истощала мальчика, питаясь его жизненной силой.

Несмотря на серьезную обстановку и атмосферу почти благоговейного молчания, воцарившегося среди его попутчиков, Грегори громко рассмеялся:

— Вы думаете я поверю, что в теле какого-то ребенка жило что-то настолько большое? Какая-то чушь.

— Он не всегда был таким большим, — сказал гид. — Сначала он был маленьким. Доктор держал его и кормил, и он рос.

— Зачем ему понадобилось держать что-то подобное?

Гид пожал плечами:

— Не знаю, и он не скажет.

— И все-таки это чушь.

Гид слегка улыбнулся:

— Не имеет значения, верите ли вы, мистер Бергер. Это правда.

Следующий аквариум содержал клубок длинных тонких червей-альбиносов без какого-либо видимого начала или конца.

— Рак, — объяснил гид.

Они шли вдоль стены, заглядывая в каждый аквариум и в каждую клетку, и видели нечто похожее на комок волнообразного белого желе, маленькую темную уродливую обезьянку, которая что-то бормотала себе под нос на каком-то непонятном языке, и стайку прыгающих худосочных пауков. Доктор остановился перед последней, самой большой клеткой, накрытой плотной мешковиной.

— Что там внутри? — спросил Грегори.

Доктор сам ответил на этот вопрос.

— Смерть.

Резкий вздох прошёл по группе. Они смотрели на прямоугольную клетку, очерченную коричневым материалом, тщетно прислушиваясь к какому-то звуку. Грегори шагнул вперёд, но доктор преградил ему путь.

— Нет, — твердо сказал он.

Несмотря на настойчивую требование Грегори и вялые просьбы некоторых людей посмелее, доктор не снял чехол.

— Оно должно оставаться скрытым, — сказал он.

Он повернулся спиной к клетке и, схватив Грегори за руку, вышел на середину комнаты.

— Пошли. Ты будешь первым.

Мгновенно забыв о накрытой клетке, все бросились к стальному столу.

— Я не болен, — сказал Грегори, улыбаясь глупости доктора.

Доктор улыбнулся в ответ. — Да, вы правы.

Он заставил Грегори снять рубашку и запрыгнуть на стол, а сам прошёл через комнату за своим оборудованием. Грегори вздрогнул, увидев, что доктор вернулся с оловянной миской и скальпелем, некогда блестевшим серебром, а теперь выцветшим до коричневато-зеленого цвета. Он спрыгнул со стола.

— Все, с меня хватит. Я не болен и чертовски не хочу, чтобы меня порезали.

Доктор рассмеялся. — О, нож не для тебя, amigo.[33] Нож es para[34] твоей болезни.

— Что, черт возьми, это значит?

— Нож тебя не тронет, — объяснил гид. — Он будет использован, чтобы убить болезнь, как только она выйдет из тебя.

— Пустите меня, — сказал высокий мужчина с редеющими светлыми волосами, проталкиваясь вперёд. — Я хочу. Ради этого я и приехал сюда.

Доктор покачал головой. — Нет. Этот человек es[35] первый.

Заметив насмешливые взгляды своих попутчиков, Грегори снова вскочил на стол. Доктор поднял руки и жестом велел всем замолчать. Он стоял перед Грегори, тихо напевая на архаичном испанском диалекте, поднимая и опуская руки и несколько раз крестясь. Он закончил своё заклинание иноязычной, и все же узнаваемой версией Молитвы Господней.

Доктор медленно потянулся к нему и коснулся груди Грегори. Его руки начали двигаться все расширяющимися кругами от сердца Грегори, только кончики пальцев касались кожи. Концентрические круги сузились до точки прямо над животом Грегори. Доктор начал разминать эту область костяшками пальцев, используя странную пальпирующую технику. Кожа пошла рябью, начала пульсировать сама по себе, и доктор убрал руки, отведя их назад.

Кожа продолжала двигаться.

Резким движением доктор схватил покрытую рябью кожу и крепко сжал её в ладонях. С чувством отвращения и ужаса Грегори смотрел, как раздвигается кожа. Крошечное серое слизистое существо, похожее на краба, протиснулось в кроваво-красное отверстие. Существо упало и приземлилось на пол, убегая прочь. Появилось ещё одно, и тоже начало падать, но доктор поймал его в оловянную миску и бросил на стол рядом с собой. Существо издало тошнотворный хлюпающий звук, приземлившись на сталь, и доктор тут же вонзил в него скальпель, разрезав пополам. Существо умерло с высоким тонким стоном боли.

Грегори уставился на свою голую грудь. Дыра в его коже полностью затянулась. Он провел пальцами по этому месту. Не было даже крови, и не болело. Доктор Хосе Ремедио де ла Мадрид лихорадочно обыскивал комнату в поисках другого существа, со скальпелем в руке наклонялся и проверял темные углы комнаты. Он жестом попросил Грегори помочь ему.

— Давай. Мы должны найти его.

— Зачем?

Но доктор не потрудился ответить. Внезапно он подбежал к одной из клеток, и что-то маленькое и серое быстро выскочило оттуда, двигаясь по полу на расплывчатых крабьих лапах. Оно направилось прямиком к двери. Гид схватил миску со стола и бросился вперёд, обрушив её на существо и поймав его в ловушку.

Доктор подошёл и перевернул чашу, ловко забросив крошечное существо в округлую емкость скальпелем и удерживая его там.

Он принес его обратно Грегори. Оно корчилось, извивалось и пыталось вырваться.

Вблизи Грегори разглядел, что на самом деле оно сильно отличается от своего мертвого двойника. Оно было серым и скользким, и у него были крабовидные ноги, но на этом сходство заканчивалось. В отличие от другого, который был округлым и твердым на вид, этот имел странную треугольную форму и был почти прозрачным. На его спине виднелись красные иероглифические знаки.

Доктор поднес миску к лицу Грегори:

— Ешь, — приказал он.

— Что?

— Ешь.

Он покачал головой. Доктор поднес миску поближе к его рту. Он с отвращением выбил чашу из рук доктора. Оловянный сосуд опрокинулся на пол и покатился по земле.

Существо быстро пересекло комнату и выскочило за дверь.

Доктор покачал головой, держась за виски:

— Нет, — сказал он. — Нет.

Грегори почувствовал начинающуюся головную боль с эпицентром в области лба. Он закрыл глаза, пытаясь заглушить нарастающую боль.

— Ч-что это было? — спросила Фэй.

— Это не болезнь, — сказал доктор.

Он не стал вдаваться в подробности.

Грегори сидел на полу и смотрел, как остальные члены группы подходили к столу, чтобы получить своё «лечение». Фэй пошла первой, и доктор вытащил что-то похожее на полоску пропитанной кровью белой ткани из области верхних отделов её позвоночника. Гнилостный материал шлепнулся в чашу. То же самое произошло и со следующим «пациентом», только на этот раз явно поддельная ткань (куриные кишки?) была вытянута из шеи.

Так оно и продолжалось.

После первых пяти так называемых лечений Грегори понял, что он единственный, у кого вытащили что-то серьезное. Остальных просто обманывали. Когда чаша заполнилась, доктор бросил её в отверстие в углу комнаты и вернулся лечить остальных путешественников.

Фэй попыталась взять его за руку, но он отстранился.

— Да ладно, — он встал и посмотрел в сторону двери.

Что-то выглянуло из-за глинобитного угла дверного проема. Что-то маленькое, скользкое и серое, с глубоко посаженными красными глазами. Он быстро повернулся к Фэй и указал на дверь. Но к тому времени, как его взгляд вернулся к существу, оно исчезло.

— Я видел его, — сказал он. — Оно уже стало больше, выросло.

Он подбежал к двери и выглянул наружу. Перед ним зеленый луг амфитеатра спускался вниз. Он ничего не видел. Не то чтобы он ожидал увидеть его, ведь существо давно исчезло.

На обратном пути другие участники тура были в хорошем настроении. Люди, которые хромали, больше не хромали, женщина с ходунками больше не нуждалась в помощи каких-либо дополнительных ног. Только Грегори молчал, погруженный в раздумья. Время от времени ему казалось, что он слышит странные шорохи в подлеске вдоль тропинки, тихие шорохи, едва различимые даже в этой тишине джунглей. Однажды краем глаза ему показалось, что он увидел что-то маленькое и сгорбленное, размером с мышь, перебегающее от одного куста к другому.

Когда они добрались до деревни, гид велел им привести себя в порядок, принять душ, ну и всякое такое, и встретиться снова через час за ужином. Они кушали в одиноком деревенском ресторане — бывшем доме, переоборудованном специально для туристов, приезжающих на психические операции. Еда была простой, примитивной и не очень хорошей, но Грегори этого не заметил. Он ел в каком-то оцепенении.

После ужина Фэй сказала, что пойдет с женщинами в магазин ремесел на той же улице.

Грегори отклонил предложение мужчин посетить петушиные бои и вместо этого решил побыть один.

Вечером на улице было гораздо оживленнее, чем днем. Празднично одетые крестьяне расхаживали взад и вперёд, переговариваясь быстрыми, счастливыми голосами и продавая свои товары. Не обращая на них внимания, Грегори прошёл через грубый вестибюль отеля и поднялся по узкой шаткой лестнице в их номер на третьем этаже, где на кровати его ждало существо.

Теперь оно было гораздо больше, размером с кошку или маленькую собаку. Существо все ещё сохраняло что-то от своей первоначальной треугольной формы, но прозрачность исчезла. Оно было на вид плотное, слизкое, серого цвета, с красными иероглифами на спине и теперь уже видимыми, пугающими, глубоко посаженными, красными глазами. Оно смотрело на него, когда он вошёл в комнату, и, казалось, сжалось, как будто ожидая возможности прыгнуть.

Грегори дико огляделся вокруг в поисках какого-нибудь оружия. Все, что он мог видеть, был сложенный зонтик, лежащий поверх одежды в открытом чемодане рядом с кроватью. Он бросился к нему, и существо прыгнуло одновременно с ним. Грегори нажал на защелку, зонтик мгновенно выдвинулся на полную длину, перехватив существо в воздухе и пронзив, легко войдя в мягкое липкое тело, вертящееся чудовище стальным наконечником.

Он почувствовал, как приступ боли разрывает его сердце.

Когда мышцы потеряли силу, зонтик выпал из его пальцев, и он сам упал на пол. В последние секунды сознания он смотрел затуманенными глазами на пронзенное существо, лежащее на полу перед его лицом. Из раны сочилась прозрачная белесая кровь, а похожие на крабьи, ноги существа отчаянно дергались.

Но было похоже, что оно улыбалось.

Когда Фэй вернулась в комнату, она увидела Грегори, лежащего на полу у изножья кровати, с раскрытым зонтиком в руках. Кончик зонтика был погружен в небольшую лужицу темно-коричневой омерзительной жидкости.

— Грегори? — позвала она. — Грегори?

И начала кричать.

Перевод: Игорь Шестак

С днем рождения, дорогая Тама

Bentley Little, «Happy Birthday Dear Tama», 1992

Где-то в середине 1980-х я увидел интервью писательницы Тамы Яновиц.[36] Оно было трогательным, претенциозным… и просто никому не интересным и раздражающим. Для забавы я украл её имя и дал его безумной женщине-ребенку из сумасшедшей семьи, у которой был день рождения. Вот эта история.

Щенки были такими милыми, когда они были мертвыми, размышляла Тама. Они не лаяли, не кусались, их не нужно было кормить. И они были такими чистыми! Они вообще не ходили в туалет, и вам больше не надо было убирать после них. Она протянула руки и взяла кучу мертвых щенков, крепко прижала их к себе, вдыхая знакомый кисло-сладкий аромат, который она так любила.

— Принес тебе ещё одну! — сообщил её отец, и голос его долетел до дома раньше, чем он появился сам. Тама отложила щенячью кучу и вскочила на ноги. её отец свернул с тротуара, ухмыляясь, и на мгновение остановился на краю лужайки перед домом. Он распахнул свой портфель, вытащил детеныша бигля и бросил мертвую собаку ей на руки.

— Убил его сегодня за обедом. Он был прямо возле офиса!

Тама подбежала к отцу и обняла его.

— Я люблю тебя, папа.

Он рассмеялся.

— Я тоже тебя люблю, милая.

Тама обернулась и посмотрела на щенков на лужайке. Двадцать! Теперь у нее было двадцать милых чистых тихих питомцев. Она была такой счастливой девушкой!

Они вдвоем вошли в дом, Тама крепко держала отца за руку. Он поставил свой портфель на стол в прихожей и, оторвавшись от нее, пошёл на кухню, чтобы сделать себе выпивку, пока она включала телевизор и переключала на канал с его любимыми новостями. Через мгновение он появился со стаканом в руке и улыбнулся.

— Ты ведь знаешь, что будет завтра, не так ли?

— Мой день рождения! — Тама подпрыгнула и возбужденно захлопала в ладоши. — Мой день рождения! Мой день рождения!

— Вот именно. И сколько тебе будет лет?

— Тридцать пять! — закричала Тама. — Тридцать пять лет!

— Отлично, — отец рассмеялся над её возбуждением. — А теперь иди на улицу и собери своих питомцев. Уже почти время ужина.

— Ладно, папочка.

Тама выбежала через парадную дверь на лужайку перед домом. Она собрала своих щенков и бросила их в корзину, оставив новую собаку наверху. Маленькая струйка крови все ещё вытекала из уха щенка, но она знала, что к завтрашнему дню все высохнет.

Корзина была тяжелой. Она не могла с ней бежать, но несла её в дом так быстро, как только могла. Она поставила корзинку рядом с диваном, в последний раз погладив своего нового питомца по голове, и села рядом с отцом, который смотрел телевизор.

— Сколько тебе лет, папочка? — спросила она.

— Мне сорок, — сказал он. — Ты же знаешь.

— Ты родил меня, когда тебе было пять, а маме восемьдесят два.

— Точно.

— Сколько тебе было лет, когда ты родил Хоуи?

— Мне было десять, а твоя мама умерла.

Глаза Тамы загорелись.

— Я помню это! Мы держали её в ванной, до рождения Хоуи. Тебе пришлось разрезать её, чтобы вытащить его!

— Да, — сказал он и поцеловал её в макушку. — А теперь дай мне посмотреть новости.

Тама обняла отца и прижалась к нему, глядя в телевизор. Она не совсем понимала, о чем говорит репортер, но фотографии были красивые, а голос мужчины успокаивал, и ей было так хорошо и уютно, что она чуть не уснула.

На ужин отец приготовил макароны с сыром, а потом они вместе вымыли посуду. Поскольку это был канун её дня рождения, он даже позволил ей отполировать до блеска тарелки и блюдца.

— Хоуи придет на мой день рождения? — спросила она, когда закончила вытирать последнюю тарелку.

— Нет.

Голос её отца стал сухим и необычайно резким. Он откупорил раковину и начал её мыть.

Тама чуть было не сказала что-то, но передумала. Она молча протирала, ставя всю посуду в шкаф. Снаружи, через окно, она видела, как другие соседские дети играют на улице. Лето почти закончилось, но было ещё достаточно светло, чтобы дети могли играть на улице до семи или восьми часов вечера.

— Ты пригласил кого-нибудь из моих друзей? — спросила она. — Ты пригласил Билли, Тодда, Дженис или Трейси?

Он кивнул.

— Да, Тама. Я пригласил их всех.

— А бабушку, дедушку, дядю Рода, тетю Элис, тетю Эдну и тетю Зельду?

— Я пригласил их всех.

Она расплылась в широкой улыбке и начала раскачиваться взад и вперёд на каблуках, слишком возбужденная, чтобы сдерживать свои эмоции, не двигаясь физически. Она убрала последнюю тарелку, затем сделала колесо по кухонному полу, приземлившись всей массой в дверном проеме гостиной.

— Только не на кухне, — сказал её отец, улыбнувшись. — Ты можешь что-нибудь сломать.

Она приподняла платье.

— Хочешь посмотреть?

— Тама, — строго сказал он.

Но она уже пересекала гостиную по ковру, кувыркаясь в направлении прихожей. Она прокатилась мимо телевизора и встала.

— Почему ты не пригласил Хоуи? — спросила она.

— Я уже говорил тебе, что Хоуи мертв.

— Вовсе нет! — настаивала она. — Я слышала его ночью в твоей комнате. Ты меня не обманешь!

— Он мертв, — сказал её отец. — Я убил его. Помнишь?

* * *

В ту ночь она лежала без сна в постели, глядя на угрожающие бесформенные фигуры, нарисованные на потолке, слишком возбужденная, чтобы заснуть. Рядом с ней, под одеялом, она чувствовала мух. Они ползали по еде, которую она размазала поверх застеленного матраса. Они приятно касались её обнаженной кожи, теплые, успокаивающие, массирующие.

Она улыбнулась про себя и перевернулась на другой бок. После того как они закончили мыть посуду и вернулись в гостиную смотреть телевизор, папа казался нервным и взволнованным, и это заставило Таму подумать, что, возможно, Хоуи придет на её день рождения. Может быть, папа планировал для нее сюрприз. В конце концов, она была единственной сестрой и лучшей подругой Хоуи. Он бы не пропустил что-то настолько важное. Он бы не пропустил её день рождения.

Тама посмотрела на полку над своим столом. На полке стояли её куклы: Барби, Кен, Тряпичная Энн, Джем и многие другие. Все они были обнажены, все изуродованы, все утыканы булавками или бритвенными лезвиями. Она едва сдерживала волнение при мысли о том, что завтра может получить ещё больше.

За исключением жужжания мух, в доме было тихо. Она продолжала прислушиваться, ожидая услышать Хоуи, но с чердака над ней не доносилось ни звука. Она перевернулась на спину. Ей пришло в голову, что, может быть, на этот раз Хоуи действительно мертв, что папа действительно убил его, но она тут же выбросила это из головы.

Нет, Хоуи жив, и он будет здесь на её день рождения.

Было уже за полночь, когда она наконец заснула, измученная, мечтая о куклах и бритвах, о папе и Хоуи.

* * *

Она проснулась от запаха бекона. Праздничный бекон! Она села. Мухи, которые не улетели, были раздавлены, и её тело было покрыто липкими черными пятнами. Она пошла в ванную, быстро включила душ и вымыла тело. Она спустилась вниз голая.

— Тама! — сурово сказал отец, когда она вошла на кухню.

Она улыбнулась ему.

— День рождения! — взволнованно сказала она. Она запрыгала на месте. — День рождения! День рождения!

Он рассмеялся.

— Ладно, — сказал он. — Только сегодня. И не больше. Завтра тебе нужно одеться.

Она подбежала к тому месту, где он стоял у плиты, и поцеловала его в губы. её рука метнулась между его ног.

— Тама! — предостерег он.

Она хихикнула и кувыркнулась к столу. Бекон и яйца на её тарелке были ещё немного теплыми, но ещё недостаточно холодными, поэтому она вылила свой апельсиновый сок на тарелку.

— Праздничный завтрак! — сказала она и взяла ложку, с энтузиазмом принявшись за еду.

её отец закончил жарить для себя яйца и подошёл к ней со своей тарелкой.

— А теперь я должен предупредить тебя, что твои соседские друзья могут не появиться сегодня, — сказал он.

Она обвиняюще посмотрела на него.

— Я пригласил их, — быстро сказал он, — но ты же знаешь, что их родители не любят, когда они приходят слишком часто.

— Но это же мой день рождения!

— Но ты ведь помнишь, что случилось в прошлый раз, когда Билли приходил сюда, не так ли?

Она угрюмо кивнула.

— Ну, я просто хотел предупредить тебя заранее. Я пригласил их всех, но они могут не прийти. — Он улыбнулся ей. — Но все остальные уже едут.

— Хоуи?

Выражение её лица прояснилось.

— Кроме Хоуи. — Он взъерошил ей волосы, провел рукой по груди, ущипнул за сосок. — Давай, милая, заканчивай есть. Они скоро будут здесь. Тебе нужно одеться.

— Нет!

— Ладно, — сказал он. — Хорошо. Но поторопись и поешь. Они все скоро прибудут.

* * *

Они собрались в гостиной. Папа украсил это место гофрированной бумагой и своими фотографиями из Вьетнама. Громко играла пластинка на проигрыватели Микки Мауса. Папа был прав, её соседские друзья не появились, но когда приехали её родственники, они собрались перед домом. Она танцевала перед ними во дворе, играя со своими щенками. По их лицам она поняла, что они так завидуют ей!

Теперь она оглядела круг лиц, от бабушки и дедушки до дяди Рода и всех своих тетушек, и её глаза вернулись к груде подарков перед ней.

Подарки.

Она любила подарки.

Папа вышел из кухни с её праздничным тортом — пирогом с брюквой в форме квадрата. Она смотрела, как он кладет торт на кофейный столик, и громко считала, пока он ставил свечи.

— … тридцать три, тридцать четыре, тридцать пять!

Дядя Род зажег по очереди каждую свечу. Она закрыла глаза, затаила дыхание, загадала Хоуи и подула, затушив все свечи, кроме одной.

— Мы поедим позже, — сказал дедушка, слишком взволнованный, чтобы ждать дольше. — Давайте откроем подарки!

— Подарки! — воскликнула Тама.

Она выхватила первый из рук дяди Рода. её толстые пальцы с радостным нетерпением разорвали розовую оберточную бумагу, открыв светло-голубую коробку под ней. Тампоны! Он купил ей тампоны! Улыбаясь, она подняла коробку, чтобы показать всем. Снаружи на картоне Род нарисовал что-то похожее на кровавые отпечатки пальцев. Она понюхала коробку. Они не были нарисованы, они были настоящими! Кровь! Она хлопнула в ладоши и открыла коробку. Достала три тампона и уже собиралась развернуть и вставить их, когда услышала, как отец сказал:

— Позже, Тама.

Она отбросила коробку в сторону и тут же схватила следующий подарок.

— Что надо сказать? — упрекнул её отец.

— Спасибо, дядя Род!

Она вскочила на ноги и обняла дядю, влажно целуя его в губы.

— Открой мой! — сказал дедушка. Он указал на подарок, завернутый в бумагу со Смурфиками.

Тама поставила коробку, которую держала в руках, взяла подарок дедушки и встряхнула его. Что-то шевельнулось в завернутой коробке, потом снова шевельнулось само по себе. Раздался приглушенный визг. Там было что-то живое, поняла Тама. Она посмотрела на дедушку. Он ласково улыбнулся ей в ответ.

— Открой её.

Она сорвала оберточную бумагу, поставила коробку на землю и осторожно открыла крышку. Внутри находились две большие крысы и картофелечистка. Тама взвизгнула от возбуждения и схватила металлический инструмент, готовясь отрезать кусок от одного из безумно карабкающихся грызунов. Она сунула руку в коробку, но одна из крыс, серое существо с уродливым спутанным мехом, вцепилась в кожу её руки своими крошечными неровными зубами.

— Ой! — закричала она, отступая назад. Все засмеялись.

— Попробуй ещё раз! — посоветовал дедушка.

— Нет, — ответил отец. — Подожди, пока будешь принимать ванну сегодня вечером.

Она кивнула, заставив себя отложить картофелечистку, и повернулась к своему следующему подарку — маленькой квадратной коробочке, завернутой в воскресные комиксы. Внутри был глиняный пенис, размером со скалку.

— Я сделала это, — гордо сказала Грэмми. — Самодельные подарки всегда самые лучшие.

Но Тама уже отбросила презент в сторону и разворачивала следующий.

Это был хороший день. Она получила в общей сложности более двадцати подарков, все они были превосходны. После того, как все распаковали и съели торт, дедушка вынес кабанью голову, ошпарив руки тете Зельде.

Тама хорошо проводила время — она не помнила, чтобы у нее когда-нибудь был более классный день рождения, — но она не могла удержаться и время от времени поглядывала на лестницу, чтобы увидеть, если спустится Хоуи. Он так и не пришёл, и она поймала себя на мысли, что это из-за той единственной свечи.

Может быть, она его убила. Может быть, он действительно умер.

Но ей не разрешалось затрагивать эту тему. Слишком много всего случилось. Слишком много всего произошло.

Когда Тама поднялась по лестнице в свою спальню, было уже почти девять. Она устала и была счастлива, но она была бы счастливее, если бы Хоуи пришёл на её вечеринку.

Она открыла дверь в свою комнату, закрыла её за собой и подошла к кровати.

Там, на подушке, лежал маленький, тщательно завернутый подарок.

Она быстро схватила его и посмотрела на цветную бирку, свисающую вниз. Она не могла разобрать, что там написано, но узнала почерк Хоуи. Она разорвала упаковку, и под ней оказалась коробка, а в коробке пухлая маленькая кукла со светлыми волосами, такими же, как у нее! Она достала куклу из коробки. На ней было милое маленькое платье, белое с красной отделкой. её кожа казалась мягкой и губчатой на ощупь. Казалось, она была живая.

Кукла моргнула и открыла глаза, её маленькие ручки зашевелились.

Тама знала — это дело рук Хоуи.

Маленькая куколка закричала, как будто в нее вставляли булавки и бритвы.

Тама легла в постель. Хоуи вернулся! Все будет как в старые добрые времена. Папе это может не понравиться, но он снова привыкнет к этому.

Что-то огромное и тяжелое скребло по полу чердака над ней. Она услышала мощные, неуклюжие шаги.

Хоуи.

Муха села ей на грудь. Она зажала её между пальцами, заставив замолчать. Она хотела все слышать.

Огромная тяжесть упала с чердака на второй этаж. Сквозь тонкие стены спальни Тама услышала, как отец отчаянно пытается запереть дверь и как она с грохотом распахнулась. Звук был приглушенным, но она слышала панические мольбы отца. Она прижалась ухом к стене.

— Нет! — сказал её отец, умоляя. — Только не сегодня… пожалуйста, не сегодня!

Потом она услышала пронзительный вой Хоуи и знакомый крик отца.

Тама легла на кровать и уютно устроилась под одеялом. Это был прекрасный день.

Перевод: Игорь Шестак

Джинджербред

Bentley Little, «Gingerbread», 1990

Наверное, я был пугливым ребенком. Казалось, многие вещи пугали меня. Одной из них был детский стишок — «Бегите, бегите, так быстро, как можете. Все равно вы меня не поймаете, ведь я Пряничный Человечек!»[37] Вся концепция не останавливаемого пряничного человечка пугала меня. В конце концов, я написал историю об этом.

Никто не делал выпечку так, как бабушка.

Она владела небольшой кондитерской в Пейсоне, которая располагалась прямо в передней части её дома, и когда мы, дети, оставались там на ночь, она позволяла нам смотреть, как делает пышные пончики, слоеные конвертики с начинкой из ягод и тысячи сортов чудесного хлеба. Иногда она даже разрешала нам помочь, и мы раскатывали тесто для нее, припудривали доски для раскатки и с помощью формочек размечали будущие печенья.

Если бы нам повезло, она бы дала нам немного сырого теста.

Я думаю, мне было девять лет, уж точно не старше, когда мама впервые разрешила мне остаться одному у бабушки. Джимми собирался в поход со скаутами, а я собирался остаться с бабушкой совсем один. Уже тогда я знал, что был любимцем бабушки, и был уверен, что без Джимми она даст мне несколько дополнительных лакомств.

Мама высадила меня днем, прежде чем отвезти Джимми в его скаутский лагерь. Она поцеловала меня в нос и погрозила пальцем.

— А теперь веди себя хорошо. Не доставляй бабушке никаких хлопот.

Бабушка засмеялась.

— Как он может доставить какие-то хлопоты? Когда Джимми уедет, ему не с кем будет драться.

Она дала маме и Джимми по пирожному с кремом, и Джимми дополнительно в дорогу яблочный фриттер.

Войдя внутрь, она разрешила мне выбрать что-нибудь из выпечки. Я несколько раз прошёлся взад и вперёд по маленькому магазинчику, заглядывая в витрины, прежде чем наконец остановился на датской булочке с вишней.

— Хороший выбор, — сказала бабушка, улыбаясь. — Мне она тоже нравится.

Мы прошли через заднюю дверь магазина в ту часть дома, где жила бабушка. Она не начинала печь до вечера — хотела, чтобы утром для покупателей выпечка была свежей, — поэтому до конца дня мы играли в игры и смотрели телевизор.

На ужин она приготовила мне гамбургеры и яблочный пирог (мой любимый), и после того, как она закончила мыть посуду, мы пошли в кондитерскую, чтобы начать работу.

— Припудри мне доски, пожалуйста, — сказала она. — Я начну готовить тесто.

Я взял пригоршню мелкой муки и посыпал ею доски для раскатки. Я закончил раньше нее и встал на низкий стул, чтобы посмотреть, как она размешивает тесто.

Она дала мне маленький кусочек теста, который я скатал в шарик и съел. Она продолжала мешать, а потом вдруг остановилась, как будто ей пришла в голову блестящая идея и повернулась ко мне.

— Ты хочешь попробовать что-то совершенно другое? — спросила она.

Я кивнул, усмехнувшись. её эксперименты, новые блюда, которые она готовила, всегда были фантастическими.

— Хорошо!

Она подошла к шкафу и вытащила несколько маленьких коричневых бутылочек. Она поднесла их к свету, чтобы лучше разглядеть их крошечные этикетки, а затем высыпала в большую миску тщательно отмеренные ложки каждого. В эту же миску она зачерпнула несколько пригоршней теста. Она протянула мне деревянную ложку.

— Мешай, — сказала она мне.

Я начал перемешивать. Постепенно тесто приобрело цвет: сначала светло-коричневый, затем темно-коричневый.

Смеясь про себя, бабушка достала из ящика стола несколько формочек для пудинга и для печенья. Она положила их на столешницу рядом со мной.

— Я раскатаю тебе тесто, — сказала она. — А ты можешь разрезать его на фигурки.

— А что мы будем готовить? — спросил я.

— Ты увидишь.

Я продолжал перемешивать. Через минуту бабушка наклонилась через моё плечо, чтобы заглянуть в миску.

— Ладно, — сказала она. — Этого достаточно.

Она подняла миску, перевернула её вверх дном над доской для раскатки и резко ударила по дну. Из нее выскочил комок теста. Бабушка взяла свою скалку и, напевая себе под нос, начала раскатывать тесто, пока оно не стало плоским.

Пока она катала, я смотрел на кучу формочек. Для меня они все выглядели классно, но в конце концов я выбрал одну. Человечка.

Бабушка отступила в сторону.

— Ладно, — сказала она и посмотрела на формочку в моей руке. — И что же ты выбрал?

Я показал ей маленькую человеческую фигуру.

Она засмеялась и захлопала в ладоши. Полетела мука.

— Прекрасно! — воскликнула она. — Это идеальный выбор!

Я подошёл к доске для раскатки, прижал формочку и обратно вытянул её; вырезанный силуэт человека, раскинувшего руки, идеально выделялся на фоне бесформенного теста. Я снова прижал формочку.

— Остановись, — сказала бабушка.

Я поднял на нее глаза.

— Подержи формочку на месте, — сказала она мне.

Я так и сделал.

Бабушка положила свою руку поверх моей. Она нараспев произнесла несколько незнакомых слов, потом отняла руку.

— Убирай формочку, — сказала она.

Я вытянул формочку и посмотрел на человеческую фигуру. Она ничем не отличалась от первой.

Бабушка открыла маленький пузырек от таблеток, который держала в руке, и достала несколько круглых конфет. Она вдавила их в голову человечка из теста — глаза, нос, О-образный рот; сформировав лицо, — пока пела ещё какие-то странные незнакомые слова. Она посмотрела на меня.

И фигура из теста вдруг подпрыгнула, судорожно вскочила, замахала руками.

Я вскрикнул и отвернулся, закрыв глаза и обхватив руками бабушкину талию в фартуке.

— Все в порядке, — сказала она. — Здесь нечего бояться. Повернись и посмотри.

Крепко держа бабушку за руку, я медленно обернулся. Маленький человечек странно пританцовывал на доске для раскатки. Я видел крошечные следы на тесте и в муке, где он двигался. Хотя я знал, что черты лица человечка из теста были сделаны из конфет, казалось, что он улыбается, и я был уверен, что он смотрит на меня.

— Дай-Ви! — произнесла бабушка.

Человечек из теста спрыгнул с доски для раскатки на пол и побежал ко мне, его кривые ноги бешено мельтешили.

— Ты лучше беги, — сказала бабушка, смеясь. И она больше не была похожа на бабушку. её лицо было жестоким, а смех злым. — Беги! Он охотится за тобой!

Я так и сделал. Побежал так быстро, как только мог. Я понесся по коридору в спальню бабушки, где на секунду остановился и оглянулся. Маленькая фигурка из теста мчалась по коридору, его круглые леденцовые глаза смотрели на меня. Я закрыл дверь и побежала вокруг бабушкиной кровати в ванную комнату. Там я тоже закрыл дверь и залез в ванну.

Мое сердце колотилось, я пытался успокоить своё тяжелое дыхание. Может быть, если он меня не услышит, то не будет знать, где я. Вдруг он уйдет.

Дверная ручка повернулась. Дверь открылась.

Я начал кричать.

— Мне очень жаль! — воскликнула бабушка, подбегая ко мне. Она схватила меня, обняла и прижала к себе. — Я не хотела тебя напугать. Все хорошо, дорогой. Все в порядке.

Я посмотрел через её плечо, и увидел, что из-за двери на меня смотрит человечек из теста. Я снова начал кричать и закрыл глаза.

— Открой глаза, — сказала бабушка. — Тебе нечего бояться. Это просто шутка. Открой глаза.

Я открыл их. Маленький человечек все ещё смотрел на меня из-за двери.

— Ю! — сказала бабушка.

Маленькая фигурка вбежала в ванную, быстро вскарабкалась по бабушкиной ноге и полезла вверх по её телу. Когда человечек добрался до её шеи, бабушка быстро схватила его примерно в середине и откусила голову. Тело из теста резко обмякло в бесформенную массу. Бабушка улыбнулась, и я увидел тесто у нее во рту. Она заговорщически подмигнула мне.

— Классная штука, — сказала она.

Я рассмеялся. Я ничего не мог с собой поделать.

— Видишь? — сказала бабушка. — Я же говорила тебе, что бояться нечего.

Она протянула мне тело человечка из теста, и я его съел. Было неплохо; учитывая что это сырое тесто. Она протянула руку, и я схватился за нее.

— Пошли, — сказала она. — Давай сделаем ещё одного.

Мы вернулись в кондитерскую и снова прошли через тот же ритуал. На этот раз, когда он танцевал, я схватил маленького человечка. Я чувствовал, как его тело изгибается и вертится под моими пальцами, как будто под тестом были мышцы. Когда я откусил ему голову, все движения резко прекратились.

Я сел возле стойки.

— Как ты это делаешь? — спросил я, глядя на нее. — Как так происходит?

Бабушка улыбнулась мне и похлопала по руке.

— Это то, что я могу делать, — сказала она. — Это мой талант.

— Ясно, но что это такое? — спросил я. — Как ты это делаешь?

Она рассмеялась.

— На самом деле это не так уж и важно. Дело в том, что… ну, ты учишься разным вещам, выпекая всю свою жизнь.

Она придвинула стул и села рядом со мной.

— Видишь ли, однажды, много лет назад, когда твой дедушка был ещё жив, я экспериментировала с разными ингредиентами, пытаясь изобрести новую выпечку.

Она улыбнулась.

— Я собиралась назвать её в честь твоего дедушки. Он стоял у печей, выпекал хлеб, а я здесь готовила свою новую выпечку. Я пела про себя и вырезала фигуры, когда вдруг тесто ожило в моей руке! Никогда в жизни мне не было так страшно! Я бросила тесто и с криком побежала к твоему дедушке. Я сказала ему, что тесто ожило у меня в руках, и ждала, пока он сходит взглянуть. Но к тому времени, когда он подошёл к нему, тесто перестало двигаться.

— И что же ты сделала?

— Ну, примерно через десять минут, когда мы просто стояли и смотрели на кучку теста на столе, мы решили, что это не опасно и что мне можно спокойно вернуться к работе. И тогда у меня появилась идея. Я снова взяла тесто и начал петь свою песню, как и раньше. И действительно, тесто начало двигаться.

Бабушка рассказала, что она продолжала свои эксперименты в течение следующих нескольких недель и обнаружила, что она может делать все что угодно со своей выпечкой. Она могла делать живых людей из сырого теста; она могла делать пончики с желе в форме змей, которые скользили по столешницам; она могла делать мучных запеченных людей с тщательно детализированными лицами, которые могли делать все, только не говорить; она могла делать само-скатывающиеся пончики.

Мой дедушка, напротив, не мог сделать ничего из перечисленного, хотя и пытался. Даже точно следуя указаниям бабушки, он не смог создать ничего, кроме традиционной выпечки.

Только у бабушки была такая способность.

Однако она не называла свой талант чем-то столь банальным или очевидным, как «Сила» или «Дар». Она называла это Джинджербред.[38]

Бабушка закончила рассказывать мне эту историю и встала, чтобы приступить к работе.

— Ты единственный человек, которому я когда-либо рассказывала об этом, — сказала она. — Я никогда никому ничего не говорила.

— Даже маме?

— Даже твоей маме. — Она посмотрела на меня. — Обещай, что никому не скажешь ни слова.

— Обещаю, — сказал я и на мгновение задумался. — Зачем ты мне это рассказала?

Бабушка улыбнулась.

— О, я не знаю. Мне вдруг пришло в голову, что, может быть, в тебе тоже есть способность оживлять хлеб.

Я вскочил со своего места.

— В самом деле? Ты научишь меня как это сделать?

Она рассмеялась.

— Думаю, это можно устроить.

Рецепт был довольно прост. Странные жидкости в экзотических маленьких коричневых бутылочках оказались ванилью, экстрактом какао, кленовым сиропом и, как ни странно, лекарством от кашля. Маленькие круглые конфеты можно было купить в любом магазине, где продавали украшения для тортов. Все, что мне нужно было сделать, это добавить все это в лепешку или тесто для пончиков, перемешать и спеть песню.

Она разрешила мне прямо там попробовать пару раз, и это сработало. Она даже дала мне список основных команд — отдельные слова из песни, — которые будут управлять созданиями.

Это осталось нашей тайной. И, верный своему слову, я никому не сказал; даже маме, даже Джимми.

Однажды ночью, несколько недель спустя, перед тем, как лечь спать, я услышал легкий стук в окно. Я перекатился на кровати, раздвинул шторы и увидел маленькую мучную запеченную лошадку, которая смотрела на меня, царапая стекло. Смеясь, я открыл окно, схватил лошадь и съел её.

Через пару дней, когда мама и Джимми ушли в магазин на несколько часов, я быстро сделал своё маленькое животное. У меня не было никаких формочек, и животное не было похоже ни на что, но оно двигалось. Я просмотрел свой лист с написанными командами и отослал животное, но оно так и не добралось до бабушки. Мои методы управления ещё не были настолько хороши.

Впрочем, я продолжал работать над этим, и со временем стал весьма опытен. Я не использовал формочки для печенья или пудинга, а вместо этого лепил свои собственные фигуры. Я отправлял создания из теста к бабушке, а она переделывала их, добавляла что-то, убирала и отправляла обратно мне, измененных, но все ещё узнаваемых.

Только однажды у меня случилась неприятность — печеньки-циклопы, которые сбежали от меня и сновали по дому, выбегая на улицу, — но я не сказал об этом бабушке.

* * *

Бабушка умерла, когда мне было девятнадцать. Сердечный приступ, так сказал доктор. Мама была той, кто нашёл её; она лежала на полу своей кондитерской, её лицо было покрыто белой мучной пудрой, а на столе над ней лежал наполовину свернутый лист теста. Очевидно, она умерла, когда готовила пончики и пирожки для утренних покупателей.

Это были похороны в открытом гробу, и мне, как члену семьи, пришлось просидеть весь день возле её безжизненного тела, пока мимо проходили скорбящие. На этот раз скорбящие были правы: она действительно выглядела спокойной в смерти. Но я не мог находиться так близко к ней. Сидя там, я все время вспоминал, какой она была. Я снова видел её, когда она впервые рассказала мне о Джинджербред, а её лицо улыбалось и было счастливым.

Выглядеть спокойным было не то же самое, что выглядеть живым.

Я плакал. И я не мог перестать плакать.

Мы похоронили бабушку и молча поехали домой. В конце недели я поехал в её кондитерскую, чтобы все позакрывать и привести вещи в порядок.

На столе у двери стояли маленькие коричневые бутылочки для Джинджербред.

Я стоял и смотрел. Мне пришла в голову одна идея. Безумная, отвратительная идея. Сумасшедшая идея. Я уставился на бутылки, потом поднял их. Я знал, что моя идея безумна, но… но… это может сработать.

Я достал бабушкины миски, нашёл муку, сахар, яйца и молоко и начал смешивать тесто. Я приготовил в шесть раз больше обычного — достаточно для двенадцати дюжин булочек — и добавил в шесть раз больше ванили, экстракта какао, кленового сиропа и лекарства от кашля. Сначала я планировал сделать свою собственную бабушку: гигантскую пряничную женщину, настолько похожую на настоящую бабушку, насколько позволяли мои навыки. Но я передумал. У меня была идея получше.

Я загрузил миски с тестом в машину и поехал на кладбище. Уже смеркалось и темнело, так что шансы встретить кого-нибудь на кладбище были очень малы. Конечно же, я был один, когда приехал. Я оставил миски с тестом в машине, а сам достал из багажника лопату и начал копать бабушкину могилу.

Прошёл почти час, когда моя лопата наконец ударилась о тиковое дерево бабушкиного гроба. Я быстро счистил остатки грязи и открыл гроб. За неделю её состояние не сильно ухудшилось. Возможно, её кожа была чуть более серой, но и только.

Я побежал к своей машине, чтобы взять тесто.

Полиция подъехала как раз в тот момент, когда я запихивал ей в рот третью миску теста. Сильные руки схватили меня. Пока полиция выполняла свой долг, официальные голоса зачитывали мои права. Но я их почти не замечал.

Я начал петь.

— Мэйрзи доатс и дози доатс и лиддле лэмзи дайви![39]

Полиция вытащила меня из могилы.

— …А кидле дайви тоже, не так ли?[40]

И бабушкина голова повернулась в мою сторону. Тесто для выпечки стекало из её рта на подбородок. Веки на её мертвых глазах дрогнули.

— Бабушка! — звал я её. — Бабушка!

Никто из них, казалось, не заметил, что лицо бабушки ожило. Двое полицейских закрыли крышку гроба. Я не мог перестать думать — дико, безотлагательно, иррационально, — что если бы у меня было время распорядиться всем тестом, если бы я мог спеть всю песню до конца, то она была бы действительно и по-настоящему жива.

Но это не имело значения. Хотя она не произнесла ни слова, губы бабушки за мгновение до того, как гроб закрылся, сложились в два слова. И я это увидел.

Я был спокоен, когда они отвезли меня в окружную больницу для наблюдения, и я ничего не сказал об этом событии в течение всех недель интенсивной терапии. Но вид бабушкиных говорящих губ все это время оставался на переднем крае моего сознания, и это знание помогло мне преодолеть мои трудности.

Она улыбнулась мне, тесто стекало по её лицу, и на мгновение её глаза показались почти живыми.

— Попробуй ещё раз, — сказал её рот.

Попробовать ещё раз.

* * *

Не волнуйся, бабушка. Я обещаю.

Перевод: Игорь Шестак

Безумная мелодия

Bentley Little, «Loony Tune», 1987

Эта история началась с образа, который пришёл ко мне во сне: маленький мальчик запускает воздушный змей, сделанный из кожи его брата. С этого все и началось. Я также включил в нее один из моих любимых детских слухов, очень популярный среди таких как я детей, которые выросли в Анахайме, штат Калифорния, в тени Диснейленда.

Головорезы из Диснея снова преследуют нас. Мама сказала, что видела двоих из них в машине возле супермаркета. Она сбросила их, приехав домой на автобусе и оставив машину на стоянке. Сейчас они с отцом наверху упаковывают вещи.

Нам придется переехать.

Третий раз в этом году.

Вы, наверное, видели мультфильмы моего отца. Те, в которых два остроумных хомяка постоянно изводят домашнюю собаку и кошку, доставляя им неприятности с их владельцами. Даже не смотря на то, что мой отец не делал ничего нового последние три года, их все ещё показывают по субботам утром, а многие местные станции по всей стране показывают их во второй половине дня по будням.

Конечно, мой отец все ещё рисует. Он все ещё пишет сценарии, и он все ещё составляет раскадровки. Но его новые мультфильмы никто никогда не видел. Его имя, сказал он, — смерть в мире анимации. Дисней отравил для него как студийные, так и сетевые воды. Они внесли его в черный список, и у них достаточно влияния, чтобы осуществить свои угрозы.

Поэтому он творит для того дня, когда его работу снова увидят, — у него не было сомнений, что она будет показана. Эта ситуация не может длиться вечно. Он рисует свои фоны, раскрашивает кадры кинопленки и планирует свои истории. И по моему личному мнению, его мультфильмы даже лучше, чем прежде. Его идеи в последнее время были воистину вдохновенными.

Господь милостив.

* * *

Божий Дом было труднее всего засунуть в автобус. Он намного тяжелее, чем кажется. Я помог отцу и матери поместить его на тележку и катить по подъездной дорожке, но поднимать его по ступенькам автобуса было сущим адом. Нам пришлось прислонить его к ступенькам, а потом толкать снизу. В конце концов мы поставили его в нишу рядом с плитой, и я охранял его, пока мама с папой вернулись в дом за остальными вещами.

Я посмотрел на Божий Дом, на гладкий серебристый металл его поверхности, на термометр, встроенный в его верхнюю часть. Мне было тепло и приятно просто смотреть на него. Я задумался на мгновение, затем упал на колени, сложил руки и помолился, чтобы Бог не позволил головорезам поймать нас. Это была искренняя молитва, а мой отец говорит, что сердечные молитвы, — самые лучшие.

Я думаю, что Бог услышал меня.

Мы путешествуем уже больше недели, и за нами никто не следит.

* * *

Когда мой брат Роберт умер, родители отдали его мне, и я превратил его в воздушного змея. Я снял кожу с его тела ножом, который мне одолжила мама, и повесил её сушиться. В сухой жаре середины марта его кожа за несколько дней стала твердой и жесткой. Я намазал её смягчителем, обработал камнями и досками, чтобы сделать податливой, и натянул на каркас воздушного змея, который сделал мне отец. Кожа легкая, но устойчивая к ветру, и я знал, что это будет идеальный материал для воздушного змея.

Теперь этот змей — моя единственная собственность, единственная вещь, которая будет со мной, куда бы мы не переехали. Это единственная вещь, принадлежащая мне, которую нельзя заменить.

Когда мы путешествуем, я запускаю его из заднего окна автобуса.

* * *

Новый город, в котором мы живем, довольно симпатичный. Он находится у подножия Скалистых гор в штате Колорадо, более чем в ста милях от ближайшего мегаполиса. Здесь нет ни больших супермаркетов, ни торговых центров, ни мультиплексных кинотеатров, ни даже Макдоналдса. Мой отец думает, что мы сможем пожить здесь некоторое время.

Здесь также много детей, и это хорошо. У меня будут дети, с которыми я буду играть, а у моего отца будет тестовая аудитория для его новых мультфильмов.

Небо голубое, трава зеленая, и Господь милостив.

* * *

Билли Болдсер мне больше не друг.

Я пригласил его прийти ко мне сегодня днем. Моя мать пошла за покупками в продуктовый магазин, отец работал в своем кабинете, и я посчитал, что это будет безопасно. Я отвел Билли на кухню, мы взяли немного колы, а потом пошли на задний двор играть.

Когда через несколько минут отец вышел на кухню, чтобы попить, он увидел нас с Билли через окно и выбежал во двор. Он схватил Билли за руки и поднял высоко в воздух.

— Именно то, чего не хватает Еве! — крикнул он.

Он понес Билли, теперь уже кричащего, в дом.

— Нет, отец! — крикнул я.

Но было уже слишком поздно. Он уже затащил Билли в кабинет и запер дверь. Я приложил ухо к дереву и услышал крики Билли, когда отец привязывал его к стулу. Голос Билли стал приглушенным, когда отец заткнул ему рот кляпом. Послышался звук летящих бумаг, затем наступила тишина.

Не совсем тишина.

Я слышал, как отец яростно рисует карандашом.

Он уже делал это раньше. Он примечал моих друзей, обладающих каким-то качеством, которое, как он думал, передастся в его мультики, и заставлял сидеть, пока рисовал их. Мать одного из моих друзей обвинила его в растлении малолетних и пригрозила выдвинуть против него обвинение, но мы уехали прежде, чем это началось.

Как бы мне не хотелось этого признавать, но некоторые из лучших работ моего отца появились в результате вот таких похищений моих друзей.

Я растянулся на полу коридора и попытался заглянуть под край двери, но не увидел ничего, кроме ковра в кабинете. Однако я прекрасно слышал. Я слышал, как Билли отчаянно борется, слышал, как отец лихорадочно рисует.

Через несколько минут я услышал, как отец молится, и понял, что он стоит на коленях перед Божьим Домом и разговаривает с Господом.

Когда через полчаса Билли выбежал, он даже не узнал меня.

Его глаза были красными и дикими, а на руках и лице виднелись следы от веревок. Он в ужасе выскочил из дома, а я даже не попытался последовать за ним. Вместо этого из-за двери я заглянул в кабинет отца. Он не смотрел на меня, но, должно быть, знал, что я здесь.

— Прекрасно! — сказал он. — Прекрасно!

Когда мама вернулась домой, он втолкнул её в спальню и запер дверь.

* * *

Они нашли нас. Не знаю, как они это сделали, но нашли.

Я шёл домой с детской площадки, усталый, потный и готовый поужинать, когда двое из них выскочили из машины и схватили меня. Я пытался вырваться, но они крепко держали меня, были больше и сильнее. Один из них быстро и сильно ударил меня по лицу, и его кольцо рассекло мне щеку. Кровь стекала по моему лицу, когда они бросили меня в машину.

Один мужчина сел на заднее сиденье рядом со мной. Другой запрыгнул на водительское сиденье.

Мы сорвались с места.

— Что вы с ним сделали? — спросил мужчина рядом со мной, когда мы ехали.

Я тупо уставился на него.

Он ударил меня снова, на этот раз сильнее, и по выражению его лица я понял, что он наслаждается этим.

— Кончай дурачиться, парень. Как он?

Я промолчал.

— Мы легко можем вызвать полицию, и пусть они сами разбираются. Как ты думаешь, твоему старику это понравится?

Они блефовали, и я это знал. Они не посмеют вызвать полицию после того, как схватили меня и ударили. Я изобразил на лице своё лучшее выражение детской обиды и посмотрел на мужчину рядом со мной.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — сказал я.

— Ты не понимаешь? — он вытащил фотографию меня и моих родителей из портфеля на полу, и его выражение кратковременного сочувствия растворилось в улыбке чистой злобы. — Начинай говорить, маленький говнюк, или мы прибьем твою задницу к стене.

Я посмотрел на ближайшую ко мне дверь и подумал о том, чтобы открыть её и выскочить наружу, но мы ехали быстро, и я знал, что получу серьезные травмы. Я спокойно посмотрел на своего ближайшего похитителя.

— Только тронь хоть один волосок на моей голове, ублюдок, и мой отец сожжет его.

Его лицо побледнело, и на нем появилось выражение ужаса.

— Он этого не сделает.

— ещё как сделает, — сказал я.

— Так все-таки как он?

Я уставился в лобовое стекло.

— Высадите меня на следующем углу, — приказал я.

— Отпусти его, — сказал мужчина на переднем сиденье. Это был первый раз, когда я услышал, как он говорит. Его голос был мне точно знакомым. Я узнал его. Я слышал его голоса, он озвучивал мультфильмы.

Они выпустили меня, и сделали вид, что уезжают, но я знал, что они собираются вернуться и попытаться последовать за мной. Я сбросил их, проползя через ливневую канализацию под улицей рядом с парком, и помчался домой. Мама, папа и я схватили Божий Дом и покатили его к автобусу. Я побежал обратно в дом и взял своего змея.

И теперь мы снова путешествуем.

* * *

Моя мать писала детские книги. Она забросила это, когда вышла замуж за моего отца, но у нее все ещё много идей. Именно она первой подумала о том, чтобы украсть Бога.

И именно она решила, что мы должны остаться на одном месте и обороняться.

* * *

Мы готовы к этому.

Путешествие закончилось. Автобус припаркован на постоянной стоянке, а дом, который мы выбрали для жизни, изолирован и находится далеко от города.

Мой отец начал разрабатывать нашу оборону.

Мы всегда знали, что ресурсы Диснея безграничны. И мы также знали, что они никогда не сдадутся. Но мы никогда раньше не думали о том, чтобы остаться на одном месте и сражаться. Как можно было бороться с чем-то таким большим, как Дисней?

Но моя мать указала, что Бог на нашей стороне.

И это то, о чем мы должны были подумать раньше.

* * *

Теперь все закончится. Это конец.

Они пришли рано утром, крадучись по периметру нашей собственности. Их было несколько групп. Конечно, там были головорезы, но и аниматоры тоже. В конце концов, именно они были в этом больше всего заинтересованы. С тех пор, как мы украли их Бога, они стали выпускать всякую чушь, и хотя они успешно блокировали маркетинг мультфильмов моего отца, им хорошо было известно о неизменно высоком качестве его работы.

Мы все вместе помолились, прежде чем выйти на улицу. Мы преклонили колени перед Божьим Домом и прочитали молитву Господу. Однако мне было трудно сосредоточиться. Я держал глаза открытыми, исподтишка глядя на табличку под термометром: УОЛТ ДИСНЕЙ.

Я почувствовал теплое покалывание внутри себя, когда прочитал имя Бога.

Мой отец встал. Он велел нам с мамой оставаться в доме, а сам пошёл их встречать. Он сказал, что попробует поторговаться. Моя мать возразила и начала спорить, но отец поднял руку. Выражение его лица говорило само за себя. Он устал убегать.

Он посмотрел на меня сверху вниз и улыбнулся.

— Займись обороной, — сказал он.

Я взял у него из рук пульт управления и смотрел, как он выходит через парадную дверь.

Я видел, как они застрелили его ещё до того, как он сошёл с крыльца.

Я закричал, и я все ещё кричал, когда нажал кнопки на пульте дистанционного управления.

Ничего не случилось. Защита не сработала.

Я бросил пульт и посмотрел на мать. Она не плакала и не причитала, как я ожидал. Вместо этого на её лице застыло выражение мрачной решимости, и выражение её лица заставило меня прекратить кричать.

— Позволь мне разобраться с этим, — спокойно сказала она.

Я наблюдал, как она коснулась святых кнопок на боку Божьего дома. К тому времени, когда я понял, что она делает, было уже слишком поздно реагировать. Металлическая дверь открылась с криогенным шипением, и температура на термометре упала почти до комнатной.

Тело Бога вывалилось наружу и рухнуло на пол. Он не был таким сильным мускулистым героем, каким я его себе представлял. Скорее, это был иссохший и замерзший старик, худощавый, с тонкими усиками.

Я почувствовал пустоту внутри себя, когда посмотрел на фигуру.

Бог был мертв.

Мама бросилась к входной двери.

— Не стреляйте! — закричала она. — Вы можете забрать его.

Она побежала назад и потащила тело Бога к верхней части лестницы в подвал, пнула его ногой и захлопнула дверь. Она схватила распакованную коробку с книгами и швырнула её в Божий Дом, прежде чем захлопнуть металлическую дверь. Она нажала кнопку, и столбик термометра снова опустился до прежней низкой температуры.

Мы не разговаривали, пока они забирали Божий Дом и грузили его в специально оборудованный фургон.

Мужчины улыбались и были счастливы. Они не разговаривали с нами и не причиняли нам вреда. Через сорок пять минут они ушли.

Мы с мамой вышли на улицу, где в грязи лежало тело моего отца. Глаза у него были открыты и остекленели, а рубашка насквозь пропиталась кровью.

— Возьми нож, — сказала мама. — Мы сделаем из него брюки и рубашку.

Бог мертв, подумал я. Бог мертв.

Я пошёл за ножом.

Перевод: Игорь Шестак

Черные Дамы

Bentley Little, «The Black Ladies», 1989

Длинные ногти всегда пугали меня. В детстве я думал, что это самое страшное, что есть у ведьмы в «Волшебнике страны Оз». Каждый раз, когда я смотрел книгу рекордов Гиннесса, я всегда первым делом открывал страницу с фотографией самых длинных ногтей в мире. Я не думал об этом страхе уже много-много лет, но однажды ночью, когда мне было чуть за двадцать, я шёл к своей машине и увидел на тротуаре, в свете уличного фонаря, что-то похожее на тень женщины с очень длинными ногтями. Это дало мне идею для этой истории.

— …И спаси меня от Черных Дам и Гигантских Чисел. Аминь.

Робби расцепил свои руки и крепко прижал их к бокам, пока мать набрасывала на него одеяло. Он хихикнул, когда одеяло упало ему на голову, и стянул его чуть ниже шеи.

— Подними ноги, — сказала мать, и он приподнял ноги, пока она заправляла одеяло под него, следя затем, чтобы его ноги были надежно защищены. Она снова подошла к изголовью кровати и легонько поцеловала его в лоб.

— Спокойной ночи. Приятных снов.

Он улыбнулся ей. Она уже почти подошла к двери, когда он сказал:

— Можно мне оставить свет включенным?

Она снова посмотрела на него.

— Так ты никогда не заснешь.

— Да засну я.

Она на мгновение задумалась.

— Хорошо. Но если я вернусь сюда через полчаса, а ты все ещё не спишь, то все повыключаю.

— Ладно.

Джоанна прошла по коридору в гостиную, где Брэд смотрел на одном из местных телеканалов порезанную версию фильма «Хватай деньги и беги».[41] Он поднял глаза, когда она вошла.

— Робби в порядке?

Она кивнула.

— Никаких проблем?

Джоанна вздохнула.

— Ну, я разрешила ему оставить свет включенным, — она сделала паузу. — Может быть, это поможет.

— Стоит попробовать.

Брэд снова повернулся к телевизору. Месяц назад — даже две недели назад, — он бы настоял, чтобы Робби спал с выключенным светом. Это было неправильно, потакать мальчику, усиливать его детские страхи. Поддайтесь страхам ребенка, и кто знает, когда он с ними справиться. Если вообще справиться.

Но теперь, после кошмаров последних полутора недель, после жутких криков ужаса, он был готов попробовать все, что угодно. Брэд знал, что это эгоистично, но он попросту хотел, чтобы мальчик помолчал хотя бы одну ночь — всю ночь, — чтобы он сам смог наконец-то получить заслуженный спокойный отдых.

Джоанна улыбнулась.

— Он добавил это к своим молитвам.

— И что же он сказал?

— Он сказал: «Спаси меня от Черных Дам и Гигантских Чисел.»

Брэд посмотрел на нее.

— Гигантские Числа?

— Они новые. Он сказал, что они преследовали его прошлой ночью. Большие двойки, тройки и пятерки тащились за ним, пытаясь убить.

Брэд покачал головой.

— Может быть, нам стоит поговорить с доктором или ещё с кем-нибудь, попросить помощи. Это ненормально.

Лицо Джоанны напряглось, рот превратился в жесткую тонкую безгубую линию.

— У всех бывают кошмары.

— Повторяющиеся кошмары?

— У некоторых людей так и бывает.

— Каждую ночь?

Она даже не взглянула на него. её глаза невидяще уставились в телевизор.

— Он справится с этим.

её губы были крепко сжаты.

* * *

Они спустились с чердака, один за другим, все в развевающихся колеблющихся одеждах, с растрепанными волосами. Всего их было пятеро. Их черные волосы струились неукротимыми спутанными прядями, обрамляя древние костяные белые лица, а черный материал их одеяний развевался на невидимом ветру.

Они подошли к его комнате, протягивая Щекочущие Пальцы.

Он знал, что они придут. Он слышал шёлестящий шорох их движений, когда они летели по коридору, хотя ещё не видел их. Он хотел залезть под покрывала, спрятаться в безопасности одеял, но его мышцы были парализованы. Он даже не мог позвать на помощь. Он лежал неподвижно, глядя на открытую дверь своей комнаты, и ждал, когда впервые увидит их.

За пределами его поля зрения раздался приглушенный шорох.

Длинные Щекочущие Пальцы обвились вокруг дверного косяка. Он мог видеть черный лак на ногтях. Он втянул в себя воздух, паника захлестнула его изнутри.

Затем они все разом впорхнули внутрь — извивающаяся какофония черноты.

И Черные Дамы уже были рядом с ним.

* * *

Брэд, спотыкаясь, вошёл в комнату сына и включил свет. Внезапный яркий свет на время ослепил его. Он закрыл глаза, потер их и снова открыл. Робби все ещё кричал, сидя прямо в постели, его глаза округлились от ужаса. Его одеяло лежало скомканной кучей рядом с кроватью.

Он бросился к Робби, схватил маленького мальчика и крепко прижал к себе.

— Все в порядке, — сказал он. — Все хорошо. Я здесь.

— ЧЕРНЫЕ ДАМЫ! — кричал Робби.

— Здесь никого нет. Все в порядке.

Он успокаивал и утешал своего сына, пока крики, а затем и плач не прекратились.

Робби поднял на него глаза.

— А можно я буду спать с тобой и мамой?

Его так и подмывало сказать «да». Он был уверен, что защита, предоставляемая постелью взрослых, по крайней мере на эту ночь избавит его от кошмаров. Но Робби было восемь, ему шёл девятый год, и спать со своими родителями было психологически нездоровым.

— Нет, — ответил он. — Здесь с тобой все будет в порядке.

— Но Черные Дамы доберутся до меня.

— Нет таких существ, как Черные Дамы. Тебе просто приснился кошмар…

— Они существуют. Они живут на чердаке.

— Нет. А теперь перестань так говорить, ты только ещё больше пугаешь себя.

Он взял одеяло Робби и накрыл его.

— Вот что я тебе скажу, приятель. Я останусь здесь, пока ты не уснешь, хорошо?

Робби кивнул, хотя Брэд понимал, что это ему не сильно поможет.

— Хорошо.

Брэд уложил Робби и придвинул стул поближе к кровати. Он начал рассказывать историю о том, как ходил на подледную рыбалку в Канаде со своим дядей Ральфом, когда был маленьким мальчиком, но прежде чем добрался до своей первой поклевки, Робби уже спал. Он отодвинул стул и тихонько вышел из комнаты, выключив по пути свет.

Через некоторое время, в постели, ему показалось, что он услышал скребущийся шорох где-то в доме.

А через несколько секунд он уже крепко спал.

* * *

— Я больше не могу этого выносить. Черт возьми, мы должны что-то сделать. Я, должно быть, прошлой ночью поспал только около трех часов.

Джоанна сочувственно кивнула.

— Но что мы можем сделать? Мы уже все перепробовали. Я думаю, что мы просто должны позволить этому идти своим чередом.

— Мы ещё не все перепробовали

Она холодно посмотрела на него.

— Я не хочу об этом говорить.

* * *

У Черных Дам было нечто большее, чем просто Щекочущие Пальцы. Их длинные скрюченные руки, похожие на гигантские клешни насекомых, теперь были заинтересованы не только в щекотке. Они больше не тянулись к нему и не пытались потрогать тайные места под мышками или на животе, чтобы заставить его смеяться.

Теперь они хотели заставить его плакать.

Длинные костлявые пальцы, с заостренными на концах черными ногтями, тянулись к его горлу, глазам и пальцам ног, пытаясь схватить его, вцепиться и сжать.

Он с криком проснулся.

* * *

После того как Брэд заснул, Джоанна долго смотрела в потолок с лепниной.

Ей самой не хотелось засыпать.

Она не хотела видеть сны.

Она не хотела видеть Черных Дам.

Это было то, о чем она никогда не говорила Брэду. То, о чем она никогда не сможет рассказать ему. В детстве ей тоже снились Черные Дамы. Они преследовали её своими длинными Щекочущими Пальцами, потом своими длинными Царапающими Пальцами, потом…

Она глубоко вздохнула. её родители тоже никогда ей не верили, хотя однажды ей показалось, что она увидела в глазах матери что-то такое, что могло бы… могло быть пониманием. До сих пор она продолжала видеть Черных Дам… до сих пор… вот только до каких пор? Она не могла вспомнить. Воспоминания были расплывчатыми, нечеткими, хотя образ этих черных трепещущих ведьм был совершенно ясен в её сознании.

Она хотела помочь Робби. Она хотела сделать для него все возможное, чтобы ему стало лучше, но не знала как. Какая-то часть её хотела довериться ему, сказать, что она знает, что он не совсем спит, что он действительно видит то, что ему кажется. Но в то же время она понимала, что подобное признание повергнет его в ужас. Взрослые должны быть проводниками логического мышления, бастионами безопасности. Как сильно это разрушит его мир, если он узнает, что его мать тоже когда-то видела Черных Дам.

Когда-то?

По-прежнему. Она вздрогнула. Две ночи назад, когда Робби сказал, что Черные Дамы перешли от Щекочущих Пальцев к Царапающим, она снова увидела их во сне. Они были расплывчатыми — всего лишь туманные очертания в обычной обстановке, — но они были там, и она знала, что они хотят, чтобы она их увидела.

Но она не знала почему.

Она посмотрела на Брэда, который тихонько спал рядом с ней, широко раскрыв рот.

Он, вероятно, невинно грезил — катался на лыжах, ходил в походы или занимался какой-нибудь выдуманной работой. Или же он грезил реалистично — думал о психиатрах для Робби и денежных проблемах.

Психиатры.

Может быть, ей стоит все рассказать ему?

Но нет. Он бы подумал, что ей тоже нужна помощь. Она посмотрела в сторону коридора, стараясь не обращать внимания на тайные шёпотки, которые она слышала в глубинах своего сознания.

Спи спокойно, Робби, подумала она.

* * *

Черные Дамы спускались по лестнице в движении шуршащей одежды и развевающихся волос; в движении, чем-то среднем между текучим и толчкообразным. Когда они приблизились, вытянув Щекочущие Пальцы, она увидела их лица. Ужасные разинутые рты, сморщенные губы, скомканные над беззубыми деснами. Гнилые носы. Покрытая шрамами кожа. Опасные глаза.

Они потянулись к ней.

И Джоанна проснулась в холодном поту, испуганно оглядывая темную комнату, внезапно почувствовав потребность в теплом цивилизованном электрическом свете.

* * *

Это пришло ей в голову, когда она готовила обеденные блюда.

Когда Нелли умерла. Когда Нелли умерла, Черные Дамы перестали появляться.

Она уронила тарелку, и та раскололась об пол, но не разбилась вдребезги. Она оцепенело взяла её в руки. Точно. Теперь она вспомнила. Черные Дамы хотели кого-то заполучить. Им нужен был кто-то, и они забрали Нелли.

Нет. Я отдала им Нелли.

Нет! Это неправда!

Да. Это правда. Она слышала, как Нелли кричала в соседней комнате, когда Черные Дамы забирали её, и была рада, что они забрали её. В глубине души она просила, просила и умоляла, чтобы они забрали Нелли и оставили её в покое. И они сделали это. Больше никого не было дома, и когда её родители вернулись и нашли Нелли мертвой, Джоанна притворилась, что все это время крепко спала. Она даже не попыталась спасти свою сестру. Она не хотела спасать свою сестру. Она хотела только спасти свою собственную жизнь и думала только о себе.

Но она хотела спасти Робби…

Спасти? Спасти его от чего? Ему ничего не грозило. Все это чушь. Она была ещё ребенком, когда Нелли умерла. Она построила свою собственную систему причин и следствий, приписав свои реакции событиям, которые были совершенно не связаны между собой. Черные Дамы были всего лишь плодом её воображения.

Но как Робби мог видеть те же повторяющиеся, очень плохие сны, что и она в детстве?

Это были кошмары. Ни больше, ни меньше. Она была встревожена тогда. Точно так же, как она была встревожена сейчас. Точно так же, как Робби был встревожен из-за них.

Она подняла глаза и увидела Робби, который весело играл на качелях на заднем дворе.

Подойдя ближе, она увидела своё отражение в стекле кухонного окна.

Она выглядела испуганной.

* * *

Они рано уложили Робби в постель и не ложились спать, смотря «Десять Заповедей».[42] Он спал спокойно, и когда они заглянули к нему перед тем, как отправиться в свою спальню, он казался совершенно умиротворенным.

Ни один из них не упомянул о шёлестящем шуме, доносившемся с чердака над коридором.

* * *

Робби с криком проснулся.

Как и Брэд.

Как и она.

Джоанна перестала кричать, заставляя себя успокоиться, и посмотрела на Брэда.

её сердце бешено колотилось. Она чувствовала, как пульсируют вены у нее на шее. Его глаза встретились с её глазами.

— Черные Дамы, — сказал он.

Она кивнула, и он начал быстро выбираться из постели. Она бросилась к нему, схватившись за эластичный пояс его пижамных штанов.

— Подожди! — воскликнула она.

— Робби! — сказал он.

Они слышали, как мальчик кричит в соседней комнате. Она безумно и яростно покачала головой.

— Отпусти его! Они хотят его заполучить! Пусть они заберут его!

Он подорвался, выскочил из спальни и побежал по коридору к комнате Робби, а она рухнула на кровать, рыдая. Она сделала это снова. Она пожертвовала людьми, которых любила, чтобы спасти свою шкуру. Она хотела, чтобы Брэд сделал то же самое. Она хотела, чтобы он поступил точно также. Когда дошло до дела, когда ей пришлось делать выбор — или бороться за сына, или сдаться перед лицом собственного страха, она развалилась.

Из дальнего конца коридора доносился маниакальный шорох черных одежд и черных струящихся волос.

— Нет, — всхлипнула она. — Нет, нет, нет, нет…

Крики Робби прекратились, хотя она не могла точно вспомнить, когда именно. Половина её испытывала непреодолимое желание броситься в его комнату и посмотреть, что происходит, узнать, сможет ли она спасти своего сына. И её мужа. Но другая её половина, более сильная, боялась того, что она может найти, боялась увидеть, как последнее развевающееся одеяние исчезнет на чердаке, прежде чем закроется люк, и хотела остаться в безопасности кровати.

Она села и прислушалась, слезы высохли на её лице. В доме было тихо. Черные Дамы сделали своё дело. Они получили то, за чем пришли.

Она услышала шаги в коридоре. Несколько шагов. Все ближе и ближе…

Брэд вошёл в комнату, обняв Робби за плечи.

— Я разрешил Робби поспать сегодня ночью здесь, вместе с нами… — он посмотрел на Джоанну, свернувшуюся калачиком на кровати. — Что..?

Она подняла глаза, посмотрела сначала на него, потом на сына.

Позади них она увидела длинные накидки и мантии Черных Дам, развевающиеся на невидимом ветру, как и их Смертоносные Пальцы, резко опускающиеся вниз.

Перевод: Игорь Шестак

Пиньята

Bentley Little, «The Piñata», 2012

В детстве, на моих вечеринках по случаю дня рождения, с пиньятами[43] я всегда испытывал двоякое чувство: любовь и ненависть. Я никак не мог решить, хочу ли я, собственно, быть тем человеком, который взламывает пиньяту — а значит, мне приходится тратить время на то, чтобы снять повязку с глаз, прежде чем приступить к важному делу сбора конфет, — или я хочу ждать в первом ряду, готовый мгновенно наброситься на падающие лакомства. Я также думал, что некоторые из пиньят, оригиналы из Мексики, выглядели немного… странно. После моего десятого дня рождения мне приснился кошмар об одной из них. Много лет спустя, размышляя об этом, я написал эту историю.

— Готовьсь, замах, удар!

Пит Гордон, с завязанными глазами, полностью дезориентированный, отважно ударил по разноцветной пиньяте, свисавшей с ветки дерева, и промахнулся на милю, когда отец Грега сильно дернул за веревку и вытащил её из зоны досягаемости. Пит споткнулся, чуть не упав вперёд от силы своего удара, и толпа детей рассмеялась.

— Ну и болван! — крикнул кто-то.

Грег, следующий в очереди, шагнул вперёд, когда его мама сняла повязку с глаз Пита. Теперь он чувствовал себя хорошо. Раньше он дулся, потому что родители заставляли его становиться в конец очереди. Будучи именинником, он считал, что сначала ему надо было раскалывать пиньяту. Но родители говорили, что гости должны идти первыми. Теперь он был рад этому. Он мог наблюдать за всеми другими детьми, когда они пытались взломать пиньяту, и теперь знал, что делал его отец. Отец всегда низко опускал пиньяту во время первого удара и поднимал её вверх во время второго. Если он правильно все рассчитывал, то мог выбивать таких простофиль.

Грег взял бейсбольную биту у Пита, и тот вернулся к полукругу детей, окружавших дерево. Грег посмотрел на пиньяту. Она была большая, с достаточным количеством места для конфет, красно-оранжево-желтая мексиканская фигура, которая смутно напоминала ацтекского бога. Суровое лицо фигуры мрачно смотрело на него сверху вниз, глаза сверкали в гневном взгляде, рот был опущен в хмурой гримасе. Прошлым летом его отец купил пиньяту в Тихуане. ещё несколько недель назад она стояла позабытая в гараже. Он обнаружил её, когда рылся в гараже в поисках комплекта для ремонта шин. Он, Сьюзен и его мама с папой провели всю прошлую ночь, набивая фигурку из папье-маше Тутси Роллсами,[44] Сникерсами и Бэйби Рутами,[45] а также леденцами на палочке и разнообразными карамельками.

— Закрой глаза, — сказала мама.

Грег закрыл глаза и почувствовал, как повязка туго стягивает его голову. Если он действительно попадет в пиньяту и разобьет её, то окажется в невыгодном положении из-за повязки на глазах. Все остальные будут собирать конфеты, в то время как он все ещё пытаться снять повязку с глаз. Но поскольку именно он будет ближе всех к пиньяте, на самом деле ему можно и не снимать повязку. Он мог просто упасть на колени и вытянуть руки перед собой, сгребая все конфеты себе между ног.

— Туго? — спросила его мама.

Грег кивнул. Он услышал, как за деревом кашляет отец.

— Ладно, — сказал отец. — Готовьсь, замах, удар!

Грег ударил сильно и низко, ожидая услышать резкий хруст бейсбольной биты, бьющей по папье-маше. Но ударил лишь воздух и, потеряв равновесие, упал на траву. Раздался дружный смех. Он тут же встал, почувствовав, как мамины руки легонько схватили его за плечи и направили в сторону пиньяты. Она дважды повернула его, чтобы сбить с толку, а затем отпустила.

— Ладно, — сказал отец. — Готовьсь, замах, удар!

Он ударил сильно и высоко, и почувствовал волну возбуждения, когда его бита встретилась с пиньятой. Он обратно замахнулся и снова ударил, чтобы уже полностью разбить её, и с удовлетворением услышал, как она рухнула на землю. Он тут же выронил биту, упал на колени и потянулся вперёд по траве собирать конфеты.

И коснулся теплой влаги.

Внезапно он осознал, что вокруг него кричат люди. Из-за его спины донесся отвратительный звук, будто кого-то громко стошнило. Его сердце бешено колотилось от полуосознанного страха. Он сорвал повязку с лица.

Его мама лежала на земле рядом с ним, её голова была разбита, красивое лицо осунулось, один видимый глаз безумно смотрел на него. её кровь была повсюду: на дереве, на цветах, на траве, на его собственных руках.

Грег с трудом поднялся на ноги и попятился назад, не в силах оторвать взгляд от неподвижного тела матери. Он убил её! Он с тошнотворной ясностью вспомнил, что почувствовал, когда бита ударилась о то, что он принял за пиньяту. Он вспомнил мягкий глухой стук, донесшийся от его удара, когда он рубанул снова. Его лицо горело, пылало, хотя слез не было. Ему было трудно дышать.

Его отец уже стоял на коленях возле тела матери, его руки бесполезно порхали над её разбитой головой, боясь прикоснуться к ней.

— Вызови полицию! — сквозь слезы закричал он на Сьюзен. — Сейчас же!

Видимо, не в силах полностью оправиться от потрясения, с побелевшим лицом, Сьюзен побежала в дом. Грег обернулся. Другие дети пятились или вообще убегали. Большинство из них плакали. Соседи, услышав крики, выглядывали из-за заборов, чтобы посмотреть, что случилось. Мистер Оллред, стоявший позади них, даже перелез через забор, чтобы узнать, может ли он чем-нибудь помочь.

Грег, с раскалывающейся головой и стучащей в висках кровью, спотыкаясь, последовал за Сьюзен в дом. Его ноги не чувствовали изменения почвы под собой, когда он перешёл с травы на плитку. Ноги у него онемели. Он обнаружил, что поднимается по лестнице, направляясь в свою комнату, хотя и не помнил, чтобы принимал сознательное решение сделать это. Он толкнул дверь своей спальни.

На его кровати сидела пиньята. её руки были раскинуты на подушке, и она ухмылялась ему.

* * *

Когда он пришёл в себя, была уже ночь. Его отец спал в кресле рядом с кроватью.

Кто-то снял с него джинсы «Ливайс» и футболку «Айрон Мейден», которые он надел на вечеринку, и сменил их на фланелевую пижаму.

Может быть, это был сон, подумал он. Возможно, ничего этого никогда и не было.

Затем он увидел темные кровавые отпечатки пальцев на двери, которую он толкнул, открывая.

Он глубоко сглотнул и закрыл глаза. Он уже много лет не ходил в церковь и никогда не молился, если не считать нескольких молитв, произносимых на Рождество и Пасху, но он молился сейчас. Он молился, чтобы Бог повернул время вспять и заставил его ударить пиньяту вместо мамы.

Пиньята!

Он быстро оглядел свою темную спальню, но не увидел никаких признаков фигуры из папье-маше. Откашлялся.

— Папа? — тихо сказал он. — Папа?

Его отец резко проснулся. Его глаза были красными и налитыми кровью, лицо бледным.

— С тобой все в порядке? — спросил он, наклонившись вперёд и схватив Грега за руку.

Грег неловко поежился под его крепкой хваткой.

— Да.

— Доктор сказал, что с тобой все в порядке, просто шок, стресс, но я все равно волновался, — он встретился взглядом с сыном. — Ты помнишь, что случилось?

Грег кивнул, глядя на этого человека, который был его отцом, но и не был его отцом. Было что-то другое в красных глазах, которые смотрели на него сверху вниз, что-то, что ему не нравилось. Он отвернулся и некоторое время молчал.

— А где же пиньята? — внезапно спросил он.

Отец моргнул.

— Что?

— Она лежала на моей кровати, когда я вошёл сюда и улыбалась мне!

— Ты устал, у тебя сильный стресс…

— Она заставила меня убить маму! — Он заплакал, зарыдал, судорожно содрогаясь всем телом. — Она заставило меня убить маму!

— Это был несчастный случай…

— Это не был несчастный случай! Пиньята хотела, чтобы я убил её! Она заставила меня!

Грег почувствовал, как твердая мозолистая рука сильно ударила его по лицу.

— Брось ты это дерьмо, — прорычал отец. — Я не хочу больше это слышать.

Потрясенный до глубины души, Грег смотрел, как его отец целеустремленной походкой выходит из комнаты. Он услышал громкие шаги отца, удаляющегося вниз по лестнице.

Осознав, что он один в темной комнате, боясь, что пиньята может быть где-то поблизости, он натянул одеяло на голову, закрыл глаза и заткнул уши. Он снова взмолился, чтобы Бог повернул время вспять.

* * *

Доктор пришёл рано утром, чтобы задать вопросы, как и полиция. Его отец стоял рядом с ним, утешая, успокаивая, как будто между ними ничего не произошло. Когда Грег рассказал доктору о пиньяте, отец слегка нахмурился, но ничего не сказал. Доктор объяснил, что люди в шоке часто думают, что видят вещи, которых на самом деле нет.

Он дал Грегу транквилизатор, чтобы помочь ему уснуть.

* * *

Голоса. Снизу, из кухни, доносились голоса.

Грег открыл глаза и попытался игнорировать головную боль, стучавшую в висках. Один из голосов принадлежал его отцу, но другой был ему незнаком.

Медленно, бесшумно он выбрался из постели и вышел из спальни в коридор. Теперь голоса звучали отчетливее, громче, но он не мог разобрать слов. Однако, судя по тону, это звучало так, как будто другой человек читал его отцу лекцию.

Осторожно, тихо Грег спустился по лестнице. Голос, читавший нотации отцу, был высоким, тонким, слегка чужеродным.

Не совсем человеческим.

Грег почувствовал, как его сердце заколотилось в груди. Он добрался до подножия лестницы и остановился, прислушиваясь.

— Похороны через два дня, — сказал его отец.

— После этого вы поженитесь как можно скорее. И переедете в комнату Сьюзен, как только она уберется оттуда. Я займу твою спальню.

Нет! Мозг Грега завопил. Нет! Тяжело дыша, заставив себя двигаться вперёд, он выглянул из-за угла кухни.

Его отец, грязный, усталый и небритый, сидел за кухонным столом. Перед ним на столешнице сидела пиньята. её голова из папье-маше повернулась к Грегу, маленькие пряди цветной гофрированной бумаги, свисавшие с рук, мягко покачивались из стороны в сторону. её маленький рот улыбнулся.

— Войдите, — сказала она. — Ты кончил свою маму. Может быть, ты сможешь кончить ещё и свою сестру. Есть какие-нибудь предложения?

Грег со всех ног бросился к входной двери, но она была плотно закрыта. Он не смог её открыть.

Он побежал обратно наверх, в свою комнату. Позади себя он услышал пронзительный визгливый смех пиньяты.

* * *

— Нам надо поговорить.

Грег уставился на своего отца. Мешки у него под глазами стали ещё больше. Грег видел череп под кожей. Щетина на его лице выглядела серой, а не черной.

Грег кивнул.

Отец присел в изножье кровати.

— Она лежала на твоей постели, когда я нашёл тебя здесь. Она сказала мне, что ты следующий; она убьет тебя, если я не сделаю то, что она сказала. — Его голос застревал в горле. — Я…я не могу этого допустить. Я не могу потерять и тебя, и твою мать. — Он громко сглотнул. — И я был в замешательстве. Я плохо соображал…

— Ты должен был убить её, папа, — голос Грега прозвучал твердо, недрогнув.

— Я не думаю, что её можно убить. Я…я не знаю, что это такое. Похоже, она знает о нас все. Она знает, где я работаю, она знает, куда ты ходишь в школу, она знает…все.

— Она хочет убить Сью.

— Я не знаю, чего она хочет. Я…

— Надо было сообщить в полицию.

— Думаешь, они бы мне поверили? Они забрали бы меня, а она убила бы и тебя, и твою сестру.

Грег облизнул губы.

— Она меньше тебя, папа. А ты пробовал…

Отец выставил вперёд левую руку. Кожа была ободранной, красной, покрытой зазубренными царапинами.

— Я пытался.

Грег посмотрел на пол, потом на лицо отца.

— Почему она хочет, чтобы ты снова женился?

Он покачал головой.

— Я не могу тебе этого сказать.

— Скажи мне.

— Я не могу.

— Скажи мне.

Красные водянистые глаза отца смотрели в сторону.

— Я не могу.

— Это для твоего дня рождения в следующем году!

Оба вздрогнули при звуке этого пронзительного голоса. Грег посмотрел в темный дальний угол комнаты и увидел черный силуэт маленькой квадратной фигурки. Она была здесь все это время, слушая их.

— В следующем году на твой день рождения тебе понадобится пиньята. Я не хочу, чтобы ты убивал кого-то из моих родственников, поэтому решила, что мы сделаем нашу собственную пиньяту.

Фигура двинулась вперёд, и Грег увидел жестокую улыбку на её красно-желтом лице.

— Я хочу, чтобы твой отец женился и его жена забеременела. Через девять месяцев, незадолго до твоего дня рождения, у них появиться здоровый малыш!

Грег знал, что последует дальше, и не хотел этого слышать.

— Все будет как в старые добрые времена. В ночь перед твоим днем рождения мы набьем ребенка конфетами и привяжем его к дереву. Тогда и посмотрим, кто из твоих друзей сможет его расколоть! — Пиньята рассмеялась. — Мы могли бы делать это каждый год!

Грег почувствовал, как из уголка его глаза выкатилась слеза.

— Сделай что-нибудь, папа.

— Теперь я хозяйка этого дома.

Отец покачал головой.

— Я ничего не могу сделать.

Грег перевернулся в кровати, отворачиваясь, не в силах больше выносить вида этого ужасного существа.

Его взгляд упал на бейсбольную биту в углу комнаты.

Он быстро отвел глаза, и в нем вспыхнул дикий луч надежды. Он не осмеливался слишком долго смотреть на биту, пиньята могла увидеть и догадаться о его мотивах. Несколько минут он молча лежал в постели, глядя вверх, пока не услышал шарканье ног маленькой фигурки из папье-маше. Он ничего не сказал, но его глаза встретились с глазами отца, а затем метнулись к бите в углу. Отец озадаченно посмотрел на него. Грег быстро переводил взгляд с лица отца на биту и обратно.

Медленная улыбка расплылась по усталым, изможденным чертам лица отца, делая его лицо моложе, здоровее, более знакомым. Он кивнул Грегу и, взяв биту, направился к двери. Он глубоко вздохнул.

— Нет, Грег! — крикнул он, пытаясь привлечь внимание пиньяты.

Послышался шаркающий шорох, когда пиньята помчалась к ним по коридору.

И бита начисто снесла пиньяте голову. Она покатилась по полу. Грег возбужденно закричал, когда его отец раздавил голову ногами и битой ударил по остальному телу. Под гофрированной бумагой он увидел маленькие булавки и бритвенные лезвия, вставленные в папье-маше из газетной бумаги.

Одним умелым гольфовским ударом его отец отбросил останки фигуры к стене коридора.

Конфеты разлетелись во все стороны.

Сьюзен, сонно протирая глаза, шла по коридору из своей комнаты. Она подняла с пола Тутси Ролл, развернула его и съела. Она посмотрела на отца, который все ещё бил битой по телу пиньяты.

— Что ты делаешь, папа?

Он перестал колотить и улыбнулся ей, чуть не задыхаясь. Протянул ей биту.

— Бей, — сказал он.

Она озадаченно уставилась на него.

— Что?

Он указал на относительно нетронутую часть пиньяты, руку из папье-маше. Рука один раз шлепнула по деревянному полу.

— Разбей её.

Она растерянно покачала головой, а затем с силой опустила биту на маленький красный цилиндр.

Грег встал с кровати и уперся голыми пятками в бумажную мякоть головы пиньяты. Шальная игла уколола его ногу снизу, но ему было все равно. Он взял биту у Сьюзен и ударил то, что осталось от перекошенного лица пиньяты. Сьюзен протянула ему миниатюрный батончик Сникерс, который он развернул и съел.

Он наклонился, поднял леденец на палочке и протянул его отцу. Отец сунул леденец себе в рот.

Грег оглядел комнату. Он посмотрел на обои, вспоминая, как они с мамой и папой ходили в магазин выбирать их. Он посмотрел на стереосистему, которую родители купили ему на Рождество. Ему стало грустно не только за маму, но и за отца, за всех остальных. Он почувствовал прилив неизбежных слез.

Он крепко обнял отца и уткнулся лицом ему в живот. Он заплакал, как ребенок.

Перевод: Игорь Шестак

Парковщик

Bentley Little, «Valet Parking», 2012

Как и главный герой этой истории, я ненавижу парковщиков. Я не люблю доверять свои ключи незнакомцам. Меня возмущает необходимость платить им за услугу, которую я не хочу, чтобы они выполняли. А ещё я никогда не знаю, сколько давать им на чай. Вся эта ситуация — сплошной кошмар. Я просто расширил проблему, и для этой истории сделал её немного более кошмарной.

— Это чушь собачья!

Пол остановил машину в центре улицы, отказываясь въезжать на стоянку, где висела большая бело-голубая вывеска: «Стоянка только с парковщиком».

Сидевший рядом с ним Барри пожал плечами.

— Если ты идешь на концерт в Голливуд, у тебя нет выбора.

— Я найду другое место для парковки. Мы приехали рано, можем и прогуляться. Я не собираюсь выкладывать лишние десять баксов, чтобы какой-то придурок припарковал мою машину. Я уже потратил тридцать пять долларов на этот чертов билет.

— Я заплачу половину.

— Это дело принципа.

У въезда на стоянку их приветствовал чисто выбритый мужчина в белой рубашке, черных брюках и жилете. Пол не обратил на него внимания, обогнул оранжевый конус посреди улицы и продолжил свой путь вверх по кварталу. Напротив клуба бордюры были выкрашены в красный цвет, но, хотя здесь они были белыми, все свободное место было занято. По мере того как они поднимались все выше по склону, вывески в начале и конце каждого квартала сообщали, что парковаться на улице разрешено только домовладельцам с действительными пропусками, а все остальные будут отбуксированы.

Пол повернул налево, потом ещё раз налево, направляясь обратно. На бульваре Сансет, в полумиле ниже, «Приус» вырулил из парковочного места со счетчиком оплачиваемого времени, и он направил свой «Аккорд» туда.

— Бордюр зеленый, — заметил Барри.

— Ну и что?

— Это пятнадцать минут парковки.

— Там есть счетчик.

— Я сейчас выскочу и проверю.

Барри открыл пассажирскую дверцу, вышел, посмотрел на бордюр, потом изучил счетчик.

— Ты должен заплатить за пятнадцать минут, но это все равно пятнадцать минут, — сказал он, забираясь обратно и закрывая за собой дверь.

— Господи Боже!

Пол снова выехал на улицу. До начала концерта оставалось всего полчаса, и с каждой секундой они удалялись все дальше.

— Мы должны вернуться, — сказал Барри. — У нас нет выбора.

На следующем перекрестке Пол свернул налево.

— Я кое-что увидел на другой стороне улицы. Может будет дешевле.

— Если нет, мы вернемся. Я не пропущу концерт только потому, что нам придется платить за парковку.

Они развернулись. Двумя кварталами ниже действительно была открытая стоянка и красно-белый знак, объявляющий: «Парковка 8 долларов».

— На два доллара меньше, — заметил Барри. — Из-за этого нам придется идти пешком.

Пол все равно был недоволен, но свернул на покатую подъездную дорожку. Стоянка была практически пуста, и впереди не было ни одной машины, когда он подъехал к одинокому служащему, сидящему на шатком деревянном табурете в конце ряда оранжевых конусов, очерчивающих полосу движения. Приблизившись, Пол притормозил, вглядываясь сквозь ветровое стекло и хмурясь.

— Это…? — Начал Барри, озвучивая его собственные мысли.

— Да, похоже, что тот же, — сказал Пол.

Он остановился рядом с табуретом. Был ли это тот же самый человек? Этого не может быть. Это было невозможно. Но он определенно был похож на парковщика из первой стоянки: чисто выбрит, черные брюки, белая рубашка, жилет. Однако была определенная разница в отношении и поведении. Другой парковщик казался профессионально вежливым, как работник, безлично выполняющий свои обязанности. Этот человек был зол и обижен. Он сказал только одно слово, когда Пол опустил стекло и протянул ему двадцатидолларовую купюру:

— Ключи.

— Я думал, это просто парковка. Я не знал, что это стоянка с парковщиком.

— Восемь долларов за парковку, десять за парковщика, — сказал мужчина.

Голос у него был низкий, с легким иностранным акцентом.

— Я сам припаркуюсь, — сказал Пол.

Бросив на него свирепый взгляд, служащий сунул руку в карман своего синего холщового фартука и вернул десятку и две монеты, оторвал белый билет и положил половину под дворник. Пол поднял стекло и поехал вперёд, припарковавшись рядом с белым внедорожником.

— Я не собираюсь платить лишних два доллара за то, чтобы какой-то незнакомец припарковал мою машину, — сказал он, выходя из машины. — Я бы заплатил два доллара, чтобы он не парковал мою машину. Кроме того, он будет ожидать, что мы дадим ему чаевые, а как мы узнаем, сколько ему давать?

Барри кивнул.

— Ты принял правильное решение.

Концерт начался с опозданием и закончился поздно — без предварительного объявления на разогреве выступала женщина с акустической гитарой, которая задержала начало на добрых полчаса, — и к тому времени, когда они вернулись на стоянку, их автомобиль был единственным оставшимся. Парковщика и его деревянного стула нигде не было видно.

Хотя стоянка освещалась, иллюминация была тусклой. Казалось жутким идти через огромное пространство асфальта к Аккорду. Однако они без проблем добрались до машины и, выехав со стоянки на бульвар Сансет, проехали по боковой улице к бульвару Уилшир, намереваясь выехать на 101-ю автостраду и вернуться в округ Ориндж. Барри сказал, что хочет пить, и Пол понял, что тоже не прочь выпить, поэтому, увидев светящийся зелено-красно-белый знак 7-11,[46] он свернул в правую полосу и въехал на небольшую стоянку.

Перед круглосуточным мини-маркетом стоял парковщик.

Мужчина был освещён сзади окнами 7-11, и на краткий обнадеживающий миг Пол подумал, что это просто какой-то пьяный покупатель, плетущийся на улицу. Но потом машина подъехала ближе, и стало ясно, что мужчина определенно парковщик. И когда Пол остановился на одном из свободных мест перед магазином и увидел человека, который подошёл к его боковому окну с протянутой рукой, он понял, что это был тот же самый парковщик.

— Твою ж мать, — выдохнул Барри.

Пол не стал ждать. Он тут же дал задний ход, разворачивая машину так, что она завиляла из стороны в сторону, как рыбий хвост. Он выскочил на бульвар Уилшир, не глядя, вызвав громкий продолжительный гудок водителя машины позади него, ударившего по тормозам и осветившего его своими яркими огнями.

Полу было все равно. Он проехал на красный свет, который уже сменился желтым, и не сбавлял скорости, пока не добрался до въезда на шоссе. Через несколько секунд они уже мчались мимо центра Лос-Анджелеса к автостраде Санта-Ана.

— Что это было, черт возьми? — Спросил Барри.

Он уже пять раз задавал один и тот же вопрос, а Пол до сих пор не ответил.

— Не знаю, — признался Пол.

— Это был тот самый парень!

— Возможно.

— Так и было! Он тот же самый парень, что и в первом месте, на стоянке с парковщиком. Он злится, что мы там не припарковались.

— Ради Бога, он же не волшебник. Он не исчезает чудесным образом, а затем снова появляется по всему городу, чтобы мучить нас!

Но даже произнося эти слова, Пол думал, что именно это он и делает. В этом не было никакого смысла, и даже логистика была нелепой — кто принял на себя его обязанности, когда парковщик перебрался на новое место? Неужели он просто исчезает из виду перед вереницей машин, а потом появляется другой парковщик, собирает деньги и паркует машины вместо него? Он чувствовал, что это правда, и эта мысль пробирала его до костей.

Барри не ответил, но Пол был уверен, что он думает о том же самом, и остаток пути до округа Ориндж они ехали молча, слушая радио.

* * *

На подъездной дорожке, ведущей к навесам для автомобилей и гаражам позади дома Барри, стоял парковщик.

Барри испуганно втянул в себя воздух.

Это был не тот же самый человек — у этого парня были усы, — но тот факт, что он стоял в темноте в час тридцать ночи, ожидая, чтобы припарковать машины, казался неправильным и каким-то угрожающим.

Руки Пола на руле вспотели, а сердце бешено заколотилось.

— Высади меня у входа, — сказал Барри. — С другой стороны.

Он почти шептал, как будто боялся, что мужчина может услышать их, несмотря на расстояние, несмотря на закрытые окна, несмотря на радио.

Парковщик смотрел на них, но не сделал попытки покинуть свой пост в начале подъездной дорожки, когда Пол свернул к обочине и остановился перед пожарным гидрантом. Барри быстро открыл дверцу и вышел.

— Позвони мне, — сказал он, прежде чем захлопнуть дверцу машины и побежать к противоположной стороне дома.

Понаблюдав с минуту, чтобы убедиться, что его друг в безопасности, Пол рискнул бросить последний взгляд на парковщика, а затем помчался вниз по улице.

Через десять минут он уже въезжал на парковку собственного жилого комплекса…

и тут из темноты возле мусорных баков появился парковщик.

Мужчина специально прошёл впереди машины, заставив Пола ударить по тормозам. Двигаясь вежливо и профессионально, парковщик подошёл к водительской двери и жестом велел Полу опустить стекло. Со злостью, но он сделал это.

— С вас пятьдесят долларов, — сказал мужчина, протягивая руку.

Его голос был спокойным, ровным, слегка официальным.

— Пятьдесят долларов! Это мой дом, придурок! Я тебе ни хрена не заплачу. Убирайся отсюда, пока я не вызвал полицию.

Парковщик не пошевелился, и выражение его лица тоже не изменилось. Он продолжал тупо смотреть на Пола через открытое окно, протягивая руку, хотя было неясно, за деньгами или ключами.

— Я серьезно! — Настаивал Пол, но его голос, казалось, утратил былую, ещё за несколько секунд до этого, властность. Страх прокрался туда, где царил гнев, и хотя он не хотел признаваться в этом даже самому себе, спокойное выражение лица мужчины заставило его почувствовать себя неловко.

Случилось бы все это, если бы он просто въехал на первую стоянку напротив клуба и оплатил стоимость парковки? Он никогда этого не узнает, но у поступков есть реакция, рябь, которая распространяется от точки зарождения и превращается в волны, и его переполняло тревожное подозрение, что все это было результатом простого решения сэкономить деньги.

У него не было пятидесяти долларов в бумажнике — да и вряд ли он заплатил бы так много за то, чтобы самому не парковаться под собственным навесом, — поэтому сделал единственное, что мог. Он рванул вперёд. Не стал проверять, убрался благополучно парковщик с дороги или нет, просто нажал на газ, и машина помчалась вперёд. Послышался удар, треск. Пол с удовлетворением подумал, что переехал ему ногу, что боковое зеркало отбросило раскрытую ладонь лакея в сторону. Однако он не оглянулся, чтобы проверить, просто нажал на газ и свернул за угол жилого дома, притормозив только у своего навеса. Он въехал на свободное место, выскочил из машины, запер двери и взбежал по задней лестнице здания, не останавливаясь, пока не оказался в безопасности внутри своей квартиры и дверь не закрылась за ним на засов.

Он глубоко дышал, сердце бешено колотилось. Существовала вполне реальная возможность, что парковщик был ранен, но вместо того, чтобы переживать или беспокоиться о человеке, Пол надеялся, что это правда. Такая жестокость была не в его характере, но он был напуган и несколько минут стоял, прислонившись спиной к закрытой двери, ожидая, что в любой момент раздастся стук, когда парковщик выследит его.

Но стука не было, и постепенно он успокоился, достаточно расслабившись, чтобы отойти от двери и заглянуть между занавесками, закрывавшими его окно. Отсюда ему не было видно ни улицы, ни подъездной дорожки, зато был виден двор жилого комплекса, и он был пуст. Пройдя в спальню, он выглянул в окно, выходившее на парковку и навесы для автомобилей, и тоже никого не увидел.

Он был в безопасности.

Он позвонил Барри, но его друг не отвечал ни на домашний телефон, ни на мобильный, и хотя Пол оставил сообщения на обоих, Барри не перезвонил. Он подождал, пошёл в ванную, выпил пива, ещё подождал, но он устал и не мог бодрствовать, поэтому, ещё раз проверив, что дверь заперта, а окна закрыты, лег спать.

* * *

Утром Пола разбудил сигнал будильника. Покосившись на часы и осознав, что проспал чуть меньше четырех часов, он позволил себе на мгновение подумать, что все это ему привиделось, что ничего этого не было. Затем он увидел красную мигающую лампочку на автоответчике и, нажав кнопку воспроизведения, услышал голос Барри.

— Пол! — Крикнул Барри… и это было все. Сообщение закончилось.

Что-то случилось. Это точно.

Пол быстро снял трубку и набрал номер квартиры своего друга. Как и прежде, ответа не последовало. Он позвонил Барри на сотовый. Там тоже никто не ответил.

С тревогой на душе, он быстро принял душ. Барри, наверное, ещё спит, уговаривал он себе. Они вернулись в предрассветные часы, а Барри даже в обычных обстоятельствах спал допоздна…

Но он знал, что это не так. Барри позвонил ему посреди ночи, выкрикнул его имя и повесил трубку. Или его прервали.

С ним что-то случилось.

Пол отказывался думать об этом. Он вымыл голову, ополоснулся, вылез, насухо вытерся полотенцем, нанес дезодорант и надел одежду, причесался. На кухне съел холодный Поп-Тарт[47] на завтрак, запив сухое печенье апельсиновым соком. Он хотел ещё раз позвонить Барри, прежде чем отправиться на работу, но боялся, что его друг не ответит, и решил подождать до вечера. Если Барри к тому времени не перезвонит, он попробует ещё раз. Или, может быть, заедет по дороге домой.

Он подумал о парковщике на подъездной дорожке к дому Барри.

Пожалуй, он просто позвонит.

Пол схватил бумажник с прикроватной тумбочки, но ключей не нашёл. Нахмурившись, он пошёл обратно, ища на полу, на тумбочке, на туалетном столике, в кухне. Пока он рассматривал ковер в гостиной, раздался стук в дверь, и он машинально открыл её.

Это был парковщик. Тот, что со стоянки напротив клуба. Пол не был уверен, как он узнал этого человека — он видел его только через ветровое стекло, на расстоянии, — но он узнал его, и то, что Пол принял за вежливый профессионализм, вблизи проявилось как равнодушная пустота. ещё более тревожным было то, что четкая черно-белая униформа сочеталась с навязчиво ухоженным, чрезмерно холеным лицом. Кожа парковщика была гладкой, как на рекламе увлажняющего крема, брови тщательно выщипаны, слишком красные губы сверкали от блеска.

С торчащего указательного пальца свисала связка ключей Пола.

— Я подгоню вашу машину, сэр, — сказал парковщик мягким, ровным и обескураживающе приятным голосом.

Прежде чем Пол успел ответить, парковщик бросился прочь, пробежал мимо других квартир верхнего этажа и спустился по лестнице.

Пол тупо стоял на месте. Может, позвонить в полицию? Мужчина забрал у него ключи. Вломился в его квартиру и забрал ключи. Но Пол был совершенно уверен, что прошлой ночью он переехал ногу другого парковщика. И…

И в этом не было ничего правильного. Любое обычное поведение, любая нормальная или логическая реакция была бы неправильной и неприменимой. Вызов копов каким-то образом обернется против него, и он сам окажется в тюрьме или… или чего-нибудь и похуже.

Так что же ему делать? Прикинуться больным и прятаться в своей квартире весь день?

Но он даже не дал себе времени подумать об этом. Просто запер дверь, захлопнув её за собой, затем направился к лестнице и спустился к своему навесу. Его машины не было. Он прошёл через стоянку, обогнул здание и вышел туда, где прошлой ночью дежурил парковщик. И действительно, его машина стояла там, передом к улице, двигатель работал на холостом ходу. Парковщик стоял рядом и ждал его.

Пол медленно подошёл, стараясь не выдать своего волнения. Он был напуган гораздо больше, чем хотел казаться, но ведь для этого не было никакой реальной причины, не так ли? На самом деле с ним ведь ничего не случилось. Ему не причинили никакого вреда. Он просто постоянно натыкался на парковщиков, которые хотели припарковать его машину.

И которые вломились в его квартиру, украли ключи и, возможно, что-то сделали с Барри?

Он подошёл к парковщику, который открыл дверцу машины, затем повернул руку ладонью вверх, ожидая чаевых.

— И как долго это будет продолжаться? — Спросил Пол.

Парковщик тупо уставился на него и ничего не ответил.

Это блеск для губ или помада?

— Я знаю, что ты делаешь, — сказал Пол, быстро заскочил в машину, захлопнул дверцу и выехал на улицу, даже не успев надеть ремень безопасности. Его руки дрожали. Он не знал, что делает парковщик, но подумал, что, если скажет, что знает, это поможет ему одержать верх. Очевидно, что это было не так, и он чувствовал себя беспомощным и подавленным, когда щелкнул ремнем безопасности и помчался вниз по улице к автостраде.

Он включил радио.

«Детка, ты можешь вести мою машину»,[48] — пели Битлы.

Он выключил радио.

* * *

ещё один парковщик ждал его на работе.

Была его очередь открывать, так что Пол был первым служащим, прибывшим в зоомагазин. Парковщик стоял у входа на стоянку, куда было невозможно заехать, не сбив мужчину с ног или не остановившись перед ним.

Вместо этого он решил припарковаться на улице. В будние дни на стоянке у тротуара установлен двухчасовой лимит времени, но он выходил каждые два часа и переставлял свою машину, вместо того чтобы платить парковщику деньги.

Пол выключил зажигание, отстегнул ремень, вылез из машины и, убедившись, что дверцы заперты, прошёл мимо парковщика, намеренно игнорируя его. Его мускулы были напряжены, и он почти ожидал, что мужчина остановит его и потребует денег, но ни один из них не сказал друг другу ни слова, и, несмотря на нервозность, Пол сумел сохранить невозмутимость.

Войдя в магазин, он снова попытался позвонить Барри, но ещё раз был вынужден оставить сообщение. В сложившихся обстоятельствах это было не просто подозрительно, это было в высшей степени тревожно, но он не позволил своему мозгу полностью оценить возможности, которые его разум хотел обдумать, и заставил себя вместо этого сосредоточиться на задачах, простых и четких процедурах, которые он должен был выполнить перед открытием магазина.

Через некоторое время вошла Саша, помощник управляющего, качая головой.

— Что все это значит?

Пол, пересчитывая деньги в кассе, поднял голову.

— Что?

— Там какой-то парень пытался взять с меня плату за парковку моей машины!

Его охватило радостное и удивительное чувство облегчения. Несмотря на то, что Барри был с ним прошлой ночью и был свидетелем, он почти начал думать, что навоображал себе размах последовавших странностей. Было приятно, что его паранойя подтвердилась.

Саша выглянула в окно.

— Я звоню в полицию, — сказала она.

Да! Внутренне Поль радовался, хотя внешне изображал лишь случайный интерес, суеверно боясь сглазить то, что могло оказаться решением его проблем. Он держал ухо востро, продолжая считать деньги в кассе, прислушиваясь к обрывкам разговора Саши, когда она звонила в полицию.

Офицер будет выслан немедленно, пообещал Саше диспетчер по телефону, и Пол несколько минут ждал вместе с ней у входа в магазин, пока по улице не проехал черно-белый автомобиль с выключенными огнями и сиреной. Они вдвоем смотрели в окно, как полицейский подъехал к парковщику… затем вышел из патрульной машины, вручил мужчине в униформе ключи и немного денег и направился к магазину, в то время как служащий парковал его машину на стоянке.

Это было безумие!

Саша выскочила за дверь прежде, чем офицер преодолел хотя бы половину расстояния.

— Это тот самый парень! — яростно завопила она. — Вы только что заплатили этому человеку, чтобы он припарковал вашу машину. Он незаконно взимает плату с людей, чтобы попасть на нашу парковку! Вот почему я позвонила вам!

Полицейский придал своему лицу выражение типа ни к чему не обязывающей вежливости, которое он, вероятно, использовал с неспокойными протестующими. Он снисходительно улыбнулся Саше, подходя к ней, но не ответил на её обличительную речь. Чувствуя, что гнев, возможно, не лучший способ достучаться до этого парня, она постаралась успокоиться, открыла дверь, когда офицер подошёл, и пригласила его в магазин.

— Извините, — сказала она. — Я просто немного нервничаю. Но почему вы позволили этому парню припарковать вашу машину? Именно из-за него я вам и позвонила.

— О, департамент заключил контракт со службой парковщиков, — объяснил он. — Ваш работодатель, вероятно, сделал то же самое.

Как круги на воде.

Пол отошёл, уверенный, что именно он был первопричиной этой проблемы. Он начал наводить порядок на полках у входа, стараясь не слушать все более жаркую дискуссию Саши с полицейским. Родни, другой продавец, который должен был сегодня работать, постучал в стеклянную дверь и вошёл, обнаружив, что она не заперта.

— Чувак, — сказал он Полу, — какой-то парень пытался взять с меня плату за парковку моей машины! Ты можешь в это поверить? Я припарковался на улице позади тебя.

— Я верю в это, — сказал Пол. Он кивнул в сторону помощницы управляющего. — Саша вызвала полицию как раз по этому поводу.

— Это не модный ресторан, — горячо говорила Саша. — Это моя работа! Они не могут брать с меня деньги за парковку на моей собственной работе!

Но они, похоже, могли, и после ещё нескольких минут спора, связавшись по рации с полицейским участком и позвонив в головную компанию зоомагазина, офицер ушёл, не решив абсолютно ничего. Они смотрели в окно, как парковщик подогнал полицейскому его патрульную машину и получил чаевые за свои старания.

— Это просто смешно, — возмущалась Саша.

По ходу дня она все больше раздражалась, и ей становилось все яснее, что парковщик прогоняет клиентов. Она позвонила домой менеджеру магазина сообщить об этом, и он пообещал передать информацию в штаб-квартиру корпорации, но независимо от того, сделал он это или нет, ответного звонка не последовало, и все трое закончили день, чувствуя себя выбитыми из колеи и не в настроении.

По дороге домой парковщик дежурил перед заправочной станцией Арко, где Пол обычно заправлялся, и хотя бак ещё не опустел, скоро ему понадобится бензин. Были также парковщики у супермаркета, где он покупал продукты, и даже перед торговым центром с бутиком GameStop,[49] где он иногда покупал компьютерные игры.

Ну и естественно, на подъездной дорожке к его дому стоял парковщик.

Как он мог положить этому конец?

Это была его вина. Он был в этом уверен. И хотя это не имело никакого логического смысла, он знал, что это правда, и он знал, что если он хочет, чтобы это закончилось, он должен быть тем, кто сделает это. Притормозив на подъездной дорожке к дому, он опустил стекло, намереваясь поделиться с парковщиком своими мыслями.

У него перехватило дыхание, когда он присмотрелся поближе.

Это был Барри.

Это была последняя капля. Это зашло слишком далеко. Поставив машину во дворе, Пол открыл дверцу и вышел. Барри встретился с ним взглядом и уставился на него, словно не узнавая.

— Припарковать вашу машину, сэр?

Пол схватил его за плечи и встряхнул.

— Барри!

Не было ни сопротивления, ни борьбы. С таким же успехом он мог трясти тряпичную куклу, если бы не полученная реакция.

— Ключи в машине? — спросил Барри.

Он не знал, как реагировать и что делать, но, повинуясь инстинкту, кивнул, указывая на все ещё открытую дверь машины. Барри сел в машину и повернул за угол дома, предположительно к навесу Пола. Через несколько мгновений он вернулся, быстро шагая почти по-военному, что было совершенно не похоже на его обычную походку.

Барри подошёл к Полу и протянул к нему руку.

— С вас пятьдесят долларов, — сказал он.

Пол заплатил своему другу деньги. Последовала заминка, пауза. Он ждал реакции и понял, что часть его думала, что это решит проблему, что если он уступит и заплатит деньги одному из парковщиков, все счеты будут улажены и все вернется на круги своя.

Но этого не произошло. Барри кивнул в знак благодарности, затем отвернулся и застыл в ожидании следующего водителя.

Пол задержался ещё на несколько мгновений, желая что-то сказать своему другу, но слова не приходили к нему, и он ушёл, чувствуя себя виноватым, расстроенным и испуганным.

* * *

На следующий день Пол дал Барри ещё пятьдесят долларов за то, что он утром пригнал машину, и ещё сто долларов парковщику, который стал снимать деньги на улице перед зоомагазином, где он припарковался вчера, чтобы вовремя прийти на работу. В полдень он сходил в банк и снял немного денег в банкомате. Триста долларов. Этого ему должно хватить до конца дня и, возможно, до завтрашнего утра.

Он понимал, что это безумие. Его жалкий банковский счет ни за что не позволил бы ему продолжать в том же духе. Он не понимал, почему сдается, почему всеми силами не борется с этими парковщиками. Но на самом деле он понимал, он просто сдался, и где-то в глубине его души ещё теплилась надежда, что, приняв участие в этом, он сможет заставить парковщика остановиться, отозвать свою армию и отменить все.

Он потратил ещё сотню долларов, чтобы вернуть машину после работы.

Дал парковщику семьдесят пять долларов, чтобы он припарковал машину перед метро, где купил себе на ужин бутерброд.

Этому не было конца. Парковщики были повсюду, их невозможно было избежать, и когда Пол вернулся домой и обнаружил, что парковщик блокирует подъездную дорожку его жилья, что-то сломалось в нем. Вместо того, чтобы затормозить и сдать ключи, он прибавил скорость, направляя машину прямо на мужчину. На его слишком гладком лице не было удивления, только спокойное согласие, как будто он знал, что это произойдет, а затем бампер врезался в него. Раздался приятный глухой удар, за которым последовала серия жестких толчков и тошнотворных хрустов, когда автомобиль переехал через тело мужчины.

Пол не остановился. Он посмотрел в зеркало заднего вида, придя в восторг, увидев переломанную черно-бело-красную фигуру, лежащую скрюченной и неподвижной на земле, и продолжил мчаться вперёд, слишком быстро свернув за угол и чуть не врезавшись в торчащий фургон, когда проезжал мимо ряда навесов к своему собственному.

Его трясло, когда он вышел из машины с пакетом из метро в руке. Следует ли ему сдаться полиции или подождать, пока они его сами найдут и допросят? Он был рад, что сделал то, что сделал, и был бы горд взять на себя ответственность за это — черт, его, вероятно, восприняли бы как героя, — но самому сдаваться сейчас было бы глупо.

Может быть, это и есть так называемое «временное помешательство»?

Возможно, это и будет его защитой, если он когда-либо предстанет перед судом.

Он очень надеялся, что парковщик мертв. Может быть, ему следовало проверить это.

Все ещё дрожа, он отпер дверь своей квартиры, открыл её и быстро вошёл внутрь, закрыв её за собой, прежде чем включить свет. Он был голоден, но есть не хотел. Вместо этого ему хотелось спать. Очень сильно. На самом деле, он никогда в своей жизни не хотел ничего больше. Бросив пакет из метро на кофейный столик, он решил лечь на диван, не уверенный, что сможет дойти до спальни.

Как только его голова коснулась подушки, он отключился.

Он проснулся в черных брюках, белой рубашке и черном жилете. Его не было ни на диване, ни даже в квартире. Он сидел на деревянном табурете на ничем не примечательной автостоянке, окруженной высокими бетонными стенами. Его охватило странное ощущение, что он вообще не спал, что ему больше не нужно спать.

Перед ним, тоже на табуретах, сидели парковщики, десятки парковщиков, и все они, по-видимому, ожидали его приказаний. Он увидел Барри, увидел и другие лица, знакомые ему по разным парковкам и подъездным дорожкам. Ему хотелось думать, что все это ему снится, что на самом деле ничего не происходит, но это было. Его первой реакцией было отчаянное, горячее желание вернуться в свою квартиру. Даже обвинение в убийстве или непредумышленном убийстве, даже необходимость перемещаться по миру, полному стоянок с парковщиками, было бы лучше, чем это. Но потом он понял, что ему была предоставлена возможность. У него был шанс сделать что-то здесь, шанс изменить ситуацию, положить конец всему этому.

Пол встал лицом к фаланге слуг.

— Все кончено, — собирался он сказать им. — Идите домой. Наденьте свою обычную одежду. Возвращайтесь к своей обычной работе. Вы уволены. Нет никаких причин парковать чужие машины. Они могут сделать это сами. Никто больше не нуждается в парковщиках.

Но это были не те слова, которые он произнес.

Вместо этого он отдал приказ.

— Идите, — сказал он.

И парковщики развернулись и строем направились к отверстию в бетонной стене позади них.

И хотя он вопил внутри себя, он последовал за ними.

Перевод: Игорь Шестак

Даже мертвые

Bentley Little, «Even the Dead», 1990

«Даже мертвые» был написан в начале 1990-х годов для предложенной тематической антологии под названием «Мертвецы». Все эти истории должны были происходить в мире, где мертвые возвращались к жизни и сосуществовали с живыми. Я решил написать что-нибудь грустное, а не страшное. Не моя сильная сторона, но я попробовал. Книга так и не вышла, но в конце концов я продал его великому журналу Дэвида Б. Сильвы[50] «Шоу ужасов».

— Похоже, это конец.

Бернард тяжело опустился на низкую скамейку, отчего маленький трейлер слегка покачнулся. Перед ним, за защитным ограждением, неподвижно стоял Великий Цезарь, безвольно опустив руки по бокам, с неподвижным взглядом и закрытым ртом.

Великий Цезарь.

Бернард встал, протянул руку и сдернул тогу. В любом случае это была глупая идея, план, рожденный отчаянием, последняя решительная попытка заманить назад аудиторию. Морис ненавидел все это, весь этот фарс, и хотя он, разумеется, ничего не говорил, просто ревел по сигналу и как всегда выполнял свою обычную рутину, Бернард прекрасно видел, что мертвец чувствовал себя униженным, используемым, эксплуатируемым.

Даже у мертвых есть чувства.

Он сел на скамью и печально посмотрел на обнаженное неподвижное тело.

— Извини, приятель.

Сначала все было по-другому. В те дни мертвецов было не так уж и много. О, их можно было увидеть — в кино, журналах и новостях, но в Де-Мойне и Дулуте они были далеко не обычным зрелищем, и он неплохо зарабатывал, выставляя Мориса на показ в самом сердце страны. Он читал лекции в университетах, снимал помещёния в независимых музеях, и люди стекались посмотреть на Мориса. Ему не приходилось прибегать к дешевым уловкам, придумывать нелепые имена для мертвеца. Морис выставлялся как есть — обычный человек, погибший в автомобильной катастрофе и воскресший, чтобы стать статистом на поле боя в последней космической опере. Примитивная мертвая технология даже сработала ему на пользу. Бледно-серая кожа Мориса, его запинающиеся шаги, неумелые движения делали его ещё более пугающе экзотичным. Он был современным Франкенштейном, действительным членом общества живых мертвецов.

Бернард прислонился спиной к стене трейлера. Теперь даже этот жалкий маленький карнавал больше не хотел их видеть. Его контракт был расторгнут, и их маленький трейлер снова стал домом для фальшивого замороженного тела Снежного Человека, живого примера ужасного фольклора, который никогда не терял своей тайны. Он вздохнул. Возможно, это и к лучшему, подумал он. Здесь уже несколько дней не было посетителей, и последним, кто выложил жалкие пять долларов, чтобы увидеть ожившее тело Великого Цезаря, был маленький школьник, который смеялся над печально устаревшими атрибутами Мориса.

Даже мертвые выходят из моды.

Беда была в том, что он не знал, что делать дальше. Было ясно, что они с Морисом больше не смогут зарабатывать на жизнь, что ему придется найти настоящую работу, но он не знал, что делать с мертвецом. Они были вместе уже больше полутора десятилетий. Конечно, это были довольно односторонние отношения, и, возможно, Морис не понимал, что он ему говорит, но, черт возьми, мертвец был единственной постоянной константой в его жизни за последние пятнадцать лет, единственным, кто был с ним, несмотря ни на что, единственным, кто никогда не подводил его.

Он понял, что Морис — его лучший друг.

Но Морис не мог быть его другом. Мертвец был неодушевленным предметом. Он заботился о Морисе так же, как заботился о дорогой сердцу машине или любимом диване, с некоторой долей чувств, но не с глубокими эмоциями, присущими другу.

Нет, это неправда. Он больше заботился о Морисе, чем когда-либо о машине или диване, относился к мертвецу так же, как к кошке или собаке. Он чувствовал искреннюю привязанность к Морису.

Нет, это тоже неправда. Он заботился о Морисе гораздо больше.

Но он не хотел жить в стране чудаков. Он не хотел становиться одним из тех жалких и полусумасшедших стариков, как чревовещатели, которые продолжали разговаривать со своими манекенами ещё долго после окончания представления.

Он уставился на мертвеца. Что же ему теперь делать? Шипли предложил сдать тело на хранение. «Он не может думать, не может чувствовать. Для него это ни хрена не значит» — сказал владелец карнавала.

Но Бернар не хотел избавиться от Мориса, как от ненужного предмета мебели. С другой стороны, они не могли вместе остаться вдвоем. Он грустно улыбнулся.

— О, Господи! — крикнул он, повторяя ключевую фразу шоу. — Он жив!

По этому сигналу Морис взревел, наклоняясь вперёд, чтобы пугать детей, которые могли оказаться перед ним.

Слезы хлынули неудержимым потоком, вызванным этим простым действием, этой планомерной рутиной, слышанной и пережитой тысячу раз за эти годы.

Бернард будет скучать по своему другу.

* * *

Он решил, что лучше всего будет найти кого-нибудь, кто позаботится о Морисе, продать его кому-нибудь, кто будет ценить его и обращаться с ним правильно. Это даст ему достаточно денег, чтобы вернуться в Лос-Анджелес, и обеспечит мертвецу достойный дом. Конечно, мертвецы не похожи на домашних животных. Они не были милыми и приятными. Большинство семей не хотели бы, чтобы мертвое тело бродило в их гостиной. Вероятно, будет трудно найти покупателя. Подходящего покупателя. Но он должен быть уверен, что все сделано правильно. Не идти на компромиссы, не продешевить. Морис заслуживал хотя бы этого.

Они находились в Фэрфилде, штат Огайо, не совсем культурной Мекке, но, возможно, это было ему на руку. Он поместил объявление в обеих главных местных газетах, затем связался с редакциями каждой из них и спросил, не хотят ли они получить интересный очерк.

Единственное, что он умел делать, — это привлекать к себе внимание.

Статьи с фотографиями появились в обеих газетах в один и тот же день под соответствующими заголовками «Мертвец на продажу» и «Продам мертвеца». Не слишком привлекающие внимание, но чего он ожидал от Огайо? Также в тот вечер он и Морис были показаны в конце местного выпуска новостей NBC. Сидя в своем гостиничном номере, он думал о мертвеце, все ещё одиноко стоящем в трейлере. Если бы он смог вызвать такой же большой интерес к их карнавальной экспозиции, ему вообще не пришлось бы продавать Мориса.

Продать Мориса.

Это звучало так странно. Мертвецов, конечно, продавали и раньше — изначально он купил Мориса у «Юниверсал», — но теперь он чувствовал себя виноватым, почти преступником. Юридически он имел на это право, но с моральной точки зрения то, что он делал, казалось неправильным. Он чувствовал себя подлым и безнравственным, как будто был каким-то работорговцем.

Но зато отклик на статьи и телеэфир был огромен. Он благоразумно вложил деньги в почтовый ящик, вместо того чтобы сообщить номер телефона или название мотеля, в котором остановился, и по ночам разбирал корреспонденцию, читая резюме потенциальных покупателей. В течение дня он опрашивал людей. Трейлер должен был быть освобожден к концу недели, а денег у него хватало заплатить за номер в мотеле только до пятницы, но он, тем не менее, не торопился. Он должен найти Морису хороший дом.

Ему не раз приходила в голову мысль, что если он готов пройти через все это, чтобы найти Морису достойного хозяина, если он так заботится о мертвеце, то должен отвезти Мориса в Лос-Анджелес, где они могли бы жить вместе. Эмоционально это казалось правильным, но интеллектуально он отверг эту идею. Как он говорил бесчисленным толпам на бесчисленных лекциях, мертвецы были не более чем ожившими трупами. Они не были людьми, вернувшимися к жизни. У них не было ни личности, ни души. Они были пустыми оболочками, программируемыми для определенных задач.

Он криво усмехнулся. И что бы это значило для него, если его лучший друг — программируемая оболочка?

К четвергу он сузил список потенциальных владельцев до трех. Эти люди, все мужчины, прошли через его предварительный отбор. Он позвонил каждому из них в тот же вечер, договорившись, когда они встретятся с Морисом на следующий день. Он планировал тщательно протестировать Мориса, показать каждому из мужчин, что он может делать, а затем посмотреть, как они работают с мертвецом и понять, как они относятся к нему.

Он провел эту ночь в трейлере, спал, как и много раз до этого, в спальном мешке на полу перед мертвецом. Но на самом деле он не спал. Он обнаружил, что просыпается несколько раз в час, встревоженный, сомневающийся, не уверенный, правильно ли он поступает или совершает огромную ошибку. Морис, как всегда неподвижный, стоял во весь рост, уставившись в какую-то невидимую точку в пространстве. Он переодел мертвеца в уличную одежду, ту же самую, которую одевал на себя в университетские дни. Морис выглядел в ней почти живым.

Они оба через многое прошли вместе, подумал Бернард. Чертовски много. Он вспомнил, как один из клиентов чуть не поджег трейлер, незаметно бросив сигарету на заваленный бумагами пол, и как он прибыл как раз вовремя, чтобы приказать мертвецу двигаться, прежде чем тот сгорит. Как всегда, выражение лица Мориса оставалось каменно-бесстрастным, но ему показалось, что он увидел облегчение в этих невидящих глазах, хотя, возможно, это было просто принятие желаемого за действительное. Он также вспомнил, как на волне истерии, охватившей Средний Запад после чикагских убийств Чепмена, ему угрожали смертью по телефону и анонимным письмом предупредили, что если он немедленно не прекратит общаться с Морисом, то и он, и мертвец станут историей. В трейлере на них напали два фашистских молодчика, и он в первый и единственный раз отдал устную команду, которая заставила Мориса не только взреветь, но и попытаться СХВАТИТЬ! Молодые люди, когда их бравада испарилась, сбежали из трейлера, и в ту ночь он и Морис покинули город незамеченными, снова встретившись с карнавалом в соседнем городе.

Воспоминания.

Хорошие воспоминания.

Уже не в первый раз он задавался вопросом, спрашивал себя, как много Морис помнит, как много понимает? Может быть, Морис все это знал. Может быть, за этим пустым фасадом он воспринимал все это, многое из этого, точно зная, что происходит, но не в силах никак на это отреагировать.

Но это было глупо. В конце концов, Морис не был аутистом. Он был мертв. Его душа, его разум, все, что давало ему жизнь, исчезло. Он был всего лишь ожившим трупом, способным двигаться, но не думать. И уж точно не чувствовать.

Он посмотрел на мертвеца.

— Ты будешь по мне скучать? — спросил он.

Морис ничего не ответил.

* * *

Встречи прошли хорошо. Все до единой. Но в конце концов он остановился на Джеке Роже, самом молодом из троих мужчин. Джек был программистом в возрасте около тридцати лет и жил один. Двое других мужчин, конечно, могли бы предложить больше в финансовом отношении, и они, очевидно, были бы в лучшем положении, чтобы обеспечить Мориса, но было что-то в Джеке, что заставляло его инстинктивно чувствовать, что он будет хорошо относится к Морису, что он будет другом мертвеца, а не просто владельцем.

Молодой человек выписал Бернарду чек, дал ему свой адрес и сказал, что он может привезти Мориса завтра в любое время. Он будет дома весь день.

В ту ночь Бернард совсем не спал.

Утром он собрал вещи и отправился к Шипли, который вернул ему залог за трейлер. Он сложил свои коробки у подножия металлической лестницы и сказал владельцу карнавала, что вернется забрать их после того, как оставит Мориса.

Оставит Мориса.

Всю ночь он избегал думать об этом моменте, и хотя сейчас он пытался вторгнуться в его мысли, он отогнал его прочь. Он заставил себя думать только о практичных вопросах, о технических аспектах упаковки и доставки, о аэропортных процедурах. Если бы он сосредоточился на реальном материальном мире, в его мозгу не осталось бы места для нелогичного нагромождения эмоций.

Морис все ещё был одет в его университетскую одежду, и выглядел хорошо. Бернард глубоко вздохнул, зная, что это последний раз, когда он отдаст приказ.

— Следуй за мной, — сказал он.

Он двинулся вперёд, и Морис последовал за ним.

Они вдвоем прошли по Лоретте, а затем по Стейт-стрит. Люди глазели на них, машины сигналили, дети показывали на них пальцами, но Бернард не обращал на них внимания. Его внимание было сосредоточено на звуке шагов позади него. Это был самый печальный звук, который он когда-либо слышал.

Джек Роже сидел на крыльце своего маленького дома и ждал их. Увидев Мориса, он вскочил на ноги и расплылся в широкой улыбке.

— Это здорово, — сказал он Бернарду. — Действительно здорово.

Бернард кивнул.

— Он не ест, — сказал он. — Он не спит…

— Вы мне это уже говорили. Я все записал. Не волнуйтесь.

— Да, хорошо, у меня есть ваш номер. Я позвоню, когда прилечу в Лос-Анджелес. Может быть, у вас возникнут вопросы, на которые я смогу ответить. В конце концов, он у меня уже больше 15 лет.

— Потом позвоните, — сказал Джек, глядя на Мориса. — Было бы неплохо.

Больше говорить было не о чем, хотя Бернарду хотелось ещё что-нибудь сказать. Ведь этот момент настал. Он повернулся и посмотрел на мертвеца. Умом он понимал, что отдаст мертвеца, но теперь впервые осознал, что никогда больше не увидит этого серого лица. Он почувствовал комок в горле и, вопреки здравому смыслу, обнял Мориса.

— До свидания, — тихо сказал он.

Он уловил слабый запах химикатов, ощутил холодную резиновую кожу.

— Я буду скучать по тебе, — сказал он. — Я никогда тебя не забуду.

Он отстранился, не в силах сдержать навернувшиеся на глаза слезы. Попытался вытереть, но на их место пришли новые.

— Я позабочусь о нем, — ласково сказал Джек. — Я буду хорошо с ним обращаться.

Бернард молча кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

— Подойди, — сказал Джек.

Морис подошёл к нему.

Бернард почувствовал странную боль в груди, наблюдая, как мертвец повинуется приказу. Он глубоко вздохнул и заставил себя бросить последний взгляд на своего друга.

По белому лицу Мориса стекали два ручейка влаги.

Бернард повернулся и молча пошёл прочь, не оглядываясь. Это дождь, сказал он себе. Капли дождя. Вот и все.

— Спасибо, — крикнул ему Джек.

Он не ответил, но продолжал идти, думая о своих билетах на самолет, о коробках, которые он должен был взять с собой, о чем угодно, только не о Морисе.

Это должен был быть дождь.

Но пока он шёл, его взгляд был прикован к земле, и он не осмеливался поднять глаза.

Он не хотел знать, что небо было безоблачным.

Перевод: Игорь Шестак

Послесловие переводчика

Сборник Бентли Литтла «Indignities of the Flesh» в электронном варианте не существует. Данный перевод осуществлен со сканов бумажной версии книги, с последующим распознаванием текста (OCR).

Читайте и наслаждайтесь нестандартной малой формой Литтла. Оно того стоит!

Игорь Шестак — [e-mail]

Мой электронный кошёлек для донатов. Спасибо!

Прогулка в одиночестве

Bentley Little, «Walking Alone: Short Stories», 2018

Милк Рэнч Пойнт

Bentley Little, «Milk Ranch Point», 1984

Он приехал на закате, сидя прямо в седле, не шевелясь, появившись на Ободе[51] со стороны Прескотта. Его конь, большой серый жеребец, уверенно спускался вниз по крутому склону, следуя по остаткам старой тропы для мулов.

Горожане вышли из домов, чтобы посмотреть на незнакомца. Осенью у них не часто бывали гости, особенно так близко к снежному сезону, и им было любопытно. Даже издалека было видно, что мужчина везет с собой какой-то свет. В сгущающихся сумерках они наблюдали, как этот свет зигзагом двигался через Обод. Когда он достиг подножия Обода, свет на несколько мгновений скрылся за соснами. Они стояли неподвижно, ожидая, пока он снова не появится на краю луга перед лесом.

Мужчина медленно подъехал к собравшейся толпе и остановился на краю города, сразу за конюшнями. Он слегка кивнул, его шляпа опустилась на глаза.

— Привет, — сказал он.

Шериф шагнул вперёд.

— Привет, незнакомец.

Тонкая улыбка мелькнула на лице мужчины, едва различимом в полумраке.

— Я не чужой, — сказал он. — Меня зовут Клей.

Шериф кивнул.

— Ладно.

Он подошёл к лошади и протянул руку.

— Я Чилтон. А это, — сказал он, указывая на собравшуюся толпу и несколько зданий за ней, — Рэндалл.

Он посмотрел на мужчину.

— Хочешь остаться на ночь?

Он покачал головой.

— Просто проезжал мимо.

— Вот и хорошо. — Чилтон улыбнулся. — У нас нет гостиницы.

— Впрочем, я был бы признателен за еду, если кто-нибудь готов меня угостить.

Шериф огляделся.

— Думаю, мы сможем найти кое-что для тебя.

Мужчина спешился. Когда Чилтон повел его в город, толпа рассеялась, большинство людей отправились обратно по домам, готовиться ко сну. Несколько человек сопровождали шерифа, негромко переговариваясь между собой и поглядывая на незнакомца, пока шли к лавке. Клей не обращал на них внимание, как и шериф.

— В это время года у нас не часто бывают гости. Что привело тебя в наши края?

— Направляюсь на север, — просто ответил Клей. — У меня там семья.

— На север?

Шериф внезапно посмотрел на своих сограждан, некоторые из которых удивленно забормотали. Один из них о чем-то переговорил со своим другом, а потом побежал вниз по улице, словно спеша сообщить кому-то новость. Шериф попытался рассмеяться, но это у него не сильно получилось.

— Может, тебе лучше остаться здесь на ночь? Ты выглядишь так, будто довольно долго путешествуешь. Тебе бы не помешала мягкая постель.

Клей остановил лошадь, переводя взгляд с шерифа на сопровождавших его людей.

— Что я такого сказал? — спросил он. Один мужчина отвернулся, другой уставился в землю. — Что там такого на севере?

— Ничего, — ответил Чилтон, снова пытаясь рассмеяться.

— Почему вы не хотите, чтобы я ехал туда?

Прямота вопроса, казалось, застала их врасплох.

— Ты приехал с Запада, — понес какую-то чушь один из мужчин. — Вот мы и подумали, что ты поедешь на восток.

— Почему вы не хотите, чтобы я ехал туда?

Мужчина подошёл ближе. Клей видел его длинную бороду и длинные волосы под меховой шапкой и связками шкур.

— Не твоё собачье дело, — сказал он. — Просто держись подальше.

— Что там такое?

— Ничего, — ответил Чилтон.

— Чего вы боитесь? Апачи? У вас проблемы с индейцами?

Шериф схватил поводья лошади Клея. Какое-то мгновение он выглядел так, словно собирался что-то сказать, но затем черты его лица разгладились.

— Пошли. Мы должны найти тебе что-нибудь поесть.

И он двинулся дальше.

Клей оставил эту тему.

* * *

Они кормили его говядиной, настоящей говядиной, и какой-то зерновой кашей. Потом кто-то принес бутылку, и её пустили по кругу. Разговор был безобидный, в основном городские дела, но он видел, что некоторые из мужчин украдкой переглядывались и перешептывались.

И он заметил, что он был единственным, кто пил из бутылки.

Он поставил бутылку виски и посмотрел прямо в глаза каждому из мужчин, переводя взгляд с одного лица на другое. Теперь их было шестеро, все собрались вокруг одинокого столика в задней части лавки, и каждый из них отвел глаза, встретившись с ним взглядом.

Он снял фонарь со столба позади себя и поставил его на середину стола.

— Хорошо, — сказал он. — Я знаю, чего вы добиваетесь. Я хочу, чтобы вы мне рассказали, что все это значит. Почему вы не хотите, чтобы я уехал сегодня вечером?

— Мы не… — начал шериф.

— Хватит нести чушь. Что происходит?

Один из мужчин в дальнем конце подался вперёд и склонился над столом.

— Ты можешь уехать сегодня вечером, — сказал он. — Только не следуй по тропе на север. Какое-то время двигайся на восток, а потом поедешь на север.

— Почему?

Между потрескавшимися досками дул холодный ветер. Лампа мерцала, отбрасывая странные тени на небритые лица горожан.

— Держись подальше от Милк Рэнч Пойнт[52], - мягко сказал шериф.

Клэй снова посмотрел на каждого из мужчин. Теперь страх ясно читался на их лицах, натягивая кожу на скулах, заставляя маленькие ручейки пота капать из-под шляп на бородатые лица. Он поправил свою собственную шляпу.

— Что там на Милк Рэнч Пойнт?

Некоторое время мужчины молчали.

— Люди слышали что-то там по ночам, — наконец сказал шериф. — Люди… видели разные вещи.

— Что за вещи?

— Неужели у тебя нет уважения? — сказал человек, который говорил раньше. — Неужели ты не можешь оставить нас в покое?

Шериф кивнул в сторону остальных мужчин за столом.

— Посмотри на них, — сказал он, и Клай увидел ужас в их глазах. — Мы ничего не выдумываем. Мы бы не говорили тебе, если бы это было не так.

— Что там на Милк Рэнч Пойнт?

Чилтон вздохнул.

— Всякое случается, — медленно произнес он. — Иногда теленок рождается хромым, или с двумя головами, или… с ним ещё что-то не так.

Клей кивнул.

— Ясно.

— И ты должен избавить их от страданий.

— Понятно.

Руки шерифа нервно забегали по столу.

— Ну, иногда это случается и с детьми. — Он потянулся за бутылкой и сделал глоток. — Иногда ребенок рождается… неправильным. Бывает нет руки, или одна нога короче другой, или…

— Значит, ты избавляешь их от страданий, — сказал Клей. — И ты хоронишь их на Милк Рэнч Пойнт.

Шериф покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Мы богобоязненный город. Мы не верим в убийство. Но… — он сделал паузу. — Иногда рождается ребенок, который… ну, ты просто знаешь, что он не выживет. Он какая-то ошибка.

— И что вы делаете с такими родившимися?

— Еда здесь довольно скудная, — сказал шериф. — Иногда нам не хватает для…

— Что вы с ними делаете?

Шериф сделал ещё глоток. Некоторые мужчины отвернулись.

Клей кивнул.

— Вы оставляете их там. Вы оставляете их на Милк Рэнч Пойнт.

— Зато мы их не убиваем, — защищаясь, сказал один из них.

Клей посмотрел на него.

— Они просто сами умирают. От естественных причин.

Шериф Чилтон кивнул.

Клей встал.

— Спасибо за еду, — сказал он. — Но мне пора ехать. Уже поздно.

Шериф стукнул кулаком по столу.

— Черт побери! Ты слышал, что мы говорили?

— Да.

— Значит, ты едешь на восток?

— Нет.

— Что, черт возьми, ты себе думаешь…

— Послушайте, — сказал Клей. — Не моё дело, чем вы занимаетесь в своем городе и мне все равно, что вы делаете со своими негодными детьми.

— Не в этом дело!

— Меня также не волнуют твои истории о привидениях. Мне плевать, если какая-нибудь старуха услышала шум на Милк Рэнч Пойнт.

— Это была не старуха.

— Мне все равно. — Клей поднял седло с пола рядом со стулом. — Мне нужно ехать. Спасибо за еду.

Шериф схватил его за руку.

— Остановись…

— Отпусти меня, — сказал Клей. Его голос был низким и угрожающим. Пальто распахнулось, открыв пистолет в кобуре, который сверкнул в свете фонаря.

Шериф отпустил его. Он смотрел, как Клей вышел из лавки и седлал лошадь, все ещё евшую из корыта у входа.

— Скачи на восток, — сказал он. — А потом двинешь на север.

Клей рассеянно кивнул. Он вытащил из рюкзака свечу, сунул в нее длинную палку и зажег. Вскочил на коня и воткнул палку в специальное отверстие, просверленное в стремени.

— Прощайте, — сказал он. — Спасибо за все.

Он проехал мимо офиса шерифа, мимо кузницы.

И повернул на север.

* * *

Тропа начала подниматься примерно в получасе езды от города. Лес здесь был гуще, чем на западе, осины и дубы смешивались с вездесущими соснами. Тропа медленно вилась вверх по длинному хребту, постепенно зигзагообразно поднимаясь по склону. Клай подумал, не это ли Милк Рэнч Пойнт? Надо было попросить кого-нибудь показать ему это место, чтобы он знал, когда там будет.

Жеребец внезапно остановился на полпути к вершине хребта, склонив голову набок и навострив уши. Он похлопал животное по шее.

— Эй, парень, что случилось?

Откуда-то сверху донесся крик младенца.

Вопреки его желанию, Клай почувствовал, как по телу прошла волна холода. Он вздрогнул и пнул лошадь в бок.

— Да ладно, парень. Давай, двигай дальше.

Лошадь брыкалась и упиралась, но он крепко держал поводья, и животное продолжило подниматься по тропе.

Когда он добрался до вершины, луна была уже высоко в небе. Тропа выровнялась. Клей остановился и спешился, чтобы дать жеребцу отдохнуть. Он знал, что это, должно быть, Милк Рэнч Пойнт, но это была не та плоская без зарослей столовая гора, которую он ожидал увидеть. Он все ещё находился в том же густом лесу, по которому ехал с тех пор, как покинул Рэндалл.

В кустах справа послышался шорох.

Он потянулся за поводьями, глазами пытаясь отследить источник звука.

— Пойдем, парень, — мягко сказал он. Он сел на лошадь.

Прямо под животным раздался ещё один звук.

Мягкий хлюпающий звук.

Он прищелкнул зубами и медленно направил жеребца вперёд по тропе. Звуки были теперь повсюду, доносились со всех сторон: негромкие рыдания, жалобные повизгивания, тихие шорохи. Внезапно раздался пронзительный визг, и лошадь встала на дыбы, сбросив Клея на землю. Даже в тусклом лунном свете он видел, что жеребец наступил на что-то мягкое и круглое…

…и живое.

Лошадь побежала той же дорогой, какой и пришла, поскакала так быстро, как могла, возвращаясь вниз по извилистой тропе в сторону Рэндалла. Клей встал, держась за пульсирующую голову, и тут же упал обратно.

Теперь звуки приближались, всё ближе и ближе, тихие звуки в подлеске становились все громче по мере того, как что-то ползло к нему. Он пошарил по мокрой земле в поисках свечи, нашёл её, достал из кармана рубашки спичку и зажег.

Их были сотни, они появлялись из кустов рядом с высокими деревьями, двигаясь к нему на изуродованных конечностях и издавая странные звуки. Он видел их в мерцающем свете свечи: пустые взгляды на их идиотских лицах, злобные ухмылки на их деформированных ртах.

Он почувствовал влажное щекотание на правой руке и с криком отдернул её. Ужасно изуродованный ребенок пытался сосать кожу его руки. Клей попробовал встать, но не смог удержать равновесие. Он скривился от отвращения, когда ещё больше младенцев прильнули к его коже, их гротескные губы вытягивались в трубочки.

Клей встал на колени и поднял ближайшего ребенка. Он был без глаз, с маленьким свиным рылом. Поднес его к свече, чтобы лучше видеть, и потом бросил его назад на землю. Он пополз обратно в кусты.

Он поднял ещё одного ребенка, на этот раз без ног, и сразу же отбросил его от себя подальше.

Он начал быстро перебирать их, подносил к свече и потом выбрасывал.

Через несколько минут он закрыл глаза и глубоко вздохнул. Это оказалось труднее, чем он думал. Он поморщился, глядя на ещё одного уродливого младенца, и с отвращением отстранился, когда к его руке прицепился другой.

— Твоя мама сожалеет, Джимми! — сказал он. Он знал, что маленькие существа не могут понять его, но все равно не переставал говорить, продолжая копаться среди детей. Ему стало лучше.

— Не волнуйся, сынок! Мы найдем тебя!

И он просидел там всю ночь и весь следующий день.

Перевод: Игорь Шестак

Снег

Bentley Little, «Snow», 1985

Несмотря на холод Хэл Катц проснулся рано. Он принял душ, побрился, оделся потеплее и разбудил жену: аккуратно потряс её и прошептал на ухо: «Вставай, милая. Пора ехать». Пока она собиралась, Хэл оплатил счёт и вернул ключи на стойку регистрации; к восьми они уже были на дороге ведущей из Флэгстаффа прочь.

Шоссе было чистым, несмотря на то, что всю ночь шёл снег и на обочинах громоздились большие сугробы. Силуэты безлистых деревьев, возвышающиеся на фоне утреннего солнца, резко контрастировали с землёй укрытой белым. Они ехали молча, ели пончики, запивая их кофе, и разглядывали пробегающие мимо пейзажи. Вдруг Эйприл показала на что-то:

— Эй, смотри-ка!

Хэл проследил за её пальцем, но ничего не увидел:

— Что?

— Снеговик.

Теперь он его разглядел. Тот стоял впереди, на обочине, маленький, не больше метра в высоту, одна белая рука вытянута в классическом жесте автостопщика.

— Забавный, — сказал Хэл.

Они проехали мимо.

Эйприл повернулась к мужу:

— Ты хоть раз лепил снеговиков, когда был маленьким?

— В Лос-Аджелесе? — засмеялся Хэл.

— А мы лепили, — негромко рассказывала Эйприл, глядя в боковое окно. — Каждый раз пытались сделать такого же, как Фрости — помнишь того снеговика, который ожил. Мы испробовали заклинания и молитвы, волшебные палочки и шляпы. Всё, до чего могли додуматься.

Хэл улыбнулся:

— Это сработало?

— Нет, насколько я знаю.

Они миновали озеро Мэри и проехали через городок у озера Мормон. День был замечательный, ясный и холодный; сверкающую синеву неба пересекал пунктир белых облаков. Впереди, между деревьев на хребте, виднелась отзеркаленная вспышка солнечного света, которую отражала жестяная крыша смотровой площадки Бейкер-пойнт.

— Эй, — сказала Эйприл. — Ещё один.

И в самом деле: впереди, на обочине, стоял ещё один снеговик. Располагался он чуть дальше, чем первый и у него были вытянуты обе руки.

Проезжая мимо они увидели два неровных куска пластмассы, вставленные вместо глаз.

— Похож на предыдущего и такой же высоты, — заметил Хэл. — Кажется, их сделал один человек.

— Ага.

Некоторое время они ехали в тишине, затем Хэл протянул руку и включил магнитолу. Кул-джаз. Дейв Брубек. Вскоре Хэл начал легонько постукивать по краю руля в такт музыке и Эйприл улыбнулась:

— Некоторые никогда не взрослеют.

Он скорчил гримасу:

— Умри.

Всё ещё улыбаясь, Эйприл покачала головой:

— Об этом я и говорю…

Дорога извивалась между невысокими холмами, местами густо заросшими пондерозой, пока не выпрямилась и не пересекла обширное заснеженное поле. Когда они выехали из-за деревьев, Хэл наклонился вперёд, вглядываясь сквозь лобовое стекло. Он громко и протяжно присвистнул:

— Ты только взгляни на это.

Поле было усеяно сотнями снеговиков.

Все эти снеговики, как и двое увиденных раньше, были небольшими, чуть больше метра в высоту. У некоторых были лица, у некоторых — нет, но у каждого были руки. И все эти руки указывали в разных направлениях.

— Исусе! — восхищённо засмеялся Хэл. — Ты представляешь, сколько времени кто-то потратил, чтобы всех их слепить?

— Мы однажды так сделали, — тихо сказала Эйприл. — Налепили очень много. Неделю с ними возились. Хотя толку от этого не было.

Хэл посмотрел на нее:

— Что ты там шепчешь?

Эйприл улыбнулась ему:

— Ничего.

— Я хочу это сфотографировать. У нас в фотокамере осталась плёнка?

Эйприл покачала головой:

— Ты всё израсходовал в Метеоритном Кратере, помнишь?

— Чёрт. — Хэл снизил скорость так, что они едва ехали, и посмотрел в окно на ближайшего снеговика. Засмеялся.

— Это просто потрясающе.

Краем глаза он заметил какое-то движение.

— Что за…

Дорогу перебежала небольшая белая фигурка.

— Господи! — Хэл ударил по тормозам. — Ты это видела?

— Что?

— Перед машиной только что пробежал один из этих снеговиков!

— Не глупи, — ответила Эйприл. — Наверно это был обычный кролик… — Но она не посмеялась над его утверждением. В её глазах был страх.

Она видела его, подумал Хэл. Видела, но не хочет этого признавать.

Он остановил машину и осмотрелся.

На плоской белой равнине двигались лишь несколько птичек, хаотично прыгающих вдалеке. Его взгляд двинулся вдоль переда машины, следуя направлению того, что он увидел.

— Давай, — сказала Эйприл. — Поехали. — её голос был спокойным, но Хэл чувствовал в нём скрытую панику. — К часу нам нужно заселиться в отель.

— Подожди минуту. Я хочу кое на что посмотреть.

Он огляделся, но на обочинах ничто не двигалось. Хэл опустил окно и высунулся, чтобы проверить пространство возле дверцы.

Огромный ком снега взлетел и ударил его прямо в лицо.

Эйприл вскрикнула. С дороги взлетело ещё больше снега, мгновенно прикрепившегося к голове Хэла. Всё ещё крича, Эйприл потянулась и дёрнула его на себя, закрывая окно.

Горсть за горстью она сгребала с лица мужа мёрзлую субстанцию и бросала её на пол машины.

— …не могу… дышать… — Хэл глотнул воздух, хрипя и кашляя при попытке говорить. Когда холод рассеялся, его красное лицо медленно побледнело до нормальности. Сбросив со лба последние крупинки снега, он отёр с щёк растаявшую воду и посмотрел на жену:

— Как, чёрт возьми, это могло случиться?

Эйприл молча покачала головой, от шока её глаза всё ещё были широко распахнутыми.

— Внизу, прямо возле двери, присел снеговик. И он… прыгнул на меня.

— Хэл! — она неожиданно схватила его за руку и притянула его к себе, указывая на пол машины, где слегка подрагивали отдельные куски снега размером с кулак. Три небольших кучки придвинулись ближе друг к другу.

Хэл обрушил свой ботинок на холодную белую массу, сминая её, растирая по коврику, на котором она таяла, превращаясь в небольшую лужицу воды, растекающуюся под ногой. Он продолжал, пока весь снег не растаял.

— Давай отсюда выбираться, — сказала Эйприл. — Поехали.

Хэл кивнул и завёл машину. Отчасти он боялся, что двигатель заглохнет, как в какой-то плохой киношке, и оставит их на поле полном снеговиков. Но на мгновение шины заскользили, затем вцепились в асфальт и машина тронулась с места. Они выехали с поля в относительную безопасность леса.

Чуть позже они миновали фермерский дом.

— Мы можем заехать туда, если придётся, — сказал Хэл. — Если дела пойдут ещё хуже.

Эйприл не ответила. Она глазела в окно, время от времени оглядываясь в заднее стекло, чтобы убедиться… в чём? В том, что они их не преследуют?

Хэл набрал скорость.

Они проехали мимо ещё одного снеговика-автостопщика на обочине, на сей раз без лица. У Хэла был соблазн сбить его машиной, отклониться и размазать маленького ублюдка ко всем чертям, но он побоялся, что машина застрянет в высоком сугробе и проехал мимо ничего не предприняв.

Минут через десять они увидели грузовик.

Хэл притормозил и остановил машину. Грузовик опрокинулся на скользкой дороге и лежал на боку, диагонально шоссе.

Это была фура «Кенворт перевозившая, видимо, какой-то домашний скот. На холодном зимнем воздухе исходила паром тёплая кровь, которая множеством ручьёв вытекала из-под опрокинутой машины.

— Господи, — выдохнул Хэл.

— Не останавливайся! — крикнула Эйприл, вцепившись ему в руку. — Езжай дальше! Не останавливайся!

— Не могу. — Хэл указал на перевёрнутый грузовик. — Дорога заблокирована.

— Тогда объедь его!

— Не получится. Мы застрянем в снегу. — Хэл медленно повёл машину вперёд, высматривая возле машины признаки жизни. Внезапно он затормозил и заглушил двигатель. — Смотри.

Из-за боковины прицепа лихорадочно махали рукой.

Хэл расстегнул ремень безопасности.

— Нет, — крикнула Эйприл. — Не надо!

— Он в опасности. Я должен помочь.

— Это не просьба о помощи, — сказала Эйприл. — Он нас отгоняет. Знает, что для него всё кончено, и предупреждает нас, чтобы мы уезжали.

Пошатываясь, из-за грузовика вышел водитель. Верхняя половина его тела была покрыта белым, но снег, сужаясь к макушке, казалось, сохранял некоторое подобие формы; вниз смотрели два красных пластиковых глаза.

Снег поглощал человека.

Хэл в шоке уставился на него. Он понял, что водитель грузовика жестами отгонял их прочь, продолжая махать, даже когда его тело упало на землю.

Хэл включил заднюю передачу.

Груда снега на водителе подняла взгляд, красные глаза мгновенно дёрнулись в их сторону.

— Поехали! — вопила Эйприл. — Гони!

Хэл, вдавил педаль газа но, несмотря на работающий двигатель, машина не сдвинулась с места. Шины бессильно скользили на льду. Хэл нажал на рычаг переключения и резко включил пониженную передачу. Они начали двигаться вперёд, и Хэл немедленно переключился на задний ход. Набирая скорость, машина начала двигаться назад.

На лобовое стекло плюхнулся большой ком снега, закрыв Хэлу обзор. Он глянул вперёд и увидел красноглазого снеговика, который, по обледеневшему асфальту, стремительно приближался к машине.

— Сбей его! — закричала Эйприл.

Хэл переключился на первую скорость и, визжа шинами, рванул вперёд. Бампер снёс половину снеговика. Красные пластиковые глаза выскочили из мёрзлой головы.

Хэл сдал назад. Верхняя половина снеговика лежала на капоте машины, и казалось, что безглазая фигура пробирается к лобовому стеклу. Ударив по тормозам, Хэл закрутил машину, и груда снега слетела. Включив низкую передачу ещё раз, он втопил педаль и шины перестали скользить. Возвращались они тем же путём, каким приехали.

* * *

Дорогу заблокировали снеговики.

Множество снеговиков.

* * *

Хэл остановил машину. По обе стороны дороги поля были чистыми, потому что снеговики, сотни снеговиков выстроились перед ними сплошным строем, во всю ширину дороги.

— Поехали! — требовала Эйприл. — Дави их!

Хэл покачал головой. Снеговики стояли слишком близко друг к другу. Врезаться в них на машине всё равно, что удариться в ледяную стену. Может быть, передние ряды снеговиков и будут сбиты, но капот автомобиля будет смят, а машина окончательно повреждена. И они никогда не выберутся.

— Тогда подождём здесь. В машине. — Эйприл закрыла глаза. — Рано или поздно кто-нибудь да появится. Мы не можем быть единственными людьми на этой дороге.

Хэл ничего не ответил. За паническими вздохами Эйприл и собственным тяжёлым дыханием, он слышал тихие чавкающие звуки исходящие из-под машины. Он наклонился к боковому стеклу. Снаружи по стеклу наползал снег.

— О боже, — простонала Эйприл, — они нас тут похоронят.

Армия снеговиков потащилась по дороге в их сторону.

Пытаясь сбить снег, Хэл ударил по стеклу ладонью. Безрезультатно. Снежная масса продолжала размеренно нарастать на машину. Впервые в его голосе прозвучал страх — неподдельный страх:

— Поверить не могу, что это происходит.

— А я могу, — сказала Эйприл.

её тихий голос был спокойным и решительным. Хэл повернулся и посмотрел на жену:

— Что ты хочешь сказать?

— Такое случалось раньше, — сказала Эйприл, разговаривая скорее с собой, а не с ним. — Они набросились на нас. Мы не понимали что происходит.

— Что?

Эйприл перевела взгляд на Хэла:

— Мы слепили снеговика, который ожил. И не одного. Мы научили их ходить и… — её голос сошёл на нет.

— И — что?

— Они обернулись против нас. По какой-то причине они обернулись против нас. Окружили и начали приближаться. — её взгляд быстро переместился от Хэла к снеговиками и обратно. — Чтобы удержать их подальше, нам пришлось дать им кое-что. Жертву.

Хэл не верил своим ушам.

— Мы отдали им котёнка. И они нас отпустили.

Не зная почему, Хэл ей поверил:

— О чём ты говоришь? Ты же не предлагаешь…

Эйприл открыла дверцу. Стряхнула подрагивающий комок снега, упавший на нее. Наклонилась и поцеловала Хэла:

— Выбирайся отсюда.

— Нет!

Но она уже вышла из машины и захлопнула дверцу:

— Люблю тебя. Прощай.

Эйприл побежала по полю. Армия снеговиков повернулась к ней и все, как один, пришли в движение. Снег соскользнул с окон машины и почти жидкой струёй потёк по дороге.

Выберется, подумал Хэл. Она слишком быстрая для них.

Но из-за деревьев на дальней стороне поля показались другие снеговики и начали приближаться к Эйприл. Хэл понял — она в ловушке.

Сбежать от них Эйприл не могла, но Хэл не уезжал. Вместо этого он смотрел и давил на клаксон надеясь, что шум отвлечёт их, или привлечёт чьё-нибудь внимание. Он молился, чтобы Господь спас её.

Приближаясь к Эйприл, снеговики задвигались быстрее и Хэл увидел, как они бросились вперёд и сбили её с ног.

Последним, что он заметил, прежде чем они завалили Эйприл полностью, была её длинная тонкая рука, устремлённая к небу, и блик солнечного света на камне обручального кольца.

А потом Эйприл исчезла.

Хэл показалось, что внутренности из него внезапно вытащили, оставив лишь пустоту, в которую хлынула странная смесь ярости, страха и бескрайнего горя. Однако времени рассиживаться и упиваться своими чувствами не было. Эйприл хотела, чтобы он убрался отсюда к чёртовой матери, жизнь свою отдала, чтобы он мог это сделать и, пока снеговики не вернулись, Хэл завёл машину и поехал; глаза застилали слёзы.

Лишь когда горло разболелось, он осознал, что кричит.

Был полдень, когда Хэл, наконец-то въехал в пригород Флэгстаффа. Потолок неба сплошь заслоняли темно-серые облака, ронявшие снежинки. Он заехал на заправку и обратился к дежурному:

— Мне нужна полиция.

— Что случилось?

— Моя жена пропала без вести. — Хэл старался сохранять спокойствие. — Просто скажите, как добраться до полицейского участка.

— Сразу за поворотом, на третьем светофоре поверните налево, а дальше, примерно, через квартал. Мимо не проедете.

Хэл последовал указаниям. Притормозив перед полицейским участком он вышел из машины. На ступеньках здания, молодой, не старше десяти лет, мальчик, сгрёб горсть снега и попытался сделать снежок. Хэл схватил мальчика за руку.

— Брось, — приказал он. — Брось его и вали отсюда, засранец.

Тот широко раскрыл глаза от страха, выронил снежок. Хэл отпустил руку мальчишки, и тот умчался.

Хэл растоптал ком снега и вошёл в участок.

Перевод: Шамиль Галиев

Детская больница

Bentley Little, "Children's Hospital", 1985

— Ну и кто ты? Гемо, гомо, гаитянин?[53] — Армстронг, на соседней кровати, оперевшись на руку, широко ухмыльнулся, постукивая сигаретой по металлической дужке. Его серьга — серебряный мальтийский крест — покачивалась, ловя лучи рассветного солнца, проникающие в окно больницы.

Сердце Тоби застучало, когда он посмотрел на старшего мальчика:

— Что? — Его голос был слабым, высоким, нервным.

— Как ты его подцепил?

— Лейкемию?

— СПИД. — Армстронг прикурил сигарету и перекатился на спину. Бросил спичку на натёртую плитку пола. — Не гони мне эту херню про лейкемию.

— Но у меня она! — Тоби бесстрашно посмотрел на Армстронга, ожидая ответной реакции на свою вспышку, но старший мальчик просто выпустил сигаретный дым в воздух, не обращая на него внимания.

— У Джимми Голдтштейна, пацана через две кровати, был СПИД, — сказал он. — Это было примерно за неделю, или две до тебя. Они поместили его в специальную палату, или в лечебницу, что-то типа того. Он был похож на чёртов скелет, когда уходил.

Тоби инстинктивно посмотрел туда, куда показал Армстронг. Старая кровать Джими Голдштейна была пустой, как и все остальные в палате. Тоби перевёл взгляд обратно на курящую фигуру на соседней кровати:

— А почему ты здесь находишься? Не боишься заразиться СПИДом?

— Мне похер, — улыбнулся Армстронг. — Хочу рискнуть.

Он выдохнул дым.

— Вот почему я все ещё здесь, с тобой, педрилка.

— Я не гей!

Вошла медсестра, невысокая тучная женщина с толстыми мускулистыми руками. Оглядев комнату, она нахмурилась, решительно подошла к кровати Армстронга и выхватила из его руки сигарету:

— Я сколько раз говорила? Здесь не курить! — грубо сказала она и бросила окурок в белый пластиковый гигиенический пакет. — Понятия не имею, где ты берёшь эти раковые палочки.

— Добрая фея приносит, — сказал Армстронг. — Та же, что подарила СПИД вон той педрилке.

Он кивнул на Тоби.

— Нет у меня СПИДа!

— Все верно, — сказала медсестра. — У него лейкемия.

Она уставилась на Армстронга.

— Мы просто поместим тебя в отдельную палату, если не будешь ладить с другими.

— Именно этого я и хочу, — ухмыльнулся Армстронг.

Медсестра покачала головой:

— Ты невозможен.

Санитар закатил ещё одного мальчика, примерно того же возраста, что и Тобби. Кожа мальчика была бледной, голова обернута белым бинтом. Его тонкие как палки руки казались обескровленными. Тоби попытался ему улыбнуться, и мальчик устало кивнул в ответ.

— Это Билл, — сказала медсестра. — Билл Айвз. Он побудет здесь пару дней под наблюдением.

Она пристально посмотрела на Армстронга.

— А ты постарайся быть вежливым.

— Постараюсь.

Санитар поднял новичка с каталки и бережно поместил его на кровать, которая стояла рядом с Тоби. Пока медсестра объясняла мальчику предписания и правила поведения в палате, Тоби рассматривал его лицо. Оно было нездоровым и осунувшимся, словно у мальчика не оставалось ни сил, ни духа.

Сестра закончила вызубренную речь, затем повернулась к Тоби:

— Не обижай Билла, слышишь. Он пробудет здесь лишь пару дней. Устрой его поудобнее.

— Ладно, — пообещал Тоби.

— А что с ним такое? — поинтересовался Армстронг. Ухмыляясь, он перегнулся через ограждение кровати. — Среди нас ещё один голубок?

— Врачи пока не знают, — спокойно ответила медсестра. — Он здесь под наблюдением.

Армстронг покачал головой и, откидываясь на подушку, сочувственно вздохнул:

— Эта чума когда-нибудь закончится?

— Ну, хватит уже! — медсестра повернулось к Тобби. — Если он будет вас доставать, скажешь мне.

Поглядывая на Армстронга и опасаясь его реакции, Тоби кивнул медсестре, боясь ответить словами.

Санитар уже выкатил из комнаты пустое кресло-каталку, и медсестра вышла следом, бросив на Армстронга последний суровый взгляд.

Тот сел. Провел рукой по взъерошенным волосам, вытащил из-под подушки сигарету и закурил:

— Так, а ты здесь почему?

— Даже не знаю. — Билл слабо улыбнулся. — Мне кажется, это и вправду СПИД.

— Ты серьезно? — Армстронг казался заинтересованным.

Мальчик пожал плечами:

— Пару месяцев назад у меня был разрыв аппендикса, и мне делали переливание крови. Это случилось до того, как они начали делать анализы на СПИД. После этого, несколько недель назад, я поступил с этим. Кажется, мой врач не знает что это. За последние пару дней мне сделали хренову тучу анализов… — Его голос затих.

Армстронг затянулся сигаретой и выпустил дым через нос:

— Почему ты думаешь, что это СПИД?

— Потому что так думает мой отец. Доктора не хотят этого признавать — судебный иск за преступную небрежность им не нужен, — а отец говорит, что именно поэтому они делают мне так много анализов. Боятся, что облажались.

Тоби посмотрел на болезненного мальчика:

— Ты боишься?

Тот слегка улыбнулся и покачал головой:

— Не особо.

— Это не заразно, так ведь?

Армстронг засмеялся:

— Нет, если только ты не…

— Нет, — тихо сказал Билли, перебивая Армстронга. — Не волнуйся. Ты им не заразишься.

Он посмотрел на Армстронга и старший мальчик неожиданно прекратил смеяться. Он нервно облизнул губы и затянулся сигаретой.

Билли улыбнулся.

* * *

Отбой был в десять часов вечера: выключился свет во дворе, и телевизор тоже.

— Эй, — громко сказал Армстронг, когда комната погрузилась во тьму. — Я тут кино смотрел!

Стоящая в дверях медсестра посмотрела на него:

— Всё выключается в десять. Пора бы уже знать.

— Но я кино смотрел! Как, черт возьми, я теперь узнаю, чем всё закончится?

Сверкнув взглядом, она наставила на него палец:

— Следите за языком, молодой человек.

— Вы не можете говорить мне, что делать.

— Нет, — улыбнулась медсестра, — но могу выключить телевизор не в десять, а в девять.

Армстронг замолк.

Медсестра ушла, закрыв за собой дверь, а Тоби в раздумьях уставился в потолок. Из-за плотных штор и выключенного света в палате было совсем темно. Билли тихо спал. Мальчик, выглядевший маленьким, худым и несчастным, проспал почти весь день, и Тоби его жалел. Билли казался по-настоящему больным и Тоби гадал — выживет он, или нет.

— Пацан!

Тоби замер и лежал совершенно неподвижно, пытаясь сохранять молчание и едва осмеливаясь дышать.

— Пацан! — ещё раз прошептал Армстронг. — Тоби!

Притворяясь спящим, Тоби закрыл глаза на случай, если Армстронг увидит его в темноте.

— Дерьмо! — Армстронг перевернулся в кровати и Тоби услышал шорох больничных простыней.

— Я здесь.

Голос донесся с соседней кровати, с кровати Билли, и на этот раз замолчал Армстронг. В этом шепчущем голосе было нечто странное, нечто пугающее, и Тоби продолжал держать глаза закрытыми. Он заставил своё дыхание выровняться: для тех, кто мог наблюдать, его грудь равномерно вздымалась и опускалась.

— Я здесь, Армстронг.

Тот продолжал молчать, притворяясь спящим, и Тоби знал, что старший мальчик боится.

Боится чего?

Послышался мягкий звук падающих на пол простыней. Маленькие, легкие ноги неслышно прошлепали мимо изножья кровати Тоби. Тот зажмурился крепче.

— Нет.

Голос Армстронга был заглушен. Послышались звуки борьбы и возни на безмолвных простынях. Тоби услышал, как палец давит на кнопку вызова медсестры.

Клик, клик, клик, клик, клик.

— Нет.

Это было последнее, что сказал Армстронг.

Затем наступила тишина.

В палате всё ещё было тихо, когда Тоби заснул по-настоящему.

* * *

Наутро все было в порядке. Армстронг, глядя на окно, дымил сигаретой; его серьга поблескивала на солнце.

Билл спал в своей кровати, и казался маленьким, напуганным и больным.

Впрочем, не особо больным.

На его щеках начал появляться розовый румянец. Его кожа выглядела здоровее, менее бледной. Все его тело казалось… ну, здоровее. Не крупнее — за ночь Билл не набрал вес и не нарастил мышцы штангиста — но сильнее.

Как будто, он смог побороть свою болезнь, как будто, он смог выжить.

Следуя графику, зашла медсестра, которая принесла три подноса с едой:

— Как спалось этой ночью, мальчики?

— Хорошо, — ответил Тоби.

Армстронг буркнул.

Сестра поставила поднос с горячей овсянкой, тостом и апельсиновым соком на кровать перед Тоби. Билл все ещё спал, и она, не желая его будить, поставила поднос на столик возле кровати.

— Бедняжка. Ему нужно спать как можно больше.

Она обошла кровать Тоби и вручила Армстронгу последний поднос.

— Мне нужен лейкопластырь, — сказал Армстронг.

— Что случилось? — заинтересовалась медсестра.

— Я поранился.

— Где?

— На шее.

У Тоби застучало сердце. Он окинул взглядом Билла, который всё ещё спал на соседней кровати.

Медсестра наклонилась, осматривая шею Армстронга:

— Так и есть, — сказала она. — Как это случилось?

— Просто дайте мне пластырь.

— Мне придется наложить немного антисептика.

— Отлично, — сказал Армстронг. — А пластырь вы мне все-таки наклеите? Если это не слишком вас затруднит. То есть, я не хочу вас отвлекать, или типа того.

Покачивая головой, медсестра вышла из палаты:

— Слишком длинный язык у тебя, мальчик.

— Как и у многих других.

Медсестра хмыкнула.

— Вернусь через минуту. Не трогай, не чеши, ничего не делай. А то будет ещё хуже.

Тоби посмотрел на Армстронга. Ему казалось, что он видит на шее другого мальчика красное пятно и небольшие проколы на покрасневшей коже.

— Что случилось, — спросил он.

— Не твоё дело, педик, — сердито глянул на него Армстронг.

Тоби отвернулся. Его взгляд упал на очертания спящего Билли Айвза на соседней кровати. У Тоби перехватило дыхание. Билли все ещё спал, но поменял позу. Он лежал лицом к Тоби и его рот был раскрыт.

Его губы и зубы были слегка покрыты красным.

* * *

Билл становился сильнее.

А Армстронг — слабее.

На самом деле это было практически незаметно; кажется даже врачи и медсестры не замечали никаких видимых изменений. Но Тоби жил с этими двумя мальчиками, жил с ними день за днём. Все трое были прикованы к своим постелям, и постоянно проводили весь день в компании друг друга. При таком тесном соседстве легко заметить небольшие изменения.

Конечно же, Тоби всё ещё не знал точно, что происходит. И после той первой ночи, он заставлял себя ложиться спать задолго до отбоя. Теперь он засыпал, пока телевизор был ещё включен, пока горел свет, пока вокруг были другие люди. Он не знал, что происходило ночью, в темноте, когда мальчики оставались одни.

Он не хотел этого знать.

Но повязку с головы Билла сняли, и кожа мальчика была, если и не покрасневшей, то, как минимум, нормального цвета. Врачи всё ещё не выяснили, что с ним случилось, но Тоби подумал, что когда они окончательно определятся с болезнью, Билл, наверное, будет готов вернуться домой.

С другой стороны, Армстронг стал бледнее и намного раздражённее, чем был.

Казалось, что он съёжился, если не физически, то морально, и Тоби понял, что больше его не боится, У Амстронга была та же серебряная серьга, та же грубая одежда, та же вызывающая прическа, но его присутствие уже не было столь грозным и доминирующим, как в первые дни. Теперь он общался редко и даже перестал переговариваться с медсестрой.

Странно, но Тоби поймал себя на сочувствии к Армстронгу. Он всё ещё не мог сказать, что старший мальчик ему нравится, но чувствовал себя ближе к Армстронгу, чем к Биллу. Он понимал, через что проходит Армстронг. Старший мальчик испугал его поначалу, но то был физический страх, страх перед школьным хулиганом.

Страх, который он испытывал к Биллу был не простой. И не физический.

Тоби не понимал, почему маленький мальчик его пугает. Но было в Билле Айвзе нечто не совсем правильное, нечто необъяснимое, нечто выходящее за рамки обычных человеческих страхов, нечто связанное с тем ночным шёпотом и с тихой яростной борьбой в темноте.

Тоби невольно взглянул на Билла и увидел, что тот пристально смотрит на него.

Тоби быстро отвернулся и закрыл глаза, притворяясь спящим.

* * *

Когда Тоби проснулся, телевизор был выключен, и в палате было темно. Он открыл глаза, хотя ничего не видел и, прислушиваясь, затаил дыхание, хоть ничего и не было слышно.

Тоби почувствовал легкое прикосновение к плечу.

Он в шоке подскочил и вскрикнул, отодвигаясь от невидимого прикосновения.

В темноте раздался тихий мальчишеский смех:

— Всё в порядке. Это всего лишь я. Билл.

Сердце Тоби бешено колотилось. Его рука медленно потянулась из-под одеяла вдоль края кровати, нащупывая кнопку вызова медсестры.

— Правда? — сказал он, пытаясь говорить невозмутимо.

— Правда. — Рука Билла нашла и стиснула руку Тоби. — Не надо никого звать.

Тоби отстранился. Он просунул обе руки под одеяло и крепко прижал их к себе: — Чего ты хочешь?

— Не догадываешься?

Тоби безответно молчал.

— А ты не заметил каких-нибудь изменений?

Тоби с трудом сглотнул.

— Ты вампир, — сказал он.

Билл рассмеялся. Его смех был легким, воздушным, музыкальным.

— Нет, — сказал он. — Не совсем.

— Отстань от меня. — Тоби старался, чтобы его голос звучал уверенно и решительно, но получилось испуганно и тихо.

Билл протянул руку, схватил край одеяла Тоби и потянул его вниз:

— Иди сюда, — сказал он. — Я покажу тебе кое-что.

Его рука нашла руку Тоби и потянула.

— Нет!

— Да. — И он вытащил Тоби из постели, заставляя его мышцы двигаться против их воли, толкая его через комнату к Армстронгу.

— Просто открой рот, — тихо сказал Билл. — А когда я скажу, кусай.

— Нет!

— Да. — На затылок Тоби легонько надавили, толкая его лицо вниз. Он открыл рот, чтобы возразить, и почувствовал, как зубы коснулись мягкой плоти шеи Армстронга.

— Не волнуйся, — сказал Билл. — Он не проснется.

Билл слегка поправил голову Тоби.

— А теперь кусай.

Тоби укусил. В рот хлынул теплый поток соленой крови; целебной, живительной крови; и он начал её пить, лакать, чувствуя, как в него вливается сила, как болезнь в его теле отступает.

— Нет, — пробормотал Армстронг во сне. Его ноги откинули одеяло, скидывая его с кровати. — Нет.

Тоби пил.

* * *

Утром Тоби проснулся как всегда. Палату заливал солнечный свет, и… это его не пугало. Медленно, осторожно, Тоби подставил руку солнечному лучу.

Ничего не произошло.

Он не был вампиром.

Армстронг всё ещё спал, закрыв лицо рукой, но Билл уже проснулся. Тоби растерянно посмотрел на него.

— Вчера вечером… — начал он.

— Это случилось, — сказал другой мальчик.

Тоби обнаружил, что больше не боится Билла. Он больше никого из них не боялся. И чувствовал себя лучше и здоровее, чем за последние недели.

Следуя расписанию, вошла медсестра, подала всем завтрак и ушла. Армстронга разбудил запах тостов и овсянки. Он хмыкнул, потянулся и потер глаза. Тоби некоторое время молча наблюдал за ним, внезапно осознав, что старший мальчик уже два дня не курит.

— Почему ты здесь? — спросил он наконец Армстронга. — Что с тобой не так?

Армстронг зыркнул на него:

— У меня нет СПИДа, гейчик.

— А что у тебя?

Арстронг устало вдохнул и, в первый раз, его голос прозвучал честно и серьезно:

— Я не знаю, — признался он. — Мне не сказали.

— И надолго ты здесь?

Старший мальчик посмотрел на него, теребя пальцами серебряную серьгу. Он выглядел неуверенным и смущенным.

— Даже не знаю. Они мне не говорят.

— А сколько ты здесь уже находишься?

Армстронг несколько секунд разглядывал свою овсянку. Он сделал глоток апельсинового сока и посмотрел на Тоби. Их взгляды встретились.

— Пять лет, — сказал он. — Я здесь уже пять лет.

Армстронг взял свой тост и, глядя в окно, начал есть, а Тоби заметил, что отблеск солнечного света делает его серьгу похожей на распятие.

Перевод: Шамиль Галиев

Хиромант

Bentley Little, "Palm Reader", 1986

Мадам Кэрол сидела в темной комнате для гадания, глядя на улицу сквозь щель в занавешенных окнах. В эти дни проезжало очень мало машин. Редко можно было увидеть более одной или двух одновременно. Она посмотрела на завод Форда через дорогу. Теперь он был закрыт. Несколько передних окон были разбиты. Некогда тщательно подстриженные живые изгороди и аккуратные ряды гладиолусов теперь заросли сорняками, и даже сорняки побурели из-за недостатка влаги.

её взгляд вернулся к столу для гадания перед ней. Она посмотрела в свою записную книжку. Некий мистер Пол Берроуз должен был прийти в десять часов. Судя по её часам, было уже десять пятнадцать. ещё один мужчина должен был прийти в десять тридцать. Она не могла больше ждать.

У входа остановилась машина. Посмотрев сквозь занавески, мадам Кэрол увидела, как худой, измученный мужчина средних лет вышел из потрепанного универсала и направился через небольшую парковку к входной двери. Она вошла в приемную как раз в тот момент, когда он позвонил в звонок и открыл дверь.

— Мистер Берроуз?

Мужчина кивнул, пытаясь улыбнуться.

— Да.

— Вы немного опоздали. Через пятнадцать минут ко мне придет ещё один человек, так что нам лучше начать прямо сейчас и побыстрее.

Она провела его в комнату для гадания и жестом пригласила сесть за стол. Она положила его правую руку в нужное углубление ладонью вверх, обошла стол и села с другой стороны.

— Много работы в последнее время? — спросил он.

Она знала, что он нервничает и просто пытается завязать разговор, как и многие её клиенты, поэтому вежливо кивнула.

— На удивление, да. В последнее время сюда приходит довольно много людей.

Она протянула руку и начала поглаживать его ладонь, её длинные ногти нежно обводили линии, изгибы, холмики на его руке. Его линия жизни была короткой — очень короткой, — но она старалась не показывать этого на своем лице. Она уже давно перестала говорить людям правду о том, когда они умрут. Правда плохо сказывалась на бизнесе — она злила людей, пугала их, заставляла относиться к ней скептически.

— Вы будете жить долго, — произнесла она нараспев. — Ваша линия жизни длинна. Вы доживете до восьмидесяти восьми лет.

Мужчина улыбнулся и немного расслабился, напряжение в его мышцах спало, черты лица смягчились.

— А как насчет болезней? — спросил он.

её ноготь пробежал по линиям. Скоро должна была начаться болезнь. Тяжелая болезнь.

— У вас будет серьезная болезнь, в шестьдесят пять, — солгала она. — Но вы справитесь. Она вернется в ваш последний год. Тогда вы уже ничего не сможете сделать. Впрочем, умрете вы безболезненной смертью.

Мужчина кивнул. До этого было ещё далеко; он мог позволить себе не беспокоиться об этом.

Мадам Кэрол решила вернуться к тому, что действительно видела.

— Недавно умер кто-то из ваших близких, — сказала она. — Женщина. Вы очень сильно любили её.

— Моя тетя Хелен, — подсказал мужчина.

Мадам Кэрол кивнула.

— Вы планировали навестить её.

Лицо мужчины просветлело.

— Верно.

На его лице появилось выражение благоговения, уважения.

Она знала, — теперь он у нее в руках. Она завоевала его доверие. Он поверит всему, что она ему скажет. её пальцы продолжали нежно скользить по его ладони.

— Ваши дети. У вас их двое. Мальчики.

Он кивнул.

— Старший станет кем-то вроде писателя, будет работать в газете или журнале. Трудно сказать, где именно. Другой будет учителем. Пока неясно, в каких классах он будет преподавать. То, что я вижу — в старшей или в средней школе.

Мужчина нетерпеливо наклонился вперёд.

— А как насчет моей жены?

В приемной прозвенел звонок. Пальцы мадам Кэрол перестали двигаться. Пришёл её следующий клиент. Она встала, извинилась и вышла открыть входную дверь. Молодой, дружелюбно выглядящий мужчина лет тридцати, стоял на крыльце, снимая пальто.

— Жарко, — объяснил он.

Она придержала ему дверь и он вошёл.

— Мадам Кэрол? Я Бейкер Коллинз.

Он улыбнулся ей.

Она жестом пригласила его сесть на один из диванов в приемной.

— Присаживайтесь. Я сейчас подойду к вам. Я как раз заканчиваю очередной сеанс.

Мужчина кивнул, все ещё улыбаясь.

— Не спешите.

Он наклонился и взял журнал со стеллажа рядом с диваном. Внезапно она осознала тот факт, что все журналы были старыми. Она почувствовала себя неловко, понимая, что он не найдет там ничего интересного для себя, и поспешила обратно в комнату для гадания, закончить читать линии судьбы мистера Берроуза.

Снова усевшись за стол, мадам Кэрол начала поглаживать руку своего клиента, делая все расширяющиеся круговые движения.

— С вашей женой все будет в порядке, — сказала она. — её жизнь кардинально не изменится. Следующий год будет для вас плохим в финансовом плане, но в последующий год вы справитесь с этими проблемами.

Она понимала, что лжет, болтает какую-то чушь, и была уверена, что он это знает, но ей просто хотелось поскорее с ним закончить. Она перестала касаться его ладони.

— Извините, но меня ждет следующий клиент, — она начала выписывать счет — Вот. Я возьму с вас только половину суммы. Вы можете прийти ко мне позже, и мы сможем продолжить читать ваши линии судьбы.

Мужчина встал.

— Нет. Я услышал то, зачем пришёл. Я заплачу всю сумму.

Он радостно пересчитал купюры, оставив дополнительные пять долларов чаевых.

— Спасибо, — сказала она, искренне впечатленная.

— Спасибо, — он улыбнулся ей и вышел, его походка стала значительно легче, чем когда он пришёл.

Мадам Кэрол высунула голову из двери в приемную.

— Мистер Коллинз? Теперь я готова вас принять.

Молодой человек вошёл в комнату для гадания и машинально сел в кресло.

— Зовите меня Бейкер, — сказал он.

— Хорошо, Бейкер.

Он оглядел её, улыбаясь, и она почувствовала легкое смущение, робость. Она почувствовала, что краснеет.

— Вы совсем не такая, как я ожидал, — сказал он.

Она улыбнулась в ответ.

— Это хорошо или плохо?

— О, хорошо. Безусловно хорошо, — он положил руку в углубление на столе. — Вы намного моложе, чем я ожидал. И намного красивее.

Она ещё сильнее покраснела. Она не знала, что сказать. её рука протянулась и начала машинально поглаживать его ладонь. Сознательно или бессознательно, её пальцы потянулись прямо к его линии любви.

— Вы не женаты, — сказала она, одновременно удивленная и немного взволнованная этим открытием.

— Нет, — признался он.

— Вы расстались со своей девушкой в прошлом году, и это было очень горькое расставание. Вы все ещё таите обиду на нее и скучаете по вашей совместной жизни, хотя никогда не примете её обратно.

Он выглядел одновременно довольным и удивленным.

— Вы правы.

её пальцы скользнули по его линии жизни.

И практически сразу остановились.

Она почувствовала легкий налет… чего? печали? смятения? разочарования? Она старалась, чтобы на её лице ничего из этих чувств не отразилось. её пальцы мгновенно переместились к другим линиям, прикасаясь, ощупывая.

— Вы недовольны своей работой…

— Когда я умру? — прямо спросил он.

Удивленная вопросом, она замерла. её пальцы перестали двигаться. Она снова проследила его линию жизни, убеждаясь, что не ошиблась. Она не ошиблась.

— У вас есть некоторое время, — неопределенно сказала она.

Она почувствовала странное напряжение внутри. Одна часть её хотела сказать ему правду; другая же часть хотела избавить его от правды.

— Сколько? — спросил он, наклоняясь вперёд.

— Вы будете жить до шестидесяти пяти лет, — солгала она. — Ваша смерть не будет мучительной. Все произойдет неожиданно.

— А как насчет моего брата? — спросил он, ещё больше заинтересованный.

— Неизвестно, — сказала она. — Это слишком трудно предсказать.

Он встал.

— Спасибо вам. Это все, что я хотел узнать.

Мадам Кэрол тоже встала, чувствуя, как колотится её сердце. Она посмотрела на него.

— Вы уверены, что не хотите услышать больше?

Он улыбнулся и покачал головой.

— Все нормально, — он достал свой бумажник. — Сколько я вам должен?

Она решила рискнуть.

— Ничего, — сказала она и улыбнулась. — За счет заведения.

Он кивнул, и прежде чем снова посмотреть на нее, медленно окинул взглядом темную комнату, обращая внимание на выцветший ковер, на дешевые гравюры старых мастеров на стенах. Он клюнул.

— Может быть, я могу как-нибудь сводить вас куда-нибудь поужинать, так сказать компенсировать вам ваши усилия?

Она почувствовала, что снова краснеет, но это был довольный румянец.

— Мне будет приятно.

— Вот, — он взял со стола ручку и нацарапал номер телефона на клочке бумаги. — Это мой номер. Вам, вероятно, не придется им воспользоваться, но я даю его вам в знак моих добрых намерений, — он протянул ей листок. — Я позвоню вам вечером. Вы не против?

— Это было бы прекрасно.

Она проводила его до машины. Они неловко попрощались, и она вернулась в приемную. Следующий клиент — женщина, — должна была прийти только через двадцать минут. Заперев входную дверь, она прошла через комнату для гадания к импровизированной кухне в задней части дома, включила радио и начала варить кофе. Запасы кофе подходили к концу. Ей нужно будет пополнить запас.

Если ещё осталось, чем пополнять.

Несколько минут по радио монотонно играла музыка, затем начался выпуск новостей. Правда, в нем была только одна новость. Единственная новость в наши дни. Больше ничего никого не волновало. Она увеличила громкость трансляции.

— …из некоторых районов Долины поступают сообщения об обильных радиоактивных осадках. Уровень радиации в питьевой воде неестественно высок. Людям рекомендуется пить только бутилированную воду. По заявлениям ученых, непосредственно сами взрывы не нанесли такого большого ущерба, как ожидалось, а вот их последствия оказались намного хуже, чем прогнозировалось…

Она выключила эту радиостанцию. Всю последнюю неделю дикторы повторяли одно и то же. Не было никаких, даже незначительных изменений в формулировке этой новости — четкий показатель того, какого рода таланты работают на местных радиостанциях.

Пока закипал кофе, она крутила ручку радиоприемника, пытаясь поймать другую станцию, пытаясь уловить среди помех хоть какое-нибудь подобие знакомых звуков из другого города.

Ничего.

Прозвенел входной звонок. Она перелила кофе в кофейник и вышла в приемную. Женщина, стоявшая в дверях, старалась казаться спокойной, беззаботной, но на её лице читалось беспокойство.

Мадам Кэрол провела её в комнату для гадания, усадила за стол, а сама села напротив. Она протянула руку и накрыла ладонь женщины. её пальцы нащупали линию жизни.

И практически сразу же замерли.

— Как долго я буду жить? — спросила женщина.

— Вы доживете до семидесяти шести лет, — солгала мадам Кэрол.

Перевод: Игорь Шестак

Танец Слэм

Bentley Little, "Slam Dance". 1985

Портрет Святого Милларда висел на передней стене класса между часами и флагом: оборванная ужасающая фигура, стоящая перед толпой сбившихся в кучу крестьян; изможденный, почти голый человек с растрепанными волосами и пронзительными демоническими глазами, которые смотрели с картины вниз на шесть рядов аккуратно расположенных парт и на двадцать три студента, усердно решающих свои задачи по математике. Анна, как обычно, закончила письменное задание пораньше. Она перевернула лист контрольной работы на своей парте, чтобы никто не мог списать её ответы, и теперь с любопытством смотрела на портрет.

А портрет смотрел на нее.

Казалось, она никогда не смогла бы совместить ненависть в глазах этого сурового и страшного облика с христианством, проповедуемым Иисусом, тем кротким и нежным мучеником, о котором она узнала в церкви. Они казались двумя противоположными сущностями, не имеющими абсолютно ничего общего.

— Анна! — прошептал кто-то рядом.

Прежде чем искать источник шёпота, она перевела взгляд с оборванной фигуры Святого Милларда на спокойную фигуру сестры Каролины, мирно и самозабвенно читавшей за своим столом.

— Анна!

Она повернулась, посмотрела назад и почувствовала, что ей сунули в левую руку что-то твердое, квадратное, что-то по типу книги. её пальцы сомкнулись вокруг этого предмета, и она кивнула Дженни Макдэниелс, подтверждая его получение. Дженни быстро вернулась к своему заданию.

Анна не сводила глаз с сестры Каролины, пока медленно и незаметно перекладывала книгу с колен на стол. Книга Слэм[54], гласила надпись фломастером на обложке, и Анна почувствовала, когда она прочитала эти слова, как дрожь запретного возбуждения пробежала по её телу. Она оглянулась на Дженни, но та сидела, уставившись в свою контрольную, и что-то деловито писала.

Взгляд Анны вернулся к переплетенному томику. Книги Слэм были в моде в Святой Марии в течение последнего семестра, и хотя они с Дженни изо всех сил старались заполучить одну из этих книг, никто из них не видел, а тем более не держал в руках эти знаменитые и страшные вещи. В октябре прошлого года отец Жозеф объявил, что в школе запрещёны книги Слэм, обещая, что любой ученик, пойманный с одной из них, будет наказан, но на самом деле запрет не имел никакого эффекта. Во всяком случае, после указа отца Жозефа, популярность книг только возросла.

Как, черт возьми, Дженни нашла одну из них?

Анна осторожно открыла книгу на первой странице. "Джерард Старр", — было написано сверху аккуратным почерком. Ниже был список личной информации: рост, вес, возраст, любимый цвет, любимый музыкальный исполнитель, любимый фильм, любимая еда. Ниже приведены комментарии к статистическим данным. Все без подписи, конечно.

Какая милашка! Я люблю его волосы!!

Ооочень крутой! Я хочу выйти за него замуж.

Придурок.

Наверное, педик. Гейская прическа.

Гомик.

Какой красавчик!

Анна улыбнулась. Сразу было понятно, где мужские комментарии, а где женские. Но все-таки хорошие замечания перевешивали плохие. И даже вопросы были общими и не такими острыми.

Она пролистала страницу Сандры Коуэн и все страницы друзей Сандры из группы поддержки, пока не нашла запись Дженни. Она пробежала глазами статистику и сразу перешла к комментариям.

Слишком застенчивая. Слишком тихая.

Неплохо выглядит. Обычная.

Дурнушка.

Было бы хорошо, если бы она все время не болталась с Анной Дуглас.

Сердце Анны заколотилось, пульс ускорился. её лицо запылало и покраснело от смущения.

Не очень симпатичная, но в принципе выглядит нормально.

Милая, но немногословная.

В порядке, за исключением её умственно отсталой подруги Анны.

Боясь смотреть, но желая знать, Анна открыла свою страницу. Она сразу заметила, что её имя и статистические данные написаны небрежно, как будто тот, кто создал книгу, не прикладывал никаких особых усилий. Большая часть информации была неверной. Затаив дыхание, она прочитала комментарии.

Противный человек.

Я ненавижу её.

Была бы моя воля, я бы побрил ей задницу и поставил раком.

С серьезными проблемами.

Реально стукнутая. Она должна быть заперта в своем доме до самой смерти, чтобы мы не страдали.

Снупи, вернись домой![55]

Она воняет. Я не думаю, что она принимает ванну или знает, что такое дезодорант.

Рыгалова! Блевотина! Рыгаалова! Блевоооотина!

Она превратится в одинокую старуху и умрет в одиночестве. Кому она нужна?

Нацарапанная черная стрелка одним концом указывала на последнюю фразу, а другим вела к другому, связанному с ней, комментарию:

Она должна сделать нам всем одолжение и покончить с собой.

С колотящимся сердцем Анна перевернула страницу, ожидая дальнейших комментариев. Там был только один, написанный мелким аккуратным почерком Дженни.

Мой лучший друг. Очень умная, очень добрая, очень особенная. Мне повезло, что я её знаю.

Анна с благодарностью посмотрела на Дженни, но её подруга все ещё работала над заданием по математике.

Она снова обратила внимание на первую страницу, её взгляд вернулся к жестоким комментариям под её именем. Критика была резкой, даже чрезмерно, и она знала, не глядя, что ни один другой человек в книге по отношению к себе не имел такой враждебности.

И это была только одна книга Слэм в одном классе. Вероятно, по всей школе перемещались десятки других.

Она задумалась, а что говорится о ней в других книгах?

Нет.

Она не думала.

Она знала.

Она знала, что найдет, ещё до того, как открыла эту книгу.

Анна взглянула на Святого Милларда, стоявшего перед крестьянами с выражением ненависти на изможденном лице. Он, несомненно, в изображенной сцене проповедовал об Иисусе. Но Иисус способствовал миру и взаимопониманию. Он призывал всех любить своих ближних.

Но ближние не любили её.

Именно Иисус учил, что она должна подставить другую щеку, но даже его ученики не смогли соответствовать этим стандартам. У нее было чувство, что святой, стоящий сейчас перед ней, перед классом, не потерпит такой мягкости, такой… покорности.

Она смотрела на оборванную фигуру, встретившись взглядом с демоническими глазами.

А фигура смотрела на нее.

* * *

Молли Колфилд.

Анна закончила писать последнее имя и закрыла книгу. Она положила ручку, разминая пальцы, которые начали сводить судороги. Взяв томик, она осмотрела обложку. Она выглядела почти так же, как у книги Слэм, которую она читала сегодня утром. Она улыбнулась. Это откроет им глаза. Она напишет свои комментарии, изменив свой почерк, а затем раздаст книгу. Они узнают, каково это, на сей раз быть непопулярным, быть мишенью для шуток. Они узнают, каково это, когда тебя ненавидят.

Она положила книгу и открыла её на первой странице. Сандра Коуэн. Анна некоторое время смотрела на чистый лист, потом написала: Безмозглая курица.

Странная дрожь прошла сквозь нее, порыв запретного удовольствия. Всегда, когда Сандра смеялась над ней в коридорах, Анна опускала голову и спешила мимо, стараясь не обращать внимания на смех, стараясь не дать ему причинить боль. У нее никогда не было ни сил, ни смелости, чтобы сопротивляться и постоять за себя. И вот теперь, в одно мгновение, она вынесла приговор Сандре Коуэн. Написав сверху, голосом анонимной всезнайки, она выпустила девушку на страницы, объявив её глупой.

Анна рассмеялась, ощутив внезапный прилив силы. Она взяла другую ручку и, изменив почерк, написала: Сука.

Она перечитала слово и хихикнула, быстро оглядевшись, чтобы убедиться, что мать или сестра не пробрались в её комнату и не заглядывают через плечо. Анна чувствовала себя храброй, могла говорить все, что угодно. Она могла быть так же жестока к Сандре, как Сандра была жестока к ней.

Она шлюха, написала Анна красным. Она сделает это за десять центов.

Перейдя к следующему имени в книге, подруге Сандры Бриттани, Анна написала: безбожная ведьма. В гостиной зазвонил телефон, и Анна немного подождала, не ей ли звонят. Последовала семисекундная пауза, потом мать позвала её: — Анна!

Отложив ручку, она закрыла книгу и выбежала в гостиную, уже не в первый раз жалея, что родители не позволяют ей иметь мобильный телефон или, хотя бы, добавочный номер их домашнего. Она взяла трубку из рук матери. — Алло?

— Представляешь? — это была Дженни. её голос был задыхающимся и таким взволнованным, что это передавалось даже через дешевую мобильную связь. — Сандру только что арестовали! Полиция!

— Что?

— Я видела! Прямо здесь, прямо сейчас! Перед торговым центром!

— Где ты?

— У Нордстрома[56]. Я не могу больше говорить. Моя мама уже выходит.

— Так что случилось?

— Точно не знаю. Я пришла в самом конце. Но, похоже, она пыталась… продать себя какому-то парню. Только парень оказался полицейским! — Дженни громко, скептически вздохнула. — Мне никогда не нравилась Сандра, но я никогда не думала, что она сделает такое. Я в шоке.

Анна больше не слушала. Она думала о своей книге Слэм в другой комнате. Она шлюха, написала она. Она сделает это за десять центов.

Анна вдруг поняла, что чирлидерша предложила свои услуги за десять центов.

— Мне пора, — сказала Дженни. — Моя мама здесь. Я позвоню тебе, когда вернусь домой.

Раздался гудок, и Анна повесила трубку.

— Кто это был? — спросила её мать.

— Никто. Просто Дженни.

Она вернулась в свою комнату в оцепенении. Это было слишком странно, чтобы быть простым совпадением. Она ненавидела Сандру Коуэн, но даже она не верила, что Сандра способна на такое. Она даже не думала, что Сандра, несмотря на все её разговоры, уже занималась сексом.

Анна посмотрела на книгу Слэм, лежащую на столе, и почувствовала легкий страх. Она знала, что должна выбросить эту штуку или, ещё лучше, сжечь, но внезапно ей пришло в голову, что если она это сделает, все дети, перечисленные на её страницах, могут… умереть.

Она сделала глубокий вдох, наполненный страхом и грузом ответственности. Что она наделала? И как ей остановить это?

А вот хотела ли она положить этому конец?

Это был действительно важный вопрос, но даже задавая его себе, Анна знала ответ. Она подумала об этом суровом, диком святом на передней стене класса. Она знала, что он не отступит. Он доведет дело до конца.

Медленно, осторожно, она взяла книгу и одну из ручек, лежащих рядом на столе. Первым делом, она должна выяснить, происходит ли это на самом деле. Она взглянула на часы на комоде. Четыре тридцать пять вечера. Время ещё есть. Ей просто нужно, чтобы Дженни позвонила ей.

Анна прошла в гостиную, сначала проверив, где её мать и сестра. Отца не будет дома ещё час, так что здесь она в безопасности. И, к счастью, мама была в ванной, а сестра в своей спальне делала уроки. Анна быстро позвонила Дженни на сотовый и, когда её подруга ответила, велела ей немедленно перезвонить.

— Я в машине с мамой!

— Это срочно, — сказала Анна. — Все, что тебе нужно сделать, это набрать мой номер и повесить трубку, когда я отвечу. Я все объясню позже. Пожалуйста?

— Хорошо.

Дженни отключилась и перезвонила через несколько минут. Анна подождала два звонка, чтобы все услышали, и крикнула: — Я подниму.

Она ответила на звонок, и Дженни сразу отключилась. Анна что-то пробубнила в телефон, как будто разговаривая, а потом повесила трубку.

— Мама! — крикнула Анна из коридора.

её мать как раз выходила из ванной. — Да?

— Только что звонила Дженни. Она забыла учебник математики в школе. Мы должны сделать двадцать вопросов в конце главы, и ей нужно…

— Она хочет зайти, я не против.

На долю секунды Анну охватила паника.

— Нет. Она хочет, чтобы я к ней пришла. Она… наказана, не может выйти из дома. Я только сбегаю, туда и обратно. Вернусь задолго до ужина.

Она говорила быстро, надеясь, что мать не заметит её нервозности.

Пронесло.

— У вас сорок пять минут, юная леди. Я хочу, чтобы ты вернулась к половине шестого. А если опоздаешь, будешь наказана.

— Спасибо, мам.

Анна побежала в свою комнату, схватила учебник по математике, положила под него книгу Слэм и поспешила к входной двери.

Куда идти?

Лиз Уэйт, жизнерадостная маленькая подхалимка Сандры, жила ближе всех, в соседнем квартале, так что Анна пошла к её дому. У нее не было конкретного плана, она надеялась что-нибудь придумать по дороге, но когда добралась до подъездной дорожки Лиз и все ещё не придумала действенного теста, она решила отбросить осторожность и просто что-нибудь сделать. Открыв книгу Слэм на странице Лиз, подложив под нее учебник по математике, она взяла ручку и написала: Сандре она понравится больше, если не будет такой суперподружкой Анны.

С книгами в руках она подошла к двери Лиз.

Постучала.

— Анна!

Лиз распахнула ширму и обняла её, как давно потерянную сестру. Анна изо всех сил старалась не дернуться.

— Привет, — сказала она.

— Надо было позвонить мне и сказать, что придешь! Просто мы как раз собираемся кушать.

— Ничего страшного. Я как раз шла к Сандре и решила зайти.

— К Сандре? Боже мой! Она бы не… ты же не… ты ведь шутишь, правда?

Анна покачала головой. — Она попросила меня приехать.

— Сандра? — Лиз выглядела ошёломленной. — Не могу поверить.

Анна открыла книгу Слэм на странице, заложенной пальцем, и щелкнула ручкой.

— Что это? Книга Слэм?

— Ага.

Лиз — лесбо, написала она. Она влюблена в Сандру.

— Что ты пишешь?

Анна закрыла книгу, щелкнув ручкой. — Я знаю о твоем увлечении Сандрой и расскажу ей.

Лиз выглядела пораженной. — Анна!

— Все узнают.

— Нет!

Анна повернулась и пошла по подъездной дорожке Лиз к тротуару, не обращая внимания на все более мучительные мольбы позади нее.

Она улыбнулась про себя.

Это сработало.

* * *

После ужина Анна сидела в своей комнате, закрыв дверь, и смотрела на книгу Слэм на столе. Она сказала родителям, что будет делать домашнюю работу, хотя её настоящий план заключался в том, чтобы писать книгу Слэм. Теперь она просто сидела и думала.

Вернувшись из дома Лиз, она была в приподнятом настроении. Она обладала силой. Она могла делать все, что хотела и с кем хотела. Она была королевой мира!

Но что она узнала на самом деле? Что Лиз неравнодушна к Сандре и не хочет, чтобы кто-нибудь узнал об этом? Это и так могло быть правдой, независимо от нее. То, что она написала об этом в книге Слэм, вполне могло быть совпадением. Разве не логично, что такая фанатично преданная Сандре девушка, как Лиз, втайне влюблена в нее? И, конечно, она не хотела бы, чтобы такая информация попала к другим злобным чирлидершам.

Даже дружелюбие Лиз к ней можно было интерпретировать по разному. В конце концов, её родители, без сомнения, были дома, вероятно, стояли прямо за ней, так что, конечно, она будет вести себя наилучшим образом. И, может быть, Лиз была не таким уж плохим человеком без влияния Сандры, может быть, она просто вела себя как сука из-за давления сверстников.

А может, и нет.

Пока этого она не могла знать. Анне нужен был более точный ответ, конкретное доказательство того, что книга Слэм может сделать то, что она задумает.

ещё одно испытание.

Оно должно было быть чем-то серьезным и конкретным, чем-то, что не может произойти по другой причине, чем-то, что произойдет сразу же. Также оно должно быть чем-то, что можно проверить и увидеть своими глазами. Сегодня вечером.

И в нем должна участвовать Сандра Коуэн.

Это была самая важная часть, не так ли? Вот чего она действительно хотела — увидеть, как что-то случится с Сандрой. Но было недостаточно, чтобы это просто случилось; она хотела быть там, когда это произойдет.

Анна взглянула на полку над столом, её взгляд упал на корешок книги Элвина Брукса Уайта[57], одной из её любимых с детства. Внезапно ей в голову пришла идея. Она посмотрела на обложку книги Слэм.

И усмехнулась.

* * *

Ночью улица казалась страшной.

На самом деле было не так уж и поздно, и это была пригородная улица в её собственном тихом районе. Но Анна никогда раньше не убегала из дома. Она была хорошей девочкой, и тот факт, что она действовала за спиной родителей, делая то, что ей не следовало делать, заставлял её чувствовать себя виноватой и придавал всему более темный, более злобный оттенок.

В следующем квартале на противоположной стороне улицы мужчина выгуливал собаку. Она видела только его силуэт, но он, казалось, двигался гораздо медленнее, чем следовало бы, словно обшаривал дома. Или ждал, что кто-то пройдет мимо, кто-то, на кого он сможет напасть.

Она открыла книгу Слэм, готовясь использовать её.

Мужчина и его собака свернули за угол на Первую улицу.

Анна немного расслабилась. Дом Сандры был всего в квартале отсюда, и она ускорила шаг, молясь, чтобы ни родители, ни сестра не поднялись, не пошли в туалет, не заглянули в спальню и не обнаружили, что её там нет. Если бы ей только сошло с рук это преступление…

Она может сделать запись для своей семьи в книге Слэм, чтобы быть уверенной, что они ничего не узнают.

Но она тут же выбросила эту мысль из головы.

Дом Коуэнов был двухэтажным, с гаражом на три машины. Анна стояла на тротуаре и смотрела на темные окна, пытаясь определить, какое из них принадлежит Сандре. Это была часть её плана, которая оказалась ошибочной. Если бы у нее был сотовый, она могла бы позвонить чирлидерше и попросить её выйти. Если бы было не так поздно, она могла просто позвонить в дверь. Но так или иначе, лучшая идея, которую она смогла придумать, это бросать камни в окно Сандры, пока она не откроет его.

Она уже собиралась обойти дом и взглянуть с другой стороны, когда на улице появилась машина. Стоя на тротуаре и ожидая, когда машина проедет мимо, Анна сделала вид, что находится здесь случайно.

Но нет.

Машина въехала на подъездную дорожку к дому Коуэнов, включив чувствительные к движению лампы, которые осветили весь передний двор. Через несколько секунд после остановки, двери машины распахнулись.

— Ни слова больше, юная леди, — сердито сказала мама, выходя из машины.

Избитая Сандра молча вылезла с заднего сиденья.

Арест за проституцию! Анна совсем забыла об этом. Она наблюдала из тени, как папа Сандры с портфелем в руках и мама с безупречной прической повели её к входной двери. По видимому, её родителям понадобилось много времени, чтобы вызволить её из тюрьмы.

Все планы Анны были испорчены. Она никак не могла сделать так, как планировала, поэтому быстро открыла книгу Слэм на странице Сандры и под именем чирлидерши и статистикой написала: Она крыса.

Метафорически это всегда было правдой, но на этот раз она имела в виду не это. И книга Слэм так же восприняла это совсем не так.

Перемена произошла мгновенно. Хорошенькое личико Сандры вытянулось вперёд, внезапно покрылось мехом, усы подергивались над огромными передними зубами. Все ещё в форме чирлидерши, она опустилась на четвереньки на тонких, волосатых и когтистых руках и ногах.

Миссис Коуэн кричала так, что могла разбудить мертвых. Мистер Коуэн попытался схватить свою бешено карабкающуюся крысу-дочь, причитая: — Боже мой! Боже мой!

Анна секунду понаблюдала с тротуара.

А потом побежала домой так быстро, как только могла.

* * *

Это была долгая тяжелая ночь. Она совсем не спала, а писала и зачеркивала, писала и зачеркивала, пока не услышала, как в пять часов утра зазвонил будильник отца. Натали Тайрон получила коровью голову, потом собачью, а потом свою собственную обратно. Бонни Бихар погибла в ванной в результате несчастного случая, а потом вернулась к жизни. Линн Фицджеральд, возможно, самая красивая девушка в Святой Марии, была ужасно изуродована, прежде чем её внешность снова восстановилась. Анне нравилось наказывать тех, кто наказывал её, и чувство мести было сладким. В течение одного короткого, сумасшедшего, безумного момента она даже подумывала написать под именем Дженни. Дженни, возможно, и была её лучшей подругой, возможно, одна из класса сестры Каролины писала отличные комментарии о ней в книге Слэм, но не стоило и забывать, что это Дженни всунула ей книгу. Она знала, что увидит Анна; возможно, она даже хотела, чтобы она это увидела.

Анна решительно и незамедлительно отбросила мысль о том, чтобы сделать что-нибудь с Дженни, шокированная и внезапно испуганная тем фактом, что в её голове вообще возникла такая идея.

Она подумала об этом ужасном святом в лохмотьях на портрете на передней стене класса, затем подумала о нежном, любящем Иисусе, о котором она узнала в церкви.

И этим утром, она закончила писать, написав по одному комментарию для каждого человека, а затем спрятала книгу Слэм в нижнем ящике комода.

И там она и останется.

Перед уроком Анна зашла в часовню и помолилась, вознося свою благодарность и любовь этому милосердному мученику над алтарем, а когда она вернулась в школьный коридор, её встретили приветствиями — "Привет!" и "Здравствуй, Анна!" — от студентов, которые никогда раньше с ней не разговаривали. Ей дали три книги Слэм, и когда она посмотрела на свои собственные страницы, они были заполнены комплиментами.

Она была популярна.

Дженни встретила её возле комнаты сестры Каролины, как раз перед тем, как прозвенел звонок.

— Что происходит? — удивленно спросила её подруга. — Все такие… милые.

Анна рассмеялась. — Мы как будто умерли и попали на небеса.

— Я поняла. Сегодня все выглядят иначе.

— Кроме нас.

— Кроме нас.

Они вошли в класс и заняли свои места. Сестра Каролина начала говорить, но Анна не слушала. Вместо этого она уставилась на пугающее лицо Святого Милларда на передней стене комнаты. Искаженное лицо смотрело на нее со смесью ненависти и отвращения, его демонические глаза сверлили её.

Она встретилась с ним взглядом, не отводя глаза.

А потом триумфально отвернулась.

Перевод: Игорь Шестак

Последнее родео сезона

Bentley Little, "Last Rodeo on the Circuit", 1986

Машина начала шуметь сразу после Блайта.

Джони, всегда настороже на случай неполадок с двигателем после того, что они пережили во время последней поездки, немедленно выключила радио.

— Что это? — спросила она.

— Что?

— Шум. Слышишь.

Кен покачал головой.

— Я ничего не слышу.

Джони не двигалась. Она сидела и слушала машину. Откуда-то из-под сиденья донесся странный глухой стук.

— Вот, — сказала она. — Ты это слышал?

Кен рассмеялся.

— Ничего страшного. Паршивые дороги Аризоны. Ты же знаешь, какие плохие шоссе в этом штате.

— Это что-то другое, — сказала она.

Через пятьдесят миль стало ясно, что это действительно что-то другое. Удары из-под сиденья теперь раздавались через равные промежутки времени, и каждый раз, когда Кен нажимал на тормоза, раздавался отвратительный скрежет. Несколько миль назад они выключили радио и кондиционер, надеясь, что внимательно прислушиваясь к шуму и не тратя впустую энергию машины, они смогут каким-то образом добраться до Финикса прежде, чем машина полностью сломается.

Не повезло.

Скорость машины упала чуть выше тридцати миль в час, и к тому времени, когда они увидели что-то похожее на старую заправочную станцию на грунтовой дороге далеко справа, машина уже двигалась рывками в темпе бегуна, хотя Кен выжимал педаль газа до пола.

— Надеюсь, ничего страшного, — сказала Джони.

Кен фыркнул.

— Ты серьезно? Здесь? Ты же прекрасно знаешь — что бы это ни было, они выжмут из нас все наши деньги.

— Ну, возможно у них есть телефон. Мы можем позвонить в Финикс и попросить отбуксировать машину.

— Сто миль? Это будет стоить столько же, если не больше, — он покачал головой. — Мы влипли.

Они остановились перед заправочной станцией, резко затормозив и подняв облако пыли. Над старым кирпичным зданием висела выцветшая вывеска "Энко", бензоколонки были заколочены досками, но дверь гаража распахнута настежь. За зданием, окруженном шатким сетчатым забором, находился двор, заполненный десятками мертвых машин. Многие машины ржавели, но на удивление некоторые из них были довольно новыми и все ещё щеголяли приличной краской. Кен посмотрел на жену.

— Популярное место чтобы сломаться, — сухо сказал он.

Из темноты гаража появился мужчина. Он был ужасно толстый, одет в рваные, выцветшие Ливайсы и засаленную футболку, полностью не прикрывающую его огромный живот. Жаркое солнце пустыни влажно блестело на лысой потной голове. За спиной мужчины на солнечный свет осторожно вышла тощая, съежившаяся собака.

Когда мужчина приблизился, Кен вышел из машины.

— Привет, — сказал он. — Как дела?

Мужчина улыбнулся, обнажив гнилые, запачканные табаком зубы.

— Чем я могу вам помочь?

Кен рассказал ему, что произошло, стараясь описать последовательность звуков в деталях. Он старался говорить непринужденно, как будто сведя к минимуму своё беспокойство, мог каким-то образом свести к минимуму саму проблему.

После того, как Кен закончил, мужчина кивнул.

— Похоже на тормоза и подшипники, — сказал он. — Но мне нужно взглянуть, убедиться.

— Если так оно и будет, сколько все это может стоить? — спросил Кен.

Мужчина сплюнул.

— Зависит от того, какое решение вы примете. Если вам нужны новые детали, мне придется их заказывать. На это уйдет день или около того, обойдется вам в сотню, в сто пятьдесят кровных. Есть подержанные запчасти, они у меня на заднем дворе. Это обойдется вам где-то между двадцатью и сорока баксами, а не в сто пятьдесят. Это самая дешевая цена, нигде такой не найдете.

Кен кивнул.

— Ладно, проверяйте.

Мужчина загнал машину в гараж. Он поставил её на рампу и сказал Джони и Кену, чтобы они чувствовали себя как дома.

— Это займет у меня примерно около часа, где то так, — сказал он. — Вы двое — осмотритесь кругом. В общем, делайте, что хотите. Если захочется пить, в офисе есть автомат с колой.

Кен пошёл за Джони, медленно обходя здание. Это место находилось у черта на куличках. Хотя они видели заправку с шоссе, шоссе не было видно с того места, где они стояли. Казалось, они одни в пустыне.

— Как здесь можно зарабатывать на жизнь? — поинтересовалась Джони.

Кен пожал плечами.

— Здесь много машин.

Они завернули за угол к задней части заправочной станции и остановились. Перед ними, рядом с кучей разбитых и сломанных автомобилей, располагался причудливый ряд проволочных клеток, растянувшийся примерно на четверть мили. Клетки были всех форм и размеров, многие из них громоздились одна на другую. Рядом с клетками был большой сад, а на другой стороне сада — импровизированный загон для скота.

Джони подошла к первой клетке и заглянула внутрь. Пусто. Она перешла к следующей клетке, на этот раз чуть побольше. Внутри, на жестком проволочном полу, лежал изможденный теленок.

— Господи, — выдохнула Джони, глядя на больное животное. Она посмотрела на Кена. — Это бесчеловечно.

В соседней клетке находилась карликовая лошадь со сломанной ногой. Нога не была вправлена, и лошадь лежала, явно мучаясь.

— Как зовут этого человека? — спросила Джони, сжав губы в мрачной решимости. — Я собираюсь пожаловаться на него. Ему не должно это сойти с рук.

— Роско, — сказал Кен. — Джил Роско. Он положил руку ей на плечо. — Но помалкивай об этом, пока мы не уедем. Нам нужно починить нашу машину.

— Эй, вы! Убирайтесь оттуда!

Услышав мужской голос, Джони посмотрела на Кена и они оба отошли от клеток.

— Извините, — сказал Кен. — Мы не знали, что это запрещёно.

Мужчина вытер лысину носовым платком.

— Ну, теперь знаете. Идите сюда.

Они последовали за ним к передней части здания. Джони заметила, что старый красный пикап теперь припаркован рядом со сломанными бензоколонками. Грузовика там раньше не было, и никто из них не слышал, чтобы кто-то подъезжал.

— Тормоза и подшипники, — сказал мужчина, входя в гараж. — Как я и думал. Вы хотите купить новые или подержанные запчасти?

— Подержанные, — сказал Кен.

— Ладно, тогда я посмотрю, что смогу найти.

Кен откашлялся.

— Вы ведь принимаете Визу, не так ли?

Мужчина уставился на него.

— Нет, — его взгляд стал жестким. — Только наличные.

Джони посмотрела на мужа, показывая глазами, что у нее тоже нет денег.

— Как насчет личного чека? — спросил Кен.

Мужчина покачал головой.

— Только наличные, — он улыбнулся, и Джони вздрогнула. — Похоже, нам придется придумать какой-нибудь другой способ оплаты, — сказал он.

Именно тогда она заметила четырех карликов, выходящих из грузовика.

* * *

— Может, нам стоит позвонить в полицию, — сказала Тина. — Это не похоже на них — так опаздывать. Ты же знаешь, Джони всегда звонит, если что-то не так, если они опаздывают.

Роб взял у служащего бензоколонки чек и кредитную карточку, улыбнулся и кивнул мужчине. Он повернулся к Тине.

— Ну хватит уже, господи. Они сказали, что встретят нас либо в Скоттсдейле, либо в Лас-Вегасе. Подожди, пока не увидим, в Вегасе они или нет, прежде чем ты начнешь паниковать.

— Но Джони оставила бы сообщение.

— Видно, она этого не сделала. Может быть, они были слишком заняты. Может быть, они решили проскочить Аризону без остановки. Боже, неужели ты не можешь просто наслаждаться отпуском, не превращая все в большую проблему?

Они выехали с заправки на шоссе и ехали молча больше часа, ни один из них не произнес ни слова. Леса северной Аризоны сменились сухими кустарниками и пустыней.

— Где ты хочешь переночевать? — спросил Роб. — Хочешь где-нибудь остановиться или хочешь проехать всю дорогу без остановки?

Тина не ответила.

— Прекрасно. Тогда мы остановимся в Шип-Спрингс.

Несколько минут они ехали молча.

— И что там такого в Шип-Спрингс? — наконец спросила Тина.

Роб улыбнулся.

— Парень на заправке сказал — последнее родео сезона. Так уж получилось, что мы проезжаем через Шип-Спрингс как раз в нужное время.

— Мне не нравится родео, — нахмурилась Тина. — Мне не нравится, как они обращаются с животными.

— Ты никогда не была на родео.

— Это не имеет значения.

— Ну, на этот раз все будет по-другому, — сказал Роб. — Просто развлекаловка. Ни к чему не обязывающая. Снять напряжение, повеселиться.

— Отлично, — пробормотала Тина. — Кучка пьяных деревенщин.

Вскоре после полудня они въехали в Шип-Спрингс и заселились в мотель, в единственный свободный номер.

— Вам повезло, что вы вообще нашли номер, — сказал им портье. — На этих выходных родео.

Действительно, весь город говорил о родео. В магазинах, которые они посещали, родео, казалось, было единственной темой для разговора. Заправочные станции были заполнены пикапами и прицепами для лошадей. Люди уже начали собираться на родео-арену, хотя мероприятие должно было начаться только через несколько часов.

Волнение нарастало, и ближе к вечеру даже Тина решила, что хочет пойти на родео. Роб заранее купил им два билета.

После ужина они последовали за толпой на арену. Мотель находился всего в полутора кварталах отсюда, поэтому они пошли пешком. Вокруг них люди возбужденно разговаривали и смеялись.

— Может, нам стоит позвонить в их отель в Лас-Вегасе, — предложила Тина. — Просто проверить, там ли они.

— Мы будем там завтра, — сказал ей Роб. — Господи. Хоть раз попробуй расслабиться, хорошо?

— Они уехали больше двух недель назад, и с тех пор мы ничего о них не слышали.

— Заткнись ты уже ненадолго.

Они прошли на арену, не говоря ни слова, единственные молчаливые члены возбужденной толпы.

Они держали друг друга за руки не потому, что этого хотели, а из-за необходимости, не желая потеряться в этом столпотворении.

Арена была большой, гораздо больше, чем можно было ожидать от города такого размера.

Деревянные трибуны были высотой в три этажа, а позади трибун располагались закусочные и концессионные киоски, где продавали пиво, безалкогольные напитки, хот-доги, гамбургеры и тако.

Роб и Тина купили по пиву и поднялись по деревянным ступенькам на свои места. Рядом с ними двое ковбоев обсуждали родео, в котором они участвовали на прошлой неделе в Прескотте.

Через полчаса на арене зажегся свет, и из громкоговорителей раздался громкий гул, когда подключили микрофоны.

— Ну что ж, мы наконец-то добрались до финиша, — сказал диктор с ярко выраженным юго-западным акцентом. Его голос эхом разнесся по всей арене. — Последнее родео сезона!

Публика разразилась громкими аплодисментами.

Диктор зачитал список имен людей, потративших своё время и деньги на родео, и которых нужно было поблагодарить.

— Мы также хотели бы поблагодарить всех ковбоев, участвовавших в скачках в этом году, — сказал диктор, и раздались радостные возгласы. — Это наш способ отплатить вам за все то удовольствие, которое вы доставили нам в этом сезоне. Так что сядьте поудобнее, расслабьтесь и наслаждайтесь пятидесятым ежегодным родео в Шип-Спрингс!

Открылся загон, луч прожектора навели на качающиеся ворота, и Тина ахнула.

Выехал карлик верхом на спине голого мужчины.

Рука Тины нашла руку Роба и крепко сжала её. Она смотрела, как голый мужчина, — его растрепанные волосы дико развевались, тело было покрыто пылью и грязью, — бегал по арене на четвереньках, пытаясь сбросить карлика. Карлик одной рукой держал мужчину за волосы, а другую поднял к небу. Шпоры на его крошечных ботинках впились в живот брыкающегося мужчины, и две струйки крови падали на землю арены.

Толпа громко смеялась. Два ковбоя, сидевшие рядом с ними, раскачивались взад и вперёд, вытирая слезы от смеха.

Тина посмотрела на Роба. Его лицо было белым от шока. Казалось, его вот-вот стошнит.

Карлик спрыгнул, а два других маленьких человечка на миниатюрных лошадках вытолкали грязного брыкающегося мужчину в ворота на другой стороне арены.

— Счет два-двенадцать! — сказал диктор. — Неплохо!

Толпа смеялась и дико аплодировала.

Тина почувствовала, как кто-то похлопал её по плечу. Она мгновенно обернулась. Пожилая женщина улыбалась ей, протягивая бинокль.

— Хотите попробовать? — ласково спросила она. — Вам будет лучше видно.

В полном оцепенении Тина взяла бинокль. Она поднесла его к глазам. ещё один оборванный грязный мужчина выскочил голым из загона номер два.

Кен.

К горлу подступил комок. Ей с трудом удалось сдержаться. Она молча протянула бинокль Робу. Он взял его и поднес к глазам, и почти сразу же уронил. Бинокль упал ему на колени.

Тина закрыла глаза. Даже сквозь рев толпы она услышала мучительные крики боли, когда карлик вонзил шпоры в бока Кена. Она открыла глаза. Кен брыкался возле их сектора арены. Его рот был широко открыт в крике мучительной агонии. Кровь стекала по его бокам. Его тело покрывали многочисленные шрамы и синяки.

Карлик сильно дернул его за волосы, и они оба упали. Кен попытался встать на ноги, но низкорослый всадник толкнул его на землю и на четвереньках погнал за ворота.

Тина почувствовала, как кто-то похлопал её по плечу.

— Верните мне бинокль? — попросила пожилая дама.

Она машинально вернула его.

Слишком потрясенные, чтобы двигаться, слишком потрясенные, чтобы что-то делать, они оба наблюдали, как череда карликов и лилипутов скакали на неоседланных грязных безумных людях. После этого другие мужчины, с большими кожаными ремнями, связанными между ног, были повалены на землю командами карликов.

— Где Джони? — в какой-то момент спросил Роб, и ни один из них не сказал ни слова, хотя оба боялись, что знают ответ.

— Время для стреноживания, — сказал диктор. — В этом конкурсе у нас есть шестнадцать участников, давайте не будем терять время зря.

Открылся загон, и оттуда на четвереньках выбежала обнаженная Джони. На её лице застыло выражение безумной дикости. Позади нее открылся ещё один загон, и на ринг, размахивая лассо, выскочил маленький человечек на миниатюрной лошадке. Веревка опустилась на голову и грудь Джони, и мужчина туго натянул её, опрокинув женщину на спину.

Он привязал свой конец лассо к рогу на седле, спрыгнул с лошади и вытащил из кармана две более короткие веревки. Быстро двигаясь, он связал руки Джони, затем ноги, и оставил её барахтаться на спине на жесткой грязной земле арены.

— Две минуты и одна секунда, — сказал диктор. — На уровне лучшего времени прошлого года!

Карлик стянул веревки с рук и ног Джони, развязал лассо и наблюдал, как она безумно бежит к выходу.

Тина почувствовала, как сильная рука Роба схватила её за плечо.

— Пошли, — твердо сказал он. — Мы сваливаем отсюда к чертовой матери.

Тина крепко держалась за него, пока он спускался по лестнице с трибуны. Они прошли мимо концессионных ларьков, вышли за ворота и остановились. Роб посмотрел в сторону ворот участников.

— Нет, — сказала Тина, пытаясь тащить его к машине. — Нет, Роб. Пошли. Давай уедем отсюда и вызовем полицию.

Он указал на офицера в форме, патрулирующего территорию за воротами.

— Вот полиция, — сказал он.

Офицер помахал им рукой.

— Я имею в виду в другом городе. В Лос-Анджелесе или Лас-Вегасе. Где-нибудь в реальном месте.

Роб посмотрел на нее.

— Тогда оставайся здесь. А я схожу туда, — он направился к воротам участников.

Тина на мгновение задумалась, затем последовала за ним.

Удивительно, но полицейский, стоявший за воротами, не стал их расспрашивать. Им не нужно было показывать пропуска, билеты или доказательства того, что они были участниками. Они просто прошли через ворота и пошли по грунтовой дорожке за будкой диктора.

В двух клетках, на груженом грузовике, готовом к отъезду, сидели Кен и Джони.

Тина бросилась к Джони. Она схватилась за дверцу клетки, пытаясь открыть её, но она была заперта.

— Джони, — рыдала она, слезы катились по её щекам. — Что случилось?

её подруга смотрела на нее с испугом, ничего не понимая. её глаза были дикими.

— Джони, — повторила Тина. Она вытерла слезы с глаз.

Съежившись от страха, Джони отползла в дальний угол клетки. От нее пахло грязью, кровью и мочой.

Тина посмотрела на Роба, который пытался разумно поговорить с Кеном, но тоже безуспешно.

— Что, черт возьми, вы делаете?

Они оба одновременно обернулись. Со стороны загонов к ним приближался толстый лысый мужчина в выцветших Ливайсах и синей рабочей рубашке. В руке он держал кнут.

Четверо крепко сложенных карликов следовали за ним по пятам.

— Держитесь подальше от скота, — сказал мужчина, указывая на клетки. Его голос звучал угрожающе.

Тина начала пятиться, пытаясь тащить Роба за собой, но он не собирался отступать.

— Кто вы? — спросил он.

Мужчина уставился на него.

— Я Гил Роско, поставщик скота. А вы кто, черт возьми, такие?

Роб был удивлен.

— Поставщик скота? Вы хотите сказать, что вы все это сделали? Вы тот, кто…

Толстяк улыбнулся. Зубы у него были коричневые и гнилые.

— Я понял, — сказал он и посмотрел на клетки с Кеном и Джони. — Вы знаете этих людей, верно?

— Мы идем прямо в полицию, — сказал Роб. — Они арестуют вашу задницу так быстро…

— Вы знаете этих людей, — повторил мужчина. Он покачал головой. — Это очень плохо. Я имею в виду, для вас. Мы всегда можем использовать новый скот.

Он кивнул в их сторону головой, и карлики двинулись вперёд, перемещаясь с грациозной, отработанной легкостью. Двое из них набросились на Тину, грубо связав ей руки за спиной. Двое других напали на Роба, повалили его на землю и связали. Толстяк открыл две пустые клетки.

— Вам это не сойдет с рук! — закричал Роб.

Один из карликов сунул ему в рот носок, и поставщик скота рассмеялся.

— Такой дерзкий.

— Их трудно будет сломать, — сказал один из карликов.

— Целый год до следующего родео. Этих двоих мы подготовили за неделю. У нас будет достаточно времени поработать над ними, — он придержал дверь клетки, а карлики швырнули Роба внутрь.

Два карлика, которые связали Тину, бросили её в другую открытую клетку. Толстяк просунул руку сквозь проволочную решетку и схватил её за волосы. Она закричала. Он ощупал её грудь.

— Здоровая, — сказал он. — Может быть, мы разведем их. Или скрестим. Давно у нас одномоментно столько их не было. Черт, возможно мы заведем целое стадо!

Тина смотрела на Роба, выкрикивая его имя. Они оба услышали рев толпы внутри арены, когда закончилось ещё одно выступление.

— Да, — сказал толстяк. — Я думаю, мы их разведем.

Он защелкнул замки на каждой клетке, вытер пот с лысой головы и вернулся к будке диктора досматривать оставшуюся часть шоу.

Перевод: Игорь Шестак

Автомойка

Bentley Little, "The Car Wash", 1987

Тимми поднял камень и повертел его в руках, изучая, прежде чем перебросить через низкую кирпичную стену, окружавшую заброшенную автомойку. Камень ударился о кучку мелких камешков на выцветшем асфальте.

— Эй! — окликнул его дедушка. — Не делай этого!

Тимми обернулся, посмотрел назад, а затем отвел взгляд, чувствуя пустоту в животе. Было ужасно признавать, но ему не нравилось смотреть на своего дедушку. Старик был очень слаб, гораздо хуже, чем в последний раз, когда они приезжали навестить его. Некогда здоровые щеки дедушки теперь устало обвисли, как будто лицо сильно похудело, а слишком широкая улыбка казалась почти как у скелета. Все его тело выглядело сутулым и хрупким, и шёл он, осторожно переставляя ноги, как человек, страдающий от боли.

Тимми уставился в землю. Он не знал и не любил этого нового дедушку, этого усталого старика, занявшего место бодрого и жизнерадостного человека, с которым он вырос. Большую часть теперешнего визита ему удавалось оставаться с родителями и бабушкой. Он не желал быть наедине с дедушкой, но из-за этого эмоционального предательства чувствовал себя виноватым, и сегодня согласился пойти с ним в магазин.

Прогулка оказалась такой же неприятной, как он и предполагал. Сейчас ему десять лет, он был уже слишком взрослым, чтобы поддаваться на примитивные попытки дедушки завести разговор, а старик действительно усердно старался сделать его счастливым. Тимми видел механику, скрывающуюся за магией, и не хотел этого видеть. Он вышел за пределы особой связи, существовавшей между ними двумя, и теперь, как ни старался, не мог вернуться. Хотя ни один из них не признавал этой перемены в своих отношениях, оба знали об этом, и от этого Тимми чувствовал себя ещё более подавленным.

Он посмотрел в сторону заброшенной автомойки. Тимми провел много счастливых часов в этом длинном узком здании, сидя в кондиционированном фойе со своим дедушкой, попивая колу и глядя через зеркальное стекло, как непрерывный поток машин движется по моечному конвейеру. Это было весело. Он следил за продвижением каждой машины — начиная с пыльного, грязного, старого на вид автомобиля, далее через предварительную мойку, основную мойку, ополаскивание, а затем обратно на открытый воздух, на сушку, пока хром и краска не засияют как новенькие.

Теперь автомойка была пуста, внутри некогда оживленного здания было темно, окна разбиты, а стены из коричневого кирпича украшали непристойные граффити. Жертва времени.

— Здесь водятся привидения, — сказал дедушка, подходя к нему. — Ты это знаешь?

Тимми посмотрел в лицо старика, и возбужденный блеск в его глазах заставил Тимми немного успокоиться. Он поймал себя на том, что улыбается, готовый снова вернуться к удобной роли любящего внука.

— Серьезно? — сказал он.

Дедушка кивнул.

— Так говорят, — он указал на черную открытую площадку, куда когда-то выезжали машины с автомойки. — Несколько месяцев назад там был найден мертвым ребенок, примерно твоего возраста. Его волосы и одежда исчезли, а кожа была ободрана и покрыта кровью. Все выглядело так, будто его пропустили через мойку. Они даже обнаружили, что его легкие заполнены мыльной водой, но пол в автомойке был сухим, а все механизмы покрыты пылью, — он прочистил горло. — С тех пор в этом месте водятся привидения.

Тимми уставился на автомойку и попытался представить себе мертвое тело ребенка, лежащее на конвейерной дорожке в окружении темных и молчаливых механизмов. Он почувствовал, как приятная дрожь страха пробежала по его телу.

Дедушка положил руку ему на плечо.

— Пошли, — сказал он. — Уже поздно. Нам лучше вернуться.

Они шли к дому молча, но синхронно. Его родители и бабушка сидели на крыльце и разговаривали. Взбудораженный, Тимми взбежал по ступенькам крыльца.

— Помните автомойку? — спросил он. — Ту, что за углом?

Отец озадаченно посмотрел на него.

— Там водятся привидения!

Его родители рассмеялись, а бабушка покачала головой, глядя на мужа, как раз поднимавшегося по ступенькам.

— Не слушай его, Тимми. Он говорит об этом уже несколько недель.

Старик стоял, прислонившись к перилам крыльца.

— Там водятся привидения, — он устал и чуть не задыхался, но выражение его лица было вызывающим. — Я сам лично слышал странные звуки.

Глаза Тимми расширились.

— Ты слышал странные звуки?

— Джеймс, — предостерегающе сказала бабушка.

Старик кивнул.

— Это было около месяца назад, через несколько недель после того, как нашли мальчика. Я не мог заснуть и стоял у окна, вдыхая ночной воздух. Внезапно я что-то услышал. Это был гул оборудования, звук запускающейся автомойки…

— Ничего ты такого не слышал! — Жена впилась в него взглядом.

— Я был здесь, когда построили эту автомойку. Я знаю, как она звучит.

Отец Тимми встал.

— Папа, — начал он, — это мог быть…

— Не надо меня опекать. Я не ребенок, и не маразматик. Я знаю, что я слышал.

Тимми уставился на своего дедушку, гордясь тем, как огонь вспыхнул в его чертах, почувствовал странное возбуждение, проходящее через него. Он никогда раньше не видел эту сторону своего деда, эту своевольную взрослую решимость, и эта сторона ему нравилась.

— Автомойка работала. Посреди ночи. Но утром все было точно так же, как и накануне, — он посмотрел на жену. — И ты знаешь, что я не единственный, кто это слышал.

Она покачала головой.

— Ты невыносим.

Он посмотрел на Тимми.

— Там водятся привидения, — сказал он.

* * *

Тимми стоял у открытого окна и прислушивался. Вокруг него в старом доме царила тишина, его родители, бабушка и дедушка крепко спали. Снаружи полумесяц освещал пустую улицу, его голубоватый свет смешивался с флуоресценцией уличных фонарей, создавая сюрреалистическую вереницу двойных теней. На улице было тепло, типичная июльская ночь, но его руки покрылись мурашками.

Он подумал об автомойке и поежился.

Действительно ли там водились привидения? — размышлял Тимми. Или его дедушка просто дурачил его? Уже не в первый раз дедушка не рассказывал ему правды. Когда он был поменьше, старик сказал ему, что дождь — это Божья моча, что соус для стейка готовят из раздавленных насекомых, что грипп — это вранье. И он всему этому верил.

Но к автомойке дедушка относился серьезно. Он даже спорил из-за этого со своей бабушкой, а Тимми не мог припомнить, чтобы они спорили о чем-нибудь раньше.

Он попытался представить себе автомойку в лунном свете: мысленно увидел темные углубления длинного низкого здания, крошащиеся кирпичи и куски искореженного металла, квадратные черные дыры, когда-то бывшие окнами, и зияющий, похожий на рот вход.

А затем он её услышал.

Тимми затаил дыхание, не узнавая звуков, которые улавливали его уши, но зная, что эти звуки могли быть вызваны только одной вещью. Послышался лязг металла о металл, голос оживающей старой машины. Электрические двигатели завыли и завизжали, заскрежетали шестерни. Сквозь неподвижный ночной воздух донесся безошибочно узнаваемый звук быстро вращающейся большой щетки автомойки.

Это было правдой!

Тимми стоял и слушал, не двигаясь, уставившись в никуда, его мысли плыли вместе с монотонным звуком работающей автомойки. Каденции были ритмичными, почти успокаивающими, и он не знал, как долго продолжались эти звуки.

Так же внезапно, как и начались, они прекратились. Прошло где-то около минуты, прежде чем его мозг зарегистрировал тот факт, что автомойка на сегодня прекратила работу. Тимми уже собирался вернуться в постель, когда краем глаза уловил быстрое движение на улице. Он повернулся, снова выглянул в окно, и увидел своего дедушку, движущегося к дому со стороны автомойки.

Он бежал.

* * *

Тимми проснулся поздно, после того, как все остальные уже встали. События в его голове были путаными, неясными. Он не мог вспомнить, приснились ли они ему или произошли на самом деле. Он накинул халат, завязал его и прошёл по коридору на кухню.

Дедушка медленно прошаркал от раковины к барной стойке и включил радио.

— …ещё не опознано, — сказал диктор.

Дедушка посмотрел на бабушку с выражением триумфа.

— Видишь?

Она протянула руку и выключила радио.

— Что я вижу? Наверняка это был несчастный случай. Прекрати уже эти глупости.

Тимми сел за стол рядом с отцом и налил себе стакан апельсинового сока. Он смотрел, как его дедушка с трудом передвигается по кухне, громко шаркая тапочками по кафелю, и вспомнил приснившегося ему старика, бегущего по улице. Он схватил последние два кусочка бекона с тарелки в центре стола и повернулся к матери.

— Что случилось?

Она покачала головой.

— Ничего, дорогой.

Он посмотрел на своего отца.

— Что случилось?

— В новостях сказали, что сегодня утром на автомойке была найдена мертвой маленькая девочка.

— Там водятся привидения, — сказал дедушка, и Тимми отвернулся от него.

Ему больше не нравилось выражение лица старика.

* * *

После завтрака Тимми последовал за отцом и дедушкой вниз по улице к автомойке. Вокруг заброшенного строения собралась толпа. Ярко-желтая полицейская лента оцепила территорию. Перед открытым входом стояли две полицейские машины и несколько машин без опознавательных знаков.

Отец Тимми поднял его и поставил на низкий кирпичный забор. Он оглядел толпу следователей, полицейских, фотографов и репортеров в поисках тела, накрытого простыней. Затем сообразил, — если про смерть уже сообщили в новостях, то девочку давно забрали.

Дедушка прошёл вперёд по тротуару к толпе и похлопал по плечу одного из зевак, который явно находился здесь уже некоторое время.

— Вы знаете, что случилось? — спросил он.

Тимми спрыгнул с забора и потащил отца за руку поближе к ним.

— Маленькая девочка, — коротко сказал мужчина. — Я её не видел, но судя по всему, её лицо полностью ободрано. Сейчас они соскребают его со щеток.

— Я всегда говорила, что там водятся привидения, — сказала женщина позади них.

Тимми вспомнил, как сидел в фойе и смотрел на вращающиеся щетки, счищающие грязь с крыши, капота и лобового стекла автомобиля. Он представил, как щетки вращаются по лицу человека, жесткая щетина пробегает по волосам, врезается в кожу, срывает одежду. Ему стало холодно, зябко, и он взглянул на своего дедушку.

Старик улыбался.

Он выглядел счастливым.

Тимми повернулся назад, туда, где полицейские столпились у окна здания. Это невозможно. У него разыгралось воображение. Он принимает все слишком близко к сердцу.

Но он видел, как его дедушка бежал — бежал! — по улице, прочь от автомойки, посреди ночи, сразу после того, как шум прекратился.

Сразу после того, как убили девочку.

— Как вы думаете, почему она вообще оказалась там? — он услышал, как отец кого-то спрашивает. — Вам не кажется странным, что молоденькая девочка исследует пустую автомойку посреди ночи?

— Я не думаю, что это был несчастный случай, — сказал кто-то. — Я думаю, что кто-то убил её и оставил там её тело.

Дедушка покачал головой.

— Это не был несчастный случай. её убила автомойка.

— Но почему она вообще здесь находилась так поздно ночью? — снова спросил его отец.

Тимми сосредоточился на полицейских, ищущих отпечатки пальцев по краям расщепленного дверного косяка, боясь взглянуть в лицо своего дедушки, боясь того, что он может там увидеть.

* * *

Он лежал в постели, натянув тонкую простыню до подбородка для защиты, прислушиваясь к ночным звукам дома. Из комнаты бабушки и дедушки слышался скрип кровати — кто-то из них ворочался без сна.

Дедушка.

Тимми слушал, не двигаясь, ожидая момента, когда дедушка встанет с постели и пойдет на улицу.

На автомойку.

Во рту у него внезапно пересохло. Он попытался снова нагнать слюны и облизнуть губы. Его чуть не вырвало. В груди заколотилось сердце, и этот звук эхом отдавался в ушах.

Дедушка встал с постели. В тишине дома Тимми слышал, как он надевал брюки, ботинки и рубашку. Хотя старик пытался идти на цыпочках, до ушей Тимми донесся стук его ботинок по деревянному полу коридора. Он услышал, как открылась, а затем закрылась входная дверь. Тимми вскочил с кровати и бросился смотреть к окну.

Его бабушка — её белая блузка устрашающе развевалась в лунном свете, — бежала по улице к автомойке.

* * *

На следующее утро все было нормально. Его родители, бабушка и дедушка сидели за столом для завтрака, пытаясь решить, пойдут ли они сегодня на пикник или пообедают в одном из местных ресторанов. Об автомойке речь не заходила.

Тимми уставился на свою бабушку, весело наливающую всем кофе и взволнованно рассказывающую о планах на день. её счастливая внешность, её внешнее дружелюбие, когда-то такие расслабляющие и успокаивающие, теперь казались ему безнадежно фальшивыми. Хотя он не видел никаких внешних признаков этого, под дружелюбной маской проглядывала холодная, жесткая женщина.

Она вернулась домой только после трех часов ночи.

Вскоре после того, как шум прекратился.

Они решили отправиться на пляж на целый день и поесть под открытым небом в ресторане морепродуктов рядом с пирсом. Приведя себя в порядок и собрав вещи, они все забрались в универсал и направились на пляж. Тимми устроился на заднем сиденье позади своих бабушки и дедушки.

Позже, во второй половине дня, он остался с отцом наедине и сказал ему, что не хочет оставаться здесь на целых две недели. Он хотел вернуться домой.

Но отец не понимал, почему, а Тимми не смог себя заставить сказать отцу правду.

* * *

После ужина Тимми сразу же отправился спать. Он не хотел засиживаться этим вечером. Он не хотел знать, что происходит после того, как все уснут. Он хотел погрузиться в глубокий сон ещё до того, как его родители выключат телевизор в своей комнате. Поначалу было тяжело. Он совсем не устал и беспокойно ворочался в постели, — охваченный паникой, когда понял, что уже поздно. Он даже слышал, как его родители, бабушка и дедушка разошлись по своим комнатам.

Но потом он заснул, дрейфуя во сне, мечтая о мире, где ему было шесть лет, а его бабушка с дедушкой любили его, и всегда светило солнце.

Он был потрясен, проснувшись в темноте и чувствуя засунутый в рот носок, чувствуя повязку, тесно прижатую к глазам и грубо завязанную на затылке. Он боролся и брыкался, и было приятно почувствовать, как его голая пятка соприкоснулась с чем-то мягким.

Он услышал приглушенный стон боли своего дедушки.

Покрытые старой кожей руки обхватили его за талию, выдавив весь воздух через нос, подняли с кровати и понесли по коридору, через гостиную, через парадную дверь. Он пинался и бился, дико размахивая руками и ногами, и однажды его рука ударилась о стену. Но ни один из его родителей не услышал шума, и ни один из них не пришёл его спасти.

Он плакал, пока старик нёс его по улице.

Ночь была теплой, дул ветерок. Легкий бриз щекотал его растрепанные со сна волосы, ласкал босые пальцы ног. Он попытался своими руками отогнуть и оторвать от себя костлявые старые пальцы, но старый ублюдок был силен. Он не чувствовал ни боли, ни печали, думая о своем дедушке. Их прежние отношения, их прежние жизни теперь ничего не значили, и он даже не думал об этом. Его переполняла только черная ярость ненависти. Он всем сердцем надеялся, что огромный грузовик внезапно пронесется по улице и убьет дедушку, врезавшись в его тело и раздробив хрупкие кости, превратив лицо в месиво, а мозги в кашу. Его бы тоже убило, но это того стоило. Грузовик положит мучительный конец жалкой жизни старого ублюдка.

Но грузовик так и не появился.

Он почувствовал, как дедушка завернул за угол, и понял — они приближаются к автомойке. Когда они подошли ближе, он услышал голоса, как будто собралась большая толпа. Обрывки разговоров долетали до его ушей.

— … я теперь вообще не чувствую артрита. Поверить не могу…

— …когда с нее содрало маленькое платье, я думал, что стану…

— …жаль, что Джули умерла, но теперь я чувствую…

Несколько пар рук схватили его и повалили на землю. Он услышал, как его плечо ударилось о бетон, и почувствовал острую вспышку боли, пронзившую всю правую сторону тела. Его руки и ноги связали грубой бечевкой, а нижнюю половину тела завернули в какую-то ткань, как мумию.

Повязку с глаз сняли.

Он лежал на земле перед автомойкой, прямо перед открытым входом, куда когда-то въезжали машины на чистку. Вокруг него, фактически вокруг всей автомойки, находились сотни стариков, такое чувство, — все бабушки и дедушки города. Они просто стояли, сидели на раскладных стульчиках, стояли, прислонившись к низкому кирпичному забору, где только вчера он сам сидел, наблюдая за полицией.

Может приедет полиция, в отчаянии думал он. Может приедет полиция, может приедет полиция, может…

Его бабушка и дедушка стояли рядом с ним, а рядом с ними двое мужчин в фиолетовых одеждах. Он заметил, что ткань, обернутая вокруг нижней половины его тела, тоже была фиолетовой.

Бабушка ласково посмотрела на него. В её глазах стояли слезы.

— Мне очень жаль, — сказала она. — Мы не хотели, чтобы это был ты. Правда не хотели, — она бросила на мужа взгляд, полный ядовитой ненависти. — Это его вина, — она сплюнула на землю, и твердость, которую Тимми в ней подозревал, наконец-то проступила наружу. — С его привидениями!

Дедушка улыбнулся, и на его лице появилось выражение эйфории.

Тимми оглядел толпу старческих лиц, ища хоть какой-нибудь признак сочувствия. Его взгляд остановился на толстой женщине, вязавшей на складном стуле. Их взгляды встретились, и она отвела глаза.

— Старые методы мне нравятся гораздо лучше, — сказала она.

Один из мужчин в фиолетовых одеждах поднял его и поставил на середину дорожки, ведущей к автомойке. Тимми сразу же спрыгнул с нее и упал на цемент.

— Боец, — сказал мужчина.

Он принес плоскую доску, надежно привязал к ней Тимми и снова разместил его на дорожке.

В едином порыве толпа встала. Их лица были абсолютно серьезны. Двое мужчин в фиолетовом подняли руки над головой и толпа стала скандировать одно-единственное чужеродное слово. Машины на автомойке с ревом ожили, заскрежетали шестерни, завизжал металл, загудели щетки. Свет не загорелся, но дорожка один раз дернулась и поехала, доска с Тимми медленно двинулась вперёд. Он боролся и извивался, но это было бесполезно. Он не мог соскочить с дорожки.

Теперь все старики запели, что-то отдаленно напоминавшее детский стишок, слышанный им в детстве. Он громко и отчетливо слышал, как его бабушка и дедушка поют, перекрывая другие голоса.

Пение заглушил шум автомойки.

Он так и не увидел, как опустились щетки.

Перевод: Игорь Шестак

Дебил

Bentley Little, "The Feeb", 2018

Джимми Ти был маленьким умалишенным дебилом, который жил один в доме без мебели. Ему было где-то от десяти до пятнадцати лет, но никто на самом деле не знал его точного возраста. На самом деле это никого и не волновало. Джимми Ти был не из тех детей, о которых можно много думать.

Поначалу нет.

Когда умерла мама Джимми Ти, мы все думали, что он окажется в Ривервью. Мы предполагали, что кто-то из управления округа отправит его в психушку. И уж точно не думали, что он сможет о себе позаботиться. Но по мере того, как проходили недели, а затем месяцы, и мы видели, как Джимми Ти ковылял по тропинке в лес, собирал ягоды, плесень и грибы, — как он это и всегда делал — мы поняли, что он сможет выжить. И когда никто не пришёл забрать его, стало ясно, — власти собираются оставить Джимми Ти жить одного.

Вскоре после этого посевы начали погибать, пораженные болезнями, подобных которым агрономы никогда не видели. Генри сказал, что это насекомые. Он якобы видел места, где растения были обглоданы, но агроном обнаружил следы грибка на корнях и ветвях, и заявил, что это какая-то болезнь. По ночам на различных ранчо можно было видеть огни. Это Генри, Лоуэлл и их друзья пытались выкуривать насекомых.

Я обработал свои посевы противогрибковым спреем.

Но все наши посевы продолжали гибнуть.

Я начал вставать даже раньше обычного. Несмотря на то, что я видел белый грибок на своих растениях, о котором говорил агроном, я также видел крошечные следы зубов. Я хотел знать, что, черт возьми, происходит.

На утро четвертого дня я увидел Джимми Ти на своем пастбище.

— Эй! — заорал я на него. — Убирайся оттуда!

Но он либо не слышал меня, либо не понял. Трудно было сказать наверняка. Я видел, как он наклонился, поднял что-то и положил в сумку.

Я побежал к нему через поле. Он медленно обернулся и заковылял ко мне, но потом передумал и прихрамывая, потянулся к своему дому. Почти сразу я его догнал.

— Что ты делаешь? — спросил я.

Он тупо уставился на меня с открытым ртом.

Я протянул руку.

— Дай мне заглянуть в сумку, Джимми Ти.

Он протянул мне холщовую сумку. Я открыл её. Внутри были горсти белой плесени. Он собирал её с моих растений. Я сунул палец в мешок и потрогал содержимое. Плесень была скользкая и на ощупь напоминала желе. Я понимал, что дебил наверняка ел её, и мой желудок скрутило.

Ему повезло, что он ещё не отравился. Я вернул ему сумку.

— Держись подальше от моей собственности, — приказал я.

Я схватил его за плечи и посмотрел ему прямо в глаза.

— Ты меня понимаешь, Джимми Ти?

Он с глупым видом кивнул мне, и я отпустил его. Он сразу направился обратно к своему дому.

Позже в тот же день корова Тима Хоторна была найдена мертвой в сарае, её вымя было полностью замуровано грибком. У одной из кур Генри плесень выросла во рту, и она тоже умерла. Я тщательно проверил свой скот, но все они, казалось, были в порядке.

Мы чувствовали себя так, словно попали в какой-то чертов научно-фантастический фильм.

* * *

Нас не было всю ночь. Мы не хотели разделяться — знали, что так мы ничего не найдем, — поэтому просто выбрали ранчо наугад, и все вместе отправились туда. Мы выбрали землю Букера и расположились так, чтобы просматривался сарай и пастбище, но никто из нас ничего не заметил. На следующее утро я вернулся домой усталый, грязный, разочарованный и обнаружил, что две наши кошки мертвы. На них не было грибка, но они были грубо обгрызены. Я нашёл немного плесени на крыльце возле кошачьих тарелок.

Я позвонил Генри, и мы отправились к миссис Кэффри. Мы решили, что если кто и сможет решить эту проблему, то это она. Никому из нас не нравилось ходить к ведьме, но иногда другого выхода не было.

Она встретила нас в своем трейлере, и, похоже, ведьма ждала нас. Она кивнула в знак приветствия, велела нам сесть и спросила, чего мы хотим. Мы рассказали ей о болезнях посевов, об умирающих животных, и она молча кивнула.

— Что мы можем сделать? — спросил Генри.

её ответ шокировал нас.

— Это дебил, — сказала она. — Убейте его.

Я уставился на нее.

— Что?

— Дебил, — сказала она. — Убейте его, и болезни исчезнут.

Я посмотрел на Генри и покачал головой, предупреждая его, чтобы он ничего не говорил, пока мы не уйдем. Мы оба знали, что миссис Кэффри ненавидит Джимми Ти. Мама Джимми Ти всегда винила миссис Кэффри в том, что её сын родился таким, каким он был. Она говорила, что это из-за кореньев и трав, которые миссис Кэффри дала ей и велела принимать во время беременности. Бизнес миссис Кэффри действительно немного упал после рождения Джимми Ти, и хотя она отрицала это, все знали, что она ненавидит мальчика. Но я никогда бы не подумал, что до такой степени.

Мы поблагодарили миссис Кэффри за её помощь и ушли. Генри попытался вложить ей в руку несколько купюр, но она, как всегда, отказалась. Прежде чем мы уехали, она подбежала к окну пикапа. Видимо знала, что мы не последуем её совету. Она схватила меня за руку и не отпускала какое-то время, склонив голову набок, будто прислушиваясь к чему-то.

— Будь сегодня вечером на северном краю своего поля, — сказала она. — Тогда ты все увидишь.

Меня всего трясло, пока я ехал домой. Я понял, что мне страшно.

— Нам это надо? — спросил я, глядя на Генри.

— А что нам ещё остается делать?

Мы встретились на пастбище после ужина. Я взял с собой фонарик и ещё одну куртку на случай, если станет холодно. Генри принес дробовик.

— А это для чего? — спросил я.

— На всякий случай.

Оранжевый цвет на краю горизонта сменился фиолетовым, а затем черным. Мы с Генри немного поболтали, но сказать было особо нечего, и разговор постепенно затих. Я устал, да и Генри, можно сказать, тоже был никакой. В последнее время никто из нас особо не спал. Мы решили дежурить по очереди. Генри вытянул короткую соломинку, и я с радостью прислонился к заборному столбику и закрыл глаза.

Генри разбудил меня, встряхнув. В руке у него был мой фонарик. Он светил им на землю. Было темно, но я все ещё мог видеть его лицо. Он был напуган. Я встал.

— Что случилось?

— Иди сюда, — сказал он.

Я последовал за ним через ряды хлопчатника к краю оросительной канавы. Он посветил фонариком вниз. Сначала я ничего не увидел. Затем что-то шевельнулось на периферии луча. Я взял у него фонарик и направил его сам.

Белое фунгоидное существо возбужденно прыгало на дне канавы.

К нему присоединилось ещё одно. И ещё одно. И ещё одно.

Они начали ползти к нам вверх по склону канавы. Я видел жуткую желеобразную кожу, беззубые рты, перепончатые маленькие пальчики. Я повернулся, собираясь бежать, но Генри уже стрелял. Я обернулся как раз вовремя и увидел, как первое существо взорвалось, разорванное выстрелом из дробовика Генри на мелкие кусочки плесени. Визжа, два других существа побежали по канаве тем же путем, каким пришли. Я последовал за ними по верху склона, но они были быстрее меня. Я видел, как одно из них выскочило из канавы и бросилось через открытое пространство.

В дом Джимми Ти.

Я стоял в шоке, наблюдая, как другое существо последовало за ним, протиснувшись через одно из отверстий в сетчатой двери Джимми Ти.

Я понесся обратно, чтобы рассказать об этом Генри. Он рассматривал то, что осталось от убитого им существа. Он не прикасался к кусочкам белой плесени, но тыкал в них своим дробовиком. Они дрожали, будто были все ещё живы. Генри кривился от отвращения. Я посмотрел на него.

— Остальные побежали к Джимми Ти, — сказал я. — Я видел, как они залезли внутрь.

Он ничего не сказал.

— Позови ребят, — сказал я ему. — Мы зайдем туда.

Полчаса спустя нас было восемь человек, стоявших на подъездной дорожке, ведущей к дому Джимми Ти. Все мы были вооружены. Даже старый Рэндольф принес вилы.

Поскольку я был тем, кто видел этих существ, я шёл впереди.

В доме дебила было темно, но там всегда было темно. У него не было электричества. Я посветил фонариком на фасад дома, в окна без стекол, но ничего не двигалось.

— Он всего лишь ребенок, — сказал кто-то позади меня.

— Ты не видел этих созданий, — сказал ему Генри.

Я подумал о том, что сказала миссис Кэффри, и понял, что Генри думает о том же самом.

— Джимми Ти! — позвал я. — Джимми Ти!

Я посветил фонариком на сетчатую дверь, упершись лучом в разрывы внизу, куда залезли существа, но не было ни движения, ни звука.

— Джимми Ти! — снова позвал я.

— Что мы планируем делать?

Я обернулся и увидел Чарли, пристально смотревшего на меня. Вот кого я слышал раньше.

— Он всего лишь ребенок. И к тому же дебильный. Он не понимает, что делает.

— Давайте просто зайдем внутрь, — сказал Генри.

Я поднялся по шатким ступенькам крыльца, остальные последовали за мной.

Джимми Ти сидел на голом полу посреди пустой гостиной, уставившись в стену. Его холщовая сумка, теперь пустая, лежала рядом с ним.

— Джимми Ти, — сказал я.

Он медленно повернулся. Я ожидал какой-то реакции, но его глаза были такими же тусклыми, как и всегда. Я пошёл к нему, мои шаги громко отдавались в пустом доме. Я слышал, как другие мужчины идут за мной.

— Где они? — спросил я. — Где эти существа?

Джимми Ти ничего не сказал.

Я поднял его и рывком поставил на ноги. Он издал высокий девичий визг. Сжав своей рукой его тонкую маленькую ручку, я заставил его встать передо мной.

— Мы обследуем каждый дюйм этого места, пока не найдем их, — сказал я.

Мы переходили из одной пустой комнаты в другую, не видя ничего, кроме пыли и редких листьев. Казалось, наверху будет то же самое. В первой комнате — ничего. Во второй комнате — ничего.

Но в третьей комнате, посреди пола, лежала обнаженная женщина с широко раздвинутыми ногами.

Нет. Не женщина. Когда я вошёл в комнату и присмотрелся повнимательнее, то увидел, что это фигура женщины, сделанная из плесени, грибков и лишайника.

Стоя в дверях, Джимми Ти начал вибрировать всем телом. Его руки дрожали, колени стучали друг о друга, а губы подергивались. Даже его веки начали трепетать. Одним быстрым движением он стянул с себя штаны. Я видел стоящий член мальчика всего секунду, а затем он оказался сверху фунгоидного тела, ритмично дергаясь между его ног. Мы с омерзением наблюдали, как его голые ягодицы двигались вверх и вниз, как извивался его торс, как его руки ласкали лишайниковые волосы. Он бормотал что-то высоким, плаксивым и совершенно неразборчивым голосом. Кто-то позади меня с отвращением пробормотал "Господи".

— Убери его отсюда, — сказал Генри, поморщившись. — Заставь его прекратить это.

Но Джимми Ти уже и так заканчивал. Его тело заметно напряглось, он издал громкий визг, а затем рухнул на склизкую белую фигуру, совершенно вымотанный. Через минуту он встал и натянул штаны. Его лицо, как всегда, было пустым, и я понятия не имел, о чем он думает. Я взглянул на кучу плесени и с удивлением увидел, что она сохранила свою женскую форму даже после таких усилий Джимми Ти.

И я увидел, как первое существо выбежало между её раздвинутых ног.

Одновременно и все остальные это увидели. Кэмпбелл, который был в перчатках, протянул руку и схватил существо. С отвращением поморщившись, он поднял его. Существо было сделано из плесени, и выглядело как миниатюрный Джимми Ти. Его глаза были закрыты, а маленькие ножки двигались, будто оно бежало по твердой земле.

— Положи его, — сказал я.

Кэмпбелл положил его, и существо понеслось наружу. Я подбежал к окну и мгновение спустя увидел, как оно выскочило из экрана и направилось прямиком к моему пастбищу.

Я снова обернулся. Появились другие. Три новых скользких существа, все крошечные копии Джимми Ти, выскочили между ног фунгоидной женщины и побежали к двери, направляясь на моё пастбище.

Глаза Генри были сосредоточены на Джимми Ти, и на его лице отражался страх. Дебил смотрел в стену, ничего не замечая, его голова раскачивалась взад-вперёд, будто в такт медленной музыке.

— Что будем делать? — спросил Генри.

— Давай подождем, — сказал я. — Подождем, пока они вернутся. Один раз мы видели, как они вернулись сюда. Наверняка вернутся снова.

Джимми Ти взял свою пустую холщовую сумку, выгреб остатки плесени и приложил их к грудям женщины, искусно придав форму сосков. Работая, он напевал какую-то незнакомую мне странную песенку.

Мы молча стояли вокруг. Ради экономии батареек фонарики были выключены и единственный свет исходил от лунных лучей, проникающих в окно. Джимми Ти продолжал наносить последние штрихи на свою возлюбленную, нежно ваяя её лицо.

Двадцать минут спустя Генри увидел первое существо, бегущее по подъездной дорожке.

— Вот и они, — сказал он, глядя в окно.

Чарли первым начал спускаться по лестнице, а остальные последовали за ним.

— Там! — крикнул он, показывая пальцем. Два склизких существа пробежали через кухонную дверь и бросились вниз по лестнице в подвал, неся между собой что-то похожее на наполовину съеденную кошку.

— Я не смогу туда спуститься, — извинился Чарли. Он держался за нос. — Извините. Меня сейчас вырвет.

Я почувствовал запах, проникающий через дверь и чуть не блеванул, но продолжил идти. Генри последовал за мной, как и все остальные. Кто-то включил свет.

Существа сбрасывали свою кожу, линяя, как змеи, и под белой плесенью они выглядели как люди. Слишком по-человечески. Десять или пятнадцать других существ, сбросившие свою кожу, уже были в подвале. Они толпились кучей, и когда расступились, мы увидели позади них ряды лежащих крошечных женщин, сделанных из грязи.

Новые существа, каждое со стоящим членом, навалились на ближайших грязевых женщин, страстно извиваясь.

Спустя мгновение они отстранились, и между ног грязевых фигур появились коричневые существа размером с пауков. Они были слишком малы, чтобы их четко рассмотреть, но у меня возникло тошнотворное чувство, что все они похожи на Джимми Ти.

Генри и двое других мужчин начали стрелять. Кожа, плесень и грязь разлетались во все стороны. Подвал наполнился детскими криками.

Я тоже начал стрелять.

Мы убили дебила, как и велела миссис Кэффри. Никто из нас не смог хладнокровно застрелить его, поэтому мы просто связали ему руки и ноги и столкнули с лестницы. Он ничего не говорил, даже не кричал, когда его тело кувыркалось и шлепалось вниз по ступенькам. Он был мертв ещё до того, как достиг основания лестницы.

После этого мы подожгли дом.

И посевы начали улучшаться, и животные больше не умирали.

А спустя два месяца, когда жена Дуга родила нового дебила, мы утопили его и похоронили в поле в безымянной могиле.

Перевод: Игорь Шестак

Торговый центр

Bentley Little, "The Mall", 1991

— Я видел папу.

Мэрилин перестала застегивать бронежилет Глена и посмотрела ему в лицо.

— Где? — осторожно спросила она.

— В торговом центре, возле школы.

Она схватила сына за обе руки и крепко сжала.

— Я же говорила тебе никогда не приближаться к торговому центру.

— Да там все закрыто. Ты даже не можешь туда войти.

— Это не имеет значения. Это очень опасно. Здание небезопасно, и там околачиваются банды.

— Я никого не видел, кроме папы.

— А что он там делал?

Глен пожал плечами.

— Я не знаю. Я просто увидел его через дверь. Я заглянул в дверь посмотреть, смогу ли я увидеть, что там внутри, но там было совсем темно. А потом я увидела папу, стоящего посреди торгового центра. Я помахал ему рукой, но он меня не заметил. Потом он спустился вниз и больше не вернулся.

Мэрилин закончила застегивать жилет Глена и натянула поверх него его футболку.

— А почему твой отец оказался в торговом центре? Как же он туда попал? Это глупость, — она легонько шлепнула его по заду. — А теперь иди и почисти зубы перед школой. И я не хочу, чтобы ты даже близко подходил к торговому центру, понял меня?

— Мам…

— Не мамкай мне. Ты идешь прямо в школу и сразу же возвращаешься. Ты слышишь?

— Да.

Глен неохотно пошёл в ванную чистить зубы.

Мэрилин нахмурилась. Теперь он видел своего отца в заброшенных зданиях. Она покачала головой. Это была её вина. Это все её вина. Ей не следовало так долго нянчиться с ним. Ей следовало быть честной с ним. Ей давно следовало сказать ему правду.

Она должна была сказать ему, что убила его отца.

* * *

Случилась ещё одна перестрелка на дороге и был убит третьеклассник. Снова школьников рано распустили по домам. Глен подумал, не позвонить ли маме и не попросить ли её подвезти его домой, но вместо этого решил пойти пешком.

Он подождал в библиотеке, пока не убедился, что плохие ребята ушли, а кампус опустел, затем прошёл мимо закрытых дверей класса, через парковку и направился вниз по потрескавшемуся и разбитому тротуару к дому.

Проходя мимо торгового центра, он замедлил шаг. Гигантское здание, в котором когда-то размещались сотни магазинов, теперь было заброшено и покрыто граффити. С этого ракурса, около заросшего сорняками асфальтового поля, которое когда-то было главной парковкой, он выглядел как какой-то огромный зверь, присевший на корточки и готовый к прыжку, — пустой Нордстром вверх по склону напоминал задние лапы, а выступающий под прямым углом Сирс — голову.

Глен остановился. Торговый центр пугал его, всегда пугал. Он не понимал, почему вчера не подчинился приказу матери и пролез через одну из дыр в сетчатом заборе, окружавшем участок, пересек стоянку и заглянул в торговый центр. Это было очень глупо с его стороны. Он знал, что это глупо, даже когда делал это, знал об опасностях, но что-то заставило его продолжать путь, и прежде чем он понял это, он обнаружил, что стоит перед одной из обветшалых дверей и смотрит сквозь затемненное стекло.

Там он увидел папу.

Папа.

Даже само слово было волшебным, и просто произнося его про себя, Глен чувствовал себя лучше, чувствовал себя увереннее, меньше боялся.

Он произнес его вслух:

— Папа.

Снова прошептал его:

— Папа.

И вновь обнаружил себя пробирающимся сквозь забор, проходящим по парковке сквозь бурьян по пояс в высоту, перепрыгивающим колеи и выбоины, пока не оказался перед входом в торговый центр.

Он чувствовал себя хорошо, счастливо. Это казалось ему почти как День рождения или Рождество, так сильно было в нем возбужденное ожидание.

Папа.

Это была совсем другая дверь, чем та, в которую он заглянул вчера. Она была покрыта слоем жесткой грязи, которую невозможно было стереть, сколько бы слюны он ни использовал и как бы сильно ни растирал её ладонью. Не в силах очистить ни одного пятна на стекле, он просто прижался лицом к внешней стороне двери и закрыл лицо руками, чтобы блики от солнца не слепили его. Сквозь грязь он смог различить в темноте неясные фигуры, коробки, какие-то объекты треугольной формы и скелеты комнатных деревьев.

И папу.

Он стоял перед квадратной черной дырой, которая вела в один из старых универсальных магазинов. Ничего не делал, просто стоял там. Он был уже ближе, чем вчера, и Глен мог видеть его более отчетливо. Он выглядит совсем не так, как раньше, — подумал Глен. Его кожа была совершенно белой, а одежда выглядела порванной и потрепанной.

Если он живет так близко, — удивился Глен, — то почему он никогда не приходит к нам? Мама говорила, что он уехал и нашёл работу в другом штате.

Может быть, этот оборванец вовсе и не был папой.

Но тут мужчина помахал рукой, улыбнулся, и Глен понял, что это папа.

— Глен!

Он обернулся на звук голоса и увидел свою маму, стоящую за забором на другой стороне парковки.

— Уходи оттуда! Сейчас же!

Прежде чем уйти, Глен рискнул бросить последний взгляд через дверь. Он увидел, что в торговом центре никого нет, его папа ушёл, а потом он побежал обратно через пустую парковку к своей маме.

Она была в ярости, её лицо покраснело, но ему показалось, что он увидел в нем не только гнев, но и страх.

— Какого черта ты тут делаешь? — требовательно спросила она. Мама схватила его за руку, быстро и сильно шлепнула по заднице и втолкнула в машину. — Я же сказал тебе держаться подальше отсюда!

Мимо проехал лоурайдер[58], полный темных лиц.

— Эй, мамашка! — прокричал кто-то. — Дашь, если полижу?

Его мама проигнорировала пошлятину и, плотно сжав губы, села за руль. Она сердито посмотрела на Глена.

— Нам предстоит серьезный разговор, молодой человек.

Он молча кивнул.

Домой они ехали в тишине.

* * *

Мэрилин сидела в гостиной, уставившись в экран телевизора. Шла какая-то программа, ситком, но она ничего не видела и не смогла бы сказать, что там показывали. Глен был в ванной, принимал душ. Она слышала, как журчит вода. Он был там уже почти полчаса, и она понимала, что он не торопится, растягивает мытье, пытается избежать встречи с ней.

Она не винила его за это. В каком-то смысле даже была рада этому. Она все ещё не решила, что ему говорить, а что нет, все ещё не выработала свой подход к этому. По какой-то причине она чувствовала себя неуютно, почти испуганно. На самом деле она не боялась, что Глену угрожает физическая опасность. Он жил в этом городе всю свою жизнь и знал, как позаботиться о себе. Она больше боялась того психологического ущерба, который он может получить. Возможно, нет ничего хорошего для него, если он будет знать, что его отец мертв, но и в том, что он считает своего отца живым, а ведь это не так, тоже полезного мало. Глену казалось, что он видел своего папу и раньше: в толпе на телевизионном бейсбольном матче, как-то раз на Рождество, сворачивающим за угол на оживленной улице. Если так будет продолжаться и дальше, то скоро он будет видеть своего папу повсюду.

Но её беспокоила не только мысль о том, что Глен думает, будто видел своего отца. Ей было стыдно признаться в этом даже самой себе, но именно тот факт, что он видел своего отца в торговом центре, придавал её беспокойству оттенок страха.

Торговый центр.

Торговый центр пугал её даже в прежние времена, ещё когда он был открыт. Конечно, тогда он уже умирал. "Нордстром" уже ушёл, а "Мейси" собиралась уходить, но большинство небольших магазинов все ещё оставались, и она с подругами часто проводила субботы, шерстя магазины одежды в поисках выгодных предложений. Также она ходила туда одна, и однажды на нее напали в длинном коридоре, ведущем в дамскую комнату, — белый мальчик с колючими волосами схватил её за промежность через штаны и сжал, а тем временем сорвал с плеча сумочку.

Однако не нападение испугало её, и не все более грубый облик посетителей заставил её нервничать. Нет, что-то было в самом торговом центре, что-то в высоком узком дизайне здания и угловом расположении магазинов. Она никогда никому не говорила о своих чувствах, но ей казалось, что она слышала согласие со своей позицией в завуалированных комментариях других покупателей, думала, что видела понимание на лицах случайных клиентов.

Она и её друзья перестали ходить в торговый центр задолго до того, как он окончательно закрылся.

Глен вышел из ванной в пижаме, с мокрыми растрепанными волосами.

— Иди высуши волосы, — сказала она ему. — А потом приходи, и мы поговорим.

— Я больше туда не вернусь, — пообещал он. — Я усвоил урок.

— Высуши волосы. И тогда мы поговорим.

* * *

Мама забирала его из школы по четвергам, пятницам и понедельникам, но во вторник ей приходилось работать допоздна, и Глен снова оказался медленно бредущим мимо сетчатого забора, окружавшего заброшенный торговый центр. Прошлой ночью ему приснился торговый центр, приснился папа. Папа оказался в ловушке внутри громадного сооружения, и Глену пришлось разбить одну из стеклянных дверей, чтобы выпустить его и спасти. Папа появился высокий, сильный и счастливый, с широкой улыбкой на лице. Он посадил Глена на свои плечи, на спину, так, как раньше делал, и они вдвоем побежали домой, где мама испекла специальный торт в качестве награды.

Глен остановился, просунул пальцы в ячейки сетки и уставился сквозь забор. Он не забыл плохие времена. Он помнил, как папа избил маму и сломал ей руку, как папа потом сказал ему, что отныне он должен называть свою маму "шлюха" вместо "мамочка", и как мама плакала, когда он произносил это слово. Он помнил, как папа бил его без всякой причины, и как однажды сказал, что убьет его, если он не перестанет плакать, и он знал, что папа это говорил серьезно.

Но почему-то сейчас хорошие времена казались более важными, чем плохие. И их, похоже, было гораздо больше. Он помнил сказки на ночь, походы в кино — они больше никогда не ходили в кино, — баскетбольные игры в старой церкви.

Он скучал по своему отцу.

А потом он перелез через забор и зашагал по заросшей сорняками парковке к торговому центру. Он подошёл к той же двери, через которую заглядывал сюда в прошлый раз, и прижался лицом к темному стеклу. С глубины лестницы, которая вела вниз, на нижний уровень торгового центра, он увидел пульсирующее белесое свечение, которое становилось все сильнее. Внутри торговый центр, как заметил Глен, уже не выглядел таким грязным, как раньше, и не выглядел таким обветшалым. Он окинул взглядом обширные внутренние помещёния, и там, рядом с кадкой распускающихся цветов, стоял папа.

— Глен.

— Папа! — Глен помахал отцу рукой.

— Глен.

Голос у папы был тот же самый, но в тоже время другой. Казалось, что за ним слышится эхо, хотя он и говорил шёпотом.

— Я рад, что ты снова пришёл ко мне. Я ждал тебя.

— Я тоже.

— Я хочу, чтобы ты пришёл и жил со мной.

Глен удивленно уставился на него.

— Серьезно?

— Серьезно, — рассмеялся папа.

— Где? В торговом центре?

Папа кивнул.

— В торговом центре.

— А как же мама?

— Твоя мама — сука, — сказал папа тем же мягким звучным тоном. Глаза Глена расширились, когда он услышал это плохое слово. — Она настоящая шлюха и заслуживает смерти.

Глен испуганно отошёл от стеклянной двери. Папа все ещё улыбался, его голос звучал мягко, но что-то в его глазах было не так, и от этого ему вдруг стало очень холодно.

— Глен! — позвал папа, и теперь его голос звучал уже не так мягко. — Я ещё не закончил с тобой разговаривать!

Испугавшись, Глен снова прижался лицом к стеклу. Он стоял там, слушая, как его отец говорил, объяснял что-то, и холод внутри него нарастал.

Он отстранился только тогда, когда папа попрощался и свет в торговом центре начал меркнуть.

Она заслуживает смерти.

Он закрыл глаза и услышал эхо папиного голоса.

Заслуживает смерти.

Он пробежал через всю стоянку и разорвал карман своей куртки, когда быстро пролез через дыру в заборе.

Он не переставал бежать, пока не оказался в квартале от дома.

* * *

На этот раз Глен сам заговорил об этом за ужином. Мэрилин знала, что его что-то беспокоит, но подумала, что после того разговора, который они провели накануне вечером, по крайней мере эту тему они прояснили.

Поэтому она очень удивилась, когда Глен сделал глоток молока и выпалил:

— Я снова видел папу в торговом центре!

Она проглотила кусочек запеканки и уставилась на него. Он отвернулся, ерзая на стуле. Он казался чрезмерно нервным, почти испуганным, и она поймала себя на мысли, что, возможно, произошло нечто большее.

— Глен, — сказала она. — Ты ведь на самом деле не видел папу, правда?

— Видел! — настаивал он.

Она положила вилку и повернулась к нему лицом. Это была её вина. Снова это была её вина. Она должна была рассказать ему все в прошлый раз; она вообще не должна была пытаться оградить его от этого. её сердце бешено колотилось, и по какой-то причине, глядя на Глена, неловко ерзающего на стуле, она почувствовала страх.

— Глен, — медленно и прямо сказала она. Он поднял на нее глаза. — Ты не видел папу.

— Видел!

— Ты не мог его видеть. Я убила его.

Он тупо уставился на нее.

— Папа нам солгал. Он так и не завязал. Он все ещё был в банде. И он снова собирался морочить нам голову.

Глен оторопел. Он безучастно смотрел на нее, как будто не слышал, что она сказала.

Она обошла стол и положила руку на плечо сына.

— Я убила его, а потом сдала полиции. Я не сказала тебе, потому что… ну, потому что хотела, чтобы ты рос с мыслью, что у тебя хороший папа. Я не хотела, чтобы ты был похож на других детей, чьи отцы были убиты. И я хотела быть уверенной, что ты не вступишь в банду, — она обняла его за плечи и заглянула в лицо. — Вот почему ты должен держаться подальше от торгового центра. Ты меня понимаешь? Я не знаю, кто с тобой разговаривает, но он не твой отец, и я не хочу, чтобы ты приближался к нему. Скорее всего, он просто педофил, но… но торговый центр — плохое место, Глен. Плохое место. Опасное место. Ты меня понимаешь?

Он молча посмотрел на нее. Она ожидала, что он заплачет, когда она расскажет ему об этом, но его глаза даже не стали влажными. Она ожидала отрицание, но его не последовало.

— Я убила папу. Он никогда не вернется.

— Я больше не голоден. Я иду спать.

Глен отодвинул свой стул от стола и выбежал из кухни в коридор. Она услышала, как хлопнула его дверь.

Мэрилин вернулась на свою сторону стола и тяжело опустилась на стул. Наконец-то она ему все рассказала. И наконец, он отреагировал нормально. Она чувствовала себя усталой, опустошенной, как будто весь день занималась спортом. Это займет некоторое время, но Глен привыкнет к этой мысли и поймет, что в конечном счете она поступила правильно.

А может и нет. Может быть, в конце концов он будет ненавидеть её всю свою жизнь.

В любом случае, у нее было такое чувство, что он, по крайней мере, больше не увидит своего отца в торговом центре.

* * *

Глен уставился в потолок своей комнаты. Мертв. Убит. Это было именно то, что папа сказал ему, что она скажет.

— Она хочет, чтобы ты думал, что я мертв, Глен, — сказал он. — Но это не так. Она всегда была ревнивой сукой, и именно поэтому она так много лжет обо мне. Она знает, что я люблю тебя больше, чем она сама. Знает, что я могу дать тебе лучшую жизнь и более счастливый дом, но не хочет этого. Она не любит тебя, но терпит только для того, чтобы отомстить мне. Однако я люблю тебя. Я люблю тебя.

Глен думал об этих словах, и даже в его памяти они звучали хорошо: я люблю тебя.

Он пытался сосредоточиться на этих словах, пытался повторять их самому себе снова и снова, но другие слова продолжали вторгаться в его сознание.

Сука.

Шлюха.

Заслуживает смерти.

Он лежал, думая, не засыпая.

Позже, после того как мама выключила телевизор, после того как он услышал, как она легла в постель и выключила свет, он спустился на кухню, где его мама хранила ножи.

* * *

Глен стоял на потрескавшемся цементе у входа в торговый центр и всматривался сквозь стеклянную дверь.

— Я прикончил её, — сказал он, и папа улыбнулся, и свет в торговом центре стал ярче. Там, где раньше был полумрак, Глен теперь мог видеть магазины, чудесные магазины, заполненные товарами. Музыкальный магазин со стеллажами с компакт-дисками, стенами, покрытыми плакатами, крутыми мелодиями, ревущими из скрытых динамиков. Продовольственный магазин, полный конфет и кока-колы. Магазин игрушек, наполненный всеми мыслимыми играми, фигурками и моделями. Папина улыбка стала ещё шире. Он протянул руки к Глену, и грязная стеклянная дверь, разделявшая их, медленно открылась. Глен почувствовал прохладный воздух, запах специй и еды.

— Тогда пойдем со мной.

Глен вошёл в торговый центр. Он улыбнулся отцу, но улыбка эта была не совсем искренней. Тот гулкий звук в папином голосе вернулся, и так близко он звучал немного… пугающе.

— У нас здесь есть друзья, — сказал папа. — Много друзей.

В глубине торгового центра, почти не заметные в ярком свете, Глен видел темные фигуры, входившие и выходившие из магазинов с пакетами, делая покупки. Он прищурился, вглядываясь внимательнее, и ему показалось, что он узнал некоторые фигуры. Отец Карлоса Мондрагона. Брат Лероя Вашингтона. Джон Джефферсон и Дэвид Эрнандес.

Мертвые члены банды.

Глен оглянулся через плечо. Дверь в торговый центр все ещё была открыта, и через входную дверь он увидел свою маму, бегущую к нему через парковку. Испугавшись, он снова посмотрел вперёд.

Папины глаза вспыхнули.

— Ты солгал мне.

— Я не смог, папа! Я не смог! — он сделал шаг назад.

А потом папа снова улыбнулся.

— Все в порядке, Глен. Все нормально, — его улыбка стала ещё шире. — Но даже если ты не убил её, ты все равно не хочешь жить с ней, не так ли? В этой маленькой крошечной квартирке? — он сделал широкий жест рукой. — Разве ты не хочешь жить здесь, со мной?

Губы Глена внезапно пересохли. Внутри он почувствовал тот же холод, что и вчера, когда папа сказал ему, что он должен сделать. Позади себя он услышал мамин голос, выкрикивающий его имя. её голос был злым, испуганным, надтреснутым, плачущим, но для него он звучал совершенно чудесно.

Он сделал шаг назад.

Папа выглядел грустным.

— Глен? — он присел на корточки, сунул руку в карман и вытащил шоколадный батончик. — Я люблю тебя, сынок.

Глен обернулся. Дверь в торговый центр закрылась как раз в тот момент, когда она подошла к ней, оборвав её крики. Он посмотрел на своего папу, — улыбающегося, чистого, одетого в новый костюм, склонившегося на одно колено и протягивающего ему шоколадный батончик, затем снова на маму, — грязную, рыдающую, с всколоченными и спутанными волосами, с красным от крика лицом, одетую в свой испачканный и рваный халат. Она выглядела некрасивой, старой и одинокой на фоне пустой парковки.

— Глен, — предостерегающе сказал папа.

Не думая, он просто побежал назад к своей маме, прочь от пульсирующего освещённого сердца торгового центра, распахнул дверь и выскочил наружу в её объятия.

— Глен, — рыдала она. — Глен.

Она крепко обняла его, почти причиняя боль, но он не возражал, и тоже заплакал.

Он снова посмотрел на торговый центр. Освещённые магазины уже тускнели, тропические растения умирали, товары исчезали. Свет в музыкальном магазине мигнул и исчез. То, что раньше было магазином игрушек, снова превратилось в большую пустую комнату, рассеченную двумя упавшими балками крыши.

Глен вытер глаза и посмотрел через плечо матери. Папа встал, сунул шоколадку в карман и ушёл, даже не помахав на прощание рукой. На краткий миг перед тем, как он повернулся, Глену показалось, что он увидел ужасающее выражение ярости и ненависти на этом некогда знакомом лице. Затем последние огни магазина потускнели, и только слабая тень оставалась там, где был папа, а потом даже и эта тень исчезла.

Глен обнял маму.

— Это действительно был твой папа, — удивленно сказала она.

Глен покачал головой, уткнувшись ей в грудь.

— Я так не думаю.

— А я думаю, да.

Он поднял голову, посмотрел ей в лицо и решил не спорить.

И, оставив торговый центр позади, они вдвоем пошли через парковку к машине.

Перевод: Игорь Шестак

Охота

Bentley Little, "Hunting", 1994

Я думаю, что больше всего на свете мне нравилось это особое качество воздуха, те атрибуты, которые, казалось, существовали только тогда, когда я охотился с отцом. В городе мы дышали тем же воздухом, что и все остальные, но в дикой природе это были только деревья, растения, насекомые, животные и мы, и воздух казался каким-то более чистым, более прозрачным, свежим, с узнаваемой текстурой, непохожей ни на что, что я испытывал раньше или испытывал после. Звук был смешан, важные шумы увеличены, незначительные шумы уменьшены в громкости, так что ветер в деревьях звучал как шум бурлящей реки, а слова нашего нечастого разговора были приглушены и сведены на нет.

Мой отец работал в Лесной службе США, поэтому всегда скрупулезно следил за тем, чтобы мы охотились в сезон и получали необходимые разрешения, а также он знал эти земли лучше и более тщательнее, чем большинство других охотников в городе. Каждый сезон у него были свои лучшие места на лучших охотничьих угодьях. Но как бы часто мы ни отправлялись на охоту, как бы долго ни проводили там время, мы никогда особенно много не стреляли. Я могу сосчитать на пальцах одной руки, сколько раз мы на самом деле завалили оленя. Впрочем, это не имело значения. Охота была всего лишь предлогом, поводом. Что действительно имело значение, так это то, что мы с отцом оставались вдвоем в дикой природе. Именно ритуал охоты был важен — поход, разбивание лагеря, чистка ружей, выслеживание добычи, а не сам акт убийства.

Чаще всего, несмотря на наши грандиозные планы и заявленные цели, мы заканчивали тем, что вспугивали куропаток и в последнее послеполуденное время нашего последнего дня достаточно стреляли, чтобы оправдать время, которое мы потратили на охоту. Потом упаковывали птиц в наш пустой термоящик и тащили его обратно в грузовик. Моя мать всегда восхищалась нашей добычей. Я никогда не был уверен, действительно ли она была впечатлена тем, что мы привозили, или просто подыгрывала нам. Так или иначе, она ощипывала и готовила охотничьих птиц, и в конце концов мы их съедали.

Мне было лет одиннадцать, я думаю, одиннадцать или двенадцать, когда отец пригласил Гэри Нокса поохотиться с нами. Ноксы были друзьями моих родителей, единственными друзьями, которые у моих родителей действительно были. Они приходили примерно раз в месяц на ужин и бридж, а иногда вчетвером уходили куда-нибудь, переодевшись и оставив меня с няней. Мне кажется, я немного обиделся на отца за то, что он пригласил Гэри Нокса в наш собственный мир, но ничего не сказал.

Разница была очевидна почти сразу. Мы никогда не говорили в наших поездках, мой отец и я. Во всяком случае, мы говорили не много. Нам и не нужно было этого делать. Только позже, когда я стал старше, когда я читал об этом в книгах и видел это в кино и по телевизору, я узнал, что мы должны были говорить, что мы должны были вести себя как друзья. Тогда он был отцом, а я — сыном. А мы ходили на охоту и почти не разговаривали, и оба думали, что хорошо проводим время, и что так все и должно быть.

Но Гэри Нокс был болтуном. Он говорил по дороге к тропе Лесной Службы, он говорил, пока мы распаковывали грузовик и делили снаряжение, он говорил, пока мы поднимались и спускались по холмам. Я не знаю, о чем он говорил, но все это казалось мне скучным, бессмысленным и совершенно неуместным. Пока мы шли по тропинке, ведущей к нашему лагерю, я заметил, что стараюсь держаться в стороне от них двоих.

Мы шли больше двух с половиной часов, и Гэри Нокс все время говорил — о работе, о чем-то прочитанном в газете или о чем-то ещё, что его интересовало. Казалось, он вообще не обращал внимания на окружающую нас местность. Мы двигались от кустарникового дуба к пондерозе. Когда мы поднялись на гору Кука и обогнули каньон с западной стороны, тропа превратилась из земли в камень. Мы миновали сочащиеся черные пятна на склоне утеса, — растительную гниль, превратившуюся в своеобразные геологические отметины. Мы смотрели на низкие облака, превратившие горы в плоскогорья и закрывающие каньон серовато-белым потолком.

А Гэри Нокс все говорил офисным языком.

Я старался не обращать на него внимания, старался не слушать, но, хотя я не мог расслышать подробностей его разговора, я улавливал суть по его тону, и это меня угнетало. Он приносил реальный мир в наше святилище. Одиночество дикой природы, все, что я любил в ней больше всего, что делало её особенной для меня, было для него просто фоном, белым шумом, бессмысленностью, ничем. Поход едва начался, а для меня он уже был испорчен. Я больше всего на свете желал, чтобы Гэри Нокс не поехал с нами. Пока мы шли, я смотрел на затылок отца, и хотя он ничего не говорил, я почему-то знал, что он тоже жалеет, что Гэри Нокс пошёл с нами, и от этого мне стало легче.

Мы разбили лагерь в тополиной роще прямо за холмом у реки. Они вдвоем поставили палатку, пока я искал сухие дрова, которые можно было бы использовать для костра этой ночью. Они работали быстро. Палатка была поднята прежде, чем я успел собрать вторую охапку хвороста. Гэри Нокс предложил собрать оставшиеся дрова, сказав, что все равно хочет разведать окрестности. Пока он ходил в лес, мой отец вырыл яму для костра, а я катал камни, выстраивая их вдоль нее. За работой мы почти не разговаривали, и теперь, когда Гэри Нокс ушёл, это было похоже на один из наших обычных охотничьих походов.

Вернувшись, он объявил, что собирается порыбачить.

— В реке полно рыбы, — сказал он нам. — Я видел, как они подпрыгивают, просто мечтая, чтобы их поймали.

Мой отец любил рыбалку больше, чем охоту, и хотя мы не захватили с собой удочки, я ожидал, что мы последуем за ним. Особенно если рыба сама выпрыгивала. Но, к моему удивлению, отец посмотрел на меня и сказал:

— Тогда ты поймай нам достаточно для ужина, Гэри. Мы собираемся провести небольшую разведку перед завтрашним большим днем.

Гэри Нокс ухмыльнулся, роясь в своем снаряжении в поисках шляпы против мошкары.

— Я поймаю нам достаточно для ужина, завтрака и обеда.

Я с благодарностью посмотрел на отца, а он улыбнулся мне и подмигнул.

Остаток дня мы провели, следуя по двум тропам, которые вились вдоль подножия холма и огибали хребет. Мы видели следы, а не дичь, но это не имело особого значения. Мы были здесь одни. Воздух был таким, каким он должен был быть. Я слышал грохот реки и не слышал разговор Гэри Нокса, и все было прекрасно.

Вторая тропа заканчивалась на самом краю пологого луга. После того, как тропа пропала, мы пересекли последнюю линию деревьев по траве. Здесь клевер смешивался с папоротником, простираясь дальше в естественную чашеобразную фигуру, и земля пахла так, словно только что прошёл дождь, хотя дождя не было уже несколько недель.

По ту сторону луга мы увидели лань среди деревьев, она стояла неподвижно и смотрела на нас сквозь низкие ветви. Я первым заметил зверя и очень гордился собой, потому что впервые увидел что-то раньше отца. Он похлопал меня по спине, и мы смотрели, как лань удирает от нас сквозь деревья.

Когда мы вернулись, Гэри Нокс жарил пойманную им рыбу на плоской сковороде, установив её поверх костра. Он глубоко вздохнул, посмотрел на моего отца и ухмыльнулся.

— Пахнет как женщина, не так ли? Нет ничего лучше запаха женщины, правда, Стив?

Отец покачал головой. Было ясно, что он чувствует себя неловко. Он сменил тему и начал рассказывать о той лани, которую мы видели.

Я глубоко вдохнул, нюхая воздух, и озадаченно посмотрел на Гэри Нокса. Я не чувствовал никакого запаха, кроме запаха рыбы. Я не чувствовал запаха духов, масла для ванны или других запахов, которые у меня ассоциировались с женщинами, и подумал, что отец хотел сменить тему разговора, потому что ему было неловко, что его друг сказал что-то настолько невежественное. Я знал, на что это было похоже. В школе я дружил с Марти Дейли. Он был тормознутым, и мне всегда было немного неловко разговаривать с ним в присутствии других людей. Все было хорошо, будь мы одни, но рядом с нормальными детьми мне было немного неудобно находиться с Марти. Может быть, мой отец чувствовал то же самое. Сам я никогда не считал, что Гэри Нокс был особенно умен.

А может его жена действительно пахла рыбой.

Эта мысль заставила меня рассмеяться, и хотя оба они посмотрели на меня с недоумением и спросили, что в этом такого забавного, я только покачал головой и продолжал смеяться.

Охотились мы на следующий день, однако никто из нас ничего не добыл. Около полудня мы снова увидели самку лани, и Гэри Нокс выстрелил в нее, но промахнулся и спугнул животное. Я был так рад. Мы с отцом стреляли только в самцов, и хотя мой отец ничего не сказал об этом — только сделал вид, что сожалеет о выстреле, — я подумал, что было неправильным пытаться убить самку.

К концу третьего дня мы все ещё ничего не добыли, даже не видели ничего, кроме скунсов, птиц и кроликов, а утром четвертого мы вернулись к болотистому пруду, который нашли, вспугнули и постреляли немного куропаток и упаковали птиц вместе с нашим снаряжением, как мы обычно и делали.

Гэри Нокс говорил всю дорогу до грузовика, как он говорил всю дорогу до лагеря, как он говорил все время, пока мы охотились. Мой отец разговаривал с ним, шутил, а когда мы все забрались в машину и поехали обратно в город, они оба сказали друг другу, как здорово провели время и что должны сделать это снова.

Забавно было то, что Гэри Нокс, похоже, не очень-то любил моего отца. Он притворялся, и я видел, что что-то не так. На протяжении всей поездки он постоянно подкалывал его, когда мог, высмеивая одежду моего отца, его оружие или походное снаряжение, но мой отец либо не замечал этого, либо решил проигнорировать, и ничего не говорил. По дороге домой, после того как мы высадили его у дома, я спросил отца, нравится ли ему Гэри Нокс, но он не ответил мне прямо. Он только сказал: "Да, нам с твоей мамой нравятся Ноксы." Я сказал ему, что не думаю, что Гэри Нокс так уж сильно любит нас, и спросил его, зачем кому-то идти в поход с людьми, если они ему не нравятся. Отец посмотрел на меня, покачал головой и вздохнул. "Взрослым приходится делать много такого, чего они не хотят делать," сказал он. Я не понял, что он имел в виду, но сделал вид, что понял, и кивнул.

После этой поездки я заболел гриппом. Мама два дня не пускала меня в школу, кормила тостами и чаем, куриным супом и крекерами, разрешала смотреть по телевизору игровые шоу. Я был на седьмом небе от счастья, и хотя не мог выходить на улицу и играть днем, как обычно, пропущенная школа более чем компенсировала это. Мои друзья приходили с комиксами и домашним заданием, которые они собирали для меня, и я думал, что это почти то же самое, как иметь слуг.

На второй день, после обеда, после того как закончился "Энди Гриффит" и начался бесконечный поток скучных мыльных опер, я сидел на кровати у окна, делая вид, что смотрю домашнее задание по математике, которое должен был сделать, когда увидел Гэри Нокса, идущего по дорожке к дому. Его машины не было ни на подъездной дорожке, ни на улице, и я удивился, как он сюда попал. Я наблюдал за ним, напевая себе под нос и улыбаясь, и вдруг почувствовал себя странно. Некомфортно, и почему-то немного напугано. Я нырнул за штору. Я видел его, но он не видел меня, и по какой-то причине я не хотел, чтобы он видел меня. Мне было интересно, зачем он пришёл сюда. Разве он не знал, что мой отец на работе?

В дверь бодро постучали особым стуком "Бритье и стрижка"[59], и я услышал, как открылась ширма.

— Элейн? — позвал он. — Элейн?

Он вошёл в дом без разрешения! Он никогда раньше так не делал. Никто никогда не делал этого раньше, кроме бабушки и дедушки.

— Элейн!

Где же моя мать?

— Подожди! — я услышал, как она крикнула из ванной.

Мама спустила воду в унитазе, а потом я услышал, как она быстро бежит по коридору на кухню, шлепая босыми ногами по деревянному полу. Я затаил дыхание, когда она проходила мимо закрытой двери моей спальни, не желая, чтобы услышала меня, думая по-детски, что если она не слышит меня, то не будет знать, что я слышу её.

Южная стена моей комнаты была северной стеной кухни. Я отодвинул свои книги и вскарабкался на изножье кровати, прижавшись ухом к стене. Я слышал, как они разговаривали вполголоса, а мгновение спустя Гэри Нокс сказал слишком громко:

— Я вернусь, когда Стив будет здесь.

Я вернулся на своё место у окна в изголовье кровати и, прячась за занавесками, подглядывал за Гэри Ноксом, который смотрел на моё окно, когда шёл обратно по подъездной дорожке. Я услышал шаги матери в коридоре, быстро лег, закрыл глаза и притворился спящим. У меня было предчувствие, что она собирается проверить меня, а я не хотел, чтобы она знала, что я проснулся.

Она действительно проверила меня. Я услышал, как открылась дверь в мою комнату, услышал, как она прошептала моё имя, а затем услышал, как моя дверь закрылась. Я слышал, как она прошла обратно по коридору в ванную.

Когда вечером мой отец вернулся домой, она не сказала ему, что заходил Гэри Нокс. Я не ожидал от нее такого, и почему-то от этого мне стало ещё хуже. Мне все время хотелось, чтобы она рассказала моему отцу, или просто упомянула, что Гэри Нокс был здесь, чтобы я знал, что все хорошо, все нормально, но она ничего не сказала.

Меня пугало, что она держала его визит в секрете.

Гэри Нокс не вернулся, как обещал. Ни в тот вечер, ни в любой другой на этой неделе. Он даже не позвонил, чтобы поговорить с моим отцом, и хотя он мог бы позвонить на станцию рейнджеров в течение дня, я почему-то не думал, что он сделал это.

В следующий уик-энд Ноксы приехали играть в бридж. Мой отец и Гэри Нокс напились, а мать и миссис Нокс в конце концов разозлились на них. Я должен был оставаться в своей комнате, но пару раз пробирался на кухню, чтобы попить воды, и слышал, как смеются папа и Гэри Нокс, как мама и миссис Нокс читают им нотации.

Я заснул, слушая, как они спорят.

Когда я проснулся, было уже поздно, далеко за полночь. У меня в комнате не было часов, но дом казался мне другим — более тихим, холодным, темным, — и я знал, что проснулся позже, чем когда-либо прежде. Обычно я засыпал, когда мои родители ещё бодрствовали, смотря телевизор в гостиной, и спал до утра. Но вся выпитая вода наполнила мой мочевой пузырь и разбудила во мне желание пописать.

Я встал с кровати, пересек темную комнату, открыл дверь и направился по коридору в ванную. Я думал, что мои родители спят, дом казался таким тихим, но в холле я услышал монотонный звук личного разговора. Я медленно прошёл по ковру, стараясь не шуметь. Дверь их спальни была открыта, и я слышал, как они разговаривают внутри. Мой отец что-то тихо и неразборчиво сказал.

— Нет — ответила мама, и в её голосе прозвучало отвращение.

Я не совсем понимал, о чем они говорят, но мне казалось, что я догадывался. Я не должен был этого слышать, да и не хотел слышать, поэтому заткнул уши и поспешил в ванную. Я боялся спускать воду в туалете, боялся, что они услышат меня и поймут, что я слышал их разговор, поэтому просто выскользнул из ванной и быстро вернулся в свою спальню.

Я услышал, как мой отец сказал:

— Неужели мне снова придется делать это самому?

Потом я закрыл дверь, запрыгнул обратно в постель, прикрыл уши краем одеяла и заставил себя снова заснуть.

Утром все было хорошо, все было нормально. Или, по крайней мере, они делали вид, что это так.

Я тоже сделал вид, что все нормально.

Через несколько недель я снова заболел, на этот раз ушной инфекцией. Мама отвела меня к врачу, потом оставила дома в постели, а сама пошла в аптеку за лекарствами. Я был беспокойным, нервным и не хотел лежать в постели, поэтому, как только машина моей матери выехала с подъездной дорожки, я встал, чтобы побродить по дому.

Меня вдруг потянуло в спальню родителей. Когда я был маленький, я проводил много времени в их комнате — спал в их постели, когда мне снились кошмары, разговаривал с отцом, когда он одевался на работу, — но за последние несколько лет между нами установилось негласное правило, что эта комната для меня закрыта.

Теперь, когда я вошёл в спальню, мне казалось, что я вторгся в частную собственность, ступил на священную землю, и чувство вины и восторга, которое я испытывал, подходя к некогда знакомой кровати, было похоже на нарушение давно соблюдаемого табу. Я сел на кровать и оглядел комнату. Она казалась мне какой-то другой, её характер изменился, хотя физические объекты внутри нее не изменились.

Я встал, подошёл к ночному столику рядом с маминой стороной кровати и начал его рассматривать. Почти сразу же я нашёл книгу. Я взял томик и открыл его. Это была книга с картинками. Фотографии голых людей. Только они были не просто голые, они… что-то делали. Я медленно переворачивал страницы. Это был секс, я знал, и хотя меня возбуждали фотографии, и я бы с удовольствием смотрел на них, если бы их показал мне Теренс, Билли или кто-нибудь другой из моих друзей, но тот факт, что книга принадлежала моей матери, беспокоил меня. Я видел улыбающуюся женщину, сидящую на корточках и держащую руку между ног. Я видел мужчину, стоящего там со своей… штукой, торчащей наружу. ещё одну женщину, стоящую на коленях перед мужчиной и целующую его там.

Я быстро убрал книгу, не желая больше ничего видеть. У меня тряслись руки. Мне было стыдно, тошно и одновременно радостно, и это было беспокоящее, тревожащее чувство. Я представил, как мама покупала книгу и смотрела на картинки.

Я заставил себя думать о чем-то другом.

К тому времени, когда мама вернулась с моим лекарством, я уже лежал в постели. После того, как она вложила его мне в рот, я сел на кровати и задумался, не этим ли она занималась днем, когда я был в школе, а мой отец на работе — смотрела на секс-картинки. Я уставился на нее, и она вдруг показалась мне совсем другой, чем раньше. Она больше не казалась мне матерью. Она выглядела как женщина, притворяющаяся моей матерью. Я позволил ей пощупать мой лоб, измерить температуру, спросить, как я себя чувствую, но был благодарен, когда она наконец ушла.

Я пообедал в постели, немного вздремнул, а когда проснулся, она тихо разговаривала по телефону на кухне. Она долго висела на телефоне, и хотя часть меня хотела проскользнуть в холл и услышать, о чем она говорит, другая часть меня этого не хотела.

Она вошла в мою спальню после того, как положила трубку, чтобы снова дать мне лекарство, села на край кровати и некоторое время смотрела на меня. Было что-то странное в том, как она смотрела на меня, и я не мог понять, была ли она расстроена или сердита. Мне стало интересно, знает ли она, что я видел её книжку с картинками. А если это именно то, что заставило её казаться такой странной. Я поморщился, зажал ухо и притворился более больным, чем был на самом деле, чтобы она не сердилась на меня.

— Ты счастлив? — наконец спросила она.

Я посмотрела на нее, сбитый с толку этим вопросом, не совсем понимая, к чему она клонит.

— Да. Я думаю.

Она пристально посмотрела мне в глаза.

— Как ты думаешь, мы счастливы? Твой отец и я?

Мне стало не по себе. Я не хотел этого разговора.

— Не знаю, — пробормотал я.

— Как ты думаешь, мы счастливая семья?

Я хотел, чтобы она ушла, поэтому сморщил лицо и снова лег на подушку.

— У меня болит ухо, — сказал я.

Она кивнула, пригладила мне волосы и поцеловала в лоб.

— Я знаю.

В тот вечер за ужином я заметил, что мои родители почти не разговаривают друг с другом. Они разговаривали со мной — или, скорее, они говорили мне, чтобы я съел свой салат, съел свой горошек, убрал свою тарелку, — но они, казалось, не разговаривали непосредственно друг с другом.

А было ли такое вообще когда-либо?

Я не мог вспомнить, и это меня беспокоило. Это был мой дом, это были мои родители, мы ели вместе так каждый день. И все же я не мог вспомнить, разговаривали ли они обычно друг с другом или никогда этого не делали. Как будто мой разум был начисто вычищен, а мои воспоминания об ужине начинались с сегодняшней трапезы.

Я притворился, что моё ухо снова вспыхнуло, и, извинившись, пораньше встал из-за стола, пошёл в свою спальню и лег спать.

В тот сезон мы с отцом ещё раз отправились на охоту, на этот раз только вдвоем, и это была лучшая охота в нашей жизни. Мы ни в кого не стреляли, вообще ни в кого не стреляли, а просто следили, ходили, смотрели и слушали. Как будто мы не были вторгшимися в дикую природу, а были частью дикой природы, и это было хорошо, это было правильно. Почти неделю мы не видели другого человека, и к концу этого времени наш лагерь стал для меня больше домом, чем наш настоящий дом. Я не хотел возвращаться.

Но мы все же вернулись домой вскоре после полудня. Пока отец мыл машину на подъездной дорожке, я распаковывал свои вещи в своей комнате. Я убирал своё неиспользованное нижнее белье, когда услышал, как мама зовет меня по имени. Судя по звуку, она была в своей спальне. Я прошёл по коридору, но спальня была пуста. Однако мусорная корзина рядом с дверью оказалась не пустой. Она была настолько наполнена скомканными бумажными салфетками, что они вываливались на пол. Я уставился на них. Это от моей мамы? Неужели она плакала? Неужели она так сильно скучала по нам? Внезапно я почувствовал себя лучше. Я посмотрел вниз на салфетки и между двумя скомканными бумажными шариками увидел нечто похожее на сдувшийся желтоватый шар, торчащий из хаоса белого. Я наклонился, чтобы взять его, но он был липким на ощупь, и я тут же выронил его.

— Ну вот, теперь ты знаешь.

Я обернулся и увидел, что в дверях за моей спиной стоит мама. Она почему-то выглядела сердитой.

— Доволен? — спросила она.

Я не был доволен. Хотя я не знал, что она думает, что я знаю, хотел бы я никогда не заглядывать в мусорную корзину. Я хотел сказать ей это, хотел сказать ей, что мне очень жаль, но меня ни в чем не обвиняли. Я действительно не знал, за что мне было жаль.

— Убирайся отсюда, — сказала она.

Я обошёл её и поспешил обратно в свою спальню. Я не знал, зачем она меня изначально позвала, но она больше не звала и не искала меня, и я держался от нее подальше в течение всего дня. Я снова увидел её за ужином и сделал вид, что ничего не произошло, но мне было неловко рядом с ней, даже когда рядом был мой отец. Я понял, что больше не чувствую себя её сыном. Я чувствовал себя квартирантом, живущим с ней в одном доме.

И я её очень боялся.

Страх не прошёл на следующий день. Ни на следующий. И ни на следующий.

Что бы ни случилось между нами, это поставило нас по разные стороны баррикад, натравив друг на друга. Я не знал всей картины в целом, чтобы иметь возможность вернуть все на круги своя.

Мне почему-то стало жаль отца. Я не знал почему, но в нем появилось что-то печальное, чего не было до нашей поездки. Я подумал, не связано ли это с теми секретными бумажными салфетками в мусорной корзине моей матери. Они с мамой теперь почти не разговаривали, даже редко бывали вместе в одной комнате. Я же старался как можно больше бывать с отцом, помогать ему в гараже, сидеть рядом на диване, показывать, что я на его стороне и поддерживаю его, но он либо не замечал этого, либо ему было все равно.

Примерно через неделю я возвращался домой из школы, когда увидел машину Гэри Нокса, припаркованную в нескольких домах от нашего.

Я сразу понял, что он был с моей матерью.

Я долго стоял на тротуаре у начала подъездной дорожки, не желая, чтобы мои подозрения подтвердились, но желая знать правду. Я подумывал о том, чтобы вернуться в школу, пойти домой к кому-нибудь из моих друзей, пойти в парк, но вместо этого я поднялся по подъездной дорожке и, как можно осторожнее и тише, открыл входную дверь.

Я шагнул внутрь.

Они оказались совсем не там, где я ожидал их увидеть — сидящими на диване, пьющими кофе и разговаривающими. Их не было ни в столовой, ни на кухне. Я снял туфли и пошёл по коридору к закрытой двери родительской спальни. Я немного постоял, прислонившись к стене, чувствуя себя так, словно меня ударили в живот. Я не мог видеть их, но я мог прекрасно слышать их.

— М-м-м, — протянул Гэри Нокс. — Ты так хорошо пахнешь.

Нет ничего лучше запаха женщины.

Моя мать рассмеялась. Затем она издала звук, похожий на вздох и крик одновременно, и хотя это звучало так, будто ей было больно, я знал, что это не так. Я больше не слышал Гэри Нокса, но моя мать начала стонать в странном ритме, который я никогда раньше не слышал. Я знал, что происходит, и мне стало плохо. В голове у меня стучало. Я вспомнил о книге в мамином ящике, о книге с голыми картинками, и внезапно возненавидел свою мать. Я хотел, чтобы она умерла. Жалел, что она вообще появилась на свет.

её стоны становились все громче, все более звериными, все более отвратительными. Я тихонько отстранился от закрытой двери и медленно пошёл по коридору к своей спальне. Я на мгновение задумался, а потом изо всех сил хлопнул дверью своей спальни.

Все звуки стихли.

Через несколько минут Гэри Нокс в спешке прошёл по коридору и вышел из дома. Я наблюдал за ним сквозь шторы.

Моя мать так и не пришла навестить меня.

И я не выходил из своей комнаты.

Я ждал, когда отец вернется домой.

Я ничего не сказал отцу. Но он, должно быть, каким-то образом узнал об этом, потому что в следующий раз, когда он отправился на охоту, в последний раз, он не пригласил меня с собой. Когда я спросил его, могу ли и я с ним поехать, он долго смотрел на меня, а затем покачал головой и тихо сказал: "Нет."

Только на следующий день я понял, что охотничий сезон закончился неделю назад.

Перевод: Игорь Шестак

Пианист без пальцев

Bentley Little, "The Piano Player Has No Fingers", 1997

Все началось с обмана.

Обычно так все и начинается в Аризоне.

Эд Эрнандес заплатил все положенные по закону сборы и не положенные взятки, и Джим Фредерикс, комиссар по планированию в одном из наших новых пригородов, пообещал ему, что проекту быть и Эд тот, кто займется его реализацией. Но затем Санворкс Корпорейшн, конгломерат, ответственный за большинство похожих друг на друга персиковых и розовых кондоминиумов, разбросанных по пустыне к западу от Финикса, подал свою заявку, и стопроцентная сделка Эда канула в лету. Сборы были возвращены, взятки нет, ну а этим бизнесом занялись Фредерикс и Санворкс.

В итоге, Эд вошёл в мэрию с дробовиком двенадцатого калибра и разнес Фредерикса на куски.

Обычно так все и заканчивается в Аризоне.

Только Эд — мой приятель, и я на это не совсем купился. У Эда был дробовик, да, но он не из тех, кто воспользуется оружием против кого бы то ни было, как бы сильно он человека ненавидел. Уж точно бюрократический обман не повод для смертной казни. Проколотые шины, возможно; трахнутая жена, может быть — мелкий вандализм и подлая месть.

Но не убийство.

К сожалению, это была рейтинговая неделя, а местным новостным программам нужны хорошие рейтинги, поэтому они выставили старого Эда сумасшедшим и опасным убийцей, бомбой замедленного действия, которая только и ждала, чтобы взорваться.

Я не мог не думать о том, как знатно средства массовой информации могут испортить мой образ, если я когда-нибудь куда-нибудь вляпаюсь.

Итак, я отправился в окружную тюрьму с визитом. Эд мне не звонил, возможно, даже не вспоминал обо мне с тех пор, как его арестовали, но я знал, что могу быть ему полезен. Я попросил об услуге одного из помощников окружного прокурора — за ним числился должок, — и добился аудиенции.

Мы встретились в комнате для допросов: я, Эд и его адвокат.

Эд выглядел плохо. Он явно не спал и, похоже, похудел, а ведь прошло всего несколько дней. Под глазами мешки, губы того же бледного цвета, что и кожа. Эд вошёл походкой "побежденного", а когда он и его адвокат сели за стол напротив меня, избегал встречаться со мной взглядом.

— Они тебя избивают? — спросил я.

Он молча кивнул.

— Заключенные?

Покачивание головой.

— Мусора?

Кивок.

— Почему вы мне об этом не сказали? — требовательно спросил адвокат. — Я могу…

— Да ладно — сказал я ему. — Вы ни хрена не можете сделать. Эд — сумасшедший убийца, и к тому же мексиканец. Вы думаете, кто-нибудь в системе пожалеет его?

— Мы можем подать в суд на окружную тюрьму, — сказал адвокат.

Я посмотрел на него с восхищением.

— Впечатляет.

Эд впервые встретился со мной взглядом. На его лице и руках не было следов побоев. Я знал, что они специально оставляли синяки только в тех местах, которые не могли видеть камеры телевизионных новостей.

Фредерикс имел друзей со связями.

— Ты это сделал? — спросил я.

— Не отвечайте, — приказал адвокат. Он посмотрел на меня через стол. — Я не знаю, кем вы себя возомнили, но если вы ожидаете, что мой клиент…

— Я это сделал, и не я это сделал, — сказал Эд.

— Я же вам сказал! — закричал адвокат.

Мы оба проигнорировали его.

— Что случилось? — подтолкнул его я.

Лицо адвоката покраснело.

— Если вы…

— Заткнись! — закричал на него Эд.

Адвокат погрузился в молчание.

— У нас с Фредериксом была сделка на застройку свободных участков земли в пригороде. Он обманул меня. Я был взбешен, поэтому пошёл и напился, пытаясь придумать какой-нибудь способ сорвать проект и, возможно, вернуть его себе. Следующее, что я помню, иду домой, достаю свой дробовик, заряжаю его и еду в мэрию. Я понимал, что делаю. Я много об этом думал, но… это был не я. Что-то заставляло меня делать все это, и… — он покачал головой. — Ты все равно не поверишь.

— А ты попробуй.

— Мне показалось, что это… Март. Некоторые слова, которые я говорил себе, то, как я думал, было похоже на Март.

— Думаешь, это была она?

— Я думаю, она заставила меня это сделать.

— Я ничего не понимаю, — сказал адвокат. — Можете объяснить мне, что все это значит.

Эд посмотрел на меня, раздраженный непониманием адвоката.

— Он думает, что это сделала его бывшая жена, — сказал я.

— Разве она не умерла?

— Так и есть, — ответил я.

Адвокат сразу же встрепенулся.

— Заявление о невменяемости?

— Я не думаю, что он сумасшедший.

Последовал долгий раздраженный выдох.

— Вы оба сумасшедшие.

— Что, если я смогу это доказать? — спросил я его.

— Это не чертово "Чудо на 34-й улице"[60]. Вам не удастся убедить суд, что в него вселился призрак и заставил кого-то убить.

— Не призрак, — сказал Эд. — Демон.

Даже я оживился, услышав это.

— Март — демон, — сказал он мне. — И я не уверен, что она мертва.

— Постой-ка, — сказал я. — Я был на её похоронах, помнишь? Она была в открытом гробу. Мертвая. А потом её закопали.

— Но она могла выбраться. Я никогда никому не говорил, что она демон. Не хотел, чтобы кто-нибудь об этом знал. И когда она умерла, я так расстроился из-за этого, что не… — он глубоко вздохнул. — Она сказала мне, что делать, если она умрет. Слова, которые я должен был сказать, вещи, которые я должен был сделать с её головой. Я ничего не сделал из этого.

— Но как она могла овладеть тобой? И зачем ей это делать?

Он печально покачал головой.

— Я не знаю.

— Я выясню, что к чему, — сказал я, вставая.

Адвокат презрительно фыркнул.

— Пианист без пальцев.

— Чего?

— Эта собака не будет охотиться.[61]

— Что?

— Это значит тупик. Ни хрена у вас не получится.

Я посмотрел на Эда.

— Скажи этому придурку, чтобы заткнулся, — сказал я.

Он повернулся к своему адвокату.

— Заткнись, придурок.

— Я все выясню, — пообещал я.

— Сходи к Саттону, — предложил Эд.

— Зачем? Думаешь, он что-то знает?

— Может да, а может и нет. Но он намекал мне на Март, когда я видел его в последний раз. Я проигнорировал его, не хотел говорить об этом.

— С этого можно начать, — сказал я.

— Удачи.

* * *

Гил Саттон работал на Ван Бюрен, управлял одним из так называемых отелей для проституток. И наверняка занимался не только этим. Когда я впервые его встретил, он был законопослушным гражданином, работая продавцом в Чекер Авто, но даже тогда он был на грани, всегда в поисках какой-нибудь аферы. Его уволили с этой работы за подделку счетов-фактур и подмену настоящих деталей дешевыми подделками. В последний раз, когда я с ним общался, где-то около года назад, он подрабатывал якобы тренером на собачьих бегах, а на самом деле по ночам принимал ставки.

Я поехал на восток, медленно двигаясь в плотном потоке транспорта. На дальнем конце Долины впервые на этой неделе были видны Суперстишенс — зубчатая голубоватая масса, частично смазанная и скрытая смогом. Было время, когда горы можно было хорошо разглядеть в любой день года из любой точки Финикса. Но это было до появления людей и предприятий-загрязнителей, до того, как широкие массы населения обманули и заставили поверить, что цена личной свободы — разрешение энергетическим компаниям закачивать токсичное дерьмо в наш воздух. Теперь это дело чести. Это запад, и мы жители Запада. Ни один бюрократ в Вашингтоне не собирался регулировать деятельность наших компаний в нашем штате. В итоге мы глотаем горячий смог и притворяемся, будто нам это нравится, потому что мы чертовски глупы, чтобы заботиться о своих собственных интересах.

Я доехал до перекрестка, притормозив на светофоре. Когда-то на юго-западном углу стоял круглосуточный магазин, но его снесли, готовясь к приходу нового заведения, которое так и не появилось, и пустыня обратно отвоевала себе землю. Я воспользовался открытым пространством и посмотрел через пустой участок на тянущийся вниз по улице ряд конкурирующих вывесок, пока не увидел то, что искал: мотель "Тенистая пальма".

Светофор переключился на зеленый. Я перестроился в правую полосу и остановился перед мотелем, припарковавшись на улице рядом с красным бордюром. Помятый зеленый "Торино" с серыми пятнами грунтовки на боку перегородил подъезд к мотелю. Перед офисом на высохшем маленьком квадратном газоне сидел пьяный кусок белой швали, передавая бутылку в коричневом пакете мексиканцу без рубашки. Полная чернокожая женщина в шокирующих розовых шортиках и усыпанном блестками коротком топе ходила взад и вперёд по тротуару, улыбаясь уличному движению.

Выглядело очень похоже на заведение Саттона.

Не обращая внимания на насмешки пьяниц и подколки шлюхи, я обошёл "Торино" и вошёл в офис. Шторы были опущены, вентилятор включен. Однако солнце все ещё светило в окна офиса и честно говоря, в такой день, как сегодня, ничто не способно было справиться с жарой, кроме хорошего кондиционера.

Худенькая девочка-подросток со слишком белой кожей и лицом Сквики Фромм[62] воинственно уставилась на меня из-за потертого прилавка. В маленькой темной комнате позади нее черно-белый телевизор показывал какую-то мыльную оперу.

— Че надо? — спросила она.

— Я ищу Саттона, — сказал я ей.

— Его здесь нет.

— Можешь сказать, где он?

— Его здесь нет, — повторила она.

— Где он?

— Тебе нужна комната или нет?

Я обошёл стойку и просунул голову в темное пространство позади нее.

— Эй! — воскликнула она.

Я увидел телевизор, ящик со льдом, продавленный диван, кучу грязного белья и пустой пакет из-под картофельных чипсов на полу.

— Я звоню в полицию! — сказала она.

— Валяй. Спроси лейтенанта Армстронга. Он мой хороший друг.

Она уже сняла телефонную трубку и делала вид, что набирает номер. Немного подумав, положила её обратно на базу.

— Ты полицейский?

— Нет. Я просто ищу Саттона.

Она тупо уставилась на меня. Я почти видел, как мысли медленно обрабатываются в её голове. Наконец, тяжело вздохнув, она сказала:

— Пошли.

Я последовал за ней через заднюю комнату, ещё через одну дверь в холл. Она остановилась перед чуланом, закрытым выкрашенной в стиле тай-дай занавеской.

— Здесь, — с отвращением сказала она и отдернула занавеску.

Гил Саттон сидел на корточках в чулане, сжимая четки, и с закрытыми глазами бормотал молитву.

— Не знал, что ты католик, — сказал я.

Глаза Саттона открылись, и на долю секунды на его лице появилось выражение надежды. Затем он покачал головой, закрыл глаза и вернулся к своей молитве.

— Он такой с понедельника.

С понедельника.

Именно тогда Эд застрелил Фредерикса.

Я присел на корточки так, чтобы оказаться на одном уровне с Саттоном.

— Эд сказал, что ты, возможно, знаешь, где Март, — сказал я.

Он продолжал бормотать и перебирать четки, но быстро замотал головой из стороны в сторону.

— Саттон?

Он ещё сильнее замотал головой.

— Ты знаешь, где она?

— Нет! — закричал он.

Я влепил ему жесткую пощечину.

— Где Март?

— Она не умерла! — он начал истерически смеяться. — Она не умерла!

Я снова влепил ему пощечину. Все было бесполезно — он вернулся к своим четкам и молитвам.

Саттон явно не собирался мне помогать. Я встал. Прямо передо мной, на задней стенке чулана, над маленькой пустой полкой, я увидел красную диаграмму. Молния в круге. Я повернулся к девушке.

— Что это?

Она пожала плечами.

— Я не знаю.

Из кармана своей рубашки я вытащил фотографию Март и показал ей.

— Ты когда-нибудь видела эту женщину?

Она опустила занавеску и отошла от чулана.

— О да, — кивнула она. — Я её видела.

— Знаешь, где я могу её найти?

Девушка покачала головой.

— Она работала на улице всего пару месяцев. Я слышала, она сломала член какому-то парню, — она понизила голос. — Когда он был внутри нее. С тех пор я её не видела.

— её зовут Март. Мартина Эрнандес. Она та женщина, которую я ищу. Ты знаешь кого-нибудь, кто мог бы мне сказать, где она?

Девушка пожала плечами.

— Ладно.

Я направился обратно в офис.

— Подожди минутку, — девушка подбежала ко мне. — Робин может знать.

— Робин?

— Черная сучка, работающая у входа. Она может знать.

— Спасибо.

— И что, даже не дашь мне пару баксов? Разве не так вы, ребята, должны поступать, когда кто-то дает вам наводку?

— Нет.

Я вышел из мотеля, но проститутки уже не было. Подошёл к своей машине, сел и некоторое время сидел там, слушая радио, ожидая, когда она вернется. Примерно через десять минут её высадил какой-то белый парень средних лет на "Субару". Я вышел из машины и подошёл к ней. Показал ей фотографию.

— Знаешь, где она?

Проститутка даже не взглянула на фотографию.

— Нет.

— Я не полицейский.

— Ага, конечно.

Она отошла от меня.

— Она выиграла большой приз. Много денег. Я пытаюсь разыскать её для компании.

— Это вранье больше не работает.

— Ладно. её бывший муж сидит в тюрьме за убийство, и она единственная, кто может оправдать его.

Я вытащил ещё одну фотографию. Эд и Март вместе. Она все ещё не смотрела, поэтому я подсунул фотографию прямо к её лицу.

Она прищурилась.

— Эй, я видела этого чувака по телевизору. Это он убил комиссара по планированию.

Удивительно, проститутка, следящая за текущими событиями в городе.

— Да. Он муж Март. Она единственная, кто может вытащить его из этой передряги.

Проститутка задумалась.

— Это важно.

— Возможно я знаю, где она.

Я достал бумажник и отсчитал десятку.

— Но она была здесь, когда это случилось. Я это засвидетельствую.

— Ты не в суде. Она действительно была здесь?

— Я это засвидетельствую.

— Отлично. Просто скажи мне, где она.

— В конце дороги.

— В конце дороги?

— Там, где заканчивается автострада. В одном из заброшенных домов. По крайней мере, там я её высадила.

— Спасибо.

— Эй! — закричала мне подросток с дверей офиса. — Почему она получила деньги, а я нет?

Не обращая на нее внимания, я сел в свою машину и уехал.

Было жарко, как в аду. У меня чертовски пересохло в горле. Я бы не отказался от настоящей выпивки, но должен был быть трезвым, поэтому остановился у Севен-Илевен и купил "Биг Галп". Рядом со входом стоял телефон-автомат. На оставшуюся мелочь после покупки напитка я позвонил своему приятелю Кэлу в офис окружного прокурора и спросил о текущем состоянии расследования, пытаясь выяснить, появилось ли что-нибудь новое.

Он сказал, что тело Фредерикса было украдено из морга.

Мне это не понравилось. Несмотря на то, что я обливался потом от жары, меня пробрала дрожь. Что-то было не так. Я это чувствовал.

Со мной такое уже бывало.

— Как это случилось?

— Никто не знает. Оно было там, а потом исчезло. Никто не видел, чтобы кто-то приходил или уходил, никаких записей о каких-либо посетителях.

— Камера наблюдения?

— Сломана.

— Ясно. Это хорошая новость или плохая?

— Для твоего парня? Ни то, ни другое. Тут у нас ходят слухи, "кокосику" пипец, несмотря ни на что, — он прокашлялся. — И я слышал из третьих рук, Армстронг повсюду бегает, вешая лапшу на уши любому, кто готов его слушать.

— Дай угадаю. Меня нужно контролировать и не допускать к расследованию, потому что я симпатизирую испаноязычным клиентам.

— Ну, потому что ты "любитель чихуахуа, поедающих фасоль", вроде так я это слышал. Думаю, смысл примерно тот же.

— Спасибо, Кэл, — сказал я. — Я твой должник.

— На счет этого ты чертовски прав.

Он повесил трубку. Я немного постоял перед Севен-Илевен, размышляя. Мне не нравился тот факт, что тело было украдено. А то, что это было сделано так искусно, беспокоило меня ещё больше.

Бездомный парень, похожий на Габби Хэйеса[63], подошёл и попросил немного мелочи, но я покачал головой и направился обратно к машине.

Я доехал до конца дороги.

Остался только один дом, заброшенный розовый дом, прямо на пути нового расширения автострады. Дорожные работы в Аризоне продвигались медленно, так что человек, с большой долей вероятности, мог бы просидеть в нем полгода или даже больше, прежде чем ему пришлось бы искать новую берлогу. Хороший вариант, если ты бездомный, но я не мог понять, почему такая женщина, как Март, опустилась так низко.

Март — демон.

До сих пор я как бы игнорировал эту часть истории Эда, но пришло время более пристально взглянуть на данный факт. Я не поверил всему тому, что рассказал мне Эд, во всяком случае не полностью, но я поверил тому, что Март больше не мертва, она вернулась, и каким-то образом, по какой-то причине, заставила своего мужа убить комиссара по планированию.

Я вылез из прохладного салона машины. Снаружи было очень жарко, но по моей коже побежали мурашки. Земля перед розовым домом была покрыта мелким белым песком, испещренным следами огромных протекторов землеройного оборудования. Позади здания стояли двойные бетонные опоры будущей автострады.

Март — демон.

Действительно ли Март демон? Если да — знал ли Эд, кем она была, до того, как женился на ней? Или узнал об этом позже? Как он вообще об этом узнал? Так много вопросов, на которые я хотел бы получить ответы, но в большинстве своем они несущественны, вопросы, представляющие чисто человеческий интерес.

Какими силами обладал демон?

Вот главный вопрос. Перед отъездом я спрашивал об этом Эда, но он не смог мне ответить. Он очень мало знал об этой стороне своей жены, и у меня сложилось впечатление, что после того, как он узнал, кто она такая, он сделал все возможное, чтобы забыть об этом. Он знал, что должен был сделать после её смерти, ритуал, который должен был совершить на её похоронах, но на этом, похоже, все его знания и заканчивались.

Та Март, которую я знал, выглядела человеком, целиком и полностью настоящей женщиной. Я уже стал размышлять, а есть ли среди нас другие демоны, замаскированные под обычных людей, с которыми сталкиваешься каждый день в повседневной жизни.

Похоже, я действительно верил, что она демон.

Я подошёл к входной двери. Как и окна, она была забита неокрашенной фанерой. На уровне глаз краской из баллончика нанесли предупреждение "Не входить".

— Март? — позвал я её.

Никакого ответа.

Я оторвал фанеру и пинком распахнул дверь.

Внутренние стены дома были снесены. Внутри дом представлял из себя одну огромную просторную комнату.

Покрытую кровавыми символами.

Я стоял в дверях и смотрел. Цифры и пиктографические символы были нарисованы кровью по всему потолку и четырем стенам из гипсокартона. Нечестивые и непристойные изображения, лишь частично освещённые рассеянным светом, просачивающимся снаружи мимо меня, были по-настоящему пугающими и вызывали инстинктивное желание развернуться и убежать. Но я шагнул внутрь, немного сместившись вправо, пытаясь впустить больше света из дверного проема. В центре комнаты, на возвышении из земли, я увидел тело Фредерикса, лежащее в странной позе, отдаленно напоминающей ритуальную. Он был обнажен. Отверстие от выстрела дробовика в его груди было чистым и бескровным. Там, где должны были быть его глаза, виднелись два пятна тени.

У его ног скорчилась Март.

У меня перехватило дыхание.

Март.

Это действительно была покойная жена Эда, но я с трудом узнал её. Она была чертовски красивой женщиной, высокой, худощавой, с великолепным лицом, фигурой, будто с обложки Плейбоя. Но теперь, казалось, она уменьшилась примерно на три фута, стала приземистой, похожей на жабу и совершенно отталкивающей. Общая структура лица осталась прежней — достаточно, чтобы распознать, кто это, — но мелкие детали были ужасно искажены. Она выглядела как помесь женщины, рептилии и бабуина — нечто смутно напоминающее человека.

Рядом на земле лежала куча сброшенной ею белой кожи.

Я старался сохранять спокойствие, хотя как раз то спокойствия у меня и близко не было.

— Март, — сказал я.

Она хихикнула.

— Не ожидала тебя здесь увидеть, — это был не голос, а пронзительный визг.

— Что происходит?

— Я собираюсь съесть его душу.

— Ты его убила?

Она лукаво посмотрела на меня.

— И кто хочет это знать?

Я встретился с ней взглядом.

— Эд.

Она мгновенно изменилась. её улыбка исчезла, выражение лица сменилось чем-то похожим на печаль, голос, все ещё грубый, немного утратил свою визгливость.

— Эд? — сказала она.

Я не ответил. Внутри дома пахло не только гнилью, разложением и миазмами смерти от тела Фредерикса, но и чем-то гораздо худшим. Я посмотрел на Март.

— Ты мертва, так ведь?

Она кивнула.

— Почему ты покончила с собой?

— Он трахался с этой шлюхой.

— Шери?

— Даже не произноси её имени! — визг вернулся.

— Да плевал он на нее.

— Я застукала их!

— Он любил тебя. И все ещё любит.

— Вранье!

— Тогда почему он не отрезал тебе голову и не выполнил все положенные ритуалы, чтобы уже на сто процентов быть уверенным, что ты не вернешься?

— Глупость.

— Любовь, — я посмотрел на нее. — Эта сука была на один раз. Она вешалась на него, а он был слаб и сдался. Но больше он её никогда не видел. Ты была его истинной любовью, его настоящей любовью.

— И теперь посмотри, что со мной стало.

Мой взгляд переместился с её безобразной рожи на покрытые слизью удлиненные пальцы.

— Поэтому ты его наказала?

— Наказала его? — она встала во весь рост. — Я присматривала за ним. Помогала ему. Как, по-твоему, он вообще заключил эту сделку? — она пнула труп Фредерикса. — И когда наш приятель продал его, как ты думаешь, кто позаботился о том, чтобы он получил то, что ему причиталось?

Мой страх исчез. Я прошёл вперёд, в центр дома. Все это казалось таким… мелочным. У демонов должны быть космические цели, непостижимые замыслы, недоступные пониманию простых смертных. Но она сделала все это, потому что Фредерикс сорвал бизнес-планы её бывшего мужа.

Она действительно любила его, возможно, любила до сих пор. Я попытался аппелировать к её чувствам.

— Ты ему ничем не помогла. Он взял вину на себя.

её эмоции снова поутихли.

— Я не знала, что это будет он. Заклинания не настолько специфичны. Они сосредоточены на цели, а не на средствах. Орудие остается на усмотрение посредника.

— Кто был посредником?

— Я не знаю.

— Разве нет способа выяснить это?

Она покачала головой.

— Эд в тюрьме, — тихо сказал я, — и ему, скорее всего, грозит смертная казнь.

— Я убью их всех! Я разнесу им головы! Я…

Я вздохнул.

— Просто вытащи его из этой передряги.

— Я не могу.

— Почему нет?

— Это так не работает.

— Не работает что?

— Магия.

Я заткнулся, четко понимая — решение этой проблемы за рамками моих возможностей. Я внимательно следил за её лицом, пока она все обдумывала. Я рассказал ей о сложившейся ситуации. Теперь она знала, что происходит, а также можно с этим что-либо сделать или нельзя. Если кто-то и способен был вытащить Эда из этой катавасии, то только она.

Черная слеза скатилась по её пожелтевшей щеке. В гневе, она пнула тело Фредерикса.

— Это ты во всем виноват! — закричала она. — Я съем твою душу и отправлю её в ад!

Я посмотрел на труп. На груди Фредерикса была вырезана молния в круге.

Тот же символ, который я видел в чулане Саттона.

— Может, это Саттон? — спросил я.

Она резко подняла голову, прищурив глаза.

— Что?

— Гил Саттон. Может он быть посредником?

Она покачала головой.

Я указал на символ.

— Я видел такой же в его чулане, на стене. Он там прятался и молился, напуганный до смерти. Девушка сказала, что он сидит там с понедельника, дня стрельбы.

— Ах ты сукин сын, — Март внезапно стала деловой. Она указала на открытую дверь. — Прикрой эту штуку. Мне нужна темнота.

— Для чего?

— Для того, что я собираюсь сделать.

— А что ты собираешься сделать?

Она посмотрела на меня, и в этих глазах-бусинках я увидел следы прежней Март, человеческой Март, но её голос, когда она заговорила, был ровным и холодным, и ещё более чудовищным, чем раньше. Холодок пробежал по моему позвоночнику.

— Лучше тебе этого не знать.

Она была права. Лучше мне этого не знать.

Но я должен был во всем разобраться.

— Так что? — сказал я.

— Он сделал это специально, — пробормотала Март, разговаривая больше сама с собой, чем со мной. — Он специально отправил меня в Эда. Я знала, что он баловался этим, но не думала, что он может быть посредником…

Она замолчала.

— Расскажи мне, что случилось.

— Я встречалась с Гилом. Много лет назад. ещё в Тусоне. Он даже предложил мне выйти за него замуж. Это было задолго до того, как я встретила Эда. Я никогда не говорила Гилу, кто я такая, но он все равно каким-то образом узнал об этом. Я думаю, именно поэтому он хотел меня, — она вздохнула с грубым нечеловеческим звуком. — Я так думаю. А может и нет. Кто знает? Он говорил, что любит меня. Возможно, так оно и было. Гил последовал за мной в Финикс. Поддерживал связь. Мне кажется, это он мог стоять за непристойными телефонными звонками, которые я получала раньше.

— Эд знал?

Март покачала своей кошмарной головой.

— Я не хотела причинять ему боль. Решила, пусть он лучше думает, что они с Гил встретились случайно. Я никогда не показывала даже виду, что знала Гила раньше.

— Саттон познакомил Эда с Шери, — тихо сказал я.

Глаза Март расширились.

Я кивнул.

— Теперь я понимаю.

В её голосе звучала ярость. Она стала собирать горстями землю с пола и засыпать её в дыры на месте глаз Фредерикса. Параллельно она что-то бормотала, но я не мог разобрать слов.

— Почему Саттон прячется в том чулане? Почему он так… напуган? Потому что в курсе, что ты сделаешь с ним, если все узнаешь?

— Потому что он любитель, — презрительно сказала Март. — Будучи посредником, он не смог справиться с тем, что пришлось ему испытать.

— Так что ты собираешься сделать?

Она рассекла свою деформированную грудь длинным ногтем, а затем обмакнула его в кровь.

— Я собираюсь все исправить.

И ногтем нанесла рисунок на ноге Фредерикса.

— Что это значит?

— Я собираюсь вытащить Эда из этой передряги. И я не стану использовать посредника.

— Поэтому…

— Я не переживу этого, — решительно заявила она. — И Гил тоже.

Я не знал, как на это реагировать. Чтобы я не говорил, она собиралась сделать то, что задумала, но фильмы, книги, семья и общество приучили меня думать, что я обязан попытаться отговорить её от этого, сказать ей, что она не должна воплощать в жизнь свои планы.

Однако вместо этого я спросил:

— Ты сделаешь это для Эда?

— Я люблю его, — просто сказала она.

— Тогда сделай это, — сказал я ей.

Она стала водить руками в воздухе, делая странные движения, казавшиеся бессмысленными, но, тем не менее, что-то да значащие для меня, и пробирающие до костей. Труп Фредерикса слегка дрожал, как будто его били конвульсии. Я чувствовал вибрации в животе. Попятившись к двери, я произнес:

— Я скажу ему. Я скажу ему, что ты сделала.

Март посмотрела на меня.

— Не надо.

Это была последняя человеческая фраза, которую она произнесла. Я выбежал из дома и побежал по песку к своей машине. Снаружи было светло, но влияние логова Март простиралось уже и сюда; воздух казался странным, густым, тяжелым.

Я сел в машину и сразу же уехал.

Демоны, заклинания и любовный четырехугольник.

Они постоянно поганят нам жизнь.

Обратная дорога в центр города пролегала далековато от "Тенистой пальмы", но я специально решил проехать мимо мотеля. ещё даже не свернув на Ван Бюрен, я уже увидел дым. И действительно, мотель был объят пламенем. У входа бегала и орала Сквики Фромм, а проститутка пыталась оттащить её от огня. Вдалеке слышался вой сирен.

Я даже не притормозил, проезжая мимо мотеля. Просто продолжал ехать как ни в чем не бывало.

К тому времени, как я добрался до окружной тюрьмы, все уже было улажено. Документы, прочее. Я был поражен масштабами этого. Полицейские, которые выпустили Эда, вели себя уважительно, извинялись перед ним. Репортеры, только два дня назад призывающие к казни Эда, теперь издевались над чиновниками округа, выпытывая, как могла произойти подобная судебная ошибка. Даже этот расистский мудак Армстронг был настроен доброжелательно. Весь мир переформировался под диктовку Март. История последних нескольких дней была зачеркнута и переписана заново. Эта магия была чертовски мощной штукой. Мне стало интересно — сколько всего такого происходило вокруг, а я об этом даже не подозревал, сколько раз в неделю реальность вокруг меня менялась без моего ведома?

Насколько я понял, все теперь считали, что Саттон совершил убийство. Он узнал, что в смерти комиссара по планированию обвиняют его старого друга Эда Эрнандеса, и из-за угрызений совести сжег мотель и покончил с собой.

Что касается реализации проекта, корпорация Санворкс покинула этот бизнес, а Эд вернулся. Только Эд никогда не выходил из бизнеса. В этом дивном новом мире он честно и справедливо получил контракт, а Санворкс даже не участвовала в торгах по проекту.

Думая о Март, я размышлял, рассказывать Эду о случившемся или нет. Он заслужил знать правду, подумал я, и решил изложить ему все в общих чертах, но избавить от неприятных подробностей. Не было необходимости описывать, во что превратилась Март после смерти, как она выглядела в облике демона. Я подумал, пусть он лучше помнит её такой, какой она была раньше.

Я встретился с ним внутри тюремного блока, когда он забирал свои личные вещи. Мы несколько минут постояли в вестибюле, подальше от репортеров, адвокатов, администраторов и копов. Я рассказал ему, что Март была жива, и так вышло, что она использовала его, чтобы убить Фредерикса, но сделала она это, только чтобы отомстить за зло, причиненное ему комиссаром по планированию. Однако она не знала, что он стал непосредственным участником мести, и как только узнала об этом, пожертвовала собой ради его освобождения.

Я не упоминал о Саттоне.

Эд кивнул, ничего не сказав. Я знал, что у него все ещё были вопросы, но на самом деле он не хотел знать ответы, а я уж точно не хотел ему больше ничего рассказывать.

— Спасибо, — сказал он мне. — Спасибо за все.

— Для чего ещё нужны друзья?

Мы вышли на улицу, спустились по ступенькам на тротуар.

— Все-таки у пианиста есть пальцы, — сказал я.

Он посмотрел на знойное голубое небо, посмотрел на меня и грустно улыбнулся.

— Да, — сказал он. — Думаю, да.

Перевод: Игорь Шестак

Мужчина, который смотрел мультики

Bentley Little, "The Man Who Watched Cartoons", 1999

По телеку шли Смурфики. Поливая лужайку, Мэрилин слышала искаженную классическую музыку, служившую саундтреком к жизни синих созданий. Знакомые мелодии доносились как из её собственного дома, так и из открытого окна соседнего дома мистера Голта. Она ненавидела Смурфиков, ненавидела их, когда росла, и ненавидела их ещё больше теперь, когда повторные показы бесконечно крутились по кабельному телевидению к удовольствию её дочери. Багз Банни — вот где класс, как и Джетсоны, Флинстоуны, Том и Джерри. Даже некоторые из новых мультперсонажей были классные.

Но Смурфики раздражали её. Она ненавидела монотонность голосов, монотонность анимации, монотонность историй. Однако Дженни мультфильм нравился, и Мэрилин неохотно, но разрешила дочери смотреть его.

Она не понимала, почему мистер Голт включил мультфильм. По другим каналам транслировались фильмы, спорт… было много других передач, которые он мог смотреть.

Просто ему тоже нравились Смурфики. Она заметила, в основном ему нравятся мультфильмы. После прошлогоднего инсульта он был частично парализован, и с трудом передвигался. Когда он все-таки выбирался на улицу, то всегда рядом со своей женой и в инвалидном кресле. Однако все чаще и чаще он оставался дома, смотрел телевизор, смотрел мультфильмы.

Смотрел чертовы Смурфики.

Пошла реклама. Дженни высунула голову из окна гостиной.

— Привет! — окликнула она мистера Голта.

Старик ответил, хрипло засмеявшись.

— Привет, дитя!

Секунду спустя сетчатая дверь с грохотом распахнулась, и Дженни выбежала из дома.

— Могу я пойти к мистеру Голту? — спросила она, запыхавшись. — Он тоже смотрит мультики, а у него телевизор побольше.

Мэрилин рассмеялась.

— Хорошо, — сказала она. — Но возвращайся, как только Смурфики закончатся. Не утомляй мистера Голта. Ему нужен отдых.

Дженни сорвалась с места и понеслась уже после слова "Хорошо". Мэрилин крикнула ей вслед:

— Потише! Споткнешься!

Однако девочка не сбавила скорости, направляясь в соседский дом, она старалась успеть устроиться перед телевизором до окончания рекламы. Мэрилин подождала мгновение, и не услышав ни крика, ни плача, ни вспышки паники, решила, что Дженни благополучно добралась до дивана Голтов.

Мэрилин подошла полить тюльпаны, отмечающие границу двух дворов. В этом году из-за теплой погоды луковицы зацвели рано, и хотя сезон тюльпанов только начинался, её тюльпаны уже полностью раскрылись. Она переложила шланг из левой руки в правую и посмотрела на часы. Десять часов. Двигаясь вперёд, сквозь шум мультфильма она услышала высокий тонкий смех Дженни и низкий грубый голос мистера Голта. Она улыбнулась и прошла ещё немного вперёд, таща за собой шланг, пока не оказалась между двумя домами, почти под соседским окном.

— Блядина, — сказала Дженни.

Мэрилин остановилась.

— Сука.

В голове у нее помутилось. Мэрилин показалось, будто кто-то ударил её кулаком под дых. Первая её мысль — она неправильно все расслышала, это её разум и уши превратили совершенно невинные слова в ненормативную лексику. Но когда она услышала, как её дочь своим высоким голосом произнесла: "Черт бы побрал эту адскую суку", такое объяснение просто улетучилось.

Она посмотрела на дом Голтов. Они с Дэвидом никогда не ругались матом в присутствии дочери и не водили Дженни на фильмы, в которых использовалась ненормативная лексика. Даже внимательно следили за тем, что она смотрит по телевизору.

Мистер Голт что-то сказал. Мэрилин не расслышала что.

— Моя задница, — сказала Дженни.

Мистер Голт рассмеялся.

Мэрилин бросила шланг и, перемахнув через барьер из тюльпанов, взлетела вверх по ступенькам на соседское крыльцо. Она без стука ворвалась в дом и увидела свою дочь и старика, сидящих бок о бок на диване перед телевизором.

— Чему вы учите мою дочь? — требовательно спросила она.

Старик невинно посмотрел на нее.

— Что вы имеете в виду, Мэрилин?

— Я слышала, что она говорила! — она указала на Дженни. — Иди сюда! Сейчас же!

— Вот блядина, — воскликнула Дженни, вскакивая с дивана.

Глаза Мэрилин расширились от удивления. Она испугалась, что её голос вот-вот сорвется.

— Что ты сказала?

— Это то, что строит на реке мохнатый грызун[64], - предположил мистер Голт.

Дженни рассмеялась.

— Мохнатка!

Старик усмехнулся.

— Верно. Так, а как мы назовем мальчика-цыпленка, петушка?

— Петушишка! — воскликнула девочка, весело смеясь.

— Котика?

— Киска! Киска, киска, киска![65]

— Мы уходим, — сказала Мэрилин, хватая дочь за руку. её трясло, как от страха, так и от гнева. Она хотела как можно быстрее выбраться из этого дома, спокойно подумать и решить, как с этим справиться. Маленькая ручка Дженни казалась теплой в её руке. Когда они вышли на крыльцо и спустились на лужайку, она поняла, что злится на свою дочь. Мэрилин волновалась за Дженни, но в то же время и злилась на нее. Как только они ступили на свою лужайку, она остановилась и строго посмотрела на девочку сверху вниз.

— Что вы там делали? — требовательно спросила она.

— Смотрели мультики.

— Я слышала, что ты говорила.

Дженни пожала плечами.

— Это мистер Голт научил тебя таким словам?

— Каким словам?

Мэрилин почувствовала, как в ней поднимается гнев.

— Не играй со мной в игры, юная леди. Ты прекрасно знаешь, каким словам.

— Киска?

— Это плохое слово. Я не хочу больше никогда слышать, как ты его произносишь.

— Что в этом слове плохого?

— Мистер Голт научил тебя этому слову?

Дженни невинно посмотрела на нее.

— У всех киски волосатые?

— Все, хватит с меня, — Мэрилин схватила её за руку. — Дальше мы будем разговаривать с твоим отцом.

— Почему?

— Ты знаешь почему.

— Почему?

Мэрилин не потрудилась ответить. Она была зла на свою дочь, но в тоже время понимала, что большую часть этих эмоций она переложила на нее. На самом деле эти её чувства были целиком и полностью направлены на мистера Голта. Ей хотелось убить старика. Под маской доброжелательного соседа-инвалида скрывался извращенец, возможно, педофил. Одному богу известно, как долго это продолжалось и сколько других соседских детей было развращено. Она не знала, может ли она обратиться в суд и добиться его ареста, но была серьезно настроена поговорить с Дэвидом и хоть что-нибудь сделать, чтобы наказать психопата.

Они поднялись на крыльцо. Дженни начала волноваться.

— Ты серьезно собираешься все рассказать папе?

— Да.

— Что ты ему расскажешь?

— Я расскажу твоему отцу, что ты сказала.

— Что я такого сказала?

— Ты знаешь.

— Писька? — спросила она. — Петушишка? Киска?

Губы Мэрилин сжались. Они вошли в гостиную. Дэвид сидел и смотрел бейсбол по телевизору.

— Выключи, — сказала она ему.

Должно быть, он почувствовал серьезность в её тоне, потому что без всяких вопросов щелкнул пультом и выключил телевизор, а потом вскочил на ноги.

— Что случилось?

Она рассказала ему все: как она поливала цветы и разрешила Дженни пойти в соседский дом посмотреть мультики с мистером Голтом, и как она подслушала, как их дочь выкрикивала непристойности. Дэвид, казалось, скептически отнесся к её рассказу, особенно когда она описала шутливый способ, с помощью которого старик подстрекал Дженни к ещё более грязным словечкам в её присутствии.

Тем не менее, в отношениях со своей дочерью они всегда выступали единым фронтом, поэтому Дэвид строго посмотрел на нее и спросил:

— Это правда, Дженни?

— Я не понимаю, о чем говорит мама, — глаза девочки наполнились слезами. — Я смотрела Смурфики с мистером Голтом, когда мама начала орать на меня и забрала оттуда.

— Она точно знает, о чем я говорю. Честно говоря, я не понимаю, почему она покрывает этого старого извращенца, но это только доказывает, какое большое влияние он имеет на нее. И это чертовски пугает меня, Дэвид. Если бы ты был там и слышал то, что слышала я, ты бы тоже испугался.

— Я ничего такого не делала, — заплакала Дженни и от досады топнула ногой.

Мэрилин повернулась к ней лицом.

— ещё одна подобная ложь, юная леди, и ты не выйдешь из своей комнаты в течение месяца!

— Мэрилин… — сказал Дэвид.

Было ясно — он ей не поверил и хотел обсудить это наедине, без Дженни, но Мэрилин не могла позволить девочке одержать хоть и небольшую, но победу, не могла позволить дочери думать, что она может сделать что-то плохое, солгать и выйти сухой из воды.

Мэрилин подошла ближе к Дэвиду.

— Знаешь, что она сказала прямо перед тем, как мы вошли в комнату? — и прошептала ему на ухо. — Писька. Петушишка. Киска.

Дженни явно подслушала, и невинно посмотрела на своего отца, вытирая слезы с глаз.

— Павлин,[66] — сказала она. — Это птица. Птичка с красивым хвостом.

— А как насчет другого слова? — требовательно спросила Мэрилин.

— Киска? Что тут плохого? Что такого плохого в кошечке?

Дэвид улыбнулся Дженни.

— Иди поиграй, милая. Маме и папе нужно поговорить.

Девочка отошла. Понизив голос, Дэвид прошептал:

— Тебе не стыдно? — он гневно посмотрел на Мэрилин. — У тебя грязные мысли.

Он так сжал челюсти, что по лицу аж забегали желваки.

— Я знаю, что я слышала.

Он вышел из комнаты, больше ничего не сказав. Мэрилин быстро поспешила за ним.

— Полижи мне[67], - тихо сказала Дженни позади нее. — Полижи мою мохнатку.

Мэрилин схватила Дэвида за плечо.

— Слышал, что она только что сказала?

Он покачал головой.

— Она сказала 'Полижи мою мохнатку'.

— И что с этого? Боже ты мой, она же ребенок. По-видимому, это часть какого-нибудь детского стишка или сказки доктора Сьюза[68]. Она говорит о животных, которые строят плотины, мохнатых парнях с торчащими зубами. Господи, как ты можешь быть такой больной на голову? Она всего лишь маленькая девочка. Хватит уже её подначивать…

— Подначивать её? — закричала Мэрилин. — Я пытаюсь защитить её от соседа-извращенца, а ты ни хрена не делаешь, чтобы мне помочь!

— Хрен, — повторила Дженни позади них.

— Вот откуда она это берет, — воскликнул Дэвид, указывая на Мэрилин.

— Так, теперь это моя вина? Господи, не могу в это поверить!

— Тогда перестань придавать нездоровый смысл обычным словам, которые все говорят. Ты всегда была сверхзаботлива, а теперь вообще ведешь себя как сумасшедшая. Вдумайся — наш сосед, старик, прикованный к инвалидному креслу, учит нашу дочь непристойным словам, пока они вместе смотрят мультики? Есть в этом хоть какая-то логика? — он покачал головой. — Ты слишком остро реагируешь на вещи, которых на самом деле нет.

— Я не слишком остро реагирую!

Он встретился с ней взглядом.

— Да. Реагируешь.

Мгновение они пристально смотрели друг на друга, затем Дэвид отвернулся. Она постояла немного, наблюдая, как он идет по коридору в туалет, а потом повернулась и снова заглянула в гостиную.

Дженни улыбалась.

* * *

В тот же день, накормив Дэвида и Дженни обедом и отправив их в продуктовый магазин, Мэрилин подошла к дому Голтов и решительно постучала в дверь. Открыла миссис Голт. Казалось, она была удивлена тоном Мэрилин, когда та сказала пожилой женщине, что ей нужно поговорить с ней наедине о её муже. Мистер Голт, как обычно, смотрел телевизор в гостиной, и они вдвоем отправились на кухню.

Она понятия не имела, с чего и как начать разговор, поэтому просто по порядку рассказала все, что произошло, описав, как она поливала цветы между домами и подслушала разговор Дженни и мистера Голта.

— Ваш муж разговаривал с ней, — сказала Мэрилин, глядя на открытую дверь в гостиную. — О сексе.

Женщины поджала губы.

— Это не смешно.

— Я не шучу. Я абсолютно серьезна. Я подумала, что вы об этом должны знать.

— Ты лгунья.

— Я не лгу. Это правда. Я не знаю, что мне с этим делать и как правильно поступить, но моя дочь больше никогда сюда не придет, и если я когда-нибудь увижу, что ваш муж пытается с ней заговорить, вызову полицию и добьюсь его ареста.

— Вон отсюда! — закричала миссис Голт. — Убирайся из этого дома и никогда сюда не возвращайся! Тебе здесь не рады. Видеть тебя больше не хочу! Никогда!

Мэрилин была удивлена бурной реакцией пожилой женщины. Она ожидала сомнений, оправданий, частичного неверия, но не была готова к полному отрицанию всего сказанного ею.

— Ваш муж больной на голову.

— Убирайся! — закричала миссис Голт.

Она встала и быстро вышла из дома. Проходя мимо гостиной, она услышала, как мистер Голт хихикает.

— Сука, — сказал он.

В тот вечер она разрешила Дэвиду почитать Дженни сказку перед сном.

* * *

Следующая неделя выдалась напряженной. Они с Дэвидом держались на расстоянии друг от друга, разговаривая только по необходимости. Но она знала, что произошло на самом деле, и отказывалась сдаваться и отступать. Мэрилин видела, что Дженни замечала признаки вспыхнувшего между родителями конфликта и чувствовала себя неуверенно. Она как будто надеялась одержать верх в постоянной борьбе за власть со своей матерью при поддержке отца как союзника, но теперь была в замешательстве, ведь их противоречащие друг другу мнения имели одинаковый вес, хотя родители и не выступали единым фронтом.

Однако к следующим выходным ситуация немного успокоилась. В субботу за завтраком Дэвид всерьез попытался поговорить с ней в нормальной манере, как будто ничего не случилось и они были одной большой счастливой семьей, и она пошла ему навстречу, ответив тем же. Когда она споласкивала посуду перед загрузкой в посудомоечную машину, он прошёл мимо и коснулся её плеча, слегка сжав его. Тогда она окончательно поняла — враждебность закончилась.

После завтрака Дэвид пошёл в гостиную почитать утреннюю газету, Дженни смотреть мультфильмы, а Мэрилин, убрав посуду, вышла на улицу подкормить и полить свои растения. На этих выходных Дэвид обещал подстричь газон, но он был таким прокрастинатором, что она понятия не имела, когда он на самом деле соберется это сделать, а вот она не могла отложить полив, даже не смотря на то, что ему не нравилось пользоваться косилкой на мокрой траве. её цветы нуждались в подкормке.

Хлопнула входная дверь. Она отключила разбрызгиватель и подняла глаза, ожидая увидеть Дэвида, но вместо него увидела Дженни, вприпрыжку пересекающую лужайку.

Девочка остановилась и посмотрела на нее.

— Пойду поиграю у мистера Голта. Папа мне разрешил.

Тон её голоса не был "на-на-на-на́на-нана́", и она не высовывала язык в знак неповиновения, но результат был тот же. Мэрилин в ярости наблюдала, как её дочь подбежала к соседскому дому и взлетела по ступенькам на крыльцо Голтов. Перед ней встала дилемма — пойти за Дженни или вернуться и устроить разнос Дэвиду. Подумав минуту, она все-таки решила, что будет более эффективнее позвать Дэвида и пусть он послушает, что происходит в соседском доме. Миссис Голт была дома — Мэрилин слышала голос старухи — и она была совершенно уверена, что старик не сделает ничего по-настоящему плохого, пока его жена рядом.

Она вернулась домой.

— Дэвид!

Он вскочил с кресла ещё до того, как она влетела в гостиную, с озадаченным выражением на лице, явно встревоженный злостью и резкостью в её голосе.

Мэрилин не дала ему даже рте раскрыть.

— Ты говорил Дженни, что она может поиграть у мистера Голта?

Дэвид нахмурился.

— О чем ты?

— Ты говорил ей, что она может пойти к соседям поиграть?

— Ничего я ей не говорил! Не понимаю, о чем вообще речь!

Страх проскользнул в её сердце сквозь щель в злости.

— Только что Дженни пошла к соседям и сказала мне, что ты разрешил ей к ним сходить.

— Ничего она у меня не спрашивала. Сказала, что её мультфильм закончился, и я могу смотреть все, что захочу. Я и включил бейсбол. Думал, она в своей комнате.

Мэрилин развернулась, выскочила из дома и побежала через передний двор. Дэвид бегом последовал за ней.

Из открытого окна Голтов доносились звуки этой чертовой музыки Смурфиков.

И голоса.

— Член, — сказал мистер Голт.

Дженни рассмеялась.

— Большой член!

Мэрилин остановилась и повернулась к Дэвиду.

— И что ты об этом думаешь?

— Скорее всего, это имя какого-нибудь персонажа из шоу, которое они смотрят.

— На сколько хочешь поспорим, когда мы туда войдем, там не будет ни одного персонажа по имени "Дик"![69]

— Дженни! — крикнул Дэвид.

Она подбежала к окну и посмотрела на них сверху вниз.

— Привет!

— Выходи оттуда. Сейчас же.

Она нахмурилась.

— Но папочка, мы же…

— Быстро, — сказал он ей.

Она неохотно отошла от окна, и они услышали, как Дженни прощается.

— Мы знаем Голта уже девять лет, — сказал Дэвид. — Это на два года дольше, чем у нас Дженни.

— Но что мы на самом деле знаем о нем? Говорим ‘привет’ и ‘пока’, обсуждаем погоду, и на этом все. Он может закапывать трупы на заднем дворе, откуда нам знать.

— Мэрилин!

— А что? Давая интервью, соседи серийных убийц и растлителей малолетних обычно рассказывают, какими они были милыми и приятными людьми, и как они потом были шокированы и удивлены, узнав правду.

— И все же я думаю, Голт нормальный… скорее всего.

Она спокойно посмотрела на него.

— Ты готов рискнуть?

Дэвид медленно покачал головой.

— Нет, — признался он.

— Давай просто сделаем так, чтобы Дженни держалась от него подальше.

Они посмотрели в сторону крыльца Голтов. Как раз в этот момент их дочь наконец-то выскочила из соседского дома. Она улыбалась, подбегая к ним, на её лице не было и следа вины, никаких признаков того, что она сделала что-то плохое.

— Дженни, — строго сказал Дэвид. — Ты солгала своей матери.

— И у тебя большие проблемы, — сказала Мэрилин.

Дженни, нахмурившись, посмотрела на нее. — Сука, — она ласково повернулась к отцу. — Так называют собаку женского пола. Это не плохое слово.

Мэрилин и Дэвид переглянулись.

Не дожидаясь продолжения разговора, Дженни вбежала в дом.

Мэрилин хотела сопротивляться, но с этим аргументом ничего не могла поделать.

— Я же тебе говорила.

Дэвид устало кивнул.

Громкость телевизора внезапно увеличилась, и послышалась гиперактивная скороговорка спортивного комментатора на фоне рева толпы.

— Сиськи! — объявила Дженни, её голос доносился через открытое окно. — Большие гигантские сиськи!

* * *

После этого они держались подальше от Голтов. Конечно, тяжело жить рядом друг с другом и не иметь никаких контактов, тем более, что когда-то они были так дружны, но злость не утихала, и каждый раз, когда Мэрилин смотрела на соседский дом, ей хотелось сжечь его дотла. Они обсуждали обращение в полицию, расклеивание листовок по району, но Дэвид убедил её, что фактически мистер Голт не сделал ничего противозаконного. В общем, они морально страдали. Мэрилин взяла за правило задергивать шторы на окнах, обращенных к соседскому дому, чтобы им не приходилось смотреть на ненавистных Голтов. Каждый раз, когда Дженни играла на улице, они оба старались внимательно следить за ней и контролировать её. В то же время, вынужденное отдаление от мистера Голта, казалось, пошло Дженни на пользу.

Плохие слова исчезли из её лексикона, неуправляемое поведение, скрытность — раньше Мэрилин это чувствовала в ней, — казалось, тоже исчезли.

Но примерно через месяц, когда Дженни играла во дворе перед домом со своей подругой Жасмин, а Мэрилин наблюдала за ними через окно, она увидела, как мистер Голт выкатил своё инвалидное кресло на тротуар, и Дженни подбежала к нему. Похоже, у него в руке был конверт, какое-то письмо, и он хотел отдать его ей. Мэрилин крикнула "Дженни!" своим самым строгим голосом и выбежала из дома. Подбежав к тротуару, она схватила дочь за руку.

— Иди домой!

— Но…

— Иди в дом!

Дженни побежала домой, чуть ли не в слезах, растерянная Жасмин последовала за ней, а Мэрилин повернулась лицом к старику на тротуаре.

— Вы больше не должны разговаривать с моей дочерью, это понятно? Если вы хотя бы посмотрите в её сторону, я отправлю вас в тюрьму, и глазом моргнуть не успеете.

Он развернул своё кресло и стал уезжать от нее. Ей показалось, что она услышала, как он пробормотал слово "Манда", но момент для разборок уже был упущен — он быстро удалялся, и она развернулась и направлялась обратно к себе на участок.

Она отправила Жасмин домой. Они с Дэвидом поговорили с Дженни и напомнили ей о том, что она не должна встречаться с мистером Голтом, и объяснили, как важно, чтобы она следовала этому правилу. Дженни будто бы все поняла, но Мэрилин в этом очень сомневалась, вспоминая, с каким энтузиазмом девочка подбежала к мистеру Голту, как она, казалось, была готова взять конверт у старика.

В тот же день Дэвид повел Дженни в парк. Повинуясь внезапному порыву, Мэрилин вошла в комнату девочки и начала рыться в её столе, коробке с игрушками, книжном шкафу и других вещах. Она сомневалась, что это был первый раз, когда старый извращенец пытался связаться с их дочерью, и хотя она точно не знала, что ищет, не сомневалась, что найдет какие-то доказательства того, что мистер Голт тайно общался с Дженни.

Ни в коробке с игрушками, ни в книжном шкафу ничего не было. Она перерыла верхний ящик комода, второй ящик, третий.

И нашла их в самом нижнем ящике.

Доказательства.

Это не было плодом её воображения, она не слишком остро реагировала. Он преследовал её.

Мэрилин достала из ящика комода своей дочери маленький пояс с подвязками и детский черный кружевной бюстгальтер. Стук её сердца заглушил все остальные звуки, жар ненависти опалил её кожу. У нее было такое чувство, будто из нее вынули все внутренности. Она чувствовала себя опустошенной, пустотелой и испытывала ужасную боль. Не думая, даже не осознавая, что она делает и что планирует сделать, Мэрилин схватила детское нижнее белье и выбежала из дома, взлетела на крыльцо Голтов и без стука ворвалась в их дом.

Как всегда, дверь была не заперта. Она понятия не имела, где миссис Голт, да и ей было все равно, но мистер Голт находился там, где она и предполагала, — перед телевизором, смотрел мультики. Она со всей силы толкнула его, выбив из инвалидного кресла на пол. Все ещё сжимая в правой руке пояс с подвязками и лифчик, левой рукой Мэрилин инстинктивно схватила с дивана декоративную подушечку и упала на колени, оседлав грудь старика.

Она положила подушку на лицо ублюдка и плотно прижала с обеих сторон его тощей головы. Он выглядел ошёломленным, казалось, секунду не понимал, что происходит, не двигался, но затем дико заметался, отбиваясь своими костлявыми старыми ногами, нанося удары старческими руками, дергаясь всем телом в тщетной попытке избежать смерти. Она скорее чувствовала его крики, чем слышала их — отчаянные, необузданные, эффективно заглушенные подушкой крики, исходящие из самых глубин его диафрагмы.

Он умер. Это заняло больше времени, чем она думала. Практически все её силы иссякли к тому времени, когда он, наконец, дернулся в последний раз и затих, но все-таки она уничтожила жизнь психопата, развратившего её дочь.

Она все ещё плохо соображала, все ещё не могла мыслить здраво. Она осознавала произошедшее на каком-то подуровне, но это знание казалось отфильтрованным, диссоциированным, и не имеющим к ней никакого отношения. Она только что убила своего соседа, и если бы она вела себя разумно, то придумала бы способ представить все как несчастный случай или самооборону, или любым другим способом попытаться отвести вину от себя, но она даже не потрудилась проверить, где в это время находилась его жена. Она просто встала, оставив подушку, пояс с подвязками и бюстгальтер как есть, и в каком-то оцепенении вышла из дома.

Вернувшись домой, в комнату Дженни, ведя себя так, будто ничего необычного не произошло, будто она просто сделала короткий перерыв на туалет, Мэрилин продолжила рыться в нижнем ящике комода своей дочери. Больше там не было ничего необычного, но когда она начала перебирать содержимое стола девочки, то под стопкой канцелярских принадлежностей Хэлло Китти обнаружила полноцветный каталог Фредерикс оф Голливуд.

Когда Мэрилин взяла в руки глянцевый журнал, из него выпал бланк заказа нижнего белья.

Заполненный небрежным детским почерком Дженни.

Мэрилин начала метаться по комнате, переворачивая все верх дном, в поисках других скрытых доказательств того, что мистер Голт развращал её дочь, используя невинность маленькой девочки в своих извращенных целях.

Но она не была готова к тому, что обнаружила.

Под матрасом Дженни, рядом с завернутым в фольгу презервативом, лежал скомканный список, на котором она написала имена нескольких мужчин из их района. Рядом с именами мистера Голта и мистера Крески стояли красные звездочки, и Мэрилин с внезапным спазмом в животе вспомнила, что до того, как Дженни поссорилась с близнецами Крески, она довольно часто ночевала у них дома, и что она с восторгом говорила о том, каким хорошим был их отец.

Может быть, это все-таки был не мистер Голт.

Она ненавидела себя за такую мысль, но однажды возникнув, она продолжала крутиться в голове, никуда не исчезая, и жуткий холод сковал сердце Мэрилин.

Входная дверь открылась.

— Мы вернулись! — объявил Дэвид.

Ошёломленная, Мэрилин вышла из спальни дочери. Дэвид, казалось, даже не заметил её, проходя мимо нее по коридору. Включив свет, он зашёл в уборную и закрыл за собой дверь.

Мэрилин зашла в гостиную, прошла мимо дивана, мимо кофейного столика и выглянула в открытое окно. Она увидела, как её дочь разговаривает с мистером Миллером, программистом на пенсии с соседней улицы.

Мистер Миллер — ещё одно имя из списка, вспомнила Мэрилин

Она отступила от окна, прячась за шторой, боясь, чтобы Дженни её не увидела. Схватившись за край шторы, Мэрилин выглянула наружу.

Дженни огляделась вокруг, проверяя, нет ли кого поблизости. Довольная тем, что за ней никто не наблюдает, она лукаво улыбнулась старику.

— Я покажу вам свою киску, — сказала она, — если вы покажете мне свою петушишечку.

Перевод: Игорь Шестак

Соответствующее наказание

Bentley Little, "Apt Punishment", 2016

— Я скорее отпилю мамочке ноги, чем съем ещё одно печенье ранчо, — заявил я.

Так что именно Отец вынудил меня сделать это.

Перевод: Игорь Шестак

Черная Пятница

Bentley Little, "Black Friday", 2016

— И каков итог?

— Один убитый, шестеро раненых.

— Это все?

— Похоже.

— Не было никаких…

— Нет.

Шеф полиции облегченно вздохнул.

— Слава Богу, — сказал он.

— Лучший год.

— Да.

* * *

Дональд и Кэт прибыли без предупреждения.

План состоял в том, чтобы провести тихий День Благодарения, в одиночестве, и они почти осуществили его. Родители Зака в этом году собирались провести отпуск с семьей его брата в Мичигане, а мама и папа Авивы по какой-то причине решили отправиться на неделю в круиз по Карибскому морю. Короче, традиции накрылись медным тазиком, а их план состоял в том, чтобы заказать китайскую еду на вынос и оставаться в течение всего дня дома, наблюдая за марафоном фильмов "Сумеречной зоны".

— Я не могу придумать более американского способа провести День Благодарения, — сказал Зак.

А потом заехали Дональд и Кэт.

Это было за день до праздника, так что технически ещё был шанс следовать плану, но Авива совершила ошибку, пригласив другую пару остаться ("Вы так долго ехали!"), и их друзья были только рады принять предложение.

В молодости, в 1980-е годы, когда все четверо жили в Милуоки, они были неразлучны, но после того, как Зак и Авива переехали в Калифорнию, постепенно отдалились друг от друга. Хотя они все ещё общались через Фейсбук, реальное количество визитов сократилось до одного раза в год, да и телефонных звонков было не намного больше.

Эта остановка в пути была не только совершенно неожиданной, но и совершенно не в его характере. Дональд был, вероятно, наименее спонтанным человеком, которого Зак когда-либо встречал, и он ничего не делал без тщательного планирования. Его заявление о том, что он проснулся на днях и решил бесцельно ехать на Запад, не звучало правдоподобно — или если это было правдой, то указывало на то, что в их жизни были гораздо более глубокие проблемы, чем они были готовы признать.

Действительно, брак Дональда и Кэт, похоже, складывался не слишком удачно. За год, прошедший с тех пор, как он их видел, их шутки стали неприятными. То, что раньше было игривыми поддевками, теперь превратилось в заостренную критику, предназначенную причинять боль, и ему было неудобно находиться рядом с ними.

— Это всего на несколько дней, — сказала ему Авива, когда он последовал за ней на кухню, оставив Дональда и Кэт наедине. — Они уезжают в воскресенье.

Это было правдой, но три дня — слишком долгий срок для общения с людьми, которых он больше не знал и не был уверен, что они ему нравятся. Авива, слава Богу, лучше разбиралась в светских делах, потому что у него почти сразу же кончились темы для разговоров. Однако даже с её навыками настроение было неловким и часто напряженным, особенно между Дональдом и Кэт, которые, казалось, по очереди дулись друг на друга и молчали. Сначала Зак надеялся, что они сами предложат оставить их в одиночестве, но вскоре у него сложилось впечатление, что они с Авивой использовались как буфера, что их друзья не хотели быть наедине друг с другом.

А это означало, что выходные дни будут долгими, очень долгими.

С Днем Благодарения они разберутся. Все они были фанатами "Сумеречной зоны", так что план оставался прежним, — заказать китайской еды и смотреть киномарафон. Но после этого…?

За ужином в среду вечером Кэт выпила слишком много вина и, рассказывая об их поездке в Большой Каньон, сказала, что хотела пойти по тропе Яркого Ангела[70], но Дональд не был "достаточно мужчиной", чтобы отправиться в поход.

— Недостаточно мужчина, — повторила она, делая ещё один глоток вина.

Авива попыталась разрядить обстановку.

— Вообще-то у нас есть десерт…

— Во многих отношениях, — с намеком сказала Кэт.

— Твоя дыра такая же большая, как Гранд-Каньон, — резко ответил Дональд.

— Ну, уж точно растянулась не от тебя, — парировала она.

Зак встал и спешно последовал за женой на кухню.

— Я помогу тебе с десертом, — сказал он, радуясь возможности уйти.

— О Боже, — прошептала Авива. — О Боже. Зачем они вообще приехали? И почему они сначала не позвонили нам? Я хочу сказать, это же элементарная вежливость…

Это ты пригласила их остаться, хотелось сказать ей Заку, но он, конечно же, промолчал.

— И что мы будем с ними делать послезавтра? Мы не можем просто сидеть и ждать, пока они нападут друг на друга. Нам нужно найти какой-то способ занять их.

— Что-то туристическое?

— Что-то.

В ту ночь, лежа в постели, Зак снова поднял вопрос по поводу двух дней, которые им предстояли.

— Есть ещё какие-нибудь идеи? — спросил он у Авивы.

— Возможно. Я думала о Даунтаун Дисней[71]? Кэт упоминала, что хочет купить несколько подарков домой для своей семьи.

Он повернулся к ней.

— На следующий день после Дня Благодарения будет много выгодных предложений.

Она побледнела.

— Ты не думаешь…

— Я говорю…

— Ты говоришь о Черной Пятнице.

Он кивнул.

— Они же вроде как наши друзья, — сказала Авива.

— Но так ли это? На самом деле?

Они оба замолчали.

— Я не это хотел сказать, — признался он. — Конечно, они наши друзья. И мы не позволим им слишком близко подобраться к передовой.

— Нет, — ответила она. — Это слишком опасно.

— Они останутся в стороне. Они будут в безопасности, — он сделал паузу. — Но они там будут.

Она посмотрела на него, и он увидел страх в её глазах.

— И возможно, они увидят её.

Авива яростно замотала головой.

— Нет.

— Разве ты не хочешь все выяснить?

— Нечего там выяснять.

Она выключила свет на прикроватной тумбочке, натянула свою половину одеяла и перевернулась, отвернувшись от него.

Он знал, что лучше не давить на нее, и лежал, глядя вверх, прислушиваясь к её дыханию, пока она постепенно засыпала.

* * *

Зак предложил Авиве сделать День Благодарения настолько неловким, насколько это возможно, чтобы их друзья поняли намек и уехали пораньше, но Дональд и Кэт сами творили вещи гораздо более неловкие, чем он или Авива могли устроить. Не было никаких признаков того, что пара вообще задумывается о том, что бы уехать до воскресенья. Впрочем, еда им всем понравилась, и они справились с ней без особых неприятностей. И утро, которое они посвятили просмотру телевизора, прошло в тишине, а это означало, что никто не язвил и не ссорился. Так что в данных обстоятельствах это было, пожалуй, самое лучшее, на что можно было надеяться.

Однако во второй половине дня наступило затишье перед бурей, когда марафон "Сумеречной зоны" перешёл от классических получасовых шоу к более скучным часовым эпизодам, и атмосфера в доме начала становиться все более неуютной. Авива выступала за свободный от алкоголя праздник, но Зак знал, что он не сможет выжить, чтобы не подшлифоваться, и вино было подано вместе с едой. Кэт выпила больше своей доли, а потом обнаружила винный шкафчик и достала неоткрытую бутылку скотча, которую они получили в подарок на новоселье много лет назад. Она стала откровенно агрессивной по отношению к Дональду, хотя остальные либо игнорировали её, либо пытались сменить тему разговора.

Прошёл рекламный ролик о скидках в Черную Пятницу в "Уол-Март". Зак взглянул на Авиву и встретился с ней взглядом. Она отрицательно покачала головой.

Он вспомнил, как в прошлом году видел в новостях, что в магазине "Уол-Март" чуть не случился бунт из-за ограниченного количества телевизоров с плоским экраном, продаваемых по сниженным ценам. Несколько человек были доставлены в больницу, и хотя это было в каком-то среднезападном штате, подобные инциденты имели место и здесь, в Южной Калифорнии.

ещё студентом колледжа он работал в "Джей-Си Пенни" и побывал в этом дурдоме. Он знал, что такое Черная Пятница.

Но это было в старые времена. До того, как все стало настолько безумным. До…

Он выбросил этот образ из головы. Он не хотел даже думать об этом.

Кэт была единственной, кто затронул эту тему.

— Что-нибудь слышно от Лесли?

— Кэт! — предупреждающе крикнул Дональд.

Но она была слишком пьяна, чтобы её можно было разубедить.

— Это табуированная тема. Мы все так думаем.

— Нет, — сказал Зак, пытаясь прервать её.

Авива смотрела вниз, в пол.

— Я не знаю, как вы, ребята, это переносите. Это незнание? Я имею в виду, если бы моя дочь сбежала…

— Ну хватит! — сказал ей Дональд, и, по-видимому, его тон был достаточно резким, чтобы пробиться сквозь алкогольный туман. Она замолчала и удивленная снова опустилась на стул.

— Мне очень жаль, — извинился Дональд.

Зак отмахнулся от него.

Он взглянул на Авиву, все ещё уставившуюся в пол. Это была та самая история, которую они рассказали друзьям и родственникам: Лесли сбежала из дома. Это было невероятно: Лесли была такой милой девушкой, такой ответственной, такой хорошей ученицей, и все трое были так близки. Но это было правдоподобно невероятно: да, она была хорошим ребенком, но такое иногда случалось, и, возможно, она попала в плохую компанию или, возможно, не выдержала нагрузок колледжа.

Правда…

Он едва мог смотреть правде в глаза, а Авива вообще отказалась от нее. Но правда никогда не покидала его. Эти образы всегда были в его сознании, навсегда запечатлевшись в коре головного мозга.

Появилась ещё один рекламный ролик, на этот раз выгодные предложения в Черную Пятницу в сетевом магазине "Хранилище": планшет нового поколения Samsung, продававшийся за пятьдесят долларов, хотя он должен был стоить триста девяносто девять, и плазменный телевизор, который предлагался за сто долларов.

— Вы знаете, — прокомментировал Зак. — Это чертовски хорошие предложения.

Краем глаза он заметил, что Авива резко вскинула голову, но даже не взглянул на нее.

Дональд пожал плечами.

— Я не уверен, что стоит бороться с этими толпами.

— О, оно того стоит. Мой друг сэкономил себе больше тысячи долларов на прошлое Рождество, — солгал Зак. — Только на одной распродаже в Черную Пятницу.

Он знал, что у Дональда и Кэт было туго с деньгами, и пытался ударить по их слабым местам.

— "Хранилище" находится всего в миле отсюда. Если вы ищете подарки, чтобы привезти домой родным, вам обязательно стоит туда заглянуть. Двери открываются в пять. Вы зайдете и выйдете ещё до завтрака.

— Пожалуй, это неплохая идея, — согласился Дональд. Он взглянул на Кэт, которая неопределенно пожала плечами. — Я бы с удовольствием купил для себя один из этих планшетов.

— Тем более надо сходить, — подбодрил его Зак.

— А вы, ребята, собираетесь? — спросил Дональд.

— Нет, — быстро ответила Авива.

Зак посмотрел на нее, затем глубоко вздохнул и повернулся лицом к Дональду.

— Да.

— Нет!

— Это отличные предложения, — неуверенно сказал он.

— Это Черная Пятница! — Авива практически кричала.

Кэт фыркнула.

— Сука, а почему бы и нет?

Авива повернулась к ней.

— Не вмешивайся в это дело! Ты даже не понимаешь, о чем говоришь!

Кэт подняла руки в знак пассивной капитуляции.

— Извините, — сказал Зак. Он попытался улыбнуться. — Но, как я уже сказал, мы вернемся ещё до завтрака.

— Да пошёл ты на хер! — Авива выбежала из комнаты, и через несколько секунд они услышали, как хлопнула дверь спальни.

Теперь настала очередь их друзей чувствовать себя неловко. Но для Зака его усилия того стоили. Однако он знал, что позже ему придется остаться наедине с женой, и поскольку Кэт все больше напивалась, а они с Дональдом молча наблюдали за марафоном фильмов, Зак начал планировать, что он ей скажет, как оправдает своё поведение.

По правде говоря, он почувствовал легкий трепет в ту секунду, когда согласился пойти с Дональдом и Кэт в "Хранилище", дрожь возбужденного предвкушения. Он хотел сделать это в течение последних трех лет, хотя и не признавался в этом даже самому себе. Его не было там, когда Лесли… превратилась. У него не было причин сомневаться в рассказе Авивы; на самом деле он верил каждому её слову. Но знать каждую деталь, даже из исчерпывающего описания своей жены, было совсем не то же самое, что испытать подобное, и какая-то часть его самого должна была пережить Черную Пятницу.

Кроме того, он хотел снова увидеть Лесли.

На самом деле, все сводилось к этому. Он скучал по своей дочери и хотел убедиться, что она все ещё жива. Он знал, что она уже не та, кем была раньше, знал по описанию Авивы, что она обратилась, что она была одной из них, но она все ещё была его маленькой девочкой, и он жаждал увидеть её лицо, даже издалека. Не проходило и дня, чтобы он не проклинал себя за то, что ждал в машине, вместо того чтобы пойти с ними в универсальный магазин. Он никогда не любил ходить по магазинам, и раньше так делал сотни раз, но не мог не думать, что если бы он все-таки был там, то мог спасти её, мог защитить её, мог удержать её, пока не прокатилась волна.

Значит ли это, что он обвинял Авиву в том, что произошло? Может и так, — но немного. И возможно, она тоже винила его. Встреча с Лесли ничего в лучшую сторону не изменит, но он подумал, что, по крайней мере, могла бы дать ему немного покоя.

Конечно, не было никаких причин думать, что Лесли вообще будет завтра в "Хранилище". Или здесь, в Бреа[72]. Когда она превратилась, это было в "Мейси" в Ньюпорт-Бич. Если она и появится где-нибудь, то, скорее всего, именно в том месте, где она обратилась. Но кто мог сказать наверняка? Может быть, она уже вернулась назад.

И может быть, он сумеет увлечь её.

Привезти домой.

Это была настоящая причина, по которой он хотел идти. Это была нелепая идея, но это не означало, что она невозможна. Он не сможет жить с самим собой, если хотя бы не попытается.

Вот что он сказал Авиве, когда набрался смелости пойти в спальню и встретиться с ней лицом к лицу. Она ничего не понимала. Она била его, кричала на него, но не могла остановить, и в конце концов её ужасающий гнев сменился испуганным горем при мысли, что она может потерять и его тоже.

— У меня иммунитет, — уверял он её. — Ты же меня знаешь. Я ненавижу ходить по магазинам.

Ей пришлось признать, что это было правдой. Это немного ослабило её страхи, но когда он попросил её пойти с ним, она немедленно отвергла эту идею. У нее не было иммунитета. Она обожала ходить по магазинам. И она не хотела, чтобы её тоже забрали.

Ужин был настолько приятным, насколько это было возможно в данных обстоятельствах, и все они рано легли спать. "Хранилище" открывался в пять, поэтому он поставил будильник на четыре. Прежде чем перевернуться на другой бок и заснуть, Авива коснулась его щеки и заглянула в глаза.

— Будь осторожен, — сказала она.

— Обязательно, — пообещал он.

— Держись подальше. Не подходи слишком близко.

— Не буду.

Авива глубоко вздохнула.

— И если ты её увидишь…

— И что? — поторопил он.

— Я не знаю.

* * *

Зак отвез их в "Хранилище" на своей машине. Он чувствовал себя довольно смелым, но его сердце бешено заколотилось, а ладони вспотели, когда он въехал на стоянку и увидел очередь. Солнце ещё не взошло, на фоне черного неба лишь слегка посветлело на горизонте. Охранные огни освещали колонну людей, растянувшуюся от стеклянного фасада магазина за угол здания на боковую парковку.

Все выглядело именно так, как Авива описывала сцену в "Мейси".

Здесь также были дополнительные охранники, патрулирующие территорию, готовые реагировать на любые появляющиеся проблемы. Казалось, что их было достаточно, что если что-то… случится, они, пожалуй, смогут с этим справиться. Однако такой рациональный анализ не помог ему почувствовать себя лучше, потому что интуиция подсказывала, что никакое количество людей в форме не сможет остановить то, что случилось с Лесли.

Он остановил "Тойоту" на свободном месте. Все трое вышли из машины, обошли здание сбоку и стали в конец очереди. Прямо перед ними мужчина средних лет и его сын-подросток разрабатывали стратегию, как им первыми заполучить и новый мобильный телефон, и новый X-Box. Зак представил себе, как Авива и Лесли вели похожий разговор об одежде и обуви возле магазина "Мейси".

— Почему люди из Нью-Йорка говорят стоять в очереди "он лайн", а не "ин лайн"? — удивилась Кэт. — Особенно в наши дни, когда "он лайн" означает "онлайн" — в сети, как в компьютере.

— Мне это тоже всегда было любопытно, — признался Дональд. — Я хочу сказать, что мы здесь не стоим на очереди. Мы — это очередь. И мы стоим в очереди.

Разговор был бессмысленным, но Зак был благодарен и этому. Разговоры отвлекали его от мыслей о том, что будет дальше.

Через несколько мгновений очередь начала двигаться. Его пульс участился. Может быть, они рано открыли двери? Нет. Когда они завернули за угол, он увидел, что организованная очередь перед магазином распалась на бесформенную толпу, продвигающуюся к все ещё закрытому входу и растущую по мере того, как она поглощала очередь людей, входивших в нее сзади. Его сердце бешено колотилось, но он двигался в ногу с мужчиной и мальчиком перед ним, пока очередь не разошлась, и все они рассредоточились, присоединившись к группе, разрастающейся перед входом в магазин. Давление сзади толкнуло его тело в заднюю часть стройной молодой женщины, которая сердито посмотрела на него через плечо. Он обернулся посмотреть кто давит на него, ожидая увидеть Дональда и Кэт, но их нигде не было видно, а позади него стояла пара пожилых толстых близнецов, чьи глаза, казалось, были загипнотизированы светящейся вывеской "Хранилище" на стене здания.

Все это начиналось не очень хорошо.

С чувством растущей паники он всматривался в лица в толпе в поисках Дональда и Кэт. Ни того, ни другого не было видно. Он бочком пробирался между прижатыми друг к другу телами, выкрикивая их имена.

— Кэт! Дональд! Кэт!

Внезапно они появились.

Как и описывала Авива, он почувствовал изменения в атмосфере, повышение температуры, как будто включили гигантский обогреватель. Он сразу понял, что происходит, и первым заметил их краем глаза — целеустремленное движение, рассекающее увеличивающуюся толпу. Один из них прошёл мимо него, расталкивая локтями людей, высокий белокожий мужчина в длинном темном пальто, и Зак последовал за ним, скользя между парами, семьями и отдельными людьми, пока не оказался во главе толпы, лицом к освещённым дверям магазина.

Что-то изменилось в настроении толпы. Возбуждение превратилось в агрессию, предвкушение чего-то более темного, гораздо более первобытного. Вокруг него не было слышно никаких разговоров, только ворчание и бессловесные возгласы. Кто-то ударил его кулаком в спину. Он ударил ногой позади себя, довольный тем, что его нога соприкоснулась с другой ногой, и подумал: Так тебе и надо, ублюдок!

Толпа надавливала вперёд, а потом отпускала. Потом опять надавливала. А потом отпускала. Как будто он был на переднем крае живого, пульсирующего существа, единого существа, вдыхающего и выдыхающего, готового броситься вперёд в тот момент, когда двери магазина откроются.

Шеренга служащих в зеленой униформе внутри освещённого магазина приблизилась к входу, отперла двери и открыла их.

Крики, приветствовавшие это действие, были оглушительны, и толпа, в едином порыве, хлынула, — десятки, а может быть, и сотни людей, соревнующихся за то, чтобы первыми войти в двери. Какая-то старуха была сбита с ног и отброшена в сторону. Коляска с плачущим младенцем откатилась вправо, когда охотники за выгодой, не обращая внимания, пронеслись мимо нее. Сам Зак был подхвачен волной и втиснут в магазин. Кто-то крикнул ему: "Прочь с дороги!" и очередной человек толкнул его в стирально-сушильную машину, на которой сидели двое мужчин, сражаясь за право претендовать на аппарат за полцены.

Его взгляд скользнул по толпе отчаянно борющихся покупателей.

И вот она.

Лесли.

Она изменилась, и хотя он был готов к такому, степень этого потрясла его. Вместо обтягивающих джинсов, модных футболок и кроссовок, которые она предпочитала с младших классов, Лесли была одета в дизайнерское платье и туфли на высоких каблуках, в которых он узнал прошлогодние распродажи Черной Пятницы. Раньше она никогда не носила украшений, а теперь надела браслеты, серьги, ожерелья, броши. её лицо было почти неузнаваемо. Изможденное и бледное, покрытое морщинами и шрамами, оно было почти как череп, а тупость, внушаемая её отвисшим открытым ртом, противоречила преувеличенному фанатизму в её слишком остром взгляде.

Он окликнул её по имени. Прокричал его. Даже среди шума толпы прозвучало достаточно громко, чтобы она услышала его, но Лесли оставалась совершенно безучастной, даже не взглянув в его сторону, когда пробегала мимо него к женской одежде. Он поспешил за ней.

— Лесли! — звал он. — Лесли!

Помнит ли она вообще своё имя? Эта мысль пришла ему в голову, потому что она действительно на полсекунды посмотрела в его сторону. её внимание было отвлечено его криком, и в её глазах было полное отсутствие узнавания.

Другие, такие же, как она, пробегали мимо обычных покупателей, выделяясь из толпы своей бледной кожей и дорогими костюмами, своей скоростью и целеустремленностью. Кто они такие? Думал Зак. В кого они превратились?

Кто-то закричал в глубине магазина. Он услышал крики позади себя, когда покупатели вступили в битву.

Он последовал за Лесли, которая пробиралась сквозь группы женщин, сражающихся за свитера и купальники, выбирая путь наименьшего сопротивления между стеллажами и круглыми стойками, пока не нашла то, что искала: корзину с кошёльками со скидкой в восемьдесят процентов. Она была там первой, и когда другая женщина подошла к ней сзади, чтобы также порыться и выбрать что-нибудь, Лесли ударила женщину локтем в горло, сбив её, задыхающуюся, на пол.

Зак подошёл к дочери, схватил её, но она уже выбрала два нужных ей кошёлька, и помчалась прочь от него к ювелирному прилавку. Он видел, куда она направляется, а также видел возможность отрезать её прежде, чем она туда доберется. Выскочив в главный проход, он чуть не столкнулся с группой мужчин и женщин, которые что-то бессвязно кричали. Дональд и Кэт бегали со всеми, их руки были полны захваченных выгодных покупок. В их глазах был тот же самый жадный фанатизм, который он видел в Лесли. Ему даже показалось, что цвет их кожи сошёл, хотя и не был уверен, так ли это на самом деле.

Он пробежал по проходу, миновал отдел нижнего белья и добрался до ювелирного прилавка раньше Лесли, бросившись перед ней, пытаясь преградить ей путь. Размахивая руками в стиле семафора, чтобы привлечь её внимание, он крикнул:

— Стой! Лесли! Это я! Папа!

Она налетела на него в своей целеустремленной погоне за драгоценностями по скидкам, сбив его на пол. её нога врезалась ему в грудь, сломав несколько ребер. Высоким каблуком она наступила ему на грудину.

Боль была невыносимой. Внезапно стало невозможно дышать; в легких не было воздуха, и когда он попытался вдохнуть, ему показалось, что его ударили зазубренным ножом. Он попытался встать, но боль была слишком сильной, и тогда другая женщина пнула его в бок. Он бы закричал, если бы у него хватило дыхания, но издал лишь слабый, бесплодный хрип.

Теперь вокруг него толпились люди, толкались и пихались, стремясь добраться до прилавка с драгоценностями. Толстая женщина споткнулась или её толкнули, и упала на него, почти сразу же за ней последовал маленький пожилой азиат.

Все кончено, понял он. Он лежал на полу и не собирался вставать. Он собирался здесь умереть.

Более того, он потерял Лесли. Он не видел её и не знал, где она. Он чувствовал, как давит на него толпа, и понял, что Авива никогда не узнает, что он нашёл их дочь. Он жалел, что сразу не позвонил ей, жалел, что не может сейчас добраться до телефона, но люди наваливались на него, давили, душили, и ему ничего не оставалось, как ждать конца.

Будет ли это в новостях? Хотел бы он знать. Будут ли записи с камер наблюдения о том, как они ворвались в магазин? Будут ли пиарщики и полиция называть это бунтом, как они всегда делали на следующий день?

Может быть, Авива посмотрит запись с камер наблюдения. Возможно, она заметит Лесли.

В конце он вспомнил три вещи: свою шестилетнюю дочь, которая сказала ему, что хочет стать астронавтом, когда вырастет; Авиву, когда он сделал ей предложение и то, как она плакала, хотя знала, что это произойдет, потому что он случайно проболтался накануне; то, как в магазине Сирса всегда пахло попкорном, когда он был ребенком.

Почему Сирс больше не пахнет попкорном? Интересно бы узнать.

Попкорн, подумал он, как раз перед тем, как ему раздавили горло.

Попкорн.

* * *

— Итоги?

— Две смерти, восемнадцать раненых… — последовала пауза.

Слишком долгая пауза.

— И? — поторопил шеф полиции.

— Пять новичков.

— Черт возьми!

— Хотите, я подготовлю пресс-релиз?

— Да. Но пропустите…

— Я всегда так делаю.

— Мы не хотим, чтобы люди волновались из-за этого…

— Я знаю.

— Тогда ладно, — шеф посмотрел в окно и вздохнул. — Пять, говоришь?

— Да. Но, по крайней мере, все закончилось.

— В этом году, — сказал шеф. — В этом году.

Перевод: Игорь Шестак

Ретроспектива в Музее НюАрта, Лос-Анджелес

Bentley Little, "MoNA Retrospective, Los Angeles", 2016

Существует стереотип, что Калифорния — это огромная культурная пустошь, утомительный вздор Вуди Аллена, повсюду навязываемый псевдоинтеллектуалами после просмотра "Энни Холл"[73]. Но это неправда, никогда не было правдой, и программа этих выходных в Музее НюАрта доказывает это. MoНA предлагает ретроспективу некоторых из лучших инсталляций и перформанса 80-х и 90-х годов, в том числе небезызвестных работ, не финансированных НФИ[74].

День первый

Странно осознавать, что то, что когда-то было новым и ультрасовременным, теперь стало устаревшим и допотопным, а бывшие "безбашенные" художники теперь комфортно себя чувствуют в бальзаковском возрасте и активно продвигают свои работы времен былой славы современной аудитории, участвуя в турах величайших хитов, а ведь это прямое нарушение философии, которую они когда-то проповедовали. Однако несколько художников представят свои совершенно новые творения, в том числе Марк Ланч, художник, работы которого я больше всего жду.

Впервые я познакомился с работами Ланча в колледже. Веселый, чернокожий и гордый, Ланч создавал произведения по большей части жестокие и откровенно сексуальные. Во времена Рейгана это не устраивало спонсоров университета. Поэтому его единственная местная выставка на самом деле располагалась не в кампусе, а в арендованном помещёнии неподалеку. На тот момент я никогда не видел ни одной работы Ланча, фактически ничего о нем не слышал, но статьи в университетской газете с подробным описанием того, как администрация запретила его инсталляции, было достаточно для вызова бури моего негодования по поводу Первой поправки, и я отправился вместе с группой друзей-единомышленников в пустой склад, где проходила презентация его шоу.

Я был потрясен.

Самый впечатляющий экспонат — оборудование для детской игровой площадки. Каркас был изготовлен из костей членов Ку-Клукс-Клана, выкопанных афроамериканскими детьми под присмотром Ланча, а веревки на качелях сделаны из висельных петель, которыми линчевали чернокожих мужчин в 1960-х годах.

Самый возмутительный шедевр, невинно озаглавленный "Перерождение" — банка с пальцами ног белых мужчин, которые Ланч ампутировал и замариновал. Пока посетители входили и выходили из маленькой комнаты, он сидел на черном унитазе и один за другим съедал пальцы ног. "Перерождение" закончилось восемь часов спустя, когда пальцы были переварены и испражнены.

Скандалы следовали за Ланчем на протяжении всего времени, и на этом фоне он значительно преуспел, создавая в период с 1985 по 1995 год одну новаторскую инсталляцию за другой. В дальнейшем, по имеющимся сведениям, перенеся нервный срыв после неудачной презентации своего очередного шедевра — спиритического сеанса в Метрополитен-музее в 1997 году, Ланч исчез и не появлялся в последующие годы. Ходило много слухов о его местонахождении. Время от времени всплывали байки о том, что он якобы учился у суфийских мистиков, поговаривали, что он якобы перебрался на Гаити, болтали, будто бы он жил с индейским шаманом, но так и не было ясно, были ли эти истории правдой, ложью или истина находилась где-то посередине.

Ретроспектива в МоНА должна стать его возвращением в мир искусства Северной Америки, ведь для нее он подготовил новую работу. Вне себя от предвкушения, я прихожу на час раньше, занимаю место на самом переднем ряду, лицом к какой-то конструкции, чем-то смахивающей на вертикальный гроб, "украшенный", если это можно так выразиться, расистскими оскорблениями. Я не единственный, кто пришёл так рано, и в течение следующих пятнадцати минут все места уже заняты, зал заполняется бледнокожими молодыми женщинами в очках в роговой оправе и худощавыми молодыми мужчинами, одетыми в облегающие черные наряды. Обычная стандартная публика.

В конце концов, сам Марк Ланч выходит под овации, будто предназначенные рок-звезде. На нем грязные рабочие джинсы, а вместо майки цепи, как у Айзека Хейса. Он поднимает книгу в кожаном переплете под названием "Цитаты с трибуны Сената" и без предисловий начинает читать позорные высказывания, пропитанные расизмом и гомофобией, в то время как на белой стене и гробе позади него проецируются фотографии сенаторов, произнесших эти слова.

Двое сутулых пожилых чернокожих мужчин выходят откуда-то позади нас и медленно идут по центральному проходу к передней части галереи. Между ними зажата фигура в одежде Ку-Клукс-Клана. Дойдя до гроба, они снимают мантию члена Клана, но под ней никого нет. Магический фокус. Мужчины накрывают гроб белой накидкой, и на нее проецируется лицо разгневанного белого человека. Под лицом мужчины надпись: "Джесси Хелмс, сенатор (Р — СК)"[75].

В течение следующих пяти минут Ланч продолжает читать ненавистные слова, которые, предположительно, были произнесены сенатором Хелмсом. Он роняет книгу на пол, затем стоит там, пока два старика, поющие "Дикси"[76], снимают накидку с гроба, аккуратно складывают её, бросают на пол и топчутся по ней. Ланч подходит и медленно открывает гроб. Внутри фигура.

Это Джесси Хелмс.

Он выходит, пританцовывая, в то время как двое стариков продолжают петь "Дикси".

— Я думал, он мертв! — шутливо выкрикивает кто-то сзади.

— Он умирал много раз, — отвечает художник, и по залу прокатывается волна смешков.

Но я не смеюсь. Потому что это Джесси Хелмс. Не какой-то там имитатор, кто-то, по замыслу представления выглядящий как он; это старый блядский расист собственной персоной, и он не мертв, а очень даже жив. Как такое возможно? Удивительно.

Будучи сенатором, Хелмс был в авангарде тех, кто пытался лишить финансирования НФИ в 1980-х годах, и он извлек много пользы от демонизации Роберта Мэпплторпа[77] и НФИ. Но именно на Марке Ланче он оттачивал свои самые острые ножи, и теперь художник мстит.

Буквально.

Ибо Ланч откуда-то вытащил большой нож — ещё один магический трюк — и воспользовался им, ткнув в сенатора. Лезвие рассекает живот Хелмса. Он кричит в агонии, кровь водопадом стекает по его промежности и ногам. Ланч делает вертикальный разрез, раздвигает кожу и мышцы и что-то извлекает из отверстия. Это не внутренности, как мы ожидаем, а студенистая масса, которая уже имеет подобие человеческой формы и напоминает миниатюрную эмбриональную версию мертвого сенатора.

Я не знаю, как такое возможно. Я ловлю взгляд Ланча — он в курсе, что я все знаю. Эта композиция будет часто исполняться в будущем, и каждый раз Джесси Хелмс будет умирать по-новому, страдая от рук Марка Ланча.

Двое стариков заворачивают выпотрошенное окровавленное тело в накидку ККК и уносят. Ланч засовывает зарождающегося Хелмса в гроб и закрывает его. Прежде чем погаснет свет и единственный прожектор осветит эту самую мерзкую из расистских постановок, мы с Ланчем обмениваемся улыбками — вновь все прекрасно в этом мире.

Шедевр.

День второй

Я прихожу одним из последних, как раз вовремя. Шоу Рейнольда Солтона начинается рано. Я к этому готов, потому что такова особенность номеров Солтона. Я узнаю в толпе лица нескольких коллег-рецензентов и блогеров.

Почему Солтон участвует в этой выставке — загадка. Модные в начале 1990-х, его работы ещё не сильно устарели. "Мальчик-скелет" — скелет мальчика размещён таким образом, что со стороны кажется, будто он отсасывает у манекена из универмага, — потерял более половины своей максимальной стоимости с момента последней продажи на аукционе. Это одна из работ, представленных сегодня здесь, как и "Китаеза", тривиальная работа, в которой зрителю предлагается заглянуть сквозь щель в нагруднике доспехов и увидеть трехмерный коллаж лиц американцев азиатского происхождения.

Но также Солтон представляет своё новое произведение, и против моей воли я оказываюсь втянутым в него. По началу знатоки искусства достаточно скептичны и слишком спокойны, чтобы вмешиваться в процесс, который на данный момент, похоже, представляет собой лишь проекцию аморфной черной фигуры на белой стене позади того места, где стоит Солтон. Однако фигура движется, перемещается таким образом, что кажется живым организмом. Есть что-то в этом движении. Возникает такое чувство, будто оно обращается ко мне, говорит со мной. Мне кажется, я должен знать, что это такое, но я не знаю.

Фигура заменяется текстом. Сначала он выглядит как страница, вырванная из книги, затем слова увеличиваются и превращаются в список имен.

Отображаются наши имена. Имена людей, присутствующих на перформансе.

Одно имя — "Агафья Корнелл", имя, которое я не знаю, — выделяется из списка и разрастается во всю стену. Параллельно женщину рядом со мной хватает сзади фигура в маске и в капюшоне и выталкивает перед Солтоном. Художник декламирует: "Это представление — удар по голове для любого человека с утонченной чувствительностью". Затем он бьет женщину в голову. Она кричит, и он снова бьет её. Он продолжает бить её до тех пор, пока она не теряет сознание.

ещё одно имя заполняет стену: Анненберг Йоханссен.

Коллегу-блогера вырывают из толпы и подводят к Солтону, который произносит нараспев: "Отсутствие утонченности подобно избиению большой палкой", и в это время фигура в капюшоне бьет Йоханссен большой палкой.

Избиение продолжается. Солтон сводит старые счеты. Я не знаю, как он получил имена всех людей, присутствовавших на мероприятии в МоНА, но ему это удалось.

Кто будет следующим?

Это вызывает обоснованное беспокойство — похоже, Солтону нечего терять. Говорил ли я что-нибудь против него публично? Сомневаюсь. Давал ли я ему какие-либо негативные отзывы или упоминал его уничижительно в отзывах о работах других художников? Вряд ли, но он скорее всего лучше знает ответы на эти вопросы, чем я. В напряжении, я ожидаю нападения, ожидаю, что сказанные мною слова всплывут и обернутся против меня.

Тела скапливаются у его ног. Они не мертвы — ранены. Шевелятся, стонут.

Несколько человек быстренько ушли, явно боясь того, что может с ними произойти, но на их место прибыли другие. Одну из них, пожилую женщину, выхватывают из толпы, раздевают и бьют по ягодицам, ко всему прочему, лошадиным копытом. Наказание совпадает по характеру с откровенно странной критикой, которую она, по-видимому, высказала в отношении "Китаезы".

Солтон кланяется, список имен исчезает, и возвращается исходная проекция.

Теперь мы все понимаем.

Эта фигура — воплощение страха.

Иногда даже менее талантливые художники могут удивить.

Браво!

День третий

Линда Гэш настолько популярна, что на её перформанс надо покупать билеты заранее. Гэш создает то, что она до сих пор называет БитчАрт, хотя за последние несколько десятилетий слово "стерва" деградировало и стало бессмысленным. Слово, когда-то описывающее гневную воинственную женщину, теперь используется на народном жаргоне для описания человека, которого раньше называли "плакса" и который ведет себя как слабая маленькая девочка, что прямо противоположно его первоначальному замыслу, хотя как и почему произошёл такой сдвиг, остается загадкой. Однако Линда Гэш с гордостью владеет этим словом в его первоначальном виде. Она жесткая женщина, гневная. Она здесь не для того, чтобы с кем-либо быть милой, особенно с мужчинами.

Гэш отведено самое большое пространство для её новой работы. Поначалу перформанс кажется лабиринтом. Мы идем один за другим по извилистому узкому проходу, стены которого сделаны из матрасов, покрытых белыми простынями. На полпути мы слышим ужасный какофонический шум.

Звук убиваемых женщин.

ещё бы, это же Линда Гэш. Когда мы добираемся до конца лабиринта и входим на бойню, декорированную в виде раздевалки, оказывается, убивают не женщин, а мужчин. Спортсменов колледжа, более того, публично обвиненных в сексуальном насилии. Они обнажены и привязаны к шкафчикам, расположенным в ряд у левой стены, на металлических дверцах которых прикреплены клейкие ленты с их именами. Рядом стоят женщины в спортивной униформе и пыряют их ножами. Мужчины кричат, как женщины. Вот она, философия Гэш — все мы "женщины", когда нас убивают, все мы слабые и покорные, и никто из нас не в силах управлять своей судьбой — те атрибуты, которыми патриархальное общество традиционно наделяет женщин.

К ряду шкафчиков вдоль правой стены привязана группа безымянных мужчин в нижнем белье и бандажах. Сама Линда Гэш опасной бритвой срезает брови и ресницы у плачущего спортсмена. Посетителям предлагается выбрать из множества инструментов и оружия, разбросанных по скамейкам в раздевалке, и присоединиться к бойне.

Мужчины и женщины берут в руки молотки и отвертки, ножи и бритвы, шляпные булавки и пинцеты. Они начинают атаковать связанных людей, создавая какофонию агонизирующих криков.

Я здесь в качестве рецензента, но Гэш приглашает и меня принять участие, забирая блокнот у меня из рук и обменивая его на ножницы. "Отрежьте что-нибудь", — услужливо рекомендует она. Я вижу, как она смотрит на сморщенные яйца спортсмена передо мной, но на мой взгляд это немного жестковато, поэтому я соглашаюсь отрезать палец. Сам процесс достаточно нервный — ощущение давления, брызжущая кровь, крики, — но в тоже время есть в нем что-то странно приятное, особенно когда ты знаешь, что этот мужчина — сексуальный хищник.

В конце вечера на полу галереи лежит десять трупов. Гэш призывает женщин, участвовавших в мероприятии, взять с собой сувенир. Я узнаю Агафью Корнелл из перформанса Солтона, хоть её лицо все в синяках и ссадинах, и смотрю, как она подбирает ампутированные соски футболиста. Она кладет их в пластиковый пакет, который ей любезно дает Гэш.

Уникальный и душераздирающий опыт — все это винтажная Линда Гэш.

* * *

В целом, ретроспектива в MoНA представляет собой впечатляющую коллекцию классических инсталляций и новых перформансов некоторых из самых узнаваемых имен в мире ню-арта.

Мероприятие проходит каждые выходные до конца месяца.

Перевод: Игорь Шестак

Забор Йоргенсенов

Bentley Little, "Jorgensen's Fence", 2016

— Мне очень нравится новый забор, который устанавливают Йоргенсены, — Рич взглянул на дом через дорогу, выезжая с подъездной дорожки. — Надо и нам сделать что-то подобное.

— Нам не нужен забор, — сказала ему Филлис.

— Никому не нужен забор. Но выглядит он шикарно. Особенно в таком стиле, с белым сосновым штакетником. Будто с обложки журнала.

— Больше ни у кого на всей нашей улице нет огороженного переднего двора, — заметила она. — Это выглядит снобистски, будто они пытаются не пустить к себе никого, будто они боятся, что кто-нибудь из нас будет разгуливать по их драгоценной лужайке.

Он уже начинал злиться.

— Дело не в этом.

— А в чем дело?

— Я просто хочу сказать, что забор выглядит красиво. Он добавит району чуточку класса. Возможно, даже повысит стоимость недвижимости. В отличие от заросшего сорняками грязного газона Колдуэллов, — он свернул на Первую улицу. — На днях я выгуливал Спринклса…

Спринклс.

Какого черта она назвала щенка Спринклсом?

… и увидел эти штакетины вблизи. Гладкие. Идеальные. Не знаю, из чего они сделаны — может быть, из какого-то вторсырья, — но я никогда не видел ничего подобного.

— Мы не будем ставить забор перед домом, — сказала Филлис.

— Господи Иисусе!

— Не произноси имя Господа всуе.

— Как обычно, ты все неправильно поняла. Я ничего не говорил об установке забора в нашем дворе. Я просто рассказал, как он хорошо смотрится у них во дворе. Вот и все. Ладно, закрыли тему.

Но на самом деле он говорил об ограждении лужайки перед их домом. Он устал от того, что каждое паршивое животное, пробегающие мимо по улице, гадит на его траву, устал видеть, как эти сопливые дети Колдуэлла и их друзья-нищеброды используют его платан в качестве третьей базы, играя на улице в бейсбол. Немного уединения явно пришлось бы весьма кстати.

Но он мог попрощаться с этой мечтой. Филлис определенно заняла твердую позицию против заборов перед домами. И как только она приняла такое решение, лишь сам Иисус мог заставить её изменить своё мнение.

Он уже не в первый раз задавался вопросом, какой была бы его жизнь, если бы он женился на Джоани Мердок вместо Филлис. Джоани была его первой девушкой, и если бы она не уехала после выпускного класса, кто знает, как все могло обернуться?

Но она уехала.

И он оказался с Филлис.

Оставшуюся часть пути до магазина "Хранилище" они молчали, а оказавшись внутри, разошлись в разные стороны: он — к отделу Скобяные Изделия, она — к отделу Здоровье и Красота.

* * *

Выгуливая Спринклса тем вечером, Рич решил специально направиться на запад, а не на восток, чтобы пройти мимо дома Йоргенсенов. Пока Спринклс делал своё дело, прислонившись к тощему дереву на узкой полоске земли между тротуаром и улицей, Рич водил руками по доскам забора. Были ли они на самом деле досками? Довольно сложный вопрос. Материал, гладкий и прохладный на ощупь, определенно не был деревом; по ощущениям он больше напоминал пластик, и в его идеально ровной текстуре было что-то такое, что пришлось ему по душе.

— Привет, Рич.

Он вздрогнул от неожиданности и быстро отдернул руку от забора.

Тед Йоргенсен рассмеялся.

— Я не хотел тебя пугать.

— Ты меня не напугал. Я просто… — он не мог придумать, как закончить предложение.

— Любуешься моим забором?

— Да, — признался Рич. — Он чертовски стильный.

— Спасибо. Я сделал его сам.

Рич был удивлен. Йоргенсен особо не выглядел мастером на все руки, поэтому автоматически предположил, что его сосед кого-то нанял для установки забора. Он посмотрел налево, в сторону ворот. Когда вообще возвели забор? До Рича наконец-то дошло — он не только не видел, чтобы кто-нибудь устанавливал его, но и не мог точно вспомнить, когда его впервые заметил. Наверняка Тед возводил забор в середине буднего дня, когда он был на работе, но по какой-то причине в сознании Рича возник образ Йоргенсена, устанавливающего его посреди ночи.

Ему не нравился этот образ.

— Где ты взял доски? — полюбопытствовал он.

— Как я и сказал. Сделал их сам.

— Доски? — недоверчиво переспросил Рич.

Йоргенсен усмехнулся.

— О, да. Это шведское изобретение. У меня есть двоюродный брат, живущий в Лунде. Он подарил мне машину, которая создает доски из сырого материала, и обрезает их по длине. Хочешь посмотреть на нее?

Он хотел… и в тоже время не хотел. Что-то здесь было не так; что-то в его соседе казалось не совсем правильным. Но Рич согласился, когда Йоргенсен открыл ворота и жестом пригласил его во двор. Они вдвоем прошли по короткой подъездной дорожке к гаражу. Он привязал поводок Спринклса к крану на стене дома, затем последовал за Йоргенсеном к маленькой двери в задней части гаража. Тед достал ключ, отпер дверь, затем вошёл внутрь, и как только он это сделал, включился свет.

— Вот она.

Это было интересное приспособление, не похожее ни на что, что он когда-либо видел. Семи футов высотой, оно занимало весь центр гаража, гладкое квадратное металлическое устройство с подсвечивающимися кнопками, расположенными над двумя рычагами-джойстиками, одним красным, другим зеленым. Справа от этих элементов управления находилось квадратное отверстие размером примерно с дверцу стиральной машины с фронтальной загрузкой. Из верхней части устройства торчали стеклянные трубки разного размера.

Как кузен Йоргенсена доставил сюда машину? — недоумевал Рич. Она была слишком большая, вряд ли её можно отправить по почте. Может быть, она пришла по частям, а Йоргенсен здесь её собрал. Похоже, он гораздо более искусен, чем предполагал Рич.

— Как она работает?

— Просто. Помещаешь в нее труп…

Дальше он уже ничего не слышал. Труп? С того момента, как сосед застукал его около забора, он испытывал какое-то чувство тревоги и с опаской заходил на территорию Йоргенсенов, но теперь у этого беспокойства появилась реальная причина. Труп?

— Труп? — сказал он.

Йоргенсен усмехнулся.

— Знаю. Звучит безумно, так ведь? Но, клянусь Богом, это работает. Хочешь, я тебе покажу? Вот…

Он повел Рича к другой стороне машины, и там, на полу, поверх черного пластикового брезента, лежало мертвое тело бездомного. Рич сразу его узнал. Это был тот сумасшедший человек, который постоянно сидел на ступеньках почтового отделения и каждого мимо проходящего называл "Стивом".

Он почувствовал себя так, словно его ударили в живот. Во что он здесь вляпался?

— Теперь смотри.

Йоргенсен с гордостью открыл дверцу в машине по изготовлению досок, достал цепь с петлей на конце и затянул её на голове и руках бездомного. Он поспешил обратно к другой стороне машины, и с удивительной бесшумностью цепь и труп втянулись внутрь.

— Иди сюда!

Рич нерешительно подошёл к тому месту, где стоял его сосед и нажимал на кнопки. Из глубины машины донеслось продуктивное жужжание.

Секундой позже связка досок наполовину высунулась из отверстия.

Йоргенсен нажал на красный рычаг.

— Готово!

— Это был человек, — наконец сказал Рич.

Его сосед кивнул.

— Да, — признал он.

— Ты убил его.

— Я оказал ему услугу. Так от него будет гораздо больше пользы.

— Но ты убил его.

— Это не я придумал. Это шведское изобретение.

— Но они не могут…

— Не могут что?

— Я имею в виду, в Швеции. Они не могут убивать людей, чтобы делать доски.

— ещё как могут. Как ты думаешь, почему скандинавские страны такие респектабельные? У них нет проблем с бездомными, они нашли способ использовать самых бесполезных членов общества. Эти люди вносят свой вклад в улучшение своей страны. Смерть дает им возможность обрести хоть какой-то смысл в этой жизни.

Это было невозможно. Такого просто не могло быть. Но когда Рич попытался вспомнить, видел ли он когда-нибудь фотографию скандинавского бездомного или снимок улицы со спящими людьми на тротуаре, то не смог. Он вспомнил, что несколько лет назад в Дании или Норвегии националисты протестовали против мусульманских беженцев, ищущих убежища. А вот чем все это закончилось, больше никогда не слышал, данная проблема просто полностью исчезла из новостей. Что случилось со всеми теми беженцами?

Были ли они превращены в строительные материалы?

Это было какое-то безумие.

Только это никакое не безумие. Доказательство находилось прямо перед ним.

Он не мог удержаться, протянул руку и провел по доскам. Они были гладкими, теплыми, приятными на ощупь.

— Жизненная искра, запечатанная в оргстекле, — гордо сказал Йоргенсен.

Рич быстро отдернул руки.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал он.

— Можешь остаться.

— Нет, я пойду.

Йоргенсен нахмурился.

— Ты не собираешься…?

Звонить в полицию? Это именно то, что он собирался сделать. Но в последней фразе его соседа явно присутствовала скрытая угроза. Рич попытался прочитать выражение лица этого человека.

Из него можно сделать отличные доски, вот что он думал.

И никто не узнает.

Никто в такое просто не поверит.

— Мне надо выгуливать собаку, — Рич разыграл карту "ты-ведь-мужик-и-ты-знаешь-каково-это". — Жена надерет мне задницу, если я буду отсутствовать слишком долго, — негласный намек на то, что если он не вернется в ближайшее время, ему придется объяснять Филлис, почему он опоздал.

Такая тактика, казалось, сработала. Его сосед улыбнулся.

— Ну, заходи, если что.

Рич кивнул, направляясь к двери.

— Спасибо, — сказал он, — за… — украдкой взглянув на доски, — …все.

Он не мог свободно дышать, пока они со Спринклсом не вернулись на тротуар. Не то чтобы он не дышал все то время, пока был в гараже, но напряжение определенно чувствовалось. Пока Рич не вышел оттуда, он не осознавал, насколько нервничал.

Как он мог не нервничать?

Тед Йоргенсен сделал свой забор из мертвых тел.

Прям как люди в Швеции.

Все это просто не укладывалось у него в голове. Потрясенный, Рич поспешил домой, запер входную дверь и перебегая из комнаты в комнату, быстро закрыл все окна. Он столкнулся с Филлис в спальне.

— Что ты делаешь? — спросила она.

— Проверяю, чтобы все окна были закрыты и заперты.

— Но сегодня жарко…

Он резко повернулся к ней.

— Все двери и окна должны быть заперты!

Филлис опешила, явно удивленная резкостью его реакции, и посторонилась, пока он лихорадочно проверял последнюю из комнат.

— Что происходит? — спросила она.

— Ничего!

— Что-то происходит.

— Давай просто ляжем спать, — сказал он ей.

— Сейчас только восемь часов!

— Ну, я иду спать. Устал.

Она вернулась в гостиную. Рич, верный своему слову, разделся и забрался под одеяло. Десять минут спустя он уже спал мертвым сном.

Во сне он был на узкой улочке в раздираемой войной Руанде. Слева от него стояли ухоженные дома с идеальными заборами. Справа от него лежали груды убитых африканских детей. В центре улицы стоял улыбающийся Тед Йоргенсен, его машина работала на полную мощность, поглощая тела и штампуя доски.

* * *

— Йоргенсены пригласили нас на барбекю в эту субботу, — сказала Филлис.

Только что вернувшись с работы, с одной мыслью, как бы побыстрее попасть на кухню и взять себе пива, Рич сначала даже не понял, что она сказала.

— Что?

— Йоргенсены пригласили нас на барбекю.

На этот раз он её услышал.

— Нет, — сказал он ей.

— Я уже сказала "да".

— Ты даже меня не спросила!

— Я знала, что ты скажешь "нет".

— Но все равно сказала "да".

— Для тебя это прекрасный шанс полюбоваться вблизи их драгоценным забором.

Не вздумай больше шутить об этом! — ему хотелось наорать на нее. Но он сохранял спокойствие.

— Я не пойду.

Рич открыл холодильник, достал бутылку "Хайнекен" и направился обратно в гостиную, где плюхнулся на диван.

— О, да, пойдешь, — сказала ему Филлис.

— О, нет, не пойду.

— Ну, а я пойду.

— Мне кажется, ты говорила, что они снобы…

— Ну, я хочу лично в этом убедиться. И я обязательно расскажу им, что ты хочешь поставить такой же забор, как у них…

— Да прекрати ты с этим забором!

Она уставилась на него, озадаченная агрессивностью его ответа.

— Что с тобой? Что опять уже случилось?

— Ничего.

Он сделал большой глоток пива.

В этот момент раздался звонок в дверь, и вместо того, чтобы ещё больше провоцировать ссору, Филлис пошла открывать. Рич включил телевизор, настроившись на местные новости. Позади себя он слышал, как один из детей Колдуэлла спрашивал, может ли он достать бейсбольный мяч, который его брат случайно отбил на задний двор.

— Валяй, — сказала ему Филлис. — Калитка открыта.

— Я запру эту калитку, — сказал Рич после того, как она закрыла дверь. — Не хочу, чтобы эти маленькие ублюдки лазили там.

— Почему бы тебе не построить новый забор и держать их подальше отсюда?

— Ну хватит уже про этот забор! — крикнул он.

— Господи! Да что с тобой такое? — Филлис умчалась на кухню, и через несколько секунд он услышал, как хлопают дверцы шкафчиков, стучат кастрюли на плите.

Он задумался, а не рассказать ли ей о заборе, о шведской машине, о бездомном парне…

Привет, Стив!

…но Филлис была не из тех, кто умеет хранить секреты. Она все разболтает, причем всем, кого знает, и если она это сделает, сложно даже представить, какой будет реакция Йоргенсена. Возможно, она станет частью его внутреннего дворика. А возможно, они оба.

С другой стороны, Филлис может сразу же пойти в полицию. Они выяснят, что происходит, и арестуют Йоргенсена.

Было невозможно предсказать, что произойдет. Вот почему его план состоял в том, чтобы полностью избегать этого человека и надеяться, что Йоргенсен и его жена уедут отсюда как можно дальше.

* * *

В итоге они оба отправились на барбекю.

Рич так и не смог придумать способа, как избежать этого.

Он надеялся, что это будет барбекю для всех соседей, что там будут другие люди и он сможет проводить как можно меньше времени с Тедом Йоргенсеном, но все оказалось не так. Они были единственной приглашенной парой, и естественно, жены больше общались друг с другом, оставив его наедине с Тедом.

Он решил избегать любых тем, каким-либо образом имеющих отношение к машине, поддерживать разговор на безопасные несерьезные темы, а затем быстро поесть и уйти домой как можно раньше. Но именно Йоргенсен, положив четыре стейка на гриль, подошёл к гаражу, открыл маленькую боковую дверь и жестом пригласил Рича следовать за ним.

Он лишь на мгновение замешкался, прежде чем последовать за своим соседом внутрь гаража.

К его облегчению, похоже ничего там не изменилось. Доски, сделанные ранее на этой неделе, были сложены в том же месте, и новых не добавилось. Машина стояла в бездействии. Когда они обошли её, Рич с облегчением выдохнул, не увидев на полу черного брезента.

— Работа продвигается довольно медленно, — пошутил Йоргенсен. — Я уже на полном серьезе подумывал сходить в Лоус или Хоум Депо и там купить штакетник.

Эти слова были музыкой для его ушей, но неожиданно для себя Рич спросил:

— А как насчет животных? Можно делать доски из животных?

— Можно, но, как ни странно, они не так хороши. Просто у людей есть все нужные элементы, необходимые машине. Впрочем, если в ближайшее время что-нибудь не подвернется, мне придется приостановить свои планы по реконструкции заднего двора.

Если в ближайшее время что-нибудь не подвернется.

Этот человек — серийный убийца. Такова правда. До сих пор подобная мысль ему даже в голову не приходила, по крайней мере так четко и ясно. Йоргенсен продолжал рассуждать разумно, снова упоминая скандинавские страны, где это якобы было обычной практикой, но единственное, о чем мог думать Рич — именно в этот гараж его сосед привозил трупы убитых им людей.

Как ему из всего этого выпутаться? Они вдвоем жили на одной улице. А теперь ещё и общались! Неужели им с Филлис придется переехать, чтобы избавиться от такого соседа?

Снаружи до его ноздрей донесся запах готовящихся стейков. Пахло очень вкусно, но мысль о том, чтобы съесть мясо, приготовленное этим человеком на гриле, вызвала у него рвотный позыв. Кто знает, что это были за стейки?

— Пора их перевернуть, — сказал Йоргенсен, ухмыляясь. — Давай вернемся.

Остаток вечера прошёл без происшествий. Никто не упоминал ни о заборе, ни о машине, ни о Швеции. Так, несерьезный разговор, на уровне сплетен. Рич ел слишком мало и пил слишком много. Они пришли в гости пешком, так что ему не нужно было беспокоиться о том, как доехать домой. Вернувшись домой, Филлис захотела секса, а вот он нет, и пока обходил дом, проверяя, заперты ли все двери и окна, она со злостью влетела в ванную, с грохотом захлопнув за собой дверь.

* * *

Он никогда не был алкоголиком, но в течение недели после барбекю Рич каждый день, прежде чем отправиться домой, заходил в бар рядом со своей работой и выпивал несколько рюмок, просто чтобы "снять напряжение". Это было самое главное клише в книге Рационализация начинающего алкоголика. Он знал это, но ему было все равно. Когда он возвращался домой трезвым, проезжая мимо дома Йоргенсенов и видя этот идеально белый забор, его внутренности скручивались в узел, а мышцы напрягались, будто стальные канаты. Это была слишком тяжелая ноша, чтобы носить её в себе. Он уже подумывал обратиться в полицию, но вовремя сообразил, насколько безумной будет звучать его история. Доказательства то будут — если они проверят ДНК штакетника, — правда ни один судья никогда не одобрит такой запрос.

Поэтому он пил.

Может, стоило все рассказать Филлис? Возможно. Но он хотел уберечь её от этого, не хотел обременять её совесть.

Ну и маленькая, мелочная часть его не хотела признаваться ей, что он ошибался насчет забора.

В пятницу, когда перед ним замаячила перспектива выходных, он задержался в баре на одну порцию виски дольше обычного. В отличие от питейных заведений, изображенных в фильмах и по телевизору, здесь не было ни дружелюбных друзей-собутыльников, ни приветливых компаний завсегдатаев, только одинокие люди, погруженные в свои мысли. В принципе, его это вполне устраивало. Он был здесь не для того, чтобы заводить друзей; он просто хотел притупить свои чувства и как можно дольше держаться подальше от своего района.

После знакомства с Йоргенсеном, он каждый вечер прогуливался со Спринклсом в противоположном направлении от дома Теда. Он мог провести субботу и воскресенье, не общаясь ни с ним, ни с его женой. Но каждый раз, когда ему нужно было ехать в магазин, Ричу приходилось проезжать мимо их дома. Даже если бы он заперся у себя внутри на все выходные, он все равно знал бы, что их дом рядом.

С его забором, сделанным из людей.

И машиной в гараже.

Выходя из бара, честно говоря он чувствовал себя малость навеселе, но это было хорошее чувство, и, садясь в машину, Рич подумал — было бы неплохо так себя чувствовать все время.

Нет.

Он не мог так поступить. Он должен был взять себя в руки. Он не мог позволить забору Йоргенсенов полностью разрушить его жизнь.

Он вел машину очень внимательно, сверхосторожно, прекрасно осознавая, что его восприятие изменилось, время реакции нарушилось. Он медленно повернул за угол, на свою улицу…

…и врезался в ребенка, который выбежал с подъездной дорожки, преследуя собаку.

Он ударил по тормозам. Столкновение получилось очень жестким. Даже ещё не вышев из машины, он понял — шансов на то, что ребенок жив, очень мало. Рича трясло. Он наклонился над скрюченным окровавленным телом, лежащим прямо перед его бампером, проверяя, мертв ли мальчик. Рич не слышал ни звука, не видел никаких признаков движения. Это был один из тех дерзких детей Колдуэлла, правда, кто именно, он не знал. Рич осмотрелся вокруг, ища поблизости кого-нибудь из его братьев или любых других свидетелей аварии.

И увидел идущего к нему Теда Йоргенсена.

Этому кошмару не будет конца. Этот серийный убийца собирался жить долго и счастливо в своем по шведски чистом пригородном раю, в то время как Рич проведет остаток своей жизни в тюрьме из-за одного глупого несчастного случая…

Йоргенсен поднял тело мальчишки Колдуэлла.

— Открой, — сказал он, ткнув ногой в пассажирскую дверь машины.

Слишком потрясенный, чтобы ослушаться, Рич сделал, как ему было велено. Йоргенсен забросил тело внутрь и закрыл дверь.

— Припаркуйся на моей подъездной дорожке, — приказал он. — Я встречу тебя там.

И Тед пошёл обратно к своему дому.

Охваченный паникой, понимая, что поступает неправильно, но недостаточно ясно соображая, чтобы поступить правильно, он включил передачу, подъехал к дому Йоргенсенов и заехал на подъездную дорожку. Как раз в этот момент подошёл Тед, открыл пассажирскую дверь, достал ребенка Колдуэлла, будто какие-нибудь продукты из магазина, и отнес мальчишку в гараж.

Теперь Рич понял, что происходит.

Не было даже времени разобраться, что он чувствует по этому поводу. Часть его была в абсолютном ужасе…

Был ли мальчишка Колдуэлла вообще мертв?

…но часть его думала, что если все сработает, он останется на свободе и ему не будет грозить ни тюрьма, ни любые возможные последствия.

Машина была включена.

Тело отправилось внутрь.

Доски получились белыми, гладкими и приятно теплыми.

Машина отключилась. Они посмотрели друг на друга. Рич не знал, что и сказать.

Первым заговорил Йоргенсен.

— ещё два, и у тебя будет достаточно досок, чтобы сделать новую собачью будку для Спринклса.

Это привело его в чувство.

— ещё два? Да я, как бы, не собирался…

Йоргенсен бесстрастно посмотрел на него.

— ещё два.

У Рича внезапно пересохло во рту.

— Я буду держать доски здесь, пока их не станет достаточно. Тогда они все твои.

Это была угроза, но он все ещё слабовато соображал и был не в состоянии понять, в чем она заключается и почему это так важно. Тед, казалось, почувствовал это.

— Едь домой, — сказал он. — Поговорим об этом позже. И помой со шланга бампер, — добавил он. — На нем, скорее всего, кровь.

ещё два.

Полчаса спустя, после тайной мойки машины в темноте, он попытался незаметно проникнуть в дом.

ещё два.

Филлис ждала его.

— На этот раз ты действительно пьян, так ведь? Так ведь?

Он тупо стоял, ничего не отвечая.

— С меня хватит этого дерьма! Ты каждый день приходишь домой поздно, не говоришь мне, где ты был…

— Я не…

— Заткнись! Ты хоть раз можешь меня выслушать! Я не знаю, что с тобой происходит, но за последнюю неделю…

Перестав её слушать, Рич внимательно посмотрел на свою жену.

ещё два.

Он был все ещё пьян?

Возможно.

Но он думал о том, как она всегда придиралась к нему, о весе, который она набрала за последний год, и решил — как-нибудь на этой неделе, может быть, завтра утром, они вдвоем совершат небольшую поездку в гараж Йоргенсенов.

Перевод: Игорь Шестак

Безмолвие деревьев

Bentley Little, "The Silence of Trees", 2016

Я покинул Финикс более пятнадцати лет назад, после того, как катастрофы 2000 года так и не произошло, разочаровавшись в своей работе, в своей жизни, в своем социальном положении в этом треклятом мире. С тех пор я туда не возвращался. Я жил в Пайнтопе в арендованной хижине со старомодней спутниковой тарелкой, работал в большом казино в соседнем Хон-Да в резервации Форт-Апачи. Моя официальная должность была "детектив казино", но в основном все, что я делал, это ходил кругами, обозначал своё присутствие и пытался вселить страх Божий в сотрудников и клиентов, чтобы они даже не думали делать то, чего им не следовало делать. Работа была так себе, но какого-либо дискомфорта я не испытывал.

Просто существовал.

Перемены пришли в облике женщины. Так всегда и бывает, не так ли? Она была высокой и смуглой, стройной и красивой, и здесь, в северных землях, выделялась, как отполированный рубин среди грубых кусков битого цемента. Клиентами Хон-Да были в основном местные деревенщины и богатые жители с юга, владеющие летними домиками под сенью величественных сосен, и хотя к нам постоянно заходили женщины, они обычно были в возрасте и в сопровождении своих мужей. Те немногие красавицы, которые забирались так далеко, неизменно были с музыкальными группами, выступающими в концертном зале, или в объятиях богатых бизнесменов, приехавших на короткие выходные.

Однако она была другой. Одна. Была середина утра, середина недели. Она явно кого-то искала, и когда её глаза нашли меня, болтающего с пит-боссом в центре зала, сразу же направилась мимо столов и игровых автоматов к тому месту, где мы стояли. Вблизи женщина показалась мне знакомой, а когда улыбнулась мне и произнесла моё имя, я понял, что знаю её, хотя все ещё не мог вспомнить, где её видел.

И тут до меня дошло. Фрида Бальдерама, маленькая девочка Карлоса, только совсем взрослая. Когда я видел её в последний раз, она была милым двенадцатилетним ребенком, но это было давно, а сейчас она стала потрясающей молодой женщиной. Карлос был одним из хороших парней, одним из немногих, по кому я скучал, и хотя я не видел его и не разговаривал с ним с тех пор, как покинул Долину[78], уверен, учитывая наши прошлые, достаточно прочные отношения, мы смогли бы с легкостью восстановить дружеское общение независимо от того, сколько прошло времени.

Фрида спросила, можем ли мы поговорить. Одни. Пит-босс отошёл. Я предложил Фриде выпить.

— Кофе, чай, содовая, вода?

Она покачала головой, сказала, что все хорошо. За её улыбкой скрывалась печаль, и внезапно я понял, — она пришла сюда, чтобы сообщить плохие новости. Я чувствовал это и внутренне приготовился.

— Мой отец мертв.

Я ожидал этих слов, но все равно был шокирован, услышав их. Карлос мертв? Он был всего на несколько лет старше меня.

— Что случилось? — спросил я.

Рак, — подумал я. Или сердечный приступ.

Она встретилась со мной взглядом, и я увидел боль в её глазах.

— Его убили.

Эта новость ошарашила меня. Карлос, возможно, и знал некоторых сомнительных людей в молодости, но никого серьезного. А с тех пор, как родилась его дочь, он полностью встал на путь добродетели. Мне было трудно представить сценарий, при котором он оказался бы в реальной опасности.

Может, это произошло случайно.

Возможно. Но я не думал, что его маленькая девочка стала бы разыскивать меня здесь, если бы дело обстояло именно так.

Как бы там ни было, я надеялся, что все произошло быстро. Я много где побывал, многое повидал и знал, что убийство — это худший способ уйти, даже хуже, чем болезнь. Болезнь могла быть мучительной, но по-своему она естественна. Убийство? Если оно затянуто, то нет ничего страшнее этого, потому что встреча с неминуемой смертью, смертью, которая быть не должна, смертью, которая не должна была случиться, — за гранью мучений.

Я прокашлялся.

— Они поймали…

— Была бы я здесь, если бы они это сделали?

Я сделал глубокий вдох.

— Рассказывай.

Я видел, как она открыла рот, собираясь что-то сказать, но не смогла. Пока нет.

— Пожалуй, я все-таки возьму воды, — сказала Фрида.

Промочив горло, несколько минут спустя, сидя за столом, она снова попыталась рассказать, что произошло.

— Два месяца назад мой отец поехал по Билайн в Пейсон, повидаться со своим другом Хилли. Ты знаешь Хилли?

Я покачал головой.

— Неважно. Дело в том, что он так туда и не добрался. Хилли позвонил мне несколько часов спустя и спросил, куда он подевался. Я попробовала позвонить отцу на мобильный, но он не ответил. Могло быть много причин, по которым он ещё не добрался до Хилли. Я уже собиралась подождать, пока он сам не объявится, но почувствовала, что что-то не так. Также почувствовал и Хилли. Тогда мы решили проследовать по возможному маршруту Папи, но с противоположных концов. Я начала с Финикса, он начал с Пейсона.

— Хилли нашёл грузовик моего отца. И его самого.

Ей пришлось на мгновение остановиться. Я не давил, просто ждал. Фрида вытерла глаза, допила воду. Я сделал знак принести ещё стакан.

— Он съехал с шоссе и грузовик врезался в валун. Сначала они сообщили мне, что он был пьян, но я им сказала, что он не пьет. Ты ведь это знаешь, верно?

Я кивнул.

— Так я им и сказала. Тогда они предположили, что у него мог быть сердечный приступ или судорожный припадок, но когда провели вскрытие, то ничего, указывающего на это, не обнаружили. В конце концов, все списали на какой-то несчастный случай. Они сказали, что, возможно, он свернул, пытаясь избежать столкновения с оленем или койотом, или кем-то ещё, и во время столкновения ударился головой — это его и убило.

— Но ты в это не веришь?

— Нет.

— Как думаешь, что произошло? — спросил я.

Она посмотрела на меня.

— Я думаю, его убил лейтенант Армстронг.

Это было невозможно. Уже пять лет как Армстронг мертв, убит водителем, которого он остановил на шоссе Билайн. Это было большой новостью во всех газетах и на телевидении. Этот расистский ублюдок потерял работу после неудачного ареста, обошедшегося департаменту полиции более чем в миллион долларов в качестве платы за урегулирование, но каким-то образом устроился в дорожный патруль, и там, на шоссе Билайн, штрафовал людей за превышение скорости и неправильное перестроение по полосам движения, больше акцентируя внимание, я уверен, на водителей с коричневым цветом лица. В конце концов он остановил не того человека, и в итоге ему выстрелили в лицо и оставили умирать на обочине дороги. Я знал немного людей, оплакивающих кончину Армстронга, но жестокость преступления была хороша для рейтингов, оставаясь главной темой новостей более недели, и дорожный патруль, стремясь извлечь выгоду из бесплатной рекламы, переименовал короткий участок Билайн в его честь, назвав "Шоссе памяти Дональда Р. Армстронга".

Я знал, что Фриде больно, и старался вести себя с ней помягче.

— Армстронг мертв, — сказал я. — Это не мог быть он.

— Это был он, — настаивала она. — Помнишь, как он вечно проделывал ту дурацкую киношную штучку, оставляя Фрито[79] на лбу любого латиноамериканца, чью смерть ему приходилось расследовать? Чтобы все знали, это его дело. И что оно наверняка не будет раскрыто. Так вот, у моего отца на лбу был Фрито. Хилли тоже это видел.

— Кроме того… — она сделала паузу. — Папа умер точно на том же месте, где и лейтенант Армстронг.

Данный факт придавал всему этому немного больше правдоподобия.

Я почувствовал, что меня начинает затягивать в это дело.

— Мне нужна помощь. А папа всегда говорил мне, ты тот парень, который занимался подобными вещами.

Это было правдой. Но не потому, что я этого хотел. Просто все сложилось таким образом. Я годами избегал разговоров о своих делах в области сверхъестественного, но после моего приключения в Бамблби будто плотину прорвало. Каким-то образом слухи молниеносно распространились, и я приобрел репутацию специалиста по расследованию дел, о существовании которых обычные правоохранительные органы даже не подозревают. Признаю, это было прибыльно, но дорого мне обошлось. Правда заключалась в том, что именно такое дело стало одной из причин, по которой я растворился, будто Гудини, и отправился на север после начала тысячелетия.

Однако это была Фрида, маленькая девочка Карлоса, и я был обязан ей, ему, разобраться в этом.

— Я могу заплатить тебе, — предложила она.

Я обиженно посмотрел на нее.

— Нет. Как раз то ты и не можешь.

Она закрыла эту тему, понимающе кивнув и благодарно улыбнувшись.

— Отвези меня туда, — сказал я ей. — Покажи мне, где все это произошло.

— Хорошо.

— Я поеду за тобой. Встретимся на парковке. Мне ещё надо решить кое-какие вопросы с руководством.

Чтобы мы могли общаться в дороге, она взяла у меня телефон и ввела в него свой номер, а затем вышла из казино. Я сказал пит-боссу, что беру день или два выходных — мой первый отпуск с тех пор, как меня приняли на работу, — получил добро, если вернусь к вечеру пятницы, и вышел на парковку для сотрудников позади казино, где стоял добитый "Понтиак" с выцветшей наклейкой на бампере, рекламирующей давно уехавшего местного ди-джея 1990-х годов.

Зато мой.

Я выехал на парковку перед казино, где меня ждала Фрида в гораздо более классной машине: новом синем Лексусе. У нее явно дела шли хорошо, и я был этому только рад. Карлос был отличным парнем, а Фрида была папиной дочкой.

Мы направились на запад, через Шоу-Лоу и Хибер, а затем повернули на юг в сторону Пейсона. Два часа спустя Фрида остановилась на том месте, где был убит Армстронг. Я припарковался на обочине позади нее. На краю дороги стояла мемориальная доска, подаренная ПБА[80], а также несколько букетов отбеленных пластиковых цветов. Другая машина, пустой потрепанный "Шевроле", была припаркована по другую сторону мемориальной доски.

Шоссе здесь спускалось в сухое русло реки, и в самом низу, там, где застрелили Армстронга, находилась небольшая роща тополей. Она показала мне валун, в который врезался грузовик её отца, и сдавленным голосом пояснила, как все было, когда они его нашли.

Выслушав её, я побрел туда, где Армстронг получил пулю. Я сразу же почувствовал, что что-то не так, что-то неправильное, однако мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что именно меня так беспокоит.

Это было безмолвие деревьев.

Я долгое время жил в сосновом бору, и одна вещь, на которую я часто обращал внимание, это звуки окружающего мира. Не то чтобы я любитель природы. Нет. Я не охочусь, не ловлю рыбу, не хожу в походы, не катаюсь на велосипеде — не занимаюсь подобной ерундой. И никогда не занимался. Но даже такой городской парень, как я, не может не обращать внимание на то, что слышит каждый день. Но эти деревья были совершенно застывшие, абсолютно неподвижные. Безмолвные. Несмотря на то, что легкий ветерок ерошил мои волосы и гонял мертвые хрустящие листья с соседнего платана по камням в русле высохшей реки. Будто деревья существовали в вакууме, в пузыре, из которого не мог вырваться ни один звук. Я почувствовал, как по спине пробежал неприятный холодок.

Я огляделся, пытаясь понять, в чем может быть причина.

И увидел тело в высохшем русле реки.

Я соскользнул вниз по небольшому склону, вызвав лавину мелких камней. Это был пожилой мексиканец, одетый во что-то похожее на униформу уборщика. "Шевроле", должно быть, принадлежал ему. Почему он вообще оказался здесь, было загадкой, но причина его смерти — нет.

У него на лбу был Фрито.

Фрида была права. Это был Армстронг. Дух этого расистского ублюдка оказался в ловушке на этом участке дороги, и, подобно пауку, ожидающему в своей паутине садящихся мух, Армстронг оставался на одном и том же месте, экономя силы, пока один из его врагов не пройдет по его территории.

— Узнае́шь его? — спросил я Фриду, кивнув в сторону тела.

Она держалась сзади, боясь подойти ближе, и решительно покачала головой, хотя я знал, — она была слишком далеко, чтобы видеть его лицо.

Это не имело значения. Важно было то, что это сделал Армстронг. Я пытался понять, что могло удерживать его здесь и что я мог с этим поделать.

— Это сделал лейтенант Армстронг, так ведь? — спросила меня Фрида, когда я поднимался обратно по склону.

Я кивнул.

— Как нам его остановить?

— Я не знаю. Но выясню, — пообещал я.

— Что ты собираешься делать?

Это был хороший вопрос.

— Поговорю с кое-какими людьми, — неопределенно сказал я.

— Я поеду с тобой.

её взгляд был вызывающим.

— Нет, не поедешь. Мы здесь имеем дело с опасными вещами. Твой отец не хотел бы, чтобы я втягивал тебя в это.

— Я втянула тебя в это!

— Ты знаешь, что я имею в виду, — я нежно положил руки ей на плечи, и для меня она была не красивой молодой женщиной, а маленькой девочкой Карлоса, испуганной, полной вопросов и обеспокоенной о своем отцом. — Это то, чем я занимаюсь. Это моя работа. Я буду держать тебя в курсе, рассказывать тебе про каждый свой шаг, но работаю я один.

— Я…

— Я работаю один или вообще не работаю.

Мне не хотелось давить на нее, но я видел упрямство в её глазах и знал, что она не отступит, если её не вынудить.

— Позвони в 911, - сказал я ей. — Сообщи об этом. Пусть копы проведут расследование по-своему. А я посмотрю, что я могу сделать с Армстронгом, — я вытащил свой телефон и отошёл к куче пластиковых цветов. — Мне надо сделать несколько звонков.

Номер телефона Барка Херрингтона был одним из немногих, которые я все ещё знал наизусть. Барк был в курсе того, что он называл "сверхъестественным", больше, чем любой другой человек, о котором я мог только подумать. Я познакомился с ним в середине девяностых, во время расследования дела о парне, который утверждал, будто его дом построен прямо на могильнике апачей, и духи или демоны крали драгоценности его жены. Оказалось, его супруга пристрастилась к кокаину и закладывала свои драгоценности, чтобы платить за "снег". Я раскрыл это дело, но сомневаюсь, что сообразил бы так быстро, если бы Барк не помог мне исключить все сверхъестественные варианты. Этот человек знал своё дело. Вот почему я использовал его в качестве консультанта, вероятно, в дюжине других дел.

Однако Барк жил за Супериором. Не было никакого смысла ехать три часа туда и обратно только для того, чтобы задать ему пару вопросов. Но и к телефонным звонкам он относился настороженно, и было непонятно, ответит он или нет. Все же я попробовал. Он снял трубку на девятнадцатом гудке, очевидно, решив, что если кто-то так настойчив, звонок должен быть важным.

Как обычно, не было никакой преамбулы.

— Херрингтон слушает.

— Это я, — сказал я.

Если он и заметил, что я не выходил на связь больше десяти лет, то это было никак не заметно.

— Привет, — сказал он. — Что случилось?

Я вкратце изложил ему суть дела.

— Как был убит полицейский? — спросил он.

— Застрелен.

— Тогда кто же его убил?

— Зачем тебе это?

— Если дело не в том, как, то в том, кто. Ответ на один из этих двух вопросов и есть причина, по которой он мертв и в тоже время жив.

— Обычный зэк, насколько я знаю.

— Я бы на твоем месте поговорил с ним, проверил его. Что-то не сходится. Я ставлю на стрелка.

— Спасибо, — сказал я.

— Не пропадай, дружище — сказал мне Барк и тут же повесил трубку.

Я улыбнулся. Прозвучало так эмоционально, как никогда. Для Барка это было важным признанием. Он явно скучал по мне. Оказывается, я тоже скучал по нему, и впервые признался себе, что скучал по таким делам. Я скучал по Работе.

Они повесили убийство Армстронга на Папаго[81], торговца оружием, который, я был почти уверен, отбывал срок во Флоренции. Я не мог вспомнить его имя, поэтому позвонил в Финикс, пытаясь узнать, работает ли ещё кто-нибудь из моих старых знакомых. Сантуччи уже давно уехал, но его шестерка Накамура все ещё числился на государственной службе. Мы с ним никогда не были закадычными друзьями, но и неприязни между нами никогда не было. Мы пару минут мило побеседовали, и он засел за свой компьютер, стуча по клавишам.

Папаго звали Кэмерон Вуд, и он был не во Флоренции, а содержался в тюрьме в Уинслоу, единственном реальном источнике занятости в этом умирающем городке. Если бы я направился обратно по Билайн, то, вероятно, смог бы добраться туда за два часа.

— Есть зацепка, — сказал я Фриде. Она все ещё разговаривала по телефону с оператором 911. — Я уезжаю. Позвоню тебе, если что-нибудь узнаю.

К счастью, она была поглощена разговором и не могла ответить. Я помахал ей рукой, садясь в машину.

И отправился в путь.

* * *

Уинслоу.

Пьяные или просто пришибленные мужики сидели на своих тощих задницах на грязном тротуаре, прислонившись спинами к закрытым ставнями витринам магазинов. У "Макдоналдса" бандитского вида группа подростков подозрительно уставилась на мою машину. Двое наглых маленьких детей бросали камни в статую, Стоящую-на-Углу, — бестолковое произведение общественного искусства, которое должно было привлекать туристов, потому что Иглз однажды упомянули эту дыру в своей песне[82].

У меня не было полномочий встречаться с кем-либо в тюрьме, но я вытащил своё удостоверение сотрудника Хон-Да и сказал недоумку-охраннику, дежурившему на входе, что сообщник Вуда подозревается в ограблении казино, и я приехал допросить его по этому поводу.

Мы общались по телефону, через стекло.

Вуд нахмурился, глядя на меня.

— Ты кто, черт возьми, такой?

— Просто парень. У меня есть несколько вопросов об убийстве Армстронга.

— Я этого не делал.

Он повесил трубку и встал, собираясь уйти.

Я постучал по стеклу, за что получил предупреждение от охранника, стоявшего в другом конце комнаты. Вуд на мгновение задумался, затем снова поднял трубку, вероятно, вспомнив, что ему больше нечем заняться.

— Чего надо? — спросил он.

— Я не представитель закона, — сказал я ему. — Я частник. По делу. Я не знаю, ты это сделал или нет, но хочу поговорить с тобой об этом.

Мои слова, казалось, успокоили его эго. Он кивнул.

— Ладно, валяй.

— Ты утверждаешь, что не убивал Армстронга…

— Я этого не делал, — заключенный пожал плечами. — Я бы и сам это сделал. У меня просто не было шанса. Кто-то другой добрался до него первым. Точнее, что-то другое, — поправил он себя. — Что-то достало этого мудака. А я просто оказался не в том месте, не в то время.

— Что ты имеешь в виду под "что-то"?

Он покачал головой.

— Мне нужно идти.

— Не нужно тебе, блять, никуда идти, и мы оба это прекрасно знаем.

— Легаш был мертв, когда я туда добрался.

— Что ты имеешь в виду под "что-то"?

Он подался вперёд.

— Там плохая земля, — сказал он. — Всегда была плохая земля.

Я подумал о безмолвии, о той тяжелой гнетущей атмосфере, с которой я столкнулся.

Должно быть, он прочел выражение моего лица.

— Ты это тоже знаешь, верно? Ты был там.

Я кивнул.

— Дело не только в Папаго. Любое племя могло бы рассказать вам об этом месте. Но разве кто-нибудь спрашивает нас об этом? Нет. Они просто строят своё шоссе прямо через него, а потом удивляются, почему все идет наперекосяк.

— Что плохого в той земле?

— Что там живет.

— А что там живет?

Он встал.

— Приятно было с тобой поговорить.

Телефон все ещё был у него в руке, так что я знал — он хочет что-то в обмен на информацию.

— Что мне для тебя сделать? — спросил я.

— Окажи мне одну услугу.

— Если смогу.

— Проверь мою жену. Я думаю, она может раздвигать ноги для парня по имени Джо Дэвид. Она ведь не будет ждать меня вечно. Да меня это особо и не волнует, но Джо вроде бы как мой брат, и я не хочу, чтобы он трахал мою старушку. Это неправильно.

— Тогда ты мне расскажешь об этом месте?

Он кивнул.

— Как её зовут и где я могу её найти?

* * *

Тиффани Вуд работала неполный рабочий день на рыбной ферме Холбрука и жила в трейлере недалеко от города. За один день я проехал на "Понтиаке" больше миль, чем за последние пятнадцать. Солнце стояло низко позади меня, когда я свернул с Ай-40.

Расположенный на блоках посреди по большей части грязного двора, обветшалый металлический прямоугольник больше походил на лабораторию по производству метамфетамина, чем на дом. Тиффани открыла дверь, одетая в футболку с Тоби Китом и что-то похожее на пижамные штаны. её живот выпирал, а сигарета свисала с губ тем, нарушающим все законы гравитации, способом, который обычно можно увидеть только в фильмах. Она прищурилась, глядя на меня.

— Ты кто такой?

— Я расследую убийство. Поговорил с Кэмероном, а он послал меня к тебе.

— Ты не похож на копа.

— А я и не коп. Просто заинтересованный гражданин.

— Так это по поводу его дела?

— Не совсем. Но связано с ним. Он сказал, что не убивал Армстронга.

Она рассмеялась, резкий хриплый смех перешёл в кашёль.

— Это то, что он тебе сказал?

Я кивнул.

Она наклонилась ближе.

— Брехня. Брехня все это. Он действительно убил того копа. И этот коп заслужил это. Но Кэмерона наняли для этого. Какой-то парень по имени… — она нахмурилась, вспоминая. — Кажись, Балдерама. Он заказал легаша. И заплатил за это Кэму большие деньги.

Я постарался не показать удивления на своем лице.

— Балдерама? Это был… Карлос Бальдерама?

Она кивнула.

— Ага, он самый. Карлос. Тощий чувак. Строго одет. Выглядел как бухгалтер.

Это был действительно он.

Я был сбит с толку. Зачем Карлосу понадобилось заказывать Армстронга? Насколько мне известно, эти двое почти не контактировали друг с другом. Неужели с тех пор, как я уехал из города, Карлос влез туда, куда ему не следовало влазить.

Честность не всегда была лучшей политикой, но иногда без этого никак, и я рассказал ей о Карлосе, убитом на том же месте, что и Армстронг, и о словах Кэмерона, что нечто другое убило копа, нечто, о чем он не хотел говорить.

Она фыркнула.

— Да ни хрена он ни о чем таком не знает. Он просто играл с тобой, — она глубоко затянулась сигаретой, задумавшись. — Хотя… — она на мгновение замолчала, размышляя. — Он боялся садиться за руль из-за… всей этой ситуации, поэтому, я думаю, в действительности он мог поехать туда не один, а со своим другом Льюисом. И на самом деле Льюис вел машину. Он не крыса, он бы его не сдал, так что, даже если Льюис и был там, Кэм ничего об этом бы не сказал, но я почти уверена, что он был с ним.

— Льюис как раз-то и увлекается такими вещами. Я никогда не понимала, мошенничество это или нет, или часть какой-то сложной аферы, но где-то около года назад он называл себя шаманом и подрабатывал, колдуя, насылая проклятия, короче занимаясь всякой аналогичной хуйней. Возможно, ты захочешь поговорить с ним об этом, — она ещё раз затянулась сигаретой. — Сама я не верю во всю эту чушь, но иногда думаю, Кэм верит. Вся его семья немного суеверная. Глупая и суеверная. Так что можешь поговорить с Льюисом.

— Где этот Льюис обитает?

— Подожди секунду, — она исчезла в трейлере, а через мгновение появилась с адресом на клочке бумаги. — Здесь.

— У тебя есть ручка? — спросил я. — Могу я переписать адрес?

— Вот, забирай, — сказала она мне. — Кэм свалил, и я, блять, на сто процентов уверена, не нужен мне адрес этого тупого психа.

— Спасибо, — я положил бумажку в карман. — Да, кстати. Кэмерон хочет, чтобы ты держалась подальше от Джо Дэвида. Он думает, что вы двое… — остальное я оставил невысказанным.

— Джо? — Она так сильно засмеялась, что аж закашлялась. — Я бы не притронулась к Джо, даже если бы он выиграл в лотерею.

— Рад это слышать, — сказал я. — Скажи это Кэмерону.

Я вернулся в свою машину. Льюис жил в Селигмане, в паре сотен миль к западу. Я никак не мог добраться туда до наступления темноты, поэтому разорился и снял номер в гостинице "Шоссе 66" во Флагстаффе. Прежде чем отправиться недорого поужинать в Тако Белл, я позвонил Фриде и рассказал ей о том, что разузнал. Почти. Я опустил часть информацию о том, что её отец заказал убийство. Для меня это все ещё не имело никакого смысла, и я надеялся, что, когда все прояснится, у меня будет совершенно невинное объяснение, с которым мы оба сможем смириться.

Утром я поехал на запад, в Селигман.

Льюис, к моему удивлению, жил недалеко от центра города в обычном типовом доме, окруженном такими же обычными домами. К моему ещё большему удивлению, он был белым. У него была противная внешность мелкого лузера, и с его банданой на голове, племенными татуировками и мотоциклетными ботинками он действительно смахивал на компаньона Вуда.

— Да? — сказал он, открывая дверь после того, как я постучал.

— Меня послала Тиффани Вуд. У меня есть несколько вопросов о Кэмероне и о том, почему он в тюрьме.

— Ты законник? — подозрительно спросил он.

— Нет, — сказал я, протягивая двадцатку. — Просто помогаю другу.

— Какому другу?

— Неважно.

Он несколько секунд пристально смотрел на меня, затем положил деньги в карман.

— Хорошо, что ты хочешь знать?

— Армстронг. Полицейский Балдерама заплатил, чтобы его убрали. Мне нужно знать, что произошло. Тиффани сказала, что это сделал Вуд, но Кэмерон сказал, что там было что-то ещё.

Льюис кивнул.

— Он сказал тебе правду. Я повез Кэмерона по Билайн, потому что он потерял права и не мог позволить себе снова попасться, по крайней мере, не на этой дороге. Я ничего не знал о том, что он планировал…

— Да, да, — сказал я. — Я верю тебе. Ты был просто невинным свидетелем. Переходи ближе к делу. Вуд отправился туда, чтобы выполнить работу, и…

— И мы стали ждать. Он уже выбрал место. Мы подняли капот, притворились, что машина сломалась, и стали ждать, когда появится легаш. Но… там что-то было, чувак. Что-то в пересохшем русле реки. Я ничего не видел, но я это чувствовал, и Кэмерон тоже. Я сказал ему, может нам стоит перегнать машину куда-нибудь в другое место, и я думаю, он уже собирался согласиться, когда подъехала полицейская машина.

— Значит, вы… я имею в виду, значит, Вуд действительно убил его.

— Нет.

— Что случилось потом?

— Легаш вылез из машины, подошёл к нам, но вместо того, чтобы предложить помощь, сказал, что парковаться здесь запрещёно, и ему придется выписать нам штраф.

Это было похоже на Армстронга.

— Мы планировали убрать его с шоссе и разобраться с ним подальше от посторонних глаз из проезжающих машин. В тот день действительно было довольно интенсивное движение. Но нам даже не пришлось заставлять его съехать с дороги или заманивать куда-нибудь, потому что сразу после того, как он сказал, что собирается выписать нам штраф, снизу, из русла пересохшей реки, послышался звук…Странный звук. Вроде как крик, но… булькающий. Он достал свой пистолет и сказал нам стоять на месте и ждать. Затем он спустился в пересохшее русло реки проверить, что там. Кэмерон не хотел вступать с ним в перестрелку — копы обучены этому дерьму — так что план состоял в том, чтобы либо подождать, пока он снова не уберет пистолет в кобуру, либо просто в этот раз забить на все это, но… — Льюис глубоко вздохнул. — Он не вернулся.

— Мы ждали и ждали, но когда ожидание слишком уж затянулось, спустились проверить его. Он был мертв.

— Застрелен?

— О, нет. Так сообщили копы в новостях, но все произошло не так. Он был выпотрошен. Лежал на земле лицом вверх — вскрытый. Как только мы это увидели, побежали со всех ног. Сели в машину и свалили оттуда. После наши пути разошлись, а через день они забрали Кэма. Наверное, кто-то видел машину и запомнил номер, — он посмотрел мне в глаза. — Он не сдал меня.

— Ты все ещё не при делах, — заверил я его. — Я просто пытаюсь выяснить, что произошло.

— Именно это и произошло.

— Так что это было? Что убило Армстронга?

— Я пытался это выяснить, — Льюис выпрямился. — Ты же знаешь, я шаман.

— Да, я слышал.

Он пропустил сарказм мимо ушей.

— Что бы это ни было, это не дух, это… — казалось, он не находил слов. — Это существо. Я разговаривал с одним парнем, и он сказал, если есть плохая земля, то это из-за того, что там живет какое-то чудовище.

— Чудовище?

— Ага. Самая настоящая тварь, сохранившаяся с древних времен. Вот почему земля плохая.

Снова плохая земля.

— Как я уже сказал, мы ничего не видели, но почувствовали его. И мы видели, что оно сделало.

— Есть ли какой-нибудь способ избавиться от него?

— Я уже тоже думал об этом. Я разговаривал с парнем — не с тем же самым, с другим парнем, — и он сказал, что однажды сам что-то видел у Сикамор-Крик, а там тоже плохое место. Он сказал, что существо было маленьким, размером примерно с хорька, больше похожее на животное, чем на что-то ещё. Оно легко убило группу отдыхающих, выпотрошило их и съело их головы, и искало кого-то нового. Фишка в том, сказал он, что оно вело себя, как отдыхающие. Я не знаю, как такое возможно, ведь это крыса, не более того, но каким-то образом существо убедило его, что оно было одним из отдыхающих.

— Что он сделал?

— Убил его.

— Значит, их можно убить.

Это была хорошая новость.

— По-видимому, да.

— Есть ли какой-то ритуал, который нужно…

— Нет, он просто застрелил его.

— Застрелил его.

— Ага, — Льюис пожал плечами. — Завалил его из мелкашки. Конец истории.

— Та земля, — спросил я. — Все ещё плохая?

— Подловил. Но существо сдохло.

Льюис честно заработал свою двадцатку. Я поехал обратно на Билайн, через Флагстафф, мимо двух озер Мэри и того, что осталось от озера Мормон. У меня было много времени подумать.

Итак, убийцей Карлоса все-таки был не Армстронг. Это было… что-то другое, что-то гораздо более древнее, чем Армстронг, что-то, что впитало сущность полицейского, захватило его личность и его предрассудки и использовало их для удовлетворения своих собственных кровавых потребностей.

Но это существо можно было убить.

Я не любитель оружия. Никогда им не был. Но в моем бардачке лежал заряженный "Глок". Я держал его под рукой на случай чрезвычайной ситуации. Это и была чрезвычайная ситуация. Когда я добрался до мемориальной доски ПБА, отмечавшей место на шоссе, где был убит Армстронг, я припарковался и вытащил пистолет. Держа его в своей руке, я испытывал чувство дискомфорта. Я надеялся, что когда увижу существо, смогу выстрелить в него. Слишком много времени прошло с тех пор, как я практиковался в стрельбе.

Я вышел из машины и пошёл в сторону от шоссе, в безмолвие.

Все было так же, как и раньше — ненормально. Не было новых тел, но я чувствовал, что они ещё могут быть. Я медленно продвигался вперёд, радуясь, что у меня в руке пистолет. И снова природа была неподвижна, будто замерла, но только в деревьях. Инстинктивно я хотел направиться в пересохшее русло реки, где были найдены тела, но предположение, что чудовище, чем бы оно не было, жило на деревьях, казалось более логичным. Я остановился прямо в роще тополей и платанов, оглядываясь вокруг, впитывая безмолвие. Я взглянул вверх, почти ожидая увидеть нечто, раскачивающееся над головой, готовое наброситься на меня, но ветви наверху были пусты.

Внезапно я почувствовал присутствие Армстронга. Я не видел его, и уж точно не слышал, но каким-то образом меня охватила уверенность, что он где-то рядом. Я не видел этого жирного ублюдка с тех пор, как покинул Финикс, но не забыл, каково это — столкнуться с ним лицом к лицу. Как раз прямо сейчас я испытывал такое чувство. Я развернулся, почти ожидая увидеть, как он готовится задушить меня.

Вместо него я увидел движение, низко у земли, рядом с гигантским тополем. Похожее на крысу существо, сделанное из грязи и листьев, бежало ко мне. По необъяснимым причинам, увидев его, я подумал об Армстронге.

А затем…

Это был Карлос.

Неужели оно захватило и поймало в ловушку душу Карлоса, когда убило его, и попросту сделало копию человека? Я понятия не имел, что это было за существо и что оно делало, но я почувствовал своего старого друга, почувствовал его присутствие. Я был рад, что его дочери сейчас здесь нет, потому что не думал, что она позволила бы мне сделать то, что нужно было сделать.

Я начал стрелять.

Казалось неправильным, что все должно быть вот так просто, но так оно и вышло. Существо метнулось ко мне, и я разрядил пистолет в его тело. Оно было невысокое, но широкое, и к моему удивлению, представляло из себя легкую мишень. В десяти футах от меня оно рухнуло и перестало двигаться, истекая кровью в песок. Возникло такое чувство, будто мои уши внезапно прочистились. Деревья снова ожили, послышался шум, и какая бы пелена ни висела над этим местом, она спала.

Я подошёл к телу, посмотрел на него. Что случилось с Армстронгом? С Карлосом? Они оба ушли? Или они оба все ещё здесь? Кто, черт возьми, знал?

На всякий случай, я поднял большой камень и разбил голову твари. Я стал поднимать ещё и ещё камни, бросая их на тело, пока не размозжил, расплющил и похоронил его под ними.

Вернувшись к своей машине на краю шоссе, я позвонил Фриде. Она ответила после первого гудка. В разговоре с ней я не хотел вдаваться в подробности, так или иначе, не думал, что правда удовлетворит её, поэтому сказал ей, что она была права, это был Армстронг, но я обо всем позаботился.

— Что-то типа экзорцизма? — спросила она.

— Вроде того, — ответил я; у меня не было настроения объяснять. — Все кончено.

— Он в аду?

В этот момент я услышал что-то в её голосе, — стальные нотки, никак с ней не ассоциировавшиеся. Это стало для меня полной неожиданностью, и я вспомнил о больших деньгах, которые Карлос заплатил Папаго, чтобы убрать Армстронга, и о новом синем Лексусе, на котором ездила Фрида. У меня возникла мысль, что, возможно, она не такая уж милая и невинная, как я думал. Может быть, они оба, она и её отец, ввязались во что-то, о чем я не хотел знать.

— Все кончено, — устало сказал я и отключил телефон.

Я постоял там несколько минут, слушая, как ветер шёлестит листьями на деревьях. Я чувствовал себя одновременно хорошо и плохо, удовлетворенным и разочарованным, так, как я всегда чувствовал себя после закрытия дела, так, как я не чувствовал себя уже долгое время.

Я чувствовал себя живым.

Я сел в машину, включил зажигание и стал размышлять, сидя в работающем на холостом ходу "Понтиаке".

Я собирался повернуть налево, направиться на север, вернуться в свою хижину и на свою работу в казино — и уже почти так и сделал, — но вместо севера решил повернуть направо, на юг, в сторону Финикса.

Я выехал на шоссе. Впереди на дороге двигалась фура. Я ускорился и опередил её, проскочив подъем по полосе для автомобилей с пассажиром. Поднявшись на вершину холма, я увидел впереди, на другой стороне пустыни, пик Уиверс Нидл и горы Суперстишен. Нажав первую предустановленную частоту на своем радио, я поймал станцию. Теперь здесь играла мексиканская музыка, а не кантри, и звучала чисто, из города. От этого мне стало так хорошо. Я улыбнулся про себя, увидев впереди Долину, здания которой скрывала знакомая дымка.

Я сильнее нажал на газ, разгоняя машину до восьмидесяти.

Я вернулся.

Перевод: Игорь Шестак

Стикер

Bentley Little, "Sticky Note", 2016

Он увидел его в водостоке во время утренней прогулки: хорошо знакомый квадратик желтой бумаги, лежащий на небольшой кучке коричневых листьев, сметенных дворником к бордюру, но почему-то не убранных. Совершенно истрепанный, стикер был грязным, выцветшим, измятым, чем-то заляпанным, и лежал лицевой стороной вниз. Гэри даже не понял, зачем наклонился и взял его, но почему-то сделал это.

Судя по замызганному виду бумаги, Гэри автоматически предположил, что клейкая полоска сверху потеряла свою липкость, но стикер чуть ли не прыгнул ему на палец, мгновенно прилипнув к коже. Перевернув листок, Гэри поднес его к глазам, чтобы посмотреть, было ли на нем что-нибудь написано.

Убей её

Сообщение, слегка нацарапанное карандашом дрожащей рукой, шокировало своей прямотой. Он сорвал стикер с пальца и бросил его обратно в водосток. Наверняка это была шутка или часть игры, но слова заставили его почувствовать себя тревожно, и, несмотря на его попытку рационализировать существование нацарапанной команды, он не мог придумать никакой правдоподобной причины, по которой кто-то мог бы её написать.

Может, это часть чьего-то списка дел.

Бред.

Только… а если нет?

Гэри огляделся. Несмотря на незначительные различия в цвете домов и ландшафтном дизайне, каждый участок выглядел типично для этого района, все они принадлежали к верхнему среднему классу, похожему на его собственный. Не то место, где можно ожидать найти человека, который написал бы такую записку.

Убей её

Может, это приказ главаря банды одному из своих приспешников?

Нет. Лидеры банд отдавали устные приказы. Они ничего не записывали на бумаге. Кроме того, на кого бы они нацелились в этом районе?

Приказ отца своему сыну?

Он не хотел даже думать об этом. Кроме того, эта идея была совершенно нелепой.

Гэри продолжил свою прогулку по кварталу, направляясь домой, чувствуя себя куда более встревоженным, чем следовало.

У него оставалось всего полчаса, чтобы принять душ, переодеться и добраться до офиса. Он застал Мэгги в коридоре, она уже была одета и собиралась идти на работу. Хотел рассказать ей о своей находке, но зная, что за те несколько минут, которые у них были, он не сможет передать ей чувства, полученные им от найденного стикера, странное ощущение беспокойства, порожденное в нем таким простым сообщением, передумал.

Он расскажет ей сегодня вечером, решил Гэри, и попытался быстро поцеловать её перед уходом. Она отвергла его поцелуй, как делала это слишком уж часто в последние дни. Они расстались, коротко попрощавшись друг с другом, оба расстроенные без всякой реальной на то причины.

В офисе он обнаружил, что смотрит на маленький блокнот со стикерами на своем столе. Он редко делал пометки, а вот столы всех остальных сотрудников пестрели маленькими желтыми квадратиками, приклеенными к папкам и стопкам скрепленных страниц, а также к ящикам стола, компьютерным терминалам и телефонам. Почти все пометки — напоминания людей самим себе, поэтому он решил — та, которую он нашёл сегодня утром в водостоке…

Убей её

… также была напоминанием кому-то о том, что он должен был сделать.

Неужели это уже было сделано?

Гэри не знал, поэтому зашёл в интернет поискать информацию о каких-либо убийствах или нападениях, которые могли произойти в его районе. Ничего он там не нашёл, но это не успокоило его, и Гэри провел остаток дня размышляя, не гниет ли в одном из домов ненайденное тело какой-нибудь одинокой пожилой леди.

Когда он вернулся с работы, Мэгги дома не было, но она приклеила стикер в середине экрана телевизора, где, как она посчитала, он его точно увидит, сообщив ему, что она ушла на ужин со своей подругой Синди и вернется поздно вечером. Чуть ниже висела ещё одна записка, содержащая постскриптум, в котором говорилось, что в холодильнике остались крабовые биточки, и если он захочет, может их разогреть на ужин.

Он поймал себя на том, что рассматривает её почерк, мысленно сравнивая его с почерком на стикере, найденном в водостоке. Почему? Неужели он думал, что записку написала она? Точно не она, но все же было что-то обнадеживающее в созерцании её твердых жирных букв, написанных ручкой и так отличающихся от того слабого дрожащего карандаша.

Убей её

Он ел крабовые биточки, параллельно смотря национальные новости. К тому времени, когда программа закончилась, на улице уже стемнело. Гэри подошёл к переднему окну и выглянул на улицу, высматривая огни машины Мэгги. Только сейчас он сообразил, что она не назвала ему конкретное время, когда вернется, а только сказала "поздно", что было совсем на нее не похоже. Дул легкий ветерок. Когда он увидел, как клочок белой бумаги залетел на его лужайку и зацепился за один из кустов роз Мэгги, то сразу вспомнил о стикере в водостоке. Там ли он ещё? Скорее всего там, но какое это имеет значение? Почему он вообще думает об этом?

Он не знал, но его так и подмывало выйти на улицу и сходить к тому месту, где он нашёл желтый квадрат.

Это было просто безумие.

Фары ослепили ему глаза. Машина Мэгги въехала на подъездную дорожку. Он отошёл от окна, радуясь возможности отвлечься от своих мыслей.

Утром, той же дорогой, что и накануне, он вернулся на тоже место, хотя обычно Гэри менял свой маршрут. Он пытался уговорить себя, что этот путь выбрал не специально, что это просто совпадение и ровным счетом ничего не значит, но это было неправдой, потому что, добравшись до места, он замедлил шаг, пристально вглядываясь в водосток.

Стикер лежал там же.

Он не поднял его. У него хватило самообладания пройти мимо, но теперь он знал, стикер лежит на том же месте, и это не давало ему покоя. Остаток утра его мысли продолжали возвращаться к этому грязному измятому листку и его короткому жуткому сообщению.

Убей её

Он пошёл перекусить со Стивом из бухгалтерии, который провел большую часть обеда, переписываясь по телефону. Они сидели за столиком на тротуаре возле Соузвест Гриль, где часто ели. В какой-то момент он поднял глаза и ему показалось, что он увидел Мэгги, проезжающую мимо на пассажирском сиденье красного кабриолета. Мэгги? В красном кабриолете? Это было невозможно, потому что она была на однодневной конференции в Анахайме.

Или все же это была она?

Он не осмелился позвонить или написать ей, когда рядом был Стив — ничто не распространяется по офису быстрее, чем сплетни, — но как только он вернулся в свой кабинет, сразу же набрал номер её мобильного и мгновенно попал на голосовую почту.

Кто был за рулем той машины? Был ли это мужчина? Он не заметил.

Гэри выбросил эту мысль из головы. Это бред. Заставив себя вернуться к работе, он провел остаток дня, сосредоточившись на проекте, который должен был сдать в конце недели.

И все же, вернувшись домой, он внимательно посмотрел на волосы Мэгги. Они действительно, по сравнению с утром, казались немного взлохмоченными, будто растрепанные ветром. Он пожалел, что не смог увидеть, во что была одета женщина в машине.

— Я сегодня обедал со Стивом, — небрежно сказал он. — Соузвест Гриль.

Она даже не потрудилась взглянуть в его сторону.

— И?

— Мне показалось, я видел, как ты проезжала мимо. В красной машине.

— Красная машина? Чья красная машина?

— Вот и мне это интересно.

— Я была в Анахайме.

Она пошла на кухню. Гэри последовал за ней.

— Я звонил тебе.

Достав из морозилки упаковку замороженных креветок, она нахмурилась.

— Я не получала никаких сообщений.

— А я ничего и не оставлял. Ты не ответила, поэтому я просто сбросил звонок.

Она повернулась к нему лицом.

— Ты меня в чем-то подозреваешь? Я не понимаю, о чем вообще речь.

— Ни о чем, — сказал он, возвращаясь в гостиную. — Ни о чем.

Лежа без сна той ночью, не в силах уснуть, Гэри пришло в голову, что, возможно, сообщение предназначалось ему, он и есть предполагаемый читатель.

Убей её

Нет, это безумие. Он сам не знал, что пойдет той дорогой. Не мог стикер быть оставлен там специально, чтобы именно он его нашёл. Когда Гэри гулял, он не следовал по заранее запланированному маршруту. Вообще-то это было одним из преимуществ прогулок по окрестностям, а не использования беговой дорожки или велотренажера: он мог менять окружающие виды, идти туда, куда ему хотелось, каждый раз видеть что-то новое.

А может, именно поэтому стикер в таком плохом состоянии: пролежал там несколько дней, ожидая, когда Гэри придет.

Это была безумная мысль. С таким же успехом он мог сконцентрироваться на домах, небе, тротуаре перед собой, проезжающей машине, бегуне трусцой или байкере. Чистая случайность, что в тот момент он посмотрел вниз именно в том направлении, увидел маленький желтый квадратик и поднял его.

А что, если все это не случайно?

У него заболела голова от таких бессмысленных размышлений. Гэри попытался думать о чем-нибудь другом.

Мэгги.

Почему она не ответила, когда он ей позвонил? А та женщина в кабриолете, очень уж похожа на нее.

В конце концов он заснул.

Он решил не заниматься спортом по утрам — или, по крайней мере, не устраивать пешие прогулки. Может, выкроит лишние полчаса во время обеда и на работе заскочит в тренажерный зал в подвале, наверстает упущенное.

Он звонил Мэгги на её рабочий телефон несколько раз в течение дня. Она отвечала на каждый звонок, и уже во время третьего поняла, что его заранее подготовленные темы для разговора были просто ширмой, он банально проверял её. Она выслушала его и на четвертом звонке, но после этого Гэри больше не звонил — уже не было никакой необходимости следить за ней, так как к тому времени наступила середина дня, у нее банально не осталось времени что-либо сделать вне офиса.

Атмосфера в доме стала прохладной, но Гэри решил притвориться, что все нормально. Он понимал — этот эмоциональный мороз в основном его вина, но в тоже время и не совсем его вина, Гэрри никак не мог избавиться от мысли, что Мэгги что-то скрывает. Поэтому вел себя так, будто это был обычный вечер, игнорируя её каменное молчание: разогрел остатки еды в микроволновке и сел смотреть по телевизору вечерние новости. В середине выпуска новостей кто-то позвонил Мэгги на мобильный и она вышла поговорить в другую комнату. В какой-то момент он уже хотел последовать за ней и подслушать её разговор, но решил все не усложнять, продолжив смотреть в конце новостей трогательный сюжет о слепом ветеране и его собаке-поводыре.

Он лег спать рано, задолго до нее, сказав Мэгги, что устал, и даже не потрудившись дождаться ответа от нее.

Ночь была ветреной и безлунной, именно такая ночь в детстве привела бы его в ужас. Снаружи звучало так, будто где-то далеко воет баньши, а совсем близко будто ветви деревьев бьют в стену дома в странном нерегулярном ритме. Ему было трудно заснуть, несмотря на сильную усталость. Его последней мыслью перед тем, как он окончательно провалился в сон, была теория, что, возможно, причина, по которой Мэгги не легла спать одновременно с ним, заключалась в том, что она пыталась быть верной своему любовнику.

Утром ветер стих. Натянув штаны, Гэри вышел на подъездную дорожку забрать свою прессу. Наклонившись поднять газету, он краем глаза увидел маленький желтый квадратик, лежащий на куче листьев, нанесенных ветром на тротуар.

Стикер.

С колотящимся сердцем он медленно подошёл и поднял его.

Убей её

Он узнал дрожащую руку, слабый оттиск карандаша. Это был тот же самый стикер, только ещё больше потрепанный. Как такое вообще возможно? Шансы на то, что ветер поднимет листок желтой бумаги для заметок из водостока в трех кварталах отсюда, а потом опустит поверх кучи листьев на его тротуаре, астрономически ничтожны.

Может быть, кто-то пытался ему что-то сказать.

Но кто? Бог? Дух? Некое сверхъестественное присутствие? Идея была нелепой. Тем не менее, она пришла ему в голову, и, как бы ему ни хотелось, он не мог полностью отмахнуться от нее.

Возможно, записка действительно предназначалась ему.

Он сунул стикер в карман, взял газету и вернулся в дом. Мэгги все ещё спала. Как правило в такое время он будил её, но в данный момент не был уверен в состоянии их отношений, поэтому оставил её в покое и пошёл на кухню сварить себе кофе. Была суббота. Обычно он готовил себе блинчики или сладкие гренки, но сегодня был не очень голоден, поэтому просто сунул пару кусочков хлеба в тостер.

Он только закончил есть, когда из коридора послышался шум, — Мэгги вошла в ванную и закрыла за собой дверь. Повинуясь внезапному импульсу, он бросился в спальню, взял её телефон с комода и включил его, собираясь проверить переписку.

Тринадцать сообщений за последние три дня на неизвестный ему номер.

Рядом с номером стояло имя Эйдриан.

Или Адриан

Это было одно из тех унисекс-имен, которые могли быть как мужскими, так и женскими. Он пытался убедить себя, что это просто клиент с работы, кто-то, с кем ей нужно было контактировать в рамках проекта, но его разум отказывался верить в это. Неважно, мужчина Адриан или женщина, Гэри был почти уверен, что он или она водили красный автомобиль с откидным верхом и что интерес Мэгги не имел ничего общего с работой.

Убей её

Он опять вспомнил сообщение из записки. Его рука нащупала бумагу в кармане. Каким бы изношенным стикер не был, его края казались плотными и острыми.

Это неправильно. Он не должен был этого делать, и даже думать о таком. Гэри выключил телефон, положил его обратно на комод, затем поспешил обратно по коридору на кухню, где достал из кармана стикер, разорвал его и бросил кусочки в раковину, затем включил воду и смыл их в канализацию.

Все кончено.

Или нет?

Что, если он снова увидит его, прогуливаясь по окрестностям? Что, если стикер появится на пороге его офиса или на лобовом стекле его машины? Что ему тогда делать?

Он не знал.

Мэгги коснулась его плеча, и он подпрыгнул, не подозревая, что она подошла к нему сзади. Она улыбнулась. В её голосе не было и следа враждебности прошлой ночи.

— Почему ты такой нервный? С тобой все в порядке?

Он посмотрел ей в глаза, подумал о стикере.

— Да, — сказал он и попытался улыбнуться.

— Ты уверен?

Убей её

Он кивнул и почему-то почувствовал себя необычайно спокойно.

— Я в порядке, — сказал он ей. — Все замечательно.

Перевод: Игорь Шестак

Запах перезрелой мушмулы

Bentley Little, "The Smell of Overripe Loquats", 2016

Джонни не любил ночевать в доме своей бабушки.

Она по-прежнему жила в Восточном Лос-Анджелесе, где выросла его мама, но с годами район вокруг её дома становился только хуже. Заборы и гаражные ворота были разрисованы бандитскими метками краской из баллончика, а по улицам разъезжали низенькие машины, за рулем которых сидели крутые парни с бритыми татуированными головами. Другие его бабушка и дедушка, мама и папа его отца, его американские бабушка и дедушка, жили в Бостоне, и он любил навещать их. По одной причине, они жили далеко, так что визиты к ним являлись отдыхом, семейными делами, куда они летали на самолете, оставались на неделю, виделись с тетями, дядями и двоюродными братьями и развлекались, осматривая достопримечательности. Дом его бабушки и дедушки был полон старых игрушек и игр, в которые он мог играть, и они всегда, каждый раз, когда он приезжал, покупали ему новый подарок.

Но его бабушка здесь, в Калифорнии, его мексиканская бабушка, Абуэла[83], не планировала ничего особенного на те ночи, когда он оставался у нее. Она просто присматривала за ним, чтобы его родители могли провести некоторое время наедине друг с другом. Хотя она могла испечь ему что-нибудь вкусненькое на десерт, но это, пожалуй, и все.

В её доме тоже особо заняться было нечем. Это был дом пожилой женщины. Никаких игрушек или игр, не было ни компьютера, ни Вай-Фая. У нее даже не было кабельного, только обычное эфирное телевидение.

Хуже всего было то, что она всегда пыталась заставить его играть с соседскими детьми, Оросками, чья мама была одной из лучших подруг его мамы, когда они учились в начальной школе. Ему не очень нравились эти дети, да и он им особо не нравился, но по настоянию Абуэлы ненадолго приходил к ним домой, общался с их мамой на кухне или занимал сам себя на заднем дворе, отбывая положенное время, прежде чем вернуться к своей бабушке.

Единственный день, когда он и соседские дети оказывались на какое-то время вместе, это когда он оставался ночевать в субботу. Его Абуэла, которая не могла выйти из дома без ходунков и стала ходить в церковь в середине недели, чтобы избежать толпы, настаивала, чтобы он присутствовал на мессе в воскресенье утром. Поэтому она неизменно просила мамину подругу сводить его в церковь вместе с её семьей.

Вот почему он предпочитал ночевать в пятницу.

Тем не менее, в очередной раз родители привезли его после обеда в субботу, и мама радостно сообщила, что они заедут за ним в воскресенье днем.

— Я не хочу идти на мессу, — сказал он ей наедине, шёпотом, чтобы бабушка не услышала. — Абуэла всегда заставляет меня ходить в церковь.

Его мама легонько рассмеялась.

— Все будет хорошо, — сказала она. — Я даже упаковала твой галстук.

— Но…

— Никаких "но", — строго сказал отец.

Итак, на следующее утро ему придется пойти в церковь с Оросками.

Церковь Святой Марии находилась чуть дальше чем в квартале от их дома и в нескольких минутах ходьбы. Обычно все шестеро шли по улице в парадной одежде, пока не добирались до ступеней церкви Святой Марии, но мистер и миссис Ороско были больны, поэтому они поручили Роберто, своему старшему сыну, позаботиться о том, чтобы его брат, сестра и Джонни благополучно добрались до церкви и обратно. Они доверили ему деньги на чашу для сбора пожертвований, поручив раздать всем по доллару, чтобы каждый из них мог внести свой вклад.

Четверо ребят двинулись по тротуару в сторону церкви Святой Марии. Роберто и Мигель шли впереди, тихо переговариваясь, Джонни держался рядом с Анджелиной позади них, оба молчали, не обращая внимания друг на друга. Они дошли до угла, но вместо того, чтобы перейти улицу и продолжить путь к церкви, Роберто и Мигель повернули налево.

Джонни остановился.

— Эй, куда вы собрались?

Ни один из мальчиков не ответил. Анджелина прошла мимо него, следуя за братьями.

Джонни поспешил, догоняя её.

— Это не дорога в церковь, — сказал он.

— Мы туда не пойдем, — сообщил ему Роберто.

Он почувствовал вспышку страха, но старался не показывать этого.

— Тогда куда мы идем?

— Увидишь.

Они продолжали идти, пересекли несколько улиц, пока не оказались в районе, где дома были куда менее красивыми. Некоторые из них были предназначены на слом, а другие снесены, оставив после себя пустыри, заполненные мусором. Впереди Джонни увидел ещё одного мальчика и девочку, приближающихся с противоположной стороны, оба были одеты в свои лучшие воскресные костюмы. Все шестеро встретились на потрескавшемся тротуаре перед обветшалым оштукатуренным домом с разбитыми окнами и без входной двери. Утро было ясное, но внутри дома было темно и ничего не видно.

Они стояли перед пустым домом, приглушив голоса.

— Он там живет, — сказал Роберто.

— Кто? — спросил Джонни.

— Бог.

— Бог?

— Наш бог.

Очередная вспышка страха пронзила его. Наш бог? Что это значит?

Что бы это не означало, это было неправильно, потому что был только один бог — Бог — и мысль о том, что эти дети поклоняются какому-то другому божеству, живущему по соседству, была за гранью богохульства.

Они, должно быть, дурачатся с ним. Но когда он посмотрел в их лица, то не увидел ничего, кроме полной искренности. Даже новые ребята смотрели на него со спокойной безмятежностью.

Знали ли об этом их родители? Он попытался представить, как отреагирует Абуэла или даже его мама или папа, если они узнают, что он здесь. Он чуть не повернулся и не убежал. Но другие дети уже и так считали его ботаником, и он не хотел давать им дополнительные козыри против него. Он старался, чтобы его голос звучал нормально и спокойно, как будто это был тот тип разговора, который он вел каждый день.

— Я не понимаю, — сказал он. — В этом доме есть бог?

— Наш бог, — повторил Роберто.

Джонни всматривался в одно из разбитых окон, пытаясь разглядеть что-нибудь в темноте.

— Что это значит?

— Нам не нравится бог наших родителей. Вот подумай, тебе нравится тот бог?

— Это Бог, — сказал Джонни. — Все любят Бога. Он любит нас.

— А он знает?

— Он не любит детей, — встрял Мигель. — Вот почему мы создали нашего собственного бога.

Джонни не мог поверить своим ушам.

— Создали своего собственного…

— Он не любит детей, — согласился Роберто. — Он хотел, чтобы один парень убил своего собственного сына[84]. А эта история с Десятью Заповедями?[85] Он убивает всех египетских детей.[86] Всех их! Почему? Что они сделали? Этот парень-фараон убил всех новорожденных еврейских младенцев мужского пола[87], что было злом. Бог знал, что это зло. И все знают, что это зло. Но разве Бог убил того фараона? Убил ли он взрослых, которые помогали фараону, тех, кто на самом деле совершил убийство? Нет. Он убил детей. Невинных детей, которые ничего не понимают во всей этой политической возне. Он наказал египтян, поступив точно также.

Роберто покачал головой.

— Он безжалостен, этот бог. Он не заботится о детях. Никогда этого не делал и не будет.

— Вот почему мы должны были создать своего собственного бога. Бога для нас.

— Но вы не можете создать бога, — запротестовал Джонни.

Роберто указал на дом.

— Нам удалось. И он там.

Джонни хотел уйти. Все это сводило его с ума. Он не верил ни единому слову, но было ясно, что Ороски и их двое друзей верят, и это пугало. Однако это был плохой район, и он боялся идти в церковь, или в одиночку возвращаться к Абуэле. Ему пришла в голову мысль, что если он вернется раньше, то ему придется объяснять, почему, а он не был уверен, что хочет сдать Ороско их родителям.

По тротуару к ним подошли ещё трое детей, одетых в церковную одежду.

Почему он не мог остаться на ночь в пятницу?

Избежать этого было невозможно. Когда Роберто повел брата, сестру и других детей в дом, Джонни последовал за ними.

Первое, на что он обратил внимание, войдя через открытую дверь в темную гостиную, был запах. Противный и почти невыносимый, одновременно тошнотворный и приятный. У его Абуэлы на заднем дворе росли фруктовые деревья — как и у большинства домов по соседству, — и он узнал запах перезрелой мушмулы[88]. Он знал, что иногда лузеры, живущие по соседству с его бабушкой, перепрыгивали через задний забор, чтобы украсть фрукты с её деревьев (её гуайява[89] всегда пользовалась особенно высоким спросом), и он подумал, что, возможно, кто-то занимается этим здесь и хранит украденные фрукты в пустом доме в надежде продать их позже на углу улицы или на съезде с автострады.

Они прошли в соседнюю комнату. Джонни ожидал увидеть коробки с гниющими фруктами, но не такое зрелище предстало перед ним. Вместо этого маленькая фигурка одиноко стояла в центре черного обгоревшего пола. Свет снаружи из наполовину заколоченного окна проявлял грубую гуманоидную форму, сделанную из раздавленных плодов мушмулы, слепленных вместе. Основная круглая голова сидела на рудиментарном теле, где небольшие углубления отмечали расположение примитивных рук и ног. Вся эта штуковина была не более двух футов[90] в высоту.

Джонни уже видел эту фигуру раньше, хотя и не мог вспомнить, где именно. Она пробудила волнующие чувственные воспоминания. Что-то в этой фигуре испугало его, и он вдруг пожалел, что не вернулся к Абуэле — плохой район или нет, — и не сдал детей Ороско их родителям.

— Давайте сядем, — предложил Роберто.

Анджелина прошла в один из углов комнаты и достала оттуда стопку газет. Она начала раскладывать их по кругу на обгоревшем полу вокруг фигуры из мушмулы, и один за другим дети уселись на газеты, скрестив ноги. Когда Мигель, находившийся рядом с ним, сделал то же самое, Джонни последовал его примеру.

— Кто сегодня придет? — спросил Роберто, когда все уселись. Его речь приняла более официальный, церковный тон.

Один из новеньких, пухлый мальчик с короткими штанишками, сказал:

— Моя сестра. Она должна быть здесь с минуты на минуту.

Они молча ждали.

Снаружи до Джонни доносились звуки окрестностей: проезжали машины, сердитый мужчина кричал по-испански, лаяли собаки. Внутри же не было ничего, кроме их собственного дыхания.

— Артуро? — раздался из передней части дома девичий голос. — Ты здесь?

— Здесь! — крикнул пухлый парнишка.

Девочка-подросток, одетая в персиковое платье и слишком накрашенная, нерешительно вошла в комнату.

— Артуро?

— Сюда, — сказал мальчик.

Когда её глаза привыкли, она увидела круг детей, сидящих вокруг фигуры из мушмулы. Роберто встал, церемонно взял её за руку и повел в центр круга.

— Итак, что я должна делать? — спросила она, обращаясь к своему брату.

Ей ответил Роберто.

— Когда я снова сяду, встань над ним.

— Кто этот маленький оранжевый парень?

— Наш бог, — сказал ей Роберто.

Девушка пожала плечами.

— Ладно.

Роберто снова занял своё место. Он кивнул, и подросток встала над маленькой фигуркой. Рой мошек внезапно поднялся от слепленных фруктов, взлетев вверх под её платье, которое вздулось, словно накачанное воздухом. Девушка радостно засмеялась. Комната показалась ярче, чем раньше, хотя света заметно не прибавилось.

Теперь все стало яснее. Джонни мог видеть все. Мошки продолжали летать вверх от фигурки из мушмулы, кружась между ног девочки-подростка и под её развевающимся платьем. её смех не утихал, и для Джонни он больше не казался счастливым — он звучал безумно. Он обвел взглядом лица других ребят, восхищенно взиравших на это зрелище. Больше всего он хотел быть как можно дальше отсюда.

Он почувствовал, как кто-то ткнул его локтем в бок, и повернулся к сидящему рядом Мигелю.

— Попроси что-нибудь, — предложил Мигель. — Наш бог даст тебе это.

Он был в полной растерянности.

— Например, что? — спросил Джонни.

— Вот. Смотри. — Мигель встал лицом к сестре Артуро. — Господи, пожалуйста, поставь мне А[91] по математике.

Девушка продолжала смеяться, но под смехом, или из смеха, исходил более глубокий, более нечеловеческий голос, голос, который формировал и искажал случайные звуки её веселья в слоги, в слова.

"Все сделано".

По комнате пробежала тень. Существо, сделанное из мушмулы, пошевелилось. На какую-то долю секунды мошки полетели вниз из-под платья девушки, коснувшись основания маленькой фигурки, прежде чем снова взмыть вверх.

— Видишь? — сказал Мигель, садясь.

Джонни не был уверен, что ему это нравится. Нет, он был уверен. Ему это не нравилось. Но, один за другим, Ороски и другие дети, которые пришли сюда с ними, вставали и обращались к своему богу, прося победы в бейсболе, наказания хулиганам, нового велосипеда, родителей, которые лучше бы ладили друг с другом. И каждый раз, когда по комнате пробегала тень, смех девушки превращался в слова…

"Все сделано".

… и мошки летели вниз из-под её ног, касаясь основания фигурки из мушмулы, прежде чем снова взмыть вверх.

В итоге, все поднимались, кроме Джонни.

Все взгляды обратились к нему.

Во рту у него пересохло, он никогда в жизни не был так напуган. Здесь была сила, он чувствовал её, но не мог избавиться от уверенности, что это злая сила. Это был бог, который был создан против Бога. Это было неправильно по определению, само его существование было преступлением против настоящего Бога, который, вероятно, отправил бы всех этих детей в ад. Он не мог в этом участвовать. Он должен был уйти, выбежать из этой комнаты и этого дома и убраться отсюда как можно быстрее.

Он встал.

Чувствуя на себе давление всех этих глаз, он перебирал в уме список, пытаясь найти самую маленькую, самую тривиальную вещь, которую он действительно хотел.

— Пожалуйста, дай Абуэле кабельное телевидение, — попросил Джонни.

Он отказался называть его "Господом", но это, похоже, не имело значения. Была та же тень, те же слова, вырывающиеся из смеха…

"Все сделано".

…та же миграция мошкары. Внезапно его охватила эйфория, чувство, что все его проблемы решены, что будущее — светлое, чистое и совершенное, и что с ним никогда больше не случится ничего плохого. Чувство исчезло через несколько мгновений, но не исчезло полностью. Он все ещё чувствовал себя хорошо, когда Роберто встал, поблагодарил их бога и взял сестру Артуро за руку, вытаскивая её из круга. Она перестала смеяться, её платье опало и выравнялось, и все мошки вернулись на поверхность раздавленной мушмулы.

После этого они расстались. Артуро ушёл с сестрой, а Роберто стоял у двери комнаты, как священник после мессы, и благодарил всех за то, что они пришли.

На обратном пути никто из них не проронил ни слова.

Вернувшись, Джонни увидел машину родителей на подъездной дорожке к дому своей бабушки. Они приехали пораньше, чтобы забрать его, и за это он был им благодарен.

— Мы опоздали, потому что остались после мессы, — сказал им Роберто, когда они приблизились к домам. — Запомните.

— Опоздали? — переспросил Джонни, нахмурившись. Ему было интересно, как они собираются объяснить своё столь раннее возвращение. Их не было всего около пятнадцати минут.

— Прошло уже около двух часов, — сказал Роберто, словно прочитав его мысли. — Наш бог не обращает внимания на наше время.

Они расстались, не попрощавшись. Джонни пошёл мимо родительской машины по подъездной дорожке Абуэлы, а Ороски направились дальше к соседнему дому.

Внутри, на диване в гостиной, его ждали родители с широкими улыбками на лицах.

— У нас есть подарок для Абуэлы, — сказала мама. — Смотри.

Сверху на телевизоре стояла кабельная приставка.

"Пожалуйста, дай Абуэле кабельное телевидение".

Может быть, это был бог.

Он взял пульт дистанционного управления, который протянул ему отец, и стал переключать каналы, наблюдая, как мелькают фильмы, мультфильмы и телевизионные шоу.

Он улыбался.

* * *

Джонни даже начал просить разрешения ещё раз переночевать у Абуэлы. Его родители думали, что это потому, что у нее теперь есть кабельное телевидение, — и это было определенно одной из причин, так как у бабушки был лучший пакет, чем у них. Но чего он действительно хотел, так это снова увидеть бога соседских детей. И попросить его о чем-нибудь ещё.

В течение следующих двух месяцев он трижды ночевал в доме своей бабушки. Один раз родители Ороско были заняты, или недееспособны, или что-то в этом роде — Джонни так и не смог разобраться, хотя и был почти уверен, что Роберто и Мигель имеют к этому какое-то отношение, — и они встречались с другими местными ребятами в заброшенном доме для собственной церемонии. Но в два других воскресенья он ходил со всей семьей Ороско на мессу в церковь. После этого он и дети Ороско переодевались в игровую одежду и делали вид, что собираются играть в баскетбол на школьной площадке. А вместо этого собирались на выжженном полу вокруг фигуры из мушмулы. И в эти разы с ними были другие ребята. Джонни думал, что, по-видимому, весь день туда приходят и уходят, сменяя друг друга, разные дети.

Бог дал ему видеоигру Ёж Соник[92], оценки А по всем предметам в табели успеваемости, и собственный телевизор и видеомагнитофон в его комнату.

Прошёл ещё месяц, прежде чем он смог вернуться обратно. На этот раз гниющая фигура была покрыта пушистой серой плесенью и потеряла большую часть своей формы. Она было похоже на кучу гниющего мусора. Теперь невыносимая вонь была скорее гнилостной, чем сладкой.

— Его сезон почти закончился, — грустно сказал Роберто, когда они вошли в темную комнату.

Джонни был в замешательстве.

— Значит… твой бог умирает?

— Он вернется в следующем году, — пообещал Мигель. — Когда мушмула созреет.

Это было правдой. Они обращались с последними просьбами к богу этого сезона. Над заплесневелой фигурой в развевающей юбке стояла девушка, молоденькая тетя по имени Мария. Мошки роились у нее между ног, она начала смеяться и их желания были исполнены. В следующем году появилась ещё одна фигура из мушмулы. Джонни понятия не имел, кто её сделал, и даже никогда не спрашивал об этом. Однажды воскресным утром родители Ороско снова заболели, и Роберто повел их всех в дом.

Там, в центре обгоревшего пола, стоял бог.

В этом году все было по-другому. Тень, проходящая по комнате, была темнее и приносила с собой зимний холод. В смехе старших девочек, которые стояли над богом и передавали его слова, был какой-то маниакальный оттенок — звучало скорее как намек на безумие, чем на радость. Исполнение желаний больше не приносило с собой чувства эйфории, а вместо этого внушало тупое чувство страха, что счет за эти акты щедрости должен быть оплачен и его цена для каждого будет персональной.

И все же он продолжал сидеть в кругу на обожженном полу, продолжал просить у Бога милостей и подарков. Не то чтобы он хотел этого — на самом деле какая-то часть его определенно не хотела, — но визиты к богу были тем, что он делал сейчас, частью его жизни, и он не видел способа выбраться из этого.

Бог дал ему новый велосипед, поездку в Диснейленд.

* * *

Они переехали, когда он учился в восьмом классе.

Он думал о том, чтобы попросить бога позволить ему остаться, чтобы его семья не переезжала в Финикс, но он боялся сделать это. В том, как все работало, теперь были сбои, побочные эффекты. Он боялся, что если загадает это желание, бог убьет его отца или сделает что-то вроде этого, и они останутся в Южной Калифорнии только потому, что какая-то трагедия постигнет их семью.

Кроме того, хотя он и будет скучать по своей школе и по своим друзьям, часть его хотела уехать. Это дало бы ему повод сбежать от бога, оправдание, что это произошло не по его вине.

А значит, он не будет наказан.

Он не знал, когда у него появилась уверенность, что Бог накажет его за то, что он не посещал его службы, когда оставался ночевать у своей бабушки, но со временем это чувство усиливалось. Джонни даже надеялся, что на деревьях мушмулы появится гниль, плоды не вырастут в этом году, и таким образом бога нельзя будет создать.

Однако тогда было предостаточно мушмулы, и хотя он все ещё не знал, кто на самом деле создал это изваяние, маленькая фигура была на своем обычном месте в центре обгоревшего пола.

Последней встречи так и не произошло. Прежде чем они переехали, он и его родители навещали Абуэлу много раз, но всегда были вместе, и он не оставался у нее на ночь.

Когда грузчики наконец упаковали и уехали со всей нашей мебелью, а они поехали за ними следом в машине с последними и самыми личными из своих вещёй, направляясь через пустыню в Аризону, Джонни действительно испытал чувство облегчения. Пересекая границу Калифорнии, он почти чувствовал, как ослабевает власть бога над ним. В конце концов, это был маленький бог, местный бог, и его власть не простиралась так далеко. Остановившись пообедать в закусочной, сидя за столом с родителями, он улыбался, чувствуя себя свободным.

Тем не менее, на протяжении старших классов школы и колледжа он часто думал об этом. Абуэла умерла через два года после их переезда, и поездка на её похороны была единственным разом, когда он вернулся в Восточный Лос-Анджелес. Ороски присутствовали на похоронах — они были её соседями и друзьями, — но Джонни держался поближе к родителям и, кроме вежливого принятия соболезнований от мистера и миссис Ороско, избегал любых контактов с их семьей. Ему показалось, Роберто, Мигель и Анджелина выглядели несчастными, и хотя по большей части это можно было списать на то, что они присутствовали на похоронах своей соседки, ещё они казались худыми и нездоровыми, с осунувшимися лицами.

Он был рад, что его семья уехала.

Но он никогда не переставал думать об этой маленькой фруктовой фигурке в заброшенном доме. её невыразительная пустая форма приходила ему в голову в самые неожиданные моменты, и он вспоминал странную эйфорию, которую первоначально испытывал, когда исполнялись его желания, и то, как это чувство постепенно перешло в беспокойный страх.

Библия ошибалась, решил Джонни. Все было наоборот. Бог не создал людей. Люди создали Бога. Или богов. Они придумали тех, кто был им нужен, и их потребность и вера дали этим богам жизнь. И власть. Именно ребята из соседнего района Абуэлы, оскорбленные жестокостью христианского Бога к детям, придумали эту альтернативу, это маленькое рукотворное божество, которое исполняло их желания. Но в определенный момент что-то пошло не так, и вместо того, чтобы просто давать им то, что они хотели, оно начало кое-что и забирать у них. Он рано выбрался оттуда и сбежал, но хотел бы знать, каково окончательное воздействие на тех детей, которые продолжали посещать сожженную комнату в том заброшенном доме.

Он не так хорошо учился в колледже, как думал, и после окончания учёбы оказался в офисной кабинке, не на своем месте, не на той работе, которую действительно хотел. Амбициозная девушка, с которой он встречался, бросила его, переехав в Орегон, чтобы открыть небольшой бизнес со своим другом. Вскоре после этого погибли его родители, неисправные тормоза на их машине во время дождя привели к аварии.

Это была тяжелая пара лет, но в конце концов все наладилось. Он не любил свою работу, но привык к ней и начал встречаться со Сьюзен, оператором по вводу данных в его отделе. Она была милой и доброй, с приятным характером, хотя и не отличалась особой красотой. Прежде чем пожениться, они прожили вместе несколько лет. В медовый месяц Сьюзен захотела поехать в Калифорнию, остановиться в отеле на пляже, съездить в Диснейленд и в студии кинокомпании Universal. Они скоординировали свои отпуска так, чтобы у обоих выпала свободная неделя, и на это время он забронировал пять ночей в отеле в Лагуна-Бич с видом на океан.

Вдобавок к туристическим делам, она хотела увидеть дом его детства, место, где он вырос, и он отвез её туда, на свою старую улицу в Оранж, где новые владельцы запустили газон и покрасили дом в отвратительный зеленый цвет.

Он старался держаться как можно дальше от восточного Лос-Анджелеса.

Медовый месяц был прекрасен, брак был прекрасен. Они купили дом с двумя спальнями в Месе, а через несколько лет у них родилась дочь. Сьюзен хотела назвать её Анджелиной. Это имя навевало на него плохие воспоминания…

Анджелина Ороско раскладывала круг из газет на обожженном полу, чтобы они могли сесть

… и он боролся с этим, но Анджелина была именем бабушки Сьюзен, и она так сильно переживала по этому поводу, что в конце концов он сдался.

Анджелина была чудесным ребенком. Умнее и более привлекательнее их обоих, в ней сочетались все их лучшие качества. Джонни и Сьюзен любили её, сильно и безоговорочно.

Вот почему это был такой удар, когда они узнали, что в девять лет она каким-то образом заболела редкой формой рака мозга.

У них была хорошая медицинская страховка, а в Скоттсдейле имелась клиника Мэйо, куда их направил врач Анджелины, но рак, которым она болела, не поддавался ни химиотерапии, ни облучению. Не было установлено точного курса лечения, что достаточно необычно. Лечение, которое она проходила, было агрессивным и изнурительным, и в течение двух месяцев после постановки диагноза она жила в больнице. Сидя с ней вечерами после работы, он иногда видел в новостях истории о больных детях, которые, разъезжая по стране, собирали деньги, просвещая других о своей болезни, открывая киоски с лимонадом, или собирали подарки для других больных детей. Такие истории всегда злили его. Эти оптимистичные заказные репортажи не имели никакого отношения к реальности Анджелины или других детей в её палате. Все они лежали в постели день за днем, страдая, в то время как их родители пытались держаться вместе и вернуться к работе, сохранить свою работу и заплатить за необходимое лечение.

До сих пор Сьюзен не проявляла особого интереса к религии, и её внезапная вера, несомненно, была вызвана обстоятельствами, в которых они оказались. Она начала посещать мессу не только по воскресеньям, но и каждый день, и убедила Джонни присоединиться к ней. Он молился вместе с ней, всем сердцем желая, чтобы было найдено лекарство, чтобы какое-нибудь чудо изменило то, что происходит, но он не верил, что Бог ответит на их мольбы.

Этот Бог.

Однажды вечером в больничной часовне, когда они смотрели на распятого Христа, вошла матушка помолиться, преклонив колени на скамье позади них. Духи, которыми она пользовалась, были сильными и какими-то фруктовыми. Они напомнили запах другого фрукта, запах перезрелой мушмулы. Он вдруг мысленно увидел маленькую фигурку в пустой комнате, вспомнил времена, когда она исполняла его желания, вспомнил ощущение силы, которое проходило через него, проходило через комнату в сопровождении иллюзорной тени. Он слышал смех девочек-подростков, стоявших над маленьким божком, и мошкара роилась у них под юбками.

Джонни вдруг встал.

— Мне надо идти, — сказал он Сьюзен.

— Что? — она споткнулась, вставая с колен, и он взял её за руку. — Куда идти? О чем ты говоришь?

Он не мог объяснить этого, и она не поверила бы ему, даже если бы он это сделал.

— Я уеду примерно на день, — сказал он.

Теперь она схватила его за руку и потащила из часовни.

— Что? Ты уедешь? С Анджелиной здесь?

— Я делаю это для Анджелины.

— Делаешь что?

— Просто доверься мне.

— Довериться тебе? Джонни…

Этот разговор, в основном односторонний, продолжался из больницы до самой парковки, где он взял обе её руки в свои и посмотрел в лицо, прежде чем сесть в машину.

— Я не могу объяснить, — сказал он. — Если бы я это сделал, звучало бы безумно. Но, возможно, я знаю, как помочь Анджелине.

— В твоих словах нет никакого смысла!

— Я знаю, — сказал он. — Присмотри за ней, пока меня не будет.

— Джонни!

Потом он сел в машину и уехал.

* * *

Ороски давно уже уехали. Он узнал от соседей, что семье пришлось нелегко, что девочка…

Анджелина

…умерла, а один из мальчиков сидел в тюрьме за наркотики. Родители потеряли свой дом, оплачивая его адвоката. Что случилось с другим мальчиком, никто, похоже, не знал.

Он вернулся в Восточный Лос-Анджелес, чтобы узнать, может ли соседский бог вылечить его дочь, но после того, как услышал об Ороско, ему пришла в голову мысль, что именно из-за его предыдущего опыта с богом и пострадала Анджелина. Он не знал о других детях с других улиц, но жизнь людей, которых он знал, казалось, была разрушена. Как будто все они были наказаны за веру в бога. Возможно, христианский Бог, которому они должны были поклоняться во время месс, был разгневан их отступничеством и покарал их за это.

Или, может быть, это был экстрасенсорный обмен. Может быть, маленький бог извлек из их жизни все хорошее, снабдив их дарами, о которых они просили, желаниями, которые они требовали, оставив позади тьму и пустоту. Если первые половинки их жизни перевешивали в сторону счастья, то вторые состояли из страданий. Рак Анджелины может быть платой за поездку в Диснейленд, новый велосипед и хорошие оценки.

Узнать это было невозможно, но какова бы ни была правда, он не боялся последствий. Теперь, если Анджелину можно вылечить, он сделает все, что потребуется, невзирая на последствия.

Оставив машину на улице перед бывшим домом его бабушки, он пошёл по старому знакомому маршруту. Это был сезон мушмулы, и старый район Абуэлы, даже кварталы, поддающиеся джентрификации[93], пахли фруктами. Заброшенный дом давно исчез, его место заняла такерия[94], но он не сомневался, что бог где-то здесь. Он чувствовал его присутствие, ощущение надежды витало в воздухе, когда он проходил мимо группы детей, играющих на качелях в новом маленьком парке, осязаемый противовес пустоте, которую он чувствовал, проходя мимо церкви Святой Марии.

Некоторые из детей, которые присоединялись к Ороскам в заброшенном доме, по-прежнему должны все ещё жить здесь как взрослые, унаследовав дома своих родителей. Джонни медленно пошёл в том направлении, откуда приходили другие дети, ища лица, которые могли бы быть старше, но знакомы. Он рассматривал лица мужчин, косящих газоны, женщин, ухаживающих за цветами, пар, размещающих гаражные распродажи. Он заходил в салоны красоты и на этнические рынки, но через некоторое время увидел так много людей, что не был уверен, сможет ли кого-нибудь узнать.

Затем он увидел полную женщину с приметным родимым пятном над правой бровью.

Она выглядела как взрослая версия пухленькой девочки с родимым пятном, которая всегда хотела, чтобы её родители оставались вместе, хотя Джонни помнил, как Роберто однажды сказал, что нет никаких признаков того, что её родители собираются расстаться.

Он остановился перед женщиной.

— Привет, — сказал он.

Она подозрительно посмотрела на него.

— Да?

— Меня зовут Джонни. Моя Абуэла жила рядом с Оросками.

Женщина попыталась скрыть свои эмоции, но блеск в её глазах подсказал ему, что она точно знает, кто он такой.

— Помнишь тот дом, куда мы ходили по воскресеньям вместо мессы?

Она покачала головой и попыталась пройти мимо него.

Он преградил ей путь.

— Мне нужно найти его, — сказал он, понизив голос. — Мне нужно найти его.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Он начинал отчаиваться.

— У моей дочери рак. Она скоро умрет. Мне нужно её вылечить.

— Моя дочь мертва! — она выплюнула слова ему в ответ. — И мой муж тоже!

Она протиснулась мимо него.

— Я не хочу с тобой разговаривать!

Джонни смотрел ей вслед. Он понимал её боль — это была и его боль тоже, — но отказывался сдаваться. Время было потрачено впустую. Вместо того, чтобы остановиться, чтобы сформулировать четкий план, он немедленно начал ходить взад и вперёд по окрестным улицам, стуча в двери, надеясь встретить кого-то ещё, кого он помнил или кто помнил его. Поиски оказались бесплодными. Никто не выглядел даже отдаленно знакомым. Через несколько часов он сделал перерыв и купил себе колу в круглосуточном магазине. Стоя на улице с напитком в руке, он отчаянно пытался придумать, что же ему делать дальше, когда понял, что завтра воскресенье.

Воскресенье.

Он почувствовал небольшой прилив надежды. Если бог из мушмулы — или любой другой бог, — все ещё был здесь, то в воскресенье его должны были посещать. Все, что ему нужно было сделать, это найти группу детей, одетых для церкви, но не идущих в церковь, и следовать за ними до места назначения. Но ему придется быть осторожным, осмотрительным. Это бог детей, а он больше не был ребенком. Они не пустят его внутрь. Он не сомневался, что если сумеет проникнуть внутрь, то сможет обратиться к богу за лечением, но помнил, как тщательно они с Оросками скрывали свои визиты и защищали все знания о боге от взрослых.

Он провел ночь в дешевом и довольно пугающем мотеле. Чтобы убедиться, что нет никаких новостей об Анджелине, позвонил Сьюзен со своего мобильного. Дома все было по-прежнему, и это было лучшее, на что он мог надеяться в данных обстоятельствах. Утром он проснулся рано, наполнил бензобак своей машины и медленно покатил по улицам старого района Абуэлы. Несколько человек, которых он видел на тротуарах, были либо бездомными, либо направлялись в церковь Святой Марии, либо в корейскую церковь неподалеку. Однако он не сдавался и в конце концов нашёл то, что искал, — хорошо одетых мальчика и девочку, скорее всего брата и сестру, идущих к церкви Святой Марии.

И дальше мимо нее.

Он припарковал машину на середине следующего квартала и вышел, оставаясь далеко позади, но следуя за братом и сестрой по тротуару, стараясь казаться непринужденным и не привлекать к себе внимания, зная, как это будет выглядеть со стороны. В уме он перебирал различные сценарии и возможные подходы, способы, с помощью которых он мог бы увидеть нынешнее воплощение бога без того, чтобы дети не позвали на помощь и его не арестовали как преследователя и педофила.

К сожалению оказалось, что брат и сестра как раз возвращались домой, может быть, из другой местной церкви, а возможно, из дома своих родственников. Они вошли в передний блок дуплекса, возбужденно разговаривая по-испански с измученной заботами женщиной, которая встретила их в дверях.

Какое-то шестое чувство заставило её посмотреть на него, когда он проходил мимо, её глаза подозрительно сузились. Он целеустремленно прошёл мимо, как будто у него была определенная цель и он опаздывал на встречу.

Боясь снова пройти мимо апартаментов, он обошёл весь квартал и удрученно вернулся к машине. Утро выдалось неудачным, и он начал задаваться вопросом, не угасла ли за эти годы вера в бога.

И что, если так оно и было?

Но это ещё не значит, что его невозможно воскресить.

Эта мысль мгновенно оживила его. Может быть, соседские дети больше не ходят тайком, чтобы поклоняться своему самодельному божеству, но, возможно, они ему и не нужны. У него была вера, желание и потребность, достаточные, чтобы привести в действие весь арсенал богов[95]. Повинуясь внезапному порыву, он проехал около мили на восток, туда, куда ещё не добралась джентрификация. Дома были обветшалые, их окна были защищены кованым железом, кирпичные стены, раскрашенные граффити, защищали их задние дворы. Это был тот самый восточный Лос-Анджелес, который он помнил. Он некоторое время кружил по боковым улочкам в поисках чего-нибудь подходящего для своих целей.

В конце концов он нашёл его в квартале, где несколько домов были снесены, а остальные помечены для сноса: пустой дом, разрушенный огнем. На заднем дворе, рядом с гаражом без дверей, в конце подъездной дорожки, он увидел мушмулу, полную фруктов.

Джонни подъехал к обочине и вышел из машины, направившись прямо на задний двор заброшенного дома, не заботясь о том, что его кто-нибудь увидит, думая только об Анджелине, лежащей на больничной койке. Большинство плодов мушмулы сидело высоко на дереве, но ветви были тонкими, и он допрыгивал до самых нижних, ломая их и отскакивая в стороны, когда целые секции падали на мертвую бурую траву. Мушмула росла гроздьями, и на ветвях были буквально сотни маленьких желто-оранжевых плодов. Присев на корточки, он начал срывать гроздья, бросая их в кучу справа от себя. Когда он сорвал ещё две длинные ветки, создалось впечатление, что теперь у него есть то, что ему нужно. Он начал таскать охапки слипшихся плодов в сгоревший дом, укладывая в комнате с единственным окном, выходящим на сторону участка.

Как только вся мушмула была принесена внутрь, он опустился на колени и начал раздавливать её между пальцами, бросая липкую массу на пол перед собой.

Он слепил размятые фрукты в нечеткую гуманоидную форму.

Хотя она лишь мельком походила на бога, которого он помнил, он пристально взирал на фигуру и верил в нее.

Теперь ему лишь оставалось найти девушку, а вот с этим будет сложнее. Он подумал о том, чтобы попробовать выбрать одну через приложение для знакомств или даже позвонить молоденькой девушке-водителю Убер, а затем заплатить ей дополнительно, чтобы она сделала то, что ему нужно, но полученные результаты могут быть рискованными и оставят след, по которому можно его отследить. Он вспомнил сестру Артуро, первую девушку, которую он увидел прислужницей бога, и решил, если сможет, найти такого же распутного подростка. Воскресенье, вероятно, было не самым лучшим днем для этого, но он пошёл на бульвар Уиттиер, где были магазины и рестораны быстрого питания, затем в различные парки, ища девушку, которая бы подошла под это дело.

На самом деле было довольно много подходящих подростков, но почти все они были одеты в брюки. В конце концов он нашёл одну, одетую в платье-куколку, которая стояла у винного магазина и курила. Она не могла быть старше шестнадцати лет.

— Привет, — сказала она, увидев, что он подходит. — Не могли бы вы угостить меня пивом?

— Нет, — ответил он ей. — Но мне бы не помешала небольшая помощь, если ты не против. Это будет стоить твоего времени.

— Вы хотите, чтобы я отсосала? — спросила она голосом, которым пыталась быть соблазнительной, но промахнулась на милю.

— Нет, — ответил он. — Мне нужно, чтобы ты сделала кое-что другое.

— Я не буду этого делать…

— Это не секс, — пообещал он ей.

Она бросила сигарету и нахмурилась, начиная что-то подозревать.

— Тогда чего же вы хотите?

— Мне просто нужно, чтобы ты поехала со мной в дом. Буквально, ты просто постоишь там несколько минут, а потом я отвезу тебя обратно. Я заплачу тебе… — он достал бумажник и посмотрел, сколько у него денег. — Сорок долларов.

— Только за то, что постою там.

— Верно.

Она казалась растерянной.

— Вы собираетесь фотографировать или…

Джонни начинал раздражаться. Сколько времени осталось у Анджелины?

— Если ты не хочешь этого делать, я найду кого-нибудь другого. — Он повернулся и направился к машине.

— Я сделаю это, — сказала девушка, спеша за ним.

Он продолжал идти.

— Хорошо. Залезай.

Она нервно болтала, пока они ехал обратно к дому, её дыхание пахло сигаретным дымом, но он не обращал на нее внимания, не слушал, преисполненный надежды, которой не испытывал с тех пор, как услышал диагноз своей дочери.

— Почти приехали, — сказал он, сворачивая на практически пустую улицу.

— Ты здесь живешь?

— О, это не мой дом.

Девушка внезапно замолчала.

Он свернул на подъездную дорожку.

— Мы идем туда, — сказал он ей.

Она лихорадочно оглядела снесенные бульдозерами участки и обреченные дома и краска отхлынула от её лица.

— О Боже мой! Вы собираетесь убить меня!

Она уже достала телефон и отчаянно стучала по экрану.

Он забрал у нее телефон и бросил его на заднее сиденье.

— Я не собираюсь тебя убивать.

— Я знала, что с вами что-то не так! Надо было доверять своим инстинктам!

— Все, что тебе нужно сделать, это постоять там. Как я и сказал.

— Это приложение, которое я нажала, вызывает полицию! Они знают, где я! Они едут за мной!

— Тогда нам лучше поторопиться, — сказал он.

Он не поверил ей, но в том состоянии, в котором она находилась, было трудно заставить её сотрудничать, и чем быстрее они покончат с этим, тем лучше. Он даже подумал вернуть её обратно и найти кого-то другого, кого-то более посговорчивее.

Но он был так близко.

И он хотел довести это дело до конца.

— Пошли, — сказал он, выходя из машины.

Он почти ожидал, что она убежит, но она выбралась с пассажирского сиденья и испуганная, пошла впереди него. Он провел её через открытую боковую дверь, через то, что когда-то было кухней, в комнату, где её ждал бог. Снаружи, издалека, но все ближе и ближе, он слышал вой сирен.

Она сказала правду.

Девушка заплакала.

— Что вы хотите, чтобы я сделала? Пожалуйста, не убивайте меня. Пожалуйста!

— Я же сказал, что не причиню тебе вреда.

Вой сирен стал громче.

— Видишь эту… штуку? — сказал он, указывая на сделанную им фигуру. — Я хочу, чтобы ты встала над ней.

— И зачем?

— Просто постой там минутку. Потом все закончится.

— Все закончится? Я буду мертва?

Она начала кричать.

— Помогите! — орала она. — Помогите!

Он дал ей пощечину.

— Прекрати!

Сирены были уже очень близко.

— Встань над ним! — приказал он.

Девушка все ещё плакала, но сделала, как ей было сказано.

Возможно, ничего не выйдет. Может быть, фигуру нужно было оставить на некоторое время. Мушмула явно не пробыла там достаточно долго, чтобы привлечь мошкару. Нужны ли ему мошки?

Снаружи остановились машины, как минимум две, сирены отключились на пике громкости. Мигающие красные и синие огни проникали через разбитые окна, отражаясь от обугленных стен.

Девушка все ещё плакала? Или она смеялась? Он не мог сказать наверняка.

Полицейские выкрикивали непонятные приказы, но Джонни не был уверен, обращались ли они друг к другу или к нему.

Юбка девушки вдруг взметнулась вверх.

Смеялась. Она определенно смеялась.

Он услышал шаги в передней комнате, сопровождаемые громкими голосами.

Сейчас или никогда.

Он тяжело опустился на обожженный пол, глубоко вздохнул и обратился к фигуре.

— Господи… — начал он.

Перевод: Игорь Шестак

Горничная

Bentley Little, "The Maid", 2016

— По-моему, горничная забыла дать нам кондиционер, — объявила Шона, беря маленькие пластиковые бутылочки с раковины в ванной и читая этикетки. — Здесь есть шампунь, гель для душа и лосьон, но я не вижу кондиционера.

— Черт побери, — сказал Чэпмен. — Ты платишь самую высокую цену за проживание в курортном отеле, и естественно думаешь, что с такими вещами все будет в полном порядке.

— Мы платим не самую высокую цену, — заметила Шона. — Это их летние скидки.

— Дело не в этом. В конце концов, даже в Мотеле 6 есть кондиционер.

Он снял трубку и набрал 0.

— Послушайте, — сказал он. — Это Чэпмен Дэвис из номера 312. Горничная не оставила нам никакого кондиционера для волос. Не могли бы вы прислать кого-нибудь, чтобы принесли нам немного? — он не стал дожидаться ответа. — Спасибо.

— Это не так уж и важно, — сказала Шона.

— Тогда почему ты об этом заговорила?

— Просто обратила на это внимание. Я не знала, что ты собираешься начать делать телефонные звонки и строить из себя крутого.

— Это принципиально. Мы останемся здесь на три ночи, черт побери. Мы должны получить то, за что платим.

Он отвернулся от нее, чтобы убедиться, что все остальное в комнате нормально. Вид, конечно, был потрясающий. Они попросили номер, о котором говорил Джек Дональдсон. Он выходил на нижний бассейн и один из садов. Дальше под ними простирался город Тусон, и в ясный день, как сегодня, с этой точки обзора на склоне холма они могли видеть почти все пространство до Мексики. Сама комната была просторной и элегантно обставленной, с телевизором с плоским экраном в гостиной и ещё одним на стене перед кроватью. Он открыл холодильник: полный. Он проверил телевизоры: оба работали. Он проверил наличие Вай-Фай: высокоскоростной. На комоде даже стоял поднос с приветственной запиской и двумя бесплатными бутылками минералки "Перье".

Им оставалось лишь дождаться доставки кондиционера, и можно будет расслабиться.

Он откинулся на спинку кровати и переключился на канал Си-Эн-Эн, а Шона в это время продолжала распаковывать ванные принадлежности. Чэпмен без особой надежды помечтал, что она увидит его лежащим, заметит, что он возбужден, и… позаботится об этом, но когда она этого не сделала, когда села в гостиной, взяла со стола глянцевый журнал о стиле жизни и начала читать, он решил, что так будет лучше — сможет поберечь силы на сегодняшний вечер.

После трех блоков коммерческих роликов и трех ложных обещаний "срочные новости после рекламы" Чэпмен раздраженно сел.

— Где наш кондиционер? — сказал он.

Шона даже не подняла глаз от журнала.

— Забудь.

— Я это так не оставлю. Я позвонил, и они должны были принести его нам. Пойду к стойке регистрации и устрою им веселуху.

— Чэпмен…

— Оставайся здесь. Я скоро вернусь.

Он схватил одну из карточек-ключей со стола перед ней и вышел, закрыв за собой дверь. Спускаясь по дорожке, ведущей к нижней стоянке, он заметил горничную, толкающую от их дома тележку для уборки.

— Эй, ты! — крикнул он.

Женщина повернулась к нему лицом. Молодая, стройная латиноамериканка, она оказалась красивее, чем он ожидал. На её бейджике было написано Роза.

Тот факт, что она была привлекательна, не давал ей поблажек.

— Где мой кондиционер для волос? — требовательно спросил Чэпмен. — Я звонил в офис полчаса назад. Они должны были прислать кого-нибудь, чтобы доставить его в наш номер.

В этот момент он подошёл к ней и увидел рядом с планшетом на тележке поднос с туалетными принадлежностями в пластиковых бутылочках.

— Дай мне четыре штуки, — указав на них, сказал он. — Кондиционер для волос.

— Да, сэр, — ответила горничная, смело глядя на него.

Ему не понравилось выражение её лица. То, что должно было быть подобострастной улыбкой, было ближе к ухмылке. И не было ли это "сэр" саркастичным? Он не был уверен, но ему показалось, что именно так оно и было. Сучка, вероятно, нелегал. Он хотел было пригрозить, что позвонит в И Эн Эс[96], если она не начнет себя вести соответственно, запугать её, но это и так уже заняло слишком много времени, к тому же хотелось в бассейн, поэтому он взял бутылочки, которые она выбрала для него, и ушёл. Позже он пожалуется руководству. Для места с такой безупречной репутацией обслуживание здесь пока вызывает лишь одно разочарование.

Они узнают об этом, когда он заполнит карточку удовлетворенности клиентов, которую видел на столе в их номере.

— Взял! — объявил он, вернувшись.

Шона уже надевала купальник. Он заметил, что она вчера побрилась.

— Молодец, — ответила она. — Я собираюсь искупаться.

— Я тоже, — сказал он. — Подожди секунду. Дай мне переодеться.

Через несколько минут они уже спускались к нижнему бассейну, она несла несколько журналов, он — увесистую политическую биографию, которую собирался прочесть весь прошлый год, но так и не удосужился. Они выбрали два шезлонга рядом с глубоким концом бассейна и, скинув сандалии, положили свои книги на маленький стеклянный столик между ними.

— Не мог бы ты принести нам полотенца? — попросила Шона, кивнув в сторону кабинки у мелкого конца бассейна.

— Вернусь через минуту.

Проходя мимо других лежащих пар, стараясь избегать брызг от семейки, играющей в воде в Марко Поло, Чэпмен направился по горячему цементу к кабинке. Внутри он увидел ту же горничную, с которой столкнулся ранее, разговаривающую с молодым человеком, держащим поднос с напитками. Она взглянула в сторону Чэпмена, что-то прошептала ему на ухо и улыбнулась. На её лице появилось лукавое выражение, которое ему не понравилось.

Это нужно было пресечь в зародыше.

Чэпмен подошёл к стойке кабинки.

— Дайте мне два полотенца, — приказал он горничной.

С полки позади себя она схватила два полотенца, а парень с напитками в это время вышел через заднюю дверь.

— Вот, сэр.

Но когда он принес белые полотенца туда, где ждала Шона, и развернул их, то увидел, что на обоих в центре махровой ткани большие желтые пятна мочи.

— Господи! — поморщившись, он бросил полотенца на землю у изножья своего лежака и решительно зашагал обратно к кабинке.

— Что здесь происходит? — требовательно спросил он.

Горничная ушла, а за стойкой стояла девочка-подросток в красном купальнике. Его эмоциональный спич удивил её.

— Сэр?

Чэпмен указал через бассейн на небольшую кучку белой ткани в изножье его шезлонга.

— Я только что взял два полотенца, а на них пятна от мочи!

Девушка казалась взволнованной.

— Я… Я прошу прощения, сэр. Я не знаю, как это могло случиться. Наши полотенца каждый день свежевыстираны, и…

Он отвлекся на движение справа от него. Кто-то махал. Оглянувшись, он увидел горничную, стоявшую за джакузи, её левая рука обхватывала стопку полотенец, а правая двигалась в воздухе туда-сюда. Хихикая, она отвернулась и исчезла за анфиладой комнат.

Какого черта…?

Он уже почти собрался последовать за ней, но девушка в кабинке развернула новые полотенца, показывая ему, что они чистые.

— Я сожалею о том, что случилось, — повторила она. — Но они красивые и чистые. И если вам понадобятся другие…

Он взял полотенца и вернулся к их лежакам. Кто-то уже пришёл и забрал испачканные мочой полотенца.

— Это та горничная, — сказал он Шоне. — Та самая, от которой я получил кондиционер. Наглая сучка.

— Успокойся, — сказала Шона. — Мы здесь для того, чтобы получать удовольствие. Залезай в воду и расслабься.

Он залез в воду, но не мог расслабиться. Плавая кругами, пытаясь избавиться от раздражения, он пересекал бассейн, туда-сюда, туда-сюда, пока руки не устали, и не начались колки в боку. Шона уже вышла и грелась на солнышке, а он вылез из бассейна, вытерся полотенцем и снял трубку ближайшего внутреннего телефона.

— Я закажу напитки, — сказал он Шоне. — Что-нибудь хочешь?

— Было бы неплохо Маргариту.

Когда на звонок ответили, он заказал два коктейля, указав номер их комнаты. Мгновение спустя посыльный принес напитки и поставил бокалы на маленький столик между ними. Чэпмен дал парню на чай доллар и взял свой бокал. Что-то черное привлекло его внимание, когда он собирался поднести бокал к губам.

В его Маргарите плавал мертвый жук.

От неожиданности он пролил половину Маргариты себе на живот и плавки, прежде чем поставить бокал обратно на стол. Он все ещё видел черного жука, плавающего в остатках напитка. Его глаза обшаривали бассейн в поисках сотрудника, доставившего их заказ.

Был ли посыльный тем самым парнем, который разговаривал с горничной?

Теперь он стал просто параноиком. Два совпадения ещё не значит заговор. Горничная не строила против него козней. Она не нарочно помочилась на их полотенца и никому не велела положить жука в его бокал.

Но…

Но она разговаривала с парнем, который принес поднос с напитками. И именно она дала ему полотенца. И, похоже, у нее действительно было негативное отношение к нему.

Он вспомнил, как она насмешливо помахала ему рукой, прежде чем покинуть территорию бассейна.

Чэпмен встал.

— Я этого не потерплю, — сказал он.

— Этот жук, наверное, просто залетел туда. Я уверена — они дадут тебе ещё один…

— Дело не только в этом.

— Ты куда собрался? — спросила Шона, когда он двинулся прочь.

— Надо с этим разобраться.

Босой, в одних мокрых плавках, Чэпмен обошёл бассейн и поднялся по тропинке, ведущей в лобби отеля. Группа хорошо одетых азиатских туристов стояла у стойки регистрации, то ли регистрируясь, то ли выписываясь, и он ждал, капая на ковер, пока из служебного помещёния не вышел ещё один клерк.

— Могу я вам чем-нибудь помочь, сэр?

— Я хотел бы увидеть менеджера, — сказал он.

— Могу я спросить, в чем дело?

— Неподобающее поведение одного из ваших сотрудников. Я хотел бы увидеть менеджера.

— Минутку, — заботливо сказала она. — Сейчас я позову его.

Через пару минут она вернулась, сопровождаемая подтянутым мужчиной в синем костюме, который представился как "Ральф Кови, генеральный менеджер" и официально пожал ему руку — зрелище, должно быть, для любого наблюдающего со стороны выглядело просто нелепо.

— В чем, собственно, проблема? — спросил Кови.

— В одной из ваших горничных. Она должна была доставить кондиционер для волос в наш номер, но не сделала этого, а потом, когда я её разыскал, она была груба со мной.

— Мне очень жаль. Мы постараемся…

— Затем, — ледяным тоном продолжал Чэпмен, — она дала мне и моей жене два полотенца для бассейна, которые должны были быть чистыми, но вместо этого на них были пятна мочи. И снова она вела себя очень неуважительно. Наконец, я увидел, как она сговорилась с одним из ваших официантов у бассейна и он дал мне напиток с очень большим жуком.

— Обещаю, я разберусь с этим, — сказал менеджер. — Вы случайно не знаете, как зовут эту горничную?

— Кажется, её зовут Роза.

— Я займусь этим делом и уверяю вас, что больше такого не повторится. Наш отель имеет самую прекрасную репутацию…

— Именно поэтому мы и останемся здесь, — сказал ему Чэпмен.

— … и мы делаем все возможное, чтобы сохранить эту репутацию, — он сделал знак клерку, стоявшему рядом. — Мы обеспечим вас бесплатными напитками на все время вашего пребывания и сделаем все возможное, чтобы оставшееся здесь время прошло как можно лучше.

Клерк обошла стойку и вернулась с тисненым конвертом, который протянула Чэпмену. Он открыл его и увидел внутри стопку талонов.

— Это для ваших бесплатных напитков, — объяснила она.

— Если вам понадобится больше, пожалуйста, дайте мне знать, — сказал ему Кови. Он снова пожал Чэпмену руку. — И обещаю вам, я разберусь с этой проблемой.

— Спасибо, — сказал Чэпмен. — Я признателен за это.

Он вышел из лобби тем же путем, каким пришёл, и вернулся к бассейну, где они с Шоной заказали новые Маргариты и провели остаток дня, попеременно то купаясь, то нежась на солнце.

В тот вечер они хорошо поужинали в ресторане отеля, покушав во внутреннем дворике с видом на городские огни. По территории вилось несколько дорожек, и после ужина они долго гуляли по окрестностям, пока не оказались в своей комнате, где занимались любовью, смотрели телевизор и в конце концов уснули.

Когда он проснулся около пяти, Шона все ещё спала. В комнате было темно. Он всегда вставал рано, даже в отпуске, а вот Шона предпочитала спать подольше. Тихо поднявшись, он медленно пошёл в темноте к ванной, ориентируясь на свет, оставленный включенным на всю ночь. Оказавшись внутри, он осторожно закрыл дверь, затем снял нижнее белье и включил душ. Прежде чем войти, подождал, пока вода нагреется.

Было очень приятно — современная насадка для душа выдавала теплую пульсирующую струю. Прежде чем взять мыло и начать мыться, в течение нескольких мгновений он постоял под горячим душем, наслаждаясь приятными ощущениями. Он открыл бутылочку и уже собирался вымыть голову, когда дверь ванной открылась. Занавеска для душа отодвинулась в сторону…

И там стояла горничная, лицом к нему.

Это была та же горничная, что и раньше, дерзкая, привлекательная — Роза, — она встретилась с ним взглядом, указала на его член и рассмеялась.

Он выхватил у нее занавеску для душа и использовал нижнюю часть, прикрыв нижнюю половину своего тела.

— Что вы здесь делаете? — требовательно спросил он.

Она все ещё улыбалась.

— Я постучала, но никто не отвечал. Я вообще-то пришла убираться.

— Сейчас шесть часов утра!

— Я думала, вы уже освободили номер. Я думала, что этот номер пустой.

Она лгала. Она не могла постучать, иначе разбудила бы Шону. А это означало, что она воспользовалась своим ключом и тихо прокралась внутрь.

Не говоря уже о том, что ещё до того, как открыть дверь ванной, она должна была услышать шум душа.

Это было сделано специально.

— Сейчас же убирайтесь отсюда, — процедил Чэпмен сквозь стиснутые зубы.

Она кивнула, ухмыляясь, и поклонилась, извиняясь.

— Вы уволены, — сказал он. — Я позабочусь об этом.

— Извините, сэр.

Она ушла, не потрудившись закрыть дверь ванной.

Отложив шампунь, Чэпмен выключил душ, протянув руку, закрыл дверь, и быстро вытерся полотенцем. Шона проснулась и, нахмурившись, вошла в ванную.

— Здесь только что была горничная? Я проснулась и мне показалось, что я её видела…

— Да! — в ярости воскликнул Чэпмен. — Она прокралась в ванную, пока я принимал душ.

— Разве ты не повесили табличку "не беспокоить" на дверную ручку?

— Конечно повесил! Но она специально проигнорировала её.

— Они не должны так поступать.

— Нет, черт возьми! — он вылез из душа и начал сушиться. — Я пойду прямиком на ресепшн. Это возмутительно.

Через пять минут он уже был одет и мчался к стойке регистрации, где робкая молодая женщина попятилась при его приближении.

— Я хочу видеть менеджера! — рявкнул он. — Сейчас же!

Она нажала кнопку на телефонной консоли перед собой.

— Ночного менеджера прямо сейчас здесь…

— Найдите его!

Она снова нажала на кнопку.

— Да? — раздался мужской голос из дребезжащего динамика.

— Здесь гость, которому нужно с вами поговорить, — объяснила клерк.

— Сейчас же! — взревел Чэпмен.

— Я сейчас выйду.

Через несколько секунд из задней конторы вышел дородный мужчина в синем костюме.

— Чем я могу вам помочь? — спросил он.

— Вы можете уволить одну из своих горничных.

— В чем проблема, сэр?

— Только что она вошла ко мне, когда я принимал душ! Мало того, она отодвинула занавеску в душе, чтобы увидеть меня голым, а потом заявила, что это случайность, что она думала, что мы уже выехали, хотя моя жена спала в постели, когда она вошла, да и когда она вошла в ванную, свет был включен, душ был включен, и она чертовски хорошо знала, что я там!

Менеджер раскаивался.

— Мне очень жаль, сэр. Этого определенно не должно было случиться. Я прошу прощения…

— Я хочу, чтобы её уволили, — потребовал Чэпмен.

— Я прекрасно вас понимаю…

— Я. Хочу. Чтобы. её. Уволили, — он пристально посмотрел на ночного управляющего, и тот отвернулся.

— Мы делаем все возможное, чтобы наши гости были полностью удовлетворены.

Это был неопределенный ответ, ничего не обещавший, но Чэпмен знал достаточно, чтобы не настаивать на этом конкретном пункте, поэтому он деликатно изменил свою стратегию, взяв ручку со стойки регистрации и попросив листок бумаги, который ему дала молодая женщина за стойкой.

— А теперь назовите своё имя и официальное звание, — попросил Чэпмен ночного менеджера.

Мужчина немного забеспокоился.

— Джон Маркс. Менеджер в нерабочее время курортного отеля Сонора.

Чэпмен отложил ручку, сложил листок и сунул его в карман рубашки.

— Спасибо, — сказал он. — Я надеюсь, вы позаботитесь об этом.

Он вышел из лобби, не оглядываясь.

Они сходили позавтракать — не в ресторан отеля; после того, что произошло, он не собирался давать им больше денег, — и вернувшись обнаружили, что их кровати уже застелены, а комната прибрана. На комоде он увидел две новые бутылки "Перье" и бесплатную банку датского печенья.

Вот это уже было совсем другое дело.

Чэпмен включил телевизор на телешоу Тудей. Выпив за завтраком и кофе, и апельсиновый сок, Чэпмену захотелось отлить, поэтому он прошёл мимо Шоны в ванную и поднял закрытую крышку унитаза…

… и тут же захлопнул её, сдерживая рвотные позывы.

Кто-то нагадил в унитаз и не смыл.

Горничная.

Он знал, что это она. Чэпмен представил, как эта хитрая маленькая сучка смеется про себя, задирая свою униформу, садится, наваливает кучу и уходит. Стараясь не блевануть, он спустил воду в унитазе. Ему больше не хотелось ходить в ванную. Он вымыл руки в раковине, тщательно вытер их, и в бешенстве промаршировал на ресепшн.

Ночной менеджер ушёл. Ральф Кови, первый менеджер, с которым он разговаривал, вернулся на службу.

На этот раз преамбулы не было.

— Она нагадила мне в унитаз! — крикнул Чэпмен, шагая через лобби. — Она даже не смыла за собой!

Молодой портье, казалось, запаниковал при его приближении, но Кови уже вышел из своего кабинета помочь с клиентом, и немедленно поменялся местами с портье, поздоровавшись с Чэпменом тихим спокойным голосом, явно предназначенным для того, чтобы успокоить его.

Чэпмен не собирался успокаиваться.

— Я был здесь меньше часа назад, потому что она вошла ко меня, когда я принимал душ! А теперь она нагадила в моем номере!

Он подошёл к стойке портье.

— Если вы будете говорить потише…

— Не буду я говорить потише. Приведите её сюда! Сейчас же!

— Вот об этом нам и надо поговорить, мистер Дэвис.

— Хватит с меня разговоров! Если её не уволят…

— Вы имеете в виду Розу.

— Конечно, я имею в виду Розу!

— Мы проверили это, сэр, — никакая Роза не работает в отеле.

Чэпмен остолбенел. Он нахмурился. Может он перепутал имя. Может…

Нет.

Он точно помнил, что видел имя Роза на её бейджике.

— Тогда проверьте, какая горничная назначена в нашу комнату, — потребовал он, — и позовите её сюда. Я хочу поговорить с ней лично.

Второй посетитель ушёл, лобби опустел. Кови попросил его подождать, пока он найдет эту информацию. Менеджер исчез в своем кабинете, а Чэпмен и портье неловко стояли, не глядя друг на друга. Через несколько минут Кови вернулся и объявил, что горничная уже в пути.

Женщина в униформе, вошедшая через боковую дверь, была постарше, белая и намного полнее.

Это была не она.

— Это Дорис, — сказал менеджер. — Она закреплена за вашим блоком комнат.

Чувство, которое он испытывал, было ему незнакомо: смесь растерянности и небольшого страха. Кто же тогда та женщина, которая притворялась горничной? Кто был тот человек, который преследовал его?

— Это не она, — сказал он, констатируя очевидное.

— Это та женщина…

— Это не она! Я знаю, как она выглядит. Она стройная, испанка, и её зовут Роза.

— Мне очень жаль. Но у нас нет Розы…

— Она разговаривала с тем парнем у бассейна, — вспомнил Чэпмен. — Тем, который разносит напитки. Спросите его, кто она такая!

Он казался отчаявшимся даже самому себе, и по тому, как остальные трое смотрели на него, он понимал, что ведет себя ненормально.

Было ли это частью её плана?

Какого плана? Неужели он действительно думает, что какая-то имитаторша горничной подставляет его, разыгрывает какую-то сложную аферу, чтобы… что? Унизить его? Заставить его думать, что он сходит с ума? Заставить других людей думать, что он сходит с ума?

Не было никакого приемлемого способа выпутаться из этой ситуации, поэтому, не сказав больше ни слова, он повернулся и вышел, вышел также как и пришёл, зная, что горничная, клерк и менеджер начнут судачить за его спиной, как только дверь закроется.

Он все ещё был зол, но его гнев был смягчен недоумением. Он понятия не имел, что происходит и почему, и это вызывало у него явное беспокойство. Однако это был их последний день в Тусоне, так что больше ничего не могло пойти не так. Его целью на данном этапе было пережить все это, выбраться отсюда, а затем написать электронное письмо с резкой критикой президенту компании, владеющему курортным отелем, чтобы он конкретно знал, какого рода шуточки происходят под его руководством.

Может, их пребывание будет компенсировано.

Или может в следующий раз им предложат бесплатный отдых — желательно в другом курортном отеле.

Они с Шоной провели день, исследуя Тусон, стараясь держаться как можно дальше от Соноры. Они вернулись вечером после приятного ужина в старинном мексиканском ресторане и запланировали выехать рано утром, чтобы успеть вернуться в Сан-Диего к обеду.

Это была их последняя ночь. Он ожидал, что Шона придет и разделит с ним душ, но она этого не сделала, поэтому он специально не стал мыть промежность. Пусть сосет грязный хуй. Слегка вытершись полотенцем, он вышел из просторной ванной голый, готовый к…

Кровать была залита кровью.

Нет.

С колотящимся сердцем он прохрипел её имя, хотя в комнате явно никого не было.

— Шона?

Он двинулся вперёд на дрожащих ногах, проверяя, не лежит ли она…

её тело

…между кроватью и стеной, но это узкое пространство было пусто. Вблизи кровь казалась слишком красной, и её было слишком много. Большое растекающееся пятно покрывало и центр натянутой простыни, и значительную часть отвернутых покрывал. На подушках также виднелись брызги крови.

Его внимание привлекло что-то неуместно блестящее в центре запекшейся крови.

Бейджик.

Роза.

На него снизошло озарение.

Она пытается обвинить его в убийстве.

Но как все это могло произойти за те десять минут, что он провел в душе? И где же Шона? Чэпмен бросился обратно в ванную и неуклюже надел одежду, которую снял и оставил в куче на полу. Его руки дрожали. Он взял сотовый телефон и попытался позвонить в 911, но на экране появилось сообщение: "Нет приема". Как такое возможно? Он тут же снял трубку телефона в номере, но гудка не было.

Что происходит?

Охваченный паникой, Чэпмен открыл дверь номера, намереваясь броситься на ресепшн и приказать кому-нибудь вызвать полицию. В направлении его комнаты на бетонной дорожке, тускло освещённой фонарями, стоявшими вдоль нее, он увидел мрачного Ральфа Кови, менеджера, в окружении двух сердитых охранников.

— Сэр? — сказал охранник слева, когда Чэпмен приблизился. — Оставайтесь на месте. Я прошу вас подождать здесь, пока не прибудет полиция.

— Моя жена… — Чэпмену удалось выйти из ступора. — Я не могу её найти, — он жестом указал за спину, в номер. — Там…

— Мы всё знаем, — холодно сказал Кови. — Полиция уже в пути.

Как они узнали? Кто мог им сказать?

— Все это произошло в течение последних десяти минут! Она либо убила Шону, либо похитила её, а это значит, что она где-то недалеко!

Он посмотрел на землю, но не увидел следов крови. В нем зародилась надежда. Возможно, все это было частью какой-то хитроумной мистификации.

Кови нахмурился.

— О ком вы говорите?

— Горничная!

В темноте Чэпмен заметил движение за плечами мужчин. Его глаза расширились.

— Вот она!

Горничная, толкая тележку с полотенцами, вошла в круг света одной из ламп, стоящих вдоль дорожки.

Менеджер повернулся, взглянул, затем повернулся обратно, уставившись на него холодным взглядом.

— Я только что нанял эту женщину. Она новенькая. Свою первую смену она начала меньше пятнадцати минут назад.

— Вот тогда это и случилось! Пятнадцать минут назад! Это ведь она рассказала вам об этом, верно? И её зовут Роза?

— её зовут не Роза, но это не ваше дело. Мы просто подождем здесь, пока приедет полиция и во всем разберется.

— Но это же она! — настаивал он.

К этому времени горничная приблизилась к ним, оставила свою тележку, обошла менеджера и подошла к Чэпмену. В вытянутых руках она держала четыре маленьких флакончика с кондиционером для волос.

— Вот, держите, сэр, — сказала она.

Он в ступоре взял у нее пластиковые контейнеры, а она, улыбаясь, отвернулась.

Перевод: Игорь Шестак

Школьницы

Bentley Little, "Schoolgirls", 2016

Когда Чери убила своих родителей, она не придала этому особого значения. Этим занимались все соседские дети. Но когда она проснулась на следующее утро и никто не приготовил ей завтрак, Чери пришло в голову, что возможно, она совершила ошибку.

В морозилке ещё оставалось несколько вафель "Эгго". Она сунула две из них в тостер, прежде чем достать из холодильника апельсиновый сок и налить себе стакан. Трупы уже начали вонять. Она понимала, что должна что-то с ними сделать. её соседка Джен затащила маму в переулок и оставила у мусорных баков, чтобы её забрали в четверг, когда приедет грузовик. На другой стороне улицы Уинстон выкопал яму на заднем дворе и похоронил в ней своих родителей.

Чери прижалась носом к стакану с апельсиновым соком, пытаясь заглушить зловоние. Она должна что-то сделать, но она моложе большинства детей в округе, а её родители толще, так что ей явно понадобится помощь.

В школе, на игровой площадке дети все ещё смеялись над ней. Она думала, что после того, как она убила маму и папу, они, возможно, станут относиться к ней лучше, и они стали относиться к ней немного лучше — перед школой, но на перемене все вернулось на круги своя. У нее был один из этих телефонов без тарифного плана по предоплате. шёлли МакКомбер рассмеялась, когда Чери вытащила его и попыталась позвонить своему кузену Рэю. её родители всегда говорили ей не обращать внимания на подобные насмешки, объясняя, что девочки, которые высмеивают такие вещи, как тип телефона, просто не уверены в себе, но её родители умерли, и они никогда не понимали, насколько важны телефоны для детей её возраста.

её смущал не только телефон, но и то, что сегодня она надела разномастные носки. Она заметила это на уроке и приложила максимум усилий, попытавшись скрыть свою ошибку — встала и спустила брюки пониже, — но на детской площадке невозможно скрыть что-то подобное. Дина, подруга шёлли МакКомбер, обратила на это внимание, засмеялась и начала провоцировать её.

Это было в порядке вещёй. Она никогда ничего не делала правильно. ещё в сентябре она стала последней девочкой в классе, похитив домашнего любимца старика, хотя и первой, кто его съел — это задало тон на весь год. Она всегда казалась отсталой от жизни, и даже если это было не так, никто этого не замечал.

Это был только вопрос времени, когда Дина и шёлли увидят, что на ней джинсы детской марки и что шов её рубашки под левой подмышкой начал расходиться.

Может быть, ей стоит вернуться в класс, подумала Чери. Она могла бы сказать мисс Кейси, что у нее болит голова и что ей нужно отдохнуть несколько минут, сидя за столом.

Впрочем, на перемене учительница больше не открывала дверь. Только не после того, как директор избил её почти до неузнаваемости, неожиданно войдя в их класс и без предупреждения ударив её по лицу. Мисс Кейси вскрикнула, но не сделала ни малейшей попытки защититься. Директор ударил её ладонью по голове сначала с одной стороны, затем с другой, ну а потом шарахнул кулаком прямо в рот и вышел.

Все дети смеялись над тем, как учительница пыталась говорить распухшими губами ("Дебилка!" — крикнула ей шёлли МакКомбер, швырнув скомканную бумажку, которая отскочила от её левой груди, заставив класс смеяться ещё сильнее). Но Чери знала, каково это, когда тебя бьют, и ей было немного жаль учительницу. Конечно, она не собиралась никому об этом рассказывать и держала свои чувства при себе, но когда увидела мисс Кейси плачущей после школы, сделала ей открытку, покрытую сердечками, сожгла её и, когда никто не видел, бросила пепел в сумочку мисс Кейси. После этого она почувствовала себя ближе к своей учительнице. С тех пор ей казалось, что они родственные души. Может быть, мисс Кейси тоже это поняла, и, возможно, позволит ей вернуться в класс.

Но даже если бы она этого не сделала, Чери все равно могла бы стоять в коридоре перед классом и ждать, пока не закончится перемена и не откроется дверь. По крайней мере, она ускользнула от шёлли, Дины и их друзей.

К её удивлению, дверь в класс была уже открыта, хотя учительницы, судя по всему, там не было.

— Мисс Кейси? — сказала Чери, медленно входя. Она огляделась, чтобы убедиться, что учительница не лежит на полу или не повешена директором.

Комната была пуста, и Чери, осмелев, подошла к окну и выглянула на детскую площадку. Дети играли на качелях, горках, перекладинах. Некоторые девчонки из её класса, те самые снобы, которые всегда придирались к ней, стянули штаны с младшего мальчика и по очереди дергали его за маленькую пипиську, наблюдая, кто же заставит его закричать громче всего.

Она подумала о том, каково было бы поджечь их волосы, и засмеялась, представляя себе, как выглядели бы девочки, бегая кругами и крича, колотя себя по голове в попытке потушить пламя.

— Над чем ты смеешься?

Чери вздрогнула и обернулась.

Это снова была Дина. Она вошла в класс, вероятно, разыскивая её. Сердце Чери бешено заколотилось.

— Ни над чем, — ответила она.

— Никто просто так не смеется, — сказала девушка, подходя ближе. — Никто, если только они не сумасшедшие. Ты с ума сошла?

— Нет, — защищаясь, сказала Чери. Когда Дина приблизилась, она отступила и забилась в угол у книжного шкафа.

— Думаю, что да. Я думаю, ты сошла с ума. Ты знаешь, что случается с сумасшедшими девушками?

Мисс Кейси вошла в открытую дверь. Она перевела взгляд с Чери на Дину и направилась к ним.

— В чем тут проблема?

Дина хихикнула.

— В чем проблема? Посмотрите на её носки! Двух разных цветов. А эти штаны…

Мисс Кейси с силой ударила её кулаком в живот.

Девушка упала навзничь, хватая ртом воздух. её голова ударилась об пол, и учительница пнула её, как футбольный мяч. Чери услышала приятный глухой удар, когда туфелька мисс Кейси жестко соприкоснулась с пространством за ухом Дины.

— Что? Я тебя не слышу.

Дина всхлипывала, и хотя она все ещё не совсем отдышалась, ей удалось прохрипеть слабое "Я говорю…", прежде чем мисс Кейси наступила ей на живот. Изо рта девушки хлынула струйка крови, и она замерла.

Отвернувшись, мисс Кейси с улыбкой подошла к Чери.

— Ну что, чувствуешь себя лучше?

Она кивнула, улыбаясь в ответ.

— О чем она говорила? И что не так с твоими штанами? Мне нравятся твои штаны, — она указала на свои. — На мне точно такие же.

Это была правда!

Чери посмотрела ей в глаза.

— А другие учителя?…

— Что? Прикалываются над моей одеждой? — она непринужденно рассмеялась, и Чери подумала, что никогда в жизни не слышала такого чудесного смеха.

— Взрослые так не поступают, — сказала она. — Только школьницы придираются к людям, отличающимся от них. Когда ты становишься взрослым, ты становишься самим собой, и никто не может указывать тебе, как одеваться, как говорить, как вести себя и тому подобное. Все зависит от тебя.

Это звучало чудесно. Она взглянула на окровавленное лицо Дины, удивляясь, почему раньше позволяла таким девушкам, как Дина и шёлли, запугивать её.

Мисс Кейси, должно быть, догадалась, о чем она думает.

— С возрастом все становится проще, — ласково сказала учительница. — Разве родители тебе этого не говорили?

Чери медленно кивнула.

— Говорили, — сказала она и заплакала. — Да, говорили.

Перевод: Игорь Шестак

Под небом Среднего Запада

Bentley Little, "Under Midwest Skies", 2016

В арендованной машине не было спутникового радио, и когда станция Уичито, наконец, полностью растворилась в помехах, Луис нажал кнопку Поиск, ища что-нибудь — что угодно — что не даст ему уснуть на этом бесконечном отрезке прямого ровного шоссе. Он родился и вырос в Нью-Йорке, и обычно все, что он хотел или в чем нуждался, находилось в пределах двадцати двух квадратных миль Манхэттена. Он не привык часами ездить за рулем, добираясь из одного города в другой.

Это все новая работа. От него требовалось лично посещать местные органы власти, которым они пытались продать ГИС-системы[97], вместо того, чтобы просто писать по электронной почте или разговаривать по телефону. Ли преподнес это как захватывающую перспективу роста, но он и все остальные в его отделе знали, — это понижение в должности. Это была тяжелая работа, и ей должен заниматься самый молодой новичок, самый низкий человек на тотемном столбе, а не кто-то вроде него. Он должен оставаться в офисе, контролировать такие поездки, а не самому разъезжать по стране. Это явно Ли. С тех самых пор, как Луис обошёл его на сентябрьских презентациях, Ли все пытался поднасрать ему, и судя по всему, менеджер наконец-то нашёл способ воткнуть ему нож в спину.

Впрочем, если Луис удачно справится с данным поручением, Ли вскоре может оказаться на его месте, и роли поменяются.

Радио остановилось на каком-то монологе — 98,7 на циферблате. Он был рад услышать голос другого человека, только надеялся, что это не какой-нибудь деревенский проповедник, читающий проповедь о том, как безбожные жители Американского побережья тащат остальную часть США в преисподнюю. Луис достаточно наслушался такого дерьма в этой поездке, и через два дня начал понимать, почему параноидальные теории заговора смогли глубоко укорениться среди широко разбросанных жителей обширного сельского Среднего Запада.

Однако этот человек на радио не был похож на проповедника. Луису потребовалось несколько секунд, чтобы понять, — он слушает какой-то выпуск новостей или экстренное сообщение.

— Повторяю, — сказал диктор. — В округе Харрис объявлено предупреждение о торнадо. Всем жителям рекомендуется укрыться в ближайшем убежище. Путешественникам на шоссе 55 настоятельно рекомендуется съехать с дороги и следовать надлежащим процедурам.

Шоссе 55?

Он же был на шоссе 55!

Он был в округе Харрис? Луис не знал. Его охватил приступ паники. Что такое "надлежащие процедуры"? Где было "ближайшее убежище"? В такой ситуации он чувствовал себя совершенно некомфортно. Луис видел фильм "Смерч" в детстве, вот и все его познания о торнадо. Он ничего не знал о том, что делать в случае торнадо.

— Повторяю. В округе Харрис объявлено предупреждение о торнадо…

Он внимательно посмотрел сквозь лобовое стекло, глянул в боковые окна. На небе плыли облака, но они не были похожи на грозовые тучи. Он не видел никаких признаков торнадо. Черт возьми, казалось, даже ветерка не было.

Но его знания о торнадо были на одном уровне с его знаниями о дизайне одежды в эдвардианском стиле[98]. Он ни черта не знал ни о том, ни о другом. В голосе этого повторяющегося предупреждения звучала настойчивость, и самым разумным было бы найти город или здание, где есть люди, которые знают, что делать.

— Путешественникам на шоссе 55 настоятельно рекомендуется съехать с дороги и следовать надлежащим процедурам…

Впереди появился зеленый знак. Он ускорился, стараясь быстрее добраться до него, а затем сбросил скорость, чтобы успеть прочитать слова. Согласно указателю, город Барклай находился в восьмидесяти милях от него. Город Уайтсвилл находился ещё дальше, в сотне миль. Но под первым висел второй знак, поменьше. На нем стрелка указывала влево — город Хейфилд находился всего в шести милях. Действительно, сразу за знаком шоссе пересекала двухполосная дорога. Луис быстро свернул на нее и понесся, значительно превышая установленный предел скорости в 25 миль в час.

Если он собирается найти убежище от этого торнадо, пусть оно будет в Хейфилде.

Асфальт закончился, мощеная дорога превратилась в ухабистую грунтовку. Он продолжал ехать, мчась вниз по сухому руслу ручью, вверх по небольшому холму, не сбавляя скорости, пока не увидел впереди на горизонте группу деревьев и зданий. Что случилось с торнадо? Неужели он исчез? Выдохся? Радиостанция теперь играла музыку в стиле кантри, и предупреждение, которое он слышал, больше не повторялось. Возможно, он был не в округе Харрис. Может быть, торнадо гораздо дальше по шоссе. Или дальше впереди.

Машина внезапно начала дрожать и трястись. Он крепче сжал руль, затормозил и остановился. Луис узнал эту дрожь. Спущенная шина. Действительно, когда он вышел осмотреть машину, правая задняя шина представляла собой рваную ленту черной резины, окружавшую металлический обод.

Достав свой мобильный телефон, он попытался позвонить в ААА[99], но на экране не было ни одной палочки — нет сети, — и даже звонок в 911 не проходил. Это могло быть из-за торнадо — где бы оно ни было, — но, скорее всего, здесь не было вышек сотовой связи, и местные жители полагались на наземные линии.

Он открыл багажник в поисках домкрата и запаски, но не увидел ни того, ни другого. У многих машин они располагаются снаружи под кузовом, но он не собирался ползать под ней. Луис посмотрел в сторону зданий впереди. Хейфилд? Наверное. Навскидку, вряд ли больше пятнадцати минут ходьбы. Наилучший вариант будет, пожалуй, найти телефон и позвонить в ААА, или, на край, попросить какого-нибудь местного механика на заправке найти и поставить запаску, либо купить ему новое колесо.

Луис взглянул на небо. По-прежнему никаких признаков торнадо.

Он запер двери, взял сумку со своим ноутбуком — не хотел оставлять его в машине, — и двинулся по дороге.

Город был дальше, чем казалось. Он находился в шести милях от шоссе, и Луис пожалел, что не проверил одометр и не глянул, как далеко проехал, прежде чем сломаться. Как бы то ни было, ему потребовалось почти сорок пять минут, чтобы добраться до первого здания — конторы по недвижимости. Ему было жарко, он весь вспотел, но, по крайней мере, торнадо так и не появился.

Грунтовая дорога снова превратилась в асфальт. Внимательно глядя по сторонам, он шёл по улице, выискивая заправочную станцию или гараж. Что-то в этом городе казалось неправильным. Ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, что именно.

Где машины?

Где люди?

Это были действительно важные вопросы, поскольку, хотя город не выглядел заброшенным — улицы ухожены, магазины и конторы, казалось, открыты, — он не видел никаких признаков человеческого присутствия.

Только овцы.

Это была ещё одна странность. Казалось, повсюду были овцы, как будто забор соседнего ранчо был проломлен и все животные сбежали. Одна стоял на тротуаре, две шли по середине дороги, одна фактически лежала на крыльце закрытого хозяйственного магазина.

Хейфилд был небольшим городком. Две главные улицы и четыре боковые — вот практически и все, что там было. Здания находились в хорошем состоянии, отметил он, сворачивая на самую большую поперечную улицу, но две машины, повстречавшиеся ему на дороге, казалось, пришли в полную негодность. Шины спущены, окна покрыты пылью, и ни одна из моделей не была младше десяти лет.

Что бы здесь ни происходило, ему это не нравилось. Он проклинал Ли за то, что тот отправил его в эту поездку.

Луис медленно шёл вглубь квартала, оглядываясь по сторонам. Хейфилд производил впечатление города-призрака.

Паранойя от радиопроповедей, слышанных им в дороге, видимо просочилась в его мозг, потому что он начал задаваться вопросом, не исчезли ли люди в городе, как персонажи в каком-то эпизоде "Сумеречной зоны".

Он снова проверил телефон.

Ничего.

Может, все ушли. Может, он был последним человеком в мире, и как только поменяет спущенное колесо, будет обречен скитаться из пустого города в пустой город в поисках другого выжившего.

У него спустило колесо.

Вот на чем ему нужно было сосредоточиться. Здесь должен быть гараж или магазин автозапчастей. Как только он найдет колесо нужного размера или даже неправильного размера, какого угодно, лишь бы подошло к его машине, он уберется отсюда к чертовой матери и снова отправится в путь. Ему становилось все более неуютно в Хейфилде, и чем скорее он сможет увидеть этот жуткий город в зеркале заднего вида, тем будет лучше.

Он дошёл до следующей улицы, повернул налево и в конце квартала увидел что-то похожее на открытый гараж. Судя по вывеске на здании — автосервис Кука.

Слава Богу.

Ему было жарко, сумка с ноутбуком в руке становилась все тяжелее, и он отчаянно нуждался в глотке воды. Ускорив шаг, Луис быстрее зашагал по улице. Он пересек асфальтированную площадку перед зданием и просунул голову в открытую дверь гаража.

— Эй?

Он никого не видел. В отсеке слева от него был припаркован пикап "Додж", а прямо перед ним на подъемнике висел какой-то маслкар 1960-х годов.

— Здесь есть кто-нибудь? — спросил он.

Никто не ответил, но он услышал звук из темноты в задней части гаража, позади пикапа, и направился туда.

— Извините, — сказал он.

Тень отделилась от чернильного пространства между стеной и грузовиком.

Механик?

Овца.

Луис испуганно вскрикнул.

Животное посмотрело на него. Оно тоже должно было испугаться, но почему-то этого не произошло. Луис медленно попятился. Ему было некомфортно рядом с животными. Он даже собак не любил, и от того, что он был так близко к такому большому дикому животному, как это (дикое животное? Ладно, сельскохозяйственное животное), очень нервничал.

Овца продолжала смотреть на него так, что он подумал, будто она что-то знает. Это, конечно, было смешно, но он не мог избавиться от ощущения, что в этих черных глазах был разум, что то, что должно было быть пустой звериной мордой, обладало ехидным всезнанием.

Он вышел из гаража обратно на солнечный свет, размышляя, куда ему идти дальше, что делать.

— Эй! — крикнул он так громко, как только мог. В кино его голос эхом разнесся бы по пустому городу, но здесь мгновенно замер, едва достигнув другой стороны дороги.

Перво-наперво, ему нужно было найти что-нибудь выпить. Никогда в жизни ему так не хотелось пить. Прежде чем свернуть на эту улицу, он видел небольшой продуктовый магазин впереди на главной дороге. Он должен там что-нибудь найти, даже если это и есть город-призрак, даже если ради этого придется разбить окно, чтобы попасть внутрь.

Он пошёл обратно, на углу свернув налево. Не доходя продуктового магазина на правой стороне улицы располагалась кирпичная библиотека. Дверь в здание была распахнута, будто приглашая войти. В общественных зданиях всегда были туалеты и питьевые фонтанчики. Лишь бы сантехническое оборудование работало, тогда он сможет напиться воды, хотя с учетом того, как ему сегодня везло, казалось гораздо более вероятным, что он не встретит ничего, кроме сухих питьевых фонтанчиков, пыльных раковин и пустых туалетов.

Переступив порог, ему пришла в голову мысль, что это может быть ловушкой, что уголовники-деревенщины могут поджидать в засаде, захватив пустой город в преступных целях. Но в данный момент он был слишком измучен жаждой, чтобы беспокоиться об этом. Он прошёл через полутемную комнату мимо абонементного стола к нише, в которой находился не один питьевой фонтанчик, а два! Протянув руку, он повернул серебристую металлическую ручку, и вода забурлила, образовав в воздухе дугу, падающую в решетчатый слив.

Работает!

Вода была прохладной, свежей и вкусной. Его жадное питье, ненасытная серия причмокиваний и прихлебываний, поразительно громко разносилась в пустой библиотеке, но он так хотел пить, что почти не замечал этого.

Он пил, пока не почувствовал себя насытившимся, затем выпрямился и вытер рот. Город-призрак или нет, но кто-то должен был оплачивать счета за воду, подумал он и огляделся, гадая, что, черт возьми, здесь происходит. Его внимание привлекло какое-то движение слева, и он обернулся. За тем же абонементным столом, который несколько минут назад казался пустым и заброшенным, на задних лапах стояла большая овца, её передние копыта покоились на столешнице.

Животное уставилось на него и трижды громко постучало правым копытом по дереву.

По спине Луиса пробежал холодок. Это было не только невозможно, но и неправильно. Овцы не могли стоять. Не сводя глаз с животного, он медленно двинулся к двери, через которую вошёл. Овца наблюдала за ним, оставаясь в вертикальном положении, поворачивая лохматую голову, следя за его продвижением. Он уже почти миновал регистрационную стойку, когда животное издало низкое блеяние. Оно показалось каким-то угрожающим и сопровождалось ещё тремя постукиваниями по дереву.

Улыбалась ли овца? Может быть, а может и нет, но с его ракурса уголки её черногубого рта казались приподнятыми в злобной ухмылке.

Он был почти у двери и стал ускорять шаг, чтобы побыстрее выбраться из библиотеки, когда овца закричала на него. Луис подскочил от внезапного резкого вопля и остановился как вкопанный, медленно взглянув на абонементный стол. Пронзительный крик перешёл в серию блеяний, которые, казалось, различались по ритму, продолжительности и акценту.

Почти как средство общения.

Ему нужно было убираться к черту из Хейфилда. Даже если ему потребуется день, чтобы вернуться на шоссе, и ещё один день, чтобы добраться до настоящего города, он не собирался тратить ни секунды в этом причудливом городе.

Луис быстро вышел из библиотеки…

… и столкнулся с гигантским стадом овец, скопившимся перед зданием. На улице перед ним стояло от пятидесяти до ста животных, и ещё больше подходило с обеих сторон. Все они, без сомнения, отреагировали на крики из библиотеки.

Каждое животное уставилось на него.

Луис не знал, что делать. Попытаться прорваться через них? Попробовать обойти? Зайти за здание и посмотреть, сможет ли он сбежать через задний двор?

— Кыш! — крикнул он, размахивая руками. — Убирайтесь отсюда! Кыш!

Овцы, уставившись на него, даже не сдвинулись с места. Он продолжал кричать и махать руками, но такая тактика оказалась совершенно неэффективной, и он быстро отказался от нее.

Как же ему выбраться отсюда?

Словно в ответ на его мысль, прямо перед ним в середине толпы открылся проход, овцы расступились, освободив ему путь, по которому он мог пройти. Луис даже не задумался, чтобы это значило. Он сразу же рванул вперёд, надеясь прорваться через проход на другую сторону, и бегом покинуть Хейфилд. (Может ли человек обогнать овец? Они ведь медлительные животные, не так ли?) Но меньше чем через ярд он увидел, как пространство перед ним начало сужаться, услышал блеяние овец — их разговор друг с другом, — почувствовал мягкость шерсти, касавшейся тыльной стороны его рук.

А потом он оказался в ловушке.

Луис попытался протиснуться между животными, но они теснее прижались друг к другу, не давая ему пройти. Одна овца укусила его за пальцы — пошла кровь. Он вскрикнул, уронил сумку с ноутбуком и высоко поднял руки в воздух.

На мгновение все оставалось неподвижным, а затем стадо пришло в движение, подталкивая его вместе с собой. Его толкали влево, толкали вправо. Все, что он мог делать, это просто оставаться на ногах. Луис понятия не имел, куда они направлялись и направлялись ли они вообще куда-нибудь. Впрочем, он четко осознавал тот факт, что, скорее всего, лишь один громкий звук отделял его от растаптывания.

По мере того как они продвигались вверх по улице, открытое пространство вокруг него увеличивалось, овцы давали ему больше места для ходьбы, хотя его маршрут по-прежнему определялся движением стада. В конце концов стало ясно, что животные гнали его к открытому полю за маленькой городской начальной школой. Его провели через парковку, вокруг прямоугольного одноэтажного здания, через небольшую детскую площадку с асфальтовым покрытием. Впереди было поле, которое, как он сначала подумал, местные жители использовали в качестве импровизированной свалки, — выглядело очень похоже на разбросанный по траве мусор.

Но подойдя ближе он увидел, что это был не мусор.

Это были части тел.

Инстинкт взял верх. Овцы выводили его в поле, собираясь убить, как это произошло с жителями Хейфилда. Он не знал, как, почему и когда это случилось, и в данный момент ему было все равно. Все, что он хотел сделать, это убраться отсюда к чертовой матери, и когда его вели мимо рукохода на детской площадке, он подпрыгнул, схватился за одну из перекладин и вскарабкался наверх. Он даже отдаленно не был похож на спортсмена и, уж точно, не двигался так быстро с тех пор, как учился в начальной школе, но это была его жизнь, и инстинкт самосохранения придал ему силу и координацию, о которых он и не подозревал.

Овцы не могли карабкаться, даже несмотря на то, что научились стоять на задних лапах, поэтому он был уверен — здесь, наверху, они не доберутся до него. Но их было очень много. Они смогут ожидать его сколь угодно долго. Однако его внезапное исчезновение из их рядов, казалось, сбило овец с толку, и без лидера, который мог бы сказать им, как реагировать, они растерянно топтались на месте.

Вот почему бездумных последователей называли "овцами".

Воспользовавшись временной дезорганизованностью, он прыгнул с рукохода через головы животных и ухватился за длинную перекладину на верхушке качелей. Овцы были слишком плотно прижаты друг к другу, чтобы иметь возможность быстро маневрировать, — только медленное волнообразное движение толпы давало хоть какой-то намек на попытку отреагировать на его бегство. Животные, находившиеся непосредственно вокруг него, начали блеять, но общая громкость их криков блокировала всякую надежду услышать ответ от любого лидера, и прежде чем это могло измениться, он полез по верхней перекладине качелей, перебирая руками, пока не достиг противоположного конца. Встав в центр соединения перекладины с треугольной опорной рамой, Луис увидел что находится очень близко к краю стада. Овцы здесь были не так плотно прижаты друг к другу, и он рискнул и спрыгнул на землю. Приземлившись на ноги, Луис побежал, петляя между животными, пока не выбрался из толпы.

Справа от него был забор, позади — здание школы, а слева на детской площадке толпились овцы. Единственный выход — поле прямо перед ним, поэтому он рванул вперёд, надеясь, что его теория о том, что овцы медлительны, окажется верной. Он не оглядывался назад — ему всегда казалось глупым, когда персонажи фильмов тратили на это время и силы, — а несся вперёд, двигая ногами так быстро, как только мог. На траве лежали гниющие останки мужчин, женщин и детей. Он пробежал мимо наполовину съеденной ноги, наступил на отрубленную руку, чуть не споткнулся о голову маленькой девочки.

В дальнем конце поля было продолжение того же забора, который перекрывал путь для побега с боку от школы, только здесь он был ему на руку. В центре проволочной сетки располагалась единственная открытая калитка, которая вела, по всей видимости, в школьный парк. Он мог на скорости пробежать прямо через этот узкий проем, а вот овцам придется проходить по очереди, одна за одной. Луис очень надеялся, что это даст ему достаточно времени для побега.

Блеяние прекратилось, но воздух наполнился зловещим мычанием, шумом настолько ощутимым и всепроникающим, что казалось, он доносится со всех сторон. Возможно ли такое? Могло ли какое-либо животное скоординировать действия толпы, заставить часть овец перегруппироваться, окружить школьную территорию и попытаться остановить его?

Несмотря на своё прежнее нежелание оборачиваться, Луис рискнул оглянуться назад.

Стала ли толпа меньше?

Может, они планировали обойти его с флангов.

Мышцы его ног начали болеть, но необходимость максимально оторваться от них придала ему новый прилив энергии, и он ещё быстрее помчался через поле, через калитку, прямо в парк. Там огляделся, увидел деревья, траву, пустырь. В каком направлении он шёл? Он не был уверен. Когда его вели через Хейфилд в центре этой многочисленной толпы, ему было трудно ориентироваться и теперь он понятия не имел, в какую сторону ему нужно бежать, чтобы выбраться из города.

Он выбрал деревья. По крайней мере будет хоть какое-то прикрытие.

Краем левого глаза он заметил движение — белое движущееся пятно, а когда взглянул направо, то увидел ещё больше движения: овцы по одной входили в парк.

Он был прав.

Они попытаются остановить его.

Луис не был уверен, насколько хорошее зрение у животных, но слава богу, они все ещё были довольно далеко. Низко пригнувшись, он двинулся вперёд, держась поближе к кустам и деревьям, пока не достиг конца парка и узкой улочки. Здесь не было овец, но это только вопрос времени. Луис выбрал направление, которое по его ощущениям вело прочь от школы. Держась края дороги, достаточно близко к обочине, чтобы при необходимости запрыгнуть в кусты и густую листву, он поспешил мимо пустой баптистской церкви и двух домов, расположенных, казалось, нетипично близко друг к другу для таких больших участков.

Неужели жильцы этих домов лежали там, на школьном поле?

Он не хотел об этом думать.

Неверно оценив направление своего бегства, он быстро оказался в центре города. Улочка закончилась между сгоревшим зданием и заброшенным хранилищем кормов и зерна. Высунув голову из-за угла хранилища, он мог видеть всю длину главной улицы и её пересечения с несколькими боковыми дорогами.

Повсюду были овцы.

Где же этот чертов торнадо, когда он в нем так нуждался?

Животные двигались не одной большой толпой и даже не маленькими группами, а, похоже, каждое из них искало его по отдельности. Луис понимал, если его кто-нибудь заметит, будет достаточно одного блеяния, и все остальные сбегутся к нему, но тем не менее у него все ещё сохранялись хорошие шансы на успех. Тени удлинялись, свет в небе становился желтовато-оранжевым. День уже явно подходил к концу. Луиса осенило — если он подождет до темноты, то сможет незаметно выскользнуть из города.

Слева от себя, в развалинах сгоревшего здания, в чудом сохранившемся участке стены он заметил почерневшую нишу, рядом с которой находилась узкая обугленная дверь: похоже, раньше здесь когда-то был стенной шкаф. Не думая, снова действуя чисто инстинктивно, споткнувшись об обломки, Луис схватился за края закопченной двери и поставил её перед собой, сам спрятавшись в нише. Он тихонько присел и через несколько мгновений услышал, как неподалеку заблеяла одна из овец. Другая ответила откуда-то поблизости.

У овец хорошее обоняние? В этом Луис не был уверен, но думал, что вряд ли, — надеялся на это. Хотя, даже если и хорошее, сильный оставшийся шлейф гари однозначно должен был скрыть его собственный запах.

Он выжидал.

К счастью, ни одно животное не почувствовало его присутствия. Они побрели прочь, продолжая свои поиски. В течение следующих нескольких часов, пока небо медленно темнело, мимо время от времени проходили другие овцы, но ни одна из них не остановилась и не подала никаких признаков того, что подозревает, где он.

В конце концов, как ему показалось, они сдались. Хотя он не мог быть на сто процентов в этом уверен, тот факт, что он ничего не видел и не слышал в течение довольно долгого времени, придал ему смелости выйти из укрытия.

Хейфилд казался пустынным. На небе не было ни облачка, висела полная луна, так что он четко видел здания и улицы, но не замечал никого живого, кроме себя. Но он чувствовал — они были где-то здесь, поэтому боялся идти через город, чтобы вернуться к своей машине. Он был гораздо ближе к противоположной стороне общины и подумал, что если главная дорога продолжается дальше, за чертой города, он сможет пройти по ней и посмотреть, ведет ли она в другой населенный пункт.

Конечно, он ещё дальше удалится от шоссе.

Возможно, он сможет пересечь округ, дойти до земель, параллельных шоссе, и в конце концов вернуться обратно.

Ему придется действовать по обстоятельствам. Двигаясь скрытно, Луис крался в тенях, уходя все дальше от центра города. Здания, и без того редкие и расположенные далеко друг от друга, сменились открытыми пространствами. Овец по-прежнему не было видно. Он на мгновение остановился, пытаясь сориентироваться. Луис надеялся увидеть вдалеке свет фар, и по ним определить, где находится шоссе.

Он не увидел лучей фар, но справа от него в темноте что-то светилось. Скопление неподвижных огней.

Другой город.

Слава Богу! Луису хотелось плакать. Никогда ещё в своей жизни он не был так благодарен за что-то такое простое, такое обыденное, и от перспективы снова увидеть других людей он чувствовал себя перевозбужденным. Не обращая внимания на возможную опасность, он побежал по середине дороги в сторону далекого города.

Никто не преследовало его, никто не пытался остановить, и, кроме белки, бешено носившейся с одной стороны асфальта на другую, а затем обратно, он не видел никаких животных.

Как только он выберется отсюда, помчится обратно в Нью-Йорк и больше никогда не покинет город. К черту Ли. Даже если менеджер уволит его и Луису придется устроиться уборщиком, он будет только рад. Он пережил немыслимый ад Хейфилда, и все, что будет после этого, — райские кущи.

Вот только…

Если бы он мог каким-то образом направить Ли сюда, убедить его, что Хейфилд — это неосвоенный потенциальный рынок, отчаянно нуждающийся в его особых знаниях и особом контакте с клиентами…

Луис улыбнулся про себя.

Луис потерял счет времени, но явно прошло больше часа, прежде чем он добрался до другого города. Впрочем, он не возражал. Один на дороге, никем не преследуемый, с конкретной целью прямо перед собой, всегда видимой и становящейся с каждой минутой все ближе и ближе — время пролетело незаметно. Удивительно, но первое здание, встретившиеся ему на пути, был офис шерифа. Довольный, что он сможет рассказать кому-то из законников о своих невзгодах, уже представляя себе, как вооруженный отряд вернется туда утром и разнесет этих тварей к чертям собачьим, перестреляв всех до единого, он взбежал по ступенькам, толкнул стеклянные двойные двери и вошёл внутрь.

Офис шерифа был пуст.

Он встал перед столом, оглядываясь вокруг, убеждаясь, что ему это не почудилось.

— Эй? — осторожно позвал он.

Никакого ответа.

Чувствуя холод, он пошёл по коридору налево, ища кого-нибудь, кого угодно, но здание было пустынно.

Луис поспешил наружу.

Теперь он видел, город был пуст. Свет горел, но в домах никого не было.

Он издал безумный смешок, прозвучавший в гробовой тишине уж слишком громко.

— Эй! — закричал он во всю глотку. Ответа не последовало. Единственное движение, которое он увидел — одинокая курица, идущая по середине улицы.

Его сердце на секунду замерло.

Нет.

Курица увидела его.

Остановилась.

Медленно оглядела его.

И целеустремленно направилась к нему, бешено закудахтав. Сразу же со всех сторон на дорогу начали выбегать петухи и куры.

Перевод: Игорь Шестак

Фотографии Хаксли

Bentley Little, "Pictures of Huxley", 2016

Это было невозможно.

Только что вернувшись с работы, Джиллиан уставилась на фотографию Хаксли, стоявшую на полке в книжном шкафу. Снимок был сделан в специальный съемочный день в детском саду. На нем он держал медведя Паддингтона Тины Вальдес. В тот день родители должны были принести в школу любимую мягкую игрушку своего ребенка, но утро выдалось суматошным, и она забыла, поэтому во время съемки ему пришлось держать мишку Тины. Фотография была довольно милой, но Джиллиан всегда жалела, что на фото он не держит своего Топотуна, плюшевого зайца, с которым спал каждую ночь.

Теперь на фотографии он держал в руках Топотуна.

Этого не могло быть. Но было. Она взяла в руки фотографию в рамке, внимательно изучая её. На стекле и на самой деревянной рамке была пыль. К фотографии не прикасались бог знает как долго. Получается, снимок никто не подделывал.

Может, все, что она помнит, неправда?

Да нет. Она видела эту фотографию миллион раз и точно помнит, что произошло в тот день.

Тогда как он мог держать Топотуна?

Джиллиан внимательно посмотрела на другие фотографии на полке, проверяя, не изменилось ли что-нибудь и в них. Вот Хаксли в Диснейленде, сидит на коленях у Микки Мауса и плачет. А вот Хаксли на пляже с красной пластиковой лопатой в руке, сосредоточенно копает яму в песке. Она просмотрела каждую фотографию, и все они были такими же, какими она их помнила.

Кроме фото из детского сада.

Взгляд Джиллиан упал на семейную фотографию, сделанную её матерью, когда они однажды приехали к её родителям на Рождество. На ней были запечатлены Джин, Хаксли и она сама, и все трое, до боли в сердце, выглядели такими счастливыми. Они стояли перед рождественской елкой её родителей в углу гостиной. На фото Хаксли был таким маленьким. Джин держал его на руках. Сколько ему тогда было лет? Один? Два годика? Он смеялся. Она вспомнила его смех в том возрасте — пронзительное заразительное хихиканье, без остановки волнами разносящееся вокруг. Сама она широко улыбалась, одетая в яркий свитер, купленный на распродаже в Дресс Барн, и на то время казавшийся стильным. Джин был в своем обычном растрепанном виде, но даже на такой маленькой фотографии она могла видеть доброту в его глазах, теплоту и непринужденность его улыбки.

Джин.

Где сейчас Джин? Джиллиан задумалась. Она часто думала об этом. У них был развод по обоюдному согласию без каких-либо алиментов, так что не было никаких причин поддерживать связь после расторжения брака. Они и не поддерживали. Он был менеджером в Бордерс Букс в Бреа. Поначалу она периодически видела его там — даже иногда специально заходила посмотреть на него, — но после закрытия магазина потеряла его из вида и не знала, где он теперь. Она даже не была уверена, что он все ещё в округе Ориндж. Или в Южной Калифорнии. Или в западной части Соединенных Штатов.

Чувство грусти овладело ею. Она перешла в гостиную и включила телевизор — слышать хоть какой-то человеческий голос. Зайдя на кухню, решила приготовить лазанью — на выходных она купила все ингредиенты, — но готовка для нее одной потребует слишком много усилий, и в итоге она разогрела в микроволновке запеканку Лин Квазин.

У нее был долгий рабочий день. Ей пришлось делать не только свою работу, но и работу Фрэнка Беккера, уволившегося без предупреждения и оставившего после себя гору документов, которые нужно было разобрать. У нее даже не было времени пообедать. Возможно, стресс от всего этого и повлиял на её восприятие, создав мысленную иллюзию того, чего на самом деле не было. Но это была пугающая перспектива. Неужели она действительно была так выбита из обычной колеи дополнительной нагрузкой на работе, что могла фактически пригрезить альтернативную фотографию Хаксли или же неправильно вспомнить этот снимок, который она видела каждый день в течение последних полутора десятилетий? Это были единственные два варианта объяснения данной ситуации, и для нее они оба означали, что она находится в опасной близости к серьезному психическому расстройству.

Просто чтобы убедиться, что она видела то, что, как ей казалось, она видела, Джиллиан вернулась к книжному шкафу и посмотрела на детсадовскую фотографию. Ни время, ни полный желудок ничего не изменили. её сын по-прежнему держал в руках Топотуна.

Вообще-то, у нее все ещё был Топотун, лежал где-то в гараже в нескольких помеченных коробках вместе со всеми остальными детскими игрушками Хаксли. её так и подмывало пойти туда прямо сейчас и поискать в коробках его плюшевого зайца — раньше она не раз перебирала содержимое коробок, наверное, даже чаще, чем это было полезно для её душевного здоровья, — но Джиллиан знала, вот тогда ей действительно станет очень грустно. Вместо этого она пошла в гостиную, села на диван и час или два смотрела по телевизору бессмысленные комедии, прежде чем решила лечь пораньше спать.

Забравшись под одеяло, она лежала, уставившись в потолок, впервые за долгое время сознавая, какая большая кровать и какая пустая. её левая рука потянулась к тому месту, где когда-то лежал Джин, чувствуя лишь холодную простыню и твердый, неподатливый матрас.

В её сне они были в Диснейленде, месте, куда они с Джином всегда хотели отвезти Хаксли, но так и не смогли. Джин сводил мальчика на американские горки: Маттерхорн и Космическую гору, — ей не нравились острые ощущения. Она сводила Хаксли на карусель Дамбо и другие аттракционы в Стране фантазий, смеясь вместе с ним, когда он визжал от восторга. Потом все трое отправились на аттракционы Пираты Карибского моря и Особняк с привидениями. В растягивающейся комнате Особняка с привидениями Хаксли каким-то образом заблудился, и они с Джином разошлись, пытаясь его найти, а потом она потеряла Джина и провела остаток дня в парке, проталкиваясь сквозь толпы людей в поисках своей пропавшей семьи.

День выдался ясным и ярким. За это она была очень благодарна. Если бы утро оказалось хмурым и пасмурным, скорее всего она бы просто не выдержала этого.

Перед тем как отправиться на работу, выходя за дверь, она мельком глянула на фотографии в книжном шкафу. её взгляд привлек случайный солнечный лучик, ослепительно блеснувший на серебряной рамке фотографии с Хаксли на качелях, сделанной ею на заднем дворе их дома. На фотке он улыбался с пластырем Бэнд Эйд на носу. За час до того, как был сделан снимок, он упал с этих самых качелей и приземлился лицом на небольшой камень. Это было рождественское утро, первый день, когда он получил в подарок качели. После того, как они промыли ему небольшую ранку, наложили мазь неоспорин и заклеили пластырем, им потребовалось сорок пять минут, чтобы убедить его снова залезть на качели. Она специально сделала этот снимок, чтобы он мог всегда смотреть на себя и видеть, какой он был храбрый.

Один шаг вперёд, и световой блик исчез.

Только на фотографии у Хаксли уже не было пластыря на носу, и его улыбка стала намного, намного шире.

Она остановилась, почувствовав давление за глазами, грозящее перерасти в головную боль.

Только не снова.

Она протянула руку, взяла фотографию и внимательно изучила её, одновременно перебирая в памяти свои воспоминания. Она не только сделала снимок, она смотрела на него буквально тысячи раз и знала каждый сантиметр композиции.

Проигнорировать это было невозможно.

Фотография изменилась.

Точно так же, как и снимок в детском саду.

Со временем все меняется. Она это знала. Джиллиан вспомнила, как несколько лет назад ходила на концерт панк-рок-группы, которая занимала важное место в её жизни в подростковом возрасте. В первый раз, когда она их увидела — ей тогда было восемнадцать, — она была поражена анархией их выступления. Барабанщик сломал палку, но ему было все равно, и он продолжал играть кулаком! Девушка протянула певцу бутылку чего-то, а он вылил содержимое ей на голову, разбил бутылку у своих ног и растоптал стекло! Это было потрясающе!

Но когда она увидела их снова, барабанщик уже умер, его заменил сын, а остальные участники группы, казалось, чисто формально играли свои роли. Во время пения солист сошёл со сцены клуба прямо на стол, наступая на еду и напитки посетителей и опрокидывая их. По задумке это должно было выглядеть анархично и по-панковски, но со стороны смотрелось фальшиво, больше походило на часть представления. Ведь люди заплатили за еду. Было глупо и как-то по-детски так поступать; она это четко понимала и была уверена, что солист считал также, и от этого вся эта затея с концертом казалась ещё больше унылой и скучной.

Итак, все меняется. Это неизбежность жизни.

Но прошлое не меняется.

Прошлое не может измениться.

И все же это произошло.

Дважды.

Джиллиан вернула фото на место и вышла из дома, закрыв и заперев за собой дверь. Ей нельзя было опаздывать на работу. Всю дорогу до офиса её мысли были заняты изменившимися фотографиями. Она не знала, что обо всем этом думать. Была ли она напугана? Наверное, да, но страх — не совсем то чувство, которое она испытала, когда обнаружила, что фотографии были… изменены. В ней зародилась странная надежда, смешанная с чувством беспокойства и тревоги. Она не совсем понимала почему, но, возможно, это было как-то связано с тем фактом, что она видела фотографии не столько измененными, сколько исправленными, как будто их предыдущие воплощения были неправильными, и именно такими, как теперь, они изначально и должны были быть.

Всю оставшуюся часть дня она просидела за своим столом, неотрывно смотря в одну точку в углу, где раньше стояла фотография Хаксли. Она убрала её, чтобы люди не задавали вопросов, но хоть убей не могла вспомнить, куда её положила, и этот провал в памяти мучил её. Надо было поставить снимок дома в книжный шкаф вместе со всеми остальными фотографиями, но она этого не сделала. Фотографии не было ни на её комоде в спальне, ни на каминной полке. Могла ли она положить её в одну из коробок в гараже? Это было бы нехорошо с её стороны. Трудно даже представить, что она могла сделать что-то настолько бесчувственное, но это казалось единственной гипотезой, имеющей хоть какой-то смысл.

После работы всю дорогу домой её терзал растущий страх, что к тому времени, когда она приедет, фотографии вернутся к своим первоначальным версиям. Ей понравились новые фотографии. Именно такими они и должны были быть. И чтобы побыстрее вернуться домой, она инстинктивно ускорила шаг.

На этот раз ещё два снимка стали другими.

Одним из них была его фотография с Сантой из Сирса. На оригинале Хаксли улыбался, но нервно, потому что, хотя ему и нравилась идея Санты, раскатистый смех этого человека немного пугал его. Однако на новом снимке Хаксли широко улыбался, чувствуя себя совершенно комфортно и непринужденно. На другой фотографии её сын выглядел так же, как и раньше, только его одежда была другой. Она вспомнила, что ему никогда не нравилась та рубашка и те брюки. Теперь он был одет в свои любимые джинсы и обожаемый свитер Скуби Ду.

Что тут вообще происходит?

Неужели время переписывается заново?

Прошлое же не может измениться, снова подумала она.

Если только…

Если только кто-то каким-то образом не возвращается назад во времени и не изменяет то, что произошло, создавая новый результат.

Но это невозможно. Да даже если предположить, что такое возможно, кого будут волновать мелкие детали жизни её сына? Кому нужно прикладывать такие усилия, меняя запечатленные на Кодаке моменты из жизни Хаксли и делая их лучше?

Ей.

Это заставило её задуматься.

Возможно ли такое?

Этого не может быть.

Но что, если может? Что, если будущая версия её самой отправилась в прошлое, чтобы… чтобы что?

Не дать Хаксли умереть.

Джиллиан глубоко вздохнула. Конечно, это была бы первостепенная цель, но такое сделать просто невозможно. Не будет никаких путешествий во времени в течении её жизни, даже если она доживет до ста лет. Такое возможно только в фильмах и на телевидении. В реальности до этого ой как далеко. Кроме того, этого в принципе не могло быть, потому что если бы она — или кто-то другой, — отправились в прошлое и что-то изменили, преобразования стали бы свершившимся фактом. Тогда она не смогла бы вспомнить первоначальную временную петлю. Считала бы, что Хаксли взял Топотуна на фотосессию и не помнила бы, что он позировал с Паддингтоном Тины. Была бы уверена, что он никогда не падал с качелей, никогда не боялся Санты, всегда носил свой свитер Скуби Ду.

У нее заболела голова от мыслей об этих "эффектах бабочки".

Может, кто-то просто менял фотографии, подменяя их теми, которые были отфотошоплены.

Но почему? Чтобы мучить её?

— Джин? — сказала она вслух.

Нет. Для них развод не стал эмоционально тяжелым, и, каковы бы ни были его недостатки, Глен не был жестоким. Он никогда бы не стал мучить её таким образом.

Тогда кто же?

На это у нее не было ответа.

Она ещё раз просмотрела фотографии, прежде чем пойти на кухню и налить себе порцию скотча из бутылки, купленной Джином много лет назад на случай, если у них когда-нибудь будут сильно пьющие гости, и к которой она не прикасалась с тех пор, как он ушёл. Что бы ни происходило, подумала она, темп этого, казалось, ускорялся. Вчера одна измененная фотография, ещё одна сегодня утром и уже две в течение сегодняшнего дня.

Будут ли они все в конечном итоге заменены снимками из альтернативной реальности?

Она следила за ними весь остаток вечера, периодически проверяя, не изменилось ли что-нибудь, надеясь увидеть превращение, пока оно происходило, но к тому времени, когда она легла спать в одиннадцать, ни на одной из фотографий никаких изменений не произошло.

На следующий день была суббота. Джиллиан проснулась поздно, в меланхолии от эмоциональных переживаний, вызванных забытым сном. Солнечный свет пробивался сквозь занавески. На циферблате будильника рядом с её кроватью светилось время 8:15. Выскользнув из постели, она накинула халат и вышла из спальни, собираясь приготовить себе быстрый завтрак.

Фотографии в рамках висели на стенах вдоль всего коридора.

Остановившись у двери своей спальни, Джиллиан уставилась на внезапно ставшие незнакомыми стены. Она тряхнула головой, словно пытаясь прояснить её, и несколько раз моргнула, но ничего не изменилось. Фотографии в рамках все ещё были там.

Протянув руку и пальцами благоговейно прикоснувшись к стеклу, она осмотрела снимок, расположенный ближе всего к двери её спальни.

Фотография Хаксли с выпускного в средней школе.

У Джиллиан перехватило дыхание.

её сыну было семь лет, когда его сбила машина. У него никогда не было выпускного в средней школе. Он даже никогда не заканчивал начальную школу. И все же теперь он был на фото, высокий и красивый, немного похожий на Джина, немного похожий на нее, но в конечном счете более привлекательный, чем они оба.

Она медленно пошла вперёд. Были и другие школьные фотографии Хаксли: вот он на сцене с актерами, стоит в центре, явно главная звезда; а вот он рядом с каким-то сложным научным проектом, гордо держит голубую ленту в одной руке и сертификат в другой; а вот он в оркестровой униформе, держит тромбон.

её глаза наполнились слезами. Вот, что должно было быть. Жизнь, которую Хаксли заслужил, жизнь, которую он имел бы, если бы…

Дверь в комнату Хаксли была закрыта.

Джиллиан до сих пор этого не замечала, но фотография оркестра висела на стене рядом с его старой комнатой, и дверь была закрыта.

Эта дверь никогда не была закрыта. Она всегда оставалась открытой.

Внутри она услышала шум. Скрип пружин кровати. Босые шаги по деревянному полу. Звук открывания ящика комода.

Она вытерла слезы с внезапно пересохших глаз.

Послышался громкий мужской зевок.

Она глубоко вздохнула. Сердце бешено колотилось. Собравшись с духом, она взялась за ручку и открыла дверь.

— Хаксли? — сказала она.

Перевод: Игорь Шестак

Мое вступительное эссе в колледж

Bentley Little, "My College Admission Essay", 2016

Опишите препятствия, которые вам пришлось преодолеть в своей жизни. Трудности, которые сделали вас тем человеком, кем вы теперь стали.

Мне пришлось преодолеть множество препятствий в своей жизни, и я верю, именно они сформировали из меня того человека, кем я теперь стал. Они сделали из меня такого студента, который преуспеет в колледже.

* * *

Моя мать любила мне рассказывать историю о том, как Рональд Рейган позвонил её родителям, чтобы утешить их в связи с потерей её брата, погибшего в результате несчастного случая на учениях в Форт-Брэгг. По её словам, президент был пьян. По крайней мере, так ей показалось. Она подслушивала по параллельному телефону. Рейган невнятно произносил слова и говорил вещи, которые не имели смысла. Она помнила, что он произнес четко лишь одну фразу: "Я съем картошку из маминой задницы", хотя не могла вспомнить в каком контексте была произнесена эта реплика.

Она сказала, что он, видимо, был пьян.

Но я подумал, что это мог быть ранний признак болезни Альцгеймера.

А мой отец сказал, что он был просто дурак.

* * *

Моя сестра Сьюзи умерла, когда ей было шесть месяцев.

* * *

На протяжении всех моих школьных лет самым умным учеником в каждом из моих классов была девочка. Мы все это знали, мы все это приняли, но теперь, повзрослев, мои друзья ведут себя так, будто мужчины интеллектуально выше, а женщины — наши не совсем равные помощники.

Когда произошёл этот сдвиг в сознании?

* * *

Я всегда чувствовал себя неловко в присутствии клоунов. Наверное потому, что в детстве меня часто били друзья-клоуны моего отца. Особенно Красная Задница.

Он часто останавливался у нас, будучи в городе. И в шутку, нарочно, когда я проходил мимо, выставлял один из своих огромных ботинок, ставя мне подножку. Когда я падал, он смеялся, и если я осмеливался жаловаться, злиться или как-то по другому реагировать, он вскакивал со своего места и шлепал меня по голове. В этот момент все и начиналось. Я пытался убежать, но его клоунские руки в больших перчатках наносили мне удары, колени в штанах в горошек врезались мне в живот, выбивая из меня дух. А он в это время громко хихикал.

Иногда к нам присоединялись другие клоуны, мучая меня своим разнообразным реквизитом. Один из них, Вонючка, обычно просто стоял на заднем плане, сигналя своим клаксоном, и хотя он физически не прикасался ко мне, звук этого клаксона был таким же ужасным, как и некоторые удары. Я ненавидел его так же сильно, как и других, если не больше, кроме Красной Задницы.

В конце концов мой папа, посмеиваясь, говорил: "Прекратите", и клоуны отступали, усаживаясь на диван или кресла. Плача, я уходил искать свою маму. Она промывала мои раны, смазывала их Бактином, заклеивала пластырем.

Я не знаю, где сейчас Красная Задница.

Но надеюсь, что он мертв.

И Вонючка тоже.

* * *

Это моя мать нашла тело моей сестры однажды утром, задушенное в своей кроватке.

* * *

На кого была похожа Сьюзи? Трудно быть на кого-то похожим, когда тебе всего шесть месяцев, но я помню её шумным, всегда плачущим ребенком. Когда я спрашивал, мои родители обычно уверяли меня, что я был очень тихим ребенком. "С тобой было легко", — говорила моя мама и гладила меня по головке. "Ты был хорошим мальчиком".

* * *

После смерти Сьюзи мать стала какой-то не такой.

Ничего конкретного, ничего, чтобы что-то явно бросалось в глаза, но она стала другой, более спокойной. Иногда она казалась забывчивой, хотя я не помню, чтобы она действительно что-то забывала.

Рассеянной.

Она казалась рассеянной.

* * *

Люди, разговаривающие с помощью "безруких" устройств, всегда напоминают мне душевнобольных, разговаривающих сами с собой.

* * *

Мама разговаривала сама с собой после смерти Сьюзи.

Или, может быть, она думала, что разговаривает со Сьюзи.

* * *

У нас не было своего дома. Мы жили в апартаментах. Многоквартирный дом был небольшим, всего на четыре квартиры, и располагался за гораздо большим домом в когда-то неплохом районе города, но к тому времени, когда мы туда заселились, ставший довольно захудалым. Оглядываясь сейчас назад, я думаю, что квартирка, в которой мы жили, изначально планировалась как помещёние для прислуги.

Старик и старушка, Райерсоны, жившие в соседней квартире, первое время были очень добры ко мне: каждый раз, при встрече, дарили мне конфеты. Но через некоторое время после рождения Сьюзи перестали со мной разговаривать. Я помню, как миссис Райерсон пыталась объяснить моей матери известный ей способ справиться с детскими коликами и прекратить постоянный плач ребенка, а моя мать захлопнула дверь у нее перед носом. Мистер Райерсон пытался объяснить моему отцу, что они просто старые, и плач не дает им спать по ночам, — мол стены слишком тонкие. А мой отец послал его в задницу.

* * *

Мне тоже не нравился плач Сьюзи.

* * *

Моя сестра часто срыгивала. И от нее всегда пахло дерьмом.

* * *

С трех до двенадцати лет, когда я клянчил сладости на Хэллоуин, родители заставляли меня надевать костюм клоуна. Я НИКОГДА не хотел быть клоуном. В один год я хотел быть пиратом, в следующий — монстром. Я всегда хотел быть Бэтменом. Но каждый Хэллоуин мои родители заставляли меня выходить на улицу в клоунском наряде.

Мой отец раскрашивал мне лицо, чтобы я выглядел как Красная Задница, а потом хлопал меня по голове.

На "удачу".

* * *

Именно из-за того, что моя сестра не переставала плакать, мне пришлось убить её.

Мне кажется, она ничего не почувствовала, ведь я положил подушку ей на голову, пока она спала. Для нее это было все равно, что никогда не просыпаться после долгого сна.

* * *

После смерти Сьюзи мои оценки в начальной школе снизились, но в средней школе я уже учился довольно хорошо, и к тому времени, когда поступил в старшую школу, каждый семестр висел на доске почета.

* * *

Поэтому, хотя мне многое пришлось преодолеть в своей жизни, я думаю, что эти трудности сделали меня сильнее. Я счастлив, здоров, уравновешен и способен справиться со всем, что на меня обрушится.

Вот почему я твердо верю, что буду продуктивным членом вашего академического сообщества и желанным пополнением вашего колледжа.

Перевод: Игорь Шестак

Бассейн, кондиционер, бесплатный HBO

Bentley Little, "Pool, Air Conditioning, Free HBO", 2016

— Не совсем тот медовый месяц, который я себе представляла, — криво усмехнулась Хизер.

Надо было ему все спланировать получше, подумал Тодд. Но кто мог предположить, что в большинстве маленьких городков, через которые они будут проезжать, нет мотелей, а в единственном городе приличных размеров, повстречавшемся им на пути, все мотели окажутся полностью забронированы. Надо было ему изучить маршрут, прогуглить всю их поездку, но они хотели быть олдскульными и аналоговыми, хотели наугад выбрать направление и просто ехать, посмотреть, что они смогут найти интересного, в какие окунуться незапланированные приключения, которые в будущем станут замечательными историями для их детей и которые они запомнят на всю жизнь.

Теперь они застряли в каком-то зачуханом отеле для автомобилистов на окраине городка Фелдспар, штат Нью-Мексико, в одноэтажном, состоящем всего из десяти номеров, мотеле Бейтс, лучшие дни которого прошли задолго до того, как они оба родились.

У них определенно может получиться незабываемая история, правда она явно выйдет одной из тех, которые гораздо лучше выглядят в пересказе, чем на самом деле.

Они добрались до мотеля поздно вечером, и поскольку до следующего города было полтора часа езды и никакой гарантии, что там вообще найдется место для ночлега, приняли решение остановиться и снять номер на ночь в Бейтс.

Тодд попытался обратить все в шутку.

— По крайней мере, здесь есть бесплатный ЭйчБиОу, — сказал он, указывая на вывеску. Но чувствовал он себя виноватым. Хизер заслуживала большего. Это была его вина — не спланировал более романтический медовый месяц. Он никогда не умел невербально выражать свои чувства, и хотя они с Хизер всегда гордились своей нестандартностью и много раз говорили о поездке через всю страну, ему следовало бы догадаться, что поездка и медовый месяц — это две разные вещи, и в глубине души она хотела чего-то более традиционного.

Они вышли из машины. За окнами, такими пыльными, что стекла казались цвета сепии, находился офис мотеля, помеченный металлической табличкой, закрепленной над белой деревянной дверью. Тодд толкнул дверь, и где-то в глубине помещёния раздался звонок. Сам офис был маленьким — узкое пространство между пыльными окнами и обшарпанной стойкой. Позади стойки находилась дверь, которая, по-видимому, вела в жилые апартаменты.

На входящий звонок никто так и не вышел. Тодд поискал глазами настольный звонок, хотел повторно позвонить и предупредить менеджера об их приходе, когда увидел, что за стойкой все-таки кто-то есть.

Карлик.

Это был неполиткорректный термин. Просто маленький человечек был одет в рубашку в красно-белую полоску, которая ассоциировалась у Тодда с цирком, и это было первое слово, пришедшее ему на ум. Стараясь не выдать своего удивления, он улыбнулся, как будто все было нормально, и достал бумажник.

— Нам нужна комната, пожалуйста.

— Только наличные, — сказал менеджер высоким, плаксивым голосом.

Наличные?

Это было странно.

Но это было и к лучшему. Вряд ли Тодд будет чувствовать себя спокойно, если сообщит номер своей кредитной карты захудалому мотелю на окраине захолустного городка в Нью-Мексико — прямо добровольное приглашение украсть его учетные данные.

— Меня это устраивает, — сказал он. — Сколько?

— Пятьдесят девять сорок восемь.

Тодд достал бумажник и положил на прилавок три двадцатки. Он ожидал, что ему придется заполнить какую-то форму со своим адресом, номером телефона или, по крайней мере, номером машины — на случай, если они с Хизер разгромят комнату, — но карлик только взял деньги, положил их куда-то под стойку и сказал:

— Я принесу вашу сдачу. Пенни[100] подойдет?

Пенни?

Тодд кивнул. Маленький человечек удалился в заднюю комнату, откуда появился с кувшином, наполненным медными монетами. Он начал доставать мелочь.

— Сорок восемь, — начал он, затем положил пенни на стойку. — Сорок девять, — ещё один пенни. — Пятьдесят, — ещё один пенни. — Пятьдесят один…

Они терпеливо стояли, пока он торжествующе не произнес:

— Шестьдесят долларов!

Тодд неловко сгреб монетки и положил огромную пригоршню в правый передний карман, затем попытался взять последние шесть или семь пенни, плашмя лежащие на стойке. Их было практически невозможно забрать. Ему потребовалось по меньшей мере ещё минута, чтобы ногтями подцепить их и засунуть в свой неудобно оттопыренный карман.

Менеджер стоял и ждал, и когда Тодд собрал всю свою сдачу, повернулся к стене позади.

— Можете взять…

Последовала долгая пауза, пока его короткие толстые пальцы пробегали по участку стены, на котором на отдельных гвоздиках висели ключи. Хотя в этом не было абсолютно никакого рационального смысла, в паузе было что-то зловещёё, и Тодд внезапно пожалел, что они не поехали дальше в другой город и не воспользовались своим шансом.

— Шестой номер, — сказал мужчина. Он вручил Тодду тусклый медный ключ, прикрепленный к кольцу, с закрепленным зеленым пластиковым треугольником, на котором за десятилетия пальцы практически стерли название мотеля. Он указал на грязное окно в середине длинного крыла Г-образного мотеля.

— Где находится бассейн? — внезапно спросила Хизер. — На вашей вывеске написано, что здесь есть бассейн.

— Раньше был, — ответил менеджер. — Не знаю, что с ним случилось.

Не знает, что с ним случилось?

Снова пришло это чувство — ноющее ощущение, что они должны были проехать мимо этого места, в крайнем случае, переночевать в машине.

Хизер была не из тех, кто пропускает мимо ушей подобные несоответствия.

— Что значит, вы не знаете, что с ним случилось? Бассейны просто так не исчезают.

— В общем, это был не настоящий бассейн. Это был один из тех голубых наземных резервуаров. Знаете, такой, с металлическими бортами и резиновой подкладкой? Я думаю, владелец просто установил его, чтобы на вывеске было написано слово "бассейн". Думал, это привлечет больше людей. На самом деле это была просто ванна с листьями и водорослями. Я думаю, кто-то мог сбить его своей машиной. Или, возможно, вода испарилась, и его унесло песчаной бурей.

Тодд взглянул на Хизер, глазами пытаясь сказать ей, чтобы она прекратила этот разговор и они могли поскорее уйти отсюда и наконец-то попасть в свой номер. По выражению её лица он понял, что она была так же сбита с толку этим объяснением, как и он — как мог менеджер не помнить, был ли бассейн сбит машиной или его унесло ветром? Ведь два этих возможных варианта абсолютно разные. Но к счастью, она слегка кивнула ему, — типа поняла, — и они вдвоем, одновременно поблагодарив менеджера, вышли на улицу.

Тодд протянул Хизер ключ.

— Номер всего в двадцати футах отсюда. Почему бы тебе не пройтись туда пешком, а я в это время припаркую машину?

Она кивнула, взяла ключ и зашагала по еле заметной дорожке, а он повел машину по потрескавшемуся асфальту и остановился на отмеченном линиями парковочном месте прямо перед их номером. Она добралась туда первой и вместо того, чтобы подождать его, открыла дверь ключом.

Оглядывая номер мотеля, Хизер попыталась скрыть своё разочарование от Тодда, вошедшего следом за ней, хотя "разочарование" — это ещё было слишком мягко сказано. Потому что этот номер, вне всякого сомнения, был самым маленьким и самым унылым местом, в котором она когда-либо останавливалась. Когда она была ребенком, в отпуске её семья всегда была ограничена скудным бюджетом из-за постоянных финансовых проблем, но тем не менее мотели Супер 8 и гостиницы Баджет, в которых они останавливались, всегда были чистыми и ухоженными. Этот номер выглядел так, будто его не убирали целую вечность. Под коричневым покрывалом на кровати и оранжевым ворсистым ковром на полу скрывалось множество самых разнообразных недостатков, а все гладкие поверхности могли похвастаться толстым слоем пыли.

В дополнение к спертому воздуху, в комнате было очень жарко. Хизер включила свет, пытаясь найти обещанный рекламой кондиционер. Тусклый желтый свет единственной прикроватной лампы осветил под окном старый настенный агрегат, но когда она подошла и попыталась включить его, прибор не подал никаких признаков жизни. Тодд раздвинул шторы, и они вдвоем попробовали открыть окно, но оно было плотно закрыто.

— Как романтично, — сказала Хизер.

Тодд пошёл обратно к машине за вещами, а она осмотрела ванную: маленькая раковина, унитаз с открытой крышкой со ржавой водой, комбинированная душ-ванна с потрескавшейся стеклопластиковой шторкой. На бачке унитаза стояло ведерко для льда и четыре пластиковых стакана в упаковке. Только сейчас Хизер сообразила, что ей очень хочется пить. Она сполоснула ведерко в раковине, затем прошла мимо Тодда, несущего пакет с закусками из машины, на ходу поставив его в известность, что идет за льдом.

Менеджер не сказала им, где находится автомат со льдом, но она заметила выступающую вывеску "ЛЕД" в дальнем конце здания и отправилась туда с ведерком. Большинство комнат, мимо которых она проходила, казались пустыми, и только перед тремя были припаркованы машины. Все машины выглядели старыми и добитыми.

Она дошла до конца здания. Автомат со льдом находился за углом, в тени, хотя солнце ещё не зашло. Она нервничала из-за того, что её не будет видно другим постояльцам мотеля, поэтому быстро подошла к автомату, поставила ведерко в углубление под желобок для льда и нажала красную кнопку.

Ничего.

Лед не посыпался. Не было даже того звука шуршащего гравия, который обычно издают пустые льдогенераторы. Аппарат, судя по всему, был отключен.

Она вытащила ведерко из ниши. Справа от аппарата со льдом она увидела на земле высохший труп какого-то грызуна и на мгновение задумалась, — как давно здесь никого не было? — и быстро поспешила обратно: за угол и вдоль всего здания к их номеру.

Когда она вернулась, Тодд как раз закрывал дверь, собираясь пойти в ванную. Хизер сказала ему, что собирается сходить в офис и сказать менеджеру, что автомат со льдом не работает.

— Сходи, — сказал он.

Захлопнув за собой дверь, она срезала дорогу к офису менеджера, перебежав по диагонали парковку, и вошла внутрь…

… а там карлик стоял верхом на стойке, к тому же абсолютно голый.

С пенисом, в длину с его но́ги.

— Господи! — шокированная и испуганная, она развернулась и понеслась обратно в номер. Ключ остался внутри. Хизер начала колотить в дверь, надеясь, что Тодд уже вышел из ванной.

— Тодд! — закричала она. — Открывай!

Из номера справа вышла женщина, привлеченная звуками суматохи. Она была худой, старше Хизер, одета в разноцветную гавайскую муумуу.

— Все в порядке? — спросила она.

Тодд открыл дверь.

— Все нормально, — сказала Хизер женщине, пытаясь протиснуться мимо Тодда в номер.

— Вы оба здесь остаетесь? — спросила женщина, подходя.

Это было и так понятно, Хизер даже не потрудилась ответить. Она хотела в целостности и сохранности побыстрее попасть в номер. Она нервно оглянулась на офис мотеля.

А вот Тодд, по-видимому, был в настроении поболтать.

— Да, остаемся — сказал он женщине и обнял Хизер за плечи. — У нас медовый месяц.

Женщина покачала головой.

— Не стоило этого делать.

— Жениться?

— Нет. Приезжать сюда. Вам не следовало приезжать сюда.

— Почему?

— Потому что он не позволит вам уехать. Менеджер, — пояснила она.

Хизер вздрогнула, подумав о маленьком человеке и его огромном придатке.

Тодд нахмурился.

— Что вы имеете в виду, он не позволит нам уехать?

Она указала на зеленый Ти-Берд, припаркованный перед её номером.

— Он выходит ночью и крадет детали из машин. Потом говорит, что это сделали "дети". Приходится вызывать механика, чтобы он починил машину, и как только она будет отремонтирована, это происходит снова. Он крадет какую-то другую деталь, пока, наконец, не заканчиваются деньги и больше машину уже не починить.

— Зачем ему это делать? — спросил Тодд.

— Я думаю, он сумасшедший.

Она сумасшедшая, подумала Хизер, и по взгляду Тодда поняла, что он тоже так думает.

— Как долго это продолжается? — спросил Тодд, снисходительно глядя на нее.

— Пять лет. Я здесь уже пять лет.

— Мы будем осторожны, — сказала Хизер и завела Тодда в номер, закрыв за собой дверь.

Он рассмеялся, хотя и тихо, не желая, чтобы женщина услышала.

— Тот ещё кадр.

Она действительно нечто особенное, вынуждена была признать Хизер. Она посмотрела на своего мужа. Она прибежала сюда, чтобы рассказать Тодду о том, что произошло в офисе мотеля, но встреча с их соседкой сбила её с толку, и теперь идея поднять эту тему казалась странной и неловкой. Неожиданно для себя она решила, что будет проще оставить все как есть. Утром они уедут, и на этом все закончится. И ей больше никогда не придется вспоминать это место.

Поужинать они поехали обратно в город. Единственной забегаловкой в Фельдспаре, весьма отдаленно напоминающей приличное заведение, оказался лоток с гамбургерами под названием "У Лаки". Устроившись на пластиковых стульях, они съели жирные бургеры и недоваренную картошку фри, запив все это разбавленной газировкой.

К тому времени, как они вернулись в мотель, стояла уже глубокая ночь, её первая ночь в Южной Калифорнии. Похоже, во время их отсутствия зарегистрировались новые постояльцы. Перед номерами было припарковано больше машин, чем раньше, хотя она не могла понять, откуда они взялись — шоссе было практически пустым, они видели только одну или две машины.

Единственная лампочка снаружи их номера создавала пирамиду света, падающую на дорожку и участок асфальта перед дверью, но тьма и тени были так близко к границе света, что казалось, будто они могут поглотить его в любое время, стоит им только захотеть. Не то чтобы тьма и тени обладали разумом. Или все-таки обладали? Это была странная мысль, но она казалась почему-то уместной в этом месте.

Они вышли из машины и вошли в номер, Тодд все ещё держал свой стакан с колой. Как и на улице, в номере было темнее, чем должно было быть, даже после того, как Хизер включила свет в ванной. В этом месте не было ничего, что ей нравилось. Сев на край кровати, она включила телефон, собираясь позвонить матери, сестре, да хоть кому-нибудь, кому угодно, кто мог бы связать её с реальным миром, но телефон разрядился.

Как такое могло случиться? Достав из сумочки зарядное устройство, она подключила мобильник к розетке в ванной.

Тодд включил телевизор, но единственным каналом, который шёл, был ЭйчБиОу, а там только "Улица Сезам". Через несколько минут после начала шоу изображение застыло на кадре с Биг Бёрд. Они оставили телевизор включенным, надеясь, что картинка когда-нибудь да запустится, а пока весь экран занимало желтое улыбающееся лицо огромной куклы. Через некоторое время постоянная улыбка и пустой пластиковый взгляд стали вызывать непонятный дискомфорт, а затем и самую настоящую жуть. Тодд взял пульт и выключил телевизор.

— Может, поехали дальше, — предложила Хизер. — Я особо не устала. Могу вести машину, пока ты будешь дремать, а потом, когда меня начнет клонить в сон, поменяемся местами.

— Зачем? — Тодд обвел рукой номер. — Конечно, это не роскошное жилье, но мы уже здесь, и оплатили его, — он улыбнулся, похотливо шевеля бровями. — И у нас есть кровать.

Это был их медовый месяц. Самое время для игривого настроения. Но она продолжала думать о маленьком человеке с гигантским пенисом. И эти мысли никоим образом не способствовали её сексуальности. Наоборот, это её нервировало, и портило саму идею секса. Оглядев полутемную комнату, она подумала, а вдруг это один из тех жутких мотелей, где извращенный владелец установил скрытые камеры, чтобы шпионить за гостями. Она представила карлика, смотрящего на мониторах, как они занимаются любовью и обеими руками обхватившего свой огромный…

— Эй, он снова работает! — Тодд включил телевизор. — Похоже, все, что нужно было сделать, это выключить его и включить обратно.

Эрни и Берт смотрели на нее с экрана, их кукольные рты открывались и закрывались невпопад тому, что они говорили.

Она отвернулась. Из-за стены доносились приглушенные голоса: женщины, с которой они разговаривали, и мужчины. Они спорили, и хотя слов было не разобрать, тон голосов был сердитым.

Что-то ударилось о стену. Затем последовал женский крик. А потом наступила тишина.

Хизер и Тодд переглянулись.

Через несколько секунд раздался резкий стук в их дверь.

Стук был громким и лихорадочным, но он не сопровождался голосом или каким-либо другим звуком и, казалось, существовал в странном вакууме. Тодд встал, чтобы открыть дверь и посмотреть, кто это, но Хизер схватила его за руку.

— Не надо!

Он повернулся к ней.

— Мы не знаем, кто там!

Она ожидала возражений, но он, по-видимому, испытывал такое же беспокойство, и вместо того, чтобы открыть дверь, заглянул в глазок, расположенный над пожелтевшим листом бумаги с описанием порядка эвакуации, вставленным в рамку и прикрепленным в центре двери.

— Это она, — сказал он. — Та самая женщина.

— Не… — "не открывай дверь", хотела сказать она, но Тодд уже отодвигал задвижку и поворачивал ручку.

Это действительно была та женщина, повстречавшаяся им ранее, и, к удивлению Хизер, она не выглядела ни пострадавшей, ни даже взъерошенной. Она стояла в проеме открытой двери с ведерком для льда в руке.

— Я хотела попросить вас налить мне немного воды, — сказала она спокойным и рассудительным голосом. — Наш кран не работает.

Тодд нахмурился.

— Нам показалось, что мы слышали…

— Драку, — закончила за него Хизер. — Звучало так, будто вас избивали.

Она выдержала пристальный взгляд женщины.

Женщина усмехнулась.

— О, это были не мы.

— Звуки доносились из вашего номера, — спокойно сказала Хизер, указывая на стену.

— Это другие. Люди, находящиеся где-то посередине. Иногда их можно услышать.

— Посередине чего? — спросил Тодд. — Стены?

— Нет. Между этим миром и… — она покачала головой. — Я не знаю. Это люди, которые были здесь, а теперь их нет. Но они так и не ушли. Они… где-то посередине.

Все становилось слишком безумным. Хизер взяла ведерко для льда.

— Я налью, — сказала она.

Она хотела, чтобы эта женщина убралась отсюда. Она и сама хотела убраться отсюда. Ей пришла в голову мысль, что сейчас наилучшим вариантом для них с Тоддом будет просто сесть в машину и уехать. В данный момент парковка на обочине дороги и сон в машине казались гораздо предпочтительнее всего этого безумия.

Ведерко было слишком большим, чтобы поместиться под краном раковины, поэтому она воспользовалась краном в ванне. Когда оно наполнилось на три четверти, она выключила воду, достала ведерко и протянула его женщине.

— Не могли бы вы налить воды и в своё ведерко? И принести его мне?

Нет, — хотела ответить Хизер, но Тодд уже согласился. Бросив на него гневный взгляд, она схватила их ведерко с комода и ворвалась обратно в ванную.

— Я просто хотел посмотреть её номер, — сказал Тодд, появляясь в дверях. — И что за человек женился на ней.

— У нее психическое расстройство, — сказала Хизер, выключая кран и вставая. — Не стоит нам с ней связываться.

— Это не займет много времени.

— Хватит, чтобы напасть на нас.

Он взял ведерко из её рук.

— Я войду первым, — пообещал он.

— Слабое утешение.

И все-таки она последовала за ним на улицу.

Дверь в номер женщины была открыта. Когда они вошли внутрь, она лила воду из ведерка на кровать, где в центре матраса лежало нечто, похожее на коричневый сморщенный арбуз.

— Это мой муж, — объяснила она. — С ним все будет в порядке, как только мы дадим ему ещё немного воды. Здесь так сухо.

Она вытряхнула последние несколько капель на засохший арбуз, отбросила пустое ведерко в сторону и потянулась за полным в руках Тодда.

Первая реакция Хизер — эта женщина ещё более сумасшедшая, чем она первоначально думала. Но когда вода коснулась этой штуковины, высохший предмет реально сдвинулся с места, а когда на кровать полилась вода из второго ведерка, он начал вытягиваться, пока не стал напоминать тощего миниатюрного человечка. Из открытого буквой "О" рта донесся писклявый голос.

— Дэнни! — воскликнула женщина, опуская второе ведерко на пол. — Ты вернулся!

Автоматически Хизер схватила их ведерко для льда, а затем они с Тоддом выскочили из номера, захлопнув за собой дверь.

— Что за бред? — сказал Тодд снаружи.

В недоумении она покачала головой.

— Я думаю, оно живое.

Неожиданно кто-то вырвал ведерко из рук Хизер. Она посмотрела вниз и увидела невероятно толстого мужчину, ползущего прочь от них, с надетым на голову ведерком, будто шляпой.

Если бы она рассуждала логически, то отпустила бы его и немедленно заперлась в своем номере, но её инстинктивной реакцией было отобрать ведерко у забравшего его человека, и она бросилась за ним. Однако толстяк был быстр, шустро отползал, и не только увернулся от её цепких пальцев, но и юркнул в номер, расположенный также по соседству с их, но с другой стороны.

Хизер рванула вслед, Тодд сразу за ней, но оказавшись в дверном проеме, оба замерли.

Толстый мужчина судорожно ползал взад и вперёд между дверным проемом и ванной. Ведерко для льда свалилось с его головы, но он не предпринимал никаких попыток поднять его. Такая же тучная, такая же гротескная женщина превратила огромную кровать в гнездо, навалив вокруг себя рваной одежды и газет. Она сидела в центре этого хаоса, издавая кудахчущие звуки и двигая головой из стороны в сторону в своеобразной дергающейся манере.

На сей раз Хизер и Тодд вернулись в свой номер, заперев за собой дверь, как только оказались внутри. Оба тяжело дышали. Как они должны были реагировать на то, с чем столкнулись? Похоже, подобные сценки разыгрывались за дверями каждой занятой комнаты. Происходило нечто выходящее за границы их понимания. Они переглянулись друг с другом.

Сердце Тодда бешено колотилось. Он слышал учащенную пульсацию крови в ушах. Когда он посмотрел на Хизер, то увидел в её глазах тот же панический страх, который и сам испытывал. Им не следовало останавливаться здесь, подумал он. Это было большой ошибкой. То, что, как он надеялся, будет необычным и романтичным, оказалось кошмаром. Он вспомнил, что несколько лет назад видел рекламу автомобиля, в которой пара обсуждала, поехать ли им по главной автомагистрали или по небольшой грунтовой дороге. С одной стороны страшное, но интересное путешествие, в котором они столкнулись со скунсом, медведем и несколькими деревенщинами, а с другой стороны, на контрасте, скучный магазин одежды цвета хаки. Это была часть пропаганды "неизведанных дорог", и в то время Тодд купился на это. Но прямо сейчас магазин одежды цвета хаки или Дэйс Инн казались ему раем.

Он хотел убраться к черту с этой неизведанной дороги и забыть все как страшный сон.

Они оба одновременно высказали свои мысли:

— Давай уедем.

— Давай выбираться отсюда.

Не нуждаясь в дальнейших разговорах, они закрыли свои чемоданы, схватили вещи и отнесли все в машину. Тодд снова набил карман пятьюдесятью двумя пенни, которые ему дали в качестве сдачи.

— Ты достаточно бодр, чтобы вести машину? — спросила она его, когда он закрыл дверь номера мотеля.

— Я могу вести машину всю ночь, — заверил он её.

— Хорошо.

Они сели в машину. Он дал задний ход, развернулся и остановился перед офисом. Выскочив из машины, вбежал внутрь, бросил ключ на стойку и крикнул менеджеру:

— Мы выселяемся!

Тодд не стал дожидаться ответа, а побежал обратно к машине, переключил передачу на Драйв и выехал на шоссе.

Через несколько секунд машину начало трясти. Не проехав и четверти мили, машина замедлилась… а затем остановилась.

— Черт возьми! — крикнула Хизер, хлопнув ладонью по приборной панели.

Тодд услышал нотки паники в её голосе. Он вспомнил, что странная женщина из соседней комнаты сказала о менеджере.

Он выходит ночью и крадет детали из машин.

И действительно, когда Тодд вышел из машины и открыл капот, стало ясно, что чего-то не хватает. Он не знал, чего — честно говоря, он не разбирался в автомобилях, — но внутри путаницы шлангов и пересекающихся деталей находилась круглая зона, казавшаяся не к месту пустой, и к тому же заметно чище, чем окружающие агрегаты. Что бы там не находилось, кто-то это вытащил.

Он не позволит вам уехать.

Страх пропитал Тодда до мозга костей. Все это не имело никакого смысла. Казалось, логический мир, в котором он провел всю свою жизнь, был вырван и заменен какой-то иррациональной кошмарной вселенной. Он чувствовал себя потерянным, сбитым с толку, без понятия, что делать дальше.

Но ему нужно было сохранять хладнокровие. Ради Хизер. Ведь это их медовый месяц.

Она вышла и присоединилась к нему, заглядывая под капот. А вдруг она что-то знает об автомобилях и сможет найти решение, подумал он. Но она повернулась к нему и сама его спросила:

— Как ты думаешь, что тут было?

— Я не знаю, — признался он.

— И что нам теперь делать?

— Я думаю, мы должны вернуться, — сказал он.

Она решительно покачала головой.

— Нет. Мы не вернемся.

— У нас то особо и выбора нет.

— Мы можем поспать в машине!

— А если кто-нибудь будет проезжать мимо и врежется в нас? Мы же даже полностью не съехали с дороги.

— Ты прав, — признала она.

— Давай, пошли.

Он закрыл капот, а она забрала сумочку с пассажирского сиденья и закрыла двери.

Возвращаясь назад по обочине дороги, Тодд обратил внимание, что никогда ещё не видел такой черной ночи. Не было не только луны, но и звезд. Весь мир вокруг них был погружен во тьму, единственным исключением был мотель и его вывеска.

В офисе их ждал менеджер, держа в протянутой руке кольцо с ключом от их номера. За прошедшие пять минут он снял рубашку и теперь стоял за стойкой с обнаженным торсом. Хизер схватила Тодда за руку, сжав её так сильно, что стало больно, будто она боялась карлика. Он напряг пальцы, пытаясь ослабить её хватку.

— Наша машина сломалась, — сказал он, кивнув в сторону шоссе.

— В самом деле? — в голосе управляющего не было удивления. Он улыбнулся им. — Комната все ещё ваша. Можете утром вызвать механика.

Он не позволит вам уехать.

Тодд подавил дрожь и взял протянутый ключ.

Удрученные, они вдвоем пошли по потрескавшемуся асфальту. Из одного из номеров он услышал низкое рычание. Из другого — пронзительный смех.

Они подошли к шестому номеру. Он открыл ключом дверь. Свет все ещё горел. По-видимому, они забыли выключить телевизор — на экране висело застывшее изображение Гровера из "Улицы Сезам". Когда они вошли, мертвые пластиковые глаза синего персонажа безжизненно уставились на них.

Они на мгновение замерли, молча глядя друг на друга.

А затем Тодд закрыл за ними дверь.

Перевод: Игорь Шестак

Поезд

Bentley Little, "The Train", 2017

Сидя за рулем, Скотт посмотрел на своего сына. Это были дни, которые он с нетерпением ждал, и он понял, как ему повезло, что у него была работа, которая давала ему так много свободного времени, и как ему повезло, что он был женат на Вайолет, которая выполняла большую часть родительской работы. Одевала Винсента, готовила им еду, читала ему книги, изо дня в день выполняла все скучные основополагающие обязанности, позволяя Скотту быть жизнерадостным родителем.

Сегодня они собирались на экскурсию в региональный парк Макдугал, место, о котором Скотт слышал, но никогда не посещал. Это был День Папы в детском саду. Они с Винсентом должны были встретиться с учительницей, мисс Майк, а также с другими детьми и их папами на парковке парка в одиннадцать. Устроить пикник, поучаствовать в групповых играх, погулять на природе, а потом просто поиграть, пока не наступит время уезжать.

Он подъехал к будке для оплаты у входа в парк. Окружающие холмы были местом расположения для дорогих коттеджных поселков, но сам парк, раскинувшийся на 124 акрах находящейся под защитой земли, оставался полудиким. Огромная парковка была почти пуста. Скотт подъехал к группе других машин, которые стояли возле столов для пикника и детской площадки, предположив, что они были от детского сада.

Так оно и было. Несколько мам тоже были здесь. Они помогали учительнице сервировать столики для пикника: растягивали скатерти, расставляли тарелки и чашки, доставали напитки из ящиков со льдом. Если бы Скотт знал, что обоим родителям разрешено отправиться на экскурсию, Вайолет могла бы тоже приехать. Он был возмущен тем фактом, что никто не сказал ему, что мамам также рады в День Папы.

Винсент побежал на игровую площадку и сразу же встал в очередь на горку, а Скотт занял своё место рядом с родителями, спросив учительницу, может ли он чем-нибудь помочь. Он принес хот-доги для барбекю. Боб Гринлиф, чей сын Ник был лучшим другом Винсента, принес уголь, и им вдвоем было поручено заняться подготовкой гриля. Вокруг площадки для пикника стояли ржавые металлические мангалы, по одному на каждый стол, но потребовалось несколько минут, чтобы найти тот, который не был заполнен битыми пивными бутылками или смятыми пакетами из Макдональдса. Ни он, ни Боб не взяли с собой щетку для чистки гриля, и пока Скотт высыпал уголь, Боб вернулся к своей машине посмотреть, сможет ли он найти что-нибудь, что поможет им в этом.

День выдался холоднее, чем ожидалось. С тех пор как они прибыли сюда, облака закрыли солнце, и поднялся холодный ветер. Пожалуй, ему следовало взять с собой куртку. Хорошо хоть Вайолет заставила Винсента взять пальто. Скотт жестом подозвал сына и велел ему надеть его.

Боб вернулся с двумя отвертками, и после того, как они использовали инструменты, чтобы как можно лучше очистить гриль, Боб поднес спичку к быстро воспламеняющемуся углю. Они вернулись к столу, за которым сидели остальные родители. Скотт налил себе стакан пунша, воспользовавшись ковшиком, и схватил пригоршню картофельных чипсов со вкусом соуса ранч.

Собрав всех детей, которые уже прибыли, мисс Майк вытащила разноцветный парашют. Родители встали в круг, взялись за край парашюта и начали поднимать его вверх и вниз, в то время как дети бегали под ним, стараясь не застрять под вздымающимся материалом. Затем дети играли в горячую картошку, пробежали эстафету и со своими папами отправились на охоту за мусором. Скотт и Винсент заняли второе место.

Учительница отвела детей на игровую площадку. Скотт налил себе ещё пунша и взял несколько шоколадных печений. Двое отцов говорили о футбольной лиге, в которой участвовали их старшие дети, несколько других разговаривали или переписывались по своим телефонам. Боб ушёл, чтобы вернуть отвертки в свою машину, а мамы либо играли со своими детьми, либо фотографировали их.

Скотт подошёл к мисс Майк, которая наблюдала за детьми. Рядом с игровой площадкой висела доска объявлений, на которой была вывешена карта парка. Красная точка с маленькой стрелкой говорила: "Ты здесь." Над ней была круглая игровая площадка, а дальше — линия, пересеченная маленькими крестиками, которая вилась по дикой местности парка и образовывала замкнутую петлю. Это было похоже на железнодорожный путь. Взглянув поверх доски, он увидел за последней горкой на дальней стороне площадки что-то похожее на депо размером с игрушечный домик. Он прошёл по песку и нашёл узкоколейку, бегущую по земле позади депо и исчезающую между двумя высокими пересохшими холмами.

— Привет, папочка! — крикнул Винсент, махая ему рукой с вершины горки.

Скотт помахал в ответ.

— Привет!

Он вернулся туда, где мисс Майк теперь стояла с несколькими другими папами, наблюдая за детьми на игровой площадке.

— Что это такое? — спросил он учительницу, указывая на небольшое здание.

— О, у них здесь был маленький поезд. Я не думаю, что он ещё работает.

— Очень жаль, — сказал Скотт, и остальные папы кивнули. Большинство мальчиков были в том возрасте, когда они сильно увлечены поездами. Винсент даже надел сегодня майку с Томасом танком-паровозом[101], и Скотт знал, что он с удовольствием прокатился бы на поезде.

Боб вернулся проверить угли, и подошёл объявить, что барбекю готово. Скотт пошёл к ящику со льдом, куда он положил привезенную с собой огромную упаковку хот-догов "Костко"[102]. Отец Джамала внёс свой вклад, взяв пакет смарт-догов без мяса, и все трое направились к грилю. Мисс Майк и мамы собрали детей и заставили их вымыть руки.

Обед был ожидаемо шумным и суматошным, с разливанием пунша и бросанием картофельных чипсов, а одну маленькую девочку по имени Тина даже вырвало, потому что её подруга прошептала ей, что на её хот-доге была муха, и она её съела. Все были счастливы оказаться в парке и устроить пикник, и хотя некоторые родители старались удержать своих детей от чрезмерного возбуждения, все ученики были шумными, разговорчивыми и взбудораженными.

После обеда они отправились на прогулку на природу. Мисс Майк периодически сверялась с путеводителем по диким цветам, чтобы дети знали, какие растения были ядовиты. Широкая грунтовая тропа шла через холмы и овраги, мимо сухой травы, кактусов и местных калифорнийских деревьев. Большинству дошкольников эта десятиминутка наскучила, и когда они дошли до развилки тропы, одна ветвь которой уходила вглубь дикой местности, а другая вела обратно к стоянке, они остановили свой выбор на последней.

Перед походом ребятам выдали бутылки с водой, и почти все осушили их до последней капли, а это означало, что после возвращения в очень примитивные туалеты выстроилась длинная очередь. Скотт слышал много хихиканья и шуток о том, как плохо пахнут туалеты. Убедившись, что каждый мальчик и девочка вымыли руки, учительница проводила детей на игровую площадку, пока родители упаковывали оставшиеся продукты, напитки и припасы, собирали объедки, и все это разносили по своим машинам.

Час спустя, когда все прощались и собирались уезжать, с участка за детской площадкой раздались звуки — щелк-клацк…щелк-клацк. Винсент мгновенно узнал этот звук.

— Поезд! — крикнул он. — Папа! Это же поезд!

И действительно, маленький поезд с четырьмя открытыми вагонами и крошечным паровозиком, на котором сидел взрослый машинист, скрючившись у пульта управления, остановился на вроде бы неэксплуатируемых путях перед маленьким депо.

— А можно нам прокатиться, папа? — Винсент буквально подпрыгивал от возбуждения. Как и большинство других мальчиков.

Мисс Майк рассмеялась и направилась к своей машине.

— Вы сами по себе, папочки.

Она помахала рукой детям.

— Увидимся завтра! — объявила она.

— До свидания, мисс Майк! — закричали они, слишком громко, в унисон.

Все мальчики и большинство девочек держали своих родителей за руки и смотрели им в лицо, умоляя прокатиться на поезде, но когда эта суматоха немного поутихла, только Скотт и Винсент, а также ещё один папа и его сын решили остаться. Остальные родители повели своих ноющих и разочарованных детей к машинам.

— Посмотрим, сколько это будет стоить, — сказал Скотт Винсенту, не давая никаких обещаний.

— Но если недорого, мы прокатимся, верно?

Скотт рассмеялся.

— Если недорого, прокатимся.

Они поспешили через детскую площадку вместе с другим мальчиком и его отцом, пытаясь добраться к депо до отхода поезда.

Ни на депо, ни на самом поезде не было никаких цен, поэтому Скотт подошёл к машинисту, который стоял на платформе рядом с узкими рельсами, разминая ноги.

— Прошу прощения, — сказал он. — Сколько стоит поездка на поезде?

— Доллар с каждого.

Машинист казался скучающим и рассеянным. Он небрежно взял деньги, когда Скотт расплатился, и безразличным жестом указал на открытые вагончики позади него.

Винсент возбужденно подпрыгивал.

— Я хочу сидеть у паровоза!

— Конечно, — сказал Скотт и открыл ворота первого вагона, куда они сели рядом друг с другом на жесткую низкую скамью. Другой мальчик хотел сесть в тормозной вагон, поэтому они с отцом пошли в противоположный конец поезда.

Других пассажиров явно не наблюдалось, но машинист простоял ещё минут десять, тупо глядя на игровую площадку. Может быть, у него был перерыв, а возможно, поезд должен был отправляться в определенное время, но у Скотта было ощущение, что этот человек нарочно медлит, чтобы досадить родителям и расстроить детей.

Скотт был раздражен, но Винсент не был расстроен. Он все ещё был взволнован и болтал о том, куда может ехать поезд, и вообще о поездах.

В конце концов мужчина направился обратно, занял своё место в тесном пространстве паровозика и завел поезд. С печальным, усталым свистом поезд тронулся.

Щелк-клацк…щелк-клацк…щелк-клацк…

Стук колес по рельсам почему-то раздражал его, и Скотт пытался заглушить этот шум, пока поезд медленно отъезжал от маленькой станции. Они слегка прибавили в скорости, но не намного, и в итоге, со скоростью пешехода проехали между двумя небольшими холмами и углубились в глухую местность парка дикой природы.

Скотт вынужден был признать, что пейзаж впечатляющий. Округ Ориндж в эти дни был так сильно застроен, что порой трудно было вспомнить, что когда-то этот район выглядел именно так. Они миновали выветренные валуны, испещренные дырами и похожие на швейцарский сыр, пропыхтели через рощу морозостойких дубов с зелеными листья, хотя окружающие травы были мертвыми и коричневыми. Через несколько мгновений после выхода из депо не осталось никаких признаков цивилизации, и хотя Скотт никогда не бывал здесь раньше, он был рад, что эта территория находилась под охраной. Это было здорово.

Щелк-клацк…щелк-клацк…щелк-клацк…

Хотя шум самого поезда был довольно раздражающим.

Машинист дернул за шнур, и когда поезд свернул за поворот, раздался ещё один анемичный свист.

Винсент усмехнулся ему.

— Разве это не здорово, папа?

Скотт обнял сына за плечи и улыбнулся.

— Это точно.

Они проехали через узкий овраг. Сухая трава бледного цвета росла высоко с обеих сторон. С металлическим визгом тормозов поезд начал замедлять ход. Сначала он подумал, что впереди на рельсах что-то есть, что-то блокирует поезд, возможно животное, но когда паровоз уменьшил скорость, он увидел, что машинист замедлился, чтобы дать им возможность взглянуть на макет города, который был построен на небольшом участке искусственных холмов. Это был шахтерский городок Дикого Запада, с домами размером с обувную коробку. В центре одного из холмов располагался сам рудник, шахтерский мини-вагон доверху заваленный золотой рудой стоял у входа в тоннель, рельсы петляли вниз по склону холма к пробирному отделению у подножия. Вдоль главной улицы города располагались несколько салунов, кузница, отель, бакалейный магазин, несколько зданий неопределенного назначения, а в конце улицы — церковь с белыми шпилями. Между, по бокам и на вершине других холмов располагались различные ранчо.

Кто-то вложил много труда в создание этой маленькой общины. Он понял, почему поезд остановился именно здесь — все было сделано невероятно детализировано.

Но ему не нравился этот миниатюрный городок.

Они остановились перед крошечным двухэтажным борделем. Грубо раскрашенная вывеска над верандой гласила: "КОШКИН ДОМ"[103].

— А что такое кошкин дом? — спросил Винсент. — Это что-то вроде ветеринарной клиники?

Скотт кивнул.

— Да, — солгал он.

В последнем вагоне другой папа использовал свой мобильный телефон, чтобы делать снимки. Скотт был рад, что Винсент не попросил его сфотографировать город, потому что последнее, что он хотел сделать, это сохранить изображение этого места, чтобы они могли изучить его на досуге. Что-то в нем заставляло его чувствовать себя неловко, и ему хотелось, чтобы поезд двигался дальше.

Его внимание привлекла череда обветшалых коттеджей и навесов на грязной дороге за борделем.

И, возможно, лицо, выглядывающее из окна одной из миниатюрных лачуг?

Оно исчезло прежде, чем он уверился, что видел его, но ощущение осталось, и все, что он мог сделать, это не закричать машинисту, чтобы тот стронул поезд и убирался отсюда. Теперь ему было не просто тревожно, а страшно, и он быстро осмотрел окна других зданий, ища признаки движения. Он ничего не увидел, но это не означало, что там никого не было.

Скотт обернулся, чтобы посмотреть на реакцию другого папы в заднем вагоне, но тот, похоже, не заметил ничего необычного.

С механическим рывком поезд снова тронулся.

Щелк-клацк…щелк-клацк…

Этот звук не только раздражал его, но, более того, начинал нервировать. В этом не было абсолютно никакого смысла, но он ощущал это всем своим нутром; глубокое отвращение, которое заставляло его чувствовать себя более, чем слегка обеспокоенным. Он пожалел, что не уехал из парка вместе с другими родителями и взял Винсента с собой на поезд.

Они проследовали мимо мертвого дерева с потрепанной петлей, свисавшей с одной из верхних ветвей.

— Папа! — взволнованно сказал Винсент. — Смотри! Туннель!

И действительно, рельсы впереди исчезали в выгнутой дугой черной дыре на склоне холма.

Что-то вроде паники охватило его. Он не хотел въезжать в этот туннель. Он уже собирался окликнуть машиниста и попросить его остановиться или вернуться назад, но тут они оказались внутри, погруженные в темноту.

Щелк-клацк…щелк-клацк…

Стук металлических колес по рельсам стал ещё громче в неосвещённой шахте, и ритм приобрел неприятную синкопу[104], которая напомнила Скотту работающее оборудование скотобойни, с которым он однажды столкнулся, когда посетил перерабатывающий завод, где работал его отец.

— Так долго! — сказал Винсент. — Даже конца не видно!

Воздух был теплым и душным; Скотту было трудно дышать. Он крепко держался за руку Винсента, боясь, что если не сделает этого, то потеряет сына. Страх был иррациональным, но от этого не менее реальным, и когда он заметил просветление впереди туннеля, то был так благодарен за это.

Однако это был не выход, и не было никаких признаков дневного света. Только дешевая диорама находилась в центре туннеля; пыльные желтоватые лампочки освещали примитивную сцену, в которой трехфутовые[105] манекены лесорубов были на какой-то вечеринке в лесу, с деревьями, представляющими собой ветки, прикрепленные к полу. Поезд снова замедлил ход, затем остановился, чтобы они могли все рассмотреть. При более внимательном изучении это выглядело как сцена из мюзикла "Семь невест для семи братьев"[106], потому что здесь тоже были женщины.

Только…

Только с женщинами что-то было не так. У одной была невероятно толстая нога, как будто она страдала слоновой болезнью. Другая, изображенная танцующей с бородатым лесорубом, сбрила половину головы и носила выражение разнузданного безумия. ещё у одной были две крошечные кукольные ручки и только один глаз. Все манекены, мужчины и женщины, стояли неподвижно, в фиксированных позициях без каких-либо движений.

Кроме одной.

Скотт вздрогнул и ещё крепче сжал руку Винсента, увидев белокурую женщину в синем шифоновом платье, выглядывающую из-за одного из деревьев и широко улыбающуюся ему, её брови двигались вверх и вниз.

С рывком, поезд начал двигаться снова. За диорамой Скотт впервые заметил зеркальную стену. Он предположил, что это было задумано, чтобы лес выглядел больше. Поезд был виден в зеркале над деревьями, и когда он посмотрел на своё собственное отражение, то удивился тому, насколько испуганным он выглядел.

Мгновение спустя они выехали из туннеля, и Скотт обернулся посмотреть на отца и его сына в другом вагоне. Оба казались несколько подавленными, хотя Винсент все ещё был воодушевлен и полон энтузиазма. Весело болтая, он высунул голову из вагона, чтобы смотреть, куда ведет дорога. Казалось, его не пугало все, что он видел, он не подозревал, насколько действительно странными были эти вещи, и Скотт был этому рад.

В этом месте после туннеля было так много кустов, что невозможно было определить, в каком направлении они двигаются. Он вспомнил карту парка, и на ней петля поезда не выглядела такой уж большой. Они уже должны были быть на обратном пути, если только карта не была нарисована неправильно.

— Смотри! — сказал Винсент, указывая пальцем.

"Зоопарк", — гласил маленький, нарисованный от руки знак рядом с рельсами, и сразу же после него они увидели первого из серии "животные", деревянного оленя, сделанного из козлов для пилки дров и нескольких отшлифованных кусков дерева. За ним последовала скульптура из металлических труб, похожая на жирафа, и лев в виде каркаса из проволочной сетки.

Всего было шестнадцать или семнадцать "животных", но последнее было единственным, что обеспокоило Скотта.

Это была собака, сделанная из мяса.

Собака была в натуральную величину. Он не знал как, но различные куски и виды мяса были слеплены и скреплены вместе, сформировав удивительное подобие немецкой овчарки. Нос из куриной грудки с вырезанной мясистой частью в форме ноздрей был соединен с изваяной мордой из гамбургера. Бараньи отбивные и свиные вырезки были каким-то образом приварены к хот-догам и стейкам, формируя поразительно реалистичное тело.

Как это было сделано? Задумался Скотт. И когда? Должно быть, сегодня, возможно, в течение этого часа, потому что мясо выглядело свежим. Если бы оно находилось на солнце в течение более продолжительного времени, то начало бы уже портиться. Так близко они могли бы почувствовать запах начинающегося гниения.

Кто же это сделал?

Этот вопрос волновал его больше всего. Потому что если кто-то и бродил по глухим уголкам парка, делая модели собак из мяса, Скотт не хотел с ним встречаться.

Он решил спросить машиниста. Мужчина постоянно останавливался в разных местах, так что явно должен быть кем-то вроде гида. Возможно, у него найдутся некоторые ответы.

— Прошу прощения! — громко сказал Скотт.

Машинист не обернулся. Наверное, он ничего не слышал из-за шума мотора и стука колес по рельсам.

Щелк-клацк…щелк-клацк…

Скотт попробовал снова, на этот раз прокричав.

— Прошу прощения! Сэр?

Мужчина продолжал смотреть вперёд, но в ответ явно покачал головой.

— Я только хотел…

ещё одно, более твердое покачивание головой.

— Не думаю, что ему можно разговаривать во время движения, — сообщил Винсент. — Я думаю, это такое правило поезда.

Скотт погладил сына по голове и кивнул, хотя знал, что это не так. Однако у него не было другого объяснения, а те, которые приходили в голову, были неудовлетворительными.

Щелк-клацк…щелк-клацк…

Он пришёл в ужас от этого звука.

Он оглянулся, чтобы посмотреть, как держатся остальные пассажиры.

Другого папы и его сына уже не было в последнем вагоне.

Его сердце, казалось, пропустило удар. Где же они? Они не могли сойти, потому что поезд не останавливался с тех пор, как он в последний раз взглянул на них. Они лежали на полу? Может быть, они по какой-то причине спрыгнули с поезда? Он двигался не очень быстро, так что, вероятно, это было бы легко сделать, хотя он не видел и не слышал ничего такого.

Его разум искал логическую причину их исчезновения, но в глубине души он боялся, что такого рационального объяснения не существует.

Возможно, они на полу своего вагона, подумал он.

Может быть, они мертвы.

С чего бы ему вообще такое пришло в голову? Он не знал, но это не казалось невозможным.

Скотт достал телефон и включил его. На самом деле он не знал, кому звонить, но хотел услышать другой взрослый голос, нормального человека, кого-то за пределами парка. Его первым побуждением было позвонить в 911, хотя он и знал, что у него нет для этого никаких конкретных причин.

Как он и боялся, как он и предчувствовал, здесь не было приема. Он не мог ни связаться, ни позвонить кому-либо, и в нем поселился холодный страх. Внезапно его охватила уверенность, что он никогда больше не увидит Вайолет.

Зачем он сел на этот чертов поезд?

Потому что Винсент хотел этого. И его сын все ещё был взволнован поездкой, с нетерпением ожидая того, что будет за следующим поворотом, казалось, даже не догадываясь обо всем, что так беспокоило Скотта.

Поезд прошёл под изогнутой решеткой, поддерживающей переплетение зеленых лоз. За решеткой, на палке, висела табличка:

ПОКА!

Машинист впервые заговорил, используя микрофон в паровозе, чтобы передать лаконичное объявление, которое транслировалось через скрипучий динамик, расположенный в стене вагона:

— Мы приближаемся к станции, ребята. Надеюсь, вам всем понравилось наше путешествие.

Скотта охватило необъяснимое чувство страха. Он не знал почему — он должен был радоваться, что поездка закончилась, — но какое-то шестое чувство подсказывало ему, что это ещё не конец.

Они подъехали к депо. Остановились.

Это было не то место, с которого они отправлялись.

— ещё раз, папа! — взволнованно сказал Винсент. — ещё раз!

— ещё раз? — спросил машинист, подходя ближе.

Скотт посмотрел в скучающее, равнодушное лицо мужчины и увидел там что-то, что ему не понравилось и чего он не совсем понял. Но когда он посмотрел туда, где должна была быть стоянка, и увидел вместо нее пруд, когда его глаза наконец нашли стоянку на том месте, где должны были быть столы для пикника, а машин на стоянке не было, он тупо кивнул и вынул из бумажника два доллара, положив купюры в грубую руку машиниста.

— ещё раз, — сказал он.

Перевод: Игорь Шестак

Случайная мысль из Божьего дня

Bentley Little, "A Random Thought from God's Day", 2018

Этот глупый футболист опустился на колени перед всеми, чтобы поблагодарить МЕНЯ за то, что он сделал тачдаун[107]? Он действительно думает, что меня волнует, поймал он мяч или нет и перебежал меловую линию на клочке травы? Это высокомерное маленькое ничтожество. Когда он умрет, я отправлю его прямо в ад.

Прямо.

В.

Ад.

Перевод: Игорь Шестак

Рассказы разных лет