— Я вижу, вы все-таки пользуетесь лифтом, — сказал он.
— Ах, синьор, — она пожала плечами. — Все мы хотим быть лучше.
— И вы уже не боитесь синьоры?
— Девушка ее сказала — синьора болеет, — радостно сообщила Элеонора.
Везение ее на этом не кончилось, узнал Джордж, синьора так расхворалась, что не могла надзирать за лифтом, и как-то, приехав на крышу, Элеонора познакомилась с помощником водопроводчика, Фабрицио Оччиогроссо, который чинил трубы и пригласил ее сходить с ним куда-нибудь в ближайший свободный вечер. Элеонора, которая в свои свободные вечера по воскресеньям и четвергам, не зная, куда себя деть, в основном судачила со швейцарихой, легко согласилась. Фабрицио, коротышка в остроносых ботинках, с плотным корпусом, волосатыми лапами и смуглым испанским лицом, заезжал за нею на мотоцикле, и вместе они исчезали, она — сидя сзади и обвив обеими руками его живот. Она сидела на сиденье верхом, и когда Фабрицио, жадно разогнав свою «веспу», грохотал по узкому проулку, ветер задирал юбку Элеоноры и демонстрировал ее ноги выше колен.
— А куда они ездят? — как-то спросил Джордж у Грейс.
— Она говорит, у него квартирка на виа делла Пурификационе.
— И они всегда ездят к нему?
— Она говорит — иногда в сад Боргезе ездят или ходят в кино.
Однажды вечером в начале декабря, когда уже Элеонора сообщила, что Фабрицио ее жених, Джордж и Грейс, стоя у окна своей гостиной, наблюдали, как она внизу влезла на мотоцикл и умчалась из виду.
— Надо надеяться, она понимает, что делает, — пробормотал расстроенный Джордж. — Мне как-то не очень этот Фабрицио.
— Лишь бы сразу не забеременела. Ужасно не хочется ее терять.
Джордж помолчал немного, потом он спросил:
— Насколько, по-твоему, мы ответственны за ее нравственность?
Грейс расхохоталась:
— Ты что — спятил?
— У меня никогда не было служанки.
— Эта у нас третья.
— Я имел в виду — в принципе.
— Прекрати свои заботы обо всем человечестве, — сказала Грейс.
Потом, как-то в воскресенье, Элеонора явилась за полночь в полуобморочном состоянии. Фабрицио скрылся в ночи на своем мотоцикле. Вечером они к нему вошли, а на постели у него сидит девушка из Перуджии. Швейцар впустил ее, она ему показала кольцо и фото: они с Фабрицио в лодке. Элеонора потребовала объяснений, но помощник водопроводчика объяснять ничего не стал, сбежал вниз по лестнице, и укатил на своей «веспе». Девица исчезла. Элеонора часами бродила по улицам, потом вернулась к Фабрицио. Швейцар сказал, что он вернулся, сложил чемодан и уехал в Перуджию, дамочка сидела на заднем сиденье.
Элеонора потащилась домой. Утром, когда она встала готовить завтрак, она была на себя непохожа, и gobbo высился, как гора. Все, что надо было узнать, Грейс потом выяснила у швейцарихи. Элеонора уже не носилась трусцой, она теперь все делала с трудом, как камни ворочала. Озабоченный ее состоянием, Джордж предложил ей недельку отдохнуть, проветриться, поехать домой. Жалование у нее сохранится, он еще прибавит ей на дорогу.
— Нет, синьор, — сказала она тупо. — Работать мне лучше. Я такого нахлебалась, уж теперь больше, меньше — не замечаю.
Заметить ей однако же скоро пришлось. Как-то под вечер, рассеянно прихватив ключи Грейс, она направилась к лифту со связкой белья для стирки. Поправившая здоровье синьора подстерегала ее. Она выскочила из своей квартиры, схватила Элеонору за руку, когда лифт уже закрывался, и выволокла наружу.
— Шлюха, — орала она, — не смей пользоваться чужими правами. Для таких, как ты, лестница есть!
Грейс отворила дверь — посмотреть, из-за чего шум, и Элеонора с воплем метнулась мимо нее в квартиру. Она заперлась в своей комнате и весь вечер просидела там невылазно. Было много рыданий. Грейс, на грани полного изнеможения, ничего не могла с ней поделать. Придя домой с работы, Джордж из-за двери попытался ее умаслить, но она только крикнула, чтоб он оставил ее в покое.
Джордж был сыт по горло.
— С меня хватит, — сказал он.
Он обдумывал, как ему приступиться к синьоре, потом объявил Грейс, что отправляется через холл.
— Не надо! — крикнула она, но было уже поздно.
Джордж постучался к синьоре. Она была дама под семьдесят, вдова, вечно в черном. Лицо у нее было длинное, серое, но карие глаза сверкали. Муж оставил ей эти две квартирки, одна напротив другой через холл. Она жила в меньшей, а большую сдавала с мебелью за приличные деньги. Джордж знал, что это единственный ее источник дохода. Раньше она была школьной учительницей.
— Scusi, Signora, — сказал Джордж. — Я к вам по делу.
— Prego. — Она просила его сесть.
Джордж сел на стул возле двери на балюстраду.
— Я был бы вам очень признателен, синьора, если бы вы разрешили нашей девушке пользоваться лифтом, когда моя жена посылает ее с бельем к ванне наверху. Судьба не баловала ее, и нам бы хотелось немножко облегчить ее жизнь.
— Мне очень жаль, — отвечала синьора с достоинством, — но я не могу разрешить ей входить в лифт.
— Она славная девушка, и вы страшно ее огорчили.
— Что ж, очень рада. — сказала синьора. — Ей следует помнить свое место, даже когда вы о нем забываете. Тут Италия, не Америка. Вы тоже должны понять: вы поживете здесь год-другой и вернетесь к себе, а нам жить и жить с этими людьми.
— Синьора, она никакого ущерба не наносит вашему лифту. Мы не просим вас ее сопровождать. Лифт — это удобство для всех, кто живет в доме, и соответственно должен быть доступен для тех, кто работает на нас.
— Нет, — сказала синьора.
— Может быть, вы еще подумаете и дадите мне завтра ваш окончательный ответ? Уверяю вас, я не стал бы просить, если бы это мне не представлялось существенным.
— Я уже подумала, — сухо сказала она, — и дала вам тот же ответ, который дам завтра.
Джордж встал.
— В таком случае, — сказал он, — если вы не намерены внять доводам рассудка, я считаю наш с вами контракт расторгнутым. Вы получили с нас деньги до февраля. Первого февраля мы съезжаем.
Синьора посмотрела на него так, будто вилку проглотила.
— Контракт — это священный договор, — она вся дрожала, — вы не имеете права его расторгать. Это не по закону.
— Я полагаю, вы сами его расторгли, — хладнокровно произнес Джордж, — создав условия, весьма затрудняющие жизнь моего семейства в этой квартире. Я лишь констатирую уже сложившуюся ситуацию.
— Если вы съедете, я найму адвоката и заставлю вас заплатить за целый год.
— Адвокат обойдется вам в половину той суммы, которую он выколотит, — ответил Джордж. — А если мой адвокат окажется лучше вашего, вы останетесь с носом и еще задолжаете адвокату.
— Эх вы, американцы, — простонала синьора, — ваши поганые деньги унижают весь мир. Да кому вы нужны, — взвизгнула она, — со своим мылом, и пастой, и своим отвратным гангстерским кино!
— Я хотел бы вам напомнить, что я родом итальянец, — сказал Джордж.
— Да вы давно забыли, кто вы родом! — орала она.
Джордж вышел и отправился к себе через холл.
— Уверена, ты сделал, что хотел, — встретила его Грейс. Лицо у нее было серое.
— А вот и сделал, — сказал Джордж.
— Что ж, большое, большое тебе спасибо. Ах, скажите, он гордый. А как мы теперь квартиру будем искать с двумя детьми посреди зимы?
Она бросила Джорджа и заперлась в детской. Дети не спали и вылезли из кроваток ее утешать.
Джордж сидел в темноте в гостиной. Дело сделано, думал он.
Чуть погодя в дверь позвонили. Он встал, включил свет. Это была синьора, и вид у нее был неважный. На приглашение Джорджа она вошла в комнату и села с большим достоинством.
— Я прошу прощенья, что подняла голос на гостя в своем доме, — сказала она. Рот у нее дрожал, глаза блеснули.
— Простите, если я вас обидел, — сказал Джордж.
Она помолчала немного, потом сказала:
— Пусть ее пользуется лифтом.
И синьора разразилась слезами.
Утерев слезы, она сказала:
— Вы себе не представляете, как все ужасно стало после войны. Девчонки совсем разболтались. Такие требования у них — не угонишься. Ты ей слово, она тебе десять. Всем пользуются не спросясь. Надо с ними бороться, добиваться, чтобы помнили свое место. Ведь что нам еще остается, когда мы сами себя уважать перестали? — и синьора душераздирающе разрыдалась.
Она ушла, Джордж стоял у окна. Через дорогу напротив нищий играл на флейте.
Как нескладно получилось, подумал Джордж. Ему стало грустно.
В свой свободный вечер Элеонора вверх-вниз каталась на лифте.
1957 год
ЗаклятиеПер. В. Пророкова
Фогель, писатель, получил от Гэри Симсона, будущего писателя, очередное письмо, и как всегда с просьбой. Тот писал прозу, но имени еще не заработал. Из уважения к коллегам Фогель обычно хранил их письма, однако искушение не включать в этот список Симсона было велико, несмотря на то что он уже начал публиковаться. Я не считаю себя его наставником, хотя он и называет себя моим учеником. А чему я его, собственно, научил? Все-таки он положил письмо в одну из папок. Ведь прежние его письма я сохранил, подумал он.
Эли Фогель был писателем не хуже многих, однако не особенно «удачливым». Слово это он недолюбливал. Темп его работы был ограничен медлительностью походки — наслаждаться жизнью приходилось, превозмогая одышку. За пятнадцать лет — две с половиной книги, из которых половина — тоненькая книжечка малозначительных стихов. Хромота моя символична, думал он. Ногу он повредил в юности — упал с велосипеда, впрочем, в наращенном ботинке хромота была заметна гораздо меньше, чем когда он ковылял босиком. Он шел по жизни с трудом, потому что ему многого не хватало. Например, Фогель жалел, что так никогда и не женился, и все из-за того, что целиком отдавал себя работе. Одно другого вовсе не исключает, но, по мне, либо что-то одно, либо — ничего. Он был в некотором роде маньяк. Жизнь это упрощало, но и обедняло. И все же жалостью к себе он не мучился. Фогеля, пожалуй, даже забавляло то, что героями обоих его романов были мужчины женатые, обремененные семьей, и причиной их мук были не увечные члены и не неизбывное одиночество. Меня выручает богатое воображение, думал он.