Сиплый, дрожащий голос, внезапно раздавшийся у них за спиной на, казалось бы, пустой платформе, заставил обоих вздрогнуть. Адрейнн резко повернулась. В тени большого мусорного контейнера, привалившись к стене, сидел мужчина. Не без труда он поднялся на ноги, шагнул к ним.
— Как ты посмел! — взвизгнула Адрейнн. Бомжх[1] не только напугал, но и разозлил ее. — Спрятался, подслушивал личный разговор. Или в подземке нет полиции?
— Здесь есть существа, знаете ли, — мужчина, напрочь игнорируя Адрейнн, скалился на Честера, склонив голову набок.
Бомжей в Нью-Йорке хватало. Яркого света они терпеть не могли, а потому многие облюбовали подземку: поезда отапливаются, туалеты есть, хватает и тихих углов, где можно прикорнуть. Одеждой этот бомж ничем не отличался от остальных: бесформенные, грязные штаны с оторванными пуговицами на ширинке, мятый, засаленный пиджак, перевязанный веревкой, две рубашки, надетые на футболку, треснувшие ботинки, заскорузлая кожа с тонной грязи в каждой морщинке. Рот — черная дыра, в которой несколько зубов торчали надгробными памятниками своим канувшим в небытие собратьям. Взятый от отдельности, бомж являл собой отвратительное зрелище, но они давно уже стали неотъемлемой частью города, как урны или дымящиеся канализационные люки.
— Какие существа? — спросил Честер, роясь в кармане в поисках десятицентовика, чтобы откупиться. Адрейнн повернулась к ним обоим спиной.
— Они живут в земле, — бомж поднес грязный палец к губам. — Те люди, которые знают, никогда про них не говорят. Не хотят отпугивать туристов, ни в коем разе. С клыками, с когтями, внизу, в темноте подземки.
— Дай ему денег… избавься от него… это ужасно! — вновь взвизгнула Адрейнн.
Честер бросил в подставленную ладонь две монетки по пять центов, с высоты нескольких дюймов, чтобы, не дай Бог, не прикоснуться к руке бомжа.
— И что они поделывают? — просил он. Не потому, что его интересовали мифические существа, но чтобы позлить Адрейнн.
Бомж потер монетки между пальцами.
— Они там живут, прячутся, иногда выглядывают, вот что они поделывают. Им надо что-то дать, когда ты один, в такую вот ночь, если стоишь в конце платформы. Центы годятся, их надо положить на край, откуда они могут их взять. Десятицентовики тоже сойдут, но не пятицентовики, которые ты мне дал.
— Чего ты слушаешь эту муть, — страх у Адрейнн прошел, осталась только злость. — Избавься от этого бродяги.
— Почему только центы и десятицентовики? — Честер-таки заинтересовался. За краем платформы было очень темно. Там мог прятаться кто угодно.
— Центы, потому что они любят орешки. Когда никого нет рядом, они подбираются к автоматам. А десятицентовики — для других автоматов, торгующих «колой». Они иногда пьют ее вместо воды.
— Я иду за полицейским, — каблучки Адрейнн зацокали по платформе. Правда, прошла она не больше десяти ярдов. Мужчины не обращали на нее ни малейшего внимания.
— Да перестань, — Честер улыбнулся бомжу, который расчесывал пятерней сальные волосы. — Ты же не думаешь, что я тебе поверю. Если эти существа едят только орешки, нет нужды откупаться от них…
— Я не говорил, что они едят только орешки! — прежде чем Честер успел отпрянуть, грязная рука ухватила его за рукав. А бомж понизил голос до шепота. — Больше всего они любят есть людей, но не трогают тех, кто им что-нибудь оставляет. Хочешь посмотреть на одного?
— После того, что ты тут наговорил, безусловно.
Бомж поплелся к большому контейнеру для мусора, выкрашенному в оливковый цвет, похожему на домик, с двускатной качающейся крышкой.
Только быстро, потому что они не любят, когда на них смотрят, — и бомж толкнул крышку.
Честер в испуге отступил. В черном зазоре он увидел два красных уголька, на расстоянии фута друг от друга. Глаза чудовища? Возможно. А может, все это ему причудилось под влиянием байки бомжа. Вдали послышался шум поезда.
— Спасибо за зрелище, старина, — он положил несколько центов на край платформы. — Пусть поклюют орешки, — он направился к Адрейнн. — Бомж клянется, что в мусорном контейнере сидит одна из этих тварей. Я оставил взятку, на всякий случай.
— Не можешь же ты быть таким глупцом!
— Ты устала, дорогая… вот и показываешь коготки. И насчет моей глупости ты уже говорила.
Поезд приближался, гоня перед собой волну спертого воздуха, от которого шел животный дух. Никогда раньше он этого не замечал.
— Ты не просто глуп, но еще и суеверен, — ей уже приходилось кричать. — Из тех, кто стучит по дереву, переступает через трещины в асфальте и тревожится из-за черных кошек.
— А кому это мешает? Жизнь — штука сложная, так к чему лишние хлопоты? Возможно, в контейнере никаких тварей нет, но я не собираюсь это выяснять, сунув в него руку.
— Ты просто дите малое.
— Пусть так! — теперь они кричали оба, потому что поезд, визжа тормозами, выкатывался к платформе. — Давай поглядим, сунешь ты рыку в контейнер, раз уж ты такая умная.
— Детский лепет!
День выдался длинным, Честер устал, вот раздражение и выплеснулось наружу. Поезд за его спиной практически остановился. Он подбежал к краю платформы, на ходу доставая мелочь.
— Вот, — толкнул крышку, высыпал ее в контейнер. — Деньги. Десятицентовики, центы, Хватит и на орешки, и на «коку». Схватите первого, кто подойдет сюда, — он услышал смех Адрейнн. Двери поезда раскрылись, бомж, волоча ноги, вошел в вагон.
— Это же твой поезд на Куинс, — Адрейнн давилась от смеха. — Уезжай, пока тебя не съели. Я подожду того, что идет в Верхний Манхэттен[2].
— Возьми, — все еще злясь, Честер сунул ей в руку газету. — Это забавно, ты не суеверна, так давай посмотрим, бросишь ли ты газету в контейнер, — и он впрыгнул в вагон, придержав уже закрывающиеся двери.
— Разумеется, дорогой, — лицо Адрейнн покраснело от смеха. — И завтра на работе я расскажу… — двери закрылись и отсекли окончание фразу.
Поезд дернулся, начал медленно набирать ход. Он увидел, как она идет к контейнеру, отодвигает крышку, чтобы бросить в него газету. Колонна скрыла от него Адрейнн.
Когда он увидел ее вновь, ее рука по-прежнему застыла у крышки… или втянулась в контейнер по локоть? Слой грязи на стекле не позволял хорошенько все разглядеть. Еще колонна, а потом ему показалось, что Адрейнн наклонилась над контейнером.
Он бросился к двери в торце вагона. Прильнул к стеклянной панели. Поезд уже миновал половину платформы, наращивая скорость. Взгляд только раз успел выхватить Адрейнн среди колонн, потом они слились друг с другом в сплошной забор.
Она не могла залезть в контейнер по пояс, отверстие под крышкой было слишком мало, чтобы в него пролезла взрослая женщина. Но тогда как объяснить ее взметнувшиеся в воздух ноги?
Разумеется, он видел ее лишь долю мгновения и мог ошибиться. Честер отвернулся от задней двери. Компанию ему составлял только бомж, уже собравшийся заснуть. Когда Честер поравнялся с ним, бомж приоткрыл глаза, заговорщицки улыбнулся, снова закрыл.
Честер прошел в дальний конец вагона, сел. Сладко зевнул.
Он мог дремать до своей станции: внутренние часы всегда вовремя будили его.
И не видел ничего плохого в том, что должность начальника отдела вновь окажется вакантной: прибавка к жалованию пришлась бы очень кстати.
При водопаде
Трава, сырая и обильная, скользкая, как мыло, скрывала трону; из-за этого Картер все время и падал, а не из-за крутизны холма. Грудь и полы его плаща намокли, а колени оказались в грязи прежде, чем он добрался до гребня. С каждым шагом вверх и вперед неумолчный рев становился все громче. Разгоряченный и усталый, он вскарабкался на вершину — и мгновенно забыл обо всем, когда глянул вдаль, через широкий залив.
Как и все, он с детства слышал о Водопаде и видел бесчисленные фотографии и телефильмы. Но вся подготовка не ослабила обвала действительности.
Он увидел падающий океан, вертикальную реку — сколько миллионов галлонов проходит перед взглядом за секунду? Водопад тянулся через весь залив: его дальний край исчезал в облаках водяной пыли. Залив кипел и бурлил под напором рушащейся воды, вздымавшей пенистые волны, разбивавшиеся о скалы. Картер угадывал удары по вибрации почвы под ногами, но их звук поглощался могучим ревом Водопада. Он был таким яростным и всепоглощающим, что уши Картера отказывались и привыкать. Он скоро оглох от непрестанного грома, но и самые кости черепа передавали звук мозгу, сотрясая и сплющивая его. Пока он стоял, дрожа, с выпученными глазами, один из множества воздушных потоков, рождавшихся у подножия Водопада, сменил направление и внезапно обрушил на него стену брызг. Затопление длилось пару секунд, но было сильнее любого ливня, под который ему случалось попадать — трудно было поверить, что такое возможно. Когда брызги отнесло, он задыхался: таким плотным было облако водяной пыли.
Дрожа от незнакомых прежде ощущений, Картер повернулся и посмотрел вдоль хребта на серый, почти черный от воды гранит утеса и на дом, прижавшийся и его подножию, словно каменная мозоль. Он был выстроен из того же гранита, что и утес, и выглядел не менее прочным. Скользя и зажимая ладонями уши, Картер пробежал к дому.
Брызги ненадолго отнесло к заливу, на море, и лютое полуденное солнце пролилось на дом так, что покатая островерхая крыша задымилась от испарений. Это был очень серьезный дом, крепкий, как скала, в которую он вжимался. Только два окна прорезали гладкий фасад, обращенный в Водопаду, — крохотные, глубокие, словно два подозрительных глаза.
Двери тут не было, но Картер заметил дорожку из каменных ступеней, уводившую за угол.
Пойдя но ней, он отыскал врубленный в дальнюю стену тесный и глубокий вход. Арки над ним не было: его прикрывала мощная каменная перемычка диаметром в добрых два фута. Картер ступил в проем и озадаченно поискал глазами дверной молоток на тяжелых досках, схваченных железными болтами. Непрестанный, переполнивший мир грохот Водопада не давал думать, и только после того, как он бесцельно толкнулся в закрытые створки, он осознал, что никакой молоток, даже пушечной мощи, не расслышали бы внутри за этим ревом. Он опустил руку и постарался привести свой рассудок в