Иоанна и Блектон уже ожидали его в столовой.
С первого же взгляда на Иоанну он почувствовал уверенность. Она была одета в серый костюм для прогулки. Никогда еще не казалось ему, что можно было так долго накрывать на стол и тысячу раз он посылал в кухню свои безмолвные ругательства. Ровно в час они сели за стол и ровно через час встали. Было четверть третьего, когда оба вышли из дому.
– Не пройтись ли нам в горы? – спросил он. – Оттуда интересно будет посмотреть на взрыв.
– Я заметила, – ответила Иоанна, точно не обращая внимания на его вопрос, – что в некоторых отношениях вы до мелочности наблюдательны. Так, например, относительно какого-нибудь завитка волос вы стоите вне конкуренции. Но зато во всем другом вы абсолютно слепы.
– Что вы этим хотите сказать? – встревожился он.
– Сегодня утром я потеряла свой шарф, а вы даже этого не заметили. А это для меня совсем необычный шарф. Я купила его еще в Каире и вовсе не хотела бы, чтобы и он тоже взлетел на воздух.
– То есть, как это понять?
– Да, да! Я потеряла его в туннеле. Когда мы входили в него, то он был еще на мне.
– Тогда вернемся за ним! – обрадовался он. – У нас еще достаточно времени впереди – так что взобраться на горы до взрыва еще успеем.
Двадцать минут спустя они уже подошли к мрачному устью туннеля. Там по-прежнему не было никого, и Альдос полез за спичками в карман.
– Подождите здесь, – сказал он. – Через две минуты я вернусь.
Он зажег спичку. Фонарь оказался на пустом ящике. Он зажег его, стал разыскивать шарф и вдруг услышал шелест. Он обернулся и увидел перед собой Иоанну, освещенную фонарем.
– Нашли? – спросила она.
– Нет еще.
Они наклонились над полом, и Иоанна с радостным криком подняла шарф. Когда оба выпрямились и посмотрели друг на друга, Альдос вдруг почувствовал, что сердце у него остановилось и что Иоанна сразу побледнела, как смерть. Туннель вдруг вздрогнул; до них донесся глухой отдаленный гул и когда Альдос подскочил к Иоанне, и схватив ее за руку, бросился к выходу, этот гул превратился в оглушительный рев; порыв ветра ворвался к ним в туннель, загасил фонарь и оставил их в темноте. Казалось, что вся гора закружилась вокруг них, и вдруг послышался дикий, полный отчаяния, крик Иоанны. Она заметила, что дневной свет перестал светить им в устье туннеля, и что их окружила со всех сторон глубокая, непроглядная темнота. Им в лицо хлынул поток пыли и мелких камней, так что пришлось отбежать от него назад – и они разъединились.
– Джон Альдос! Где вы?
– Я здесь, Иоанна! Я только хочу засветить фонарь!
Его дрожащие руки нашли, наконец, фонарь. Он зажег его вновь, и Иоанна подползла к нему, бледная, как смерть. Он держал фонарь над плечом, и вместе они уставились в ту сторону, где перед этим был выход из туннеля. Масса пыли застилала им глаза. Вход оказался заваленным. А затем они оба медленно обернулись друг к другу, и каждый понял то, в чем они не ошибались, потому что это была Смерть, которая уже зашептала свой беспокойный призыв в этом каменном гробу, притом самая ужасная из смертей, – и они оба стояли, не произнося ни слова, и смотрели друг на друга в этом полном ужаса молчаливом понимании.
ГЛАВА XIX
Иоанна первая нарушила молчание.
– Туннель завален! – прошептала она.
Ее голос звучал странно. Это уже не был голос Иоанны. Альдос не мог ей ответить; у него, точно петлей, перехватило горло, и кровь застыла, когда он вдруг увидел, каким бледным было ее лицо и какой ужас отражался в ее глазах. Некоторое время он не мог тронуться с места, а затем, точно вдруг что-то свалилось с плеч, исчез страх.
Он улыбнулся и протянул ей руку.
– Вероятно, случился обвал перед входом в туннель, – сказал он, вынуждая себя говорить таким тоном, точно ничего серьезного не произошло.
– Обвал… – повторила она безучастно.
Она приняла от него фонарь, и голыми руками Альдос принялся за дело. Но не прошло и пяти минут, как он должен был признать, что разгребать землю одними только пальцами было бы сплошным безумием. Голыми руками все равно нельзя было расчистить туннель. И все-таки он работал, врываясь пальцами в землю и в щебень, как животное, которое выкапывает для себя нору. Через несколько минут он действовал, как сумасшедший, мускулы его напрягались до крайней степени, разодранные руки кровоточили, и то и дело, как барабанный бой, в его ушах звучали слова Блектона: «Сегодня в четыре часа пополудни! Сегодня в четыре часа пополудни!»
Затем он докопался до плотной каменной массы. Она грузно уселась прямо на провод, придавив его к земле. Он выпрямился, достал платок, стер с лица пыль и пот и, когда подошел к Иоанне, то в выражении лица не было ни малейшего страха. При тусклом освещении лампы он даже улыбался.
– Напрасная работа, Иоанна!
Казалось, она не слышала его слов. Она смотрела на его руки. Затем приблизила к ним фонарь.
– У вас руки в крови, Джон!
В первый раз за все время она назвала его просто по имени, не прибавляя фамилии, и он был изумлен от спокойствия в ее голосе и от той нежности, с которой она коснулась его руки. В удивлении он стоял и молчал, и в этом наступившем продолжительном молчании было что-то страшное.
Вдруг они оба услышали, как у него в кармане затикали часы.
Все еще не спуская с него глаз, она спросила:
– Который час, Джон?
– Иоанна!..
– Я не боюсь, – прошептала она. – До сих пор я боялась, но теперь нет. Который час, Джон?
– Но уверяю вас, они откопают нас! – дико воскликнул он. – Неужели вы не верите, Иоанна, что они хватятся нас и откопают? Почему это невозможно? Ведь камень навалился на провод! Они должны нас откопать! Поэтому опасности нет, ни малейшей! Только холодно и неуютно, но мы ведь не боимся простуды!
– Который час? – повторила она тихонько.
Он вытащил часы и приблизил их к фонарю.
– Четверть четвертого, – сказал он. – В четыре часа они приступят к работам – Блектон и его артель. А ужинать мы будем уже дома.
– Четверть четвертого, – повторила Иоанна твердо. – Это значит…
Он насторожился.
– Это значит, – продолжала она, – что нам осталось жить всего только сорок пять минут.
И прежде чем он успел ей что-нибудь ответить, она сунула фонарь ему в одну руку, а другую сжала в обеих своих.
– Если нам осталось всего только сорок пять минут, – сказала она совершенно твердым голосом, – то не будем лгать друг перед другом! Альдос, я знаю, почему это случилось именно с вами. Это из-за меня. Вы столько сделали для меня за эти два дня, только за эти два дня, в которые многие рождаются, живут и умирают. Но в эти последние минуты я не хочу неправды. Вы знаете, и я знаю: провод ведет к батарее. То, что он прижат к земле, ровно ничего не значит. Надежды нет никакой. Мы оба знаем, что должно произойти в четыре часа. И все-таки мне не страшно.
Она поняла, что он собирается ей что-то сказать. Наконец он говорил:
– Здесь есть еще и другие фонари, Иоанна. Я видел их когда мы разыскивали ваш шарф. Я хочу зажечь их.
Он снял со стены два фонаря и зажег их. И еще огарок, стоявший на бочонке.
– Так веселее, – сказала она.
Она стояла в полном освещении высокая, стройная, прекрасная, как ангел. Губы ее были бледны, в лице не было ни кровинки.
– Джон! Джон Альдос!
– Что, Иоанна?..
Он подпрыгнул к ней, она отшатнулась, но все-таки улыбалась, улыбалась как-то ново и удивительно и протянула к нему руки.
– Джон, Джон, – заговорила она, – если вы хотите, то теперь можете говорить, что мои волосы прекрасны!
Затем она бросилась к нему в объятия. Он прижал к себе ее теплое тело, тесно прижавшееся к нему, а она подняла к нему голову, стала гладить его ладонями по щекам, то и дело повторяя его имя. Он держал ее, забыв обо всем на свете: о времени и пространстве и даже о самой смерти. Он целовал ее губы, волосы, глаза, сознавая только одно – что в этот смертный час он обрел целую жизнь, что ее руки гладили его по лицу и по волосам, что она в безумии повторяла его имя и любила его.
– Иоанна, Иоанна! – вдруг воскликнул он. – Это невозможно! Я жил для тебя, я ожидал тебя – все эти годы я ждал, ждал, ждал, когда ты ко мне придешь, и вот ты пришла, наконец, ко мне – стала моей, моя, моя! Нет, это невозможно! Этого не может быть никогда!..
Он высвободился из ее объятий, поднял фонарь и шаг за шагом стал исследовать туннель. Он весь был из сплошного камня, в нем не было ни отверстия, ни трещинки, сквозь которые он мог бы подать голос или подать сигнал выстрелом из револьвера. И он не кричал. Он знал, что это было бы ни к чему и что его голос прозвучал бы в этом туннеле, точно в склепе. Но, может быть, здесь находился еще какой-нибудь выход? Другого выхода не оказалось. Он вернулся к Иоанне. Она стояла на том же месте, где он ее оставил, и когда он взглянул на нее, все его страхи прошли. Он опустил фонарь на пол и подошел к ней поближе.
– Иоанна, – тихонько заговорил он, прижав обе руки к груди. – Ты не боишься?
– Нет, не боюсь.
– И ты знаешь?
– Да, знаю.
– Ты любишь меня, Иоанна?
– Как ни одного мужчину на свете.
– Но ведь всего только два дня!
– В них я прожила целую вечность.
– Ты хочешь быть моей женой?
– Да.
– Завтра?
– Какое счастье!.. – прошептала она и взяла его руками за щеки. – О, как я счастлива! Джон, я знала, что ты любишь меня, и так старалась, чтобы ты не подметил, как это делало меня счастливой! И так боялась, что ты никогда не объяснишься со мной – и вот, наконец, это случилось. Ах, Джон, Джон!..
Он притянул ее к себе поближе, прижался губами к ее губам, и оба они перестали дышать. Только слышалось в их ушах доносившееся из его кармана тиканье часов.
– Который час? – спросила она.
Он вытащил часы, оба они посмотрели на них и кровь в нем застыла.
– Двенадцать минут… проговорила она без малейшей дрожи в голосе. – Сядем, Джон, – ты на этом ящике, а я на полу, у твоих ног, – вот так.