Это оказался старый рабочий район, из него, перейдя Обводной канал, по проспекту Обуховской обороны можно было минут за двадцать пешком добраться до Александро-Невской лавры. Автобус вез меня в обход. Это все я узнала уже в гостиничном номере, развернув лежавшую на журнальном столе карту города.
Гостиница располагалась в первом этаже обыкновенного в Петербурге жилого дома, большого, выстроенного замкнутым многоугольником, так что внутри образовывался глухой двор, вернее, целая цепь дворов, соединявшихся подворотнями. Но вход в гостиницу устроили со стороны улицы, точнее, сквера, в котором никто не гулял, даже с собаками.
В дверь был встроен глазок видеокамеры. Над входом не висело ни вывески, ни указателя. Я позвонила.
– Что вам нужно? – спросил меня вежливый голос из динамика.
– Я заказала у вас номер.
– Ваша фамилия?
Дверь автоматически отворилась передо мной, и я вошла.
Это была совсем небольшая гостиница, на двенадцать номеров, которые почти все пустовали. В небольшом фойе, где я заполняла анкету
(паспортные данные и срок проживания), обшитом, как и коридор, деревянными панелями, работал большой цветной телевизор. Показывали новости: военные действия, убитых, раненых, затем – демонстрацию в какой-то европейской стране, футбольный матч, безумство болельщиков.
Совсем рядом с большим телевизором стоял маленький, черно-белый экран видеокамеры, смотревшей своим глазком из двери на улицу. На этом экране не происходило ничего, все оставалось неподвижным: голые ветки кустов в сквере, смерзшаяся листва под кустами, оледеневший тротуар.
Я умылась чуть теплой водой. Как объяснила дежурная, принесшая мне белую, с перламутровой, похожей на плотную рыбью чешую отделкой кружку горячего чая (на подносе кроме кружки стояло блюдце с горкой сахарного песка), так как мало народу и водой почти не пользуются, нужно время, чтобы вода прошла по трубам и нагрелась. Но я так и не дождалась этого времени.
Умывшись, выпив в тишине чаю, я переоделась и, заперев дверь и сдав ключ, пошла бродить по городу. Карту я взяла с собой.
Следуя карте, я пешком дошла до лавры. Просветлело.
По дороге я проходила под железнодорожным мостом, по которому в это время почти бесшумно шел поезд. Возможно, люди в нем еще спали. Они знать не знали о моем существовании да и о существовании самого этого города. Не о вечном и призрачном его существовании, а о секундном, мимолетном, реальном.
Еще в гостинице, разглядывая карту, удивляясь названиям близлежащих улиц – Мельничная, Глиняная, Фаянсовая, Глазурная, Хрустальная,
Стеклянная, – я вновь почувствовала, что являюсь как бы Сашиным продолжением и живу в настоящий момент его жизнью, которая еще не оборвалась, так как я ее – длю. Мое восприятие – это его восприятие.
Я – так же чувствую. То же.
Я посмотрела на темную воду в канале, на черные монашеские фигуры старух у желтой каменной стены. Желтая штукатурка осыпалась, старухи оказались не монахинями, а просто нищенками, которым я подала по железному рублю.
Я постояла в храме среди верующих. Купол был очень высок. Пели мужские ровные голоса. Горело пламя тонких восковых свечей. Сгорая, свечи потрескивали. Прямо у храма была могила с красной звездой.
Кого-то молодого здесь похоронили в 1921 году. За этой могилой стояли могилы подревнее, с крестами, с каменными, осевшими в землю надгробиями.
Почему я была так уверена, что и Саша стоял бы в этом храме и видел бы, как дымно кадит священник, как вдруг закрываются Царские врата и за ними опускается пелена, как занавес в старом театре? Что так же, как я, Саша видел бы красную звездочку среди черных крестов? И слышал бы крик вороны во влажном воздухе?
Я описываю свое путешествие по Петербургу до того момента, как эта уверенность меня покинула.
Следуя своему чувству, я брела по Невскому. Все еще было малолюдно.
В сравнении с Москвой реклама практически отсутствовала. Магазинов, кондитерских, кафешек открылось множество, во всех горел свет в этот ранний час. И все-таки город отдавал запустением. Точнее, между городом – знаменитыми его зданиями, каналами, мостами, набережными, садами, решетками, статуями и памятниками, – между этим вечным городом и живой быстротекущей человеческой жизнью, пестрой, горячей и беспокойной, пролегала пропасть. Уже вечером, идя по одной из прямых улиц от Литейного к Летнему саду, еле плетясь от усталости, я услышала разговор шедших передо мной двух женщин. Точнее, одну только фразу.
– Смотри, – сказала одна женщина другой, – видишь, окна? Здесь жил
Некрасов.
Она говорила об окнах в доме на другой стороне улицы. В высоких этих окнах на втором этаже горел свет, виднелся освещенный потолок, и казалось, что за окнами живут люди. Некрасов, его жена, прислуга.
Что они сидят сейчас за ужином. И дела им нет до всех нас, нынешних.
Это их город, не наш.
Я поймала машину, и шофер, спросивший, откуда я, в двадцать минут домчал меня до глухого сквера перед гостиницей. Я позвонила в дверь, на меня посмотрели в глазок, и дверь открылась. Я попросила чаю и пошла в свой номер. Не успела я расстегнуть пальто, как услышала звонок. Не сразу сообразила, что это мобильник. Я совсем забыла, что он у меня. Он лежал в шкафу в сумке с другими вещами. В первую секунду, когда он зазвонил, я даже испугалась.
– Але, – сказала я.
– Наконец-то, – сказал следователь. – Целый день звоню.
– Да я только что вошла.
– Мобильник с собой носят.
– Я забыла.
– Как дела?
– Не знаю. Ничего.
– Так я и думал.
– А ваши как дела?
– Нормально. Сын у меня в своей квартире ремонт делает и пока к нам переехал со всем семейством. Шумно.
– Понятно.
– Ладно. Отдыхай. Звони, если что.
– Я уже завтра в Москве буду.
– Ну и слава Богу.
Он пережил войну и революцию
"Министру пищевой промышленности СССР
Министру бытового обслуживания СССР (копия)
Вчера, 24 июля, около 15 часов дня я вошел в "Диетическую столовую" на железнодорожной станции Оля (Казанское направление). Мне трудно передать свою радость уже от одного вида этой вывески – "Диетическая столовая". Дело в том, что, как и многие люди моего поколения, пережившие революцию и войну, я имею ряд хронических болезней, в том числе желудочно-кишечного тракта.
Голодный и усталый, я поспешил в столовую. Я вошел и оказался в гнетущем полумраке. На улице было пасмурно, но довольно тепло. В столовой же как будто недавно пролился ледяной дождь – сырость и холод охватили меня. Прежде всего я подумал, что столовая, конечно, закрыта, несмотря на открытые двери. Но, освоившись в полумраке, я увидел за одним из столиков обедающего. Это был солидный плотный мужчина. Он доедал первое из глубокой тарелки. Это меня ободрило. К тому же я уловил аппетитный горячий запах куриного бульона. Уже нимало не сомневаясь, я поспешил к раздаче.
Ни на раздаче, ни на кассе служащих не было. Сюда не доставал свет из окон, и казалось совсем темно. Тем не менее я видел, что в металлических подогреваемых емкостях есть еда. Я видел гречневую кашу, видел картофель и макароны. В витрине для холодных закусок на нескольких блюдцах лежало масло, на других – сыр, впрочем, меня не соблазнивший.
Я взял поднос, положил на специальные "рельсы", ведущие вдоль раздачи прямо к кассе, и стал терпеливо ждать. Обедающий не обращал на меня ровно никакого внимания. Он приступил уже к компоту. Я кашлянул. Дверь в подсобное помещение была приоткрыта. Впрочем, за ней зияла тьма. Согнутым пальцем я постучал о металлическое покрытие раздачи.
Отобедавший встал. Он аккуратно составил использованную посуду на поднос и отнес его на специальный столик в углу помещения справа от меня.
– Простите…
Я хотел остановить его и расспросить. Но, даже не взглянув на меня, четкими шагами он покинул столовую, на ходу вытирая рот носовым платком.
Невольно ловлю себя на мысли, что мое описание походит на фантазию, рожденную болезненным умом писателя, чье имя я не хочу здесь даже упоминать. Скверно то, что я чувствовал себя невидимым героем этого мрачного писателя!
Безумно болела голова, безумно хотелось есть, я бросил деликатничать и прямо пошел в приоткрытую дверь подсобного помещения. Впрочем, предварительно я постучал.
Картина, открывшаяся моим глазам, была такова.
На плитах разогревались огромные кастрюли. От этого кухня показалась гораздо теплее, чем зал.
Я услышал сопение и вгляделся.
В полумраке на диване занимались любовью.
Я был поражен, растерян и так смущен, что хотел немедленно, никак не привлекая к себе внимания, покинуть злополучную столовую. К моему ужасу, мужчина поднял лохматую голову и увидел меня. Я бросился бежать, поскальзываясь на ужасном каменном полу. Я не успел добраться до выхода – мужчина нагнал меня. Он даже успел натянуть брюки.
Он схватил меня за руку.
Он был небрит и, по-моему, нетрезв.
– Немедленно отпустите, – не теряя чувства собственного достоинства, сказал я.
– Что ты здесь вынюхиваешь, старый хрен?..
Примерно так он сказал. Дословно я передать не в силах.
Поток его грязной речи захлестнул меня. Но один членораздельный вопрос я уловил. Вопрос о том, как я попал сюда (кроме того, я понял, что столовая в настоящие часы не работала).
– Я сюда попал через открытые двери!
Это его удивило и остановило. И он сказал почти по-человечески, растерянно:
– Не может быть.
– А как еще, по-вашему, я мог сюда попасть?
– Черт, – догадался он, – я их забыл закрыть.
И что же он сделал?
Бросился к дверям и задвинул засов!
Так я оказался в западне.
– Выпустите меня, – потребовал я немедленно.
Но он продолжил допрос:
– А ты разве не видел, что темно и никого нет людей? Ведь, кроме тебя, никто почему-то не полез.
Я рассказал про обедавшего.
Он подошел к подносу с грязной посудой. И сказал: