Алекс угрюмо выглянул из своей засады. Рощи не было. Только три больших ели и одна осина темнели на светлом фоне зари. Он мрачно усмехнулся, вспомнил палец Эльмара, направленный прямо на него. Это его они вырвали с корнем, его отца, его дядей — весь род братьев Карьямаа, и очистили от них свою землю.
Но большие темные ели все-таки остались, чорт подери! Их не вырвешь голыми руками и не перегрызешь зубами. Для них нужно орудие посложнее, чорт подери!
Алекс долго стоял перед этими гордыми деревьями. Его голова была охвачена жаром. И в этом жару рождались новые злобные мысли и чувства. Вид этих суровых спокойных деревьев вселял в него силу и уверенность. Он твердыми шагами направился домой вдоль ручья.
Темные ели остались, чорт возьми! Пусть попробуют вырвать их с корнем. Пусть попробуют. Они думают, что это так просто? Ладно. Пусть только попробуют.
Осень и зима прошли спокойно. А ранней весной старый Яков отпустил последнюю работницу, оделся в свое лучшее платье, посмотрел на сына скорбным взглядом и сказал:
— Ну, прощай, Александер. Еду в город к Вольдемару. Ты все-таки решил остаться? Смотри сам. Я отложил тебе две тысячи на всякий случай...
— Я останусь, — мрачно сказал Алекс. — Они еще попомнят нас, отец... И он сжал кулаки, глядя в окно хмурым взглядом.
Но через две недели после этого Алекс тоже бежал из дому в лес и долго бродил там по сырым проталинам между деревьями и серым, тающим снегом.
Комиссия по раскулачиванию нашла его дом пустым и молчаливым. Только на огромном скотном дворе люди услышали жалобное мычание одинокой тощей коровы.
У мельника в подвале был сырой, затхлый воздух и пахло гнилой картошкой. Алекс задыхался в этом воздухе, кашлял и дрожал от холода, кутаясь в тулуп. Он целыми днями с нетерпением ждал наступления ночи, чтобы выйти и подышать свежим воздухом.
Когда на деревьях начали лопаться почки, мельник подумал, что Алекс сдохнет, — так скверно ему стало. Но он выжил и снова встал на ноги, с мрачным блеском в глазах.
Мельник спросил его.*
— Теперь куда пойдешь-то?
— В лес пойду, — сказал Алекс и пошевелил острыми челюстями.
Мельник внимательно взглянул ему в запавшие глаза и подергал свою белую бороду.
— Оно, пожалуй, и хорошо — в лес-то, — задумчиво сказал он, глядя в сторону. — Это ты ладно придумал. Там воздух почище и все такое... мы тебе шалашик поставим на том самом месте... и отдыхай себе на здоровье. Что надо будет, скажи — доставим...
Когда сын мельника, широкоплечий, кряжистый парень, узнал об этом, он сморщил недовольно низкий, покатый лоб так, что брови и волосы, росшие сразу над бровями, сдвинулись.
— Еще чего не удумает ли, — проворчал он, сердито щурясь и распяливая в стороны толстые губы, за которыми открылись редко расставленные желтые зубы. — Что он — век на нашей шее сидеть собирается? И так надоел, кашляет, кашляет... какая в нем теперь польза. Тюкнуть раз и кончено...
— Я те тюкну, — сказал мельник и помахал белым волосатым кулаком перед лицом сына. — Попробуй только тюкнуть... Пущай делает как знает. Только нас пущай упреждает, если что надумает сотворить. А насчет пользы — это не тебе разбираться. Ты лучше делай-ка все, что он велит. Керосину он просил, водки, спичек, ну и одежи там, хлеба... чтобы все было, понял?
— Понял.
— То-то.
После этого Алекс притаился в болоте на некоторое время, осторожно прислушиваясь к звукам окружающей жизни. Он слышал, как на его дворе стучали топоры и визжали пилы. Там что-то строили, на его дворе. Сын мельника сказал, что там будет детский сад.
Алекс целыми днями лежал в шалаше среди болотных запахов, чувствуя всем телом сырость земли и воздуха. Одежда его, пропитанная этой сыростью, казалась прилипшей к телу. Но разводить костер было опасно, потому что лиственные кусты и деревья еще не оделись в зелень, и он кутался в отсыревший тулуп и глотал водку, наливаясь ненавистью к своим врагам — за свою болезнь и за свое изгнание.
Только в ночное время он вставал и бродил по краю леса, выглядывая из-за кустов и деревьев, как затравленный зверь, в сторону далеких людских жилищ.
В большом лесу рядом с его болотом тоже целыми днями звякали топоры, пилы и трещали падающие деревья. Но по ночам там было тихо, и он бродил по краю большого леса, переходил ручей и забирался с каждым разом все дальше и дальше.
Однажды он прошел так по краю леса всю русско-эстонскую землю до того места, где раскинулась большая низина, заливаемая водой весной и осенью, и где лес опять превращался в болото, за которым начиналась уже земля других деревень. На этой обширной низине перед болотом неясно чернел окруженный лужами воды одинокий сарай, поставленный на возвышение из камней. Алекс подошел к нему, разбрызгивая лужи воды. Сарай был заперт, но сквозь щели широких дверей можно было определить наощупь, что он битком набит сеном.
Алекс постоял перед ним некоторое время, оглядываясь по сторонам среди черного безмолвия ночи.
Сено стало некуда девать? Скоро скот на волю выпускать, а у них сена целый сарай не тронут. Продавать будете? Еще больше разбогатеть хотите? А вот я посмотрю, как вы разбогатеете...
Алекс чиркнул спичкой и сунул ее сквозь дверную щель в слежавшееся сено. Огонек быстро побежал по зеленоватым стеблям и лепесткам, иссушенным весенними ветрами. Алекс полюбовался на огонек и пошел не спеша к лесу, ловя ухом приятное потрескивание и шуршание пламени за своей спиной. Он прошел уже довольно далеко по краю леса, когда услышал отдаленный звон колхозного колокола, который обычно оповещал время обеда и окончания работы.
«На обед звонишь. Звони, звони. Хороший обед вам приготовлен. Все будете сыты по горло».
Он покашлял немного, прислонясь к дереву, и пошел дальше по краю леса.
Подойдя к ручью, около которого большой лес немного вдавался в поля, образуя выступ, он еще раз оглянулся.
Далеко осветилась ночь от огромного пожара. Стропила крыши сарая уже обнажились, точно ребра большого черного чудовища, и между ними виднелось не сено, а что-то ослепительно яркое, почти белое, изрыгающее вверх, в тихую ночь, огромные столбы пламени, дыма и хлопьев пепла. Вокруг сарая по широкой водянистой низине, отражающей зарево, бегали крохотные люди и махали руками. Потом над сараем взвилась полукругом тонкая струя воды, и к черному дыму присоединились белые клубы пара.
Алекс мрачно усмехнулся и пошел своей дорогой. Пусть попрыгают до утра. Будут знать, как выбрасывать из жизни Александера Карьямаа.
От ручья до болота оставалось не больше километра, а болото уже давно было ему знакомо. В болоте он уверенно переставлял длинные ноги с кочки на кочку, цепляясь в темноте за знакомые стволы молодых берез и сосен.
Временами он останавливался и глухо кашлял, зажимая рот ладонью, потом снова двигался дальше. В шалаше он нашел под опрокинутым котлом свежие пироги, мясо и три литра водки. Он стал пить водку, закусывая пирогами. Ему было весело.
Через несколько дней после этого в русском селе загорелся клуб. Он вспыхнул сразу со всех сторон, наверно облитый керосином. Мельник и его сын гостили у кого-то в селе в это время и почти первые прибежали на пожар, посылая проклятия поджигателю. Но отстоять клуб не удалось.
После этого Алексу стало труднее пробираться к селу. Люди начали спускать на ночь собак и расставлять сторожей у общественных зданий. Тогда он залег на некоторое время в своем убежище.
В дождливые дни и ночи он дрожал и кашлял в шалаше, а в ясные дни выползал наружу и грелся на солнце.
Среди кустов поблескивали нити паутин, жужжали мухи и жуки. По желтому моху и траве бегали коротконогие черные пауки, муравьи и мелкие болотные букашки.
А вдали, на его бывшем дворе, раздавались веселые детские крики и смех.
Когда сын мельника сообщил, что тревога среди людей немного поутихла, Алекс решил подойти к селу с другого конца. На другом конце села, недалеко от оврага, поросшего кустарником, стояла кузница. Когда Алекс подполз к ней среди ночного мрака, он вспомнил кузнеца, чернобородого сутулого человека, всегда так холодно смотревшего на него большими черными глазами в былые дни, когда приходилось что-нибудь ему заказывать.
Алекс плеснул керосин на черные стены кузницы.
— Ну-ка вот, понюхай, чем пахнет. Интересно, какие у тебя будут глаза через двадцать минут. Небось, вытаращишь их, как плошки, и завопишь: «Караул! А где моя кузница?!»
— Кто тут? — спросил вдруг чей-то голос, и из-за угла выглянул человек с длинными щипцами в руках.
Алекс притаился в темноте на мгновение. Потом швырнул человеку в лицо флягу с керосином и, не давая опомниться, прыгнул вперед и хватил кулаком по голове.
Но человек, вместо того чтобы упасть, сгреб его руками с такой силой, что у Алекса сперло дыхание. Алекс рванулся назад и упал, увлекая за собой противника. Ему показалось, что вся кузница обрушилась ему на грудь... Человек давил его руками, привыкшими сжимать железо и ноги лошадей, и при этом он старался заглянуть Алексу в лицо, приближая к нему свою жесткую черную бороду.
Алекс отворачивал лицо и вырывался изо всех сил. Потом он уперся ногами в стену кузницы, сделал сильный рывок и очутился наверху. Надавливая коленом на живот кузнеца, он вырвал наконец свои руки из его железных лап и бросился бежать. Сердце его бешено колотилось, и легкие готовы были лопнуть от недостатка воздуха.
А старый кузнец послал ему еще вслед щипцы, которые разомкнулись на лету и хватили его по ногам так, что он сунулся носом в землю. И он так и пополз, не вставая, среди душистого клевера, задыхаясь и разевая рот, как рыба, выброшенная на берег.
А за ним мелькали фонари и сбегались люди, оцепляя овраг.
После этого Алекс залег в своем убежище на несколько недель.
По ночам его одолевали пискливые комары, а днем слышался ненавистный детский смех и песни.
Он стонал, скреб черными ногтями давно не мытое тело и катался по вшивому тряпью, не находя места от тоски.