И когда он приблизился к ним и сказал то, что хотел, — в ответ ему одобрительно и радостно загудели голоса. И дальше они пошли все вместе. Только его большая лохматая голова еще долго выделялась среди других голов на фоне заката. А закат все еще никак не мог погаснуть, озаряя край неба красным цветом. Когда закат горит таким красным цветом, то следующий день почти всегда залит солнцем. И тогда очень весело и радостно работать на обширных полях, наполненных жизнью.
ВОЗВРАЩЕННАЯ СЕМЬЯ
Я хорошо говорю по-русски: лучше, чем другие эстонцы. Это потому, что я не прятался от людей, как другие, вроде Яна Уйта или братьев Карьямаа. Но сорок лет назад и я не знал ни одного русского слова. Я тогда приехал сюда из Эстонии следом за Уйтом. Мы первые с ним купили тут леса и болота у русских мужиков.
Вы не знали Яна Уйта? Это очень жалко, что вы его не знали. Ян Уйт мог взять в руки бревно и ударить этим бревном в стену какой-нибудь бани так сильно, что баня косилась набок.
Ян Уйт мог бросить лошадь на землю ударом своего кулака, и он мог выдернуть из грязи тот воз, который не могла выдернуть лошадь. Вот какой был Ян Уйт!
Он всегда надеялся только на свою силу и знать никого не хотел. Он работал день и ночь как чорт. Он один построил себе дом и землю свою разделал так, что ее можно было есть. Вот какой был Ян Уйт!
Но он не любил русских. Он всегда злился на них за то, что они бедно живут и приходят просить в долг хлеба после Рождества. Он давал им в долг хлеба, но всегда ругал их. Он говорил им, что нужно больше пахать, нужно меньше праздновать свои дурацкие святые праздники и больше работать.
Если они говорили ему, что у них земли мало, то он еще больше кричал на них. Он говорил, что не надо делить на мелкие кусочки одну и ту же землю, а надо пахать новые леса и болота, тогда будет хлеб. Люди кивали головой и говорили: «Да, да!». Они кивали головой потому, что он давал им хлеба и они не хотели обидеть его. А сами шли в свою деревню и жили попрежнему. Там всегда смотрели на деда. А что мог придумать дед? Он мог только посоветовать жить так, как прожил он сам. А сам он прожил в грязи, бедности и темноте.
Ну, а мне было легче давать в долг хлеба или денег, потому что я не рвал хлеб и деньги из земли с таким трудом, как Ян Уйт. Деньги мне на первое время присылал отец, и я легко сколотил хозяйство. А пахал я не много — только для себя. Я больше работал в саду, чем в поле. Сад я вырастил большой. Я всегда любил сады. И пчел тоже я очень любил. У меня в саду под каждой яблоней была осиновая колода. Пчелы давали мед и сторожили мой сад.
А жена моя любила гусей.
Когда эти гуси собирались около дома, то двор был похож на какое-то живое море — так много было у нас гусей.
Нам легко было давать в долг другим: у нас как-то все ладилось в хозяйстве.
Но и я не хотел бы жить и работать тогда с русскими. Среди них, может быть, много хороших, и умных, и веселых людей, но лучше кушать и работать отдельно. Насчет этого у нас были одинаковые мысли с Яном Уйтом.
Мы с ним крепко держались каждый за свою землю и делали ее все лучше с каждым годом. Мы продавали осенью то, что нужно продавать, и опять пускали деньги в свое хозяйство.
Мы думали, что мы живем на середине земли и делаем жизнь на земле.
Но жизнь делали совсем не мы. Это мы узнали тогда, когда по нашим полям и садам прошла настоящая злая жизнь и подмела все, что ей попалось на пути...
Это были очень плохие годы, и мы с Уйтом не любили их вспоминать.
По нашей земле была проложена дорога, и мы были очень злые тогда, потому что она разделила землю Уйта пополам, а у меня прошла по самым хорошим лугам.
Люди, которые делали эту дорогу, не спрашивали нас, можно ли ее делать или нет. У них были крепко стиснуты зубы, и они очень спешили. Они провезли по этой дороге пушки и пулеметы и пропустили кавалерию. Тогда только они сказали, что хотят ударить в тыл белым, или полякам, или обоим вместе — не помню.
Трое из них ночевали у меня. Один был совсем молодой, как мальчик. У него глаза смотрели в разные стороны, и трудно было понять, которым глазом он смотрит на тебя и что он еще видит этими глазами. Он сказал мне:
— Отец, у тебя полный сад ульев, угости нас медом.
Я сказал ему:
— Нет у меня меда, сынок.
Он сказал:
— Неправда. Этого не может быть! Куда же ты деваешь свой мед? У тебя должны быть целые бочки меда.
Я сказал ему:
— Добрый человек, мы два года не видали сахара. Каждый год в начале весны я должен прикармливать почти все ульи сахарной сытой. А где я возьму сахарную сыту? Я кормил их остатками меда. А в эту зиму у меня не было ничего. Осенью я взял от сильных лишние соты и положил слабым и закутал все колоды соломой на зиму. Выживут — хорошо, а не выживут — весной увижу. Но месяц тому назад на наши хутора пришли военные люди. Кто они такие были — не знаю. Может быть, те, которым вы хотите ударить в тыл? Они говорили на чужом языке. Двое из них полдня искали у меня в саду меду — такие дураки! Они не нашли ничего. Они изрубили топорами и сожгли половину ульев. Но они не нашли ничего, кроме пустых желтых сот и личинок. Они пришли в избу злые и искусанные. А ведь месяц тому назад еще на многих местах лежал снег, и были сильные заморозки. Пчелы вылетали из расколотых колод и мерзли. Их можно было подметать метлой — так много лежало их вокруг каждой колоды. Я до самой ночи сидел в саду и плакал... Если ты хочешь, я дам тебе дымарь, и сетку, и даже топор. Иди и ты, ищи мед; там почти половина ульев не тронута. Я не выпускал еще пчел в эту весну. Иди, ищи. Я не буду тебе мешать.
И он сказал:
— Нет, отец. Я не грабитель. Мы для того и пришли сюда, чтобы твои колоды больше никто не тронул. Береги их и наполняй медом. Это не только твои колоды: это наши общие колоды. И я через три года приду к тебе кушать мед. Хорошо?
Я сказал:
— Хорошо.
Я тогда усмехнулся: «Общие колоды». Какой хитрый! Когда это они заработали мои колоды?
А наутро они ушли. И взяли моего Эдуарда, взяли Эльмара Уйта, Талдрика, Аллера и много других эстонских и русских ребят.
Назад пришли ребята через два года. И пришли не все. Мой Эдуард тоже не пришел.
Он боролся там за то, чтобы никто больше не тронул моих пчел, и остался там...
Пускай бы лучше пережгли всех моих пчел, и весь мой сад, и меня вместе с ним, только бы он вернулся!
Ну ладно. Все это прошло. Жизнь опять пошла вперед. Уйт строил новый дом. Его сын, Эльмар, пришел раз ко мне и улыбнулся моей Нанни. И она улыбнулась ему. Что ж! Это не плохо, когда молодые люди улыбаются друг другу. Лучше улыбаться, чем плакать.
Но через месяц Нанни ушла в дом Уйта и стала жить с его сыном. Она ничего не хотела брать от меня, но разве я не отец ей? Я дал ей самую хорошую корову и перевез к ней все, что приходилось на ее долю.
Потом я сказал своей старухе:
— Ну вот, старуха, и вся наша жизнь. Мы с тобой работали до самой старости как черти. Для чего мы работали? Наверное, для того, чтобы нам под старость было спокойнее жить. Ну вот, нам теперь можно очень спокойно жить. И Эдуард наш погиб за то, чтобы нам было спокойнее жить...
И она заплакала тогда, моя старуха. Она не хотела, чтобы нам было так спокойно жить.
Ну ладно. Скоро мы узнали, что даже такой спокойной жизни нам не дадут. К нам стали приходить люди и говорить, что мы все должны работать вместе. Наша земля должна быть общая с русской деревней и крупный скот тоже и мы должны работать вместе и получать осенью свою долю из всего, что вырастет в колхозе.
Я много смеялся тогда. Но мне не было смешно. Ну что я мог заработать со своей старухой! Я мог только посеять хлеба и картошки столько, чтобы нам двоим хватило прожить до новой осени. Больше я ничего не мог посеять. И мы со старухой померли бы с голоду, потому что мы бы ничего не получили осенью в этом колхозе.
Я смеялся тогда и никуда не пошел.
А русская деревня прямо кипела. Как будто кто-то отвязал цепь и пустил их на волю. Они со своими плугами прошли сквозь все межи и сделали такие огромные пашни, что приятно было смотреть.
Даже у нас на хуторах не выдержали. Все, кто жил за новой дорогой, слили свою землю с русскими.
Уйт строил за дорогой новый дом. Его сын ушел в этот новый дом и тоже слил всю свою землю за дорогой с русскими землями. Моя Нанни тоже ушла вместе с ним. Она ушла еще дальше от меня. Она ушла жить на землю, которая затерялась среди огромной чужой земли, доходившей, как черное море, до самой дороги.
А мы жили по эту сторону дороги.
Мы раньше ругали эту дорогу, потому что она мешала нам. Она отслужила свое, когда нужно было, и теперь была никому не нужна. По ней мало кто ездил.
Но теперь мы не хотели, чтобы дорога пропала.
Мы не хотели, чтобы через эту дорогу черное распаханное море надвинулось на нас.
Мы ругали и хвалили эту дорогу.
Старый Уйт был железный человек. Он не хотел итти за Эльмаром. Он хотел быть хозяином на своей земле. Он вспомнил свою силу и сказал, что он все равно будет жить лучше этих русских лентяев, которые переманили к себе его сына вместе с самой хорошей землей. Он злился как чорт и начал разделывать то, что у него осталось.
Но даже ему оказалось не под силу строить жизнь одному! Ну, а колхозники за это время очистили свои поля от камней и построили из них скотный двор. Потом они прошли на своих тракторах вдоль и поперек по очищенной земле.
Один раз мы смотрели, как они гуляли на этих тракторах по своим полям.
На одном тракторе сидел Эльмар Уйт. Мы видели, как он дал трактору полный ход, перерезал пополам дорогу и пошел по мягкой земле своего отца. Он сделал круг и снова перерезал дорогу. А с другого конца другой тракторист делал то же самое.
И мы видели, как по обеим сторонам дома Уйта выросли две огромные черные руки, готовые обнять этот дом и прижать к мягкой груди, у которой не было конца и края там, за дорогой.