Ойнас покачивался на своем возвышении, стараясь не проронить ни слова.
— Мне ведь, собственно, нечего говорить, товарищи, — сказал человек на веранде у красного стола, пожав плечами. — Решительно нечего! Но Эльмар уверяет меня, что я непременно должен что-то сказать. А что сказать? По-моему, уже пять лет назад все было сказано, и даже больше, чем нужно, не правда ли? Но тогда как вы меня слушали? Вы косились на меня и ворчали: «Путается под ногами, дармоед! Укатывался бы обратно в город и не мешал людям жить, как они хотят». Ведь так вы говорили, кажется? Или вы забыли эти слова? Или не хотите вспоминать? Ничего. Не мешает вспомнить, хотя бы потому, что вы этих слов больше никогда не произнесете. Уже одно то, что вы вспомнили обо мне и пригласили меня на ваш тройной юбилей, говорит о многом: говорит о том, что вы признали наконец все слова, сказанные мной пять-шесть лет назад, и поняли, откуда исходит ваше процветание, ваше благополучие.
«И не мои слова вы признали, товарищи, и не меня пригласили почетным гостем на ваш замечательный праздник: вы пригласили партию, вашу партию, и ее слова вы признали справедливыми. Разве не сбылись эти слова, товарищи? Все сбылись — до единого слова. Все, что вас окружает сейчас, все, чем вы владеете и чем собираетесь владеть, — все это было предсказано мной еще тогда, когда вы гнали меня от своих дворов. Все это было предсказано партией. И ни одного пустого слова не было в этом предсказании, и вы сами теперь в этом убедились, не так ли? Так я уже прошу вас и в будущем верить мне, если я посоветую вам что-либо, согласны? — Человек у стола опять улыбнулся. — Но мне пока нечего вам советовать. Я сам приехал поучиться у вас кое-чему. Теперь вас подталкивать не надо. Теперь вы сами двинулись вперед такими гигантскими шагами, что приходится заботиться, как бы от вас не отстать.
«Праздник этот ваш, такой грандиозный, показывает, что жизнь ваша установилась прочно и что бедность и нищета остались только в воспоминаниях. Кто бы из вас прежде мог мечтать о таком изобилии? Кто бы мог подумать, например, что вы будете одарять своих товарищей такими замечательными подарками, премировать путевками в санатории, экскурсиями по СССР. Я слыхал, что вы даже дом собираетесь купить на южном берегу Крыма. Кто из вас мог мечтать об этом прежде?
«А ваша молодежь! Где те полупьяные, озверевшие парни, которые с кольями в руках шли друг на друга, вон там, у перелеска? Нет их теперь. Ваша молодежь учится в своей десятилетке. Ваша молодежь насаждает опытные сады с южными культурами, засевает опытные поля, организует внушительную библиотеку из мировых классиков, для чего посылает своих гонцов и в Москву и в Ленинград. Она занимается спортом и готовится к обороне. Ей есть что оборонять, как вы думаете? И вам есть что оборонять. Разве вы согласились бы теперь отдать кому-нибудь вот эту вашу красивую и привольную жизнь, с такими заманчивыми перспективами? Никогда не захотите вы отдать то, что приобрели своей кровью. В этом я уверен. А ваша молодежь тем более не согласится расстаться, со всем этим.
Тут Ойнас поскользнулся на остроконечной тумбе, сорвался вниз. Кто-то качнул оттяжку так сильно, что он потерял равновесие. Когда он при помощи других снова вскарабкался на тумбу, гость уже заканчивал речь.
— Так вот, товарищи, это все новые люди, выросшие на ваших глазах, среди вас. Вы доказали, что умеете выращивать и ценить своих передовиков. Вы позаботились, например, о том, чтобы вылечить Пиетри Ойнаса от эпилепсии, благо это стало возможным в нашей стране. И вы очень хорошо сделали, ибо это не человек, а клад, уверяю вас. Его в школу нужно направить. Обязательно. Я удивляюсь, почему Эльмар до сих пор не позаботился об этом. Из Пиетри выйдет первоклассный агроном и зоотехник. Нужно ценить в нем эту особенную близость к природе, уменье видеть и чувствовать в окружающих явлениях то, что недоступно нам. Да и другие его качества не менее замечательны. Посмотрите, с каким упорством он преодолел свое заикание и овладел правильным русским языком. А о честности его и говорить не приходится.
Тут Эльмар, сидящий за столом, дернул слегка углами губ и пожал плечом. Он мог бы порассказать гостю кое-что о Пиетри, но неудобно было это сделать сейчас при посторонних. Не стоило портить праздник.
— Я знаю, — продолжал гость, — что вам предстоит избрать нового председателя. Знаю даже, кого наметили на этот ответственный пост, и, признаться, очень удивлен вашим выбором. Вам, разумеется, виднее, но меня поразило еще и то обстоятельство, что я никак не мог проследить, кто первый выдвинул эту кандидатуру. Все как будто поддерживают ее, но кивают друг на друга и сами недоумевают, почему поддерживают. Учитывая это и зная кое-что о вашем кандидате, не совсем лестное для него, я со своей стороны тоже хотел бы предложить кандидатуру. Конечно, я не собираюсь ее навязывать, но мне кажется, что мои советы до сих пор пользовались у вас кое-каким доверием, не так ли?
По толпе прошел гул.
— Болтает глупости, — проворчал Ойнас, качаясь на тумбе.
— Я предлагаю Яна Уйта, — сказал гость.
И сразу вслед за этими словами на веранде раздался треск. Это старый Уйт в смущении нажал своими огромными пальцами на край стола и отломил кусок доски под красным материалом. Он смутился еще больше и, нахмурившись, вправил обратно кусок доски ударом кулака.
Юхану показалось, что белобородый Федор тоже нахмурился и как-то сжался на мгновение, втянув голову в плечи. Но это ему, должно быть, показалось, потому что в следующее мгновение Федор с радостным лицом обернулся к Уйту и аплодировал ему во всю мочь.
И толпа тоже аплодировала и кричала: «Правильно, правильно!»; даже гости приняли в этом участие, почувствовав симпатию к нахмуренному от смущения старому Уйту. Их позабавила отломанная доска. Юхан Ойнас орал больше всех и раза два чуть не сорвался со своей вышки.
В это время старый Уйт поднялся со своего места. Он уперся кулачищами в стол и нагнулся вперед. Люди выжидательно притихли, и он сказал оратору:
— Я думаю — вы ошибаетесь. Мне нельзя быть председателем. Меня на другой же день погонят к чорту из председателей, потому что я буду лупить всякого, кто вздумает работать меньше меня...
Толпа опять загрохотала. Аплодисменты и крики. Кто-то опять рванул оттяжку так сильно, что Ойнас не удержался и свалился на землю.
— Ну вас к чорту! — сказал он сердито и пошел прочь из толпы. Он узнал по крайней мере то, что его интересовало больше всего. И хватит. Ну их к свиньям!
В эту ночь он спал беспокойно. Забота о сене преследовала его. Он просыпался и несколько раз присаживался в постели, прислушиваясь к дыханию пятерых гостей, спящих на сенных тюфяках посреди комнаты.
Пиетри вернулся поздно со скотных дворов. Он тоже все время ворочался в своей постели и даже вставал несколько раз, подходя к окну. Он подолгу всматривался в темноту сквозь двойные стекла. Потом выходил на двор.
Что он еще вынюхивал там своим широким носом? Юхан каждый раз просыпался от скрипа двери и смотрел ему вслед. Перед рассветом, откинув занавеску, Юхан повернул выключатель, чтобы взглянуть на часы, и заметил, что кровать Пиетри была пуста. Что за чорт! Куда он в такую рань? На скотных дворах ему делать нечего, пока не привезут сена. Может быть, он вышел взглянуть на лошадь, которую Юхан привел на двор с вечера, чтобы утром без канители выехать к стогу.
Юхан выключил свет, потихоньку оделся и вышел на цыпочках, стараясь не потревожить жены, сына и гостей. Но во дворе Пиетри тоже не оказалось. Это было очень странно.
Если бы Сальми Уйт жила дома, он бы не удивился такому исчезновению Пиетри. Но Сальми Уйт была далеко, в городе. Куда он мог пойти, теперь, среди ночи, этот дурак, решивший пакостить всем на свете только из-за того, что ему отказала девка? Может быть, он ушел к Яну Уйту? Он собирался, кажется, поехать с ним на соединение с бригадой Эльмара. Но почему так рано?
Юхан вскарабкался на лошадь, не оседлывая ее, и поехал к Яну Уйту.
Подкованная лошадь с хрустом взрывала в полумраке корку грязного льда. Ойнас чмокал губами и встряхивал поводом, озабоченно вглядываясь в предутренний мрак.
Ян Уйт был уже на ногах. Может быть, он всю ночь не спал после вчерашнего. Очень может быть, потому что если люди так тепло оценят весь тяжелый труд всей твоей жизни и окажут такое большое доверие, то едва ли ты заснешь после этого.
Ян Уйт не спал, копаясь над чем-то во дворе.
Юхан крикнул ему по-эстонски:
— Пиетри не был здесь?
— Нет. А что? — спросил Уйт.
— Да так... ничего... дома нет его.
— А-а. Гуляет, наверно. Праздник. Ну, я сейчас запрягаю и — к Эльмару, чтобы он подымал своих трактористов. Не опоздай, смотри.
— Ладно, ладно, — сказал Юхан, отъезжая от ворот и снова озабоченно морщась.
Он тронул кобылу каблуками сапог и помчался к скотным дворам. Но и там, кроме сторожа, никого не оказалось. Тогда он повернул обратно и поехал шагом, не разбирая дороги. Злые предчувствия возникли в нем. Ведь если у Пиетри хватило совести проделать такую штуку с сараями, то у него хватит совести и на другую пакость.
Он еще крепче задумался, упираясь рукой в шею лошади и уставив невидящий взгляд в сырой полумрак.
Лошадь, не управляемая его рукой, шла бесцельно по зимней дороге, все дальше и дальше в глубину полей. Спохватившись, Ойнас натянул поводья и оглянулся вокруг. Он заехал что-то очень далеко от своего дома. Но он сразу узнал местность. Вот здесь придется сегодня проезжать за сеном. Зимняя дорога, правда, уже не годится для этого, потому что вместо нее теперь тянулась, изгибаясь между холмистыми полями, черная лента грязи, покрывавшая корку льда. Зато по краям дороги еще лежал слой плотного, довольно чистого снега, тоже похожего на подтаявший лед. По нему можно было пустить сани с лошадьми и тракторы с прицепами до того места, где дорога сворачивала к лесу. А оттуда уж придется ехать прямо по воде. Ничего не поделаешь. Нужно было это сделать раньше.