У мыса Микале стоял персидский флот, отдыхая после Саламина, а из-за горизонта ждали греческого флота.
Но греческий флот не спешил. Он стоял среди моря у Делоса, священного острова Аполлона, и ждал: не соберутся ли ионийские греки сами восстать против персов — и на Самосе, и в Милете, и повсюду?
И когда на малой лодочке, неприметно проскользнув между островами, прибыл, наконец, с Самоса вестник с этой доброй вестью, — тогда на следующий день умный гадатель возвестил греческому войску, что знаменья велят выступать в поход.
Грекам везло в этот год на гадателей. На Делосе у них был гадателем тоже необыкновенный человек — Деифон, сын Эвения из Аполлонии. В Аполлонии есть стадо овец, посвященных Аполлону, а пасут это стадо днем и ночью богатейшие и знатнейшие люди города, по году каждый. Пас их в свой черед и Эвений. Однажды он заснул на страже, а волки в это время напали на стадо и зарезали шестьдесят овец. Эвений, проснувшись, хотел подменить зарезанных овец своими собственными, чтобы никто ничего не узнал. Но обман был замечен, и Эвению выкололи глаза за то, что он спал на посту. Прошло немного времени, в городе случился неурожай; спросили оракула, оракул сказал: «Эвений невиновен: боги сами наслали волков на его стадо. Вознаградите Эвения за себя всем, чего он захочет; а боги вознаградят его за себя так, что он будет доволен».
Узнав о таком вещании, правители города сохранили его в тайне, а к Эвению послали надежных людей. Надежные люди нашли его на рыночной площади, он грустно сидел и грелся на солнышке. Подошли, заговорили, стали сочувствовать его доле, спросили невзначай, чего бы он захотел, если бы ему предложили выбрать выкуп за ослепление? Эвений, не долго думая, ответил: «Лучшее поле и лучший дом в нашем городе», — «Вот и хорошо, — сказали ему собеседники, — это ты и получишь, потому что так велел оракул». Узнав про оракул, Эвений очень рассердился, что не запросил больше, но делать было нечего. В вознаграждение от граждан он получил поле и дом, а в вознаграждение от богов получил замечательный дар прорицания. Этот дар прорицателя и унаследовал от него Деифон, гадатель при греческом войске. «А впрочем, — замечает Геродот, — иные говорили, будто этот Деифон вовсе не был сыном Эвения, а только выдавал себя за такового».
Напутствуемые прорицателем, греки снялись с якорей и двинулись к мысу Микале.
Персы не захотели принимать морской бой: в морском бою изменить легче, чем в сухопутном, а что ионийцы изменят, в этом никто не сомневался. Персы решили финикийские корабли отпустить, ионийские корабли вытащить на берег, обнести лагерь валом и тыном и так ждать греков.
Греческий флот подплыл к берегу. Вдоль берега тянулся вал, за валом виднелись мачты вытащенных кораблей, на валу стояли плотным строем персы в пестрых плащах и ионяне в блестящих шлемах. Греки медленно повели суда вдоль вала. Глашатаи громко кричали: «Ионяне! Помните о свободе! Наш боевой клич: „Юность!“» Греки рассуждали так же, как когда-то на Эвбее: если персы не поймут, то ионяне им изменят, если персы поймут, то сами не пустят ионян в бой.
Миновав персидский лагерь, греки высадились. Построившись в ряды, взяв копья наперевес, они двинулись на приступ. День клонился к вечеру. Тут-то и пролетела по всем рядам необычайная весть: «При Платее был бой, и наши победили!» Необычайной была эта весть потому, что бой при Платее случился в этот же самый день, только не вечером, а утром. Ни один гонец не успел, да и не успел бы так быстро оповестить о победе по ту сторону моря. По-видимому, это сделал бог; какой именно бог, о том впоследствии греки много спорили, но сейчас им было не до этого. Радостные и возбужденные, с боевым кличем «Юность!» бросились они на приступ тына и вала. Тын был взят, вал был взят. Афиняне ворвались в лагерь первыми, спартанцы подоспели потом. Ионяне повернули оружие и бросились на персов. Мидяне, бактрийцы, киссиеи и прочие царские воины, стоявшие рядом с персами, дрогнули и побежали. Персы не отступили ни на шаг и были перебиты все до одного. С ними пал и начальник их войска Тигран — тот Тигран, сын Артабана, который когда-то, услышав о том, каковы у греков состязания в Олимпии, воскликнул: «Горе нам, Ксеркс! Ты повел нас против тех, кто даже состязается не рали денег, а ради чести».
Опускалась ночь. Греки подожгли ограду разоренного вражеского лагеря, палатки персов и их корабли на морском берегу. Столб огня и дыма взметнулся, полыхая, к звездному небу. В свете этого победного костра потянулись греческие корабли от мыса Микале через узкий пролив в гавань соседнего Самоса: отдохнуть, переночевать, принять клятвы в вечной верности и союзе от ликующих ионян, а наутро отплыть к Геллеспонту.
Как греки осаждали город Сест; здесь же говорится о любви царя Ксеркса и о гибели брата его Масиста
Греки плыли к Геллеспонту для того, чтобы разрушить царский мост и чтобы взять в свои руки хлебную дорогу с Черного моря. Но, подплыв к Геллеспонту, они увидели то, что еще год назад увидел персидский царь: моста нет, а обломки его бревен и обрывки финикийских канатов раскиданы прибоем по обоим берегам. Греки их старательно собрали и погрузили на корабль, чтобы пожертвовать в дар своим богам.
Места здесь были старинные, сказочные. Поблизости отсюда причалили когда-то греки, шедшие войной на Трою. Им было предсказано: кто первым ступит на троянскую землю, тот первый погибнет. Они замешкались. Тогда хитрый Одиссей бросил на берег свой щит и соскочил на него; а за ним, но уже прямо на землю, стали спрыгивать остальные, а первым — молодой фессалийский вождь Протесилай. Была битва, и первым пал, конечно, Протесилай. Греки его похоронили невдалеке от Сеста, поставили над его гробницей святилище, и в святилище этом за долгие века накопилось немало золотых и серебряных пожертвований от проезжих греков.
На эти-то сокровища польстился правитель соседнего города Сеста, перс Артаикт. Он знал, что ограбить святилище ему никто не позволит. Тогда он сделал так. Когда Ксеркс был в Сеете и смотрел с мраморного трона на свои идущие через Геллеспонт полчища, Артаикт подошел к нему и сказал: «Царь, здесь есть дом первого из греков, который пошел войною на твою землю. Подари мне его, чтобы неповадно было другим». Царь сказал: «Дарю». Артаикт разорил святилище, а сокровища унес к себе в Сеет. За это, как мы увидим, и постиг его вскоре гнев богов.
Греки осадили Сеет. Во главе их был афинянин Ксанфипп, отец славного впоследствии Перикла. Артаикт не успел приготовиться к осаде. Город его голодал, горожане уже варили и ели кожаные ремни от постелей. Артаикт ждал помощи от Ксеркса. Но Ксеркс был в это время занят совсем другим.
Ксеркс жил в Сардах. С ним была его любимая царица Аместрида, с ним были его родственники, с ним был весь двор. Среди родственников царя был его брат, сын Дария, полководец Масист, человек благородный и храбрый. У Масиста была молодая жена Артаинта. Ксеркс влюбился в Артаинту.
Царица Аместрида соткала для Ксеркса плащ, великолепно разубранный и разукрашенный. В этом плаще Ксеркс, красуясь, пошел к Артаинте. Артаинта спросила Ксеркса: «Если я тебя полюблю, дашь ты мне то, о чем я попрошу?» Ксеркс поклялся. «Дай мне этот плащ!» — сказала Артаинта. Ксеркс уговаривал ее взять свою просьбу обратно, предлагал ей несчетное золото, целые города в управление, целые войска под предводительство, — но молодая женщина стояла на своем. Она получила плащ, носила его и гордилась им, — «ибо так судили боги погибнуть и ей и всему ее роду», — добавляет Геродот.
Когда царица Аместрида увидела сотканный ею плащ на плечах Артаинты, она поняла, что Артаинта — любовница ее мужа. Она ждала. Раз в году, в день своего рождения, персидский царь устраивает великолепный пир и на этом пиру раздает всем подарки, кто каких желает. Царица дождалась этого пира и сказала царю: «Подари мне Артаинту».
Царь понимал, что это значит, но отказать не мог. Царице Аместриде он сказал: «Бери ее». А брату своему Масистуон сказал: «Масист, ты — сын Дария, ты — мой брат, и я люблю тебя. Откажись от жены твоей Артаинты и возьми в жены любую из моих дочерей: так я хочу». Масист удивился: «С какой стати, государь, мне отказываться от моей жены и матери моих детей? Я ценю твою милость, но, право, дочерям твоим найдутся мужья достойнее, чем я». Ксеркс вскипел гневом. «Хорошо! Тогда говорю тебе: жену ты потеряешь, но дочери моей ты не получишь, чтобы впредь ты умел принимать, что дают!» Выслушав это, Масист только сказал: «Уж не погубить ли меня ты задумал, мой царь?» — и, чуя недоброе, поспешил домой.
Дома его встретил крик и плач. Царица Аместрида приказала своим слугам наказать свою соперницу Артаинту жестокой казнью: ей отрезали нос, уши, губы и язык и так отослали домой. Увидев свою жену, обезображенную и окровавленную, Масист созвал друзей, взял с собой детей и в ту же ночь покинул Сарды. Он поскакал к далекой бактрийской границе, чтобы там поднять восстание и, как говорит Геродот, «чтобы причинить царю величайшие беды». Они отскакали уже далеко, но царская погоня их настигла. Все беглецы погибли до единого. Таков рассказ о любви Ксеркса и о гибели брата его Масиста.
Итак, греки осаждали город Сеет…
Послесловие
«История» Геродота обрывается неожиданно: без какого-либо заключения, почти на полуслове. Большинство ученых считают, что Геродот сам поставил здесь точку: все главные события греко-персидских войн произошли, перелом совершился, а долгое — почти на тридцать лет — довоевывание было писателю неинтересно.
Меньшинство сомневается в этом. Мы знаем, как любознателен был Геродот, какие интересные подробности он умел отыскивать даже в небогатых событиями отрезках истории, — можно не сомневаться, что он нашел бы, о чем рассказать, и в дальнейшем. Да и событий предстояло еще немало.