Она повернулась и уставилась на меня. Она начала было говорить:
— Убирайся к черту, — но я пересек комнату и оттолкнул ее от него.
Она неловко упала, и между ее пухлыми белыми бедрами я увидел розовую липкую плоть и рыжие волосы на лобке. Это запечатлелось в моем сознании, как запечатлевается в памяти картина Матисса. Противоречивые цвета. Эротично, но безвкусно. Она обругала меня: это было странное и яростное ругательство.
— Иуда! Иуда, долбаный, Искариот! Ты даже не понимаешь! Ты даже, блядь, не понимаешь! Он этого хочет! Ему это нужно! Черт бы побрал вас и всех остальных! Это встреча смерти с жизнью! Это встреча жизни со смертью!
Я сорвала обертку с головы Джейми, убрал ее с его носа и рта. Он издал ужасный, мучительный вздох, а затем закашлялся, выпуская струйки мокроты и полупереваренные рисовые хлопья.
Лорел села, прислонившись спиной к дивану. Она бросила на меня быстрый, ядовитый, полный отвращения взгляд и отвернулась.
— Он мой друг, — сказал я ей, стараясь, чтобы мой голос звучал абсолютно холодно. — Он мой лучший друг, а ты, черт возьми, чуть не убила его.
— Я думалa, в этом весь смысл, — парировала Лорел.
Она потянулась за лифчиком, застегнула его и спрятала свои груди обратно в него.
Я баюкал Джейми на руках. Его грудь поднималась и опускалась, поднималась и опускалась, как у измученного пловца, который знает, что не сможет добраться до берега, но не может придумать ни одной причины прекратить плавание.
Его глаза забегали из стороны в сторону, а слюна, стекавшая из уголка рта, была пропитана кровью.
— Ты снова играл со Cтрадалицей Кейт, — сказал я ему, промокая ему рот салфеткой "Клинекс", а затем погладил его холодный от пота лоб.
Джейми попытался улыбнуться, но у него вырвался только кашель.
— Каждому нужно кого-то любить, — выдохнул он.
Я держал его на руках и знал, что мне будет его не хватать. Но я испытал огромное облегчение, что освобождаюсь от того, что он в очередной раз задохлится. Я был так рад, что мне больше не придется заботиться о нем, о нем и о Страдалице Кейт. Если завтра он покончит с собой, я буду чувствовать себя несчастным из-за этого и чертовски по нему скучать, но, по крайней мере, я больше не буду чувствовать себя ответственным за него.
Прошло почти семь лет, прежде чем я снова встретил Джейми. Я прослушал курс журналистики в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, а затем одиннадцать месяцев проработал внештатным репортером, прежде чем устроиться на работу в городской отдел "The Sacramento Bee". Было жаркое августовское утро, когда Дэн Брокеридж, мой редактор, пристроился на краешке моего стола и спросил:
— Что ты знаешь о "Золотых Лошадках" на 80-ом шоссе?
Я пожал плечами.
— Не так уж много. Это не то место, куда вы бы пригласили свою святую мать на вечернюю прогулку. А что?
Дэн снял очки в металлической оправе.
— Один из моих знакомых сказал, что в последнее время в "Золотых Лошадках" собирается необычно много народу, особенно по вечерам в пятницу.
— Ну, у них ведь есть стриптизерши, не так ли? — сказал я. — Может быть, они нашли себе какую-нибудь действительно особенную девушку.
— Это не то, что предполагал мой собеседник. Мой собеседник предположил, что там происходит что-то странное. Его точные слова были такими: Происходит что-то по-настоящему больное на всю голову.
Я просмотрел незаконченный репортаж на экране своего лэптопа. Мэр хвалит декоративные сады. В отличие от большинства молодых репортеров моего поколения, я гордился своим вниманием к оптимистичным гражданским историям. Большинство моих современников мечтали стать заядлыми журналистами-расследователями, разоблачающими коррупцию бюрократов и жестокость полиции. Но я знал, что выгодно таким газетам, как "The Sacramento Bee": конструктивные, веселые, поднимающие настроение истории, в которых упоминаются имена всех и каждого.
Тем не менее, я был рад, что Дэн выбрал меня для изучения истории о "Золотых Лошадках". Это означало, что он доверял мне в том, что касается достоверности моих фактов.
— Завтра пятница, — сказал Дэн. — Проберись туда. Это будет нелегко. По словам моего контакта, у них просто охрененная система безопасности. Но поговори с человеком на входе, по имени Вольф Боделл, и скажи ему, что тебя прислал Пресли. И возьми как минимум две с половиной сотни наличкой. И постарайся выглядеть как извращенец.
— А как выглядит извращенец? — спросил я его.
— Я не знаю… но он не похож на тебя. У него нет чисто подстриженных волос, оксфордской рубашки и строгих брюк. Я не знаю. Просто постарайся выглядеть неприглядно. Просто постарайся выглядеть скользким.
— Cкользким, — кивнул я. — Ладно.
"Золотые Лошадки" представляли собой невысокое побеленное здание с черепичной крышей примерно в четверти мили к югу от 80-го шоссе, на плоской, изнуренной жарой ничейной территории между Западным Сакраменто и Дэвисом. Я приехал сразу после захода солнца в своем потрепанном "ЛТД"[75] металлик-бронза, и не мог поверить своим глазам. Главная автостоянка уже была забита сотнями автомобилей всех марок и размеров — "Kадиллаками", джипами, пикапами, "БМВ" и "Виннебаго", — некоторые из них были ветхими, другие сверкали новизной. Какими бы привлекательными ни были "Золотые Лошадки", они, очевидно, привлекали самых разных людей, независимо от возраста, богатства или социального происхождения.
Когда я подъехал по пыльной, изрытой колеями дороге, меня остановил огромный мужчина в белой шляпе "Стетсон" и плохо сидящем черном костюме, держащий в руках рацию.
— Вечер добрый, друг. Куда это ты собрался? — хотел он знать.
Его поросячьи глазки были налиты кровью, а изо рта сильно пахло виски и жевательной резинкой "Биг Ред".
— Меня прислал Пресли.
— Пресли? Tы имеешь в виду Элвиса Пресли?
— Конечно, нет. Я должен встретиться с Вольфом Боделлом.
Мужчина долго-долго смотрел на меня, вцепившись рукой в подоконник моей машины, как будто был способен оторвать всю дверь одним сильным движением. Затем он поднял голову и крикнул:
— Вольф! Парень говорит, что его прислал Пресли!
Я не расслышал ответа, но должен был предположить, что он был утвердительным, потому что мужчина хлопнул по крыше моей машины и сказал:
— Припаркуйся как можно ближе к этому кактуcу.
Я вылез из машины. Ночь была теплой. Небо все еще было цвета теплого ягодного мармелада. Пахло пустынной пылью, автомобильными выхлопами и возбуждением. Длинная вереница машин, по меньшей мере двадцать или тридцать, сворачивала с шоссе, их сигнальные огни мигали. Я слышал, как ветер разносит глубокий, тяжелый рок-н-ролл, ZZ Top или что-то подобное, музыку, которая напоминает звуки товарных поездов и идущих людей, сотен идущих людей.
На коньке крытой черепицей крыши танцевали две неоновые лошадки. Там тоже были мигающие огни, дым и люди, визжащие в предвкушении. Я пересек заколоченную веранду и подошел к дверному проему, где шесть или семь мускулистых мужчин в черных костюмах и темных очках проверяли каждого входящего.
Один из них ткнул меня пальцем прямо в центр груди.
— У тебя есть пропуск? — поинтересовался он.
— Меня прислал Пресли. Сказал, что я должен поговорить с Вольфом Боделлом.
Из багрового света и сигаретного дыма возник худощавый мужчина в синем атласном костюме. Его лицо было желтовато-серым и сильно изможденным. Десны были настолько разрушены, что зубы, казалось, вот-вот выпадут у вас на глазах. Он шел, слегка прихрамывая, и было очевидно, что его левая рука была повреждена, потому что ему постоянно приходилось подтягивать ее вверх правой рукой.
— Я — Вольф Боделл, — сказал он с характерным акцентом Небраски.
— Меня прислал Пресли, — сказал я ему без особой уверенности.
— Пресли, да? Ладно-ладно. Как давно ты знаешь Пресли?
— Дольше, чем я хотел бы признать, — я ухмыльнулся.
Вольф Боделл кивнул и сказал:
— Ладно-ладно. Все в порядке, если ты знаешь Пресли. Боюсь, что доначалашоуещедвестипятьдесятчеловек.
Я отсчитал наличные, которые дал мне Дэйв Брокеридж (и заставил расписаться в получении). Вольф Боделл бесстрастно наблюдал за мной, ни разу не взглянув на деньги.
— Ты видел это шоу раньше? — спросил он меня.
Я покачал головой.
— Тогда тебя ждет взрыв мозга. Это шоу из шоу. То, что ты увидишь сегодня вечером, ты никогда не забудешь, до конца своих дней.
— Кажется, оно популярно, — заметил я, кивая на толпы людей, которые все еще прибывали.
Вольф Боделл издал тонкий, каркающий смешок.
— Какие два самых продаваемых товара на этой планете? — спрашиваю я. И ты отвечаешь — секс. И ты говоришь — чужие страдания. Вот что ты говоришь. Очарование секса! Очарование автокатастрофы! Смерть, секс и ужас, и вся радость, которая с этим связана, мой друг! Schadenfreude[76] в n-ной степени!
Вольф Боделл, прихрамывая, обошел меня и схватил за локоть.
— Позволь мне кое-что тебе рассказать, — сказал он, ведя меня внутрь "Золотых Лошадок", сквозь дым, яркие огни и рок-н-ролл по колено. — Во Вьетнаме я наступил на "Kлеймор"[77], и меня разнесло в пух и прах. Я висел на дереве на собственных кишках. Можешь в это поверить? Мои приятели размотали меня и каким-то образом спасли, хотя я до сих пор не могу сдержать крика, когда хожу посрать. Но, знаешь, в тот день я кое-чему научился. Когда я подорвался, мои друзья смеялись. Они смеялись, когда увидели, что я повешен на том гребаном дереве; и причина, по которой они смеялись, была в их радости, что это были не они; и потому что они видели смерть, которой был я, но она не причинила им вреда. Если бы кто-нибудь снял меня на видео, висящего на этом гребаном дереве, я бы уже был гребаным миллионером. Люди любят смотреть на смерть. Им это нравится. Именно это делает Джейми Форда таким чертовски популярным.