Некоторое время он читал книги, которые ему удалось найти в Кенсингтонской библиотеке. “Жизнь и творчество Шекспира ” П. Александера, “Шекспир в “Глобусе” Найджела Фроста и увлекательную монографию Дадли Мэнфилда “Акционер ”. К 1598 году, когда был построен театр “Глобус”, Шекспир уже стал одним из самых преуспевающих актёров-драматургов в стране, являясь также совладельцем и акционером театра.
Кое-что в книге Мэнфилда показалось Дэну странным и интригующим. Там несколько раз приводились ссылки на детей-близнецов Шекспира — Хамнета и Джудит, и на то, как Хамнет умер в 1596 году в возрасте 11 лет — трагедия, которую Шекспир назвал «моей расплатой». В то же время Мэнфилд часто упоминал какой-то «Долг Шекспира», как будто тот что-то кому-то пообещал или занял у кого-то деньги. В отрывке из дневника другого актёра “Глобуса” Бена Филдинга неоднократно упоминалось об этом.
В этом году, лета 1611-го мы впервые исполнили “Бурю”, драму, в которой, как поведал Уилл, он осмелился в какой-то мере рассказать о Великом Старце, которому он дал своё обещание. Он сказал, что этот долг не сможет оплатить ни один человек, и что он отдал бы все своё богатство, дабы избежать его. Потому что обязательно придёт время, когда надо будет платить по Долгу.
Таким образом, представлялось ясным, что по какой-то причине Шекспир вступил в долговое соглашение с неким «Великим Старцем», кем бы тот ни являлся. Дэн встал с кровати и прошёл в гостиную, где хранилась его коллекция пьес Шекспира в мягких обложках. Он пролистал “Бурю” и в случайном порядке прочитал отрывки из неё, но не смог найти никаких признаков того, что Шекспир, возможно, пытался сказать о своём Долге.
Впрочем, одна фраза привлекла его внимание. «Тот, кто умирает, платит все долги».
Он вернулся к книге Мэнфилда. К 1613 году, когда сгорел “Глобус”, Шекспир почти постоянно проводил время в уединении в своём доме в Стратфорде. Однако, Бен Филдинг писал:
Уилл поведал мне тогда, что его Долг не даёт ему покоя, и что это должно быть, наконец, разрешено Им самим, любой ценой. Он должен вернуться в Саутворк, чтобы встретиться со своим Мучителем и умиротворить его. Все, что он говорил, он также записал, и отдал на хранение Джону Хемингу.
Это была последняя запись в дневнике Бена Филдинга. Согласно Мэнфилду, Филдинг исчез в ту ночь, когда произошёл пожар в “Глобусе”, и, предположительно, сгорел.
Дэн ещё раз прочитал и перечитал слова Филдинга, а затем снова выключил свет и попытался заснуть. Но все время его преследовало странное чувство, что что-то во всем этом было не так, как будто мир молча решил начать вращаться в другую сторону.
На следующее утро он прибыл на место раскопок “Глобуса” несколькими минутами позже семи. Было холодно и туманно, но дождь прекратился. Дэн открыл ворота и пробрался через глину к бытовке Холмана, засунув руки в карманы пальто.
К его удивлению, из жестяной трубы бытовки не шёл дым. Обычно утром в это время Холман заваривал чай и готовил завтрак. Ещё более странным являлось то, что дверь бытовки оказалась приоткрытой. Дэн поднялся по деревянным ступенькам и повертел головой.
— Холман? — позвал он. — Холман? Ты здесь?
Внутри помещения оказалось холодно и темно. Незаправленная кровать Холмана пустовала; на доске для объявлений шуршали рисунки и чертежи, издавая звуки, похожие на шёпот скорбящих в тёмной часовне. Плита была холодной, чайник стоял пустой и незакрытый.
— Холман? — повторил Дэн.
Он вышел из бытовки и пошёл по грязи к ширме из холста и старых дверей, где было найдено тело. Возможно, Холман решил начать работы пораньше, а позавтракать потом. Над Саутворком заморосил мелкий дождь, а на реке печально гудела баржа.
Он отодвинул одну из старых дверей, загораживающих место раскопок.
— Холман? — позвал он, а потом увидел, почему Холман не отвечал, и застыл, как вкопанный, быстро и беззвучно глотая воздух, будто только что бежал.
Сначала он не мог понять, на что смотрит, но постепенно запутанные петли и клубки алого и серого стали проясняться перед его глазами. Его горло сжалось, а рот внезапно наполнился желчью и тепловатым кофе.
Что-то растерзало Холмана; разорвало на части и усеяло всю поверхность длинными мотками внутренностей и блестящих мышц. Его грудная клетка лежала на дальней стороне раскопок, как часть заброшенной машины. Кусок сплющенного лица смотрел вверх из грязи рядом с правой ногой Дэна. С одним глазом, половиной окровавленной бороды, без челюсти. Очки лежали неподалёку; обе линзы заляпаны липкой кровью.
Дрожа от холода и страха, Дэн подошёл к центру участка, где Рита обнаружила мумифицированное тело. Оно по-прежнему лежало там, но было как бы отброшено на бок, и одна из ног торчала из-под него, согнутая под неестественным углом. Глина вокруг выглядела так, будто её перемесили бульдозером. Только Бог знал, что здесь произошло. Холман никогда бы не допустил подобного, в особенности по отношению к такой важной археологической находке. И что случилось с самим Холманом?
Дэн принюхался к утреннему воздуху. Колючему и холодному, как наждачная бумага. И в нем присутствовал другой запах, аромат, который являлся не просто запахом разорванного человеческого тела. Что-то затхлое, зловонное; как в хранилище церковных книг, которое было закрыто слишком долго. Застойный запах. Затхлый запах. Древний запах.
Дэн кружил по покрытому грязью участку на отяжелевших, как свинец ногах, и не знал, что делать. Некоторое время он простоял неподвижно, прижав руку ко рту, пытаясь решить, нужно ли, чтобы его вырвало. Но затем он услышал хнычущий звук, похожий на стон сбитого машиной кота. Нахмурившись, Дэн повернулся и только тогда увидел Риту, распластавшуюся за одной из дверей. Она была покрыта глиной с головы до ног, с глазами, налитыми кровью и глядящими в пустоту.
Он опустился на колени рядом и схватил её скользкую от глины руку.
— Рита? Рита, — это Дэн.
Она дико уставилась на него. Девушка тряслась всем телом, дёргая и кивая головой, как сумасшедшая.
— Рита, ради Бога, что случилось?
— Оно вышло, — прошептала Рита серыми от грязи губами. — Мы перевернули его, и земля будто закипела. И оно вышло!
— Что вышло? Рита, что это было?
Она яростно качала головой из стороны в сторону.
— Начался ветер… ветер, который шёл снизу. А затем земля закипела. И потом Холман закричал, потому что появилось что-то чёрное с щупальцами, постоянно меняющее форму, и оно разорвало его на куски.
Дэн прижал Риту к себе, пока она дрожала, качалась и трясла головой. Наконец он стёр грязь с её лба и сказал:
— Всё в порядке. Все закончилось. Я вызову скорую помощь.
Он пришёл навестить её через две недели. Рита остановилась в “Эттингтон-Парке”, огромном готическом отеле из кремового и серого камня, расположенном в глубине сельской местности Уорвикшира, к югу от Стратфорда-на-Эйвоне, среди облепленных грачами вязов, рядом с неторопливой речкой.
Они гуляли по территории холодным днём, тишина которого лишь изредка нарушалась карканьем грачей.
— Что они собираются делать с раскопками? — спросила девушка.
Дэн закурил и выпустил облачко дыма.
— Пока план состоит в том, чтобы заполнить участок мелким песком, для сохранения того, что мы уже выкопали, а затем заложить на нем фундамент офисного здания. Никто не увидит это место снова, пока проклятое здание не снесут.
— Здесь хорошо. Действительно, тихо, — произнесла Рита. — У них есть библиотека, много каминов и крытый бассейн.
— Тебе удалось вспомнить, что случилось? — спросил Дэн, пристально глядя на неё.
Она отвела взгляд, её глаза стали остекленевшими.
— Только то, что я уже сказала. Поднялся ветер, земля закипела, и оно вышло. Полиция сказала, что это был, вероятно, взрыв болотного газа; типа какого-то странного несчастного случая. Блуждающий огонь, но только огромной силы.
Дэн взял её руку и сжал.
— Будь счастлива, — сказал он и ушёл.
Под хмурящимся небом он поехал в Стратфорд-на-Эйвоне и посетил Шекспировскую библиотеку рядом с Мемориальным театром. Остаток дня он провёл за маленьким столиком в углу, под окном, читая не произведения Шекспира, а записки его напарника — актёра из театра “Глобус” Джона Хеминга, который помогал составлять первое собрание сочинений Шекспира. Когда Дэн обнаружил интересующее его письмо, уже начало смеркаться, и в библиотеке зажглись флуоресцентные лампы. Создавалось впечатление, будто письмо ждало его, вставленное в том дневников Джона Хеминга. Часть записки представлялась неразборчивой, и никто, кто не видел тело Холмана, не понял бы, о чем на самом деле говорит её текст, как не понял бы и того, что её написал сам Шекспир. Она было датирована 1613 годом, за три года до смерти Шекспира и за десять лет до того, как Хеминг составил первую коллекцию произведений великого драматурга.
…и, Джон, это поездка, из которой я никогда не вернусь. Я предложил ему жизнь в обмен на свой успех; но никогда я не думал, что он потребует жизнь моего бедного ребёнка. Теперь я понимаю, что ни я, ни любой другой человек на земле не были в праве заключать подобную договорённость. Только Бог может решать чью-то судьбу, а не это существо из времён до Бога и мест, где Бог не имел владычества. Я наслаждался своей фортуной, но горе моё безмерно, и теперь цена должна быть заплачена. Бедный Хамнет, пожалуйста, прости меня.
Будь предупреждён, Джон, о Великих Старцах, пришедших Извне. У них есть власть, чтобы дать все, что человек только может пожелать; и власть накладывать наказание вне границ всякого разума. Будь предупреждён, прежде всего, о Йог Сототе, который вышел из-за пределов пространства и времени, но который теперь обитает под подвалами “Глобуса”. “Глобус” был построен, имеющим такую форму, чтобы дать ему укрытие; так что теперь его необходимо снести, а подвалы завалить и заколотить досками; и меня с ними; для того, чтобы Хамнет мог снова жить.