— Я просто пытаюсь понять, что же случилось.
Ян де Кейзер хрипло и тонко откашлялся.
— Я видел, как ваша жена говорила с той монахиней, и всё, и она пропала. Я обернулся на облучке и увидел, как монахиня пошла на Миндербродерстраат, прямо в солнечный свет, а потом она тоже пропала, и это всё.
— Вы когда-нибудь прежде встречали монахиню в сером?
Ян де Кейзер помотал головой.
— Не знаете, откуда она могла быть? Из какого ордена? Ну, там доминиканцы, францисканцы, ещё какие-нибудь?
— Я не разбираюсь в монахинях. Но, может, она была не монахиней.
— О чём вы говорите? В полиции вы сказали, что это монахиня.
— А что, по-вашему, мне надо было сказать? Что это была статуя? Два привода за наркотики у меня уже есть. Меня бы упрятали в психушку или отправили в ту долбаную ублюдскую больницу в Кортрейке.
— Что вы сказали про статую? — переспросил Дин.
Ян де Кейзер опять прокашлялся и начал закрывать дверь.
— Это ж Брюгге, чего вы ждали?
— Всё равно не понимаю.
Почти уже закрытая дверь замерла. Дин опять достал бумажник, напоказ вытащил три стофранковых банкноты и продемонстрировал их.
— Ради этого я проделал долгий путь, Ян. Я должен узнать всё.
— Ждите, — сказал Ян де Кейзер и закрыл дверь. Дин ждал. Он оглядел туманную протяжённость улицы Остмеерс и увидел, что на углу Зоннекемерс стоит девушка, засунув руки в карманы. Дин не мог решить, следит она за ним или нет.
Спустя две-три минуты дверь Яна де Кейзера снова отворилась, и он вышел на улицу, в коричневой кожанке и клетчатом шарфе. Он источал запах лечебной мази и сигарет.
— Мне очень нездоровится, всё время после того раза. Особенно грудь. Может, это никак не связано с монахиней, может и так. Но знаете, как говорится: где была чума — там всегда чума.
Он повёл Дина обратно той же дорогой, какой тот пришёл, — мимо каналов, мимо музея Грутхусе, вдоль Дийвера, к Висмаркту. Ян де Кейзер шагал очень быстро, ссутулив узкие плечи. По улицам грохотали лошади и экипажи, словно повозки на эшафот, а на Белфорте трезвонили колокола. Вокруг стоял тот высокий необычный музыкальный перезвон, который раздаётся лишь от европейских колоколов. Дину он напоминал о Рождестве и войнах; возможно, в этом и была вся истинная суть Европы.
Они дошли до моста у перекрёстка улиц Хогстраат и Миндербродерстраат. Ян де Кейзер ткнул пальцем сначала в одну сторону, потом в другую.
— Я везу немцев; немецкая семья, пять или шесть человек. Еду медленно, потому что моя лошадь устала, так? Я вижу ту женщину в узких коротких белых штанишках и голубой футболке и гляжу на неё, потому что она милая. Это была твоя жена, так? У неё отличная фигура. Ладно, я поворачиваюсь и гляжу, не только потому что она миленькая, а и потому, что ещё она беседует с монахиней. Монахиня была в сером, совершенно точно. И они разговаривали так, будто сильно спорили. Понимаете, о чём я? Вроде как спор, и очень ожесточённый. Ваша жена поднимала руки вот так, раз за разом, словно говорила: «За что мне это? За что мне это?» А монахиня качала головой.
Дин огляделся вокруг, раздражённый и сбитый с толку.
— Вы что-то говорили про статуи и чуму.
— Гляньте вверх, — посоветовал Ян де Кейзер. — Видите, на углу почти каждого здания каменная Мадонна. Вот одна из самых больших, в натуральную величину.
Дин поднял взгляд и впервые заметил арочную нишу, устроенную наверху в углу строения. Там скорбно взирала на улицу внизу Дева Мария с младенцем Иисусом на руках.
— Видите? — спросил Ян де Кейзер. — Столько всего можно заметить в Брюгге, если поднять голову. На уровне третьего этажа другой мир. Статуи, горгульи и флаги. Взгляните на этот дом. На нём лики тринадцати дьяволов. Их изобразили там, чтобы отгонять Сатану и защищать живущих в доме от Чёрной смерти.
Дин перегнулся через ограждение и уставился на воду. Было так туманно и зябко, что ему не удалось разглядеть своего лица, лишь размытое пятно, чёрно-белый снимок, и вдобавок, сделанный на трясущуюся камеру.
Ян де Кейзер продолжил:
— В четырнадцатом веке, когда пришла чума, жители Брюгге думали, что они полны грехов, так? и что Бог их покарает. Поэтому они наставили статуй Девы Марии на каждом углу, чтобы отгонять зло; и дали обет Святой Деве, что всегда будут поклоняться и почитать её, если она убережёт их от чумы. Это понятно, так? Они заключили обязывающее соглашение.
— А что случится, если нарушить это обязывающее соглашение?
— Святая Дева простит, потому что Святая Дева всегда прощает. Но вот статуя Святой Девы покарает.
— Статуя? Как статуя может кого-то покарать?
Ян де Кейзер пожал плечами.
— Их делали с ложной верой. Их делали с ложными надеждами. Статуи, созданные с ложными надеждами, всегда будут опасны, потому что они могут обратиться против создавших их людей и ждут вознаграждения за своё дело.
Такое у Дина вообще не укладывалось в голове. Он начал подумывать, что Ян де Кейзер нездоров не только телесно, но и психически, а ещё пожалел, что вообще сюда пришёл.
Но Ян де Кейзер указал на статую Девы Марии, потом на мост, потом на реку и заявил:
— Это не только камень, не только резьба. Они заключают в себе все людские чаяния, благие ли это чаяния или греховные. Это не просто камень.
— Что ты пытаешься мне сказать? Что же ты видел?…
— Серая мадонна, — отвечал Ян де Кейзер. — Если ты погрешишь против неё, то непременно за это поплатишься.
— Спасибо, дружище, — произнёс Дин. — Я тоже тебя люблю. Я пролетел весь путь из Нью-Милфорда в Коннектикуте, чтобы услышать, что мою жену убила статуя. Ну, спасибо. Выпей за меня.
Но Ян де Кейзер вцепился ему в рукав.
— Вы не понимаете, так ведь? Все прочие говорили вам ложь. Я пытаюсь рассказать вам правду.
— Да какое тебе дело до правды?
— Вам незачем оскорблять меня, сэр. Правда всегда была важна для меня, как важна и для всех бельгийцев. Что я выиграю, если солгу вам? Несколько сотен франков и что дальше?
Дин поднял глаза на серую Мадонну в стенной нише. Затем снова перевёл взгляд на Яна де Кейзера.
— Понятия не имею, — безучастно произнёс он.
— Ладно, просто дай мне деньги и, может, мы потом поговорим о морали и философии.
Дин не удержал улыбки. Он отдал Яну де Кейзеру его плату, а потом просто стоял и смотрел, как тот торопится прочь, руки в карманах, плечи ходят туда-сюда. «Господи, — подумал Дин, — я старею. Или так, или Ян де Кейзер нарочно мне подыгрывал».
И в то же время он так и стоял через перекрёсток от угла с серой мадонной и очень долго глядел на неё, пока у него не озяб нос и оттуда не потекло. Серая мадонна тоже смотрела на Дина невидящими каменными глазами, прекрасными и безмятежными, со всей скорбью матери, которой ведомо, что её дитя повзрослеет и его предадут, и что в грядущие века люди так и будут произносить Его имя всуе.
По улице Хогстраат Дин вернулся к рыночной площади и зашёл в одно из кафе у входа в Белфорт. Он сел в уголке, под деревянной статуей порочного на вид средневекового музыканта. Чтобы согреться, Дин заказал маленький эспрессо и бренди «Асбах». Темноволосая девушка в другом углу кафе быстро улыбнулась ему, а потом отвела взгляд. Из музыкального автомата играла «Гуантанамера»[54].
Дин почти уже собрался уходить, когда ему показалось, что за запотевшим окном промелькнула фигура, похожая на монахиню.
Он нерешительно помедлил, затем поднялся из-за столика, подошёл к двери и открыл её. Дин мог поклясться, что заметил монахиню. Даже если это была не та самая монахиня, с которой беседовала Карен в тот день, когда её задушили и бросили в канал, эта тоже ходила в светло-сером. Может быть, она принадлежала к тому же ордену и могла бы помочь разыскать ту самую, первую монахиню и узнать, о чём Карен говорила с ней.
Площадь Маркт, веерообразно вымощенную серой брусчаткой, пересекала группа школьников, вышагивающих вслед за шестью или семью учителями. Дин был уверен, что позади учителей мелькнула серорясая фигура, спешащая к арочному входу в Белфорт. Он торопливо зашагал по рыночной площади, как раз в тот момент, когда зазвучал перезвон колоколов и с обрамляющих площадь крыш взмыли скворцы. Он увидел, как та фигура исчезла во мглистом и сумрачном арочном проходе, и припустил трусцой.
Дин уже почти добрался до арки, когда его ухватили за рукав и он чуть было не грохнулся. Дин обернулся. Это оказался официант из кафе, бледный и запыхавшийся.
— Вы должны расплатиться, сэр, — заявил он.
— Разумеется, простите, вылетело из головы, — отозвался Дин и торопливо вытащил бумажник. — Вот, сдачи не надо. Я спешу, понятно?
Он оставил стоящего посреди площади, сбитого с толку официанта и кинулся в арку. За ней оказался большой и пустынный двор. Каменные ступени с правой стороны вели внутрь, в саму колокольню. Больше монахине некуда было податься.
Дин поднялся по ступеням, толкнул внушительную дубовую дверь и зашёл внутрь. Молодая женщина в выгнутых вверх очках и с туго заплетённой косой на макушке сидела за кассовым окошком и красила ногти.
— Вы не видели, сюда не заходила монахиня?
— Монахиня? Вроде нет.
— Ладно, дайте мне билет.
Дин нетерпеливо дождался, пока ему вручат билет и проспект с описанием истории Белфорта. Потом открыл узкую дверку, что вела к винтовой лестнице, и стремительно пошагал вверх.
Ступеньки оказались невообразимо крутыми, и вскоре Дину пришлось умерить шаг. Он тащился оборот за оборотом, пока, где-то на трети пути к вершине, не добрался до маленького балкона, где остановился и вслушался. Если по лестнице впереди действительно поднимается монахиня, он без труда её услышит.
И — да — он явственно различал тук-тук-тук чьих-то шагов по истёртым каменным ступеням. Этот звук отдавался на лестнице эхом, будто гранитные обломки падали в колодец. Дин ухватился за толстый скользкий канат, служивший поручнем, и ещё решительнее продолжил подъём, хотя взмок от холодной испарины и натужно глотал воздух.