— Видишь? — спросил Боубей. — Это для того, чтобы отпугивать злых духов. Такие штуки сейчас редко где встретишь.
Они подождали какое-то время, и Боубей постучал ещё раз. Через минуту они услышали скрип открывающейся двери, звуки фортепиано — кто-то играл Моцарта — и женский голос. Винсент задрожал от волнения, и в голове его пронеслась глупая ребяческая мысль: вот бы развернуться и убежать отсюда. Боубей подмигнул ему и сказал:
— Сейчас к нам выйдет мадам Ледук.
Дверь распахнулась, и на пороге возникла высокая женщина с пепельно-белыми волосами, собранными в косу на макушке. На ней был длинный шёлковый пеньюар цвета морской волны, отороченный кружевом. Ей было лет сорок пять, не меньше, но она была удивительно красива: резкие, слегка нордические черты лица и голубые глаза — такие бледные, что казались прозрачными. Её пеньюар был расстегнут практически до самой талии, а в ложбинке между грудей покоилось большое металлическое распятие. Судя по тому, как лежала грудь, белья под пеньюаром не было.
— Франсуа, какая приятная встреча, — произнесла она. Она говорила с едва различимым квебекским акцентом, очень внятно и утончённо. — И — неужели! Сегодня ты привёл с собой друга.
— Я же не настолько жадный, чтобы ни с кем не делиться, не так ли? — сказал Боубей. — Виолетта, это Винсент Джеффрис. Очень одарённый молодой человек. Известный композитор. Иоганн Себастьян Бах и рядом с ним не стоял.
Мадам Ледук протянула ему руку, так, что кисть слегка свисала, и Винсент догадался: она ожидает поцелуя. Так он и сделал, и, подняв глаза, увидел на её лице довольную улыбку. Боубей сказал:
— Пойдёмте внутрь. Я бы не прочь расправиться с бутылочкой холодного шампанского.
Они прошли в холл, и мадам Ледук закрыла за ними дверь, оградившись от солнечного света.
— Один высокий и один низкий, — отметила она, а затем коротко и звонко рассмеялась. Боубей тоже засмеялся — его смех был похож на собачий лай — и шлёпнул её пониже спины. Низкий рост никогда не препятствовал его общению с женщинами, по крайней мере, он всегда это утверждал, и Винсент не сомневался в этом. Боубей был энергичен, довольно хорош собой, хотя внешность его была грубовата и небрежна: квадратная челюсть, густые брови, чёрные вьющиеся волосы. Винсент же был не только выше ростом, но и гораздо более худым и спокойным. Светлые волосы он зачёсывал назад, у него было узкое лицо с орлиным носом и манера прищуривать глаза так, будто бы собеседник стоял в нескольких милях от него. Патриция говорила, что, когда она впервые его увидела, он напомнил ей Лоуренса Аравийского, который вглядывается в отдалённый мираж. Миражем в итоге оказался их брак.
— Так значит, вы известный композитор, мистер Джеффрис? — спросила мадам Ледук. — Некоторые из моих девочек учатся играть на фортепиано. Вы можете преподать им пару уроков.
— Франсуа, как обычно, преувеличивает, — сказал Винсент. — Я сочиняю музыку к рекламным роликам, фильмам и всё в таком духе. Видели рекламу пончиков «Даунхоум»? Музыку к ней писал я. А сейчас мы с Франсуа вместе работаем над рекламой пива «Лабатт».
— Это надо слышать! — сказал Боубей. — Захватывающе? Волнующе? Ещё бы!
Они вошли в просторную гостиную с высоким потолком. Окна, должно быть, выходили в сад, но Винсент не мог с уверенностью утверждать этого, поскольку они были плотно задрапированы белыми ситцевыми шторами. Солнечный свет, проходя сквозь них, навевал воспоминания о давно ушедших летних днях. Светлый деревянный пол был отполирован до блеска, кое-где лежали старинные коврики. Мебель тоже была старинная, с позолотой и кремово-жёлтой обивкой. Повсюду висели зеркала, и Винсенту сначала показалось, будто девушек в комнате собралось не меньше пятнадцати, если не больше.
Мадам Ледук хлопнула в ладоши и окликнула их:
— Внимание, mes petites [1]! Поприветствуйте господина Боубея. Сегодня он привёл с собой друга.
Девушки немедленно подбежали и окружили их. Теперь Винсент видел, что их всего семь, но он по-прежнему был настолько взволнован, что больше всего хотел бы оказаться где-нибудь в другом месте. Никогда в жизни он не испытывал такого возбуждения и в то же время смущения. Все девушки были хороши собой, а две или три из них были почти так же красивы, как сама мадам Ледук. Среди них была рыженькая с молочно-белой кожей, длинноволосая брюнетка с чёрными раскосыми глазами, в которых можно было утонуть. Блондинки — одна бойкая и кудрявая, другая высокая и загадочная, с такими длинными волосами, что она могла бы завернуться в них, как в шёлковое покрывало. В комнате была ещё одна брюнетка, она скромно стояла позади своих подружек, но её лицо было просто идеальным — Винсент не мог отвести взгляд.
Больше всего его поразила их одежда. Он и сам не мог бы с уверенностью сказать, чего он ожидал: эротического белья или атласных пеньюаров, вроде того, что был на мадам Ледук. Но вместо этого все они оказались одетыми в простые ночные рубашки длиной почти до колен, а на одной из девушек даже были белые носочки. Винсент подумал, что мадам Ледук намеренно велела им так одеться, чтобы они казались ещё моложе, чем есть на самом деле, чтобы они выглядели как школьницы; но и без того ни одной из них нельзя было дать больше восемнадцати, в крайнем случае — девятнадцати лет.
— Девочки, мистер Джеффрис — известный музыкант, — объявила мадам Ледук. — Возможно, он будет любезен сыграть для нас, пока мы приготовим напитки, — она подмигнула Боубею, и Винсент заметил это. Наверно, она почувствовала его волнение, и — да, предложить ему сыграть было хорошей идеей. Это поможет ему расслабиться. — Вы пьёте шампанское, мистер Джеффрис? Могу я называть вас Винсентом?
— Конечно, зовите меня Винсентом. Но, если вы не против, я бы предпочёл пиво.
— Все, что пожелаете, — ответила она. Почти целых десять секунд она неотрывно смотрела ему прямо в глаза, не произнося ни слова. Её глаза были уникальны: две капельки голубых чернил на поверхности зеркала. Он опустил взгляд и поймал себя на мысли, что смотрит на крест на её груди. Он чувствовал исходящий от неё запах духов. Летний цветочный аромат по какой-то причине напомнил ему — о чем? Он и сам не мог определить. О чем-то неуловимом. О чем-то личном. О чем-то, что случилось давным-давно.
Одна из девушек подошла ближе к нему и взяла у него пальто. Другая ослабила узел на его галстуке.
— Нравится? — спросил Боубей, шагая по комнате. — Вот это я называю заботой.
— Прошу, сыграйте нам, — застенчиво произнесла рыженькая, пододвинув к нему стул. Винсент сел, размял пальцы и принялся играть одну из своих коронных мелодий, самую быструю версию.
«Гонки в Кемптауне». Девушки смеялись и хлопали в ладоши, а, когда он закончил, одна из блондинок поцеловала его в шею. Вторая блондинка — длинноволосая, более смелая и чувственная, — поцеловала его прямо в губы.
— Франсуа был прав. Вы великий музыкант. Ваша музыка ужасна, но вы — вы великий музыкант.
«Очень смело, — подумал он, — даже слегка пугающе». Но при этом ещё ни разу он не испытывал такого возбуждения, сидя за фортепиано. Сквозь простую ночную рубашку девушки он чувствовал тепло её тела. Рубашка была не застёгнута, и он мог разглядеть изгибы её маленькой упругой груди.
Мадам Ледук подала ему бокал холодного золотистого пива. Он сделал несколько глотков и стал играть более медленную и чувственную мелодию, которую написал на стихотворение Руперта Брука. Длинноволосая блондинка подошла и, обняв его, села рядом, но играл он не для неё, а для брюнетки, которая, опустив взгляд, стояла позади остальных и задумчиво теребила прядь волос.
В твоих руках я находил покой,
Как птица в тишине ночной.
А мысли о тебе в моем бреду
Подобны были листьям в сумрачном саду
Иль облакам в безлунных небесах.
Блондинка массировала ему плечи, а затем провела пальцами вниз вдоль позвоночника. Рыженькая стояла за его спиной и перебирала его волосы. В другом конце комнаты сидел Боубей, усадив себе на колени кудрявую блондинку, рядом с ними на полу сидела ещё одна девушка. Он поднял бокал с шампанским, и на его лице появилась блаженная улыбка.
— Вот что такое жизнь, друг мой. Вот она, настоящая жизнь.
— Огонь любви в твоих глазах, — пропел Винсент. Он смотрел на брюнетку: она пропускала волосы сквозь пальцы, и в мягком солнечном свете, приглушённом занавесками, они сияли, будто тончайшие шёлковые нити. Он не знал, заметила ли она его взгляд. Он не знал, нарочно она с ним заигрывает или нет. Казалось, ей все равно, но всё же…
Огонь любви в твоих глазах,
Любви такой пронзительной, глубокой —
Угас, исчез, как сокол в вышине далёкой,
Не оставляя ни следа в конце…
Он сделал паузу, а затем едва слышно закончил:
На ангельском твоём лице.
На секунду воцарилась тишина, затем мадам Ледук хлопнула в ладоши — словно голубь угодил в дымоход.
— Винсент, вы нас совершенно очаровали. Сыграйте ещё.
— Может быть, мне стоит уступить место одной из ваших девушек? Я бы хотел послушать, как они играют.
— Да, разумеется. Я забываюсь. Вы пришли сюда не для того, чтобы развлекать нас. Минетта, сыграй господину Джеффрису « Curiose Geschichte». Вы знаете, Минетта целый месяц упражнялась в игре на фортепиано. А ты, Софи, станцуй для нас.
Винсент встал, длинноволосая блондинка проводила его к дивану, на котором сидел Боубей, и устроилась рядом с ним. Она провела рукой по его бедру сквозь ткань брюк, затем её правая рука скользнула между ног и нащупала его член. Винсент поднял на неё взгляд, но она ничего не говорила, только целовала его. Он выпил меньше половины бокала, но уже чувствовал, что вот-вот потеряет связь с реальностью. Эрекция была такой сильной, что ему было даже слегка больно, и он никак не мог с этим справиться.
Минеттой звали кудрявую блондинку. Она села за фортепиано, закрыла глаза и начала играть медленную, жалобную мелодию. У неё был прекрасный слух и чувство ритма. Мадам Ледук была права: девушка хорошо упражнялась. Её игра была почти академической. Но почему, имея такой талант, она торчит здесь, в этой богом забытой канадской провинции, почему продаётся любому мужчине, который этого захочет?