— Мой друг. Его зовут Пуни Пуни Пу Сюк.
Мужчина протянул ему руку:
— Очень приятно. Меня зовут Дэвид Кюльбет.
— Приятно познакомиться, мистер Сальто-по-французски.
— Что, простите?
— Так переводится ваше имя, сэр. «Кюльбет» в переводе с французского — «сальто». Прыжок с переворотом.
— Ясно, — сказал ошеломлённый Дэвид Кюльбет. Он повернулся к Джеку и забрал у него листок с машинописным текстом.
— Здесь сказано, что сэр Ланселот так тосковал по Волшебнице Шалот, что спросил совета у Мерлина, как вернуть её. Но Мерлин сказал, что проклятие необратимо. Единственный способ воссоединиться с ней — это самому погрузиться в зеркало.
— То есть…
— Да, боюсь, это так. Вы можете воссоединиться со своей возлюбленной, но для этого вам необходимо к ней присоединиться. Но имейте в виду… это всего лишь легенда, как и о Камелоте, и я не могу дать вам никаких гарантий.
— Мистер Погреб-по-немецки! — тревожно воскликнул Пуни Пуни. — Вы не сможете жить в зеркальном мире!
Джек ничего не ответил. После долгой паузы Дэвид Кюльбет сложил листок бумаги и протянул ему.
— Мне действительно очень жаль, что так произошло, мистер Келлер. Но, боюсь, больше я не могу ничем вам помочь.
Они устроились у окна в баре Стейнера на Первой Вест-стрит и заказали два бокала холодного «Уильяма Рэндольфа Херста». Подошла официантка — лама с косичками, перевязанными красными и белыми ленточками, и медным колокольчиком на шее.
— Желаете посмотреть меню? — спросила она высоким скрипучим голосом, исходящим из самой глубины горла. — Наше блюдо дня — седло седла в мараскине.
Джек помотал головой.
— Спасибо, не надо. Только два пива.
Официантка устремила на него взгляд своих узких золотистых глаз.
— Вы выглядите немного расстроенным, мой друг. Простите, если лезу не в своё дело.
— Проблемы зеркального характера, — сказал Пуни Пуни.
— О, мне очень жаль. У моего племянника тоже были такие проблемы. Он потерял двух дочерей.
Джек поднял на неё глаза.
— Он пытался их вернуть?
Официантка затрясла головой, и колокольчик у неё на шее зазвенел:
— А что делать? Раз уж они пропали — значит, пропали.
— А он никогда не думал о том, чтобы уйти вслед за ними?
— Я вас не понимаю.
— Он никогда не думал о том, чтобы самому пройти сквозь зеркало и попробовать спасти их?
Официантка снова затрясла головой:
— У него осталась жена и ещё пятеро детей, о которых надо заботиться.
— И что же он сделал?
— В конце концов, он разбил зеркало. Не мог больше выносить плача своих малюток.
Когда она ушла, Джек и Пуни Пуни молча принялись за пиво. Наконец, Пуни Пуни вытер рот тыльной стороной руки и сказал:
— Вы всерьёз задумались об этом, не так ли?
— А что ещё я могу сделать, Пу? Я люблю её. Я не могу просто взять и бросить её там.
— Даже если вам удастся проникнуть в зеркало, то как вы выберетесь обратно?
— Значит, придётся остаться жить там.
Пуни Пуни крепко сжал руки Джека.
— Когда любимая падает с высокой башни, даже фламинго не под силу спасти её, а ведь фламинго умеют летать.
Той ночью Джек сидел на краю кровати, глядя в зеркало, словно неудачливый предсказатель будущего. За окном, на берегу океана, сверкали огни города, словно Камелот.
— Жаклин… — сказал он как можно тише, будто не хотел нарушить её покой.
Он вспомнил день их знакомства. Сидя в дамском седле, она ехала на белой корове по полю подсолнухов под небом цвета бронзы, отполированной до блеска. На голове у неё были остатки свадебного торта, сама она была завёрнута в белую камчатную скатерть, край которой шлейфом тащился по земле.
Он остановился и прикрыл глаза рукой от солнца. Он приехал в Напа, Калифорния, к своему другу Осмонду, и вместе с ним посетил винодельню Мамма, где выпил две бутылки ледяного «Кювье Напа», изготовленного способом méthode champenoise[17]. В поисках места для парковки, он свернул не туда и заблудился.
— Прошу прощения! — крикнул он, хотя она была всего в трёх метрах от него, не дальше. — Вы не подскажете, как мне добраться до Янтвилла?
Первой заговорила корова:
— Извините, — со вздохом произнесла она с явно французским акцентом, — но я никогда раньше не бывала в этих местах, — она медленно перевела взгляд своих чёрных блестящих глаз из стороны в сторону, оглядывая поле подсолнухов. — Откровенно говоря, я нигде раньше не бывала.
Но Жаклин рассмеялась и сказала:
— Не беспокойтесь, я покажу вам дорогу!
Она соскользнула с седла, подошла к Джеку и остановилась совсем рядом с ним. Скатерть чуть приспустилась, и он увидел, что одежды под ней нет.
— Вам ведь вовсе не обязательно ехать в Янтвилл, не так ли? — спросила она. Духи у неё были очень насыщенные, головокружительный аромат лилии. — Теперь уже нет?
— У вас на голове торт, или я перебрал с выпивкой?
— Да, торт… Сегодня я должна была выйти замуж, но передумала.
Джек покачнулся, моргнул и огляделся вокруг. Одни подсолнухи до самого горизонта, ни единой живой души.
— Подержите-ка, — сказала Жаклин.
Она протянула ему уголок скатерти и начала кружиться, кружиться, подняв вверх руки, слой за слоем разворачивая ткань. Наконец, она осталась совершенно обнажённой, за исключением свадебного торта на голове и изящных белых кружевных сапожек на высокой шпильке. Джек не сомневался, что это всего лишь галлюцинация. Слишком жарко и слишком много méthode champenoise.
Фигура у Жаклин была потрясающая, почти непропорциональная, не такая, как у обычных девушек. Широкие плечи, большая грудь, тончайшая талия и узкие бедра. Её кожа цвета тёмной карамели блестела от лосьона. От тёплого ветерка, покачивающего подсолнухи, соски её набухли и затвердели.
— Сегодня я должна была закрепить свой брачный союз, — сказала она. — Но поскольку жениха у меня больше нет…
— За кого вы должны были выйти?
— За француза. Но я не захотела.
Джек облизнул пересохшие от жары и алкоголя губы. Жаклин нежно положила руку ему на плечо и сказала:
— Вы не окажете мне честь?
— Какую ещё честь?
Она повернулась к нему спиной, наклонилась, обеими руками раздвинула ягодицы. Он стоял и смотрел на узкое отверстие ануса и пухлые гладкие половые губы. Она раздвинула их так широко, что он видел, какая розовая, влажная и блестящая она внутри.
— Ну? — спросила она, выждав некоторое время. — Чего же вы ждёте?
— Я…
Корова на секунду перестала жевать цветок:
— Si vous ne trouvez pas agrÈables, monsieur, vous trouverez de moins des choses nouvelles, — проговорила она, роняя жёлтые лепестки с пятнистых губ. — Если вам не понравится, месье, вы, по крайней мере, попробуете нечто, ранее неизведанное.
Джек снял рубашку и расстегнул ремень; он раздевался быстро, как привык ещё мальчишкой, когда купался в речке у дедушки. Он уже возбудился, и когда он снял спортивные трусы, его член был наготове.
Он подошёл к Жаклин сзади, взял член в руку и направил его в её влажную вагину.
— Этим членом ты консуммируешь наш брак, — торжественно произнесла Жаклин.
Он вошёл в неё как можно медленнее. Внутри было очень влажно и горячо, будто у неё жар. Он вошёл так глубоко, как только мог, и на мгновение замер, закрыл глаза, чувствуя всей кожей тепло солнечных лучей и ласковый ветер. Этот момент был идеален, он лежал за пределами греховности, морали, за пределами реальности.
Не открывая глаз, он услышал жужжание. Что-то опустилось ему на плечо. Открыв глаза, он увидел маленькую пчелу. Он попытался стряхнуть её, но не получилось, и она медленно поползла к его шее. Он дёрнул плечом, затем попытался сдуть её, но пчела крепко уцепилась за его кожу.
Снова послышалось жужжание. Ещё две пчелы покружились над ним, а затем сели ему на спину. Жаклин просунула руку между ног, нащупала его сжавшуюся мошонку и впилась в неё ногтями:
— Сильнее! — потребовала она. — Сильнее! Я хочу, чтобы наш союз был консуммирован как следует! Давай!
Джек немного отступил назад, после чего вошёл в неё ещё глубже. Она издала радостный клич.
— Тра-ля-ля!
Он входил в неё снова и снова, и с каждым толчком ему на плечи опускались пчёлы. Они будто градом летели на него со всех сторон. Вскоре вся его спина оказалась усыпана ими. Они заползали ему в волосы, ползали по лицу. Они даже пытались забраться ему в ноздри и в рот.
— Быстрее, сэр рыцарь! — подгоняла его Жаклин. Он обхватил её бёдра обеими руками и стал так яростно трахать её, что с каждым толчком она подпрыгивала на несколько сантиметров. Но пчёлы не улетали, они ползали по его ногам, облепили его мошонку, забились в щель между ягодицами. Одна из пчёл ужалила его, затем ещё одна, и ещё. Мошонка и основание пениса горели. Его гениталии стали опухать, пока не увеличились почти вдвое.
Одна пчела заползла на несколько сантиметров вглубь его ануса и ужалила его. За ней последовали другие — десятки пчёл; Джек словно сел на терновый куст. Жаклин не умолкала, при каждом толчке её грудь тряслась, будто два огромных желе, и, несмотря на боль, он ощутил, как приближается сладкая волна, словно его член — это вулкан, сперма — раскалённая лава, и он на грани извержения.
Жаклин задрожала.
— О-о, кон-су-ма-ААААА-ци-я! — закричала она, будто оперная певица в последнем акте трагедии. Она упала на колени, на выжженную солнцем землю между стеблей подсолнухов, и в этот момент сперма Джека, облачённого в костюм из живых пчёл, брызнула ей на ягодицы, анус и раскрытое влагалище.
Опустошённый, он упал на землю рядом с ней, в шоке от произошедшего, а пчёлы — все разом, — жужжа, улетели прочь. Лишь несколько насекомых ещё выползали из его ануса, медленно, будто спелеологи, которые провели в пещере безвылазно целую неделю. Они расправили крылья и тоже улетели.
— Тебя покусали, — проговорила Жаклин, прикоснувшись к опухшим губам Джека. Все его тело было в красных припухлостях от укусов, а глаза сузились так, что он едва мог видеть. Член был огромных размеров, хотя эрекция уже спала.