— я постараюсь, чтобы она мне не приснилась.
Кася улыбнулась.
— Баба-яга всегда голодна и всегда ищет, чем поживиться. Она летает в ступе, управляя пестом, и может залететь в дымоход и вылететь обратно. У неё всегда при себе сеть, чтобы ловить детей. История гласит, что единственным ребёнком, которому удалось сбежать от Бабы-яги, была дочь крестьянина, который выращивал репу.
— Репу? — переспросила Грейс. — Её же выращивал отец Габриэлы, она так говорила, да?
Кася кивнула.
— Каждый раз, когда Баба-яга хотела её съесть, та девочка говорила, что репа ей больше придётся по вкусу, и Баба-яга отвлекалась на ферму её отца, чтобы собрать полный мешок репы. Девочка парила её, и Баба-яга съедала столько репы, что засыпала. А в одну горькую зимнюю ночь Баба-яга проспала так долго, что замёрзла намертво. И девочка смогла выкрасть особый ключ с её пояса и сбежать.
— Бедная Габриэла, — сказала Грейс. — Вот бы и она смогла сбежать.
Кукла Анка продолжала на неё смотреть немигающим взглядом, и в какую-то долю секунды Грейс даже готова была поклясться, что та ей улыбнулась. Но она просто тряслась в автобусе, который как раз выехал с просёлочной дороги, ведущей от Тенистого приюта, на трассу S1 в направлении Варшавы.
Солнце сияло, в небе распустились кучевые облака, а две молодые нянечки начали петь с детьми песню и хлопать в ладоши:
Kosi kosi lapci, pojedziem do babci! Babcia da nam mleczka, a dziadzius pierniczka!
Хлоп-хлоп, ладошки, мы едем к бабушке! Бабушка даст нам молочка, а дедушка — пряничек!
Джек и Дэйзи дожидались её, сидя в фойе второго этажа «Холидей Инн» в Варшаве. Джек, небритый и с растрёпанными тёмными волосами, выглядел уставшим, но Грейс знала, что он лишь по́лтора суток назад вернулся из Токио, прежде чем приехать с Дэйзи в Польшу.
Когда она рассказала ему о своём намерении вытащить детей из приюта, Джек сказал ей, что это безумие. «Ты с ума сошла. Ты хуже моей матери. А она у меня спасала кошек». Но он поддерживал её с самого начала и ни разу не сказал, что она тратит своё время впустую. Более того, он получил расположение пяти высоких руководителей в пяти разных больницах, которым поставлял сканирующее оборудование. Он переписывался по электронной почте с десятками своих друзей и партнёров по гольфу и даже отобедал в «Ветрис» с сенатором от штата Пенсильвания Бобом Кэйси-младшим и заручился его поддержкой.
Когда она поднялась по лестнице, Дэйзи подбежала и обняла её.
— Откуда у тебя эта бейсболка? — спросила Грейс.
Её макушку украшал резиновый петух с безумно вытаращенными глазами.
— Папа привёз из Японии. Он говорит, в ней я не буду бегать, как безголовая курица.
Джек обнял Грейс, поцеловал её и прижал поближе к себе.
— Я по тебе скучал, — сказал он. — Как там твой «свихнувшийся проект»?
— Дети переночуют в университетской детской больнице, чтобы их осмотрели в последний раз, прежде чем они улетят. Они совсем не понимают, что с ними происходит, но кажется, все счастливы.
Джек сказал:
— Перед тем, как мы выехали из дома, мне звонили с «Эн-би-си». Хотят взять у тебя интервью, как только ты вернёшься. У тебя и у детей. Знаешь, как тебя прозвали в «Инквайере»? «Восхитительная Грейс». И я с ними согласен. Ты и правда восхитительна.
— Ладно тебе, Джек. Эти дети находились в таких ужасных условиях! Мёрзли, голодали, жили без медицинской помощи. На моем месте так поступил бы каждый.
— Чья это кукла? — спросила Дэйзи, указывая на Анку.
Грейс подняла её повыше.
— Её зовут Анка. Она принадлежала девочке по имени Габриэла.
— Что с ней случилось?
— С Габриэлой? К сожалению, она умерла. Ей было примерно столько же лет, сколько тебе.
Дэйзи осторожно взяла Анку из рук Грейс. Выпрямила ей платье и пригладила волосы.
— Она странная. Но очень красивая, да?
— Габриэла говорила, что Анка оберегала её от кошмаров.
— А я могу о ней позаботиться? Ну пожалуйста! Я возьму её в школу на «покажи и расскажи»!
— Думаю, её сначала нужно постирать.
— А потом можно будет? Она такая классная. Барби по сравнению с ней полная дура.
Джек приподнял бровь, будто он не всегда позволял Дэйзи все, что та хотела.
— Ну ладно, — сказала Грейс. — Но я хочу, чтобы ты всегда помнила, что это кукла Габриэлы, а ты просто хранишь её в память о ней.
— Да, обещаю. Мы с Анкой будем молиться за Габриэлу каждый вечер.
На то, чтобы расселить всех детей по домам и больницам, ушло три недели, но наконец «свихнувшийся проект» был завершён, и Грейс осознала, что вновь стала свободной. Она неожиданно почувствовала себя лишённой, словно те дети были её собственными, а она отдала их на усыновление.
Но однажды вечером, на второй неделе апреля, ей позвонил Фрэнк Уэллс, фоторедактор журнала «Ойстер». Он хотел, чтобы она отправилась в северный Вьетнам и сделала там фотографии.
— Только не привози с собой полный самолёт вьетнамских сирот, ладно? Потому что «Ойстер» не станет оплачивать им билеты.
— Не переживай, Фрэнк. Кажется, мне уже хватило быть Матерью Терезой на всю жизнь.
Она налила себе бокал шардоне и включила Дэвида Леттермана. Вообще, она редко смотрела телевизор, но Джек уехал на три дня в Сан-Диего, а без него дом всегда казался слишком тихим, особенно когда Дэйзи уже спала.
Она лежала на диване, листая «Гуд Хаускипинг» и краем уха слушая телевизор, когда услышала крик Дэйзи. Это был странный крик, больше похожий на стон. Грейс показалось, что Дэйзи испугалась настолько, что не могла даже чётко изъясняться.
— Дэйзи! Дэйзи, что такое?
Она отбросила журнал в сторону и взбежала по лестнице к комнате Дэйзи — её дверь была первой слева. Дэйзи закричала ещё раз — но уже резко и пронзительно.
Грейс распахнула дверь детской. Внутри оказалось темно, но она мгновенно почувствовала, что там что-то было — что-то большое, чёрное, пахнущее дымом. Это что-то двигалось и хрустело, как ломающиеся ветки.
— Мамочка! Мамочка! Что это? Что это? Мамочка, что это?
— Сюда, Дэйзи! Сюда, скорее!
Грейс протянула к ней руки, и Дэйзи, выбравшись из кроватки, почти бросилась в её объятия. Грейс вышла из детской и усадила Дэйзи на лестницу. Затем дотянулась до выключателя в комнате и зажгла свет. Дэйзи всхлипывала и все ещё задыхалась от испуга.
Она с трудом верила открывшемуся зрелищу. В дальнем углу комнаты стояла фигура женщины в чёрной пыльной мешковине и ростом до самого потолка. Её волосы были собраны наверху то ли какой-то грязью, то ли воском, из-за чего казались похожими на связку веток — это они хрустели, когда скребли по потолку.
Лицо её было длинным и худым, будто растянутым вдоль, а кожа — желтушной. Глаза — огромными и воспалёнными, с желтоватыми зрачками. Рот изгибался вниз, открывая нестройный ряд остроконечных зубов.
Её руки были невероятно длинными и едва не доставали от одной стены в комнате до другой. Она держала их высоко, широко раздвинув пальцы с когтями.
— Jestem głodny, — прохрипела она.
— Кто вы? — спросила Грейс, но её слова, казалось, вылетали как битые осколки фарфора. — Как вы сюда попали? Убирайтесь!
— Jestem głodny, — повторила женщина, на этот раз с бо́льшим нетерпением, и похотливо поманила к себе Дэйзи, высунув кончик языка — остроконечного и скользко-серого, как у змеи. Её длинный подбородок покрывала чёрная щетина.
Затем Грейс посмотрела вниз и увидела, откуда здесь появилась эта женщина. На полу лежала Анка, кукла Габриэлы, наполовину укрытая пледом, свисавшим с края кроватки Дэйзи. Глаза у Анки были закрыты, как всегда, когда она лежала на спине. Но рот был широко раскрыт, и из него исходил густой чёрный дым.
Дым поднимался по комнате и переплетался в форму женщины в чёрной мешковине. Как джин из лампы, подумала Грейс.
Она снова подняла взгляд. Она была так напугана, что у неё по коже бегали мурашки. Женщина нависала над ними, не опуская когтей и сверкая глазами. Теперь Грейс поняла, кем она была — и чем она была, или, по крайней мере, думала, что поняла. Все кошмары, которые Анка засасывала, чтобы защитить Габриэлу, вылились из неё наружу, чёрные и ядовитые, как керосин.
Это была Баба-яга, польская лесная ведьма, ненасытная пожирательница невинных детей.
— Jestem głodny, — проскрипела она в третий раз. — Я голодна, понимаешь меня? Я хочу есть.
— Мамочка! — крикнула Дэйзи, но Грейс подтолкнула её к лестнице и сказала:
— Беги, милая! Беги! Выбирайся из дома, как можно быстрее!
— Нет! — завопила Баба-яга, нависая над ними. — Она моя! Я высосу все её кости!
Но Дэйзи, плача, сбежала по лестнице, и Грейс осталась на месте. Её голос дрожал, но она сумела проговорить:
— У меня есть много еды для тебя, Баба-яга. У меня столько еды, что тебе на целый год хватит.
Язык Бабы-яги снова высунулся, и она облизала свои острые зубы.
— Я тебе верю. Ты просто не хочешь, чтобы я съела твою девочку. Но я съем её, обещаю, и тебя тоже. Я сжую твои кишки, как макароны.
Она бросилась к Грейс и ухватила когтями рукав её свитера. Грейс попыталась высвободиться, но Баба-яга приблизилась к ней вплотную. Грейс отвернулась в сторону, но все равно чувствовала, как ей в щеку кололи волосы, росшие на подбородке Бабы-яги, и ощущала зловонный запах её дыхания. От неё пахло, как в Тенистом приюте, — пареной репой, грязными гигиеническими средствами и гнилой курицей. Это был запах детского отчаяния.
— Идём со мной, — сказала она. — Идём. Идём со мной. Я дам тебе еды.
Баба-яга закрыла глаза. Веки у неё закрывались не как у людей, а снизу вверх. Затем они открылись вновь, и с ресниц у неё свисало несколько нитей из какого-то липкого вещества.
— Прекрасно, — согласилась она. — Но не пытайся меня обмануть. Черепа тех, кто попытался, стоят вокруг моей избы.
Грейс медленно пробралась к лестнице. Баба-яга следовала за ней, не выпуская из когтей рукава её свитера. Несмотря на то, что она состояла по большей части из чёрного дыма и, как выяснилось, у неё не было ног, при ходьбе она шаталась и прихрамывала.