Он вытащил пилу, а потом второй раз толкнул её сквозь плечо, распарывая мышцы. Хлынуло столько крови, что весь рукав окрасился ярко-красным, но Генри понял, что толкать нужно сильнее или на отпиливание руки уйдут часы.
Он толкнул пилу в третий раз, так яростно, что зубья врезались в кость. Но пила высекла искорку, царапнув по железной канализационной трубе. Мгновенно громыхнуло вумфф взрывающихся бензиновых паров, и лицо Генри опалил трёхсотградусный жар. Его волосы коптили и коробились, а глаза поджаривались.
Генри пылал, словно соломенное пугало. Его льняной костюм побурел, усел и разваливался на куски. Кожу выжгло до алого, а затем обуглило дочерна. Но, в отличие от пугала, он быстро и сильно пилил, двигаясь туда-сюда, как одна из маленьких флюгерных фигурок. Через несколько минут он превратился в сгусток пламени, но продолжал пилить и вопить, пока не пропилил руку насквозь. Генри откинулся назад, почерневший и дымящийся, но свободный.
На улице изобразительница retablo приблизилась к Эсмеральде. Она тронула плечо Эсмеральды своими отполированными до серебряного блеска ногтями.
— La Virgen de los Remedios — она предостерегала его, — хрипло проговорила художница. — Он не поверил ей, не доверился. Но Дева Врачующая… она исцеляет всё, даже это.
Перевод: BertranD
Что происходит в темноте
Graham Masterton, "What the Dark Does", 2012
— Мама, не закрывай, пожалуйста, дверь.
Мать улыбнулась ему, половину её лица освещал ночник, а другая половина оставалась в тени, поэтому казалось, будто она надела венецианскую карнавальную маску.
— Хорошо. Но я не могу оставить свет на всю ночь. Ну же, Дэвид, страшиться тут нечего. Вспомни, как говорил дедушка: темнота — просто то же самое, что и за веками, только её побольше.
Дэвид вздрогнул. Ему вспомнилось, как дедушка лежал в похоронном бюро, в открытом гробу, с посеревшим и наполовину усохшим лицом. Тогда мальчик подумал, что дедушка уже ничего не увидит, никогда больше, только тьму за веками, и это было жутко.
Тьма безвредна, лишь если ты знаешь, что, когда захочешь, откроешь глаза и она рассеется.
Дэвид закопался под лоскутное одеяло и закрыл свои глаза. И почти тут же опять их открыл. Дверь так и осталась незапертой, а лампа в коридоре всё ещё светилась. На спинке стула виднелся приготовленный на завтра чёрный школьный пиджак и аккуратно сложенные шорты.
В углу комнаты он видел распластавшегося на полу Палочного Человечка — куклу, которую ему сделал дедушка. Ростом Палочный Человечек был почти в два фута и состоял из выкрашенных в серое и соединённых попарно палочек. Его хребет и голова выглядели, как длинная деревянная ложка, на которой были нарисованы вытаращенные глаза и щербатая ухмылка. Дедушка рассказывал, что на войне, когда его с боевыми товарищами целыми днями прижимал к месту вражеский огонь у Монте-Кассино, то они, все десять или двенадцать человек, забавы ради делали Палочных Человечков. Дедушка говорил, что по ночам Палочные Человечки оживали и немного плясали для них. Временами, когда вражеский обстрел был особенно силён, они посылали Палочных Человечков с донесениями в другие подразделения, потому что отправляться самим было слишком опасно.
Дэвид ничуть не любил Палочного Человечка и два раза пытался от него избавиться. Но отец всегда возвращал куклу, один раз из мусорного бака, а другой — из мелкой засыпанной листьями ямки в уголке сада, потому что отец считал дедушкины россказни про Палочных Человечков довольно занятными, а к тому же, частью семейной истории. «Когда я был в твоём возрасте, дедушка тоже рассказывал эту историю, но мне Палочного Человечка он не сделал. Так что можешь считать себя избранным».
По-настоящему Дэвид никогда не видел, как оживает Палочный Человечек, но был уверен, что слышал, как тот отплясывает во тьме на деревянных половицах у края прикроватного половичка: кликети-клакети, кликети-клакети. Когда мальчик слышал этот звук, он ещё глубже зарывался в одеяло, пока чуть не задыхался.
Но что на самом деле страшило Дэвида, так это коричневый халат, что висел на двери его спальни. Даже днём он смахивал на монашескую рясу, но когда отец выключал на ночь светильник и спальню Дэвида наполняла тьма, халат менялся и начинал раздуваться, словно кто-то поднимался с пола и проскальзывал внутрь него.
Дэвид мог поклясться, что, хотя дома абсолютно тихо, а на улице нет никакого движения, до него доносится, как халат дышит, вдыхает и выдыхает, со слабейшим намёком на хрип в лёгких. Оно было невероятно терпеливым. Оно не собиралось сразу же отцепляться с крючка и бросаться на Дэвида. Оно собиралось дождаться, пока мальчик не оцепенеет от ужаса настолько, что не сумеет защититься или позвать на помощь.
Он пытался спрятать халат, запихнув его в гардероб, но это оказалось ещё жутче. Дэвид всё равно слышал дыхание, но уже не видел халата, поэтому и не узнал бы, если тот без труда откроет гардеробную дверцу, а потом метнётся через спальню и заберётся на кровать.
Затем мальчик попытался вешать халат за шторы, но вышло только хуже, потому что он точно слышал, как занавесочные колечки ширкают по латунному карнизу. Один-единственный раз Дэвид засунул его под кровать. Однако, сделав это, он не выдержал и десяти минут, потому что всё силился расслышать, как халат выползает снизу, чтобы подняться рядом с ним и стянуть с него одеяло.
Школьный пиджак наводил почти такой же страх. В темноте он, сгорбившись, будто бы сидел на стуле, безголовый, но недобрый, словно в рассказах первых испанских исследователей, которые привозили из Южной Америки истории о туземцах без голов, но с лицами на груди. Дэвид видел такие картинки в школьных учебниках и, хоть мальчик сознавал, что это только байки, вроде россказней о «Палочных Человечках», ещё он понимал, что в темноте всё меняется.
В темноте байки оживают, как и куклы, и халаты.
Дэвид не услышал, как часы в коридоре внизу пробили одиннадцать. К этому времени он уже заснул. В комнату заглянул отец, подоткнул одеяло и ласково пригладил ему волосы.
— Спокойной ночи, бедокур.
Он оставил дверь приоткрытой, но выключил ночник, поэтому комната погрузилась во мрак.
Миновал час. Часы пробили двенадцать, очень неспешно, будто их следовало завести. Дэвид спал и видел, словно бредёт через лес, а за ним крадётся что-то белое, по пятам, но прячась за деревья каждый раз, когда он оглядывался посмотреть, что же это такое.
Он остановился и стал ждать, когда белое нечто покажется опять, но то продолжало прятаться, хотя Дэвид знал, что оно ещё там. Он глубоко вздохнул, шевельнулся и вслух спросил:
— Кто ты?
Ещё через час ни с того ни с сего висящий на двери спальни халат свалился.
Мальчик не услышал этого. Ему уже не снилась прогулка через лес, и теперь он просто крепко спал. Дверь и так оставалась приоткрытой, но теперь она отворилась пошире и сгорбленная коричневая фигура выползла из спальни наружу.
Через несколько мгновений негромко щёлкнуло, когда открылась дверь в родительскую спальню.
Протекло пять минут. Десять. Дэвид понемногу пробуждался от глубокого сна, словно постепенно всплывал к поверхности озера. Он уже почти проснулся, как вдруг что-то напрыгнуло на него сверху, что-то щёлкающее. Мальчик крикнул и вскочил, отбиваясь обеими руками. Щёлкающий предмет свалился на пол. Дэвид, скуля от ужаса, шарил в темноте, пока не нащупал ночник и не включил его.
На половичке у кровати лежал Палочный Человечек и таращился на мальчика круглыми немигающими глазами.
Трясущийся Дэвид откинул одеяло и дополз до конца кровати, чтобы не пришлось ступать на ковёр рядом с Палочным Человечком. Вдруг он опять прыгнет на него и ухватит за ногу?
Добравшись до кроватной спинки и собравшись слезть на пол, Дэвид увидел, что халата нет. На прикрученном к двери спальни крючке висел только красно-белый футбольный шарф.
Поскуливание стихло до тихого заглушённого хныканья в глубине горла. Мальчик перепугался настолько, что даже немного обмочил пижамные штаны. Он заглянул за спинку кровати, но халат не валялся грудой на полу, как можно было бы подумать.
Может быть, мама наконец-то поняла, что он пугает Дэвида, если висит на двери, и убрала халат, пока мальчик спал. Может, она забрала его в стирку. Вчера вечером, когда он сидел на диване и смотрел телевизор, то пролил на халат ложку томатного супа, но ей об этом не сказал.
Дэвид понятия не имел, что же делать. Он стоял у кроватной спинки на коленях и покусывал ноготь большого пальца, перестав хныкать, а только часто дыша, словно при беге. Он обернулся и глянул на Палочного Человечка, но тот не двигался — всё ещё лежал на половичке, раскинув руки и ноги, и злобно таращился в никуда.
Как бы там ни было, мокрые пижамные штаны Дэвиду придётся сменить, а это значит, дойти до бельевой сушилки на лестничной площадке. Мама всегда вешала туда его чистую пижаму, чтобы её согреть.
Мальчик с большой опаской слез с кровати и подошёл к двери спальни. Он осмотрелся. В коридоре было темно, хотя из прихожей через лестничный пролёт очень слабо светило зелёным от подсвеченного таймера сторожевой сигнализации, и этого Дэвиду хватило, чтобы разглядеть, что дверь родительской спальни тоже открыта.
Мальчик нахмурился. Родители никогда не оставляли дверь открытой, даже ночью. Несколько томительных мгновений Дэвид нерешительно медлил, а потом стал как можно тише пробираться по коридору, пока не дошёл до родительской спальни и не заглянул внутрь. Там царила полная темнота, и мальчик различал лишь светящиеся точки на циферблате отцовского прикроватного будильника.
Дэвид прислушался. Откуда-то издали доносился гудок подходящего к ближайшей станции поезда, готового принять утренних пассажиров. Но, когда этот звук стих, мальчик не услышал ничего другого. Не было слышно даже дыхания родителей, хотя отец, как правило, храпел.