Он отвесил ей пару пощёчин, а затем вцепился обеими руками в спутанные волосы, зло рванул их раз, другой, а потом отбросил её прочь. Она ударилась затылком о ножку табурета и на несколько секунд отрубилась.
Когда снова открыла глаза, вокруг плясали крохотные белые искры. Она ещё немного полежала, слушая и не решаясь пошевелиться. К голым ногам прижималось что-то холодное и влажное, но поднимать голову, чтобы посмотреть, что это, не хотелось — вдруг Бартек ударит снова.
Впрочем, примерно через минуту она услышала, как хлопнула входная дверь. Бартек, похоже, вымелся прочь. Как ни злился, работу он потерять всё же боялся.
Она подняла голову, потянулась к перекладине табурета, чтобы сесть. Холодное и влажное оказалось Бартековыми бутербродами с помидорами, сыром и ветчиной. Должно быть, он в гневе смёл их со стойки.
Кася с трудом поднялась на ноги. Крепко сжала губы, но не смогла сдержать жалобный стон, по щекам потекли слезы. Она ещё никогда не чувствовала себя такой одинокой и беспомощной. Как-то она уже рассказывала своей сестре Оле, как плохо Бартек к ней относится, кричит и бьёт, но Оля просто пожала плечами и сказала, что Кася сама виновата, раз вышла за него замуж. Матери она тоже говорила, но та сказала, что всегда слушалась их ныне покойного отца. «Kobieta powinna znać swoje miejsce». «Женщина, знай своё место».
Она подняла бутерброды и бросила их в мусорку, собрала остатки яичницы. Чтобы привести себя в порядок, проковыляла в ванную и уставилась в зеркало над раковиной. Правый глаз уже стал малиновым и совсем заплыл. Будто в аварию попала. Возможно, так лучше друзьям и сказать: «Ездила к Нисе, объезжала собаку и врезалась в дерево».
Генри Уолтерс постучал в дверь и, когда Леонард открыл, выпалил:
— Извини, старик, опоздал! Вчера вечером в клубе был праздничный ужин, и я, похоже, перебрал с бренди!
— Забудь. — Леонард прошёл следом за ним по коридору в студию. — Я сам не встаю раньше половины десятого. Всю ночь что-то снилось, а спал как бревно.
— Ты ж знаешь, что это значит, а?
— Скорее всего — что мне, по твоему примеру, не худо бы пропустить перед сном пару стаканов бренди.
Он помог Генри выбраться из пальто-кромби с бархатным воротником, повесил его за дверь студии.
— Нет, — ответил Генри. — Это признак того, что тебе чего-то в жизни не хватает. Что-то тебя гнетёт. Вот почему снятся сны. Мне как-то снилось, что я Генрих Восьмой. Честно — Генрих Восьмой! Ночь за ночью снилось, что я ем куриные ножки и бросаю кости через плечо! Приказываю отрубить головы тем, кто меня бесит, ну и все такое! А потом меня избрали председателем гольф-клуба, и сон пропал.
Леонард подумал о Касе, как она смотрела на него со слезами в глазах, умоляя не покидать её, но ничего не сказал. Генри пошёл к креслу с высокой спинкой, в котором позировал для портрета, а Леонард направился к шкафу, где хранил краски, кисти и бутыли с льняным маслом.
Студия представляла собой оранжерею, пристроенную с тыла к разделённому надвое викторианскому особняку. Панели на крыше были выкрашены белым, чтобы отражать солнечный свет, поэтому оранжерея была похожа на нарисованную. Загромождённая полудюжиной мольбертов, холстами и реквизитом, который Леонард использовал для написания портретов. За годы работы он обзавёлся пузатой этрусской вазой с пурпурными страусовыми перьями, старинной виолончелью, мягким одноглазым лабрадором и даже человеческим черепом (который идеально подходил, чтобы рисовать портреты начинающих актёров, которые хотели быть похожими на Гамлета).
— Боже мой! — произнёс Генри, устраиваясь в кресле. — Это твоя новая модель? Ничего себе красавица!
Леонард, подняв руки, пытался влезть в измазанную красками блузу.
— Ты о чем? — спросил он.
— Об этой девчонке!
Генри кивнул на мольберт, который стоял вполоборота, но Леонард со своего места не видел, что на холсте. Вопрос слегка выбил из колеи: он не помнил, чтобы начинал новую картину, да и модель не нанимал уже месяца два.
Он расправил блузу, взял палитру и кисти и пошёл посмотреть, о чем говорит Генри. Картина на мольберте была неоконченной, но это, без сомнения, был его собственный стиль — эскиз, сделанный итальянским карандашом и набросанный сухой плоской кистью.
Обнажённая девушка сидела в кресле, в котором сейчас расположился Генри. Лицо было пока неразличимо, хотя нанесённые штрихи подсказывали, что у неё широкие, выступающие скулы. Однако о личности больше говорила растрёпанная светлая шевелюра. Её он уже нарисовал в цвете, использовав технику сграффито, чтобы придать волосам тонкую текстуру.
— Не отказался бы посмотреть, когда она в следующий раз придёт попозировать! — усмехнулся Генри.
Леонард молча уставился на картину. Это была Кася. Больше некому. Но когда он начал её рисовать и как? У него было множество её фотографий, но она никогда не посылала ему фото себя обнажённой, да он её и не просил — даже не надеялся на это.
Пять месяцев назад она отправила запрос в друзья на его странице в «Фейсбуке» — «Леонард Слатер, художник и иллюстратор». Она написала, что работает библиотекарем и уже давно восхищается его иллюстрациями, особенно теми, которые он нарисовал для польского издания «Алисы в Зазеркалье». Прежде чем добавить её в друзья, он просмотрел её страницу — как делал всегда — и был поражён фотографией в профиле, до того она оказалась привлекательной — эти растрёпанные волосы и лукавые глаза…
Он написал ей, она ответила, и за последующие недели и месяцы общение между ними становилось все теплее, пока они не начали переписываться каждый день. Оказалось, что она замужем за бухгалтером по имени Бартек, но говорила, что за три года супружества муж относится к ней все холоднее и безразличнее. По её словам, она чувствовала себя «сломанной». Ей нужен был кто-то, кто снова заставит её ощутить целостность и будет ценить.
Он мечтал с ней встретиться, но ограничения, вызванные пандемией ковида, сделали путешествие в Польшу почти невозможным.
Он ещё смотрел на обнажённую на холсте, и тут услышал Генри:
— Соберись, старик! Рисовать-то будешь? Извини, что опоздал, но я не могу весь день тут сидеть!
— Да, конечно. — Леонард подошёл к портрету Генри, выдавил на палитру немного фталевого синего, чтобы докрасить клубный галстук.
Начал рисовать, но потом остановился и снова уставился на портрет Каси, кисть застыла в дюйме от холста. Генри шумно кашлянул, демонстрируя нетерпение.
Леонард отложил палитру и кисть.
— Я прошу прощения, мистер Уолтерс. Боюсь, у меня сейчас нет вдохновения. Не возражаете, если на этом мы сегодня и остановимся? К понедельнику я точно буду готов на все сто, если сможете прийти.
— Нет вдохновения? — рявкнул Генри. — Зачем нужно вдохновение, чтобы рисовать мой портрет? Ты же его почти закончил, так? Господи, ты там «Последний рейс “Отважного”» или «Похищение сабинянок» рисуешь, что ли?
— Прошу прощения, но я сегодня не в форме. У вас наверняка тоже бывают дни, когда игра не идёт.
— Ну конечно. Но рисовать парня, который без движения сидит прямо у тебя под носом, это не то же самое, что бить по мячу в высокой траве.
Леонард не стал спорить. Он прошёл к двери и вернулся с пальто Генри.
— В понедельник я не могу, — произнёс Генри, со злостью заталкивая руку в правый рукав. — Еду к сестре в Лестер. Вообще не уверен, что вернусь раньше четверга.
— Просто позвоните мне. Картина к тому времени уже просохнет. Самое то, чтобы дорисовать детали.
— Не надо было вообще сегодня приезжать. Да ещё и с таким адским похмельем.
Как только Генри, бурча себе под нос, ушёл, Леонард вернулся к портрету Каси.
«Наверное, я спятил. Когда я начал её рисовать? Только не надо говорить, что во сне».
Он вышел из студии в гостиную. Открытый ноутбук стоял на кофейном столике, Леонард подхватил его и напечатал письмо Касе: «Доброе утро, дорогая. Тебе что-нибудь сегодня снилось? Например, что я тебя рисую?»
Спустя несколько минут пришёл ответ: «Дорогой Леонард. Мне ничего не снилось. Выпила пару таблеток, чтобы заснуть. Потом расскажу почему».
Леонард сел. Все казалось ненастоящим. Спал он или бодрствовал? В ящике осталось ещё одно письмо. От Хелен, бывшей жены — так что, наверное, все же бодрствовал. Она интересовалась, можно ли заехать за сервизом от Вилроя и Боша, который она забыла во время последнего налёта на их совместное имущество.
«Бери что хочешь», — ответил он и подписался коротким «Л».
Ночью, где-то без пятнадцати двенадцать, начался дождь. Леонард сидел в студии и размышлял, стоит ли продолжать портрет Каси или лучше бросить. Он нашёл в ноутбуке фотографию, ракурс и освещение на которой были такими же, как у модели на картине. Леонард распечатал её и прикрепил к углу холста, чтобы скопировать.
Но заканчивать картину казалось безумием. Он успел полюбить Касю, но на таком расстоянии их отношения больше походили на дружбу по переписке. Рисовать её обнажённой — это какая-то одержимость, даже мерзость, таким разве что маньяки занимаются.
В отдалении над Даунс загрохотал гром, дождь полил как из ведра, застучал по стеклянной крыше студии и забурлил в водостоках. Леонард встал. Картину лучше оставить на завтра. Что ему сейчас было нужно, так это хороший сон.
Он уже начал было подниматься по лестнице в спальню, как услышал стук в дверь. Кому там ещё приспичило посреди ночи?
— Кто там? — спросил он, и тихий голос ответил: «Я, конечно».
Леонард снял цепочку и распахнул дверь. К его удивлению, на крыльце обнаружилась Кася в розовом дождевике, спутанные волосы свисали ей на плечи.
— Кася? Проходи, проходи же, ты вся промокла. Как ты сюда попала? Ты не говорила, что приедешь.
Он огляделся, пытаясь увидеть отъезжающее такси, но улица была пуста.
— Ты же сказал, в полночь, — ответила Кася и встряхнула головой. И тут Леонард увидел, что правый глаз у неё опух, покраснел и совсем заплыл.