Коростылев, усталый и озлобленный, бросил ему в лицо:
– Все это ты и боялся потерять! Помнишь, как сам разглагольствовал о своей голубой мечте – засесть в кресле директора? Личная машина, личная дача. Меня и Ромку Пикуля сделаешь бригадирами. А кто посмеет рыпаться, в шею выгонишь. Будешь, мол, кум королю и сват министру… Не говорил, да? А тут Николай возник! Встал он тебе поперек дороги!
Голубая мечта… Вот что двигало Воронцовым. Стать хозяйчиком, окружить себя «своими», чтобы иметь возможность хапать, хапать, хапать…
Воронцов так и не признался в том, что участвовал, а вернее – организовал подготовку покушения на убийство Дорохина. Единственное, что он взял на себя,– приписки и продажу «лишнего» бензина.
Но факты и улики, добытые в ходе предварительного следствия, изобличали его полностью.
Фадеев представил мне на утверждение обвинительное заключение по делу. В нем Г. С. Воронцов и П. О. Ко-ростылев обвинялись в покушении на убийство Н. Дорохина, а также в хищении бензина. Трех других шоферов – Р. Г. Пикуля, С. В. Кочегарова и Ю. И. Шавырина, которые сливали солярку на землю,– в нанесении ущерба окружающей среде. Кроме того, я как прокурор предъявил иск о взыскании со всех пятерых суммы, которую они незаконно получили в виде зарплаты и премий в результате многочисленных приписок тонно-километров.
Со стороны Дорохина против Воронцова и Коростылева был предъявлен гражданский иск о возмещении убытков, вызванных лечением в результате аварии.
Дело было направлено в суд. Виновные понесли заслуженное наказание.
Ну а те, кто помог раскрыть преступление, с кого началась вся эта история?
Добрые дела не должны оставаться неотмеченными. И поэтому я, еще до окончания предварительного следствия, направил в городской отдел народного образования представление, в котором выражал благодарность дозорным «голубого патруля» за их деятельность по охране природы и помощь в разоблачении преступников; просил отметить ребят и их руководителя, учителя географии Олега Орестовича Бабаева.
Майские праздники многие горожане по традиции проводили на Берестене. В эти дни открывался сезон на лодочной станции, начинали работать разные аттракционы. В тот год Первомай особенно радовал хорошей погодой. Светло-зеленая дымка окутала деревья и кустарник вокруг озера, в траве желтели цветы. На гулянье у воды собралось народу более обычного. Люди радовались весне, солнцу. И тому, наверное, что Берестень по-прежнему встретил их своей хрустально-голубой водой.
Мы с женой тоже пошли к озеру. Увидел я там и супругов Бабаевых с сынишкой. У нас с учителем невольно возник разговор о недавних событиях.
– Знаете, Захар Петрович, какая у меня мечта,– признался Олег Орестович.– Чтобы у нашего «голубого патруля» не было дел. Я верю, что настанет время и в сознании каждого человека крепко-накрепко укоренится: вода, деревья, воздух – это часть его самого. Калечить природу – все равно что вредить самому себе. Как сказал поэт Василий Федоров: природа и сама стремится к совершенству, не мучайте ее, а помогите ей…
Мы гуляли по берегу, а я думал о мечте Олега Орестовича.
Красивая мечта!
ПРЕЗУМПЦИЯ НЕВИНОВНОСТИ
На конференцию гособвинителей области меня пригласили недели за две. Просили выступить, поделиться опытом. Это было почетно и хлопотно. Как всегда в таких случаях, не хватало одного дня. Ночь перед отъездом в Рдянск я почти не спал – писал доклад, хотя читать его с трибуны не собирался.
Несмотря на усталость и недосыпание, я уезжал из своего Зорянска в приподнятом настроении. Конференция – событие не частое. В какой-то степени праздник.
Жена отутюжила мой форменный костюм, сложила в чемодан все, что было необходимо командированному. На вокзал я отправился вычищенный, накрахмаленный. Даже пуговицы на моем форменном пиджаке сверкали, словно позолоченные. Тоже работа жены.
О билете позаботился заранее. На этот поезд, по давно заведенному порядку, для Зорянска бронировалось двадцать мест. Провожал меня только шофер. На дворе завывала метель. Но настроение от этого не испортилось. Пожалуй, наоборот. Люблю ехать в поезде, когда непогода. В вагоне тепло, уютно.
До прихода поезда мы со Славой – шофером – коротали время в станционном буфете, попивая обжигающий крепкий чай.
– Ну и метет сегодня,– сказал шофер.– К вечеру обещали похолодание. В такую погоду хорошо завалиться на полку и поспать.
– Не поспишь. Ехать-то всего ничего…
Объявили мой поезд. Я подхватил чемоданчик и в редкой толпе пассажиров нырнул в снежную круговерть.
Славе сказал, чтобы он сразу шел в машину. Но шофер, поглубже натянув шапку-ушанку и спрятав руки в карманы куртки, так и проторчал на перроне, пока не тронулся состав. Разглядеть что-либо в летящем наискось снеге было трудно…
Я подумал, хорошо, что отговорил жену провожать меня. Даша тоже дождалась бы отхода поезда. И еще некоторое время шла бы рядом с движущимся составом…
В вагоне тепло. Даже жарко. Видимо, поездная бригада знала прогноз о похолодании. На улице лютовала непогода, а тут – чистая, обжитая за несколько часов обстановка, с запахом еды, ледерина, угольной печки и еще чего-то, что именуется одним словом – дорога. Я предвкушал, как растянусь на полке с газетами и журналами. Может быть, даже вздремну. Или посижу у окна, бесцельно наблюдая за лесами, деревеньками и поселками, проплывающими мимо…
– Категорически вас приветствую, товарищ Измайлов. Тоже едете? Куда?
– В Рдянск.– Я переложил чемодан из правой руки в левую, чтобы поздороваться с попутчиком.
Это был Горелов, директор совхоза «Коммунар», с которым мы не раз встречались по службе. Мы не были близко знакомы, но я был рад, что нашелся хоть один знакомый попутчик. Директор стоял в коридоре против дверей моего купе, но оказалось, что он расположился в соседнем. Обстоятельство, искренне огорчившее его. Он даже намеревался тут же уладить с проводником его или мое переселение, чтобы ехать вместе. Но я сказал, что несколько часов пути этого не стоят.
– Действительно,– согласился он.– Можно будет посидеть у меня или у вас.
В моем купе был только один пассажир. Мужчина лет тридцати восьми. Традиционные в таких случаях любезности. С его стороны – гостеприимство на правах чуть ли не хозяина, с моей стороны – новенького. Так всегда. Через каких-нибудь четверть часа я тоже обживусь, и если кто-нибудь подсядет в пути, то и для меня будет сначала как гость.
Я повесил пальто на вешалку. Сосед скользнул взглядом по знакам отличия в петлицах моего форменного пиджака. Но большого любопытства не проявил. В те давние послевоенные годы, когда прокуроры носили погоны, форма производила больше впечатления. Теперь же нашего брата частенько почему-то принимают за работников связи, железнодорожников…
Мое место – внизу. Я положил на столик газеты. Мужчина предупредительно подвинул в сторону книгу, распечатанную пачку «Столичных», взял в рот сигарету и посмотрел на меня вопросительно.
– Курите, курите,– кивнул я.– Сам не курю, бросил, но к дыму привычный.
– Я закурю,– сказал он, щелкая зажигалкой.– А то в коридоре сейчас толкотня…– Он посмотрел на часы. На нем был цветной свитер, синие брюки в полоску, изрядно помятые от дорожного сидения и лежания, и замшевые ботинки. Интеллигентное лицо. Такие часто бывают у артистов, художников, журналистов: вольность в прическе, едва насмешливый взгляд с проскальзывающим превосходством.
Не успел он сделать несколько затяжек, как в купе вошла женщина.
– Выходит, я попала в мужское царство? – весело сказала наша попутчица.
Молодая особа, в синтетической шубе, пушистом платке, в брюках и модных сапожках, она внесла с собой запах приятных тонких духов и яблок.
Мы непроизвольно поднялись, засуетились, помогая ей определиться на нижней полке.
Вещей у нее было мало: лакированный чемоданчик, кожаная сумка через плечо и небольшая картонная коробка с дырочками по бокам и наклейкой: «Карамель лимонная».
– Яблоки,– сказала наша новая соседка.– Боюсь, не довезу. Мороз – как на рождество.
Вот откуда этот аромат. Нашей знаменитой зорян-ской антоновки…
– Довезете,– успокоил я ее. Не знаю, из учтивости или в защиту антоновки.
– Смотря куда,– неопределенно заметил сосед, как мне показалось, с целью завязать разговор и знакомство. Заодно выяснить, куда она едет.
– Домой, в Рдянск,– охотно сказала женщина.– У родственников гостила.
Она сняла шубу, платок, раскинув белые густые волосы.
Сколько ей было лет, сказать трудно. Гладкое, чистое лицо. Минимум косметики. Без морщин. Больше двадцати пяти не дашь. Но фигура, обтянутая кофтой и брюками, пополнела не вчера. И свобода, раскованность, с которыми она держалась в мужском обществе, говорили о том, что прожито никак не менее трех десятков.
Из кожаной сумки были извлечены пудреница, помада, щетка для волос, и мы, как по команде, вышли из купе, прикрыв за собой дверь.
– Как устроились?– спросил Горелов, все еще стоящий в коридоре.
– Спасибо, Николай Сидорович, хорошо…
Он улыбнулся:
– Общество у вас подходящее.
Блондинку Горелов уже успел разглядеть.
– Куда путь? – поинтересовался я.
– В отпуск. В Железноводск.
– Не очень удачное время вы выбрали…
Он усмехнулся:
– И то с трудом вырвался. Такова доля пахаря: круглый год крутимся, как белка в колесе. Только зимой и бывает маленькая передышка.
– Не позавидуешь,– согласился я.
Тронули. Заскрипело, застучало что-то внизу, под вагоном. Качнулось здание вокзала. Мне показалось, что я распознал сквозь пургу фигуру Славы на перроне, машущего мне рукой, и на всякий случай ответил.
Поезд миновал станционные пристройки, дергаясь на стрелках, мимо поплыли дома, в которых несмотря на полдень светились желтым светом окна.
Веселее застучали колеса на стыках, по коридору засновали пассажиры, проводники обходили купе, чтобы взять билеты у севших в Зорянске, предлагали чай.