– Хорошо,– со вздохом согласилась Велемирова.– Встаю я рано. Протопить печь надо, сготовить завтрак… Так и сегодня. Хлопотала на кухне спозаранку. Мужа накормила… Жора вышел, чайник поставил. Потом он позавтракал, ушел на работу… Соседка тоже ушла.– Валентина Сергеевна задумалась, потом сказала: – О том, как Георгий говорил Маргарите, что поедет к Аркадию, вы уже знаете, так?
– Знаю,– кивнул следователь.– Продолжайте, пожалуйста.
– Ну, муж принес свой чехол для лодки. Собирался, собирался и наконец собрался заняться ремонтом… Я в комнате прибрала, в этой и в той.– Она кивнула на дверь в стене.– Там у нас спальня. Раньше была отдельная. Жора с Павлом жили. У меня ведь еще сын есть, младший. После демобилизации остался в Калинине. Когда Георгий с Марой отделились, мы из спальни дверь в коридор заделали, а отсюда пробили… Значит, убралась я… Люблю чистоту. Чтобы ни пылинки… Как раз подошло время в молочный магазин идти. Не люблю к самому открытию – народа много. Стукнула к Маре: не надо ли ей молока или кефира? Она сказала, что нет…
– Когда это было?
– В десятом часу… Сходила, значит, в магазин. Час, наверное, отстояла в очереди. Что-то сегодня, как никогда, покупателей. Да еще продавцы нерасторопные…
Обстоятельность Велемировой несколько утомляла, но ничего не попишешь – Кашелев сам просил рассказывать подробно.
– Вернулась я из магазина,– продолжала Валентина Сергеевна.– Мой на кухне молотком стучит. Мара у плиты стоит, белье в выварку закладывает… Она тоже чистюля, это у нее не отнимешь.
– Какое у нее было настроение?
– Не приглядывалась. Да и некогда было разговоры разговаривать. Сбегала в сарай, дров принесла. Нынче холодно. Ветер – прямо в окно. Муж-то простужен, вот и решила получше протопить… То да се, опять в магазин бежать. Мяса купить, колбасы…
– Пожалуйста, называйте время,– попросил следователь.
– Около одиннадцати было.– Велемирова подумала, потом сказала: – Точно, около одиннадцати… Купила, что надо, иду домой. Ничего не подозреваю. Открываю дверь…– Она всплеснула руками.– Вот уж верно говорится: как обухом по голове! На муже лица нет… Беда! Мара повесилась! У меня прямо все оборвалось внутри. Не помню даже, как очутилась в их комнате… Глянула – и ноги подкосились… Висит. На вешалке… Я закричала не своим голосом и выскочила из квартиры. Тут Ольга Тимофеевна Гаврилкина выбегает на площадку. Я ей: так, мол, и так – Мара удавилась… Мы с Ольгой Тимофеевной вернулись к нам… У меня какое-то затмение в голове. Не знаю, что делать… Гаврилкина вроде сказала: скорей бы врача. Ну, я мигом в поликлинику…
Врач из поликлиники была в квартире в двенадцать. В десять минут первого Велемирова позвонила в милицию…
– Вы не знаете, Гаврилкина сейчас дома? – спросил следователь, заканчивая допрос.
– Наверное. Она пенсионерка.
– А вы никуда не собираетесь?
– Куда я пойду! – горестно произнесла Велемирова.
– Я побеседую с Гаврилкиной. Может быть, у меня возникнут еще какие-нибудь вопросы, так я зайду к вам.
– Я буду дома.
– Адрес работы сына у вас есть?
– А как же,– ответила Валентина Сергеевна. Она назвала адрес мастерской, которая находилась в центре города.– Жора, Жора! – качала головой Велемирова.– Не представляю, как сообщу ему… Смерть детей он переживал – не дай бог! Я так боялась за него. Ведь слаб здоровьем… Перенесет ли он эту ужасную весть? Мне страшно…
Уже когда Кашелев собрался уходить, Валентина Сергеевна снова спросила, когда можно будет похоронить Маргариту.
– Как только будет готово медицинское заключение,– ответил следователь.– Я попрошу, чтобы не тянули,– заверил он убитую горем женщину.
Кашелев напрасно беспокоился, что не застанет Гаврилкину дома.
– Думала, что понадоблюсь вам, никуда не выходила,– сказала Ольга Тимофеевна, когда следователь зашел в их квартиру.– Садитесь к столу, посветлее будет,– предложила она.
Следователь попросил рассказать о сегодняшнем событии у Велемировых.
– Стою, значит, я у плиты, обед стряпаю,– начала Ольга Тимофеевна.– Щей кисленьких захотелось… В квартире никого, все на работе. Только Витька, соседский пацан, кашу себе подогревает. Вдруг – крик! Я и не пойму, откуда. Думала, с улицы. Выглянула в окно – никого… Потом в дверь затарабанили. Открываю – Велемирова. Кричит: «Мара повесилась!» Господи, думаю, и как это она решилась такой грех на душу взять?– Гаврилкина поспешно осенила себя мелким крестом.– Побегли мы в квартиру Валентины. Дверь в Марину комнату настежь. А сама она под вешалкой, лицом к двери. От шеи вверх веревка тянется… Николай Петрович тут же ходит и что-то лопочет… Валентина, значит, в поликлинику подалась… Я говорю Николаю Петровичу: чего смотришь, сымать надо, может, еще приведем в чувство… У нас в деревне, когда я молодкой была, девка одна тоже в петлю полезла. Жених бросил. Она уже в положении находилась. Ее сестренка увидела в окно, подняла крик. Народ сбежался, вынули из петли и отходили-таки голубушку… Потом сына родила, замуж счастливо вышла… Вот я и говорю Велемирову: давай сымать. Он говорит: пробовал, но одному не под силу… Ну, тогда мы вместе… Перенесли Маргариту на кушетку, я стала ее отхаживать. Руки в стороны, на грудь…– Гаврилкина показала, какие движения она производила.– Махала, махала… Лицо у нее синее, а тут вроде бы чуть побелело… Я давай опять…
– Вы помните, который был час? – спросил Кашелев.
– Да почти что двенадцать.
– Хорошо, продолжайте, пожалуйста.
– Ну, вскорости возвернулась Валентина с врачихой… Врачиха то же самое Маре делала, что и я. Еще укол впрыснула. Да, видать, запоздали. Вот если бы Николай Петрович сразу ее снял – другое дело.
– Как вы думаете, Ольга Тимофеевна, почему Маргарита руки на себя наложила?
– Я уж и сама думаю, чего ей не жилось? – сердито произнесла старушка.
– Много горя перенесла?
– А кто его не хлебнул, а? Вон, сестра моя двоюродная в Белоруссии… Фашисты на ее глазах всю семью спалили – мать, отца, сестер и братьев. Так что, тоже, выходит, надо было руки на себя накладывать? Выросла она, замуж вышла, детей нарожала. Жизнь есть жизнь.– Гаврилкина о чем-то задумалась, глядя в окно.– Странное дело, однако… В войну столько бед, столько несчастья перенесли, и никто на нервы не жаловался. Нынче же мирное время, а у людей нервы почему-то никудышные.
– Мара жаловалась?
– Об ней и речь… Совсем ить молодая, а туда же: жить не хочу.
– Вы сами слышали, как она говорила это? – спросил Кашелев.
– Все знают об этом. Даже веревку у нее уже один раз отымали.
– Кто?
– Свекор, Николай Петрович.– Ольга Тимофеевна махнула рукой.– Не подумала о том, что гореть ей теперь в геенне огненной.
– Какие отношения были у Маргариты с мужем, с его родителями?
– Жорка на нее надышаться не мог. Каждую копейку в дом. Шесть лет прожили, а он обхаживал Мару, как невесту А что в этом хорошего? Любовь, оно, конечно, не плохо, но мужик должен вовремя приструнить жену, заставить почитать родителей. Ведь Валентина добрая. А уж как своего Георгия любит – до беспамятства. Все для него сделает. Нету у Жоры с Марой денег – нате. А Мара? Свою гордыню, вишь ли, показывала! У свекрови не возьмет ни за что! Лучше у соседей одолжится. Разве это по-людски?– Гаврилкина перекрестилась.– Прости, господи, что я так о покойнице… Но правда есть правда.
– Ссорились часто?
– Часто или нет, не знаю. Но все – Маргарита. Несдержанная больно была. Ведь сегодня, сами знаете, какая молодежь пошла.
Кашелев расспросил Ольгу Тимофеевну о детях Мары и Георгия. Та повторила уже слышанное следователем. О первом, мертворожденной девочке, и втором, погибшем от несчастного случая. Даже это горе Маргариты не вызывало у Гаврилкиной сочувствия к ней: старуха не могла простить грех самоубийства.
Кашелев заглянул к Велемировым буквально на минутку. Предупредил: как только появится их сын, Георгий, чтобы тут же позвонил в прокуратуру.
Затем Лев Александрович зашел в поликлинику. Ни участкового врача, ни невропатолога, у кого лечилась Маргарита, он не застал: они работали в первую половину дня.
Кашелев поехал в центр, надеясь застать в граверной мастерской Георгия Велемирова. Попал в мастерскую минут через десять после ухода Георгия с работы. Там знали, что Георгий едет к приятелю в Малаховку. Кашелеву также сообщили, что Георгий взял два дня отгула – накопились за сверхурочную работу. Адрес Аркадия никому из сослуживцев известен не был. Следователь на всякий случай попросил заведующего мастерской: если Велемиров позвонит или приедет, то чтобы сразу связался с ним, Кашелевым.
На город опустились ранние зимние сумерки. Еще больше похолодало. Кашелев зашел в крохотную закусочную. Съел два бутерброда с остывшим чаем и поехал в прокуратуру, на Дмитровское шоссе, почти на самую окраину Москвы. Но он не замечал ни тесноты в автобусе, ни дальности расстояния. Размышлял, сопоставляя факты, анализировал свои впечатления.
На задней площадке несколько девчат обсуждали вслух только что вышедшую на экраны кинокомедию «Запасной игрок». Хвалили Кадочникова, Бернеса. Но особенно, видимо, понравился им Вицин – новая восходящая звезда.
Как далек от всего этого был Кашелев. Его мучила одна мысль – мотив, по которому молодая женщина покончила с собой. Он пока не мог дать ответ на этот вопрос.
И не только себе. Но и прокурору Жилину, который попросил его доложить о происшествии на Соболевском проезде. У прокурора было правило: не подменяя следователя, знать о деле все; только тогда, по его убеждению, прокурор может эффективно осуществлять надзор за законностью следствия. Это, во-первых, а во-вторых, только при этом условии он сможет вовремя помочь следователю, поправить, подсказать, особенно молодому следователю.
– Ваше мнение о мотивах?– спросил Сергей Филиппович, когда Кашелев кончил докладывать.
– Родные утверждают, что у Маргариты Велемировой было плохо с нервами. Соседка сказала то же самое. Если принять во внимание, что и раньше предпринимались попытки самоубийства…