Посв. Л. Тыняновой
— Да кто ясе ты, ради бога?
— Что-с? — отвечал старичок, прпмаргивая одним глазом.
— Штос, — повторил в ужасе Лутин.
1
По дороге в Шмалькальден катилась карета. Пустынная дорога шла лесом. Ночь наступила давно, и кучер с опаскою поглядывал по сторонам. Но путник — старик в зеленом сюртуке и в шляпе, нахлобученной на лоб, не выказывал никакого беспокойства.
— Франц, — говорил он изредка, просовываясь в окошко кареты, — позднее время, Франц, а?
— Позднее время, господин Вурст, — отвечал Франц и постегивал лошадей.
В карете было полутемно. Дрожащий свет фонаря иногда освещал окно и исчезал снова.
— К утру поспеем в Шмалькальден? — говорил Вурст.
— Поспеем, — отвечал Франц, — темная ночь, господин ученый.
Так они ехали довольно долго. Старик начинал уже дремать под мерный скрип колес, как вдруг нежданный толчок заставил его привскочить на своем сиденье. В ту же минуту он услышал, как чей-то голос ругает Франца, поминая его родных и знакомых.
Карета остановилась и накренилась на бок.
Вурст поднял упавшую шляпу, отворил дверцу и соскочил.
Ночной ветер ударил ему в лицо. Он оглянулся и увидел, что карета его зацепилась дышлом за верх какой-то повозки, проезжавшей мимо.
Вурст подошел к повозке. В ней сидел пожилой человек, по одежде ремесленник.
— Сударь, — сказал Вурст, подходя ближе и кланяясь, — неожиданное приключение дает нам случай познакомиться. Ваш путь лежит из Шмалькальдена? Все ли благополучно в городе?
— Сударь, — отвечал человек приветливо, — меня зовут Кранцер. В Шмалькальдене все благополучно. Мое ремесло — переплетчик.
Ветер с силой ударил в глаза и загнул края шляп кверху. В свете лупы мелькнула какая-то тень.
Чей-то плащ, как крылья, закружился в воздухе.
— Переплетчик Вурст, — сказал кто-то в свисте ветра, и высокие деревья на краю дороги вдруг склонили свои вершины с покорностью.
— Что это? — сказал Вурст. У него потемнело в глазах.
— Как? — спросил переплетчик. — Я говорю: в Шмалькальдене все благополучно.
— Да, да, — отвечал Вурст, — это вы носите такой широкий плащ, сударь? Впрочем, все в порядке. У меня, кажется, кружится голова.
— От головокруженья должно пить шалфей и растирать сукном пятки, — сказал переплетчик с важностью, — об этом пишет Фридрих Марцианус в шестом томе своего труда о болезнях.
Так они говорили минут десять, пока кучера, переругиваясь; исправляли поврежденное дышло кареты и верх повозки.
Но когда все было в исправности, то по непонятной случайности ученый Генрих Вурст уселся в повозку переплетчика, а переплетчик в карету Вурста. Темнота и рассеянность содействовали этой странной ошибке. Никто ее не заметил.
На утро каждый очутился там, откуда выехал накануне.
2
Держась за шаткие перила и протянув левую руку вперед, Вурст добрался до двери и отыскал замок. Он вынул из кармана ключ и отворил двери. В подвале было темно. Вурст зажег свечу.
При свете ее можно было увидеть множество книг, разбросанных в беспорядке по полу, обрезки бумаги, тряпки, готовые и недоклеенные переплеты.
— Поздно, — сказал Вурст и вытащил из кармана часы. Стук их послышался явственно. — Пора приниматься за работу.
Он засучил рукава, собрал обрезки и приготовил клей. Железный станок заскрипел под его руками.
— Чудесное ремесло, — говорил он, просматривая готовые переплеты, — я оставлю книги и сожгу пергаменты. В Штральвальде только один переплетчик. Я буду вторым переплетчиком в Штральвальде.
Он взглянул на заглавие книги, которую собирался положить под станок. Это был Morgan Koronis, «Ludwig Urnatella».
— Целые, дни я разбираю свитки и читаю пергаменты, — сказал Вурст и улыбнулся, — а по ночам переплетаю книги. В работе и дни и ночи.
Нож в его руке опустился со свистом.
— Дни и ночи… Дни безмерны в свете, а ночь глубока. Адонай, призови молчание на все, что есть, что было, что будет. Я лечу за ветром, ветер летит за мной, снег овевает меня…
— Я пишу о старике философе? Я пишу о старике переплетчике?
Ночь крылами над жилищем моим, а день встает на востоке.
3
Каждый вечер переплетчик Кранцер подметал мастерскую, собирал работу и, выйдя на крыльцо дома, долго глядел сквозь рогатые очки на небо. Потом раскуривал трубку, возвращался обратно и по винтовой лестнице поднимался в каморку.
Тут он зажигал лампу, ставил ее плотно посредине стола и с важностью усаживался в поломанное кресло.
Так было и в тот вечер, когда Шмалькальден остался без своего переплетчика, с той разницей, что, поднимаясь по лестнице, Кранцер ушиб ногу. Он долго тер ушибленное место и почесывал бороду в недоумении. Наконец, сочтя это дурным предзнаменованием, он вошел в каморку, сел и развернул фолиант.
Каморка имела три угла и маленькое окошко. Груды книг лежали в беспорядке на столе и на полках. Пауки сплели частую сеть в углу полок.
— Переплетчик Кранцер, — сказал переплетчик с достоинством.
И ответил сам себе:
— Слушаю.
— Переплетчик Кранцер, — с удовольствием повторил старик, — ты окончил дневную работу, ты заработал достаточно денег, чтобы провести ночь в постели. Ты стар и дряхл, к чему же не покоишь ты по ночам свои старые кости?
— Да, — отвечал он самому себе, сдвигая брови, — страсть к науке овладела мной.
Время проходило мимо него, остроконечная борода поводила по строкам. Паук быстро перебирал сеть, бросался вниз, поднимался вверх, и тонкие нити изображались мгновенно и исчезали снова.
Когда на башенных часах прозвенело трижды, Кранцер встал и, закрыв фолиант, подошел к окну.
Узкие улицы расплылись в очках, плотный туман поднялся от шмалькальденских улиц, заостренные шпили церквей прорезали его с легкостью, и в тумане шагал подмастерье Шпигель с плащом на руке и сапожным мешком за плечами.
— Сапожники ходят без работы, — крикнул он, поравнявшись с домом. — Я пришел в чужой город, укажите мне дом переплетчика!
Он сел на камень и прибавил:
— Все спят, а от Гамбурга до Шмалькальдена — дальний путь.
И ветер свистнул ему в уши:
— Дальний путь.
4
Горбатый нос и хромая нога — недурное украшение для сапожного подмастерья. Я прохожу круг за кругом, путь за путем, на четыре стороны залетает неверная память. И возвращаюсь на круги своя, как все мы возвратимся в землю.
Я подмастерье Шпигель? Плащ через плечо — укрывает от ветра.
Я магистрант Гаусс? Гамбургский ветер говорит по-латыни.
Ветер не ветер, тень не тень, дух не дух — кто скажет, что не должно гулять по векам с плащом на руке и сапожным мешком за плечами?
Бей молотком в двери! На стук выйдет переплетчик Кранцер и скажет: «Я хозяин этого дома, сударь. Позвольте также узнать: вы пьяны или вы ищете переплетчика Кранцера, сударь?»
5
Свеча догорала. Наступило утро. Генрих Вурст отогнул рукава, взял в руки готовые книги и направился к выходу.
Он поднялся по лестнице, прошел коридор и отворил двери в свою комнату.
Шторы на окнах были полуспущены, мебель сдвинута, книги в беспорядке разбросаны на полу, в серой полосе света, проходившей через нижние части окна, сидел человек в темных очках и что-то читал, низко склонившись над столом.
На стук двери он обернулся.
— Добрый день, — начал он, поднимаясь, — вы утомлены бессонной ночью, господин Вурст. Впрочем, я задержу вас на одну минуту.
Господин Вурст поклонился молча.
— Сударь! — продолжал человек в очках. — Выслушайте меня! Я имею к вам небольшое дело.
— Как? — спросил ученый. — Прошу вас, присядьте.
Человек опустился в кресло.
— Странная случайность послужила причиной моего посещения. Я магистрант Гаусс и живу недалеко от вас в замке Гарденберг. На днях, разбирая старые бумаги моего деда, я наткнулся на древний свиток, по-видимому, иудейского происхождения. Не будучи знатоком того языка, на котором он написан, я просил в здешнем университете указать мне человека, который владел бы им свободно, и мне указали на вас.
— Я очень польщен вниманием, которое оказал мне здешний университет, — сказал Вурст, прикрывая глаза. (Такова была его привычка.)
— Я не сомневаюсь, сударь, — отвечал магистрант Гаусс, также прикрывая глаза, — что вы оправдаете его доверие.
Свет, проходивший в щели штор, стал яснее. Вурст поглядел на часы.
— Сударь, — сказал человек в очках, сбрасывая плащ и вытаскивая мешок из заднего кармана, — я полагаюсь на скромность и добросердечие, которое всегда отличало людей науки: вот пергамент, я его оставляю вам, сударь.
И правой рукой он вытащил из кожаного мешка пурпурный пергамент, бросил его на стол, накинул на плечи плащ и, повернувшись, побежал к двери.
— Сударь, — вскричал ученый, бросаясь за ним, — сударь, вы…
Но конец плаща только хлестнул его по руке.
Человек в очках спустился по лестнице и, прихрамывая, исчез в туманном свете утра.
6
Генрих Вурст вернулся к столу, поднял шторы на окнах и развернул свиток.
— Разборчивый текст, — сказал он, вглядываясь пристально, — доксостос — пергамент, он отделан с обеих сторон.
«…Говори, Ицхок. Когда ты говоришь, то и пауки тебя слушают. Говори, горшечник Ицхок. Может быть, у тебя гнилая грудь? Старый, скажи, может быть, ты болен проказой или другою дурной болезнью? Горшечник Ицхок, горшечник, ты позабыл умереть вовремя. Взгляни на себя: ты сед и дряхл, ты согнулся, как сухое дерево.
Вот дела мои, вот мои дни…»
Ученый провел рукой по глазам и молвил:
— Испорченный текст. Происхожденье позднее.
«…Разве не знают изделья мои в Кефар-Хананья и в Кефар-Сихин? Из черной глины я делаю простую посуду, горшки и кувшины для пищи делаю я и сосуды для храненья плодов. Из белой глины делаю я прозрачное стекло, и вазы для цветов, и светильники храмов.
Но что же мне делать с желанием моим? Высокий труд — читать священные свитки. Вот на западе угасает день, и уже запираю я двери мастерской, и вот путь мой в другое жилище. И там ждет меня священный свиток, ночью гляжу в точеные буквы…»
— Непонятно, — сказал Вурст, — о чем пишет этот старик?
И он задумался на минуту.
«…Чудесны буквы, и слова, и строки мои. Киноварью вывожу я их и медным цветом. Вот буква Элиф — как стройный юноша она, и вот буква, и она как молот, и другие буквы.
Заходит солнце — и вот желтый цвет пергамента моего, восходит солнце — и вот он пурпурный. Что делать тебе, горшечник Ицхок? Не лежит сердце твое к ремеслу твоему. Что делать?..»
— Это палимпсест[10], — вскричал Вурст, схватывая пергамент и поднося его близко к глазам. — Боже мой, это не простой пергамент.
7
— В Шмалькальдене чудесные улицы, — сказал магистрант Гаусс, подходя к переплетчику, — сударь, ночь — дурное время для серьезного разговора.
— Прошу вас войти в мой дом, — сказал переплетчик и, помолчав, прибавил с достоинством: — Как известно, переплетные мастера в Шмалькальдене гостеприимны и склонны к ученым занятиям. Наутро же мы будем обсуждать то дело, которое привело вас ко мне.
И они вошли в дом.
— Простите, — продолжал переплетчик, открывая двери, — что неожиданность вашего посещения заставляет меня предложить вам ночлег в столь неприглядной комнате.
— Я привык к путешествиям, — отвечал Гаусс, — прошу вас, не беспокойтесь.
И магистрант остался один в мастерской. он сбросил плащ, расстелил его на скамье и сказал:
— Карета отправилась в Шмалькальден, а повозка в Штральвальд. Я хочу спать. Наутро Кранцер пойдет со мной к переплетчику Вурсту.
И он лег на скамью и уснул. Ему тотчас приснилось, что его зажали в огромном переплете с уголками из толстой кожи. Кранцер положил его под станок и завернул винт. Он освободился от станка и стал бросать переплетами в Кранцера. Кранцер ушел, но тотчас вернулся, положил руку ему на плечо и сказал:
— Он неспокойно провел ночь. Боже мой, все переплеты разбросаны.
— Herr Кранцер, — начал подмастерье, садясь и протирая глаза, — ночь прошла незаметно.
— Незаметно, — отвечал переплетчик.
— В городе Штральвальде живет ученый Вурст. Не больше. Впрочем, нет: в городе Штральвальде живет переплетчик Вурст. Он болен.
— Простите, сударь, — сказал Кранцер, — но я такого не знаю.
— Он болен, — повторил магистрант. — Herr Кранцер, где ваше верхнее платье? Вам необходимо навестить больного собрата. — Вы знаете, — продолжал он, вскакивая на ноги и подходя к переплетчику, — хромая нога — недурное украшенье для сапожного подмастерья. Ученый Вурст опасно болен.
— Сударь, — возразил переплетчик, — я не умею лечить больных. Мои скромные познания не позволяют мне взять на себя столь высокую обязанность. К тому же дом мой нельзя оставить пустым.
— В доме останется ваша тень, — отвечал подмастерье, — и ничего не пропадет в ваше отсутствие. Чтобы она не скучала в одиночестве, я подарю ей мое отраженье в зеркале. И они спляшут превеселый танец в честь Амадея Гофмана.
Тут он подбежал к зеркалу, что стояло в углу мастерской, остановился на минуту и, взмахнув руками, быстро повернулся спиной к нему.
Его отраженье мелькнуло в потемневшем стекле, оттенилось в нем, так же взмахнуло костлявыми руками, и подмастерье Гаусс с неподвижной улыбкой кивнул испуганному переплетчику.
— Что касается вашей тени, Herr Кранцер, то с нею мы поступим еще проще. Выходя на улицу, я прищемлю ее наружной дверью.
Накинув плащ на плечо, Гаусс схватил переплетчика за руку, и они подошли к двери.
Протолкнув его за порог, так что тень при ясном утреннем солнце упала поперек выхода, он с силой захлопнул дверь.
Так они отправились в путь.
А тень и отраженье в зеркале, соединившись законным браком, станцевали чудесный танец в честь Амадея Гофмана.
8
От Шмалькальдена до Штральвальда три дня пути. В первый день переплетчик и сапожный подмастерье проделали треть пути, во второй день еще одну треть, а на третий день вечером ученый после долгой работы разобрал второй, древний полустертый текст пергамента.
«…Я писец Моисей ибн Бута, и лета мои преклонны. Сорок лет я ношу на поясе кисет ха софери, и сорок лет руки мои держат гусиное перо. Или тростник держат мои руки. Я был писцом при царе Египта, и вот я писец при царе Иудеи. Что же постыдного в том, что делаю я сосуды из глины, если руки мои тянутся к ней?
Разве Иегова наложил запрет на ремесло горшечника?..»
— В чем дело? — сказал Вурст, бледнея, и высоко поднял косматые брови, — ремесло переплетчика?
«…Толчением раздробляю я глину и мелкие камешки удаляю из нее и разбавляю в воде. И уже поет моя печь, пламенем согревая жилище. Тогда я вращаю на горшечном кружале изделия мои и затем обжигаю в печи. Я три дня обжигаю в печи изделия мои: и вот уже крепкие горшки из глины и другие сосуды из глины и сетчатое стекло, как прозрачная ткань.
…Однажды пришел ко мне Захария, сын Давида. Сказал: «Писец Моисей, все твои дела известны мне, известно мне твое ремесло, ремесло горшечника…»
Но тут дверь распахнулась.
9
— Господин Вурст, — сказал, входя, магистрант Гаусс, — взгляните на меня, я, кажется, очень бледен.
— Одну минуту, — отвечал ученый, не отрывая глаз от палимпсеста, — он тайно занимался переплетным ремеслом. Все это достаточно разборчиво. Одну минуту…
Зеленоватый свет лампы стал как бы точнее и прозрачнее. Все трое закрыли на минуту глаза, и лица их очертились с тонкостью.
— Как, — спросил магистрант Гаусс, — вы что-то сказали, сударь?
— Странный текст, — сказал ученый, — мне кажется, что он написан мною.
— Вы правы, сударь, — сказал Гаусс, — странный текст. Но я привел к вам переплетчика. Он зовется Кранцер и очень любит ученые занятия. Прошу вас, примите его, как гостя.
— Прошу извинения, — сказал Вурст и обернулся. Он вскочил, опираясь рукой на спинку кресла, и минуту глядел неподвижно.
— Прошу извинения за то, что, занятый ученой работой, я не оказываю вам должного гостеприимства. Присядьте, прошу вас. Я скоро окончу работу.
Переплетчик сел и задумался. Брови его сдвинулись, руки зажали одна другую.
— Я утомлен, — сказал Гаусс, — боже мой, я устаю от моих приключений. Пора, пора отдохнуть.
Он вновь закрыл глаза, и углы губ опустились в утомлении.
— Переплетное ремесло, — сказал Вурст после минуты молчания, — я очень люблю его, сударь. Быть может, я променял бы на него мои книги.
— В чем дело? — спросил переплетчик. — Магистрант Гаусс, не глядите на меня так своими очками. Почему вы надели очки? Я не знаю, зачем вы привели меня сюда, но мне кажется, что я прожил здесь всю мою жизнь.
— Это так, — отвечал Гаусс, — я недаром принес палимпсест ученому Вурсту. К тому же вам не следует беспокоиться за переплетную мастерскую.
— Мы обменялись ремеслами, и это предсказал палимпсест, — сказал ученый и поглядел на него со вниманьем. — Может быть, вы волшебник, магистрант Гаусс?
— Может быть, — отвечал Гаусс, и вновь лицо его сжалось в утомлении. — Вам пора исчезнуть. Вы переплетчик Кранцер. Вот переплетчик Кранцер. Я привел его к вам.
— Пора? — отвечал ученый в задумчивости, — пора, но как это сделать? Я знаю — пора, но почему должен исчезнуть я, а не переплетчик Кранцер?
— Почему, — отвечал магистрант. — Взгляните на него. У него очень костлявые руки и свинцовый лоб. Вы можете исчезнуть в тени. А его тень сторожит переплетные инструменты.
— Непонятно, — сказал Кранцер. — Прошу вас, позвольте мне уйти. Быть может, на свежем воздухе моя голова прояснится.
— Одну минуту, — сказал Гаусс. — Сударь, подойдите к Вурсту. Займите место его тени.
И он притушил зеленоватый свет. Полусумрак осторожно опустился сверху, срезая углы.
— Вы слышите меня, сударь? — повторил Гаусс, — где он? Переплетчик Кранцер, вы видите его? Или новая тень нравится вам не меньше прежней?
— Я тоже утомлен, — сказал Кранцер и подошел к креслу. — Мне очень хочется уснуть, — вы посторожите мой сон, магистрант Гаусс?
И он уселся в кресло и закрыл глаза. А тень его забилась в обивку кресла.
— Поздняя ночь, — сказал Гаусс устало, — пора в путь. Кажется, я никогда не окончу моего путешествия.
И, спустившись по лестнице, он плотно прикрыл за собой выходную дверь. И в лицо ему заиграл снежный ветер, а плащ полетел за ним чугунными крыльями.
1922